Баккара

      Чимин зябнет, но всё же, натянув на голову капюшон, следует за Чонгуком среди толпы людей, снующих на одной из ответвлений оживлённых улочек Тирелла. Они по-прежнему избавились не от всех Смотрителей: кого-то заключили под стражу, кого-то постигла неприятная и смертельная участь, кто-то заперся в участке хранителей порядка и теперь держал некое подобие осады. Но при этом жизнь в городе не остановилась. Люди испуганы, но им нужно есть, кормить семьи и продолжать жить, поэтому улицы всё ещё открыты и заполнены.       Серая Гвардия сделала объявление о взятии Тирелла. Существуют недовольные, которые пытаются противостоять им, однако тут Терракота не стал даже слушать Чимина. Не стал и проявлять милосердие — все, кто открыто выступают против нового режима в Тирелле, отправляются следом за Смотрителями в городскую тюрьму. Чимину это не понравилось, но Терра даже не рассматривал иной вариант, не собирался никого слушать. Они приближаются к гражданской войне, ситуация накаляется, и от Гвардии требуется больше решительных и жёстких шагов.       Часть военных с базы приняла сторону Гвардейцев. Терракота сомневался и сомневается в их верности, потому командование приказал отдать своим офицерам, дав воякам лишь толику мнимой власти на базах, хотя они всё равно подчиняются только тем, кто исходит из Гвардии и напрямую связан с ним. Они не могут отказаться от союзников полностью, не могут пренебрегать чужой преданностью, но вероятность предательства присутствует всегда. Чимин это понимает. Отринув наивность, в этом деле, пусть и скрепя сердце, соглашается с Главой. Иногда власть в руках — бремя, которое требует жесткости и непримиримости, а Чимину к этому ещё стремиться и стремиться.       Он оглядывает снующих туда-сюда людей, пробирается через слякоть, в которую превращается снег под ногами прохожих, и поспевает за альфой, уже ушедшим вперёд. Многие поддержали Гвардию, и Чимин вздрагивает, впервые замечая после выхода из штаба, развевающийся флаг с алой розой — его родным символом, знаком его семьи. В этом городе люди подчиняются настоящему королю, несмотря на количество недовольных, скорее всего, считающих его простачком и дураком, слепо следующим за Терракотой. Но многие решения принадлежат ему, а что там кто думает — не для Чиминова разума задачка. Он рад поддержке и осознаёт, что несогласные будут при любом режиме.       Чонгук заворачивает в проулок и ёжится от свежего мороза, пронзающего воздух. Его кончик носа покраснел, а у Пака замёрзли руки, так что омега прячет их в карманах куртки. Чон же спускается вниз по проулку, пока они оба не выходят в совершенно другой район. Чимин замирает и едва не поскальзывается на замёрзшей луже, но удерживает равновесие прежде, чем оба оказываются перед тусклым помещением с яркой надписью. «Андалеа» — гласит вывеска, слишком броская для такой маленькой и глухой улочки. Чимин её рассматривает, пока Чонгук толкает входную дверь и, постучав об асфальт ногами, стряхивает слякоть и посеревший, влажный снег. Чимин следует за Пеплом, чувствуя, что в этом помещении тепло. Не райские сады, но всё же. Он выдыхает, пока альфа ведёт его к полутёмной комнате по неосвещённому коридору — экономят свет, который стоит слишком дорого, — а после останавливается и стучит о косяк замёрзшими костяшками. К ним выглядывает рыжеволосый омега, любопытно моргает, а после прищуривается.       — Я договаривался о встрече с Манилом, — коротко и тихо выдаёт он, пока Чимин непонимающе топчется рядом. — Пепел.       Омега понимающе моргает, словно узнаёт позывной Чонгука, а после подскакивает и вмиг оказывается возле сперва незамеченной Чимином деревянной двери. Он стучит и распахивает её, что-то говорит, что для Баккары остаётся загадкой, а после снова оказывается по курсу взора пришедших, уже стоя прямо перед ними.       — Манила примет вас через несколько минут, — спокойно проговаривает омега, а Чонгук проходит вглубь помещения, чтобы замереть, облокотившись о стену плечом.       — Может, всё же скажешь, куда ты меня привёл? — спрашивает тихо Чимин, слыша какое-то копошение за дверью, где притаился тот самый Манила, к которому пришли они с Чонгуком.       — Через пару минут узнаешь, — хмыкает Чон, не глядя на Чимина, но стоя крайне близко.       — Партизан из тебя получился бы знатный, — фыркает Баккара, повторяя позу альфы и скрещивая руки на груди.       — Звёздочка, не умей я хранить секреты и держать язык за зубами, давно бы по миру пошёл, — посмеивается он. — А вот по твоему лицу всё можно легко прочесть, так что тебя в партизаны не запишут.       Чимин возмущённо уставляется на него и стискивает губы, пока Чонгук с кошачьей ухмылкой его оглядывает. Пихает альфу локтем под рёбра и застывает, когда нужная им дверь раскрывается и оттуда выплывает молодой светловолосый омега. Его бровь усеяна кольцами, губы словно кажутся припухшими, а подведённые чёрным глаза выглядят вызывающе. Он проходит мимо них к выходу и кивает омеге, встретившему их:       — До встречи, Лио, — названный легко улыбается гостю, а после кивает Пеплу на вход, где их, по всей видимости, уже ждут. Чимин движется следом за Чонгуком, который без стука входит к Маниле. Он оказывается довольно крупным альфой с короткой стрижкой и несколькими колечками в правом ухе. Оборачивается на пришедших и оценивающе окидывает обоих острым тёмным взглядом.       — Пепел?       — Он самый, — флегматично кивает Чонгук, проходя и пожимая руку Маниле. Чимин лишь непонимающе стоит рядом.       — Я привёл тебе клиента от Гвардии. Надо исполнить кое-чью мечту.       Чимин взвинчивается. За всеми делами он совершенно позабыл о том, что попросил у Пепла, когда они стояли на балконе. Совсем запамятовал о тату. И теперь понимает, кто такой Манила, для чего Чон его сюда привёл. Нутро испуганно и предвкушающе вздрагивает, наплыв адреналина вынуждает сердце биться чаще, когда Чимин видит иглы и чернила, стоящие за Манилой.       — Что хочешь изобразить? — спрашивает мастер, разминая широкие плечи.       — Четырёхконечную звезду, — на выдохе произносит Пак, боязливо поглядывая на альфу. Чонгук рядом с ним, стоит в нескольких сантиметрах, и это придаёт немного храбрости.       Пак и не думал, что ему окажется так страшно, когда желание будет исполняться. Но сглатывает всё волнение прочь, пока бросает беглый взгляд на руки Манилы, которые тот, встав, принимается обмывать мылом и обливать резко пахнущей жидкостью.       — Садись, чего встал? — изгибает бровь альфа, пока Чимин переступает с ноги на ногу. — Место на теле выбрал?       Чонгук молчаливо провожает Баккару взглядом, пока тот садится на стуле неестественно ровно, складывает на коленях руки и снова сглатывает.       — За ухом, — хрипло выдыхает он, глядя на Манилу. Страх, пусть и уходит под напором решительности, но Чимин попросту не знает, что его ждёт.       — Тц, больно будет, вытерпишь? — изгибает бровь тот.       — Я бы на твоём месте не сомневался в нём, — фыркает Чонгук, прищуриваясь. Слова альфы вселяют надежду, и Чимин, благодарно на него взглянув, немного расслабляется.       — Вот и проверим, вытерплю ли, — приподнимает Баккара один уголок губ.       Он не может наблюдать за всем процессом, но замирает, когда Манила, нарисовав нужную звезду на специальной бумаге, показывает её омеге. Тот кивает, соглашаясь, его всё устраивает. После Манила, кажется, обеззараживает его кожу за ухом, убрав чуть остриженные тёмные волосы, прикладывает бумагу. Иглы лежат рядом с машинкой — громосткой и на вид крайне неповоротливой. Чимину интересно за всем наблюдать: за тем, как Манила подготавливает чернила, как он вставляет иглы в машинку, как велит Чимину чуть склонить голову.       Паку становится снова страшно, но лишь ненадолго, а после он выдыхает и смеживает веки. Ощущает присутствие Чонгука, пусть тот и стоит у стены, не приближаясь, чтобы не помешать работе Манилы. Сперва от горячего ощущения омега пугается и едва ли не вздрагивает, однако встречает предупреждающий взгляд мастера, который словно твердит ему не дёргаться и не шевелиться лишний раз. Баккара даже задерживает дыхание. Это… не то чтобы больно. Горячо и колко? Да. Однако ранение в бок от пули было гораздо болезненнее. Да, моментами боль простреливает кожу и шею, но Чимин лишь чуть сощуривается, не выказывая больше ничем того, что его коснулись неприятные ощущения. Он стоически терпит, пока Манила колдует над его кожей, над его телом, создавая там что-то новое. Зажмуривается, когда иглы касаются косточки за ухом, выдыхает через нос и начинает перечислять в уме даты правления прошлых королей, чтобы отвлечься.       Король Тиберий, правил с тысяча двести сорок восьмого по тысяча двести семьдесят шестой. Умер от старости. Машинка гудит, Манила не отвлекается, размеренно двигает рукой, создавая на теле Баккары новый след. А тому горячо-горячо на коже. Король Элливай, правил с тысяча двести семьдесят шестого по тысяча двести семьдесят восьмой. Погиб, когда посол соседствующего Пьемонта устроил покушение и отравил его. Машина всё еще дрожит и вибрирует, а Чимин не раскрывает глаза, стараясь сфокусироваться на давно уже мёртвых монархах. Король Лавьер, правил с тысяча…       — Готово, — вдруг обрывает поток мыслей Манила, а машинка замолкает. Мастер чем-то брызгает на воспалённую и пульсирующую кожу омеги, а тот шипит, стоит ему грубым движением ту протереть.       Это больнее, чем сам процесс. Чимин больше не издаёт ни звука, пока Манила монотонно командует, как ухаживать за новым рисунком, а после заклеивает чем-то, отпуская Чимина. Тот, сдерживая головокружение от обжигающего биения сердца, толкающего разгорячённую кровь по венам, едва слезает со стула, и его тут же ловит за руку Чонгук. Пожимает ладонь и подводит к табурету. Чимину не верится. Сначала он нарушал предписания верования, когда позволял Чонгуку приблизиться. После он вступил в повстанческое движение. Потерял невинность, не будучи в браке, а теперь… испортил, по сути, своё тело. И Саванн не должна пропустить омегу в Сады и Бесконечности, а оставит в Небытие. И он ни разу об этом не жалеет. Да, Вера — сильна, но сейчас Баккара может верить только в себя, пока богиня остаётся глуха и слепа к нему и его народу.       Чонгук вдруг занимает место Чимина и убирает отросшие порядком волнистые волосы в пучок, а Манила усмехается.       — То же? — лукаво спрашивает у Пепла он, вынуждая Баккару обратить на них внимание и непонимающе моргнуть.       — То же, — фыркает Пепел, глядя омеге в глаза.       Сперва Чимин, отходящий от шока совершённого, лишь наблюдает за тем, как Манила повторяет все процедуры с альфой, а после начинает машинкой, которая быстро работает иглами, выводить на теле альфы новый узор. И только когда начинает прорисовываться контур за ухом Чонгука, Чимин задерживает дыхание. Четырёхконечная звезда. Ни одна мышца на лице Пепла не вздрагивает, пока рисунок всё становится чётче, пока звезда заполняется чернилами, оставаясь в коже навечно. А Баккара не может поверить в то, что Чонгук набивает точно такой же символ, как и он сам.       — И ты тоже готов, — протирает Манила свежее тату Чона, а после заклеивает плёнкой, плотно прилипающей к месту, сейчас нуждающемуся в защите. — Это у вас вместе обручальных колец, что ли? Парные рисунки редко кто делает.       Чимин моргает и глядит на Пепла, снова распустившего непослушную шевелюру.       — Ага. Кольца среди бедняков не в моде, знаешь ли.       Манила на его слова усмехается и растягивает губы в ухмылке, а Чонгук протягивает ему серебряную монету в качестве оплаты за труд. Внутренности Чимина дрожат от шока и адреналина, от того, что то же самое сделал с собой Чон. От его неосторожно брошенных слов. Обручальные кольца, Саванн. Что это значит?..       Они прощаются с Лио, провожающим их дежурной улыбкой и пустым взглядом, покидают пустую мастерскую Манилы, а после снова оказываются на морозном воздухе Тирелла. Кожу в месте татуировки щиплет и жжёт, но Чимин стоически это терпит, он ведь сам хотел. Первые минуты у него не хватает решимости спросить Чонгука, потому омега просто шагает рядом, ощущая, как внутренности всё сильнее дрожат.       — Почему? — может только тихо выдавить из себя он, глядя на профиль Пепла, выглядящего каменно-невозмутимо.       — Потому что свет в кромешной тьме, звёздочка, — коротко и загадочно бросает альфа, вдруг хватая Чимина за запястье, когда большой и тяжёлый грузовик проезжает в опасной близости от них. — Я… в прошлый раз делал тату, чтобы забыть об одном событии, а теперь сделал, потому что хочу запомнить навсегда, что бы ни случилось.       В носу щиплет, Чимин опускает взгляд и кутается в куртку, пока Чон продолжает держать его за руку. Это многое для них обоих значит. И пусть Чонгук не подарил Чимину обручальное кольцо, от которого можно отказаться и выбросить, но он сохранил символ, выбранный Чимином, навсегда на своём теле. Это… трепетнее? Это — общее, связывающее их теперь. И Баккара такой связи совсем не противится.       — Значит, обручальные кольца, — сощуривается омега, пока Чонгук фыркает и переводит на него смешливый взгляд. — Сказал, чтобы мастер от тебя отстал?       Чонгук останавливается и замирает, оборачиваясь к Чимину полностью. В его бордовых глазах присутствуют как искорки-смешинки, так и неподъёмный вес серьёзности.       — А если я действительно имел в виду то, что сказал? — изгибает бровь Пепел, вынуждая Чимина задержать дыхание.       — Тогда это не так. Я не давал своего согласия, — подразумевая использование рисунков в качестве символики бракосочетания, насупливается Чимин.       — Я не всегда его спрашиваю, — посмеивается Чон, стискивая пальцы Баккары. — Но в данном случае… ты сам можешь интерпретировать звезду у меня за ухом. Так, как чувствуешь.       Иногда Чимина даже раздражает манера альфы говорить неясными и туманными выражениями. И не то чтобы он вообще думал в окружающих их обстоятельствах о замужестве, потому что на кону стоит слишком многое, а… брак будет неразумным. По крайней мере для него — Чимина. И сейчас, когда Пепел снова уклоняется от прямого ответа, раздражение немного кусает омегу за бока.       — Значит, раз ты даёшь мне свободу действий в интерпретации твоих решений, — он лукаво усмехается, постукивая покрасневшим от холода указательным пальцем по губам, — тогда я ведь и правда могу счесть твои слова за истину. Соответственно, эти тату — знак нашего бракосочетания. Знак того, что ты…       — Твой супруг? — сощуривается по-кошачьи альфа, растягивая губы в хитрой улыбке.       По коже Чимина от одной мысли о том, что когда-то они будут состоять в законном браке, а сейчас его обозначат для будущего, струятся шёлковые горячие мурашки. Он прикусывает нижнюю губу.       — Получается, да, — хмыкает взволнованно омега.       — Хорошо, — продолжает ухмыляться альфа. — Значит, теперь мы женаты.       Чимина обдаёт горячей волной. Мужчина, который не верит в любовь, всё время лукавит и поддевает омегу, который набил ради него и из-за него татуировку в виде четырёхконечной звезды. Мужчина, сводящий Баккару с ума и всякой колеи здравости. И вот так просто говорит о том, что они…       — Так, нет, стоп, я всё ещё не давал на брак согласия, — смущённо заливается пунцовой краской он, выставляя руки вперёд и наблюдая за посмеивающимся Чонгуком. — Это вообще-то не так делается! Для начала нужно спросить моего мнения…       — Я победил в Отборе, — вдруг напирает Пепел, приближаясь к Чимину, глядящему на него во все глаза, на полшага. — Я — первый претендент на твою руку. Я твой первый мужчина.       — И что? — чуть вздрогнувшим голосом спрашивает Чимин, сдерживаясь от того, чтобы попятиться.       — Или тебе так сильно хочется, чтобы я встал перед тобой на колено? — закусив губу, интересуется Чонгук, уже почти сталкиваясь с омегой носом. — Чтобы официально попросил?       — Напомню, что я всё ещё тебя ненавижу. И это…       — Ничего не значит? — изгибает смешливо бровь альфа. — Да ладно.       Он посмеивается и вдруг опускается на одно колено, намачивая брюки в том районе, а Чимин весь вспыхивает. Пепел, опустившийся перед ним в жесте, который используют для предложения руки и сердца, лукаво глядящий на Баккару, словно издевается и нет одновременно.       — А ну встань, — шипит на него Чимин, задыхаясь от смущения и волнения одновременно, потому что на них кто-нибудь может взглянуть.       — Звёздочка, если ты пожелаешь, эти звёзды станут обручальными кольцами, — вдруг притягивает к себе его альфа за затылок, выпрямившись. — Если захочешь, станет моей клятвой верности будущему королю. Повелишь — и станет ничем.       Чимин сглатывает, глядя в багровые глаза, и зажмуривается ненадолго.       — Пусть они пока просто будут нашими, ладно? А там… когда всё закончится, мы решим ведь, — произносит на грани шёпота омега, легко и незаметно потираясь холодным кончиком носа о чужую горбинку на переносице. Пепел как-то странно выдыхает и подушечками проходится по его затылку.       — Ненавижу тебя, засранец, — шепчет Баккара, вызывая на губах альфы кошачью ухмылку.       — До смерти.

🥀🥀🥀

      Юнги почти витает за пределами своего нового кабинета, а Тэхён его не дёргает почему-то. Он слишком глубоко погружён в свои мысли, не получается сразу же вынырнуть. Он промаргивается и возвращается к тому, чем они занимаются.       — Предки всегда твердили, — тихо и расслабленно от чрезмерной задумчивости произносит омега, пробегая глазами по строчкам, — что преданность дело бесхитростное. Гораздо хитрее приходится быть во время предательства, там необходимо большее количество изобретательности. А потому лучше иметь умного врага, чем умного союзника. Кто угодно может предать кого угодно.       Юнги замирает на точке, понимая, что это — конец. Не только конец предложения и конец изучаемого им текста в книге Эйдена, а ещё конец для этих встреч. Помощь Кардинала больше не имеет смысла, и Терракота наконец от него избавится. Кажется, Тэхён тоже это понимает, потому сидит, замерши, на стуле напротив. Как и приказал Терракота, он больше к нему не приближается.       И это тоже вызывает неясную, неизвестно откуда взявшуюся смуту внутри. Альфа. Тэхён альфа, который может навредить Юнги. Однако он, тем не менее, делает всё, чтобы тот чувствовал себя в безопасности. Непонятное чувство раздражения внутри Терры грызёт рёбра и лёгкие, потому что в таком случае, всё больше понимая, что он за человек, не выходит его как следует ненавидеть.       Омега медленно закрывает книгу. Тэхён добр. Он добр не ко всем, Юнги уже выяснил. Этот человек ценит крепость уз, он знает цену так же чувствам, а ещё он верен. И как при таком раскладе Юнги держать его подальше от себя? Если, как бы он ни старался, Кардинал опровергает каждую возникшую в голове установку, применимую к сильному полу, которого Терра, как может, избегает. Терракота знает, что альфы жестоки, а Тэхён возится с его ребёнком, проявляет доброту, сострадательность, заботу и понимание. Терракота уверен, что альфы думают лишь о себе, а омег считают чем-то низшим и априори подавленным перед их внутренней силой. А Тэхён с лёгкостью подчиняется приказам, благоговейно смотрит на Чимина и… на него. С трепетом, с восхищением, словно готов сию минуту пасть ниц перед силой омег и молиться им, сродни любимой богине. Терра уверовал — каждый альфа равен животному, думающему только о низменных потребностях, о плотских утехах, даже если те против воли. Они готовы насиловать, чтобы получить своё, у них нет ничего важнее удовлетворения себя. А Тэхён связывает себе руки, чтобы показать Юнги — он не навредит. Принимает целибат и не думает об омегах, не знает, что они такое и как с ними обращаться. И всё ради принца.       Каждая возникающая в голове причина отвергнуть опровергается с просто космической скоростью, словно Ким Тэхён создан для того, чтобы разрушить броню Мин Юнги, с помощью которой тот выживал последние одиннадцать лет. Терра поднимает на альфу взгляд и прожигает тёмно-шоколадными радужками. Испытывает, изнуряет, но Кардинал не сдаётся, лишь расслабленно глядит в ответ и наивно ждёт, пока омега что-нибудь скажет. И Юнги хочется. Хочется накричать на него, встряхнуть за грудки, сжать горло с помощью повязанного на шее платка. Обвинить во всех грехах, даже если те Кардиналу не принадлежат, ударить, чтобы лопнула кожа, чтобы брызнула алая кровь. Чтобы Тэхён испугался и сбежал, видя, каков Юнги на самом деле. Грязный, грубый, неприкаянный. И почему-то омегу не покидает мысль о том, что даже в таком случае, эти проклятые губы в виде сердца изогнутся в ласково-понимающей улыбке, что Тэхён всё, дьявол, поймёт, всё примет и смиренно позволит себя наказывать за ошибки других.       — Больше не приходи, — тихо и сипло выдавливает из себя Глава Гвардии, вынуждая Кардинала медленно моргнуть. С новой порцией печального осознания. И это вновь выводит из себя.       — Наши занятия окончены, — хмыкает Тэхён, вынуждая Терру лишнюю секунду на себя смотреть. Омега едва заметно втягивает воздух через нос, ощущая тяжёлый запах вишни. — Я рад, что смог помочь, Юнги. И теперь тебе будет легче и удобнее.       Тэхён встаёт со своего места, и Юнги вдруг становится так тоскливо, что он раздражается на самого себя. Нет нужды проявлять такие эмоции к этому альфе, нет нужды тосковать по нему, не стоит скучать. У Мина слишком много важных дел, на его плечах — ответственность. Или же он таким образом ищет себе оправдания? В глотке клубятся комом невысказанные слова, голова раскалывается от противоречий, когда Тэхён не спеша направляется к двери из кабинета.       — Зачем ты принёс мне перчатки? — вырывается между губ помимо его воли, и Юнги хочется ударить себя по лбу.       — Мне показалось, что тебе будет удобнее, чем в старых, всех в заплатку, — пожимает плечом альфа, обернувшись, а Юнги поджимает губы.       — И ты не попросишь ничего взамен? В качестве платы за обучение? — сощуривается омега, припоминая их самый первый разговор. Тэхён так и не объявил, чего хочет за оказанную услугу и сохранность секрета Терракоты.       Он останавливается, но больше не разворачивается. Юнги медленно встаёт со стула, вцепившись в край рабочего стола. Минута между ними тянется вечностью, но у Терры ощущение, будто промелькивает со скоростью света, а после слышится тихий, бархатный голос:       — Мне достаточно того времени, что довелось с тобой провести за эти дни, Юнги, — Терракота начинает злиться без причины, или же то тоска, сильнее затапливающая нутро, — потому что это — единственное, что мне положено и доступно.       Юнги застывает, глядя в спину Тэхёна, который больше ничего не говорит и попросту выходит за пределы кабинета. И тоскливо становится невыносимо. В голове отчего-то крутится фраза Баккары: «А что, если я аннулирую его клятву?». Но Терра отбрасывает её прочь, следом швыряя на пол прочитанную до последней страницы книгу, ознаменовавшую конец их встреч. Юнги злится. На себя. Потому что начинает тосковать по этим проклятым вечерам.       Он судорожно втягивает носом воздух, пока там ещё остался вишнёвый след, ругается шёпотом, сильно зажмуривается. Его внутренний мысленный сундук, куда омега сталкивал все думы, образы и ненужные чувства, кажется, уже переполнен. Эта всеобъемлющая тоска по альфе, который не создан для него, а Юнги точно так же не подходит альфе, не поместится даже внутри его грудной клетки. Какая речь о сундуках с секретами, если сейчас не хватает всего пространства внутри него?

🥀🥀🥀

      Они ждут. Ждут мгновения, когда всё свершится, чтобы понять: их совместный план получился донельзя хорошим. И пусть Баккаре всё ещё приходится смиряться с тем фактом, что война забирает много невинных жизней, к сожалению, уберечь всех он не может. Но воздаст Рафаэлю сполна, как только доберётся до Элиуса.       На экране появляется его лицо. Близко, чтобы видно было голубые глаза и шрам в виде полумесяца под одним из них. Оно серьёзно. Это — продукт его многочасовых стараний, его детище, над которым Терракота гонял его, словно ягнёнка, чтобы всё получилось идеально. Экран рябит помехами — из-за заглушек качество сигнала падает, но пока это единственный способ достигнуть желаемого. Чимин наблюдает за всеми эмоциями на собственном лице, и ему так странно глядеть в экран, что челюсть сводит.       — У регента хватает совести обвинять Серую Гвардию в терактах, хотя у нас по-прежнему нет той мощи, которой я, как правитель этой страны, должен обладать. И Рафаэль Отт вдруг решил, что сила, созданная для защиты Рейвена, подходит ещё для того, чтобы наносить вред.       Чимин моргает. Его тело словно свинцом налито от напряжения, но Чонгук вдруг кладёт руку на его колено. В этот раз он не оказывается на передовой, Терракота просто его не отпускает. Операция скрытна, и только он, Чимин да Салита знают все подробности. Но она должна молотом ударить по Рейвену. Не только снаружи объектов, но и внутри.       — Он вдруг подумал, что его враньё будет длиться вечно, что люди, уставшие от угнетения, испугаются возможной смерти, захотят задавить восстание самостоятельно, — губы Чимина искривляются в горькой ухмылке. — Конечно, регент оказался отчасти прав. Кому не хочется быть защищённым. Кому хочется рисковать своими жизнями? Такие люди есть, я знаю. Они рядом со мной, они помогают мне скрытно и открыто, они хотят светлого будущего.       Терра ждёт в таком же напряжении, как и все остальные, потому что это — очень серьёзно.       — Я буду дураком, если сразу же стану обещать вам безбедную жизнь, — на экране отснятый Чимин сцепляет руки в замок и смотрит в камеру. Глядеть на это по-прежнему неловко. — Я не могу пообещать вам безопасность сейчас, именно в этот момент. Я не могу взять ответственность за чужие действия. Но я буду бороться. Чего бы это мне ни стоило, сколько бы сил ни пришлось приложить для достижения целей. Я буду бороться наравне с ранеными и выжившими. Регент хочет показать, будто он благодетель, будто старается для нашей страны, но, дьявол, — тут Чимин смущается вырвавшихся эмоций и того, как на записи он подскакивает со стула. — Он прислал помощь в Сапхар после того, как подорвал его! Это ли не лицемерие? Серая Гвардия, в тот момент находившаяся в городе, пострадала так же сильно, как и мирные жители. И если вы вдруг спросите у сапхарцев, кто оказал им значительную помощь, то ответ будет очевиден. И это был не регент. Хотя… какой, к чертям, он регент? — Лицо омеги на записи полыхает гневным румянцем, взгляд — остёр, как кинжал. — Он узурпировал принадлежащую мне власть, он третирует мой народ, выставляя себя заботливым человеком. Нет. Он отобрал у меня всё, и я намерен вернуть то, что принадлежит мне по праву рождения.       Чимин ненадолго замолкает на экране и переводит дух.       — Я знаю, что вам страшно. Я знаю, что прошу о многом. Я знаю, что тяжело поверить в мои слова. Вы не знаете меня, запертого на много лет в Хрустальном дворце, и единственное, на что я могу полагаться — на вашу веру. Во имя Саванн я клялся и буду клясться, что сделаю ради своей страны всё возможное, — омега переводит дыхание и глядит упрямо в камеру. — Даже если это будет стоить жизни. Единственная моя сила — мой народ. И сейчас, когда я не могу вернуться домой из-за узурпатора, когда я не могу помочь своим людям, мне неоткуда ждать поддержки, кроме как от вас.       Терракота сразу же подкидывается и вскакивает со стула, как только в кабинет входит Леандр и улыбается. Каждый в комнате замирает и затаивает дыхание.       — Сейчас идёт война. Не верьте Рафаэлю Отт, война уже внутри Рейвена, — всё ещё звучит голос Чимина с экрана. — Она уже на пороге наших домов. И единственный способ её остановить — избавиться от самозванца в Элиусе. Без вас я не справлюсь. Король — единое целое со своими людьми.       Запись заканчивается и тут же включается выпуск новостей, который они пропустили прежде. Все застывают и уставляются на диктора, который выглядит белым, как первый снег.       — По нашим данным было совершено нападение на четыре самых крупных военных объекта Рейвена. Сведения ещё неточные, лишь срочная сводка. Нам предоставили информацию о том, что пострадали заводы по производству оружия, база номер GF54, отвечающая за наземную артиллерию, подземное хранилище планеров грузового назначения. А так же гидро-станция в округе Массаиля — крупного города, занимающегося поставкой электричества для некоторых регионов государства. Половина округа осталась без света и воды, неполадки обещают устранить в ближайшее время. Точные данные и подсчёты потерь будут объявлены в вечерней сводке. Оставайтесь на связи, чтобы узнать правдивые сведения.       Это последнее высказывание кажется смехотворным каждому, кто присутствует в кабинете Терракоты.       — Вот же лжецы, — выдыхает Леандр, отмирая. — Гидро-странция подорвана почти до основания. Два корпуса разрушены, стена, удерживающая воду, рухнула, река смела всё, что только могла. Там не то что половина Массаиля без света и воды, почти половина страны! — щёки омеги пунцовеют от волнения и адреналина, и по коже Чимина тоже начинают струиться мурашки предвкушения.       Терракота хищно растягивает губы в ухмылке, понимая, что спланированная ими операция прошла успешно. Они все выдыхают с некой долей облегчения, однако она не задерживается в этом месте надолго: осознают, что их ждёт ответных удар со стороны столицы.       — Итак, мы подорвали не только его авторитет, но и несколько важных объектов, — чеканит Чимин, подходя к столу и оглядывая карту. — Он лишился значительной части своей воздушной силы, однако это не значит, что всей. Я переживаю, что Рафаэль запросит помощи извне.       — Ты думаешь, он рискнёт попросить помочь свою родину? — изгибает бровь Чонгук. — Не слишком ли он спесив и горд для такого?       — Власть иногда доводит до безумия и отчаяния, — хрипло выдыхает Чимин. — Мы не должны дать ему выдохнуть и подготовиться.       — Можно направлять свои удары на столицу, — предлагает вошедший Немо, оглянув их всех уцелевшим глазом.       — Рискованно. Против мощи Элиуса нам не выстоять. Город — буквально крепость. Никто не войдёт и не выйдет. Попробуй мы взять его огнём, и погибнет слишком много людей, — Чимин мотает отрицательно головой и снова впадает в раздумья. На военных объектах половина людей были на стороне Гвардии, от того всё прошло так легко. Ему нужно снова придумать обходные пути.       — Для начала мы должны взять хотя бы пятьдесят процентов его основной боевой силы, — выдаёт омега, постукивая по карте. Он хватает карандаш и пристально вглядывается в изображение городов и пунктов, содержащих в себе военную мощь Рейвена. — Тирелл уже наш. Станция наша. Базы наши. Это лишь тридцать процентов. Если мы сумеем захватить ещё несколько…       Баккара стискивает челюсть и раздумывает. Столицу было бы неплохо взять в кольцо, но насколько трудно будет это сделать? Сейчас, когда несколько военных баз уже принадлежат Гвардии… Он покусывает кончик карандаша.       — Авель, — обводит он большой город у моря, — его средоточие флота. Захвати мы его, и у него не получится просить поставки по морским путям. Отрежем торговлю, оружие, помощь наземную. Останется воздушная. — Чимин снова принимается кусать карандаш, пока вокруг Гвардейцы его сосредоточенно слушают. — Брестель, — обводит вторую точку недалеко от западных водохранилищ. — Если мы захватим Брестель, то, как и со станцией, отрежем Элиусу базовые ресурсы. Брестель обеспечивает столицу и половину западных территорий чистой водой.       Чонгук подходит к карте и обводит её взглядом.       — Брестель слишком близко к столице, — тихо комментирует он, — там защита будет агрессивнее.       Чимин кивает.       — Он думает, что я побоюсь приближаться к нему. Он всегда меня недооценивает. Но просчитался в том, насколько хороших преподавателей для меня нашёл, — хмыкает омега, вызывая на лице Пепла улыбку.       Чимин задумывается ещё на несколько минут, пока Терра не подходит к картам по другую сторону от него.       — Иршель, — тычет пальцем, утянутым в чёрную перчатку Глава. — Основная продовольственная часть долины. Если мы отрежем поставки продукции, столица будет голодать. Какое-то время они продержатся в осадном режиме за счёт запасов в городе, но на миллионное население его явно не хватит.       — Может, на пару месяцев, — пожимает плечами Баккара, припоминая число бункеров, в которых содержатся продовольственные запасы. — И столице пошлют помощь из провинций. Лорды округа Элиуса всё ещё верны ему.       Терра хмыкает, но кивает.       — Но Иршель — хороший вариант. Это введёт его в отчаянье, — улыбается немного безумно Чимин. Ненависть всё ещё в нём полыхает, он хочет причинить Рафаэлю как можно больше боли. — И последним вариантом может стать…       — Примроуз, — указывает кивком головы Немо, вклинившись в обсуждение, — Примроуз — граничащий с его родным Пьемонтом городишко. Единственное пограничное место, до которого Гвардии пока не удалось добраться.       — Примроуз опасен для нас, — выдыхает Чимин, прикусывая карандаш. — Мы окажемся на границе, и если он запросит поддержку Пьемонта, то Примроуз просто может быть уничтожен.       — Но так мы сможем отследить поставки для ублюдка, — выдыхает Немо, когда они с Чимином пересекаются взглядами. — Примроуз — будет его единственной наземной и воздушной точкой, способной пропустить пьемонтцев на территории Рейвена. Если мы перекроем ему кислород в Авеле, если мы будем владеть воздушным пространством из-за прилегающих к Брестелю баз и военных полигонов, то Примроуз — станет его спасением. И тогда уже можно будет ударить по Элиусу.       Чимин задумывается, голубые глаза от напряжения стекленеют, и омега кивает, приподнимая в удовлетворённой улыбке уголки пухлых губ.       — Тогда сейчас нашими целями являются Авель, Брестель, Иршель и Примроуз.       Осталось лишь найти способы, как быстро завладеть четырьмя городами, из-за которых Элиус окажется зажат в тиски. Чимин понимает, что пострадает много людей, но сколько ещё погибнет невинных, если Рафаэль продолжит нападки на города с мирным населением, где Чимин не может их спасти? Лучшая защита — нападение. Он моргает и восстанавливает дыхание, вдруг почему-то сбившееся из-за волнения.

🥀🥀🥀

      Они спускаются по рампе планера на окраине города. Возвращаясь с базы, Пепел, Баккара с Кардиналом, Катберт и Терракота, вынуждены добираться с края Тирелла, так как постройка подземного хранилища летательного транспорта — дело нелёгкое и небыстрое. Мороз противно кусает за щёки, приближается смена года, и даже немного перепуганные происходящим жители Тирелла стараются не падать духом. Еловые веточки висят над некоторыми магазинами, пушистый снег усыпает улочки и оседает на их капюшонах, пока верхушка Гвардии продирается к месту, где их может подобрать экипаж Натаниэля.       Они понемногу выстраивают план, как взять Авель и сколько людей при этом им может понадобиться. Гвардия разрастается, раскидывает свои сети, связывается с другими людьми в разных, даже самых маленьких городах, где есть те, кто желает того же, чего и они сами. Чимин ощущает долю воодушевления, когда проходит мимо одного из пекарских магазинов, а сухой снег поскрипывает под подошвами его сапог.       Катберт вдруг дотрагивается до плеча омеги, привлекая внимание.       «Тебе нравится Новый Год?» — спрашивает разрумяненый от мороза медик, а его разного цвета глаза так красиво сверкают, словно призрачные огоньки.       — Да, — несмело улыбается он.       Во дворце Новый Год празднуют с большим размахом. Чимин помнит все эти величественные огоньки под потолком, огромную ель в большом зале для празднеств, чьи ветви усыпаны сотнями свечек и красными бантами. Он скучает по празднику, но сейчас — тяжёлое время. Обычно в Элиусе ставят просто невероятных размеров гигантское дерево на площади, его даже видно из голубятни, но Чимину никогда не позволялось на него взглянуть поближе.       Он знает только о том, как празднуют наступление нового года во дворце.       «Как ты проводил этот праздник?» — любопытничает Сокджин, моргая. Ему всё интересно и всё нравится, Чимину приятно общаться с этим омегой, он буквально весь соткан из домашнего тепла и солнечного света.       — Рафаэль устраивал бал, — передёргивает плечом принц и кривит от воспоминаний губы. Присутствие регента омрачает и пачкает каждое, даже радостное воспоминание. — Было много гостей, пел хор. Традиционно гости привозили целую гору подарков. Но…       — Тебе было скучно? — сощурившись, спрашивает Чонгук, и Баккара кивает, шумно выдохнув.       — Больше всего мне нравилось, когда утром, стоило всем заснуть или разъехаться по домам, один жрец из храма продолжал петь под елью, — Чимин с трепетом вспоминает этот момент. — Я всегда приходил в большой зал, потому что мне нравится, как пахнут ёлки. Он пел для меня, несмотря на то, что уставал и голос его садился после многочасового пения на празднестве.       Чимин помнит его седые длинные волосы, его лохматую бороду и добрый взгляд. Жрец из Часовни Саванн при дворце позволял Чимину положить на свои острые коленки голову и слушать воспевания того, что Богиня даровала им ещё один год. Он пел о чудесных птицах из снега, о том, как Саванн создавала снежинки и посылала их людям, чтобы те могли полюбоваться их холодной, остроконечной красотой. Чимину больше всего запала в душу ещё с детства песня о том, как Саванн засыпала с первым снегом, пока люди ждали окончания зимы, Богиня отдыхала вместе с природой. Потому зиму всегда считают тёмным временем — Богиня спит и не слышит молитв так, как ранее. Но теперь Баккара уверен, что она глуха к ним всегда. Саванн молчит.       — А как вы проводите Новый Год? — вдруг спрашивает он, желая отвлечься от воспоминаний о Хрустальном замке.       — Ну, у нас всё гораздо скуднее, огромных елей не привозят, — глухо посмеивается Терра, продолжая шагать и не обращать внимания, как снег набивается в короткие ботинки. — Обычно… в детстве дедушка пёк сладкий пирог с грушами и корицей, а ещё мы зажигали две свечки. Он верил, что на их свет идут души, чтобы поздравить нас, ведь в ночь смены года стираются всякие границы.       Чимин замечает, как взгляд Тэхёна замирает на Терракоте, но лишь на краткое мгновение, а после он снова устремляет тёмные радужки перед собой, чтобы не поскользнуться и не свалиться на снег.       — А ты? — моргает Пак, глядя на мечтательное выражение лица Катберта.       «В нашем доме удовольствий был двойной тариф», — хохочет беззвучно омега, вынуждая всех сдавленно прыснуть. — «Но если серьёзно, то после полуночи мы наедались до отвалу, потому что хозяин был пьян и добр. А папеньки позволяли мне хлебнуть вина или водки, чтобы отпраздновать встречу нового года.»       Хозяин… как же по-зверски это звучит. Но лицо Катберта спокойно и даже выглядит романтичным из-за ностальгии, так что Чимин от себя это отбрасывает. Он не подаёт виду, что знает его историю, всё, что произошло с Сокджином. Но Баккаре ужасающе грустно. Тем не менее, несмотря на непростую судьбу всех собравшихся, они имеют и хорошие моменты из своих жизней до Серой Гвардии.       — Пепел? — вздёргивает бровь Терракота. — Раз уж у нас день откровений, поделись.       Альфа хмыкает и косо глядит на Главу. Поправляет колчан на плече, который, как и Баккара, не выпускает из рук на вылазках.       — В большинстве своём я проводил Новый Год либо с наставником, либо… — он осторожно бросает взгляд на Чимина. — Либо, как в один из годов, забираясь в чужие семьи и лишая их отцов.       Пак вздрагивает. Лицо Чонгука кажется каменным, на омегу он больше не смотрит. Отчего-то, несмотря на всю браваду Чонгука, Чимин понимает, что и его чёртствость имеет границы. Он убивает людей. Убивал на заказ. И это, несомненно, оставляет на альфе свои ужасающие следы. Да, он хочет казаться жестоким и бессердечным убийцей, но, сблизившись с ним, омега понимает, что Чон Чонгук — такой же человек, как и все остальные. И ему тоже бывает тяжело, даже учитывая то, что душа уже зачерствела.       Взгляд касается заживающей татуировки за ухом. Четырёхконечная звезда, символ света в кромешном мраке. Символ, возможно, надежды. И Чимину почему-то хочется, чтобы у Чонгука тоже был свой источник света в особенно тёмные дни.       — Умеешь подпортить малину, — тихо комментирует Тэхён, толкая Пепла в плечо так, что тот поскальзывается на утоптанном снегу и летит прямиком в сугроб.       Все замирают. Повисает тишина, пока альфа вдруг не выныривает из кучи снега с застрявшими в тёмных волосах хлопьями, они же оседают на бровях и ресницах. И компания продолжает молчать, глядя на взбешённого Чонгука.       Первым взрывается Терракота. Он хохочет, схватившись за живот, а Кардинал буквально повисает в пространстве, слыша громкий смех омеги, которому уже нечем дышать от хохота. Его взгляд мерцает, выглядит очарованным, а губы дрожат от сдерживаемой улыбки. Чимину и больно, и отрадно смотреть на своего Стража, когда он выглядит так. Терра смеётся недолго: в его лицо врезается сухой и рассыпающийся ком снега, вынуждая омегу шумно вздохнуть и выплюнуть тающие хлопья. Он почти рычит от злости, но та не кажется агрессивной. Схватив перчатками кучку снега, Терракота принимается лепить комок, но тот всё время рассыпается из-за сухости.       Катберт беззвучно хохочет, держась за плечи Чимина, и тот тоже не может сдержать улыбку, пока Терра с матами пытается слепить снежок, чтобы кинуть в ухмыляющегося альфу, который всё ещё сидит в сугробе. И вдруг Тэхён слегка подталкивает омег, так что ноги Сокджина скользят по оледенелой дорожке. Чимин верещит, и они, хватаясь друг за друга, летят задницами в снег, продолжая скользить, переплетясь конечностями и загребая снег пальцами. Слышится хриплый и довольный смех Кардинала, а после ему в лицо прилетает комок снега, который всё же победил Терракота. Омега довольно скалится, сощуривая лисьи глаза.       Завязывается настоящая потасовка. Прохожие оглядываются на них, то падающих, поскользнувшись на замёрзшем асфальте, то валящих друг друга в снег, за исключением Терры, который буквально угрожал Чонгуку кинжалом, чтобы тот даже не помышлял о том, чтобы окунуть его в сугроб головой. То обкидывают друг друга комьями снега, собирая тот в кучки и шарики замёрзшими красными пальцами.       Чонгук вдруг хватает вскрикнувшего Чимина за пояс и валится вместе с ним в холодную кучу чуть подальше от остальных, продолжающих кидаться снежками. Его смуглая кожа разрумянена от мороза и активности, багровые глаза блестят, а на ресницах красиво осел снег.       Губы сталкиваются непроизвольно и быстро, они целуются, соприкасаясь ими — продрогшими, мокрыми от снега и холодными, колко кусаются, пока никто не заметил их отсутствия. Чимин солжёт, что не любит зиму. Теперь он её обожает. Потому что раньше ему не разрешали играть в снежки, раньше омега не отбивал себе задницу, падая на скользких дорожках, и никто не заталкивал ему снег за шиворот так, что Баккара верещал чуть ли не на всю улицу. Чонгук продолжает его целовать, и между их сталкивающимися ртами становится горячо-горячо, как и в животе, в груди омеги, когда покрасневшие пальцы переплетаются между собой. Он никогда не ощущал ещё себя настолько живым.       — Тебе идёт лежать в снегу, — хмыкает Чонгук, оторвавшись, оставляет на губах Чимина ещё один поцелуй, и так не хочется расставаться с ним.       Он готов даже замёрзнуть в проклятом сугробе, если Чон вот так продолжит его целовать. И смотреть. Глубоким, багровым взглядом с точками искр в зрачке. Его глаза… пленят. Лишают воли, собственного дыхание, души. Чимин, кажется, её уже отдал. Пепел склоняется и целует изображение звезды за ухом омеги, прежде чем схватить его за руку и помочь подняться.       Они, отряхнувшись от снега, бредут дальше. Молчание, повисшее среди Гвардейцев, не кажется отягощённым, не чудится напряжённым. Они… живут дальше. Несмотря на революцию, на то, что страшно, опасно и порой ужасающе горько. Чимин держит ушибившего ногу, но довольно Сокджина за руку, они греют ладони друг о друга, пока, выдыхая густой молочный пар в небо, стараются добраться до нужной улицы. Никто не ожидает этого грохота. Никому не удастся предсказать подобное. Чимин оборачивается, с ужасом узнавая этот звук.       Он знает такого рода шум. Он знает, что за этими ударами придёт огонь. Омега вздрагивает, в его мыслях проносится день, когда подорвали Сапхар. Грохот ещё далеко, он где-то в восточной части Тирелла, но душа Баккары уходит в пятки. Штаб. Чонгук. Терра, Сокджин. Тэхён. Они все… снова окажутся в самом пекле, да?       Очередной взрыв разносится ещё ближе, и Чимин чувствует, как ужасающе всё холодеет внутри. Видит край пронёсшегося над головами планера в восточную часть, и срывается ещё до того, как успевает подумать. Люди. Снова погибнут люди, они снова будут кричать, прольётся алая кровь, орошая белоснежный покров снега на улицах.       Огонь внутри подхлёстывает Баккару, когда тот безрассудно, поскальзываясь и игнорируя крики Чонгука позади, уносится в ту сторону, куда полетел планер. Группа догоняет его, но Чимин уже далеко унёсся. Ещё один взрыв — совсем близко, он даже заставляет Баккару пошатнуться и рухнуть на промёрзшую дорогу.       — Нет, нет, — шепчет омега, уже слыша новые людские крики. Один планер, второй, третий, насчитывает три боевых машины, уже готовых растерзать Тирелл, как сделал это с половиной маленького Сапхара.       — Блять, Чимин! — кричит сзади Чонгук, а Тэ с перепуганным лицом уже догоняет принца. Но нет.       Сегодня Чимин не будет просто стоять и смотреть на то, как проклятые махины подрывают здания и людей, которым в этот день не повезло. Он, щурясь от полуденного зимнего солнца, видит, как планер, развернувшись, снова летит в ту же сторону, чтобы добить этот район. Дыхание вдруг выравнивается, как его и учили, сердцебиение из-за этого замедляется. Баккара старается не смотреть на кровь, осевшую ярко-красным на снегу, на горящие здания, на обломки. Он закрывает своё сознание от криков пострадавших. Пулемёт уже разряжает обойму, высунувшись из пазов брюха планера, а Чимин сдёргивает чёткими движениями лук с крепления на спине.       — Назад, Кардинал, — словно ощущая приближение Стража, командует Чимин.       Его разум чист, как морозный декабрьский воздух вокруг. Он не слышит рокота летательного транспорта, уже готового разорвать часть Тирелла и их вместе с ним. Агатово-чёрная стрела ложится на тетиву с помощью продрогших пальцев, Чимин не сомневается и больше не боится. Адреналин подстёгивает его двигаться дальше, и омега вспрыгивает на остановившийся и покинутый владельцем экипаж, крепко становится подошвой на крышу, натягивая тетиву. Она почти звенит в его пальцах, режет подушечки, пока Чимин, отбросив всё, прицеливается.       «Ты не должен целиться слишком долго. Второй удар сердца», — как-то недавно сказал ему Чонгук, когда предложил потренировать стрельбу.       Раз — орган отбивает первый перестук ритма, и Баккара вдыхает. Он чётко видит проклятый металлический корпус вражеского планера, а вокруг в панике снуют люди, уже знающие, что приближается их конец. Выдох — плавный, спокойный, вырвавшийся вместе со вторым ударом сердца и выпущенной из пальцев стрелой. Чимин не позволит им больше погибать. Нет. Он не…       Разрывная врезается в стальное брюхо, и на мгновение замолкают все звуки, даже криков людей не расслышать. Время почти останавливается, и омега может разглядеть, как волна огня мгновенно начинает пожирать планер, снаряды внутри него взрываются, и Баккару сносит с крыши ударной волной, заставляя прокатиться по ставшему серому от грязи и крови снегу. Он задерживает дыхание и сгруппировывается, прижимая к себе лук, чтобы не поломался, а после омегу переворачивает со взволнованным лицом Тэхён, он что-то кричит, но Чимин не слышит. Ушам становится тепло и влажно… Катберт присаживается на корточки и дотрагивается до ушей Чимина, на его длинных пальцах — кровь.       Взрывающийся планер летит в сторону леса и падает там, ослепляя огнём наравне с зимним солнцем.       Чимин слабо поднимается на ноги и видит, как Чонгук целится во второй. Сперва задевает крыло, а после Пак, схватив стрелу, следом выпускает ещё одну разрывную, заставляя махину рухнуть где-то на окраине Тирелла. Третий планер без жалости начинает сбрасывать снаряды на восточную часть, Терракота, подхватив какого-то раненого, старается увести его прочь. Каменные осколки, раздробленное стекло летит в них, а пули и гранаты немилосердно разрывают район города, убивая людей. Тэхён прячет Чимина за экипажем, закрывает собой, несмотря на то, что тоже может погибнуть.       — Чонгук! — вскрикивает омега, видя, как альфа, оставшись под градом ударов, натягивает тетиву в третий раз. Его лицо перечёркнуто кровавой линией, взгляд — грозен и решителен. Пепел не остановится.       Тэхён не даёт ему вырваться к альфе, а одна из пуль прилетает в ногу Чонгука ровно в тот момент, когда машина пролетает прямо над ними, осыпая выстрелами. Чон выпускает стрелу на свободу и падает наземь, глядя, как планер пожирает огнём, и он валится в нескольких кварталах от них. Восточная часть Тирелла почти уничтожена, здания горят, кричат люди, но Чимин видит только его.       Кожу на ушах и щеках стягивает кровью от повреждённых барабанных перепонок, но Баккара вырывается из хватки Хранителя, когда тот видит упавшего Терру, отталкивает Тэхёна, а после на всех парах несётся к Чонгуку. Катберт добегает раньше, он, судорожно дыша и стирая кровь с царапин на лице, осматривает разбитую голову альфы. Его бедро пострадало, и медик бегло оценивает, разорвало ли ногу осколками, но выдыхает и моргает.       — Чонгук, — шепчет, рухнув на колени, омега и хватает альфу за плечи.       — Эй, звёздочка, — шипит Пепел. — Ты меня точно погубишь. Кто, дьявол тебя задери, так бросается в адскую жопу?       Чимину вдруг становится страшно и стыдно. Он не смог сдержаться, он не смог забыть случившееся в Сапхаре, он не мог дать людям пострадать снова. И всё же многие погибли, однако Гвардия вручную сбила три планера с помощью изобретения Салиты и Баккары.       — Прости меня, — всхлипывает Чимин, он оборачивается, когда слышит голос Тэхёна, тащащего Терракоту.       Катберт бледнеет, но Глава в сознании. Его взгляд выглядит стеклянным, и как только альфа сажает Терру на асфальт, тут же отходит. Катберт затягивает рану Чонгука бинтом. Боже, он что всё время их с собой носит?.. И Тэхён помогает его поднять, чтобы дотащить до уцелевшего экипажа.       — Ваше Высочество, какого, отца вашего, вы творите? — жарко выпаливает Страж, прожигая Чимина яростным взглядом. Катберт помогает вместе с Баккарой подняться Терракоте, который с ужасом смотрит на Тэхёна, пока тот часто выдыхает через нос.       — Мой принц? — вдруг раздаётся за спиной Чимина слабо.       Обернувшись, Баккара понимает, что только что раскрыл себя. На него смотрят огромные глаза пожилого омеги, который, прижимая руку к окровавленному лицу, во все глаза пялится на него. Голоса раздаются со всех сторон вперемешку с треском горящих зданий, люди выглядывают из укрытий, кто-то останавливается, таща раненых, но ропот… переговоры, шепотки, удивлённые, испуганные взгляды.       — Мой принц, это вы… — хватает его за руку омега.       — Баккара! — прикрикивает Терра, зажимая раненую руку, но старик так сильно вцепился в его ладонь, он так дрожит, что Чимин тоже начинает трястись.       Тэхён отрывает пожилого омегу от Пака, пока голоса нарастают. Он почти зашвыривает Баккару на сиденье рядом с водителем, а сам без лишних слов, сев в салон, заводит двигатель. Машина ревёт, скользя и объезжая препятствия, а Чимин только и может, обернувшись, смотреть на двоих раненых. Терра выглядит бледным, но более целым, а вот рана Чона не нравится Чимину. Как и нахмурившемуся Катберту.

🥀🥀🥀

      — Чем ты думал? — шипит на него Терракота, пока Чимин бинтует зашитую рану на его плече. Омега вздрагивает и округляет глаза каждый раз, когда к нему прикасаются, его ноздри трепещут, а лицо кажется неестественно бледным.       Чимин делает всё на автомате, а думать может только о Чонгуке, над которым сейчас порхает Катберт, латая альфу. Он сказал, что кость оказалась не задетой, но ткани здорово пострадали. Чонгук не утратит возможность ходить, а это — самое главное.       — Ты беззрассудный, — выдыхает Глава, зажимая переносицу здоровой рукой в перчатке, а его рубашка повисает на локте. Они все на взводе, и Терра чихвостит Баккару вот уже минут двадцать, высказывая по самое не балуй. — Идиот!       Чимин поджимает губы, встречаясь с разъярёнными карими глазами.       — Благородный идиот, — бубнит Глава себе под нос, пока Чимин продолжает молчать.       Он заправляет край бинта, и только когда отходит, Терра с облегчением выдыхает. Его немного трясёт, становится заметно по рукам, когда Терракота натягивает рубашку одной рукой через голову, а потом шипит, просовывая повреждённую руку в рукав. Чимин знает, что не должен был так поступать. Он осознаёт, что подверг себя и остальных ужасной опасности, но не останови они планеры, погибло бы ещё больше мирных людей. Сам прихрамывает, старательно вымывая руки в тазу с тёплой водой: он при падении отбил себе всё, что только мог. Голова Чимина раскалывается от боли, в ушах по-прежнему звенит и пищит, а слух вернулся только частично.       Салита входит в кабинет Терры и оглядывает их обоих, пока Пак стирает следы засохшей крови со своих ушей. Он докладывает что-то Главе, но из-за писка у омеги не выходит расслышать, что именно.       — Это по новостям, — вдруг приближается альфа и протягивает Баккаре мини-экран с остановленной трансляцией. — Снято на камеру одного из магазинов, близ которых вы встряли.       Чимин нажимает на сенсорную панель, и запись проигрывается. Он снова окунается в ужас, произошедший несколько часов назад. На видео бегущие люди, некоторые из них падают замертво, в кадр попадает оставленный водителем экипаж. Взрыв, запись рябит, и вдруг на ней появляется сам Чимин. Его капюшон давно слетел с головы, волосы растрёпаны, лицо — бледное и напряжённое. Охват ракурса цепляет часть крыш и неба, где на город со смертельной стремительностью несётся убийственная махина. Видны россыпи сверкающих пуль, а после Чимин на записи выуживает лук и натягивает тетиву. Стрела врезается в видимую часть планера, и тот взрывается, а омегу отшвыривает волной, и тот катится кубарем с крыши экипажа, пропадая из ракурса.       Омега поджимает губы, потому что на видеозаписи вдруг пламенем вспыхивает тёмная роза, её лепестки полыхают, сжигая цветок и делая его абсолютно чёрным. Роза Баккара.       «Наш принц не боится заступиться за нас, — расцветает алым первая надпись. — Он бросается в огонь для защиты своих людей. И мы не уступим! Поддержим принца всеми силами!»       «Восставшие из пепла, мы сожжём вас тоже. За настоящего короля», — заканчивается этим запись, и Баккара поджимает губы сильнее.       — И это сделали не мы, — тихо и многозначительно произносит Салита, сжимая плечо принца. — Это сделали твои люди. Весь Тирелл стоит на ушах из-за произошедшего.       Чимину страшно. Страшно нести такую ответственность. Он впервые боится держать в руках громадину власти. Он — будущий король, надежда и опора своей страны, до недавнего времени скрытый в потёмках Гвардии, вышел в свет. И… чёрт, вышел довольно эпатажно. И теперь вся страна, все, кто увидел этот ролик, знают, что именно Пак Чимин является Баккарой, лицом революции и борьбы за свободу. Что принц… борется вместе с ними. В душе бушует испуганное пламя, готовое на всё, но слишком пока неуверенное. Он ведь совершил ошибку, погибли люди, пострадали друзья. Салита, увидев его выражение лица, вдруг хватает омегу за затылок и прижимает к себе.       — Сейчас Пепла рядом нет, чтобы сказать это, да и вряд ли этот паршивец разорится на такие высказывания, но, Баккара… — альфа переводит дух, пока Терра за ними наблюдает. — Ты… великолепен.       Чимин смущённо выпутывается из рук бомбардира, а тот уголком губ ему улыбается, позволяя появиться ямочке на щеке. Он… трусишка. С безумными порывами, слабый, но почему-то хочется верить Салите, верить его словам.       — Ты вдохновил людей, — подмигивает ему бомбардир, снова пожимая плечо.       А Чимин смотрит на застывший символ чёрной, но всё ещё тлеющей розы.