Влюблённые бабочки

      У Хакурэна проблема.       Если быть точным и досконально педантичным в определениях, как его зануда-брат, то их несколько. Но только одна из них заставляет сердце тревожно биться, а мысли путаться в попытках найти решение.       — А вы уверены, что я приказывал именно это? — уточняет Хакурэн с тайной надеждой, что ошибка — не его; что он просто жертва обстоятельств.       Увы, слуга охотно кивает.       — Ваше Высочество Второй Принц, этот скромный слуга служит во дворце уже двадцать лет, — с легкой обиженностью заявляет слуга. — И вот, прошу, Ваше же приказание.       Хакурэн принимает свиток, бегло просматривает, убеждаясь, что это действительно он заказал от имени дворца десять даней риса вместо одного.       Подобную ошибку можно счесть забавной — небольшая оплошность, он поспешил в записях и допустил помарку — не будь эта ошибка государственного уровня, накладывающаяся комом грязи на способности и репутацию не только Хакурэна, но и всей семьи Рэн.       Беспокойство холодной змеей обвивается вокруг сердце, заставляя то учащенно биться. Отец с братом разозлятся.       И как это пропустила канцелярия?       Обеспокоенные раскрывшимся на заставах генерала Шуу обманом, Хакую с Интай поделились своими опасениями с отцом, который и счел нужным временно представить Хакурэна — отчего и кто решил, что он надежнее чиновников? — к делам отдела зернохранилищ. И первым, что он делает — путает цифры в отчете. Ему простительно: он был так занят подготовкой к отплытию в Партевию, что совершенно запутался.       Жаль, что подобное оправдание не убедит ни отца, ни Хакую.       — У нас есть пустые зернохранилища? — спрашивает Хакурэн со слабой надеждой.       — Нет, Ваше Высочество. Все заполнено, — с четко прослеживаемой гордостью отвечает слуга. — После присоединения Кай у нас нет недостатка ни в рисе, ни в зерне. Я таких сытых времен даже не знал.       Хакурэн пытается не морщиться. Да, отец молодец, братец тоже, а только ему что делать? Лишние девять даней скрыть непросто.       Признаваться в ошибке — очень благородно и смело. И, возможно, Хакурэн так бы и поступи, не будь его отец Великим Императором, Объединителем Трех Королевств, Сыном Неба, Пятипальцевым Драконом и прочее. До жути страшно идти к нему с подобным.       Чересчур правильный Хакую доложит все отцу и обращаться за помощью бессмысленно. Во дворце точно не сыщется безумец, решивший защитить Второго принца от Императора и Наследного принца.       Осененный внезапной мыслью — такой очевидной и простой — Хакурэн чувствует, как беспокойство ослабляет ледяные тиски своей власти.       — Отнесите пока рис в свободные флигеля, — распоряжается Хакурэн. — Без моих дальнейших приказов ничего не предпринимайте.       Быстрым шагом, держа себя от того, чтобы не броситься бегом, Хакурэн петляет между дворами и выходит к воротам Заднего двора, на территории которого проживает единственный человек в Ракушо, обладающий и нужным Хакурэну влиянием на старшего брата, и тонким умом, могшим придумать, как ему выйти из затруднительного положения.       Его старшая сестрица. Интай.       Бесспорно, Интай поможет ему, а если придумать ничего не сможет, то достаточно будет ее ласковой улыбки в сторону слабого к ней Хакую, чтобы Хакурэн получил Великолепного Наследника Принца в союзники.       Идеально. Хакурэн убеждён в гениальности и беспроигрышности собственной стратегии. До чего же он хорош.       Дворец Юйланьтан — красочный и расписной, точно ваза-мэйпин — встречает Хакурэна удушливым запахом цветов, растущих во внутреннем дворе под четким наблюдением слуг, и приветствием служанки.       — У Госпожи чиновник Цзинь, — тихо произносит служанка, провожая в переднюю дворца. — Пожалуйста, подождите, я доложу о Вашем прибытии.       Хакурэн нетерпеливо переминается с ноги на ногу, бегло осматривается вокруг, но ничего интереснее картин тушью и ваз не находит для себя.       Шум раздвигающихся створок дверей, тяжелый поспешный топот, и в передней появляется бледный и отчего-то напряженный чиновник Цзинь. Натолкнувшись на Хакурэна, склоняется в поклоне с нервной поспешностью человека, желающего раствориться в воздухе. Пробормотав приветствия, чиновник Цзинь распрямляется без разрешения и быстро уходит, опасаясь гнева хозяйки дворца даже больше возможного наказания от Второго принца за нарушения протокола.       Впрочем, и Хакурэн не из тех, кто наказывает за подобное.       — Ваше Высочество, — почтительно зовет служанка, неслышно появляясь в передней. — Проходите.       В треножниках приемной комнаты тлеют благоволения, чья дымка поднимается и растворяется в воздухе, оставляя горьковатый запах сандала. Ширмы из светлого дерева с изображением гор и аистов прикрывают от задувающего ветра хозяйку дворца, расположившуюся перед чайным столом в окружении молоденьких служанок, хлопотавших вокруг нее стайкой птичек в безосновательной суете: то платье ей поправят, то благовоний подложат, то пиалы переставят, то ширмы подвинут.       Хакурэн ловит себя на мысли, что раньше у Интай столько служанок не было. Двоих он мог припомнить с точностью, однако владение Принцессы — не его вотчина.       — Интай, — радостно приветствует Хакурэн и застывает на полпути к ней, стоит Интай поднять темный, поистине мрачный взгляд на него. Сурово поджатые губы не дрогнут в приветливой улыбке, как и не смягчается застывшее злое выражение лица.       — Кажется, я пришел не вовремя, — замечает Хакурэн.       Интай не отвечает — отвлекается на подбежавшую к ней служанку. Принимает пиалу из ее рук, залпом выпивает не морщась. Изящным взмахом ладони отсылает всех служанок, и те разноцветной стайкой, пятясь спиной, покидают их.       — Прости за столь недружелюбный прием, — говорит Интай, улыбаясь ему устало, вопреки засевшему в сердце переживанию.       — Все хорошо, — убеждает ее Хакурэн и без приглашения усаживается напротив. — Что у тебя случилось?       — Случилась моя недальновидность, — горько произносит Интай. — Взгляни на это.       Небрежно она пододвигает к нему бамбуковую дощечку, исписанную ровными и слишком легко читаемыми иероглифами, чтобы заподозрить себя в неверной трактовке послания.       — Брачное предложение? — пораженно восклицает Хакурэн. — А писавший в курсе, что ты замужем?       Шутку Интай встречает кривой ухмылкой.       — Оно не для меня, а для Когёку.       Хакурэн удивился бы меньше, будь послание адресовано Интай. Сколько зим прожила Когёку, Хакурэн не знает, уверен в одном — младшая сестра точно не достигла совершеннолетия и для брака мала.       — Также у меня есть предложения и для Коурин, — делится Интай звенящим от негодования голосом. Обрушившиеся трудности подтачивают основы самообладания, и Интай запальчиво говорит: — Про их появление на ужине у Императора, после нашего возвращения из Кай, стало известно всей столице. Пока я была в Партевии, эти… — Интай замолкает и возмущенно сопит, стараясь подобрать емкое и достаточно вежливое определение. — Эти негодяи из семей претендентов повадились во дворец. Матери, отцы, тетки да дядьки — кто как пытался пролезть. У кого родственники работают, кого пригласили. Как они смеют!       Не сдержавшись, Интай сердито стукает кулаком по столу. Пиалы жалобно звенят в ответ.       — Они что, решили, будто им удастся телегу остановить, — цедит Интай. — Коурин зла и раздражена больше обычного. Когёку напугана и не выходит из внутренних комнат, а Коха. — Обессиленно Интай сникает и договаривает тихо: — Он укусил одну из дам, желающих взглянуть на Когёку. До крови, Хакурэн. Он сведет меня с ума!       Смех собирается в груди и давит, грозясь вырваться. Хакурэн едва сдерживается, и только из-за уважения к Интай останавливается от одобрения поступка Кохи.       — Даже чиновник Цзинь, — вздыхает Интай и сквозит явное разочарование в тоне ее голоса. — Даже он и его семья помыслили о помолвке.       — Его Величество знает? — интересуется Хакурэн.       Интай качает головой.       — Не осмелились бы пожаловать к Императору с подобным. — Интай прикрывает глаза и бормочет: — Вместо подготовки контракта с «Синдорией» я вынуждена думать о том, как избавить барышень от помолвки.       Союзы с семьями она не рассматривает. И не из-за отсутствия выгод или политического преимущества, а из-за привязанности к его сестрам, которых обручать с неизвестностью не станет. Разве что сами возжелают прокатиться в красном паланкине.       И прямой отказ — грубость в отношении семей претендентов. Бесцеремонность Интай себе позволить не может. Формальность вынуждена соблюсти не для собственного удовольствия, а для того, чтобы избежать предрассудков, от которого довольствия еще меньше.       — Возможно, у меня есть идея, — заговорщическим шепотом говорит Хакурэн.       Точнее чертовски хитрая и чертовски гениальная идея. Если претендентов нельзя грубо отправить прогуляться до севера, то можно вынудить их отказаться от брачных предложений.       — Пригласи всех женихов во дворец, устрой пиршество, — предлагает Хакурэн. — Не придется даже подталкивать к конфликту. Одно наличие соперников скажет о многом. Останется только наблюдать за пожаром с другого берега.       А на предложенное пиршество посоветует сделать блюда из риса. Избавится от излишков и Интай поможет — одним камнем двух птиц! До чего же он хорош.       — Предлагаешь мне стать лисой, которая воспользовалась тигром? Сомнительный план, — замечает Интай.       — Напомню, что и твои планы особой здравостью не отличаются.       Удивленная колкостью Интай тем не менее признает правоту его слов и смущается от припоминания собственных ошибок или чего-то последовавшего за ними.       — Я придумаю что-нибудь иное, — отмахивается Интай. — Но спасибо за помощь.       Вспыхнувшая огнем надежда на решение проблемы гаснет так же быстро, как и зажглась.       — Во дворец привезли десять даней риса вместо одного. Я ошибся с отчетом, — выпаливает Хакурэн разом. — Помоги решить, что с этим делать. Никто мне не поможет, кроме тебя, сестрица. Брат-изверг, отец-тиран и только ты добрейшая душа.       Хакурэн говорит быстро, слово наскакивает на другое смешиваясь. Опасается, что Интай перебьет, заставит замолчать и отправит к брату, но обескураженная его напором Интай не шевелится, справится с изумлением не может.       — Десять даней! — вскрикивает Интай, теряя свою холодную отчужденность. — Хакурэн, это же…       — Чертовски много, знаю, — тянет жалобно Хакурэн.       — Правильнее будет признаться, — мягко говорит Интай, стараясь его успокоить. — Ты ведь знаешь: «глуп тот, кто не извлекает урок из ошибки».       От одной, даже краткой мысли, о признании Хакурэна прошибает мелкая волнительная дрожь, а напряжение скручивает в тугой узел.       Отец никогда не наказывал их с братом, не упрекал грубым словом. Их ошибки, дурной нрав, невоспитанность — он считает собственными допущениями, и его безмолвное разочарование — больнее розги, хуже порки. Хакурэн предпочтет подставиться под палки, чем стать для отца еще одной проблемой в довеске нерешенных.       — Не могу, — твердо произносит Хакурэн.       Интай готовится возразить, приоткрывает губы, но Хакурэн ее перебивает новой просьбой, сдобренной тонкой хитростью.       — Прошу, Интай. Помнишь, я ведь помог тебе, когда ты только приехала во дворец и пришла ко мне?       Припоминание собственной жестокости уязвляет Интай, но стыд за прошлые ошибки не довлеет над ней, не заставляет поспешно согласиться помочь.       — Я так понимаю, зернохранилища заполнены? — спрашивает Интай.       Хакурэн кивает и решает не добавлять, что заполнены только по их с Хакую инициативе. Их проекты по наращиванию торговли между провинциями приносили результат: города, отрезанные от больших торговых путей, не испытывали недостатка в зерне; ткань ткалась и развозилась по всей Империи, как и перемещались между собой люди бывших враждебных государств, образуя новые союзы.       — Девять даней риса можно скрыть, только истратив их, — рассуждает Интай вслух; взгляд ее устремлен на пиалу, словно на дне ее находятся ответы. — Мы могли бы раздать их беднякам, но для этого нужно прямое разрешение Императора.       Напоминать ей, что в прошлый раз она пренебрегла и словом Императора, и всеми разумными доводам Хакурэн не решается из-за опасения раздуть гнев Интай с тлеющих углей до пожирающего огня.       — Ты прав в том, что понадобится торжество, — продолжает рассуждать Интай, — но в ближайшее время праздников не предвидится.       Осторожно Хакурэн следит за ее мыслью, почти ощущая на себе тяжесть ее размышлений и формировавшихся идей. Перебивать вопросами и собственными предложениями не станет — ждет терпеливо, пока Интай не выткет тонкую паутину тайн и заговоров.       — Семьи женихов сочтут за милость явиться на торжество, — говорит Интай. — И поняв, что у них есть соперники в борьбе за барышень, начнут интриговать друг против друга. Но этого определенно мало.       В поисках ответов и подсказок Интай взглядывает на него. И неожиданно взгляд ее зажигается далекой от Хакурэна мыслью. Долго смотрит с какой-то новой осознанностью, оставляющей тяжелое ощущение, и выдыхает озаренная:       — Смотр.       — Смотр невест? — непонимающе переспрашивает Хакурэн.       — Женихов, — поправляет Интай, отводя взгляд.       — А победитель получит…?       — Мою признательность. — Интай слегка поводит плечами. — Разве этого мало?       Более чем достаточно. Хакурэн уверен — идеи Интай однажды перевернут Небо и Землю. Или умы всех придворных.       — Естественно, я не стану называть это «смотром», — объясняется Интай. — Предложу женихам показать свои таланты. Но, — Интай мешкает в словах, — для проведения подобного торжества в стенах дворца нужно разрешение Императора.       Или Наследного Принца. Участия старшего брата Хакурэн предпочел бы избежать. Хакую не упустит возможности проучить в своей нравоучительной занудной манере, но с волшебной силой Интай укрощать брата — Хакурэн не против его участия.       — Брат поможет тебе, — убежденно говорит Хакурэн. — Кокетливо поморгай, покрутись перед ним и все.       Взгляд Интай тяжелеет, и она предупреждает:       — Не переходи границы. Я не буду обманывать Хакую и не собираюсь. Проси сам.       — Если я кокетливо начну подмигивать брату, я добьюсь очередного подзатыльника.       Не развеселенная острым замечанием, Интай не меняется в серьезном выражении лица.       — Я попрошу Хакую, но расскажу ему все как есть.       — Тогда у меня условие, что ты смягчишь его злость своими милыми улыбками. — Хакурэн широко улыбается, подражая выражению лица Интай, когда та видит его старшего брата. — Вот такими вот. Чтобы он забыл про меня и желательно надолго.       Интай прищуривается, глядя на него, но не укоряет за откровенные речи.       — Я сделаю все, что в моих силах, — обещает Интай.       Все же он баловень Небес. Все складывается удачно: Интай занялась подготовкой банкета с той серьезностью, с которой она подходит ко всем своим делам, а старшего брата Хакурэн умело избегает.       Армейский распорядок Хакую не изменен с юношества: ранний подъем, скорый завтрак и дела, дела, дела. И только в последнее время в это строгое и неизменное расписание вмешалась Интай, и старший брат с уже даже не удивительной охотой подстраивался под нее.       Отследить братца легко. Где Интай — там и он. А если они по отдельности, то Хакую среди чиновников.       И Хакурэн собирается использовать стратегию избегания до конца, однако Интай посылает записку с просьбой явиться в павильон Вэньхуадянь в назначенный час, и благодарность к ее участливости не дает ему ответить отказом даже на имеющиеся подозрения, относительно приглашения.       Павильон Вэньхуадянь, расположенный в южной части дворца, использовали в редких неформальных собраний: просторный, светлый — идеальное место для проведения церемоний, и догадка, что именного его Интай выбрала для банкета, обрастает уверенностью, как и причина, по которой его позвали.       И становится понятна, чья именно рука написала послание. Градус опасности взлетает и пробивает собой потолок.       Хакую стоит лицом к дверям посреди зала, будто зная, в какой миг Хакурэн появится. В насыщенно-красном цзифу, подпоясанном темным широким поясом, с собранными нефритовой короной волосами Хакую отчего-то кажется ему до странности незнакомым, каким-то другим, словно резко возвеличенным.       И Хакурэн понимает причины его перемены. Старший брат медленно обрастает дворцовой жизнью — той частью, которую он старательно избегал долгие годы, предпочитая удел военного. И как бы Хакурэн по-детски не страшился потерять хорошо знакомого ему брата, он понимает, что Хакую давно пора привыкнуть к дворцу, крепко осесть в его стенах.       При всех событиях, каких Хакурэн предчувствует, Хакую следует оставить мысли, что когда-то он сможет вновь посидеть у костра с солдатами, поскитаться по лесам, побыть свободным. И, кажется, брату это удается: он постепенно становится больше принцем, чем солдатом.       Хакую медленно подходит к Хакурэну и вместо ожидаемых приветствий заявляет шипяще:       — Ты дурак.       — И тебе здравствуй, дорогой брат, — нараспев произносит Хакурэн.       — Мы в последний раз прикрываем тебя, — предупреждает Хакую. — Я едва убедил отца на этот абсурд, аргументируя необходимостью сближения с дворянством и увеличением нашего с Интай влияния, как наследников.       Хакурэн предпочитает не напоминать брату, что подобные угрозы от него слышал. И не единожды. Хакую не очень оригинален. Вся оригинальность определённость досталась ему. Как и красота, чувство юмора, остроумность и прочие блага человеческие.       — О, — прерывает брата Хакурэн. — Интай пришла.       — Я не поведусь на это, — мрачно изрекает Хакую. — Ты слишком часто используешь этот трюк.       Хакурэн хмыкает, устремляя взгляд за плечо брата. В этот раз Хакую ошибся — в зал действительно входит Интай, со стороны боковых дверей.       Яркие одежды расшиты кружевом узоров. В темном шелке волос массивные украшения и шпильки, чей блеск не скрашивает строгость Наследной Принцессы. Ледяная отчужденность тает только при взгляде на Хакую — дрогнут губы в улыбке, светлеет лицом. Стоит признать — впрочем, Хакурэн никогда и не отрицал — Интай умеет производить правильное, нужное ей, впечатление.       Сопровождает ее вечный и неизменный конвой из рыжеволосых детей дяди. Маленькая Когёку наряжена под стать старшей венценосной сестре в шелка цвета глицинии и белый жемчуг; смурной и мрачный отчего-то Коха в одеждах свежей зелени, подобен лесному пэн-хоу, хотя кислым выражением лица смахивает на поганку. Неизменная себе Коурин в сером неприметном наряде, состоящем из брюк-ку и рубашки-чаншань.       Почувствовав ли ее приближение или уловив звук, Хакую оборачивается и замирает, завороженный ее видом. Любовь не добавила брату рассудительности.       — Что же, расскажете, как все прошло. — Хакурэн несильно бьет Хакую в плечо и собирается аккуратно уйти, пока брат не сбросил с себя чары Интай.       — Куда собрался? — спрашивает Хакую, замечая, как от намерений брата побежала жирная линия в сторону выхода. — Ты все торжество просидишь с нами, будешь улыбаться, приветствовать гостей и слушать их рассказы. Ясно тебе?       Хакурэн негодующе вздыхает. Предчувствовал ведь, что записка — обманка, ловушка для него, но все равно пришел. Из-за уважения к стараниям Интай и горячей благодарности за помощь.       — Думал, что легко сбежишь? — прищуривается Хакую. — Среди гостей будут и молодые барышни. Постарайся их развлечь. И приглядись к какой-нибудь, возможно, и тебе невесту подберем.       От взметнувшегося возмущения не может подобрать ответных слов. Какая ему невеста?! Он еще юн, молод и слишком беспечен для сватовства.       Хакую не улыбается, не дрогнут губы в усмешке, и страшит мысль, что брат говорит всерьез, не шутит с особым садизмом.       — Ты ведь не серьезно, да? — решается уточнить Хакурэн.       Хакую только хмыкает. И это совсем не успокаивает.       Неохотно Хакурэн занимает место подле брата за главным столом. Со стороны Интай ставят ширмы, скрывая Когёку и Коурин от любопытных гостей. Недовольный Коха садится рядом с Хакурэном и сверлит взглядом двери, будто продумывая, как же ему сбежать.       Хакурэн его понимает. Предпочел бы в штормовое море броситься, чем высиживать унылое торжество.       — Эй, — Хакурэн слегка толкает локтем Коху, — что случилось?       — Не твое дело, — бурчит Коха.       — Я лишь помочь хотел, — поясняет Хакурэн.       Коха отчего-то усмехается — с каким-то особым знанием.       — Себе сначала помоги.       И где набрался таких дерзостей. Чему его только Интай учит.       Стражи начинают отбивать в барабаны — слышится далекое эхо, и Хакурэн насчитывает десять ударов. Стоит отзвучать последнему, евнухи распахивают главные двери павильона, пропуская гостей.       Честь первым поприветствовать Их Высочеств выпадает тучному мужчине с раздутым животом и тонкой бородкой на обмякшем подбородке. Важность, с какой мужчина вступает в зал, поразительна, но с каждым шагом уверенность его истончается, голова опускается, а плечи горбятся, и перед Хакую с Интай он предстает сгорбленным, льстиво заглядывающим в лица.       Хакурэн провел среди чиновников достаточно времени, и выражение смиренности побитого пса, укусившего руку, которая его кормила, легко распознает на лоснящемся от жары лице.       За мужчиной незамеченными тенями следует тощий паренек неопределенного возраста и тонкая, как ствол березы, жена, хромая и опираясь на миловидную девушку — свою дочь.       Вспыхивают, будто выжженные, в голове слова Интай о том, что Коха умудрился укусить до крови даму, посмевшую заглянуть во внутренние покои. Хакурэн подбирается на месте, не желая пропустить ни один миг заветной встречи. Коха остается равнодушным к прибывшим, а вот дама кидает злобный взгляд на мальчишку.       — Господин Лоу, — кивает Хакую в приветствии тоном бездушным, каким впору смертные приговоры выносить.       — Ваше Высочества! — Голос у Господина Лоу оказывается под стать ему — громким, высоко-звенящем. — Для меня честь присутствовать здесь. И какая же благодать видеть прекрасных барышень. — Взгляд скользит к ширмам, за которыми угадывается недовольная Коурин и смущенная вниманием Когёку.       Ширмы плотные — скрывают сестер достаточно хорошо, чтобы гости могли углядеть только размытые тени их образов.       — Так и есть, — замечает Интай, в голосе которой скользит ледяная ярость — обостренная и заточенная, подобно клинку. — Для вас должно быть честью зайти сюда по прямому приглашению, а для вашей жены, — острый взгляд скользит к хромой женщине, — должно быть лестно взглянуть на барышень прямо, а не тайком.       На лбу чиновника возникает испарина, пухлые губы приоткрываются, но ни слова не слетает с них.       Хакурэн недоумевает — на что они вообще надеялись? Что удастся Когёку к себе расположить, и та добровольно согласилась бы выйти за их тщедушного сынка? Его сестрица слишком хороша для них.       — Ваше… — начинает господин Лоу.       — Займите свои места, — холодно велит Хакую.       Веселится Хакурэн, глядя на пытавшихся выслужиться гостей, приносивших богатые дары, чтобы усладить прошлые грехи.       Шелк, золото, драгоценности — чего только не приносят в подарок. Каждый — ценен, каждый богаче предыдущего, и каждый оставляет Интай с Хакую равнодушными. Не высказывают предрасположенности ни одному из гостей. Одинаково холодные, непоколебимые в своей беспристрастности, словно высеченные из мрамора, их не волнуют ни дары, ни льстивые речи.       Гости пребывают семьями — с сыновьями разного возраста, комплекции, но одинаково незаинтересованными выражениями, и разряженными дочерьми, которых особо сильно нахваливают Интай.       Хотят в услужение отдать? Хакурэн вертит головой от гостей на брата с Интай, пытаясь понять, в каком направлении текут их мысли. Но, как и для гостей, помыслы Их Ледяных Высочеств Хакурэну не постичь.       Выразив уважение Их Высочествам, пожелав барышням всех благ, гости усаживаются на отведенные места. И начинается банкет — вибрирует от событий натянутая паутина.       Выступают слуги, выносят первую перемену блюд — димсам из рисовой муки, рисовую лапшу, подают рисовое вино и рисовые лепешки. Хакурэн прикидывает, что больше не сможет смотреть на блюда из риса.       Приглашенные для развлечения и утоления тоски музыканты наигрывают мелодии, чтобы после — по знаку Интай — выйти с песней о клятве, данной в Персиковом саду. Хороший выбор: история о храбрых воинах, ставших легендами и образцом для подражания.       Как предполагает Хакурэн, Интай свяжет смотр талантов юношей с историей названых братьев. Весьма продуманно. Остается только подивится Интай и съесть еще одну рисовую лепешку.       Звучит последняя нота, певцы смолкают и под похвалу публику отходят в стороны.       — Прекрасная опера, — замечает Интай во всеуслышание.       Гости откладывают палочки, прислушиваясь к ее словам.       — Верно, — соглашается Хакую. — Гуань Юй истинный образец подражания, и знаток всех шести искусств.       Хакурэн неосознанно кивает его словам, начиная понимать, что Интай решила выдвинуть шесть искусств для смотра. Как четыре искусства были обязательны для барышень, так шесть искусств должен изучить каждый юноша, желающий добиться звания или чина.       Умно. Все прибывшие из благородных семей; их обязаны были обучить шести искусствам и вскоре предстоит узнать — насколько хорошо они им овладели.       — Брат, — неожиданно поворачивается к нему Хакую, — ты согласен со мной?       — Д-да, — лопочет Хакурэн, удивлённый от обращения.       Хакую вдруг улыбается — пугающе широко. Хакурэна схватывает жуткое ощущение, и подкрадывается к горлу волнительная тошнота. Не к добру это.       — Мой дорогой старший брат. — Слышится голосок — тонкий, девичий, и Хакурэн не сразу догадывается: из-за ширмы говорит Коурин, давя голос, чтобы звучать слащаво. — Ты ведь и сам подобен Гуань Юй. Сражался за нашу родину храбро и смело.       Все происходят будто в карикатурном отражении: малышка Когёку тихим голоском соглашается со словами сестры, как и Коха важно кивает. Хакую поворачивается к гостям с улыбкой, больше напоминающей волчий оскал, и обращается к ним:       — В этом зале собралось так много юношей, так почему бы нам не почтить память Гуань Юй демонстрацией великих искусств. Мой брат, — тяжелая братская рука ложится на плечо Хакурэна, — будет рад начать.       — Как говорили древние философы, — заговаривает Интай, обводя взглядом собравшихся. — Благородный муж ни в чём не состязается, но если приходится, то лишь в стрельбе из лука.       Ей отвечают кивком. Есть такие слова, помнят — и чтут традиции предков.       По безмолвному приказу слуги выносят мишени, ставят подальше от гостей и отступают. Их готовность не оставляет сомнений, что все было спланировано, заготовлено, чтобы проучить Хакурэна.       И все — вся его семья — в сговоре между собой.       Слишком пораженный для любых возмущений и четко осознающий, что отказаться — значит подставить под колкий удар общественности семью, Хакурэн подчиняется. Быстро подходит к мишеням, чтобы продемонстрировать первое из благородных искусств.       Лук из ясеня мягко ложится в руки, тугая тетива оттягивается с трудом. Стрельба из лука — не самая сильная сторона Хакурэна, но одно известно наверняка — в зале только Хакую может составить ему конкуренцию.       Вкладывает переданную слугой стрелу, натягивает тетиву, прицеливаясь и отпускает. Стрела со свистом вспарывает воздух и пробивает мишень, уходя точно в цель на добрый цунь.       — Великолепно, — тянет Интай, улыбаясь Хакурэну со своего места. — Вас же, дорогие гости, прошу не стесняться.       Подталкиваемые родителями, науськивающие на успех и обещающие наказания в случае провала, несчастные женихи выходят к мишени. Неудача подстерегает в самом начале — не каждому удается натянуть тетиву и приходится позорно отступать.       Редкие стрелки, сумевшие и стрелу вложить, и в стойку встать, промахиваются — стрелы уходят в стороны, пробивая стены павильона.       Никто не отпускает комментариев. Интай и Хакую следят за всем, но остаются молчаливыми — и подобное заставляет гостей напряженно гадать о мыслях, засевших в головах наследников. Угождают ли они им или, наоборот — злят?       — В Поднебесной благородный муж заодно лишь с долгом, — роняет Интай пустую фразу, благодушно одаривая всех гостей улыбкой.       Хакурэн не понимает: у Интай в голове философские трактаты? Как можно запомнить эти нудные фразы.       — Второе и третье искусство, — вступает Хакую, — мы совместим. Брат, тебе знакомы стихи Дай-юй из «Сна в красном тереме». Прочти нам их.       Выбор странный. Скорбная ария опечаленной героини. Брата ждет разочарование: Хакурэн не намерен выставлять себя невоспитанным дураком.       — Склонились цветы, облетели цветы, летят, заслонив небеса, — по памяти декламирует Хакурэн с четкой интонацией, то повышая, то понижая голос.       Замолкнув, Хакурэн остается стоять посреди зала — прямо, расправив плечи и вскинув голову. Насмешки брата не волнуют его, как и не обижает их замысел. Выставить неучем не выйдет — его показательное выступление безукоризненно.       Слышится протяжный вздох, будто бы восхищенный, к нему примешивается шепот, отдающий шумом в голове. Прибывшие барышни за ширмами переговариваются. Ничего интересного.       И Хакурэн не обратил бы на них внимания, не заметив он взгляда Интай, брошенного на женскую половину зала; не промелькни на ее губах быстрая довольная улыбка.       Скользит в разуме безумная догадка, и Хакурэн устремляет испуганный взгляд на брата. Хакую слегка приподнимает брови, как бы спрашивая брата: «Понял наконец-то?».       Его провели. Нагло и низко обхитрили.       Хакурэн не сдерживается — фыркает, и на его звук из-за ширм доносится слабое девичье хихиканье.       Нет способа лучше избежать чужого внимания, чем перевести его. Была ли это идея Интай или Хакую — неизвестно, но сработали они идеально. Выставили Хакурэна на всеобщее обозрение, показали, как мудр и умен он, и теперь с удовольствием наблюдают, как гости задумываются — а так ли им нужны младшие нетитулованные барышни, если есть Второй принц, а у них имеются незамужние дочери?       — Брат. — Хакую отсалютует пиалой. — Ты, действительно, благородный муж. Позволь наградить тебя.       Мановение рукой — и слуги выносят и кладут к ногам Хакурэна мешок риса.       — Как говорили философы: «хотя зернышко риса маленькое, оно может прокормить человека», — произносит Интай, улыбаясь ему.       Стоит признать — он заслужил это. Отчасти.       — Жди брачных предложений, — тихо говорит Хакую, как только Хакурэн занимает свое место.       Хакурэн корчит ему гримасу. Все же брат его — злодей, и Интай такая же — они точно созданы друг для друга и направлены Небесами, дабы изводить его.       Банкет завершается очередной арией, но уже любовной, которую изредка — на особо эмоциональных моментах — прерывает шушуканье барышень из-за ширм, и слишком отчетливо Хакурэн порой улавливает собственное упоминание в их разговорах с парой красивых эпитетов. Впору восхититься и загордиться, да только уши начинают гореть, а лицо полыхать, как кострище.       Надо было все же признаться отцу в ошибке.       Гости уходят довольными. Особо смелые подходят к Хакурэну, желая с ним проститься и высказать пару слов, которые перерастают в настоящее длинное словоизлияние.       Когда последний гость покидает павильон, Хакурэн облегченно вздыхает. Как же это утомительно. Долгий банкет измучил всех — откровенно скучающий Коха прикрывает веки, Интай часто моргает, стараясь справиться с усталостью.       — Вышло забавно. — Коурин выходит из-за ширмы и ухмыляется, глядя на Хакурэна.       — Не могу поверить, что ты участвовала в этом саботаже, — ворчит Хакурэн. — Я-то думал, ты лучше этих двоих. — Он поводит головой в сторону Интай и Хакую.       — Будет тебе уроком, — вмешивается Хакую. — В следующий раз будь внимательнее в отчетах.       Подавить желание передразнить его едва удается.       — Ты помог своим сестрам, — говорит Интай. — Разве ты не рад этому?       Глядя на откровенную издевательскую ухмылку Коурин, Хакурэну трудно чему-то радоваться.       Заготовленные замечания не успевают сорваться с языка: в павильон, проталкиваясь мимо слуг, забегает евнух в отличительных темных одеждах отцовского дворца.       — Ваше Высочества! — Евнух падает ниц перед Хакую с Интай. — Его Величество желает Вас видеть.       Удивление снимает холодной тревожной рукой всю усталость Интай — она смотрит на Хакую, ожидая объяснений, но и брату неизвестна причина, по которой они понадобились Императору в столь поздний час.       Противиться приказу не могут. Раздав спешные указания сопроводить Коху с Когёку до заднего двора, они уходят.       Хакурэн глядит им в спины, недоумевая, как они до сих пор не разгадали мотивов отца. Очевидно, что все — их поездка в Партевию, полномочия, дарованные якобы в наказание — делалось отцом для этого момента. Они слишком заняты друг другом, чтобы рассмотреть очевидное; то, что прямо перед их лицами.       Кульминация наступила, и Хакурэн уже готовится к очередному утомительному торжеству.