Баккара

      Чимин скептически оглядывает сидящего на койке Чонгука, который, в свою очередь, буравит омегу ожидающим взглядом. Они должны поговорить, но уже несколько минут оба упрямятся, не желая уступать, потому что Пак противится и не собирается садиться рядом с альфой. Во-первых, он злится на Пепла. Сильно злится. И от каждого их взаимодействия его гнев растёт, в частности потому, что Баккара не может обуздать собственные чувства к этому мужчине. Во-вторых, он уже довольно-таки по-ребячески себя ведёт, даже если омегу это самого раздражает.        — Я хочу, чтобы твоё лицо была на уровне моего во время разговора, — спокойно произносит альфа. — Поэтому сядь.        — Меня должно волновать, что тебе хочется? Это тебе необходимо рассказать мне что-то, — упрямо скрещивает Чимин руки на груди.        Пепел же только устало вздыхает и вдруг хватает омегу за запястья. Тот подобного не ожидает, как и того, что Чонгук усадит его не на колючее одеяло, а прямиком к себе на колени. Грудь сковывает не сделанным вдохом, живот сводит судорогой от напряжения, а разум вспыхивает сразу же несколькими оттенками красного. Пепел обхватывает его за талию, стараясь не беспокоить рану на боку, и не позволяет даже на миллиметр отодвинуться. Щёки же Баккары приобретают маков цвет, когда они, глядя друг на друга, застывают, прежде чем омега начинает вырываться.        — Отпусти. Меня, — цедит он, упираясь в широкие и крепкие плечи ладонями.        — Ты же не захотел идти мне навстречу и садиться рядом. Гордый принц решил стоять, — фыркает Чонгук, не поддаваясь Чимину и только ближе притягивая к себе, отчего румянец затапливает всё лицо и даже прикасается к шее.        Дыхание от борьбы сбивается, и всё равно Чимину не удаётся побороть альфу, убрать его руки со своего пояса или отодвинуться хотя бы на несколько сантиметров. Он беспомощно трепыхается, соприкасаясь со вздымающейся грудью Пепла, пока тот настырно продолжает его удерживать. Внизу живота начинает предательски трепетать из-за контакта, снова перед глазами их первый поцелуй, горячие руки ощущаются на талии и под лопатками так же чарующе, и Чимин не может ни черта с этим поделать. Его лёгкие горят, потому что Пак старается не вдыхать тёплый древесный запах, а сам дёргается, пока не затихает, стоит Чонгуку гипнотически на него взглянуть.        — Спесивый омега.        — Я больше нравился тебе мягким и покладистым? — хриплым шёпотом спрашивает Чимин, не успевает прикусить кончик языка, чтобы провокационная фраза не вылетела между губ. Хочется ударить себя по лбу. Он не должен, не должен поддаваться чужим чарам.        Чонгук хмыкает, склоняется к уху Чимина и, едва ли не прикасаясь губами к раковине, шепчет:        — Любым. Но об этом позже, маленькая звёздочка.        Разряды оглушающего тока скользят под разгорячённой кожей, дыхание окончательно сбивается от того, насколько альфа к нему близко. Тело кажется тяжёлым, сумасшедший пульс отбивает ритм наплывами по барабанным перепонкам, и Чимин цедит сквозь сжатые зубы, но не от злости, а от намерения сдержаться и не остаться в чужих горячих ладонях, хотя тело омеги умоляет почти не вырываться, а покорно замереть и… прижаться открыто в ответ.        — Отпусти меня, я сяду рядом.        — А мне так даже больше нравится, — усмехается Чонгук, но всё-таки расцепляет стальную хватку.        Чимин пунцовой змейкой исчезает с коленей альфы и садится на расстоянии сантиметров пятнадцати от Чонгука, пока тот рассматривает омегу с усмешкой.        — Так о чём мы? — задумчиво прикладывает указательный палец к губам альфа. — Ах да, обо мне — редкостном мерзавце и лжеце.        Чимин агрессивно смотрит на Пепла, который чувствует себя более, чем расслаблено. Ёрзает, стараясь выровнять сбитое борьбой дыхание и молчит.        — Если быть серьёзным, то я понимаю, что ты меня ненавидишь сильно. За что именно ты меня ненавидишь, — бархатный голос альфы вдруг теряет насмешливые интонации, вынуждая Баккару выпрямиться и подобраться всего. Он сидит, сцепив руки на коленях с неестественно прямой спиной и глядит круглыми глазами в пол. — Я знаю, как выглядит мой поступок, что он из себя представляет. Не снимаю с себя ни грамма вины и ответственности.        Чимин не знает, что ответить, да и пока не перебивает Чонгука.        — Я насмехался и осуждал Эллириона. Это иронично, как по-твоему? — усмехается Пепел, упершись локтем в собственное колено и подперев скулу костяшками так, чтобы видеть профиль Чимина. — А сам оказался на его месте в качестве предателя для тебя, который в итоге стал ненавистным.        — Ты себя и Эллириона сравниваешь? — фыркает Баккара, не желая поворачиваться к Чонгуку.        — Чимин, я не умею красиво говорить. Я не собираюсь, мало того, что оправдываться, так не собирался вовсе объяснять мотивы своих поступков, — спокойно произносит Чонгук, отчего кажется ему даже более холодным, чем в обычном своём насмешливом состоянии. — Я действительно пришёл изначально за твоей головой. И не рассчитывал на прощение, но, отчасти, по крайней мере, когда ты увидел всё происходящее, быть может, на долю понимания.        Пак поджимает губы и молчит. Да, он понимает, на самом-то деле, мотивы и Чонгука, и Терракоты, и всей Серой Гвардии.        — Меня правда считают таким же, как он? — тихо спрашивает омега.        — Считают. Потому что регент так выставляет тебя, — кивает альфа. — Он много лет этим занимается. Ублюдок умный и хитрый, он запросто умудряется пудрить мозги стольким людям сразу.        Чимин опускает голову и ссутуливается.        — Но я… верю в то, что ты хочешь стать хорошим правителем, — после этих слов омега вздёргивает подбородок и колко смотрит на Чонгука. — Я четыре месяца за тобой наблюдал. Мне многого стоило решение отказаться от твоего убийства.        — Почему?        — Я ведь уже говорил, — продолжает испытывающе смотреть альфа. — Я говорил, что увидел тебя настоящего. Не просто твою личность, а потенциал.        На самом деле не это бы хотел Баккара услышать. Он, наверное, по-прежнему являясь наивным дурачком, от всего своего разбитого сердца желает услышать другие слова. И Чонгук это тоже понимает. Потому опускает взгляд и выравнивает спину.        — Я всё ещё не верю в любовь. Тяжело изменить свои устои. Тяжело отказаться от целей ради кого-то, понимаешь? Я не могу поверить в сокрушительное чувство и поклясться тебе в вечной любви. Так не бывает.        Чимин медленно отворачивается и моргает. А чего ещё он от Чонгука ожидал?        — Сейчас я честен с тобой, — продолжает Пепел, но Пак его опрометчиво перебивает:        — Раз честен, тогда скажи: хоть что-то из моих дурацких фантазий было правдой?        — Из каких фантазий? — моргает Пепел.        — Из образов и придумок, будто ты что-то ко мне вообще чувствуешь.        Чимин не выдерживает. У него не получается сдержать свой язык и своё искрошенное, раздробленное сердце. Чонгук же застывает и кажется каменным, пока вдруг не обхватывает омегу за заднюю сторону шеи и не притягивает к себе так стремительно, что Чимин даже вздохнуть не успевает. Их рты сталкиваются, Баккара опешивает настолько, что альфе удаётся во время его шока углубить поцелуй и зарыться пальцами в тёмные волосы. Хочется растаять и пропасть, но Пак борется с этим желанием. Лишь на несколько мгновений он позволяет чувствам взять верх над разумом, а после, стиснув себя металлическими клещами, выравнивает дыхание. И пусть безумно хочется отпустить цепи, которыми омега себя сдерживает, обхватить Чонгука руками и прижаться к нему из последних сил, несмотря на клокочущую всё ещё внутри злость и разочарование, Пак отталкивает альфу.        Быстро, почти незаметно облизывает губы, старается ужом выскользнуть из рук, но Пепел быстро проговаривает ему почти в губы, приблизившись снова:        — Я никогда не буду кричать тебе величественные слова о любви, Баккара. Я не напишу тебе поэму. Я не буду говорить красивых признаний, чёрт возьми, не такой я человек. Я груб, язвителен, нахален. Я — мерзавец. Но у меня достаточно терпения, чтобы подождать, пока ты поймёшь мои поступки, пока узнаешь меня окончательно и только тогда будешь делать выводы. К примеру, что я всё же решил пожертвовать чужими жизнями, рискнуть своей собственной и вытащил тебя из дворца не просто так.        Чимин вздрагивает.        — Ты обещал мне отсутствие недомолвок, — толкает в грудь его Чимин.        — Но не высокопарные признания, — усмехается Чонгук.        Пак же отчаянно поднимает глаза.        — Я понимаю твои мотивы. Могу понять со временем цену и важность каждого решения. Но это не значит, что я перестану тебя ненавидеть, — в голосе мелькают слёзы, но Баккара их в себе давит.        — Сколько твоей душе угодно, — искривляет губы в улыбке альфа, пока тот оглядывает его.        Потому, словно не добившись в итоге ничего, омега подскакивает с места и уже хочет покинуть чужую комнату, как знакомым движением блокируют дверь, захлопывая её перед носом Баккары.        — Только хочу, чтобы ты был защищён, — произносит Чонгук, вдруг разворачивая Чимина и прижимая спиной к створке.        Он отходит к стулу и подцепляет несколько вещиц из своей, видимо, личной «коллекции». Возвращается к Чимину и, обведя его фигуру терпким взглядом, вдруг присаживается перед принцем на корточки. Его пальцы юркие и тёплые, они вдруг расшнуровывают ботинок Чимина, вынуждая выскользнуть стопу в тонком, почти не защищающем от холода носке. Пепел цокает языком, вдруг тянется к своему мешку, чтобы выудить оттуда что-то явно шерстяное, а после натянуть на стопу Чимина. Тот лишь наблюдает за тем, как альфа справляется со вторым ботинком и вторым не новым, но тёплым носком. В животе почти сводит от картины, развернувшейся перед Баккарой, а челюсть стискивает он до скрипа. Закончив, альфа обвивает вокруг щиколотки крохотный ремень, чтобы, снова зашнуровав ботинок, погрузить в него маленький складной нож.        После, выпрямившись, наёмник пропускает под руками Пака ещё один кожаный ремень и крепко застёгивает, оставляя кобуру разместиться на рёбрах. Чимин молчаливо наблюдает за тем, как ещё одни ножны тоже закрепляет Чонгук под сердцем, едва вообще задевая омегу пальцами, а после, снова оказавшись на корточках перед Чимином, Пепел одним движением разводит его ноги на ширину плеч.        Чимин возмущённо сопит, но Пепел хмыкает смешливо и обвивает ещё один ремень с кобурой вокруг его бедра, плотно стягивает ремень и обжигает тёмным взглядом омегу так, что колени вздрагивают. Ничего Пак с собой поделать не может, только стоять, буравя альфу хмуро голубыми глазами.        — Носи их с собой, — хмыкает он, выровнявшись и отойдя. — Это тебе нужно.        — У меня есть Тэхён, — хрипит омега.        — У тебя всегда должно быть оружие, Баккара, — не разворачиваясь к нему, проговаривает альфа. — Ты должен полагаться в первую очередь на себя.        Чимин, зардевшись от смущения и раздражения, вылетает из комнаты, громко хлопнув дверью.

🥀🥀🥀

       Тэхён сидит на стуле, словно собирается снова ночевать рядом с Чимином, чтобы защищать его. Когда альфа наблюдает за тем, как принц разоружается и снимает неловко всё, что на него нацепил Чонгук, то сморщивается, видя, как Чимин не может справиться с ремнём одной кобуры — на бедре — и подходит ближе, чтобы ему помочь. Пальцы Стража с ловкостью расправляются с пряжкой, и Пак выдыхает, но не ожидает, что именно сейчас в его комнату постучатся и приоткроют дверь. Пепел. Он словно Чимина преследует, будто никак не может с чем-то смириться, теперь стоит и глядит на то, как Тэхён отходит на шаг и разглядывает его с интересом.        — Тебе вроде выделили собственную комнату, — спокойно говорит наёмник, буравит Тэхёна взглядом — тёмным, напряжённым, словно тот мог сделать что-то по отношению к принцу.        Чимин ощущает, как что-то переворачивается в душе, смешивается эмоциональными оттенками и придаёт ему то ли смущения, то ли возмущения, то ли всего сразу, перемешавшегося между собой.        — Твоё ли это дело? — вздёргивает бровь принц.        — Я понимаю всё, но присутствие рядом с тобой Стража не говорит о доверии Серой Гвардии с твоей стороны. А как ты хочешь завоевать наше доверие, если не испытываешь его сам? — хмыкает Чонгук, а альфа и омега переглядываются. — И выглядит довольно двусмысленно.        — Тебе-то что, как это выглядит? — Чимин едва ли не прикусывает язык, видя, как в то же мгновение взгляд Пепла сильно темнеет. Из красивых, бордовых его радужки становятся почти чёрными.        Принц опускает голову и размышляет.        — Наверное, он прав. Иди к себе спать, Тэ, — мягко проговаривает Пак, вынуждая Стража вскинуть густую бровь.        — Моя задача — ваша безопасность.        — Здесь мне не навредят, Терра обещал, — продолжает противостоять омега, пересекаясь с ним взглядом.        — Я им не верю.        — А мы должны. Мы союзники. Хоть кому-то верить надо.        — Вы всё такой же наивный, мой принц.        Чимин стискивает челюсть. Он и сам не то чтобы до конца может отпустить сомнения, но Чонгук прав — Гвардия не доверится ему, не станет опорой, если Пак продолжит сомневаться. Он сглатывает и всё-таки кивает Тэхёну на дверь, а тот, считав это приказом, скрежещет зубами, но комнату всё же покидает. Чонгук за этой картиной наблюдает с усмешкой, засунув руки в карманы брюк и что-то там удерживая.        — Он такой преданный, может, влюблён? — усмехается альфа, не глядя на Чимина. Нечто прохладное и колкое сквозит в его голосе.        — Не твоё дело, даже если так, — тихо проговаривает Чимин в ответ, но сам ощущает сразу же повисающее в помещении напряжение, стоит им остаться наедине.        Чонгук не так давно его снова поцеловал, и глупо было бы отрицать, что Чимину не понравилось. Он бы хотел, чтобы их жизни в раз стали проще и понятнее, чтобы над головой не висела ответственность за чужие и свои действия, чтобы не было всепоглощающей боли от того, что его предали, что обманывали. Или же на плечах не лежала ноша правления, а собственная гордость не наступала на глотку. Тогда Пак мог бы ответить на поцелуй, отринуть рассудок и чувства, отказаться от всего, что их окружает, лишь бы поддаться этому опрометчивому желанию. Сжать альфу руками, насладиться тем, как тот зарывается всей пятернёй в его отрастающие волосы, как сминает губы своими. Сердечный трепет от присутствия и близости Чонгука никуда не девается, от него не так просто избавиться, оказывается.        И даже сейчас, когда они остаются наедине, омега продолжает метаться меж двух огней, бушующих внутри: то ли ненавидеть его до ярких всполохов искр под зажмуренными веками, то ли так же яростно любить, желая, чтобы этот человек был его и сгорал от тех же чувств, что и сам Чимин, превращался в пепел, который выбрал для своего имени. Чимин глядит на альфу, который буравит его взглядом и молчит. Словно они оба слишком глубоко погрузились в размышления.        Чонгук отлипает от стены и вытаскивает какой-то мешочек из кармана, вдруг протягивая принцу. Чимин хлопает глазами и принимает его, тут же развязывая узелки. Его украшения… то, что было на омеге в день, когда всё произошло: бриллиантовые серьги, тонкая подвеска с крыльями из золота и браслет с камушками — маленькими изумрудами и сапфирами.        — Нам чужое не нужно, это — твоё, — произносит альфа, буравит глазами Чимина, который перебирает ювелирные украшения пальцами, натыкаясь на собственные кольца. — Ещё вот это, — Пепел выуживает из-за пазухи немного смявшийся конверт, и Чимин бледнеет.        За всеми переживаниями и потрясениями он попросту забыл о письме папы. Таская его за собой до финального испытания Отбора, Пак так и не раскрыл послание, следуя указаниям родителя. А после всё завертелось с такой силой и мощностью, что не осталось даже мыслей о письме. Чимин не может сдержать благодарного взгляда на Чонгука, осторожно забирает конверт из пальцев и, словно заворожённый, садится на край кровати. Оставляет рядом мешочек с драгоценностями и принимается ломать уцелевшую печать, чтобы поскорее прочесть. Отбор окончен, пусть и не так, как ждал того папа, когда писал это письмо, но окончен. И Чимину просто хочется прикоснуться хоть к чему-то, что олицетворяет покойного короля.        Потому, сдерживая слёзы, Пак разворачивает сложенную бумагу и жадно принимается поглощать слова, написанные знакомым убористым почерком.        «Здравствуй, мой маленький ангел», — читает Чимин и с первого же слова его пронзает непрошенными слезами. — «Я очень надеюсь, что сейчас, когда ты читаешь это письмо, я стою рядом с тобой и твоим будущим мужем, которого благословил Отбор. Но в жизни случается всякое, и почему-то мне захотелось записать все свои мысли именно в это мгновение, когда я и сам лишь недавно прошёл через это всё. Да, прошло два года, но всё же… Так вот, что же я хотел сказать. Король почти не имеет воли, но, ангел мой, я знаю, что с тобой всё будет хорошо. Ты — сильный, это было видно с первых же минут после рождения, ты — стойкий, упрямый, я чувствую это, как тот, кто девять месяцев носил тебя под сердцем. Я уверен, что ты станешь хорошим королём, ибо на всё воля Саванн. И Саванн предсказывает тебе большое будущее.        Теперь, когда ты совсем взрослый омега, который определился со своей судьбой и с партнёром, который станет тебя поддерживать в любых начинаниях и в твоём правлении, я могу только пожелать тебе удачи. Хочется, чтобы ты был таким же прекрасным, каким я тебя всегда видел. Хочу сказать: никогда не отметай внутренний свет и не забывай, что ты тоже человек. Со своими эмоциями и проблемами. Ты Король, на чьих плечах лежит невыносимая ответственность, которому предстоит от многого отказаться во имя трона, но никогда при этом не теряй себя. И помни, что даже Боги иногда ошибаются. Твой путь уже уготован, ангел мой, и я, даже если не смогу тебя по нему провести, что, надеюсь, никогда не случится, буду поддерживать с небес.        Твой папа.»        Чимин не замечает, как по его щекам струятся тёплые солёные капельки, как они скапливаются на кончике носа и срываются с подбородка, привлекая внимание альфы, присевшего рядом. Чимин поспешно утирает лицо и всхлипывает. Папа… какое странное он оставил послание, такое, что душа скребёт от непонимания, будто бы омега знал, что может умереть раньше, чем Чимин станет взрослым.        Он поднимает голову и вдруг нащупывает отслоившийся край письма. Бумага довольно плотная, как и вся в королевском дворце, но никогда прежде не расходилась. Пак, игнорируя любопытный взгляд Чонгука, так и остающегося рядом, моргает. Тянет уголок, позволяя ему отделиться от основного текста, а после замирает, видя, как более мелким почерком папы написано… тайное послание. Чон тоже подаётся вперёд, но Паку сейчас не до него, омегу волнует лишь письмо, которое начертано и подложено к основному.        «Мой дорогой Чимин, основное письмо — блажь. Я писал его только для того, чтобы схоронить эти слова и никто не смог бы узнать. Даже если печать цела — не верь, что его не читали, но если ты видишь эти слова, значит, меня давно нет в живых. Я не хотел, чтобы эти сведения стали достоянием общественности, не желал, чтобы кто-то из семьи Отт об этом узнал, но выбора никакого нет. Ты же должен знать всю правду. Прими это, как мой собственный ужасающий, но безвыходный грех.        Когда мне было семнадцать, я влюбился. Так отчаянно и безвозвратно, что даже предписания Саванн и воспитание моих родителей — твоих дедушек — оказались бессильными против моих решений. Я был окрылён этим чувством, пусть и знал, что нельзя, что я не имею права! Но любовь… она так опасна, мой мальчик, она так прекрасна вместе с этим, что нет возможности оградиться от цунами, коим она является. И я пропал в своих чувствах к тому, к кому не должен был. Я знал, что сотворяю самый ужасный грех и обрекаю другого человека на нарушение целибата и данных обетов, но мы были молоды и влюблены до ужаса… Мне до сих пор стыдно, но я никогда не пожалею о том, что любил этого мужчину.        Я опрометчиво поступил, не уследив за собой, и случилось так, что я понёс. Забеременел ещё до того, как вышел замуж, как был отдан приказ об Отборе. Это был огромный грех, это сулило отречением от престола, но не было больше наследников. Мне пришлось рассказать обо всём родителям. И дабы избежать скандала и едва ли не войны среди достопочтенных лордов, каким достался бы я — такой опороченный и ужасный омега, — папа и отец приняли решение сокрыть моё положение. Они отправили меня якобы на учёбу в соседнюю страну, где я бы подтягивал свои знания в экономике, где бы социализировался, а на деле меня отвезли в глухую деревню. Там я, схоронившись с моим возлюбленным, доносил малыша до нормального срока. Роды прошли хорошо. Мальчик родился совершенно здоровым, с прекрасными, как и у меня, как у дедов, голубыми глазами. Нежный, красивый, восхитительный малыш, которого у меня тут же забрали… Я не мог наблюдать за ним, не мог прикасаться, чтобы не привязываться, но он уже был моим! Самым лучшим, самым сладким на свете, с тонкими волосиками на голове, с неповторимым запахом. Я страдал, но поверил родителям и подчинился. Так было бы лучше для целого королевства.        Отойдя от родов, я вернулся в столицу, но так и не сумел смириться. Мы забыли, замолчали об этом, запрещалось даже вспоминать о том, что когда-то я натворил беду, а мы с моим Стражем более даже почти не разговаривали, хотя и сгорали от чувств друг к другу. Он был моим первым альфой, моим самым близким другом, моей половиной — без преувеличения. Но мы, мучимые своими страданиями и сокрытой правдой, вынуждены были жить дальше и горестно плакать по ночам, не приближаясь друг к другу, из-за потерянного счастья и младенца, которого оставили в западной глуши.        Я повзрослел. Папа скончался, и в двадцать я прошёл Отбор, созвав благородных лордов. Там я сгорал от ненависти к этим мужчинам. Я не хотел! Не желал становиться им мужем, мне было тошно от одной мысли, что мой любимый мужчина будет мучиться и смотреть за тем, как я живу с другим, не имея возможности прикоснуться. Я болел и горевал, но судьба была неумолима, и волею Саванн, я всё же принёс обет, хотя душа моя, сердце и тело давно принадлежали другому. Тому, кто отдал мне свои душу и сердце задолго до того, как мы осознали свои чувства. Ангел мой, как мне было больно! Как мне было плохо, я сетовал на несправедливость, на божью волю, над которой не имел власти. И молчал.        Я вышел замуж. Забеременел. Должен был родиться наследник. Однако… переживания мои, мои нервы и, скорее всего, расплата за содеянное, настигли меня и мальчика, которого я так ждал. Он родился мёртвым. Мой наследник, зачатый в браке, не прожил и нескольких минут… Я горевал, ведь душа ребёнка ни в чём не была виновна, никогда она не должна была расплачиваться за мои деяния. Мне пришлось рассказать мужу правду, о том, что я и Страж натворили. И тогда он, смирившись, признался, что ему не нужно моё тело. Что он будет просто жить рядом и помогать мне в делах государственных, как друг и как советник. А после предложил решение: чтобы не вызывать ни у кого подозрений, мы можем забрать малыша из глуши. Моего первенца, представляешь? Моего маленького голубоглазого омегу, которого я видел лишь во снах. Он готов был признать его своим сыном и растить, как родного. Пусть он сел бы на престол; у супруга моего были свои тёмные секреты, он любил мужчин, таких же, как он — альф, крепких, статных, а брак со мной был и ему помехой. Мы условились, что бастард, рождённый мной от связи с Хранителем, станет его официальным ребёнком. Что никто не узнает о смерти нашего малыша, раз такова воля Саванн и её наказание. Какая разница, если мы все грешники? Мы все сгорим от её гнева. Зато… счастливые.        Муж дал мне шанс ощутить себя по-настоящему счастливым, я мог быть без зазрения совести с тем, кого люблю. А он наслаждался своей жизнью и своими связями, я не смел и не смею его осуждать. И я счастлив, потому что мой мальчик оказался рядом со мной, понимаешь? Я пишу это письмо не через два года после Отбора, а гораздо позже. Мой супруг уже мёртв, и я вот-вот выйду замуж снова, но совсем этого человека не знаю. Ты ещё мал, я бы не хотел, чтобы ты когда-то узнал эту порочную, ужасную историю, но всё же нечто подталкивает меня к тому, чтобы тебе рассказать. Не было счастливее никого, в тот момент, когда я смог обнять маленького голубоглазого ангела. Да, мне пришлось запереть его во дворце, чтобы никто не смел даже заподозрить о нашем обмане, но зато мой сын со мной.       Мне пришлось принять предложение о браке из-за нависшей угрозы над Рейвеном, из-за проблем с финансами, с которыми мне пообещали помочь справиться. И снова начиналась кутерьма вранья. Я лгал Рафаэлю, снова не мог быть с тем, кого люблю на самом деле.        Что я хочу сказать, ангел мой, так это то, что если счастлив король, счастливы и его подданные. Я бы отменил Отбор, но если ты читаешь это письмо, у меня не вышло. Я считаю, что король волен выбирать свою судьбу сам, но нам к этому ещё идти и идти. И не всегда получается сразу разрушить колесо системы. Ложь сладка, но правда обжигает горечью. И прости, что доставил тебе боль своим рассказом. Надеюсь, колесо получится разбить в будущем у тебя. Я верю в то, что, несмотря на твою кровь, ты сможешь преодолеть всё. Ты будешь королём лучше, чем я и всё, кто был до моего века.        С любовью, твой папа. Будь счастлив, ангел мой.»        И Мир Чимина рушится в единое мгновение окончательно. Мало того, что последние десять лет его жизни были обманом, так и в принципе его рождение, его судьба началась с вранья и греха. Омега роняет руки с письмом и слепо глядит перед собой, не моргая. Чонгук как-то обеспокоенно ёрзает рядом, но пока на Чимина не давит. Он — незаконорожденный мальчишка, появившийся от порочной связи принца и его Стража. Он — грех и ложь во плоти, потому всё это и окружает Чимина. Саванн его наказывает за грехи родителей. Он… Не хватает воздуха. Критически не хватает глотка кислорода, но горло слиплось, лёгкие не раскрываются, будто омега вот-вот захлебнётся.        Пак старался держаться последние дни после того, как пришёл в себя и узнал ужасающую правду о творящемся в стране. Но письмо папы разбивает его окончательно. Омеги, в которого так отчаянно верил Чимин, в чьей святости и чистоте был уверен на все сотни процентов. Тот, кто в его глазах был примером для подражания и становления личности Пака, он оказался таким же обманщиком. Таким же человеком, как и все. Чимин убеждается, что нет идеальных людей, не существует попросту. Его папа был замечательным королём со своими тараканами и ужасными тайнами. Его отцом был Страж, который, соблюдая законы и, скорее всего, подчиняясь собственной боли от потери, умер следом за омегой, которого любил. Чимин — плод греха.        Ему совсем нечем дышать. В груди свербит, и Пак впивается в одежду, в кожу, стараясь достать до колотящегося сердца. Он не может вдохнуть и просто хватает воздух ртом, как рыба, выброшенная на сушу. Ему так больно и плохо, всё снова наваливается: враньё и манипуляции Рафаэля, жестокость Хеллиона, предательство Чонгука, ложь папы о его рождении и происхождении. Всё это весом титана падает на маленького несчастного Чимина, ощущающего себя сейчас беспомощной, бесполезной букашкой. Нет слёз, не получается вскрикнуть и остановить ужасное ощущение нехватки воздуха. Только темнота, постепенно собирающаяся от уголков глаз и грозящая поглотить его. В темноте не будет переживаний, не будет страха и боли, и Чимин почти готов в неё рухнуть.        И рухнул бы, если бы не две крепкие горячие ладони, обхватившие его лицо. Пронзительные, почти бордовые глаза отчего-то кажутся обеспокоенными, но то, наверняка, лишь фантазия Чимина. Чонгук двигает нервно губами, будто зовёт его, встряхивает голову омеги, словно пытается вернуть из соблазнительного своей пустотой Небытия. Но не получается.        — Вернись ко мне, — словно из-под пухового одеяла доносится до ускользающего сознания задыхающегося и паникующего омеги. — Смотри на меня, Чимин! — уже громче, но всё ещё недостаточно.        Чимин падает в пустоту, его захлёстывает чувствами и просто морем боли, запутанности и неверия. И даже голос Чонгука, трясущего его за плечи, уже не удерживает якорем на плаву. Чимин отключается, но ненадолго, пока не чувствует, как его обжигает пощёчиной — несильной, но крайне ощутимой. Омега моргает, в ушах всё ещё стоит звон, и он не проходит, Пака не отпускает из своих стальных клещей. А Чонгук прижимает его к себе и ласково почему-то гладит по мокрым от пота волосам.        — Дыши, пожалуйста, дыши, звёздочка, — всё нашёптывает альфа, с ногами забравшись на постель и закрывая в кольце своих рук Чимина от всего подлого, лживого мира. Что-то с противным, громогласным грохотом снова разрушается внутри. И, кажется, этот скрипучий звук слышит даже альфа, покачивающий скукожившегося в его ладонях омегу. — Давай, вдыхай.        Чимин подчиняется и начинает хрипло втягивать в лёгкие воздух. Ему больно, всю грудь разрывает от паники, буквально льющейся под кожей вместе с кровью по венам. И только обжигающие пальцы Чонгука, ощущающиеся то на щеках, то в волосах, то под лопатками, постепенно могут вернуть его обратно. Чимин начинает дышать, но ему всё ещё больно. Сознание медленно проясняется, и стоило бы, наверное, оттолкнуть Чона, нет нужды к нему прикасаться, да только так плохо и больно сейчас, что несчастный омега ищет в его прикосновениях хоть толику спасения. Хватается за тёмную хлопковую рубашку, вжимается лицом в шею, ищет покоя, чтобы звон в голове на мгновение поутих. Чонгук отрывисто выдыхает и обнимает в ответ, всё ещё кажется подозрительно ласковым, но Чимин сейчас плевать хотел.        Он, ощущая всё ещё грубоватые, но бережливые поглаживания по голове, молчаливо плачет в изгиб чужой шеи. Почему всё вокруг — ложь? Почему сам Чимин — сплошь из неё состоит?        — Я — бастард, — хриплым шёпотом выдыхает омега. — Я плод греха и обмана, Чонгук.        — Тише, тихо, дыши, — просит его альфа, когда Пак, захлёбываясь от накатившего и навалившегося слезами, начинает снова хватать ртом воздух. — Знаешь что?        Чон оставляет его лишь на мгновение, и от этого становится до боли холодно.        — Знаешь… никто кроме нас и мёртвых об этом не знает, — хрипит Пепел. — И не узнают.        Он хватает металлическую кружку, поцепляет письмо из пальцев плачущего Чимина, который всё ещё находится в прострации, а после рвёт то на части безжалостно. Глаза у Чонгука тоже выглядят круглыми от шока, но он держится лучше, чем совсем расклеившийся Чимин, потому молчаливо поджигает бумагу в кружке. Она горит, чадит тёмный дым к потолку, но всё равно Пепел смотрит за ним, пока от письма не остаётся только зола и обожжённые края кружки.        — Никто и никогда об этом не узнает, Чимин, — хрипит альфа, возвращаясь к кровати, где свернулся клубком испуганный, запутавшийся и раненный омега. — Никто. Мы унесём это в могилу, слышишь?        Чимин, продолжая глотать слёзы, отрицательно вертит головой. И тогда Пепел обхватывает его снова руками за лицо.        — Ты — наследник престола. Ты — единственный выживший омега из рода. Мне плевать, что там написано было, даже не рассказывай. Ты Пак Чимин — кронпринц Рейвена. И ты станешь королём, а Серая Гвардия проложит к будущему вместе с тобой дорогу. Слышишь меня?        Чимин вяло кивает, начиная успокаиваться. Снова ложится и сворачивается клубком на кровати, а альфа тихо и неловко стоит, пока не разворачивается, решив уйти и оставить омегу.        — Не оставляй меня одного, — тихим, просящим голосом доносится из-за края колючего одеяла. — Я устал всегда быть один. Не бросай меня больше одного. Я ненавижу тебя, но, пожалуйста, Чонгук. Только сегодня, не дай мне сгореть в этом одиночестве.        Чонгук смотрит вдруг болезненно и печально. Молчит, ничего не отвечает несколько секунд. А после скидывает ботинки, чтобы залезть на койку. Он не произносит и слова, просто ложится рядом со смотрящим в пустоту Чимином, почти сворачиваясь вокруг него.

🥀🥀🥀

       Тэхёну бы стоило, конечно, смириться, что Чимин неизбежно меняется в связи с тем, что узнаёт правду и оказывается в обстоятельствах, отличающихся от привычных для него. Ему бы стоило смириться, что эти двое, несмотря на боль от предательства омеги и внешнюю холодность альфы, рано или поздно сгорят в своих чувствах, неспособные оторваться друг от друга или отойти от намеченного судьбой плана. Чонгук — хороший притворщик. Он умеет держать чувства в узде, он может не снимать свою каменную, непроницаемую маску, может быть холодным и даже жестоким, несмотря на то, что рядом с ним человек, который важен. Он просто рационалист, ему нужно ставить приоритеты, и Тэхён отчасти может понять и это. Но не получается оторваться от спальни принца и попросту оставить их там наедине. Вдруг они натворят глупостей?.. Но Тэ вовремя себя одёргивает — Баккара довольно взрослый. И даже если Страж, как наседка, продолжит ходить за ним по пятам, это всё равно не убережёт омегу от того, к чему тот стремится. Они сближались на протяжении четырёх месяцев Отбора, они раскрывались друг другу — кто-то в большей степени, а кто-то скрывая всё из-за обстоятельств и позволяя увидеть лишь мизерную часть. И ничто не сможет остановить их. Немаловажную роль всё же играет наблюдение за Пеплом. И во время пребывания во дворце, и во время того, когда Хранитель узнал всю правду о Чонгуке, и с тех пор, как они сбежали из столицы. Он молчит. Скрытный, нежелающий открывать свою душу и запирающий на множество амбарных замков, этот альфа пошёл на всё, чтобы вытащить Чимина. Даже если тот будет его ненавидеть за обман. Он нёс принца на руках, белый, как смерть, сидел у его койки, вернувшись от Терракоты, приходил к Тэхёну в карцер — подземные крохотные и грязные камеры, — чтобы рассказать о том, что происходит с принцем и как проходит процесс его лечения. Он мог бы наплевать и не сделать. Он мог бы забить на Тэхёна, сгорающего от переживаний, но нет.        Зачастую Пепла можно назвать поистине хреновым человеком, но некоторые поступки выдают его с головой. Честолюбивый, лояльный, преданный. Отважный, немного озорной засранец, который вынуждает принца меняться день ото дня, расцветать и взрослеть. И Страж не может назвать эти изменения плохими. Они те, которые Чимину нужны именно в этот момент.        Но его выставили прочь, и Тэ даже как-то обидно. Он рядом с Паком с малых лет, всё знает, всё видит, всё контролирует. Червь грызёт внутренности, вынуждая беспокоиться, потому Тэ кружит по коридорам, не в состоянии лечь спать, но сдерживаясь от того, чтобы не сидеть под дверью Пака, прислушиваясь к каждому шороху. Ему вдавливали и вбивали это с детства — Тэхён должен думать только о принце. Знать о нём всё, переживать о нём, всегда ставить принца в приоритет. И оставшись без своего основного занятия, альфа беспомощно слоняется по укутанным ночью коридорам штаба, пока ошарашенно не застывает рядом с приоткрытой дверью кабинета Терракоты.        Ещё один омега, заполнивший его разум. Только если Чимин — долг, Терра — паника, бушующее сердце, потеря всякого самообладания и мужества. Он — болото, куда прыгает Тэ с головой, едва ли способный не пялиться каждый раз, когда Терра появляется в поле зрения. Застывает, слыша детский голос Эйдена, словно тот что-то… читает. Не сдержав любопытства, Ким становится ближе и прислушивается к тихому голосу сына Главы:        — По от-чё-там, — тихо, почти запинаясь, читает ребёнок, — Гвар-дей-цев сто-ли-ца го-то-вит неч-то мач-… Ой, прости, пап, — прочищает горло маленький альфа, — мас-штаб-но-е. О-фи-цер пер-во-го от-ря-да.        — Прости, что я снова задержал тебя до поздна, — доносится голос омеги. Он ощущается существенно мягче, когда тот общается с ребёнком наедине. Тэхён ошалело моргает, пока до него крайне медленно доходит информация.        — Ничего! Я только рад помочь, командир, — Тэхён и сам едва не растягивает губы в улыбке, слыша радость и гордость Эйдена. До чего приятный мальчик… — Вот научусь читать ещё лучше, и тогда мы махом все твои письма прочитаем! И больше не нужно будет ждать.        Тэхён удивлённо вскидывает бровь.        — Спасибо, Эйден, — чувствует улыбку альфа и не может сдержать собственную.        Но вдруг в кабинете всё затихает. Не доносится ни звука. И за секунду до всего, Тэхён понимает, что Терракота его засёк. Дверь распахивается, в горло Стражу упирается дуло пистолета, и Терра втягивает его грубым движением в кабинет, тут же впечатывает лопатками в холодную стену.        — Подслушивать вздумал? — шипит омега, моментально меняясь. — Для кого ты подслушиваешь?        — Ни для кого, — мотает головой альфа. — Прости, я блуждал по коридорам, не мог уснуть… я не планировал подслушивать вас.        Тэхён моргает, а Терра буравит его жёсткими, но такими выразительными и красивыми глазами. Даже со всей холодностью, со всей в них присутствующей сталью Тэхён не встречал глаз прекраснее.        — Ты… много услышал? — хрипло и зло спрашивает омега.        — Только то, как Эйден тебе читал, — спокойно отвечает Тэ.        Терра оборачивается на сына, который испуганно сидит на табуретке, а после довольно мягко проговаривает:        — Тебе пора спать, ступай.        — А…        — Ступай, Эйден, — уже строже бросает Терра и ненадолго опускает пистолет, чтобы убедить, видимо, ребёнка — папа не делает ничего плохого. — Мы просто с Кардиналом поговорим.        Оба ждут, пока малыш исчезнет за дверью, с каким-то беспокойством глядя на альфу, а после, когда створка тихо щёлкает, Терракота с гневом оборачивается к Стражу и прожигает почти пылающим взглядом.        — Ты не должен никому даже слова сказать о том, что услышал, — грубо и глухо проговаривает омега, не моргая и снова поднимая оружие на Тэхёна.        — О чём?        — Ты сам понял о чём, — рявкает тот, буравит альфу взглядом.        — О том, что ты не умеешь читать? — моргает Тэхён, словно и правда не понимает, почему Глава Гвардии так реагирует.        Терра вспыхивает, его глаза опасно сощуриваются, нос сморщивается, а губы искривляются. Словно большой дикобраз, омега выпускает все иголки разом, а дуло пистолета совсем незаметно вздрагивает, но от наблюдающего за ним Тэхёна ничего не укрывается.        — Смешно тебе?        — Ты видишь, чтобы я смеялся? — спокойно интересуется альфа, вынуждая ноздри омеги трепетать. — Почему так сложилось?        — Не твоё…        — Ну, ты же хочешь, чтобы я молчал, — вдруг произносит Страж и тут же прикусывает язык. Терракота напрягается, взгляд его сильно темнеет, а глаза сощуриваются, делая похожим на хищное дикое животное.        — Потому что мне нужно было выживать. Я выбрал в приоритет еду, а не знания, чтобы не умереть от голода.        Он больше ничего не говорит, лишь продолжает буравить альфу взглядом. Тот едва ли замечает… стоп. Румянец? Жёсткий предводитель стесняется того факта, что он не умеет читать? Он, видимо, никому из гвардии об этом не позволяет знать, никто, кроме Эйдена, хранящего секрет родителя, не в курсе этого недостатка Терракоты.        Тэхён понимает, что у того были свои мотивы, чтобы скрыть это. Он принимает этот факт, что в таком возрасте омега не умеет читать. Сколько ему на самом деле лет? Что с ним случилось? Терра не выглядит старше двадцати пяти, но на вид Эйдену уже около лет одиннадцати. Как сильно потрепала этого омегу жизнь?        — Хочешь…        — Заткнись.        — Я научу тебя читать. Чтобы больше не пришлось просить Эйдена и скрывать от всех.        Терра с сомнением оглядывает альфу, настороженный и опасливый, Тэхён понимает его неверие и недоверие. Но тем не менее в груди горит от желания узнать, что случилось с Терракотой, какой он в моменты, когда не защищается от всего мира и не скрывает всё, что творится внутри. Желваки омеги ходят ходуном, пистолет всё ещё упрямо и твёрдо смотрит в грудь альфе, а тот спокойно и расслабленно стоит. У него нет в намерениях причинить Терре вред, он правда из чистого альтруизма предлагает помощь. Ну, ещё, быть может, из-за того, что ему хочется хоть несколько минут легально пялиться на омегу, который в нём уже дыру прожёг и поселился. Глупо отрицать, что Терра не вызывает в нём настоящий шторм. Его взгляд, его голос, его терпкий полынный аромат — всё это привлекает Тэхёна. И тот… теряется. Потому что впервые ощущает нечто такое сильное, но отчётливо напоминающее самое горячее и необъятное чувство из всех существующих.        Тэхён влюбился в него с первого же взгляда, с первого раза, как Терракота поставил альфу на колени. И теперь хочет сделать всё, чтобы к нему приблизиться. Особенно, если выпадает такой шанс.        — И что ты хочешь взамен?        — Не знаю. Об этом я не подумал, — жмёт плечами Страж, вынуждая лицо омеги, пусть уже и расслабившегося, но всё же нахмуриться. — Давай я просто пока буду тебя учить. А там будет видно.        Терра сдвигает брови почти к переносице и немного нервно почёсывает старый шрам. Он со скепсисом продолжает альфу буравить взглядом, пока тот молчаливо ждёт ответа.        — Хорошо, — тихо произносит Терра, отводя дуло пистолета. — Но ты будешь молчать, куда ходишь и зачем. Приходить будешь ночью, чтобы никто не заметил. А сейчас — проваливай, пока я отпускаю, — выдыхает омега. Он вдруг останавливается и, уже собираясь уйти к столу со свечой, оборачивается через плечо. — И никогда ко мне не прикасайся. Лучше зови. Но не дотрагивайся. Никогда.        Тэхён моргает непонимающе, но кивает, прежде чем отлипнуть от стены и скрыться за дверью со сходящим с ума сердцем в грудной клетке.

🥀🥀🥀

       Он наблюдает пристально. Пока остальные копаются в планере, а Чимин, выглядящий бледнее обычного, говорит с Терракотой, Тэхён наблюдает. С самой юности альфу заставляли понять — он Тень. Незримая, неуловимая, ловкая и тихая. Его этому учили ловкие мастера обмана во дворце, оттого альфа спокойно может оставаться незамеченным даже среди компании и толпы. Он попросту знает определённые приёмы для этого. Потому может наблюдать, сокрывшись от всех глаз и ушей, при этом находясь на виду. И наблюдение за Террой доставляет ему удовольствие. Немного мазохистское, потому что этот омега, вызывая в нём бурю, делает больно и хорошо одновременно. Тэхён на него права не имеет, а доказательством тому служит клеймо на шее и принесённое в жертву клятвой Чимину будущее. Тэ свои клятвы привык хранить, оттого взгляды на Терракоту — единственное, что у него остаётся.        Альфа незаметен для всех, но только не для него. Тэхён уже несколько дней как приметил, что он наблюдает. С того момента, когда впервые узнал о его существовании. И ощущает, как тот ходит по пятам, скрываясь от Терры, потому что сейчас должен быть в городской школе, а не в штабе.        — Ты ведь понимаешь, что он тебе уши оторвёт, — довольно тихо произносит Тэ, чувствуя, как Эйден, спрятавшийся за ящиком, сбитым из брусков, застывает и вздрагивает. — Ты не должен находиться в штабе днём.        — А вы наблюдательны, дядя, — усмехается маленький альфа и становится до одури похожим на своего родителя с его вот этой лисьей улыбкой. — Вы тоже не должны быть здесь.        — Я охраняю своего принца, потому должен.        — Разве здесь ему причинят вред? Сделают что-то плохое? — моргает ребёнок, опасливо присаживаясь на ящик рядом со Стражем и предусмотрительно прячась за его широкой фигурой от взгляда папы.        — Ему могут навредить где угодно, — жмёт плечом Тэхён, любопытный взгляд Эйдена проходится по испачканному в мазуте и гари от повреждённого двигателя Чимину, пока они с механиком и Терракотой что-то обсуждают.        В ангар, как его тут принято называть, входит Салита. Он кивает Тэхёну и получает отзеркаленное выражение, а после, приметив притаившегося мальчишку за Тэ, напрягается и деланно нахмуривается.        — А ты чего тут забыл? Ты должен быть в школе, засранец мелкий, — это привлекает внимание Терры, который тут же замечает сына, как бы тот ни прятался.        — Ну дядя Джун! — шипит на Салиту ребёнок, хватаясь за Тэхёна и впиваясь в него своими тонкими ручонками.        Первое желание альфы — отодвинуть мальчика. Но от того исходит такое одиночество, такая нужда, что Тэ не хватает решимости. Отчего-то вдруг кажется, что Эйден даже частично похож на самого Стража. У него, кажется, нет отца, а папа слишком занят восстанием и другими людьми. Эйден одинок. Как одинок Чимин и сам Ким.        — Ах ты негодник, — подскакивает Терракота и, сощурившись, хватает провинившееся чадо за ухо. — Ты прогульщик!        — Я не хочу ходить в школу! — верещит Эйден, стараясь вырваться из хватки папы, но всё тщетно — рука у Терры тяжёлая. — Я хочу быть в Гвардии! Почему вы все меня ругаете, хотя бы дядя Кардинал не тягает меня за уши, а вы все гоните!        — Потому что ты ребёнок, ты должен жить свою детскую жизнь, — шипит Терра. Он хочет для Эйдена лучшего, он старается ради него, но не понимает, как не хватает сыну его внимания.        — Я Гвардеец! — снова взвизгивает маленький альфа, и Тэ вдруг становится его жаль. Он нуждается во внимании и в воспитании, но Терра слишком жёсток, у него революция в руках, да и ответственность за такое количество людей перевешивает ответственность за одного мальчика.        Альфа осторожно моргает и прикасается к тёмным волосам Эйдена рядом с пальцами Терры, держащего отпрыска за стремительно краснеющее ухо. Омега смотрит на него нетерпимо, но Тэ не отступает. Тогда Ким продолжает ментально давить, словно шептать: дай мне шанс попробовать. И Терра, сощурившись, отсупает.        — Эй, Эйден, — зовёт Тэхён, поднимаясь на ноги, пока мальчишка, хныча и потирая алое от захвата родителя ухо, смаргивает непрошенные слёзы. — Смотри.        Заприметив деревянный меч на поясе ребёнка, Тэ с лёгкостью лебедя выхватывает тот из-за резинки ремня. Он фехтует лет с восьми, уже в возрасте Эйдена Тэхён был способен убить человека и обезоружить в два движения. Кардинал владеет огнестрельным, холодным, тяжёлым оружием, световым и токовым, ножами и рукопашным боем. Он может свернуть шею голыми руками, но фехтование было и есть его любимый вид боевых искусств. Он описывает грациозно круг кончиком деревянного меча, а Салита, подыгрывая ему, хватает арматурину и выставляет вперёд. Альфы сталкиваются в игривой манере. Салита — больше и тяжелее Тэхёна, тоже, к слову, немаленького, но Тэ — быстрее. Он мастер в фехтовании, никто не ровня ему, ни один лорд в Рейвене. Терра внимательно, но исподлобья наблюдает за игровой потасовкой альф, не совсем понимая, к чему те клонят.        И Салита начинает напирать, вот только Тэхёна это не пугает. Он изящно движется, взметает игрушечный клинок в воздух, отбивая каждый выпад соперника и даже не сбивая дыхание. Ни единая капля пота не скатывается по смуглой, почти бронзовой коже, для Тэ этот поединок — как пройтись от стола до стула. Он избегает прямых атак, усмехается, а Салита уже хмурится. И единственным красивым движением Страж выбивает арматуру из рук соперника, а его с помощью ловкой подножки валит на лопатки, улыбаясь и растягивая свои губы в форме сердца.        — Один один. Это тебе за то, что приложил меня об пол, — усмехается Кардинал и протягивает Салите руку, чтобы тот встал. Он набил себе шишек, но в принципе не пострадал.        Терракота смотрит тёмным взглядом. Он нечитаемый, немного пугающий в совокупности со шрамом через глаз, и по коже Тэхёна струятся шёлком восхитительные мурашки, покалывающие тело. Он хочет, чтобы взгляд Главы чаще на нём останавливался, чтобы тот испытывал к альфе интерес, потому что это кажется таким же необходимым, как кислород. У Эйдена рот приоткрыт от восхищения, тёплого шоколадного цвета глаза горят от зрелища, Тэхён знал, чем спикулировать рядом с этим ребёнком.        — Дядя Кардинал, вот это было круто! — едва ли не задыхается мальчик от эмоций, а Тэ только треплет его по спутанным волосам, стараясь не вздрагивать от пристального внимания омеги, буквально прожигающего его взглядом. — А меня научите так драться? Чтобы красиво и даже таких больших, как дядя Джун, валить на пол.        Искромётный восторг так и растекается по ангару, а Тэхёна обжигает холодом чужого внимания. Но это нужно так, чтобы Эйден его послушался, чтобы облегчить Терре задачу.        — Научу. Но при условии, что ты прекратишь прогуливать школу и будешь слушать всё, что велит папа, — тихо произносит альфа, и глаза Терракоты сощуриваются сильнее.        — Ну-у бли-ин, — канючит мальчишка, закатывая глаза.        — Четыре дня в неделю, — жмёт плечами Тэхён.        — Пять, — вставляет Терра низким голосом, а Эйден несчастно буравит его взглядом. — И на два дня разрешу с ночёвкой оставаться в штабе с… Кардиналом.        Эйден сияет, хлопает в ладоши и кидается обнимать сначала папу, а после альфу. Он радостно что-то щебечет, а Тэхён может только смотреть на вдруг смягчившееся лишь на мгновение лицо Терракоты. На его красивую, чётко очерченную линию подбородка и челюсти, на изогнутые и мягкие губы, на шрам, добавляющий жёсткости, но не забирающий красоты. Терра — жёсткий омега. Он состоит из стальных смычек, из металла — почти холодного, но Тэ уверен, там в глубине его груди бьётся горячее, огненное сердце. Он весь — сплошной огонёк. Яркий и лучистый. Интересно, он сам-то осознаёт, насколько красив?.. Тэхён, кажется, очарован раз и на всю жизнь. Но сказка растворяется как только Терра переводит на Тэхёна холодный, непроницаемый взгляд. Ах, если бы только он дал своему пламени выход… Тэ уже был бы у его ног.        Чимин за всей этой картиной наблюдал до тех пор, пока не подошёл Салита и не встал рядом. Они все по-прежнему к нему относились с настороженностью, но Пак уже привыкал к этому. Тяжело доверять кому-то, кого считаешь предателем. Ему и самому тяжело.        Омега бросает взгляд на Салиту и нахмуривается. Тот снова прищуривается и словно бы отвлекается от происходящего, не наблюдая почти за тем, как разговаривают Терра и его сын. Он пытается что-то прочитать на этикетке детали, которая им необходима, но у альфы не получается. И Чимин снова начинает подозревать его, всё укрепляются подозрения, когда Салита скользит по детали и ощупывает её.        — Нам нужно на чёрный рынок. У меня есть немного денег. Сможем починить, — подойдя выдаёт Терракота и отвлекает Баккару от наблюдения за Салитой. — Так что завтра после девяти выдвигаемся в поход. Пойдём я, Немо, ты, Кардинал.        — А Чонгук? — тихо интересуется омега, но тут же себя одёргивает, но всё равно улавливает улыбку Салиты.        — У Пепла своё задание в городе, — хмыкает Глава. — Завтра не проспите.        Чимин кивает и вздыхает, бросая взгляд на Тэхёна. Они с Чонгуком просто проспали в обнимку всю ночь и теперь омеге неловко. Он вроде как продолжает ненавидеть его, но в тот момент настолько нуждался в поддержке, что было плевать, от кого её получит. Вот только наутро было тяжело вставать и пересекаться с наёмником взглядом. Тот, не изменяя себе, лишь усмехнулся и ушёл из комнаты, оставляя Чимина с водоворотом чувств. На самом ли деле ему так противен Чон? Правда ли он не нуждается в нём? Сердце всё ещё бешено колотится от присутствия альфы, от его прикосновений, но Чимин себя удерживает, пусть то глупое крылатое создание и рвётся навстречу объекту любви. Они сказали друг другу, что никогда не признаются в ней, но не отменяет того факта, что Чимин всё ещё влюблён. До боли и ненависти влюблён в альфу, который его обманывал, и чувства эти, по мере того, как омега приходит в себя, снова разгораются.        Ему всё ещё больно и тяжело, но каждый раз ещё труднее смотреть на него, зная, что теперь всё меняется. И что у них может быть ещё шанс сблизиться. Чимин встряхивает головой и прогоняет лишние мысли. Он предал принца. И не стоит Пепла так быстро прощать, поддаваясь чувствам. Сейчас нужно размышлять о починке планера и начале съёмок агитационных роликов против регента. О восстании и возможной будущей гражданской войне.