Я помогу!

      Запах медикаментов слегка пощипывал горло. Палата была залита мягким тёплым светом из окна. Рейх разлепляет веки, тут же щурясь. Слишком светло. Но впасть обратно в безмерные сновидения уже не выходило. Он огляделся. Обычная больничная палата. Но почему-то, смотря на эти белые стены, широкое окно, минимальную мебель для пациентов, немец испытывал странное чувство.       Всё казалось… Знакомым. И та небольшая трещина на потолке, и мягкое одеяло, которым он был укрыт, и весенний пейзаж за окном. Весенний? Была ведь осень! Он точно помнил проливной дождь, предзимний холод и голые ветви влажных деревьев, а там, за окном, ярко светило солнце, пели птички, цвели деревья и трава, ребятишки весело играли во дворе, где ещё не до конца исчезла слякоть. Не проспал же он всю зиму… Или проспал?       Пока ариец находился в недоумении, пытаясь разглядеть признаки осени за окном, в палату кто-то зашёл. Нацист посмотрел на гостя. Союз. Рейх растерялся ещё больше. Он не знал, как вести себя после того, что сделал, вряд ли коммунист был рад узнать, что его возлюбленный сбежал из дома, ушёл чёрт знает куда и наглотался там каких-то таблеток. Но, к удивлению немца, лицо русского не выражало злости, недовольства, печали или ещё чего-то подходящего под ситуацию. В его взгляде читались любопытство и лёгкая усмешка. Он всё вглядывался в больного, пытаясь что-то разглядеть в нём. Такое поведение ещё более вогнало нациста в ступор. Да что вообще произошло?! — Расскажешь, что случилось? — Союз стоял у входа, сложив руки на груди. — Ч… Что? — Всё, что смог произнести ариец. Но, немного придя в себя, он более уверенно дополнил: — Что тебе рассказать? — Ну что-что? Про травму!       Рейх в растерянности поглядел на ничего не понимающего гостя, потом на весну за окном и на свои ноги… Он ведь не вернулся в самое начало? А ведь всё указывало именно на это. Неужели все эти месяца, отношения с Союзом и исцеление нерабочих ног — всё это просто сон? Всё заново? И совсем иначе?       Руки зашлись в мелкой дрожи. Он ведь хотел, чтоб у Союза не было той отвратной жизни с ним. Тогда почему так горько осознавать, что этого и не было? Есть шанс исправиться, но их история может и не прийти к отношениям…       Это был только сон, в реалии всё будет по-другому! Вдруг коммунист не будет так же заботлив и терпелив, а может, вообще не решит наниматься сиделкой?! А травма? Она излечима? Или такое только во снах и бывает? Нет-нет… А где границы сна?! Может, и войны не было? А может, он не из-за ног здесь?       Немец подскочил с кровати, пытаясь встать на ноги, но в тот же момент падая на пол. «Совсем свихнулся?!» — слышится возглас Союза, пытавшегося уложить арийца обратно в кровать. Нацист лишь отталкивает его. Тут же пытается подняться, но всё тщетно. Он даже на коленях устоять не в силах!       Предприняв ещё пару попыток, он обессилено садится на полу, закрывая лицо руками. Всё снова! Снова возня с коляской, снова тренировки, снова почти год сидяче-лежачей жизни, снова невозможность самостоятельно передвигаться из-за неудобных пандусов и просто бордюров, лестниц и иных препятствий. Снова ненависть к самому себе, только теперь его разум любезно напомнил, какая он всё-таки мразь, а значит, причиной отвращения к себе станет не только травма.       Непонятно, сколько он так просидел. Очнулся немец только тогда, когда осознал, что слышит голоса. Несколько голосов вокруг говорили всё чётче. И, несмотря на желание закрыть уши, дабы побыть в тишине, он продолжал выслушиваться. «Пап, хватит, пожалуйста! Иди поешь. Ему твои страдания ни к чему!», «Я сказал — нет», «Будьте тише, пожалуйста…».       Снова пробуждение. Он лежит в постели в медицинской палате. Очередной сон? Или на этот раз нет? Помимо него в помещении были ещё люди. Рейх ощущал на себе тяжёлый взгляд, хотя сам ещё не мог разглядеть гостей из-за замыленного взгляда и яркого света. — Я схожу за врачом, — судя по голосу, Россия вышел из палаты.       Нечёткость во взгляде отступила. Германия находился неподалёку, вглядываясь в лицо отца в попытке определить его состояние. Союз сидел рядом молча. Даже посмотреть на него теперь стыдно…       Но Союз облегчил пробуждение немца. Он встал, кивнул Германии, сказал пару фраз и вышел из палаты. Германия же обеспокоенно косился то на дверь, то на отца. В конце концов, он не выдержал и присел рядом с отцом, беря того за руку. — Ты нас напугал, — его голос заметно подрагивал. — Прости… — Рейх едва смог шевельнуть губами, отчего жалкое слово было произнесено тихим и неразличимым шёпотом. Но Германия всё слышал. — Ты в порядке? Ничего не болит? — его слова казались Рею непозволительно пустыми и сухими. Словно сын обижен и задаёт вопросы из чистого приличия. — Да, — старший смотрел в потолок, уже заслышав приближающиеся шаги. — Это тебе от неё… — Гера протянул ему небольшой конверт и положил рядом на тумбу, — она тебе писала письма. Это единственное, что сохранилось. — Здравствуйте, нужно обследовать пациента. Могу попросить Вас покинуть палату? — врач вещал монотонным голосом, а прямо за ним шла на вид совсем молодая девушка, что что-то серьёзно записывала на бумажном планшете. — Да, конечно.

***

— Вы ведь понимаете, что тренировки придётся остановить? — врач неловко поправил рукав халата. — Ваш организм слаб, и не факт, что он вынесет даже минимальное напряжение. Скорее всего, Вам придётся вновь воспользоваться инвалидной коляской. — … — Рейх молча кивал, не поднимая своей головы. Он пытался осознать масштаб последствий. Ему было страшно взглянуть в глаза хоть кого-нибудь. Но ещё тяжелее было из-за осадка от всех воспоминаний, что буквально сбили его с толку своим резким появлением.       Он просто не знал, что делать, если ты буквально потерялся в мире. Голова была забита всем и ничем одновременно. В теле ощущалась совсем неприятная слабость, которая лишь сильнее давила на расшатанные нервы. Он кивал через раз, да и вникал в слова доктора примерно также — через раз. Ему хотелось просто накрыться одеялом и попытаться — хотя бы попытаться — привести мысли в минимальный порядок, но он понимал, что никто не даст ему время для тайм-аута. — Сколько… Сколько я спал? — тихо поинтересовался Рей. Он вспомнил своё последнее воспоминание, где проснулся той же самой ранней весной. Это ведь был сон? — Вы пробыли в коме всего три дня. Вам сравнительно повезло. Обычно при такой передозировке люди не просыпаются почти месяц, если в-выживают, — врач говорил спокойно, но с ноткой дрожи в голосе, что ярко проявилась под конец. Рейх на это не особо обратил внимание, лишь тихо «угукнув». А вот бедного терапевта умудрились запугать аж несколько стран, пообещав убить самой мучительной смертью, если что пойдёт не так.       А «не так» уже шло. Пациент всё больше горбился, молчал и всячески уходил от реальности. Он пообещал воплощениям за дверью, что больной будет, как минимум, в хорошем расположении духа, но сама атмосфера была против. Напрягающее молчание и темнеющее небо за окном вгоняло палату во мрак.       И в правду. За стенами больницы была отвратительная погода, которая только больше давила на всех, кто даже мимолётно выглядывал в окно. Свинцовые тучи, тёмное и облачное небо, моросящий дождь с неприятным холодком, что пробирал своей тоской до самых костей. Повсюду слякоть, грязь, пока что маленькие лужи, серые дома, пустые улицы… И всё это так неприятно отдавалось в душе, что хотелось взять сигарету и затянуться самой долгой и глубокой затяжкой, выпуская вместе с белёсым паром и неприятно режущий нос дым.       В одну секунду где-то за дверью послышались быстрые шаги, громкие крики и невнятный гул. За считанные полминуты в комнату ворвалась женщина. Её волосы были аккуратно собраны в пучок, а украшение канзаши ярко блеснуло своими маленькими камнями. Её одежда так и говорила, что настроение хозяйки очень неприятное, но с большим запалом то ли простой энергии, то ли праведного гнева. — Умереть вздумал, ничтожество? — пророкотала вошедшая, с упрямством начав двигаться на лежачего больного. Тот мимолётно взглянул на женщину и тут же отвернул голову, как бы показывая, что не намерен говорить прямо сейчас. Подойдя, она взяла его за ворот больничной рубахи и стала едва не шипеть ему уже в самое лицо. — Совсем зажрался в край? Пропадаешь невесть куда почти на 80 лет, не присылаешь ни письма, ни весточки, а потом мне через левых людей передают, что Третий Рейх при смерти!       Этот голос, эта манера речи… Японская Империя была, как и всегда, прямолинейна, как танк. Никогда не увиливает и говорит всё в лоб. — Мне… — Тебе-тебе, козёл! Ты ещё скажи, что- — はは! Перестань немедленно! — в палату ворвалась запыхавшаяся Япония. На фоне мелькнул Россия, который отодвинул девушку и бросился к старшей японке. — Товарищ ЯИ, прошу перестать угрожать больному, — голос Союза сквозил русской сталью, пока его сын на пару с Германией пытались отодрать Империю от Рейха, который даже не сопротивлялся. — Тц… Мы ещё вернёмся к этому диалогу, Рейх, — она зло глянула на немца, но тот даже взгляда не оторвал от больничного пола. Её это уже начало выводить, поэтому она ещё раз позвала старого союзника, однако вновь, будто со стеной говорила. — Да что такого интересного на полу, Рейх?! Я с тобой вообще-то разговариваю. Или теперь вся твоя фюрерская гордость растворилась в небытие? А? — Японская Империя, давайте выйдем в коридор, а его… — Россия пытался сохранять крупицы дипломатии. Он обращался к злой, как сама бестия, ЯИ и подбородком указал на нациста, прежде чем продолжить. — …Мы оставим пока одного. Он только проснулся. Да и Вам тоже будет, возможно, интересно послушать лечащего врача.       Упомянутый врач же едва не был готов самостоятельно потерять сознание, побледнев, как белый лист. Еле выдавив из себя пару слов, он попытался выпроводить скопившихся воплощений в коридор, оставляя Рея наедине с самим собой.

***

      Рейх аккуратно подцепил письмо, до этого мирно лежавшее на тумбочке. Его глаза зацепились за привычный каллиграфичный почерк, который достался ГДР от него. Старая, немного пожелтевшая бумага отдавала запахом старых книг. Рейх был почти уверен, что это письмо долгое время хранилось в книге какого-нибудь немецкого романа. Причём довольно старого романа.       Осторожно сорвав печать, немец несмело раскрыл письмо. Сложенная втрое бумага была заметно светлее конверта. От листочка тоже приятно пахло какой-то пряностью. Обычно такие же духи любила ГДР. Специально для неё Рейх отправил по почте почти ящик дорогих французских духов в начале Второй мировой войны. И именно одним из тех ароматов пахло от бумаги.

«Привет, пап. Я всё ещё скучаю по тебе. Я посылала тебе до этого множество писем, но ты никогда не присылал мне ничего в ответ. Я надеюсь, что они всё-таки дошли до тебя, а у тебя просто нет возможности ответить. Я немного приболела. Врачи говорят, что чем-то неизлечимым. Но Германия запретила им говорить точный диагноз, поэтому я не знаю, чем именно…»

Германия тоже по тебе безумно скучает. Пока тебя нет, мне помогал Герр СССР. Он не держит на тебя зла. Мы с ним как-то говорили на эту тему. Он сказал, что был невообразимо расстроен твоими действиями. Но я вижу, он скучает по чему-то своему и, возможно, по тебе.

Я тебя так давно не видела. Помнишь те французские духи? У меня всё ещё остались некоторые из них. Я думаю, что они тебе понравятся. Германия сказал, что сохранит их. Совсем скоро я полностью перестану править землями, и Германия станет самостоятельно распоряжаться всей властью. Так что смогу написать тебе о тех, что мне больше всего понравились.

Чувствую себя плохо последние дни. Слишком плохо. Не понимаю почему, но у меня начали отказывать ноги. Гера запретил мне вставать с постели. Пожалуй, мне осталось недолго. Возможно, я так и не смогу увидеть тебя снова. Просто буду. Позаботься о брате. Я чувствую, он будет сильно горевать. Не дай ему совершить глупостей. А я взамен всегда буду рядышком.

P. S. Буду ждать ответного письма…»

      Рейх давился слезами, вчитываясь в такой аккуратный почерк. И что было болезненнее — она тоже была инвалидом… Как и его мать… Как и он сам. Неужели это проклятье было должно задеть каждое поколение?!

***

      Дверь в палату тихо раскрылась и с глухим стуком закрылась. Германия, помявшись у входа, стал подходить ближе к койке. Его глаза были немного мокрыми, будто он плакал. Рейх не смотрел на него, поэтому не мог видеть этот заплаканный взгляд, напряжённые брови и сжатые губы. — Мы за тебя волновались… — начал Германия. — К тебе приходили ЯИ и ФИ. Союз с ними поругался и выдворил отсюда. Приходили Украина и Беларусь. Они пытались отговорить Союза от помощи тебе. Он поругался с ними тоже и выгнал. Он поругался с персоналом, с Россией… Он ночевал тут. Я тоже тут оставался на ночь. Россия заказывал нам еду и тоже оставался на время часов посещения. Потом уходил. Но он волновался за тебя, меня и Герр СССР. — … — Рейх молча внимал, сжимая в руках то самое письмо и никуда не глядя, кроме пустоты. — Пап… Vater… Зачем ты это сделал?       Германия поднял глаза и вгляделся в отцовские черты лица. Было видно, что тот немного напряжён и слушает внимательно. Но в остальном он не показывал своей заинтересованности. Будто и не с ним тут разговаривают. Это было тяжело. Германии было тяжело. Он ещё посидел некоторое время, дожидаясь ответа, но, так его и не услышав, вздохнул, встал, попрощался и вышел. Дверь за ним тихо прикрылась.

***

      Рейх долго думал, что же он натворил. Ему хотелось плакать, рыдать и просто рвать волосы на голове. Но ничего из эмоций не пробивалось сквозь его неимоверную усталость и отчаяние. Словно ты стоишь на руинах всего и понимаешь, что делать уже больше нечего: ничего уже вернуть нельзя, а ты сам никчёмен настолько, что что бы ты ни сделал — не даст даже минимального результата.       Он уже просто не видел смысла плакать, извиняться, унижаться, просить прощение… Единственное, чего ему хотелось, — это всё также укрыться одеялом и спрятаться от этого мира. Желательно, больше никогда и ни с кем не контактировать до конца своей жизни.       Монотонный и унылый ветер что-то выл где-то там далеко… Палата была погружена во мрак, и только слабый оконный свет с улицы освещал небольшой участок палаты. Рядом не было ровным счётом ничего. Пустые стены, пустые полы, пустой потолок. Пустой Рейх. Именно так всё выглядело для него.       Внезапно дверь вновь раскрылась. С трудом, но немец перевёл туда взгляд, встречаясь своими уставшими глазами с Союзом. Но тот просто молчал, вопреки всем мыслям и предугадываниям наци. Он стоял и смотрел на него. И этот взгляд… Рейх был готов поклясться, что от этого взгляда он хотел разрыдаться. Союз не смотрел на него, как раньше… Не было той вселенской любви, русской жизнерадости. Остались отрешённость и холодная ненависть. — «Заслужил…» — подумал нацист, но вслух ничего не сказал, продолжая эти бессмысленные гляделки.       Они так переглядывались долго. Достаточно долго, чтобы Рейх захотел съёжиться под этим напором. Не будь в нём этой апатичности, он, возможно, расплакался и бросился Союзу в ноги с искренними извинениями. Но он этого не делал. — Пойдёшь домой? — первым разорвал тишину Союз.       А Рейх почувствовал волну мурашек. Ему было непривычно слышать такой родной голос таким чужим. Словно и не он это говорит. Но что он может ему на это сказать? Верно, толком ничего. Он сам виноват, сам! Но хватит, пожалуйста, хватит смотреть на него таким взглядом!       Рейх кивнул и пододвинулся к краю кровати, намереваясь слезть, но в последний момент опомнился. Вспомнил, что упадёт. Он поднимает растерянный взгляд на Союза, а тот только пожимает плечами, мол, «Твоя заслуга». Он выходит из палаты, а наци лишь обречённо смотрит ему вслед. Это было так неправильно. Так… Так болезненно и колко. Рейх обнял свои плечи руками, как делал это Веймар, когда понял, что объятий ждать больше не от кого. Горькая усмешка пробила немца, но тут же по щеке скатилась слезинка.       Рейх отсел подальше от края постели и смотрел в пол, осознавая, какую жизнь он себе обеспечил. И хоть он и понимал, что его в любом случае жизнь ждала не самая лучшая, сейчас она ещё хуже. Это было сродни разочарования в себе. То, что Рей доселе никогда не чувствовал так остро. Обычно его поражения были не только его заслугой, и всегда можно было кого-то в них обвинить. Но сейчас… Сейчас он сам всецело виноват в случившемся.       Он едва сдерживал слёзы, когда вернулся Союз. Он катил коляску, что давало Рейху надежду. Может… Ещё можно всё исправить?