О Данте. О Беатриче

Тема: Gurude — Колыбельная китов (на всю главу)       В родной городок она приехала вечером следующего дня. Волноваться же начала, ещё сидя в такси.       Разваливающееся на ходу такси скрипело колодками и гремело на каждой кочке. За окном в закатном дымно-розовом мареве прошел ливень стеной, под которым Мия промокла до нитки. Теперь влага испарялась с тёмного глянцевого асфальта. Водитель увидел, как девушку колотило, и потому по-доброму включил печку посильнее. Мия благодарно улыбнулась. Впервые за последние дни. Из путь был свободен от машин, но зато испещрён воспоминаниями.       Вот оно дорогое кафе в центре города, куда Мию отводили каждое воскресенье после переезда. Девочке не удалось подружиться с новыми одноклассниками, ведь те с первого дня нарекли ее «глупой скобочницей». Потому что самое первое тестирование было провалено, Мия отставала на несколько тем и носила страшные брекеты на обеих челюстях. Сначала она плакала и зажималась. Порой дети злее любого взрослого и опаснее, потому что не понимают что делают. Им не объяснить. И обрушивается их гнев на всяк мимо проходящего. Тогда у тебя два выхода: или найти поддержку у взрослых, или найти опору в себе, если с первым вариантом сложится неудачно. Мия потупила по-своему. Нашлись еще две девочки, которых не принимало малолетнее и низкорослое злое общество. С ними Мия нашла общий язык в момент. Окрепла, нашла в себе силы отстаивать себя и новых друзей. А когда сидела от отбывала наказание за очередную драку, обаяла и местного верзилу, которого ненавидели лишь за внешний вид и слегка квадратную голову.       А вот и та самая пресловутая школа, в которой Мия училась выживать. Здесь она расцвела, и из гадкого утенка превратилась в очень красивого юного лебедя. В пятнадцать лет Мия сильно выросла, и стала на голову выше остальных. Высокая, тонкая, с изящной шеей и хрупкими запястьями, она выделялась. Она влекла удивительной красотой ясного неба и острым умом, но, как всегда то и бывает, придумала себе, что именно в капитана школы по регби ей необходимо влюбиться. Точнее… конечно же она себе ничего не придумала, и ни во что себя не заставила поверить. Это произошло случайно, но до бестолковости банально. Мия влюбилась в его доброе к ней сердце, а он в ее упругую задницу. Девичье сердце отказывалось замечать, что возлюбленный был груб, хамовит, дерзок и горяч. Как и любой парнишка восемнадцати лет. Слишком самовлюбленный. Слишком эгоистичный. Но Мие нравилось признание его друзей. Мие нравилось смотреть на других чуть более надменно, чем то разрешалось. Ей было необходимо, чтобы ее заметили. Но Мие не нравилось, как Джейкоб хватал ее за грудь, смеясь. Не нравилась, когда он говорил только о себе. Мие не понравился их первый раз в туалете чьего-то дома во время вечеринки. Грубо, больно и слишком пьяно. Но на то она и молодость, чтобы совершать ошибки, да? Мия встречалась с Джейкобом еще несколько недель. Ей хотелось, чтобы её любили. И пусть мама предупреждала, что хорошим это не кончится. И пусть Мия почти залетела, потому что дружок снял презерватив. И пусть Мия была глубоко несчастна. Дома она ничего никому не рассказала — о таком ей рассказать непозволительно. Мама не сможет утаить от отца, а тот в свою очередь не встанет на сторону дочери. Больше слов — больше проблем.       И вот, когда остался все один поворот направо, тонкие ладони слегка вспотели. Мия приехала домой… Как же долго она избегала возвращения. Если честно, хотелось умчать обратно и сейчас, но она должна. У нее же новая жизнь, да? Без Виктора, без себя прошлой. Но Мия не сможет шагнуть в нее без опаски — позади зияют огромные чёрные дыры в сердце. Их нужно закрыть. Залатать. Чтобы в них не утекала вся радость.       Перехватив переноску с бесперестанно мяукающим котом, Мия, словно в бой, двинулась к двери. Схватить и скрутить оборотня, придавить волю могущественного вампира куда проще, чем вернуться домой. Мия хотела бы снова сбежать в приключение, но не попадаться на глаза отцу. Не услышать снова шипение кастрюли на плите. Не проснуться утром от бабушкиного глухого крика.       Девушка подошла к оградке. Нащупав с внутренней стороны калитки крючок, вдетый в ненадежную петельку, и отворила ее. Слегка поржавевшие петли тихо скрипнули, приветствуя члена большой семьи. Внутри растеклось давно забытое тепло — ничего не изменилось. Та же калитка, только отныне белая — наверное мама покрасила. Тот же гном, слепленный и расписанный детскими ладошками десять или одиннадцать лет назад. Старый, но бодрый страж крыльца, что прятался под кустом пышной гортензии. Скрипела и каждая ступень под подошвами белоносых кед. На крыльце грустило одинокое плетёное кресло, на котором бабуля всегда сидела и дышала воздухом, здороваясь почти с каждым нечастым прохожим.       Мия занесла свой маленький кулачок, чтобы постучать в белоснежную дверь, но та распахнулось. Тепло дома согрело кожу щек. Нос тут же учуял ароматы свиного рулета, запеченного батата и перченой кукурузы с маслом. Румяное круглое лицо с неглубокими лучиками улыбающихся морщин засветилось счастьем при виде дочери.       — Мия! Дорогая моя!       В носу тут же защипало, а глаза увлажнились. Мия осторожно поставила переноску с Томасом на пол. И буквально взорвалась в объятиях мамы. Стоило причитающей женщине прижать дочь к себе, стоило Мие зарыться носом в копну медовых, как у неё самой, волос, стоило сердцу прижаться к сердцу, чтобы горячие слёзы боли и тягости разлуки с самым родным человеком на земле снова потекли по впалым щекам. Мия стояла и плакала, повиснув на шее, а Шейла лишь приговаривала какие-то милости, на которые способны только мамы.       Мия не знала, из-за чего она плакала больше. От тоски ли, от того, что снова не одна, от безусловного принятия или просто от усталости. Но она плакала, и плакала. Пока слёзы не кончились, пока не подбежала малышка Молли и пока глаза не заболели.       — Мия плиехала! Мия плиехала!       Детские объятия, обхватившие колени, чуть не повалили девушку на пол. Почти выбитая из равновесия, Мия хохотнунула, ища младшую сестричку точно где-то внизу.       — Молли, сладкая, подожди, тише, я же сейчас упаду. Иди-ка сюда! Ух, как сильно ты подросла!..       Мия зажмурилась и уже громко расхохоталась, когда девочка, точно птичка, начала клевать поцелуями лицо. Подхватив малышку поудобнее, она вошла в дом. Под подошвой кроссовка скрипнула, как и прежде, дубовая доска. Но Молли вырвалась и умчала досматривать мультики, а мама обогнала дочерей с кошачьей переноской и спряталась на кухне. Мия осталась одна. Ничего не изменилось, всё осталось точно таким, каким Мия дом помнила. Всё те же обои на стенах и белые панели. Всё то же непонятное, миллион раз закрашенное пятно в дальнем углу потолка. Фотографии маленькой Мии, Молли на стеках. Свадебная фотография родителей с едва ли не выцветшей датой в углу.       «Апрель 26, 1996. Андре и Шейла Бушар. Счастливых и долгих лет вместе!»       Мия улыбнулась от счастья, источаемого фотографией. От улыбок, от юности. Мия сейчас тоже двадцать один год, как и маме. А отец всего на четыре года старше. Коснувшись припыленной рамы кончиками пальцев, Мия двинулась дальше по коридору. Зашла к бабуле, но у неё в тот момент была медсестра, поговорить не удалось, лишь поздороваться и поцеловать старушку в мягкую, слегка прохладную, щёку. Тихо прикрыв за собой дверь, Мия встала у лестницы, что вела на второй этаж. Молли была вся увлечена нервным котом, который спрятался куда-то далеко от звонкого смеха пятилетки. Вернувшаяся домой девушка не знала куда себя деть, не могла найти себе места. Лопаток коснулась мягкая ладонь матери, и Мия оглянулась.       — А отец.?       — Андре сейчас в своём кабинете, ему срочно необходимо дописать диссертацию. — Шейла хмуро подняла вверх к второму этажу, где должен был быть кабинет супруга. Но, деловито покачав головой, заглянула горячо любимой старшей дочери в глаза в поисках понимания и прощения. — Папа обещал обязательно спуститься к ужину, а ты пока иди в свою комнату, ладно?       Мия кивнула:       — Хорошо. Всё та же вторая дверь справа?       — Да, Мия. Никто ничего не менял после того, как ты уехала.       Девушка опустила глаза в пол. Дёрнув уголком губ, подхватила рюкзак, оставленный в коридоре, и поднялась к себе. На втором этаже было тихо, вампирский слух смог различить только торопливое шуршание клавиатуры под отцовскими пальцами. Мия хотела постучать, зайти к нему. Но, занеся свой кулачок, так и не решилась. Прошла дальше к себе. Со скрипом отворилась дверь.       Права была мама — ничего не изменилось, даже плакаты со стен никто не снял. Джесси Джеймс Рутерфорд всё также ослепительно улыбался Мие в белоснежной шубе от Chanel. Но комната уже давно не была её спальней. Призраки прошлого и образы воспалённого виноватого сознания поселились здесь, вытесняя, выгораживая, выталкивая. Весь ужас снова пронёсся перед глазами. Мия снова вернулась в тот злополучный вечер, когда до хрипа и брызг слюны кричала в лицо отцу «ненавижу». Когда он в первый и последний раз ударил её, сам того испугавшись. Даже сейчас щека щипала и горела от оглушающего удара.       Сморгнув наваждение, Мия пересилила себя и двинулась дальше. Рюкзачок поселился в изножии кровати и стал дожидаться девушку. Мия прошлась по большому кругу своего детства и отрочества. Тонкие пальцы пробежались по фигуркам на полках шкафа, по склеенным и переплетённым корешкам книг. «Алхимик», осторожно кем-то склеенный — наверное мама постаралась, всё же — отдыхал на полке поперёк всем остальным. Грудь тяжело поднялась и медленно опустилась. Шейлу Мия подвела больше всех остальных. Девушка разбила материнское сердце, когда пропала на два дня. Когда после ссоры с отцом швырнула подаренную книгу в стену со всей накопленной злобой и обидой, когда подхватила свой боевой рюкзачок и выбежала из дома. Когда подхватывала попутку за попуткой. Когда жевала дешёвые бургеры в призаправочных забегаловках, а расплачивалась мытьём посуды. Когда не брала трубку два дня. Когда на третий заявила, что она не вернётся, ведь Мия в Нью-Йорке. Когда перестала отказываться вернуться домой и когда перестала отвечать на звонки. Когда так и не смогла за эти года найти в себе силы позвонить первой. Когда лишь слала СМС с вопросом, получила ли Шейла деньги.       Мия взяла старый и тонкий сборник произведений. Выцвевшая надпись смотрела на неё в упор. Осторожно раскрыв где-то по центру, Мия вдохнула старый запах. Запах собственных ориентиров, мечт и желаний. С тихим шелестом Мия принялась переворачивать страницу за страницей, рассматривая по диагонали строки. А ведь когда-то она оставляла собственные пометки на полях и подчёркивала важное…       «В своих странствиях он всегда предпочитал следовать по неизведанному пути… Мир огромен и неисчерпаем, и стоило Сантьяго хоть ненадолго предоставить овцам самим выбирать дорогу, на ней непременно встречалось что-нибудь интересное»       Улыбка нежной лентой легла на розовые губы. Не зря Мия так сильно любила эту книгу — главного героя словно с неё срисовали. Хотелось сесть на кровать и снова утонуть в чтении, но времени свободного не было. Нужно спуститься вниз и помочь маме с ужином. Захлопнув «Ахимика», Мия суетливо убрала книгу в рюкзак и поспешила спуститься вниз.       А внизу царило волшебство. Неперестанно болтал чепуху в углу столовой крохотный телевизор. Бабуля уже сидела в своём инвалидном кресле и что-то рассказывала болтающей ногами младшей внучке о фасоли, а мама, носилась по кухне и толкла пюре из батата, поспевая следить за рулетом в духовке, отгонять Томаса и вносить реплики в беседу поколений, то и дело выглядывая из арки. Мие поручили приготовить салат из помидоров и печёных болгарских перцев. Она послушно встала рядом с мамой и принялась за дело. Она дробила грецкие орехи, когда услышала его голос.       — Привет, дочка.       Мия обернулась и нервно закусила губу, смотря на отца снизу вверх.       — Привет… пап…       Андре бьл очень рослым темноволосым мужчиной. С острым подбородком, слегка раскосыми хитрыми глазами и опущенными вниз уголками губ. По предплечьям девушки побежали мурашки — они с Виктором были слишком похожи. Чёрт…       Мистер Бушар совершенно спокойно вернулся в столовую и сел на свое законное место во главе стола. Мия сглотнула. Но тут же приободрилась, когда мама подмигнула ей, вынося главное блюдо. За трапезой Мия скорее слушала, нежели говорила. Она только старалась понять все семейные шутки, только узнавала новости. И когда темы иссякли, постаралась начать новую.       — Кхм, пап?       — Слушаю. — Андре отложил приборы и прямо посмотрел на дочь.       — Мама сказала, что вы уволился из школы и перешёл преподавать в университет. Там лучше, или со взрослыми студентами также сложно, как и с детьми?       Мужчина внимательно посмотрел на дочь, что сидела точно напротив, вгляделся в неё. И увидел. То, как она всё ещё зажата. Так моляще смотрит на него, хотя вина только на нём. Это же он не справился. Это он пережал. Передавил. Но лишь потому, что любит безгранично… Андре непринужденно сделал глоток вина дал полноразмерный ответ:       — На самом деле, одинаково. Что в школе, что в университете есть те, кому интересно, а кому плевать хотелось на любое полезное и нужное. Ты для чего в школу ходила?       Мия потупилась, посмотрев по сторонам на маму и бабушку. Но не найдя подсказок, неуверенно ответила:       — Чтобы получать знания…       — А ещё? Лично ты?       — Заняться тем, что мне нравится.       — Правильно. Тебе нравилось, ты всегда стремилась к знаниям. А кто-то пускал самолетики и разрисовывал парту.       — Возможно, сегодня он выдающийся художник.       — Непонятый гений? Премноговероятно. Я тебя тоже понял не сразу, хоть ты и моя дочь.       Мия затихла, смотря на отца, не моргая. Андре, вздохнув, продолжил:       — У тебя всегда был свой путь, по которому ты шла. И всегда была голова на плечах, чтобы не навредить себе намеренно. Просто порой я сужу по себе, потому что прожил всяко больше. На тот момент мне казалось, что если ты будешь рядом, по крайней мере в одном со мной городе, ты будешь в безопасности. Если ты устроишься на стабильную работу, ты не будешь жить в нужде. Я просто хотел, чтобы ты была счастлива. Но ты добилась всего по-своему. И пусть будет так. Мия, прости меня за то, что не доверял тебе. Я горжусь тобой.       За столом стояла тишина. Напротив и по обе руки на Мию смотрели четыре пары глаз, ожидая реакции. Видимо, всего было слишком много. Дома, вкусной еды, семьи, принятия и прощения. Искупления. Обретения давно утерянного, но искомого. Мия расплакалась, спрятав лицо в ладонях. И, кажется, её утешали все, и мама смеялась. И только обняв подошедшего отца за живот, Мия смогла успокоиться. Мужчина утёр её влажный нос платком и поцеловал в лоб. Как же Мия скучала по его улыбке…       — И ты меня прости, пожалуйста! Мам, и ты… Бабуля, я так виновата перед всеми Вами…       Поблагодарив жену за замечательный ужин, поцеловал Шейлу в щёку и, подхватив Молли на руки, Андре унёс младшую дочь наверх — ей давно пора спать. Мия же помогла бабуле. Отвезла пожилую женщину в её комнатку на первом этаже и помогла лечь в кровать. Вернувшись на кухню, отняла у мамы шанс вымыть посуду.       Когда на плите вскипел чайник, Шейла заварила байховый чёрный и разлила по чашкам. Как только мама и дочь разместились в крохотной гостинной у такого же крохотного камина, всё чувствующая женщина посмотрела на дочь.       — Что случилось, Мия?       — О чём ты? — нарочито бодро улыбнулась девушка, скрывая.       — Дорогая моя девочка, — Шейла наклонила голову к плечу и убрала выбившуюся прядь у виска дочери за ухо, — ты можешь меня не бояться. Я же твоя мама, и всегда буду на твоей стороне. Со мной ты можешь поделиться самым болючим. Захочешь совет — я тебе его дам. Не нужен — просто выслушаю и забуду.       Мия увела глаза вниз, посмотрела на своё отражение в чашке и отставила её на столик. Осторожно легла матери на колени. Шейла осторожно коснулась мягких волос.       — У меня есть… был. Был молодой человек. У меня был мужчина, лучший из всех, кого я встречала. Я переехала к нему полтора месяца назад, и мы жили душа в душу. Он ценил меня, уважал. Баловал. Никогда не обманывал. Я поверила, что особенная для него… Я любила и люблю до сих пор. Но всё разбилось из-за его сути и природы. Он открылся мне совершенно другим человеком. Я люблю. И злюсь. Очень сильно злюсь на него, потому что он бросил меня…       — Милая моя девочка, Мия…       — Мам, пожалуйста… Ничего не говори, ладно? Прости, но ты… Ты не сможешь мне дать совета, потому что я… я не могу быть с тобой честной до конца… Это не моя тайна, а его… Поэтому прошу, давай просто помолчим, ладно?       — Хорошо, моя родная. Хорошо.       Так мать и дочь, два самых родных человека на это планете, и остались сидеть на диване перед потрескивающим камином в полуночи, пока за окном выл ветер и лил стеной дождь.       Пока один истощённый мужчина цеплялся за собственное сознание, думая только о ней. Виктор приехал к Ноэлю сразу после того, как оставил Мию. Его отец был единственным, кому вампир мог доверять. Первые несколько дней проплыли, словно в бреду. Виктора трясло и ломало. Хотелось крови и много, хотелось убивать, рвать и уничтожать. Монстр внутри него прорывал себе путь наружу, натягивая кожу. По крайней мере, Виктору так казалось. Его от боли бросало то в жар, то в холод, а голод мучал нутро. Вампир несколько в запертом подвале пытался разорвать кожу ногтями на проступивших рёбрах, чтобы избавиться от болей. Но плоды больного сознания иногда терзали её голосом. «Монстр! Убийца! Чудовище!» — вторила Мия снова, снова и снова. Однажды она пришла к нему с уже гнилым трупом на руках. Грязным от могильной земли, липким. Опарыши спадали на пол. Виктор вскочил на трясущиеся ноги и попятился, пока не наткнулся спиной о каменную стену.       — Я же закопал его! — дико крикнул вампир в пустоту.       — Да, попытался спрятать, — кивнула головой Мия, соглашаясь. Она наступала, — но забыть ты не сможешь никогда. Ты себе не простишь этого, Виктор. Никогда не простишь.       — Не прощу! Не смогу…       — И я не прощу.       На пятый день Ноэль отыскал своего сына, загнанного в угол. Маленького. Истощённого. Измученного, в полубессознательном состоянии. Помог ему встать, подняться наверх и принять ванну. Виктор едва стоял на ногах, когда старый вампир протянул ему пузырек с вербеной. Ван Арт упал на кровать и провалился в сон мертвеца. И вот сегодня Виктор уже как два дня пьет донорскую кровь, не выходя из комнаты. В рубиновых зрачках нет признаков прошлой жизни. А в мыслях лишь она…       …В ту жаркую летнюю ночь он снова не ночевал дома. В то душное от сырости утро колеса его машины зашуршали о гравий подле дома в половину четвёртого. В тот миг он определённо стал крохотным и в то же время всесильным мотыльком, что летел на особый свет Её души. Мия снова пронеслась фурией по всему дому. Мия снова нигде не выключила свет и не задёрнула шторы, превратив бетонную коробку в настоящий маяк, горящий тёплым светом ламп посреди чернющего леса.       Виктор незаметно для себя заинтересованно улыбнулся, выйдя из машины, ещё на улице вычленив среди пения птиц глухое инди. С каждым шагом мелодичные строчки становились всё более чёткими и узнаваемыми, а буквы выстраивались в послушный ряд слов и предложений. Пропахнувший дорогим табаком и двусолодовым виски, излюбившимся Вуду и его свите, пиджак остался висеть на плечиках в прихожей. В помещении звук танцевал с почему-то разгулявшимся пульсом. Шаг, второй, третий. Порог кухни Виктор пересёк под точное «потому что я мог бы быть твоим единственным».       Заметно похудевшая, уставшая, но не сломленная. Более жилистая, тонкая и полупрозрачная. С синяками под глазами, с острыми коленками и более выраженными костяшками пальцев. С забавным пружинящим от малейшего движения растрёпанным пучком на макушке. В безразмерной футболке, свисающей теперь уже тряпичным мешком с острых плеч. Виктор знал, что Мия заметила его — их взгляды пересеклись ещё пять минут назад, когда девушка интуитивно выглянула в окно. Теперь же вампиру ничего не оставалось, как стоять в дверном проёме, подперев дверную лутку, и следить за незатейливым, но определённо счастливым танцем. Ритмичными покачивающимися бёдрами в такт музыке и ловким движением тонкой кисти, переворачивающей очередной блинчик.       В голубых глазах было счастье. В голубых глазах были задор и игривость. И ни капли сна. Не зная всех подробностей, Виктор и подумать не смог бы, что на эту прекрасную девушку ещё вчера было совершено очередное покушение. Прихватив одну ягодку, Мия сделала один танцующий шаг навстречу. Виктор уже приоткрыл рот, намереваясь угоститься лакомством, только неожиданно ароматная малина, уже коснувшаяся его губ, резко исчезла, скрывшись под довольное хихиканье за девичьей щекой.       Заметив недоумённую обманутость в охристых радужках напротив, Мия, проглотив ягоду, задорно расхохоталась, обнимая бессмертного за шею. Виктору казалось, что пухлые губы намного слаще и желаннее какой-то там красной ягоды. Что от наблюдения за горячим румянцем от крепкого и терпкого, словно неспелый крыжовник, поцелуя, удовольствия в разы больше. Что и от её смелых глаз, играющих акцентом на фоне смущения, в мыслях взрывается приятная кислинка.       — Хулиганишь? — И, оставив без ответа первый вопрос, Виктор задал второй, убрав прилившую к уголку рта белокурую прядь: — Почему не спишь? Кошмары?       — Не то, чтобы… Но без тебя не спится… Совсем…       Возможно, Виктору не стоило думать о Мии постоянно. Возможно, ему всё же стоит её забыть. Но именно любовь к ней делает его человеком. Память о ней и о нём самом. Кем он может быть. Память о лучшем.       Вошедший после тихого стука Артур увидел друга сидящим возле открытого панорамного окна на полу. Виктор не был похож на себя. Тонкий, прозрачный, с очень острыми выпирающими скулами и чернющими кругами под глазами. Но Артур был другом восхищён — Виктор давно мог сбежать, но был здесь. В комнате. Старался выбраться из собственного ада, в который попал снова. Держится лишь благодаря силе воли и невообразимому желанию жить. Это не может не восхищать.       Артур остановился в центре. Виктор поднял на него глаза.       — Как она?       Но друг не ответил.       — Артур, я спросил тебя. Как Мия? Она в порялке.       — Виктор, тебе не следует…       Но тут случилось то, чего Артур по своей наивности не ожидал. Виктор подорвался с места и подлетел к нему. Хватил за лацканы пиджака и хорошенько дёрнул на себя до треска ткани.       — Скажи! Скажи о ней хоть что-нибудь, Артур!       Раздался хлопок. От пощёчины Артура Виктор сломался марионеткой. Из разбитых носа и губы на пол капала кровь. Его плечи опущены. Голова повисла. Ван Арт покорно затих.       — Я поставил флакон с вербеной на тумбу у кровати. Советую выпить залпом и забыться в кровати.       Похлопав друга по плечу, вампир наклонился к другу и шепнул на самое ухо:       — Ты всё делаешь правильно, друг мой. Ты молодец.       — Спасибо, — едва слышно, не поднимая головы, ответил Виктор.       Кивнув, Артур вышел в коридор.

***

      От нежных поглаживаний по голове Мия почти задремала. Но она держалась, чтобы не уснуть, и смотрела в на огонь. Тяжело вздохнула.       — Я думала, ты спишь, — призналась Шейла, от чего Мия изумилась и осторожно привстала с материнских колен.       — Правда? Ты была готова просидеть так со мной всю ночь?       — Ты устала.       — Ты тоже! Который час?       — Половина второго.       Мия поджала губы:       — Прости, что задержала. Я не подумала.       — Да ладно. У меня к тебе предложение. Ты же не брала пока билет обратно?       — Нет, система не дала почему-то…       — Значит, это судьба — остаться у нас еще на денёчек. А давай-ка сходим всей семьёй завтра на воскресную службу в церковь? Ты любила воскресные походы в церковь, я помню. И в Бога ты верила тоже. Помню, как ты совсем крошкой пела в хоре. Только бросила потом, разонравилось быстро.       Мия неловко усмехнулась.       — Понимаешь, мам… С тех пор многое изменилось… Я, мои ориентиры, вероисповедание…       — Ты стала атеисткой?! — искреннее изумилась женщина. — Вот это новости!       — Во-первых, это сугубо моё дело, — нахмурилась Мия и встала с дивана, прошлась по комнате. Убрала чашки обратно на поднос. — А во-вторых, не атеисткой, а сомневающейся. Если коротко, я перестала верить в церковь. Слишком много «но».       — Тогда посмотри на это мероприятие иначе. Просто совместное времяпровождение с семьёй. Мы не виделись несколько лет. И ещё столько же возможно не увидимся…       — Не говори так! — вспыхнула Мия и добавила уже потом чуть мягче: — Пожалуйста, не надо… Этот кошмар больше не повторится…       — Хорошо. А по поводу службы…       — У меня нет платья… Я не брала ничего с собой…       — Это не беда. Уверена, что ты найдешь что-нибудь в моём гардеробе. Тем более, тебе всегда нравились мои вещи. Да, Мия?       — Ну мам! — хохотнула девушка из кухни, поставив поднос на мойку раковины. — Ты же сама мне куртку отдала!

***

      Крохотная церквушка Святой Агнессы всегда у Мии вызывала чувство некого умиления, нежели любви к Всевышнему. Людей внутри было всё ещё совсем немного, прихожане только-только собирались послушать Святого отца.       Семья Бушар сидела на пятом ряду. От скуки Мия принялась рассматривать убранство. Белоснежные каменные своды стен уходили высокими арками далеко вверх, лавка следовала за аркой, и только золотой алтарь с повешенным Иисусом играли в лучах витражей полуденного солнца. Мия задержала на нём взгляд и вдохнула. Отец сидел рядом и читал что-то в телефоне — стареньком айфоне, на котором дай Бог что-то получится углядеть. Мия поймала себя на слове и хохотнула, прикрыв рот ладошкой — странный каламбур, учитывая, что сидит девушка в церкви. И тут же сделала пометку в заметках собственного:       «Подарить папе на Рождество новый телефон»       Глянув и спохватившись, Шейла разулыбалась и распрощавшись со Святым отцом, суетно прилетела на место. И тут же цыкнула на всех, что бы что дочь, что отец — все убрали телефоны. Мия и Андре синхронно закатили глаза. Когда священник вышел на пьедестал, затихли все прихожане — началась воскресная служба. Мия старалась слушать монотонный добрый голос, призывающего пустить в свою жизнь Иисуса, любить его, потому что он любит нас. Но надолго Мию не хватило. Она всё ещё сомневалась в жизнь после смерти, особенно сейчас, когда смерть следует за ней по пятам. Когда Мие удалось уйти от неё, от Суда Божьего.

«Salve, Regina, Mater misericordiae, vita, dulcedo, et spes nostra, salve. ad te clamamus exsules filii Evae, ad te suspiramus, gementes et flentes in hac lacrimarum valle. Eia, ergo, advocata nostra, illos tuos misericordes oculos ad nos converte; et Iesum, benedictum fructum ventris tui, nobis post hoc exsilium ostende. O clemens, O pia, O dulcis Virgo Maria»

      Именно здесь и сейчас, когда прихожане встали и, уткнувшись в своим тоненькие песенники, принялись восхвалять Деву Марию, «взывая и вздыхая в сей долине слез», Мия подумала о нём. Она почувствовала, что обида и злость исчезли из её сердца. Она больше не ждёт и не жалеет себя. Потому что она любит, и любит очень сильно, чтобы душа за Виктора не болела. Она надеялась, что Господь поймет и не станет наказывать её за отклонение и неповиновение системе, если она помолится, попросит не о собственном прощении, а о той душе, кому благодать нужна чуть больше. Прикрыв глаза, Мия обратилась к тому, о ком не думала в последнее время почти никогда:       «О, Господь. Взываю и прошу услышать меня, потому что только с Тобой я могу быть честной. Только ты был всё это время моим судьей и свидетелем всех злодеяний. Прошу, прости меня, за то, что отвернулась от тебя однажды. Но ты единственный, кто у меня есть. С кем я могу быть честной. С кем я могу быть собой и кто не отвернётся от меня. Знаю, звучу эгоистично и обращаюсь к тебе только тогда, когда нужна помощь… Знаю, что мои руки в крови и, возможно, просить я уже давно не имею права, ровным счётом также, как и находиться здесь. Но, молю… Услышь меня… Помоги сыну своему, Виктору… Он примерный католик, который… Он добрый, честный, помогает слабым и вынес уже все возможные уроки. Но сейчас ему нужна помощь… Он потерян, он нуждается в тебе, как никогда. Молю, Господь… Пожалуйста… Помоги ему! Помоги ему сохранить душу… Пожалуйста, Господи… Пожалуйста… Помоги ему… Пожалуйста…»