Баккара

      Новое испытание начинается не привычно с утра, а уже после совместного обеда с принцем. Их осталось всего пятеро, каждый из присутствующих кандидатов напряжён донельзя, даже у Чонгука нервы на пределе. Они никогда не знают, в чём испытания будут заключаться, от того нервозность взлетает просто до небес, а учитывая характер и ум принца, задания могут быть с любым направлением. Да, Пепел прошёл уже множество из них. Он знает, что хорошо управляется с силовыми испытаниями, гораздо лучше многих, если не считать последнего, когда разъярённый Этей одолел его, сжираемый ревностью и желанием приблизиться к омеге. Чонгуку до поры до времени не было интереса до состязаний, его миссия состояла в ином, а сейчас, когда планы полярно изменились, меняется и настрой альфы. Он должен выстоять до самого конца Отбора, чего бы ему это ни стоило.        Их собирают в каком-то подземном коридоре, привлекая внимание к резным небольшим дверям. Каждому кандидату велено встать напротив приготовленной, по всей видимости, заранее двери. Чонгук впервые за три месяца с появления во дворце осознанно волнуется перед испытанием. Чимин появляется, как всегда сражая мужчин наповал своей красотой, и в этот раз альфа не отводит взгляд, позволяя себе лишнее мгновение застыть на точёной фигурке взглядом.        — Вы планомерно приближаетесь к финалу Отбора, — льётся мелодичный голос омеги, когда он, привычно сложив руки на уровне плоского живота, обращается к участникам. — Испытания будут всё сложнее. И это — не исключение.        Чимин оглядывает волнующихся альф, а сам застывает, столкнувшись взглядом с Чонгуком. Его лицо не выражает ничего, однако глаза мимолётно и будто бы взволнованно вспыхивают, но лишь на мгновение.        — Перед вами двери ваших персональных испытаний. Каждое я придумывал лично для кандидата, но основа остаётся для всех вас единой. Вы войдёте в эти комнаты и должны выйти обратно за семь минут.        Чонгук нахмуривается. Это явно задания на логику, и если там есть уравнения… Чонгуку не сдобровать. Потому альфа весь напрягается, выпрямляет плечи, а стоящий рядом маркиз нагло усмехается. Он явно сомневается в способностях Пепла, а того явственно раздражает существование этого мужчины.        — Удачи, — улыбается коротко Чимин, и резные двери раскрываются перед альфами. Отсчёт пошёл.        Чонгук влетает в помещение, понимая, что экономить нужно каждую секунду. Здесь мало места и всякие неясные для альфы вещи: большой сейф на уровне его лица, огромные старинные круглые часы, букет пышных алых роз на столе. А ещё… стойка с, чёрт возьми! — с куском тающего льда. Это… странное испытание, но Чонгуку кажется, что оно вполне в духе хитрого и сообразительного Чимина, потому, усмехнувшись и прикинув, сколько времени он потратил, оглядывая пространство, быстрым шагом приближается к стойке со льдом. Если это оставили на виду, то глыба — первый шаг к тому, чтобы попробовать разгадать таинственную загадку кронпринца.        Чонгук останавливается над куском замороженной воды и нахмуривается. Даже через мутный слой льда виднеется лист бумаги. Но как Чонгук его должен достать, при том, что ему дано всего семь минут?.. Альфа выдыхает, прикасается к ужасно холодной поверхности. Здесь нет ничего, что помогло бы ему быстро растопить лёд, нет времени ждать, пока он растает, не получится достать бумагу, ведь та в самой середине глыбы. И тогда Чонгук, буквально слыша, как утекает время, подхватывает лёд.        Руки сильно обжигает холодом. Логика у альфы никогда не хромала, но не стоит забывать, насколько умён Чимин: он может скрыть так хорошо ответы, что ты даже под носом их не заметишь. Чон глядит на старинный механический циферблат: когда он вошёл, длинная стрелка указывала на тройку. Значит, у него есть ещё пять минут. Альфа, глубоко вздохнув, размахивается изо всех сил и швыряет квадратный кусок льда прямиком под свои ноги. О щиколотки ударяются крупные осколки, а глыба раскалывается напополам, оставляя бумагу в одной половине — более тонкой, вторая же разлетается на кристалики. Чонгук поднимает уцелевшую часть льда, шумно вдыхая — удары секундной стрелки набатом стучат в ушах, когда альфа понимает, что время всё бежит и бежит, и тогда с новой порцией грохота Чонгук швыряет половину глыбы снова. Бумага рвётся, лёд трещит и разлетается.        Чонгук падает на колени, чтобы собрать кусочки бумаги с каким-то изображением в тонком слое льда, и начинает складывать произвольно, судя по изломанным краям пластинки замёрзшей воды. Он то и дело смотрит на часы, убеждаясь, что у него достаточно времени, а после перемещает кусочки. Чёрт бы всё это драл. Пальцы мокрые, кожа на них не бронзового оттенка, а уже красная от температуры кусков, но Чонгук упрямо перемещает их, пока все не складываются так, как должны.        Но ничего… ничего не разобрать. Словно на бумаге мешанина из красок. Альфа снова смотрит на часы — ещё три с половиной минуты. Он, схватившись за голову, встаёт и отходит на некоторое расстояние. Думай, чёрт, думай. Сраная загадка. Слишком умный Чимин.        Чон вдруг бросает на картинку, медленно тающую, взгляд и замирает. Если посмотреть под определённым углом, то можно заметить очертания красных бутонов роз. Таких, которые стоят в вазе на столе.        Чонгук опрометью бросается к вазе, он начинает вытаскивать цветки из воды, но в ней ничего не оказывается. Ничего Чонгук не находит и под вазой. Он отчаянно глядит на розы, думая, что, быть может, эта подсказка имеет какой-то переносный смысл? Но нет, это не в духе кронпринца. Он любит делать сложные загадки из простых вещей. Потому Чон, в голове которого пролетает опрометчивая мысль, вдруг расширившимися глазами глядит на бархатные лепетски. Он осторожно собирает бутоны, стараясь не уколоть пальцы шипами, а после нетерпеливо роется в их сердцевинках, вынуждая цветки лысеть и терять прекрасные, сладко пахнущие лепестки. И находит. Короткая, свёрнутая в крохотный рулончик, бумага. Чонгук быстрыми движениями её разворачивает, прежде бросив взгляд на часы. Две с лишним минуты.        Альфа шумно выдыхает, глядя на цифры. Единственное, что здесь связано с цифрами — сейф. А потому бросается к нему, чтобы ввести комбинацию на сенсорном табло. Его дыхание сбивается от волнения, даже несмотря на то, что Чонгук почти не делает ничего. Однако сердце срывается на бешеный темп и путает мысли бушующим шумом стучащей в такт крови, пока всё ещё замёрзшие кончики пальцев вбивают в панель комбинацию. Полторы минуты. Сердце качает кровь, оглашая каждый удар звоном в ушах, а сейф, издав тихий писк, щёлкает. Он открыт.        Чонгук взволнованно раскрывает металлическую толстую дверцу и замирает. Единственным, что он находит, становится абсолютно белый лист бумаги и… кусочек угля. Альфа недоумённо хлопает глазами, оглядывая белоснежную чистоту. И что он должен сделать с этим? Просто пустой лист и уголь, словно Чимин отсылается к их самой первой встрече и угольно-огненному рисунку, созданному альфой. Сердце пропускает удар, потому что пока он находится в замешательстве, остаётся минута. Минута до момента, пока Отбор для Чонгука, как и восстание для Серой Гвардии, завершится. А после Чонгуку приходит сравнение. В детстве, когда они с мальчишками собирались одурачить Смотрителей, они использовали один шифр. Старый, совсем простой и непримечательный.        И способ связаться так, чтобы их не поняли, был один — воск. Воск от огарков, чтобы безопасно доставить записку другу, и слов не понял никто, ведь натёртое воском послание оставалось пустым и чистым. Чонгук поворачивает лист так, чтобы свет упал под определённым углом и с восхищением замечает тусклый и незаметный блеск воска. Его дыхание выравнивается, альфа хватает уголёк пальцами и прямо в сейфе принимается натирать бумагу чёрными штрихами. Сорок секунд. Лист заполняется угольной пылью, Чонгук смахивает её, игнорируя ставшие чёрными пальцы, а после сдувает излишки. Видно нечётко, внутри Пепла клокочет нервозность и спешка, и он принимается натирать бумагу остатками угля. Растушёвывает пальцами, но всё равно почти не различить. И тогда ему приходит идея.        Чонгук направляет на свет бумагу и теперь оказывается способен разглядеть единственное слово, выведенное крупными буквами. Его сердце нещадно бьёт под рёбрами, торопит Чонгука, словно тоже ощущает, как утекают последние десятки секунд.

       ВРЕМЯ.

       И что это значит? Альфа бросает паникующий взгляд на часы. Двадцать секунд. Время. Да, у него критично мало времени осталось, чтобы выбраться из проклятой комнаты. Он испуган вероятностью проигрыша, дыхание сбито, орган в грудной клетке сходит с ума, а Чонгук впервые в жизни так сильно отчаивается, что самому становится страшно. Время… десять секунд.        Чонгук отрывисто выдыхает и безнадёжно пялится на циферблат. Девять. И что это должно значить? Восемь. Альфа почти задыхается. Он… проиграет? Чонгук не желает оказаться за бортом, он должен остаться во дворце. Как же Гвардия, как же их план? Он здесь три месяца, не имеет права попросту взять и сдаться, потому что столько уже приготовлено. Терра согласился вытащить Чимина из дворца, Вивьен помогает ему в этом, даже чёртов Страж готов ко всему, чтобы подсобить! Семь.        Проигрыш будет стоит Чонгуку слишком дорого. Жизнь Чимина стоит на кону, пусть кронпринц об этом даже не догадывается. Вся их чёртова революция стоит на кону! Жизнь, возможно, тысяч людей… Чон не имеет права… Шесть.        Его взгляд застывает на стрелках. Секундная немилосердно приближает альфу к проигрышу, минутная дрожит, в ожидании того, чтобы наконец переместиться и только часовая остаётся недвижимой. Часовая… она странная. Чонгук бросается к подвешенным часам, даже не задумавшись и на мгновение. Пять. Альфа, растаптывая вазу, вскакивает на стол и всем естеством тянется к циферблату. Ключ! Часовая стрелка недвижима потому, что она — ключ от злосчастной двери.        Альфа дотягивается до часов с трудом, осколки вазы хрустят под ботинками, и Чонгук почти рычит, сильно вытягиваясь. Пальцы прикасаются к металлическому резному ключу. Три. Пепел вырывает его из крепления с рычанием, поджимает губы и спрыгивает со стола, едва не поскальзываясь на лужах от растаявшего льда. Он опрометью бросается к запертой двери, чтобы выбраться. Он должен успеть. Он успеет!        Два. Пальцы от адреналина дрожат, Чонгук с первого раза — хвала Саванн! — попадает в замочную скважину и резким движением проворачивает ключ в ней. Раздаётся победных щелчок, створка поддаётся, а глаза альфы встречаются с перепуганными голубыми радужками. Трое мужчин уже стоят за пределами комнат для испытаний, а Чонгук успел буквально в последнюю секунду. Чимин выглядит крайне взволнованным, он, на мгновение зажмурившись, с облегчением выдыхает. Пепел зеркалит его движение, он действительно перепугался, что может вылететь из Отбора, это было бы настолько непростительной ошибкой теперь, насколько вообще возможно.        Когда Чонгук выходит из своей клетки, то замечает, что одна из пяти дверей по-прежнему остаётся закрытой. Итак. Этей. Урсу. Ривьерра. Чонгук. Нет только одного альфы и, судя по всему, он — вылетает с Отбора, словно пробка из шампанского. Маркиз буравит его злым взглядом, потому что глаза омеги снова направлены только на наёмника, а Чонгук показывает ему хитрый оскал, радуется и мысленно показывает павлину средние пальцы, потому что он сумел. И не ударил в грязь лицом, даже если выбрался последним. Чимин всё равно смотрит лишь на него.

🥀🥀🥀

       Чимин в очередной раз покрывается мурашками, поймав на себе взгляд. Он, вообще-то не привык к тому, чтобы с ним находился кто-то ещё в мастерской, тем более, во время рабочего процесса, не понимает, как позволил себе такой опрометчивый шаг — подпустить Чонгука ещё ближе. В свою тайную обитель, в свою безопасную зону, когда омега может быть спокоен, расслаблен и открыт. Когда может быть собой.        — Вы слишком пристально за мной наблюдаете, — едва слышно замечает Чимин, потому что взгляд Чонгука откровенно скользит по его профилю.        — Мне интересно. Наблюдать за вами и за процессом создания ваших маленьких изобретений, — слышится бархатный тембр альфы. Боковым зрением Чимин замечает, как он подпирает костяшками пальцев скулу, словно старается устроиться удобнее.        Омега переживал, искренне был испуган тем, что Чонгук может не выбраться из минувшего испытания. Их остаётся всё меньше, с каждым новым днём Чимин ощущает, как приближается конец Отбора. И легче от этого не становится. Никогда принц ранее не смел предположить, что будет страшиться окончания испытаний, будет переживать о них или об альфах, принимающих в тех участие. Но теперь, когда пролетело уже почти четыре месяца, омега понимает: ему так трудно думать об Отборе.        Из-за того, что его сердце мечется между долгом перед короной и чувствами, которые юная душа содержит в себе, привлекая страстью, бушующим огнём. Чимин понимает правдивость слов регента о Чонгуке, но стоит ему бросить на Адаймэ взгляд, как мир вокруг кронпринца рассыпается мириадами крохотных звёзд. Он не может выбирать. Разум и логика, долг и честь твердят ему поступиться собственными желаниями и сделать так, как убеждает его Рафаэль. А несчастное измученное сердце желает только одного: вырваться из грудной клетки, переламывая белые кости рёбер, прыгнуть в руки — горячие, жёсткие, с красивыми длинными пальцами — да остаться там, в ладонях Чонгука. И Чимину страшно.        Страшно от того, что Адаймэ его жертва — его бьющийся в суматошном темпе орган — не нужен. Зачем Чонгуку его чувства? Для чего так рисковать? Чимин едва ли замечает интерес к себе, если не считать их прошлой встречи в мастерской. Именно она дарит надежду на то, что альфа может нечто испытывать к нему. Нечто такое же опаляющее, превращающее в пепел и сплошные ярко-оранжевые искры. Но испытывает ли на деле или же то игра эмоций Чимина и ловкий обман Чонгука? Принц поджимает губы, уходя глубоко в себя.        — О чём вы думаете, мой принц? — снова вырывает его из размышлений глубокий голос.        Стал бы Чонгук приходить в его мастерскую, зная, как та важна для омеги и что это может значить, если бы не испытывал даже крохи ответных чувств? Или же это лишь в характере альфы? Ненавидит ли он по-прежнему кронпринца?        — О страхе, — почти честно отвечает Чимин.        Ведь о страхе он действительно думает. Пак боится собственных чувств. Он опасается вероятности, что те спалят его до основания и не останется больше ничего, лишь серые хлопья пепла, бывшие раньше омегой. И страх этот всё равно не в состоянии преобладать над тем, что ведёт Пака дальше, вынуждая нарушать правила, поступаться принципами, отходить от привычных устоев и огорчать родных. И Чимин по-прежнему не может счесть за правду, будто любовь может оказаться плохой или разрушающей. Она может быть трагичной, жертвенной, сумасбродной, но точно не разрушающей. Или же Чимин ошибается?        Он впервые настолько сильно влюблён, что порой даже в груди становится тесно и больно. Он впервые хочет потеряться в другом человеке без остатка, отдать ему всё, но желания эти давит глубоко в себе, не позволяя прорваться наружу. Хотя очень хочется сгинуть во всепоглощающем пламени, которое Пак видит, стоит поднять голову и столкнуться со взором сжигающих тёмных глаз.        — Вы боитесь чего-то, Ваше Сияние? — растягивает губы в привычной глазу усмешке альфа.        — А вы?        — Я первым задал вопрос.        — А я принц, могу приказать вам отвечать раньше меня, — тянет в ехидной улыбке уголок губ Чимин.        Чонгук весело фыркает. То ли принцу кажется, то ли альфа стал больше улыбаться с тех пор, как они впервые заговорили. И он имеет в виду не те ехидные издевательские смешки или же азартный оскал, какой был на испытании сражение на мечах. А именно улыбку. Даже если она кажется незаметной, прохладной, но сердце омеги вздрагивает, стоит Чонгуку приподнять в мягком движении уголки губ лишь на мгновение. На краткий миг, вызывающий внутри такие фейерверки, что в пору упиваться недостатком кислорода от этого лёгкого движения.        — Попробуйте, — усмехается Чонгук, всё ещё оставаясь в расслабленной позе и глядя на то, как Чимин снимает плотные рабочие перчатки, показывая альфе обнажённые предплечья. Взгляд его надолго застывает на светлой гладкой коже, прежде чем Чимин шевелится и пелена наваждения спадает.        — Я боюсь одиночества. Ненавижу пчёл, боюсь глубины, — перечисляет недолго Пак, а после возвращает внимание к Адаймэ.        — Как иронично, вы боитесь тех, кто создаёт аромат вашего феромона, — хмыкает Чонгук, рассматривая спокойное лицо кронпринца. Ему немного лучше удаётся контролировать себя в такие моменты, если, допустим, Адаймэ его не касается.        Перед глазами, в разуме, в сердце по-прежнему стоит сцена, когда их пальцы переплелись, а альфа был так непозволительно близко, что душа Чимина от ужаса, перемешавшегося с восторгом, попросту ушла в пятки. И, кстати, до сих пор непривычно, что кто-то может ощущать запах омеги. Слабый и едва различимый от природы, он явственно раскрывается Чонгуку, словно что-то означая. Вот только что именно?        — Они жалятся, — жмёт плечом омега, проверяя спайку на одном из соединений и легко дуя на него, чтобы быстрее остыло. — В детстве, когда папа угостил нас с Хеллом арбузом, я случайно придавил прилетевшую на сладкий запах пчелу локтем. Она присела мне на коленку, — кивает, будто в подтверждение собственных слов, омега. — А я не увидел и придавил её. Я весь тогда в соке был. И ей, видимо, тоже хотелось сладкого.        Чонгук слушает и не перебивает, а Пак продолжает:        — Естественно, спасая свою жизнь, пчела ужалила меня. Я кричал от боли. Нога распухла, но я отказывался вытаскивать жало, а папа всё равно вынул его.        — Вы боитесь пчёл из-за боли и укусов? — вздёргивает бровь альфа.        — Отчасти, — кивает Чимин. — Пятилетнему мне было очень больно и досадно.        Он посмеивается, поднимая снова взгляд на Чонгука.        — Но в большей степени… из-за самой пчелы.        Альфа удивлённо вздёргивает бровь, словно ждёт продолжения предложения.        — Пчела умерла, когда ужалила меня. Она не смогла спастись, даже учитывая, что применила своё единственное оружие. И меня это очень расстроило. Ведь она… боролась до последнего, ужалила меня, оставив жало в коже, но спастись так и не сумела.        Чонгук задумчиво молчит, продолжая наблюдать за неспешно текущей работой. Он разглядывает то, что мастерит Чимин, а омега всё ещё не выдаёт, что именно делает. Хочется сделать своеобразный сюрприз.        — А чего боитесь вы? — вдруг вскидывает внимательный голубой взгляд принц, прожигает искрами любопытства альфу.        — Ничего.        Ответ звучит не резко, не грубо. Скорее, безразлично. Будто Адаймэ Чонгук ничего не боится в самом деле.        — Лжец.        — То индюк, то лжец, — смеётся он, — определитесь уже, Сияние.        Это обращение, пусть и не принято в стенах дворца, а того и больше походит на неуважение к принцу, вызывает тёплую дрожь внутри Чимина. Он сдерживает смущённую улыбку, потому что это похоже на то самое прозвище, которое альфа едва не приклеил к наследнику престола. Звёздочка. Чонгук уже дваждые его так назвал.        — Я не верю, что вы абсолютно ничего не боитесь, — насмешливо оглядывает его Пак.        — Но я не боюсь, — зевает от скуки альфа, всё ещё обводя Чимина взглядом. — Я не имею физических страхов, к которым привычны люди. Я не боюсь одиночества или смерти. Не опасаюсь потери.        — Почему? — откладывает последние инструменты Пак и застывает, глядя на повернувшегося в сторону стеллажа Чонгука.        Его лицо расслабленно, он говорит спокойно и размеренно. Не лжёт в данном случае, хотя поверить в это неимоверно трудно. Каждый человек ведь боится чего-то…        — Почему что?        — Отчего не боитесь?        — Хм, — прочищает горло Чонгук и чешет пальцами в задумчивости подбородок. — Я не боюсь одиночества, потому что привык к нему. Люди уходят. Умирают, предают, бросают, пропадают. Мы приходим в этот мир одни и покидаем его тоже одни. Люди, которые не могут быть наедине с собой, — Адаймэ осекается, поднимая взгляд на внимательно слушающего его Чимина, — они ранены в душе.        Чимин понимает, что альфа отчего-то смягчил свой ответ. Он явно хотел произнести слово «слабаки», но сдержался, омега почти ощущает это выражение, повисшее в воздухе. Но себя принц слабаком не считает. Ну или не до конца. Да, он нуждается в семье, а Чонгук всё равно довольно-таки чёрств. Вот только отчего?        — Я не боюсь смерти. Она придёт за мной рано или поздно, — пожимает плечами Адаймэ, снова стараясь не коснуться омеги взглядом, словно глаза его расскажут больше, чем говорит сам кандидат. — Отчего её бояться, если в конце нашего пути в любом случае смерть уже ждёт? Больше данного не проживёшь, — заканчивает мысль альфа, а Чимин кивает.        Тут он с ним согласен. Не сказать, что Пак совсем не боится смерти. Просто когда тебе двадцать и ты молод, амбициозен и силён, мало задумываешься о том, что будет через много лет, когда достигнешь старости.        — Я не боюсь потери… — слова вдруг застывают, вынуждая Чимина пристальнее наблюдать за альфой. И тут его лицо застывает восковой маской. Сейчас Чонгук солжёт. Не критично, но ощутимо. И омега буквально всей кожей это ощущает. — Потому что мне нечего терять.        Чонгук оборачивается и встречается взглядом с принцем. Чимин прикусывает губу. Пусть лицо альфы остаётся непроницаемо спокойным, почему-то кажется, будто тот чего-то ждёт. Или хочет сказать нечто дополняющее, но так и не решается.        — Почему вы боитесь одиночества? — не дав прокомментировать свои ответы, тихо спрашивает Чонгук, выбивая почву из-под ног кронпринца.        Чимин чешет шею и грустно улыбается.        — Когда мой папа умер, у меня сложилось ощущение, что я остался совсем одиноким. Будто он — единственное, что у меня было. И даже несмотря на то, что рядом были регент и придворные, я не ощущал, словно у меня что-то осталось ещё. Всё… — голос немного садится от воспоминаний, — всё моё исчезло, как только его предали огню.        Чонгук молчит, глядя на принца, а Чимину неловко и больно. Единственное, что способно вывести его из привычного состояния и содрать маску с лица — тема папы.        — У меня есть Хелл и регент. Они — моя семья, — Чимин из-за того, что смотрит в стол от неловкости темы и её личного характера, не замечает, как сверкают неясным, даже злым огнём чужие глаза. — Но даже с ними я чувствую себя одиноким. Рафаэль занят делами королевства, Хелл — армейскими. Сейчас ведь редкое время, когда мой брат дома, а не на очередном съезде военных, — горько усмехается принц, стискивая пальцы. — Обычно я их почти не вижу. Мой день, словно повторяясь, занят одним и тем же. И я даже не представляю, что будет, когда окончится Отбор. Он казался мне сумасшедшим домом, но я солгу, если скажу, что не разбавил мои тухлые будни.        Омега неловко, скованно улыбается, он смущается из-за того, что сказал Чонгуку так всё откровенно, потому глаза может поднять с трудом. На лице Адаймэ нечитаемое выражение. Чимин никак не может его охарактеризовать. В его тёмных глазах смешались гнев, печаль, сочувствие, трепет… Чимин впервые видит у этого человека такой спектр чувств, которым он позволяет проявиться, а не остаться под тысячью замков, которыми Чонгук закрыл доступ в свой внутренний мир.        — У вас есть ещё вопросы ко мне, Сияние? — тихо и вкрадчиво произносит Адаймэ. Его тон мягкий, из-за чего по спине Чимина пробегают мурашки.        Это волнительно. Словно атмосфера становится в сотни раз интимнее, Чонгук немного приоткрывает щель в своё нутро, и Чимин не имеет права упустить эту возможность.        — Если только просьба, — почти без голоса от волнения выдаёт омега.        — Какая же?        — Я могу взглянуть ещё раз на вашу тату? — быстро тараторит Чимин, вынуждая альфу вздёрнуть удивлённо бровь. — Я…        Чимин подскакивает и бросается к двери, чтобы провернуть там ключ, закрывая их двоих в маленькой мастерской. Его сердце колотится где-то в глотке, не позволяя нормально дышать. Чонгук же выглядит спокойно, он будто бы раздумывает, соглашаться ему или нет, а после, окинув странным, тяжёлым взглядом омегу, всё же встаёт со стула, который ему поставил тут Тэхён.        Адаймэ вдруг тянется к пуговкам на свободной тёмной рубашке, и омега сглатывает, замечая это его движение. Тихий шорох сопровождает то, как каждая пуговица освобождается от петельки, а вместо ткани показывается смуглая крепкая грудь. Он правда старается не смотреть, не обводить взглядом всё ещё яркий шрам на коже, не застывать, очерчивая глазами каждый соблазнительный рельеф сильного тела и чуть вздрагивающего пресса. Но собственная грудь горит огнём, а внизу живота завязывается узел, который тянет к полу. Во рту пересыхает, дыхание становится поверхностным, как только торс альфы оказывается обнажён. Чонгук с лёгкостью выскальзывает из рукава, обнажая бронзовую кожу и показывая чернильные завитки татуировки. Чимин же, замерев, как птичка, только и может, что пробегать глазами по каждому изгибу рисунка. Он кажется странным, словно… нарисованным на измятом холсте, но оттого не менее привлекательным.        — Так и будете там стоять? — изгибает с весёлой ухмылкой бровь альфа, вынуждая Чимина залиться краской.        Омега решительно вздёргивает подбородок повыше и шагает к нему, а сердце суматошно стучит под горлом, оглушая его. Близко, так близко, что можно ощутить немного мускусный запах чужого тела, примешавшийся к нотке древесины. Он не должен выпускать феромоны. Или же это Чимин отчаянно хочет ощутить чужой аромат, пока, нарушая все возможные писания, стоит напротив этого мужчины.        У него почти бронзовая кожа, на которой так выгодно выглядят чёрные завитки тату. То ли это птицы, то ли волны — под каким углом взглянешь, под таким и будет содержаться картинка. Чимин восхищённо рассматривает тату. Саванн запрещает изменять тело. Это — святыня и храм каждого человека, но Чимин прежде не видел ничего красивее, кроме этих крепких мышц, выделяющихся даже под узорами рисунка. Дух захватывает. Омега хотел бы прикоснуться. Ощутить — какова плоть Чонгука под пальцами. И от мысли этой покрывается смущёнными пятнами.        — Мы здесь одни, мой принц, — словно прочитав желание омеги по его взгляду, произносит Чонгук.        — И что? — моргает Чимин. Он хочет прикоснуться. Близость Адаймэ пьянит не хуже дворцового вина, потому язык кажется припухшим и ватным.        — Я же вижу, как вам любопытно, — усмехается, растягивая губы в извечной Чеширской улыбке, он.        Чимин намёк понимает. Он сглатывает мизерное количество слюны, проталкивает в пересохшее от волнения горло, а после приближается. Омега бы хотел не просто потрогать Чонгука. Стыдливо заталкивая это непристойное желание поглубже, встряхивает незаметно головой и боязливо протягивает руку. Никогда прежде не прикасался к полуголому альфе, никогда и ни к кому, оттого желудок почти скручивает страхом, но Чимин уже не в состоянии остановиться. Не сейчас, в момент, когда Чонгук сам позволяет и подпускает его ближе.        Кончики пальцев словно обжигает, и принц сперва одёргивает руку, прижимая к груди. Саванн не простит его, она отправит принца гореть в преисподнюю, но… либо омега сгорит сейчас, либо после смерти. И сгореть в пламени геенны ему не хочется, а в обществе этого мужчины — ещё как.        Окинув внимательное и сосредоточенное лицо Чонгука, Чимин снова прикасается. Ведёт самыми кончиками пальцев по коже, ощущает шероховатость и некую неровность под линиями татуировки. После касается чуть смелее, обводя загадочные очертания перьев и слов на незнакомом языке. Чонгук следит за каждым, даже самым маленьким его движением, он будто бы даже задерживает дыхание, когда Чимин прикасается.        — Это ожог, — вдруг выпаливает альфа шёпотом, вынуждая всё нутро омеги подобраться и задрожать. — Она скрывает ожог.        Чимин переводит взгляд на Чонгука и замечает проблеск — мимолётный, неуловимый — чего-то, что объяснить и охарактеризовать не может. Но коленки от совсем крохотного блеска в тёмно-бордовых глазах становятся совершенно ватными. Он хочет потрогать не только тату. Он сгорает от нужды провести по сильным рукам, по широким предплечьям по выступающим косточкам на плечах и ключицах. Чимин мог бы часами разглядывать его, словно тот — произведение искусства. Он хотел бы, наверное, больше всего сейчас, очертить подушечками пальцев могучую грудь и края красного шрама, полученного в борьбе за него — Чимина. И на мгновение представить, будто Адаймэ действительно от всей души за него сражался. Он странно и горячо желает провести пересохшими от волнения губами по сильной шее, обвести пульсирующую венку, ведущую к скуле и переносящую по организму кровь.        Ему стыдно от этих желаний, но живот от одной мысли скручивает так, что невмоготу. Он хочет прикоснуться к альфе. Вопреки собственной вере и предписаниям богини, омега желает этого человека. Всем своим нутром и душой. Хочет, чтобы в глазах Чонгука было такое же всепоглощающее желание и нужда в нём. И от этой нужды болезненнее сводит желудок и сосёт под ложечкой.        У Чимина не хватает слов и выдохов ни для чего. Единственное, на что ему достаёт сил и смелости — это устроить ладонь полностью на усеянной линиями татуировки коже, прижать как можно крепче, ощутить и запомнить как можно больше. Он судорожно вздыхает, пытаясь сохранить рассудок и самообладание, а после слышит… тяжёлый, наполненный недюжинным терпением вздох.        Вскидывает голову и сталкивается с пронзительным, тяжёлым, как гора или свинцовые грозовые тучи, взглядом. Чонгук глядит испытывающе, а Пак теряется в его зрачках, словно в лабиринте Минотавра. Омега едва может дышать от разрядов тока, проскальзывающих между ними. Может ли он… имеет ли принц право этот момент интерпретировать по-своему? Сердце воодушевлённо подскакивает к основанию глотки, и принц едва дышит, когда Адаймэ вдруг хватает его за пальцы и разворачивает корпус, чтобы оказаться лицом к лицу с омегой. Он хочет большего… Чимина буквально с ума сводит эта мысль.        — Меня накажет богиня, — едва в силах вымолвить хоть слово.        — За что? — тяжёлым, рокочущим голосом спрашивает альфа.        — За то, что я сгораю сейчас от желания, чтобы вы меня поцеловали.        Чимин не успевает прикусить язык, фраза сама слетает с губ, выдавая в конечном счёте омегу с головой. Его лицо пунцовое от смущения и стыда за сказанное, его глаза сверкают и горят, а Чонгук напротив опасно сощуривается. Словно хищник, к которому добыча сама явилась в руки.        Он вдруг, развернув Чимина спиной к себе, беспардонно прижимает омегу к собственной груди лопатками. Кислород заканчивается внезапно, и Пак хватает воздух ртом, словно рыба на суше, глядит перед собой и часто моргает. Ощущает обжигающий жар кожи на животе и груди альфы даже через свою одежду. Чёрт, дьявол, мозг может думать только о том, как бы её не было и как бы это ощущалось в ином положении. Чимин испуганно зажмуривается. Если кто-то узнает… Чонгука казнят. Чимину плевать, что регент сделает с ним самим, но Адаймэ несдобровать. Но как? Как, скажите, отказаться от этого? Как выбрать другого мужчину? Почему он должен обменивать это сжирающее пламенем чувство, эту нехватку воздуха только от чужого прикосновения, эту страсть, превращающую кровь омеги в кипяток, на холодную рассчетливость «верного» выбора. Чимин не хочет. И понимает это со всей трезвостью, которая вообще осталась в этот миг в сознании.        — Непременно накажет, звёздочка, — одними губами произносит Чонгук где-то рядом с кончиком уха, и Чимин снова покрывается мурашками.        Его крепкие руки удерживают омегу, который уже перед Адаймэ капитулировал почти — ещё мгновение и всё рухнет — самообладание, честь, здравый рассудок. Но, по всей видимости, себя в руках держит по-прежнему Чонгук. Пусть и переплетает их пальцы, сжимая принца в кольце своих рук, сильно притискивает к горячей коже, а рубашка несчастно болтается на его локте, почти касаясь пола.        — Вы ненавидите меня, — едва размыкая губы, произносит омега.        — Не представляете, насколько, — усмехается альфа, а Чимина вдруг пробивает на несдержанный смешок. Всё же лукавый лжец. Того, кого люто ненавидят, с такой пылкостью не прижимают к груди.        Чимину хочется то ли выть диким зверем от досады, потому что ему почти приказывают, пока лишь подталкивая, выбрать Этей, то ли развернуться к Чонгуку и сломать всё. Абсолютно всё, что их окружает. Сжечь дотла, совершить глупость, возможно, самую ужасную в своей жизни. И он почти делает это, однако крепкие руки его останавливают.        — Не торопитесь опрометчиво шагать в пропасть, звёздочка, — шепчет прямо в ухо Чонгук, его голос содержит в себе едва заметную, тонкую дрожь яростного жара, от которого чуть ли не подгибаются колени, скрытые краем высоких сапог омеги.        А после… мир Чимина рушится на куски, стирается в пыль, медленно и с усилием собирается вновь, потому что сухие, опаляюще-горячие губы Чонгука прикасаются к задней стороне его шеи. Дыхания не хватает, судорожный звук срывается с губ едва различимо, но альфе и этого хватает. Поцелуй достаётся омеге лишь один, а после, сжав его напоследок посильнее и уткнувшись лбом в затылок, Чонгук отступает.        Без его ладоней и груди — холодно. Чимин опешивши стоит и хватается за стол, пока альфа торопливо и немного нервно застёгивает рубашку. Они не сделали ничего пошлого, но Чимину этот момент кажется интимнее всего, что он знает о личной жизни альф и омег. И щёки горят так, словно сейчас расплавятся.

🥀🥀🥀

       Салита входит, когда Терра уже натягивает на себя плащ. Едва брезжит серый рассвет за маленькими тусклыми окнами, местами с выбитыми стёклами и длинными трещинами. Альфа приближается к Главе и склоняет голову в быстром приветствии. Он обычно мало эмоционален, и раз сам явился к предводителю Серой Гвардии, значит, что-то случилось.        — Докладывай, Салита, — с хрипотцой после недолгого недавнего сна произносит омега, глядя на разведчика.        — Они выставили цену за наши головы, — он швыряет листовку на стол перед Главой, а тот окидывает объявление о награде безразличным, скользящим взглядом, даже не задерживаясь на символах и словах.        Терракота знает, что регент особо не воспринимал их всерьёз, однако после выходки на Параде Цветов мнение ублюдка, кажется, основательно поменялось. Что же, именно этого Серая Гвардия и добивается, чтобы дворцовые ублюдки наконец начали воспринимать их как угрозу, а не как группу зарвавшихся шавок. Терра ждал этого долго. И теперь, когда все приложили колоссальные усилия для начала восстания, не просто шепча заговорщицки между собой недовольства и желания, чтобы положение изменилось, Серая Гвардия готова.        — Я знаю, — спокойно отвечает Терра, глядя на Салиту. Один из мужчин, которые следуют за ним и его целями безусловно доверяя, один из тех, кто с самых низов готов воспрять и воспламенить проклятого регента и его прихвостней.        — Что с Пеплом и Леандром? — тихо спрашивает Салита.        Ему единственному, кроме Вивьена и Немо, известно о том, что задумали эти двое. Ещё даже неизвестно тем, кого Терра пошлёт во дворец на подмогу из ближайших точек Элиуса. Омега сомневается до сих пор, что цель окупит жертву, но он уже дал своё согласие на миссию для Пепла. Безрассудный дурак, который вдруг решил, что принц может им пригодиться.        Почему же тогда Терракота согласился на этот опрометчивый план? Он может ответить. Пепел только притворяется дураком, когда на деле под титановым слоем кожи такой же глубоко раненый и изуродованный регентом человек. Пепел силён без сомнения, и не было на памяти Терры никого, кто ненавидел бы королевскую семью больше. Он доверился ему лишь потому, что Чонгук — его отражение. Он тоже негодует, горит этой яростью и желанием возмездия за десять лет страданий. Он тоже хочет изменить положение вещей любой ценой. Пепел — один из тех, кому Терракота доверяет без лишних сомнений.        Он довольно грубый и жестокий человек, таким Терру слепила судьба, подкидывая всё новые и новые обстоятельства, трудности и подлых людей. Но и ему нужна помощь. Если бы омега отказал Пеплу, тот всё равно бы попытался — упрямый баран же! — и тогда бы последствия могли быть неописуемо тяжёлыми. Этот альфа ему не то что дорог, попросту необходим, без его силы и умений миссия Серой Гвардии потеряет оплот и столп, на котором держится.        Безумно тяжело было отправлять его туда — в Хрустальный дворец, — зная, что альфа может не вернуться. Что миссию он выполнит и погибнет. Сейчас ситуация ещё опаснее, они ведь должны вытащить оттуда кронпринца. И Терра сам на это согласился. Увидев напряжённое, строгое и почти испуганное лицо Пепла, он не сумел отказать. И не сумеет. Пожалеет ли Терракота о своём решении? Вполне возможно. В груди что-то скребёт от волнения и недоверия. Вдруг… вдруг Вивьен прав, и Чонгук попросту влюбился в красивого принца, оттого и хочет его вытянуть из дворца?        Но так же, как Пепел знает Терракоту, Терра выучил наизусть его. Он понимает, что Чонгук многим готов пожертвовать ради их дела, и даже любовь не могла встать у Гвардии на пути. По крайней мере, ратуя на бесчувственность и чёрствость сухарную наёмника, Терра надеется. Иначе им не сдобровать. Да и, к тому же, Терракоте показался здравым план Чонгука относительно того, чтобы использовать дворцовую птичку. Они могут шантажировать регента, усилить свои агитации, если удастся убедить кронпринца сотрудничать. У них расширятся возможности, и это тоже сыграло значительную роль в принятии решения.        — Ещё две недели, они готовятся, — отвечает Салите Терра и потирает уставшее лицо.        Когда он нормально последний раз спал? Чтобы без кошмаров, титанической усталости и волнения, что их могут найти? Лет эдак десять назад. Когда ещё ему было мало лет, и бедность являлась основной проблемой. Не только смерть настоящего короля сломала многим судьбы, как Пеплу. Но ещё и людская жестокость. Терра не намерен сейчас об этом думать.        — Есть какие-то указания? Мы должны помочь им, чем сможем, — вздыхает Салита, падая на шаткий табурет, пока Терракота осторожно наливает немного воды из стеклянной банки.        Вода в их краю — дефицит. За неё требуют плату, а если тебе нечем платить — помирай от обезвоживания. Добывают её себе бедняки, как могут: из луж, из грязных, испорченных речушек, ещё не попавших под власть регента. Терре кажется, что скоро даже за воздух и возможность дышать с них будут брать деньги.        — Тебе нестрашно? — осторожно спрашивает Салита, треплет свой короткий ёжик волос и касается кончиками пальцев от волнения выбритых висков.        — Мне страшно каждый день, знаешь же. Если бы не боялся, был бы круглым дураком, — усмехается омега, смотря за пределы мутного грязного стекла.        Сумрак предрассветного часа рассеивается, показывая чумазые, захламлённые улицы района бедняков. Хотя город в принципе можно назвать нищим, разница между гетто и всеми остальными частями — незначительна.        — Я боюсь, что цель не оправдает средства, если ты об этом спрашиваешь.        — Но отвечать за это будет Пепел, — с нажимом произносит Салита, продолжая буравить Главу взглядом.        — Отвечать будем все мы, — хриплым шёпотом возражает Терра. — Мы все рискуем каждую минуту. И если это — наш шанс на возможность изменить ход событий, я готов рискнуть.        Салита недолго молчит, стуча пальцем по небольшой ямочке на щеке. Терра продолжает размышлять, наблюдая за тем, как принимаются копошиться люди внизу — на этаж ниже, — как просыпаются работяги и калеки, которых сюда согнали. И его нутро вновь, как и каждое утро, затапливает яростью. Терракота так насыщается, наблюдая за своими собратьями, чтобы иметь силы и решимость двигаться дальше. Он не имеет права забывать, для чего и для кого всё это делает.        — Ты слишком доверяешь ему, — вздыхает Салита, поднимаясь на ноги.        — Кроме вас мне некому доверять, — жмёт плечом Терракота. — Я не смогу вести эту войну один.        Салита больше не отвечает, понимая, что от Главы ничего более произнесённого не добьётся, лишь пускает наружу ещё один уставший вздох и покидает комнату.        Терре действительно некому больше доверять. Он может лишь положиться на людей, которые прошли с ним огонь и воду, голод и холод, которые разделяют его цели и возможности. Если Терра вдруг останется один — он уже проиграл. Потому прислушивается к ребятам, потому позволяет Пеплу творить то, что он задумал. Без него Гвардия провалится. Терра не вытянет её в одиночку.        И пусть признать омега это может только сам себе да Салите, который молчаливо сохранит эдакую слабость командира, обычно жёсткого и угрюмого, не означает, что он покажет кусок своей мягкой части натуры остальным. Потому, натянув чёрные потрёпанные перчатки, Терракота покидает свою комнату.

🥀🥀🥀

       Чонгук моментально подрывается с постели, когда слышит шорох, а после тихий щелчок. Он и не спал вовсе, если честно, разум не позволял сомкнуть глаз, потому что стоило это сделать, как перед ним снова всплывали образы. Того, как горели щёки принца, каким чарующим был его взгляд, каким огнём тот полыхал. Чонгук не святоша, он знал омег и много, но никто прежде так сильно не выбивал его из колеи. Слова Чимина о том, что тот сгорает от желания, чтобы его поцеловали, едва не снесли разум с резьбы, опасно заставляя прикоснуться. Альфе кажется, что, сделай он подобное, и обратного пути, отрицания, холодности уже не будет существовать. И без того Пепел слишком сильно перед ним открылся, чего изначально делать совершенно не планировал. И что теперь? Как сейчас ему быть?        Он трёт лицо руками, пока Леандр останавливается у окна, и лунный свет серебрит его силуэт в грязно-сером капюшоне. Альфа терпеливо оглядывает шпиона, ждёт, пока тот тихо поставит большую и знакомую сумку на пол у своих ног.        — Я принёс тебе оружие, — едва слышно говорит Леандр, концентрируя внимание Чонгука на себе, а не возмутительно пухлых губах кронпринца, которые, кажется, остаются выжжеными на его роговице, лишающими воли.        — Ты ведь знаешь, что я им воспользоваться не смогу, — качает головой Пепел.        — Пригодится в любом случае, — жмёт плечами Вивьен, присаживаясь на подоконник. — Всё почти готово. Осталось лишь заменить прислугу, которая назначена на финальное испытание. Я займусь этим после того, как окончится предпоследнее.        Чонгук кивает и вздыхает. Затея их смертельно опасная, план — кажется теперь сомнительным и провальным, хотя наёмник знает, что обратного пути уже нет. Прошло несколько недель с тех пор, как он изменил решение. Изначально это время казалось достаточным, но Пепел и сам не успел моргнуть, как дни и часы заканчиваются, истекает срок, данный им на подготовку.        — Как только закончишь с расстановкой прислуги, я проинструктирую Стража, — тихо проговаривает Чонгук, вздыхая.        — Я всё ещё считаю его ненадёжным.        — Он — единственный Страж и охранник во дворце, которому действительно важен Чимин, — шипит альфа, сощуриваясь. Да, он так же думал по поводу Тэхёна, но пообщавшись с ним несколько раз по поводу плана спасения Чимина, убедился — этот мужчина пожертвует всем, чтобы его принц был в безопасности. И правда, только он во всём Хрустальном дворце будет готов помогать Чимину. И он хороший боец, потому что Стражей так муштруют и дрессируют, мама не горюй.        Чон вздыхает и старается успокоиться. Нервное напряжение усиливается по мере приближения конца Отбора, который либо ознаменуется их гибелью вместе с Чимином, либо окажется самой оглушающей кражей, ограблением дворца исторического масштаба. Они планируют выкрасть наследника престола, спасти его от участи, которая Чимина ожидает здесь, в красивых разукрашенных стенах среди богатства и отравленного воздуха, которым дышат предатели и травят омегу.        Сердце противно ёкает, и Чонгук приказывает ему заткнуться. Он справится. Ради Серой Гвардии. Ради справедлвости. Ради него. Потому что Пак Чимин не заслуживает такого конца. Он и правда… быть может — надежда теплится внутри альфы, — если у них всё получится и они каким-то чудесным образом победят, Чимин сядет на престол и сможет стать достойным правителем. И как только они выберутся, Чонгук постарается сделать так, чтобы омега не сломался слишком сильно.        — Пепел, — вздыхает Леандр, обеспокоенно глядя на наёмника. — Скажи мне одну вещь. Но только честно, я лишь хочу быть уверен в тебе.        Альфа раздражённо поворачивается к шпиону, глядящему на него из-под края капюшона.        — Ты любишь его?        — Не неси бред, — искривляет верхнюю губу Чонгук. Леандр же закатывает глаза.        — Ты любишь.        — Любви нет.        — Ты готов переломать планы Гвардии из-за него.        — Я их усиливаю, — хочется рявкнуть альфе, но вместе того он произносит слова агрессивным шёпотом. — Я хочу блага для Гвардии. И Чимин сможет его принести, он — наша золотая карта в рукаве.        Вивьен поджимает губы и странно оглядывает наёмника. Тот наглым образом глядит в ответ, периодически от накатывающего раздражения тыча кончиком языка в щёку.        — Будь осторожен. Пусть твоя «благая цель» не станет нам всем могилой, — отвернувшись, произносит Вивьен и исчезает в темноте, чтобы после скрыться в одном из тайных ходов замка, о котором знает только сам.        Чонгук же разъярённо хватает сумку с пожитками, которую изначально спрятал в Элиусе, чтобы пробраться в Хрустальный замок, заталкивает поглубже под ванную, лишь бы никто не нашёл. Конечно, это трудно будет объяснить, если всё же его поймают за руку, однако возможно. Сейчас же мысли альфы заняты только словами Леандра.        Чимин может стать как спасением и надеждой для всех них, так и могилой для Серой Гвардии. И много ли на самом деле зависит от самого Чонгука в этом случае? Что для него значит Пак Чимин? Пепел не хочет признавать, что погряз в мальчишке-принце так быстро и так до беспамятства. Что его лёгкие шаги, его мелодичный голос впиваются под кожу и остаются там призрачным шлейфом, что они нужны. Что он, глядя на кронпринца, постепенно вытравил из себя жгучую ненависть к этому человеку, затмевающее всё остальное чувство обжигает пищевод. Любви не существует. Не существует. Как мантру он продолжает это повторять, а проклятое, кажущееся каменным сердце в противовес подкидывает допольнительную порцию ударов, усиливая и ускоряя пульс при одном упоминании омеги.        Он не любил никого, кроме родителей и, быть может, Фэй. Он не любил мужчин, с которыми спал, зато, кажется, сгорает от присутствия омеги, к которому и права-то прикоснуться не имеет. Пепел упирается ладонями в края раковины и поднимает глаза на собственное отражение. Его лицо выглядит как прежде, но альфа всё равно понимает — что-то изменилось. Быть может, ему не хватает попросту решимости признать, будто у чёрствого и жесткого наёмного убийцы тоже может быть такого рода слабость? Что Чон Чонгук, Пепел, наёмник и повстанец, словно мальчишка — желторотый юнец, не знающий жестокости их мира, — влюбился в трогательного, воздушного, но сильного и умного принца. Что, в конце концов, от ненависти до любви — всего один взмах ресниц колдовских лазурных глаз.

🥀🥀🥀

       Предпоследнее испытание, никто не знает, как оно будет представлено, в чём будет заключаться, сколько будет длиться. Чимин сам придумывает эти задания, потому нельзя даже предположить, что оно будет лёгким. Чонгук настраивает себя на успех, ведь ему нельзя выбыть никак.        Из двадцати кандидатов, которые приехали в столицу четыре месяца назад, осталось только четверо. Четверо мужчин, готовых побороться за руку и сердце Чимина, за престол и страну. Двое из них — убийцы. Один хочет оборвать жизнь омеги, а другой — спасти её. И Пепел до сих пор не может понять, кто именно из троих соперников за какую роль отвечает.        Он бросает взгляд на Ривьерру, обводит его тёмную, почти цвета горького шоколада кожу и жёсткие кудри на голове. Ривьерра — самый безобидный из всех кандидатов. Сам себе на уме, сам по себе бродит. Но чутьё наёмника твердит Чонгуку — это не он. Он… словно ребёнок. Так же наслаждается цветами, как Чимин, безрассудный, инфантильный, простой, как пять копеек. Даже вызывает удивление, как это Ривьерра выиграл бой на мечах, он и мухи не обидит, а ведь альфа старался исследовать и изучить всех оставшихся кандидатов Отбора. Ривьерра лишь стоит в фойе дворца, где их собрали, ждёт оглашения и начала состязания.        Урсу. Тихий, незаметный молодой лорд, который выглядит серым пятном на фоне великолепия замка. Каким образом он вообще дошёл до полуфинала Отбора — загадка. Иногда неприглядная внешность скрывает за собой нечто совершенно иное. Потому Чонгук не скидывает его со счетов, подозрительно оглядывая. Среди кандидатов тот, кого хотят подставить и вынудить убить Чимина или же сделать причастным к его гибели. Урсу мрачный и угрюмый. Он сутулый, неприглядный, крайне истощённый мужчина, и Чонгук понять не может, почему он таков. Насколько он помнит из отчётов и исторических хроник — Урсу один из богатейших домов Рейвена, тогда почему?        И остаётся только белобрысый павлин Миро. Этей лучится презрением к нему, стоит им пересечься взглядами. Он — основной претендент на руку Чимина, это Чон понял давненько. Регент постоянно ставит на него, следит за каждым испытанием, где участвует Этей. Тогда, быть может… Чёрт. Неужели будущий цареубийца — маркиз? А как же его явственно заметные чувства к Паку? Как же сверкающий взгляд и влюблённый вид? Чон нахмуривается, судорожно раздумывая, а после замечает, как Тэхён выходит вперёд, но Чимина так и нет поблизости.        — Сегодня оглашаю условия испытания я, — громогласно звучит приятный голос альфы, который, сверкая ониксовыми доспехами, привычным жестом складывает руки за спиной. — Страж-Хранитель Хрустального дворца и Его Высочества, наследного принца Рейвена Пак Чимина, Ким Тэхён.        Люди, собравшиеся посмотреть на испытание с балконов, где транслируется с камер происходящее, ропочут и перешёптываются. Почему в этот раз испытание проходит в таком порядке? Наёмник нахмуривается, прожигая Тэхёна взглядом. Он оставил Чимина, мать вашу, одного. Какого хрена? Но альфа, увидев взгляд Чонгука, только терпеливо моргает, словно хочет убедить его — всё в порядке, никто принцу не навредит. Да только Чону слабо верится.        — Состязание называется «Прятки», — на памяти Чонгука Тэхён впервые вообще показывает эмоции на публике, изгибая уголок губ, а после оглядывая кандидатов. — И зависит оно напрямую от того, насколько хорошо вы знаете принца.        Участники подбираются, даже Чонгук, испытывающий долю волнения, но не от того, что он может не пройти в финал Отбора, а от страха за безопасность омеги. Мало ли что взбредёт в голову регента, он ведь может и сейчас подослать любого убийцу, пока Кима нет рядом с Чимином…        — Вам нужно отыскать кронпринца, — продолжает Страж. — Он приготовил маленькие подсказки, которые поймёте только вы, по всему дворцу. На поиск Его Высочества у вас будет всего три часа. Тот, кто не сумеет отыскать принца или же найдёт его последним — покинет Отбор.        Чонгук весь напрягается. Три часа, чтобы обшарить весь чёртов Хрустальный дворец в поисках одного омеги. Лицо его каменеет, а мозг начинает судорожно работать и преполагать, куда отправиться в первую очередь.        — Время пошло, — сощурившись, Хранитель хлопает в ладоши, оповещая, что «Прятки» начинаются.