Влюблённые бабочки

      Дворец Небесной чистоты отражает самого хозяина — застывшая в камне строгая величественность. Взлетающие ввысь многоярусные кровли с золотистой черепицей, увенчивающих громаду дворца, стоявшего посреди бескрайней вымощенной площади; грозные бронзовые цилини у глухих красных стен — личные покои Императора впечатляют Интай.       Любопытство побуждает рассматривать вещи, желая запечатлеть все детали. Из широкого переднего зала императорский евнух ведет их по путанице коридоров вглубь дворца, мимо резных ларцов из слоновой кости, серебряных зеркал, в которых мелькает изумленное роскошью лицо Интай, филигранных подсвечников в виде рыб и журавлей, ваз из белой глазури, расписных блюд, картин тушью и стен, увешанных заточенным оружием.       Дверей во дворце не меньше, чем сокровищ: их бесчестное количество! И около каждой императорский страж — неподвижное изваяние воинственной суровости.       — Отец вероятнее в саду, — говорит ей Хакую.       Интай выжидающе посматривает на Хакую.       — Позади дворца есть сад, — поясняет Хакую. — Он тянется вплоть до Дворца Земного Спокойствия.       До дворца Императрицы! Как предусмотрительно.       — То есть однажды у тебя пропадет необходимость бегать до Заднего двора каждый вечер, — замечает Интай тихим голосом, чтобы до семенившего впереди евнуха не дошли ее слова.       — Я бы предпочел тот вариант, когда я смог бы наслаждаться твоей компанией без необходимости куда-то бегать.       Сквозит плохо скрытый намек в словах, не озвученное прямо предложение, от которого впору вспыхнуть смущенным румянцем. Но время сгладило любую неловкость в их новых отношениях, и Интай напоминает шепотом:       — По правилам мы должны жить отдельно. Даже Их Величества живут в разных дворцах.       — Когда правила были для нас препятствием? Особенно для тебя, — подтрунивает над ней Хакую.       — Тогда смело проси отца дать разрешение на переезд во дворец Юйланьтан. Но боюсь придется тебе долго объяснять причины.       Их слепота по отношению к другим, сосредоточение друг на друге, вечерние встречи, такие не тайные, но охраняемые — ничего не осталось в секрете. Все стало достоянием общественности. И Интай понимает: проницательный взор императора первым уловил трепет их сердец. И то, что он оставил без слов изменения в их отношениях — данность тайне их любви, которая и не секрет вовсе. Ему не нужны объяснения, и тем страннее было предоставлять их, словно озвучивать очевидное.       — Попрошу, — кивает Хакую.       Сомнений, что он исполнит сказанное, нет. Хакую ценит силу слова, так же, как и силу меча. Особенно слова, данного ей.       Евнух провожает до сада и медленно пятится назад, уступая им путь. Выложенная камнем дорожка убегает вперед и теряется между ровными кустами и карликовыми деревьями. Зажжённые фонари-тыквы окутывают сад мягким трепещущим светом.       — Думаю, отец у магнолий. Он лично за ними следит. — Хакую подставляет свой локоть, и Интай опирается на него.       Слышится скрежет ножниц, четкое чирканье. Его Величество, как и говорил Хакую, ухаживает за белыми деревцами вновь зацветшей магнолии: подрезает аккуратно ветви с удивительным мастерством и удовольствием от работы, которая ему по сердцу. Император и садоводство — сочетание необычное, трудно осмысляемое.       — Отец, — окликает Хакую.       Император медленно поворачивается к ним, приветствует кивком. Без лунпао, богатых одежд и корон в простом паофу, которое не украшает даже вышивка, Его Величество не теряет своего высокого благородства, блистательного величия государя.       Интай опускается в поклоне вслед за Хакую.       — Магнолия зацвела в этом году раньше положенного, — делится Император, и сквозит в голосе гордость за раскрывшиеся бутоны. — Впервые на нашей памяти такое.       — Очень красиво, — хвалит Интай, бросив короткий взгляд на белые цветы.       Император слегка ей улыбается с пониманием об отсутствии у них интереса и к садоводству, и к белой магнолии.       — Надеюсь, когда нас не будет, за ними продолжат ухаживать, — говорит Император.       Улыбка Интай меркнет от слов императора. Сказанные без горечи и печали, они все равно порождают тревожные мысли. Неужели император болен?       Вглядывается в него, но в его здоровом и сияющем лице, в крепкой фигуре нет признаков недуга. Хакую находится в таких же непонятках, как и она сама: сводит брови, глядя на отца, заметно напрягается.       — Мы вступили в царствование, когда нам минуло семнадцать, — произносит Император, устремляя взгляд куда-то сквозь Интай и Хакую — в далеко и сокрытое от них прошлое. — Наш отец скончался от болезни, и Мы остались править маленьким горным королевством.       Почтительно Интай молчит, хотя любопытно — к чему эти речи? Каждое слово Императора — загадка с двойным дном. Раскроешь один секрет, а за ним прячется второй.       — Однако даже в те времена Мы не были одни. — Император закладывает руки за спину и отступает от магнолий. — У нас был младший брат, матушка-королева, друзья. Наша жена.       Гёкуэн. Интай старается подавить всколыхнувшуюся смесь из досады, раздражения и страха, какую пробуждает в ней одно имя Императрицы. Страшная она женщина — и злая.       — Мы родились во время войны и всю жизнь думали, что вместе с войной и закончатся наши проблемы. Однако это не произошло. Возникают новые проблемы, которые Мы уже решить не можем. — Прорезается голос грустью — печалью старика, желающего своим детям лучших времен.       Слова, которыми отягощен Император, не дают ему спокойствия: проходится вдоль магнолий, замолкает, обращает взгляд на Интай с Хакую. Смотрит внимательно, пытаясь отыскать в них нечто нужное — или, наоборот, нежеланное им. Мелькает улыбка — печальная, как от вина, чья горечь притупляет наслаждение.       Император будто не решается высказаться.       Интай ругает себя за подобное предположение. Император тверд и уверен, слабость ему не ведома.       — Мы начали царствовать как король, а заканчиваем как император. — Император испускает тяжелый вздох. — Мы добились то, чего желали предки — объединили три королевства, и все же проблем это не решило. Побежденные никогда не возжелают жить под властью победителя. В Нашей власти они будут видеть тиранию, в Нас самих — деспота и врага, отобравшего их земли. И тем важнее наше понимание — царствовать дальше Мы не можем.       Осознание причины затеянного разговора обрушивается на Интай ушатом ледяной воды. Вся холодеет, дрожь проходит по телу, а горло схватывает крепкая длань тревоги. Силится сказать что-нибудь, остановить надвигающуюся неизбежность, да только слова таят на языке, не желают сорваться с губ.       Пораженный Хакую застывает изваянием. Побелевший разом, из него будто вся жизнь вытекает в тусклый мир. Интай крепче сжимает его руку, показывая — она рядом, не оставит в прожорливой неизвестности.       — Хакую. — Император улыбается дрогнувшему сыну. Интай чувствует, как мышцы Хакую напрягаются: он весь напоминает сжатую пружину, которая вот-вот распрямится и продырявит хрупкий полог спокойствия.       — Я горд тобой! — заявляет Император, переходя на личное обращение, и Интай едва удается унять собственное взметнувшееся изумление.       — Ты вдумчив, храбр, — продолжает Император, — но порой ты требователен к окружающим, строг к ним, не понимаешь слабостей других и не признаешь неудач — ни своих, ни чужих. За редким исключением, — мягкий взгляд Император позволяет себе в сторону Интай, — ты не готов прощать и именно прощению, и пониманию тебе стоит научиться.       Подреберье сдавливает от беспокойного страха, тревога выворачивает наизнанку. Без всякого предупреждения мир Интай теряет одну из твердых опор, на которой она выстроила новую жизнь в стенах столичного дворца. Вновь происходит нечто ей неподвластное и такое нежеланное.       Преодолевая себя, Хакую кивает на слова отца.       — Интай, — обращается к ней Его Величество, и вся выдержка требуется, чтобы не вздрогнуть, не отвести взгляда и достойно принять то, что ей уготовано. — В остроумии и хитрости ты можешь потягаться с моими чиновниками. Не всегда ты используешь свои знания во благо, но я знаю — не со зла. Тебе не хватает уверенности, и когда ты обретешь ее, то сможешь понять: тебя ничего не сломит. Я горд называть тебя дочерью, и нет для меня большего счастья, чем знать, что и ты признаешь меня отцом.       Иначе невозможно. Император проявлял доброту с первого дня ее прибытия в Ракушо, и не единожды отводил взор от ее ошибок. Имея право и причину, он ни разу не наказал ее, не унизил.       — Как Инь дополняет Ян, как Земля дополняет Небо — так и вы смогли найти друг в друге противоположные качества, какими не обладаете. Вам многому стоит научиться, и я надеюсь, вы не станете пренебрегать моими советами в будущем.       Интай почти не выдерживает — хочет отпустить голову, отвести взгляд, но силой заставляет себя держаться прямо, оправдать то доверие, какое преподносит ей Император.       — Собственным именем, — его слова приносят с собой порыв ветра, который шумит листвой, вторя речи Императора, — я назначаю тебя, сын мой, Императором, а тебя, дочь моя, Императрицей. Да будет Небо к вам благосклонно, а пути ваши чисты, как и помыслы.       Не так это должно происходить — так неожиданно, спонтанно. Неопытна, юна, несдержанна порой, — разве достойна зваться Императрицей?       Интай знала — подобное однажды наступит. Она займет свое место подле Хакую, станет хозяйкой не только дворца, а целой страны; будет именоваться Матерью Народа. Но подобное будущее виделось ей далеким, потерянным в тумане времени, а теперь приблизилось вплотную и дохнуло в лицо.       — Коронацию проведём в седьмой день седьмого месяца, — говорит Император. — В праздник Цисицзе. А приказ обнародуем завтра же.       Скорость разворачивающихся событий пугает. Есть ли необходимость в такой спешке? Не могут ли они обождать пару недель.       — Отец… — начинает Хакую, желая возразить.       — Сын, — твердо прерывает Император. — Вы достаточно доказали народу Ко. Вы никогда не будете готовы к этому и рассуди сам — покуда я жив, буду помогать. Да и представь, переедете во дворцы, — Император оглядывается на крыши дворца Императрицы, — намного проще будет бегать друг к другу.       Император совершенно неприлично подмигивает ей, и Интай чувствует, как лицо начинает полыхать. Небеса! До чего же неловко.       — Благодарю за доверие. — Не смущенный словами отца, Хакую склоняет в голову в знак уважения, и Интай следует за ним. — Мы не подведем.       — Не будь таким серьезным, Хакую, — слабо смеется над сыном Император. — Я не собираюсь покидать столицу. Перееду в другой дворец и всегда буду рядом, когда понадоблюсь вам.       И все же беспокойство встает поперек горла костью возможных неудач. Император — твердая основа мира, мудр и опытен. Как они смогут заменить его — истинного Сына Неба?       Способности Хакую сомнений не вызывают: он решителен и тверд, благороден, честен, за его советами идут министры, а на поле боя нет равных ему по силе. А она — осилит ли тяжесть короны-феникса?       — Интай, — мягко зовет Император. — Взгляни на меня.       Неохотно Интай поднимает голову и старается окутать себя спокойствием, не выдать охватившие душу переживания и изобразить достойную невозмутимость, но бессмысленно — проницательный взор Императора глядит куда глубже накинутой наспех равнодушной маски.       — Не нужно напрасных переживаний, — успокаивает ее Император. — Не все вершины можно покорить с первого раза. Начиная с малого, ты способна преодолеть большой путь.       Его Величество протягивает ей руку, и Интай, отпустив Хакую, опирается на человека, ставшего ей вторым отцом. Даже сложив с себя венец, для Интай он навсегда останется Императором — истинным объединителем трех королевств.       — Представь, как прекрасна ты будешь в золотом, — пытается подбодрить ее Император. — Какую пышную процессию ицзя получишь. А твоя корона? Привезем тебе ланьтяньскую яшму и жемчуга дунчжу.       Улыбнуться в ответ не получается, а схваченное застрявшими рыданиями горло не пропускает звуки, остается быстро кивнуть и глаза отвести.       — Твои церемониальные одежды сошьем из ниток павлиньего пера. — Император мягко уводит ее в сторону — под сень любимых ему магнолий.       Интай сжимает зубы, не давая всхлипу прорваться. Грусть заполоняет сердце и выливается через края, наполняя задушевной печалью из-за потерянной разом легкости и понятливости, какая присутствовала в ее жизни.       Старое Солнце Империи заходит, уступая место изменениям, какие повлекут за собой новый день и новое, молодое Солнце.       Императора покидают поздно. Отринув осторожность, Хакую остается во дворце Юйланьтан, и они обсуждают, заново проживают миг передачи власти. Вновь и вновь — пока слов не останется, пока все не будет сказано и выслушано.       — Не оставляй меня с этим одного, — шепчет Хакую на границе ночи и пламенного рассвета. — Не желаю править без тебя и дня.       — Не оставлю. — Обещание Интай скрепляет поцелуем в безмятежном миге перед вновь вставшем Солнце нового дня, несшего на своем рассветном подоле роковые изменения.       Вместе с быстрыми гонцами разносится весть о приказе Императора — о скорой коронации, о новом Императоре и Императрице.       Новость облетает на крыльях равнину, достигая и морской Го, и лесистый Кай, а после ее увозят за собой караванщики и моряки, продавая вместе с товаром за звенящее золото и блестящее серебро. Наследники любимы — и неукротимое волнение охватывает и народ Империи, и далеких иностранцев, неравнодушных к делам имперской пары.       На надушенной бумаге Синдбад выражает крайнюю степень радости за своих партнеров и с дерзкой прямотой заявляет о готовности прибыть на коронацию, чтобы и поздравления высказать, и контракт обсудить, который, как он надеется, не забылся в пылу приготовлений. И на страну поглядеть, разумеется, и на их текстильные фабрики, куда, как он уверен, новый Император с Императрицей не откажут отвезти своего дорогого партнера. В ином случае, он вполне может отправиться и сам, а если по дороге произойдет пару приключений — то не его вина вовсе, на роду у него написано быть предметом чужой головной боли.       Вчитываясь в неискусный почерк, Интай давит фырканье. С момента обнародования указа о коронации она тщательнее следит за своими жестами, речью и случайными взглядами, не позволяя и наедине с собой непочтительность. Если Принцессе дозволено порой грубо изогнуть губы, то от Императрицы требуется рассудительная сдержанность в каждом вздохе.       — Подай мне сюаньчэнскую бумагу, — просит Интай у сидевшей подле Когёку.       Когёку охотно подает белоснежный лист и протягивает свежую тушь. Окунув кисть, Интай, преодолевая свою не дружественность к Синдбаду, выводит ответное письмо с приглашением на коронацию и туманным обещанием показать прелести Империи.       — Ты что-то хочешь узнать? — не отводя взгляда от листа, интересуется Интай.       Любопытство Когёку ощутимо, как дуновение ветерка в зной — легко покалывание на разгоряченной коже.       — Я думала, что вам не нравится этот человек. — Когёку говорит тихо, приходится слух напрягать, чтобы слова ее разобрать. — Этот Господин иностранец, но в письме вы пишите, что будете рады встрече.       Отложив кисть, Интай задумывается, стараясь подобрать слова в объяснение:       — Человеку нужно лицо, дереву нужна кора, — медленно произносит Интай. — Как представитель Империи, я не могу позволить себе откровенную грубость. Но моя неприязнь к Синдбаду не означает, что я не уважаю его как партнера. Важно разделять личное и государственное.       Данные объяснения запутывает Когёку: сводит тонкие брови, но лишние вопросы задавать не смеет.       — Поймешь, — обещает ей Интай. — У меня станет больше дел после коронации, а ты, как моя помощница, будешь рядом. Учись, Когёку, наблюдай. И со временем начнешь видеть куда дальше, чем способно зрение. И кто знает, может, однажды и правительницей станешь.       С легко прослеживаемым сомнением Когёку на нее глядит. Безосновательной лестью считает ее слова, и Интай известно — переубеждать Когёку дело обреченное и заведомо провальное. Со временем она сможет осмыслить остроту своего ума, свои способности, и тогда Небо не станет ее преградой.       Тихий стук прерывает их. В кабинет заглядывает бледная и испуганная Юань, которая докладывает с нервной поспешностью:       — Госпожа, тут…       — Ее муж, о Небеса! Почему мне к Императору проще попасть, чем к собственной жене.       Тяжелой поступью, от которой дворец содрогается, Хакую проходит мимо сжавшейся Юань. Весь скованный, дышащий каким-то злым неудовольствием — он кажется не просто рассерженным, а по-настоящему взбешенным. Следом неохотно ступает Коэн — неслышно, будто крадется, чтобы спящего дракона в пещере не разбудить.       Или не потревожить еще больше — потому что дракона пробудили, раздули тлеющие искры до пламенного гнева. Хакую неотрывно следит за Коэном, который кланяется Интай и Когёку, и во взгляде его столько ярости, сверкающей подобно молниям, что дворцу впору загореться.       Интай кивает Юань, и та понятливо скрывается, плотно заперев за собой двери. Заслышав тихий щелчок, Хакую спускает свою ярость с цепи:       — Скажи ей, — отрывисто велит Хакую кузену. — Давай же, сам хотел ей рассказать. Так почему молчишь?       Крепкое и плотное самообладание Хакую улетучивается, подобно шаткому пологу в бурю, и он не сдерживается в интонациях, в гневливых выражениях лица и речи.       Причина, приведшая его в столь разрозненное состояние, должна быть довольно веской. Но Интай не может поверить, что дело в Коэне. Хорошо известно: гневаться на младших Хакую не умеет.       Коэн поднимает опущенную голову. Лишенный привычной невозмутимости, с проглядывающейся печалью — этот новый Коэн кажется потерянным, каким-то надломленным событиями, приведших их обоих во дворец Юйланьтан.       — Ваше Высочество, я уезжаю в лабиринт, — шелестит Коэн, вновь опуская голову.       Разом обессиленный и высушенный злостью брата, которому предан, Коэн выглядит столь несчастным, что жалость пронизывает. Но лабиринт. Неужели снова? И как странно не вовремя — почти перед самой коронацией.       — Говори прямо, — зло рокочет Хакую. — Постыдился бы глаза перед ней опускать.       Уязвленный Коэн вскидывает голову; скулы его розовеет, будто от накликанного позора и разом выпаливает:       — После покорения второго подземелья я поговорил с оракулом. И мне удалось выяснить у него, что маги как-то связаны с подземельями. Поэтому мы с ним договорились — он поможет мне покорить третий лабиринт как можно скорее.       Продолжает прямо держаться, но плечи горбятся, закрыться пытается от возможного осуждения, какое боится найти в Интай за собственное самовольство.       Но в Интай животрепещет непонимание и волнение за него, еще не слишком явное, но постепенно обретающее свою четкость. У Коэна два джинна, и дважды он выходил невредимым из подземелья. Но третий может стать роковым. К чему напрасный риск?       — Зачем? — спрашивает Интай       — Да. — Хакую разворачивается лицом к Коэну. — Объясни нам. Назови мне хоть одну причину, которая убедит меня, что твое сумасбродство — необходимо?       Тишина в ответ. Тревожное молчание вопит невысказанным, тем, что Коэн носит в себе и не решается открыть. И Хакую смог бы угадать мысли кузена, если бы оставил свой гнев, но красная пелена застилает ему взор, и в поступке Коэна он видит только глупость да безрассудство.       Напуганная разгорающейся ссорой, Когёку жмется поближе к Интай в поисках защиты.       — Ты ведь знаешь, — задушенным от ярости голосом говорит Хакую, нависая над сжавшимся Коэном, — знаешь обо всем: о Гёкуэн, о жрицах, о том, что маги — ее сообщник. Так зачем? Зачем ты снова подвергаешь себя такому риску?       И в этот раз — молчание.       Хакую резко отходит, взглядом пересекается с оставшейся спокойной Интай — огонь пожирающей степи встречается с проливным дождем. И затухает. Хакую проводит рукой по лицу, сбрасывая ярость и гнев.       — Прости, сестра. Я не хотел тебя пугать. — куда мягче обращается Хакую к Когёку. Переводит взгляд на Интай, и молчаливая просьба считается: «Поговори с ним». Интай слегка кивает, показывая — она все поняла.       Как появился среди топота и ярости, так и уходит: Хакую быстро покидает дворец, оставляя Коэна на немое осуждение Интай.       — Я желал сам рассказать вам, — признается Коэн, будто в оправданье. — Не хотел недопониманий, Ваше Высочество, и простите, что принесли ссору в Ваш дворец. И прошу — не гневайтесь на меня.       Можно ли таить в себе сердитость на него — такого несчастного, огорченного размолвкой с братом?       Интай поднимается с места, Когёку подскакивает следом, готовясь последовать за ней, но ее мягко останавливает предупреждающее прикосновение к плечу.       — Останься и прочти главу «Троецарствия» в мое отсутствие, — наставляет Интай.       Когёку понятливо кивает.       Молча Коэн следует за Интай, повинуясь негласному приказу, и без сопровождения и процессий покидают дворец.       По знакомой дороге, выученный и исхоженной множество раз, Интай следует в малый сад — рубеж между суетливым дворцом и спокойствием. Взволнованный скорой коронацией дворец, как никогда оживился, и мало осталось мест, в которых не сыскать лишних ушей.       — Не воспринимай слова Хакую всерьез, — заговорить Интай решается, только преодолев лунные врата. — Он волнуется за тебя. И я знаю, что он предпочел бы занять твое место в лабиринте. В каждом из них.       Ответа не следует. До глубоко погруженного в свои тайные мысли Коэна будто бы и не доходят слова Интай. Ступает за ней как на привязи, оставаясь потерянным для ее речей.       Интай останавливается, бросает взгляд на искусственный пруд, вырытый в малом саду. На неподвижной поверхности раскрывают свои бутоны лотосы. Тонкий аромат достигает Интай: вдыхает полной грудью, наслаждаясь и запахом, и повеявшей прохладой.       — Почему ты все же решил покорить третье подземелье? — спрашивает Интай.       К ее удивлению, ответ следует незамедлительно:       — Ради силы. Чтобы остановить всех наших врагов; чтобы никто не смел навредить Вам со старшим братом — для всего этого мне нужен еще джинн.       Объяснение неполное. Причины Коэна уходят корнями куда глубже — в тернистое болото тайных страхов и невысказанных сомнений.       — Это похвально, что ты так заботишься о безопасности страны, — осторожно подбирая слова, говорит Интай. — Но важно задумываться и о себе, Коэн. Ты ведь тоже часть того, что мы с Хакую пытаемся сохранить.       Хакую надеялся, что Интай убедит Коэна отступить, но даже прямой приказ Императора не заставил бы его отказаться от своего. Упрямец каких поискать — разве есть способы остановить Коэна, если он что-то удумал? В борьбе с его настойчивостью она бессильна.       — Я очень надеюсь, что ты успеешь вернуться к церемонии, — произносит Интай. — Ни я, ни Хакую не хотели бы проводить коронацию без тебя.       — Обязательно! — запальчиво обещает Коэн. — Я не пропущу церемонию — клянусь. Лабиринт недалеко от столицы — в Иссине. Я домчусь на лошади за пару часов, а Джудал будет ждать меня там.       Интай улыбается от его слов.       — Вот и хорошо. А Хакую, — Интай вновь продолжает путь, — он оставит злость. Так что и ты не сердись на него.       — А вы сами не сердитесь на меня?       От неожиданного вопроса Интай останавливается. Напряженно Коэн следит за ней, выискивая ответ в изменившемся от удивления выражении лица.       — Как я могу, — мягко произносит Интай. — Я не вправе решать за тебя, как и не стану переубеждать или ругать. Ты не передумаешь, а мне не хочется омрачать наши отношения ссорами.       Терзавшие Коэна сомнения и страхи отступают — тень благодарной улыбки мелькает на лице.       Настают славные времена.       И хотя размышления о нерешенных задачах — об оружии, Мусташи и Императрице — оставляют темные пятна в светлой картине мира, Интай отдается праздным мыслям о скорой встрече с матушкой, которая пообещала прибыть в Ракушо накануне коронации и задержаться, воспользовавшись гостеприимством новой Императрицы.       Отец и брат также выразили готовность прибыть в столицу, и радостное предвкушение, каким жила Интай, подпитывало ее в череде бесконечных усталых дней. Наконец, она сможет познакомить матушку и отца с другой частью семьи. Даже генерал Шуу выразил желание оставить полк и прибыть на коронацию.       Соберутся все — каждая часть ее жизни соединится в одном дне. И единственный, кто может не успеть разделить миг торжества — Коэн.       Его обещанию Интай верит, но лабиринт — уникален, непостоянен и переменчив. Что ему желания какого-то покорителя? В день отъезда Коэна Интай одолевают тягостные мысли о лабиринте — одна горше другой.       Подземелье явило себя в Иссине — городке, известном глиняным искусством. Доносили, что новый лабиринт похож на изящный многоярусный дворец с крылатыми крышами и такой высоты, что пронзал собой облака. А на рассвете из подземелья тянулись мягкие звуки, будто далеко пение, столь нежное и завлекающее, что чувства сжимали сердца.       Лабиринт в народе сравнивали с деревом утун и верили, что на шпиле гнездится сам Феникс, и своим пением одаривает жителей Империи. А явилась великая птица, чтобы благословить новых правителей и напророчить спокойные и славные времена под их правлением.       Что за глупости! Интай встряхивает головой, отгоняя любые мысли о лабиринте, которые затягивает ее в болото унылости и хандры.       — Госпожа? — беспокойно окликает Юань, заглядывая ей в лицо. — Вам стало нехорошо?       Интай кидает хмурый взгляд на Юань, и та поспешно объясняется:       — Мы пару фэнь тут стоим. — Юань оглядывается на прошедший им путь — не прошли и пары чжаней от Заднего двора. — Скоро первый молодой господин Рэн отъезжает, а вы так застыли.       — Все хорошо, — произносит Интай и принимает руку Юань, чтобы опереться. Сделав пару шагов, они вновь замирают.       — Приведи сегодня вечером ко мне Коху и Коурин с Когёку, — велит Интай. — Желаю провести с ними время.       Юань склоняет голову, принимая распоряжение.       Неспокойное сердце нашептывает встречу — увидеться с дорогими младшими родственниками, насладиться общением, прежде чем…       Чем что?       Станет Императрицей — найдет способ видеться; дела Империи не встанут между ними непроходимой стеной. Когёку сделает своей помощницей, а Коху с Коурин поселит рядом. Кто ей будет указ? И все же тревога закрадывается в душу, сжимает в предостережении. Неясное и такое беспричинное волнение твердит: ходи, оглядывайся, страшись.       Интай убеждает себя: боятся ей нечего. Беспокойства ее пусты, утомление от дел. И только.       Вновь продолжают путь — проходят целый чжань, прежде чем остановиться, но уже по чужой прихоти.       — Мамочка!       Жалостливый всхлип разносится многоголосым эхом. Интай оглядывается, выискивая причину столь странного для дворца звука.       — Там, госпожа, — подсказывает Юань, указывая в стороны открытой галереи.       Вся в пурпуре и золоте, ужасающая и пугающая Императрица прямо шествует по галерее, стук ее каблуков отдает тревожным звоном в самой Интай, которая не смеет взгляд от нее отвести, будто завороженная змеей птичка. Каменное сердце Императрицы не трогают всхлипы ребенка — она остается равнодушна к крикам, не замедляет своего быстрого шага. А Хакурю бежит за матерью и ее сопровождающими странного вида. Не то люди, не то духи — все замотаны в ткань, фигуры их не просматриваются, как и лица.       Жрецы. Так называл их Хакую.       Интай ими не замечена. Следует развернуться и уйти, сделать вид, что ничего не видели, что глаза ее слепы, а уши глухи. Неизвестно, как нынешняя Императрица примет Императрицу будущую. Не стоит нарочито подставляться.       Хакурю неожиданно спотыкается и падает. Разносится гулкий удар маленького тельца об дощатый пол, и раздирающий сердце в лоскуты вой боли и жалостливый призыв, обращенный к бездушной матери.       Даже звери милостивее к своим детенышам, чем эта женщина.       Противясь всем доводам и собственному разуму, подчиняясь смелому порыву, Интай быстро проходит к галерее и замирает в ее конце, преграждая Императрице путь.       Пересекаются взглядами — лукавый змеиный прищур Императрицы и горящий досадой взгляд Принцессы.       Не замеченная доселе Хакуэй, плетется подле матери. Оборачивается постоянно, брата желая рассмотреть, но не удается углядеть сквозь шедших позади жрецов.       — Дочурка Интай, — тянет нараспев Императрица издевательски высоким тоном. Будто рада ее видеть. Будто способна на что-то светлое и хорошее.       Замирает Императрица напротив — непозволительно близко, буквально в шаге. Интай сокращает и это расстояние: подступает вплотную, едва не касаясь ее. Четко ощутим ее резкий аромат — от Императрицы пахнет дымом и сгнившей листвой.       — Какая встреча. — Подкрашенные губы Императрицы с нисходящей, будто приклеенной, улыбкой растягиваются шире — в уродующую лицо ухмылку. — Желаешь сказать нам пару напутствий?       Разве что пожелать катиться в Диюй к владыке Яма.       — Я так понимаю, вы уезжаете в Летний дворец, — констатирует Интай, прямо встречая взгляд Императрицы. Глаза ее — темные, безжизненные, подобны пустым сосудам, в которым от души нет и цяня.       Выдержать ее взгляд — испытание. Чем дольше Интай смотрит, тем явственнее различает рубиновый отблеск, далекую искру, превращающуюся в пожар, поглощающий и плоть, и душу; тем страшнее ей становится.       Вздох Императрицы прерывает пугающее наваждение.       — Малышке Хакуэй нужно отдохнуть от суеты, — сетует Императрицы. — Во дворце много шуму. Особенно в последнее время.       — Тогда желаю удачного пути, — сухо говорит Интай. — Надеюсь, вы задержитесь в Летнем дворце достаточно долго. Желательно навсегда.       Откровенная грубость веселит Императрицу — она смеется противным высоким смехом.       — Не волнуйся, малышка Интай, мы с тобой больше не свидимся. — Императрица делает шаг вперед, проходя мимо, и ее последние тихие слова заползают в разум, оседая глубинным ужасом: — Прощай, дорогая, ты оставила слишком большой след в этой истории.       Жрецы безмолвными тенями следуют за своей госпожой. Ни шороха, ни вздоха, ни лишнего движения — ничего в них нет человеческого и земного.       Усилием Интай преодолевает себя: отмирает от сдавившего тисками страха, отмахивается от последних слов Императрицы, оставляя их пылиться в воспоминаниях, и подходит к Хакурю. Его маленькая спина содрогается от едва слышимых всхлипов.       — Не плачь, — пытается успокоить Интай. — Пойдем со мной, попрощаешься с Коэном, увидишь братьев.       Хакурю приподнимает голову, и на Интай смотрят два воспаленных от слез красных глаза.       — К отцу хочу, — капризно хнычет Хакурю.       — Хорошо, — соглашается бездумно Интай, желая его успокоить.       Однако не выходит. Хакурю плачет, заливается слезами так громко и истощенно, что Интай всерьез опасается, как бы не случилось что с ним. Быть повинной в болезни третьего принца ей совершенно не хочется.       Хакурю не поддается на уговоры, и Юань приходится взять его на руки и нести до северных ворот.       На прощанье с Коэном многие: товарищи по армии, дама Цзинь в сопровождении служанок и, разумеется, братья.       Мрачный, суровый Хакую источает столь сильное неодобрение, что лишний раз к нему не смеют и братья обратиться, предпочитая держаться поодаль. Комэй изредка взглянет на старшего из кузенов, нахмурится и отведет взгляд.       Мрачность касается и Хакурэна — молча стоит, сведя брови, и возгорается свойственной ему веселостью только при виде Интай. Вскидывает руку в приветствии и подзывает к себе, пуча глаза и шевеля губами, который складываются в «помоги».       Интай оставляет его призывы незамеченными. Принимает приветствия от дамы Цзинь, с которой не виделась давно, обмениваются парными любезностями и пожеланиями. Взгляд ее то и дело скользит за спину Интай, губы дрогнут в нелепых широких улыбках, и понимающе Интай отступает, чтобы дать даме Цзинь насладиться поистине приятной для нее компанией.       — Кто тут такой хороший! — щебечет дама Цзинь, мягко забирая у Юань Хакурю, и с нежной лаской, которой от родной матери он вряд ли дождется, прижимает к себе, приговаривая о том, какой он милый мальчик.       Хакурэн быстро подскакивает к Интай, предлагает руку, чтобы та оперлась и нашептывает:       — Сделай со старшим братом что-нибудь. Клянусь Небесами, он похож на грозовую тучу и скоро сможет молнии исторгать из себя. А мне, знаешь, не хочется быть испепеленным. Все же досадно будет вам потерять меня.       Интай только поглядывает на него молча. Своим бедокурством он однажды накликает серьезное несчастье. Комэй приветствуют подошедшую Интай поклоном и в ответ получает мягкую улыбку.       Встав подле Хакую, Интай касается его напряженной руки и замечает, как линия плеч дрогнет и опадает; разглаживается хмурый лоб, на сурово поджатых губах мелькает тень улыбки.       — О, тучи рассеялись, — тянет Хакурэн со стороны.       Интай строго взглядывает на Хакурэна, призывая прекратить паясничать. Правильно истолковав ее посыл, он проводит рукой по губам, будто замыкает их, но всем известно, что Второго принца ничто не способно заставить молчать.       Коэн прибывает в сопровождении генерала Ли, отдающего ученику последние наставления перед трудным путем. По-военному собран: в доспехах, подаренных Интай, с собранными в тугой пучок волосами, цзянем в ножнах и нефритовой подвеской — сосудом —, привязанной крепко к поясу. За собой ведет запряженную в путь лошадь.       Справляется с удивлением быстро и стремится подойти к ним — к своим братьям, но Интай ловит его взгляд и качает головой.       Рассудив, что гнев Хакую не успели остыть и превратится в безжизненный уголь, Интай предпочитает, чтобы прощание происходило наедине. Скандал ни к чему.       Правильно поняв ее, Коэн переходит к матери и своим друзьям. Площадь перед воротами постепенно пустеет: дама Цзинь, передав Хакурю обратно Юань, покидает их, слишком четко поняв, что ее присутствие нежелательно. Товарищей Коэна уводит генерал Ли — зычно и громко приказав не толпиться и расходится.       Остаются только они.       Смущение Коэна столь велико, что глаза держит опущенным, подходит к ним медленно и сначала выслушивает младшего брата, который заявляет:       — Привези мне побольше артефактов. Работать не с чем уже.       Коэн принимает его слова быстрым кивком и подступает к Хакурэну.       — Что же, — тянет Хакурэн. — Ты совершил глупость, ввязавшись в это по доброй воле, но знай твой любимый старший брат, то есть я, все равно не зол.       Хакурэн хлопает Коэна по плечу и несильно сжимает. Коэн выдавливает слабую улыбку, и полный ожидания взгляд устремляет на вновь помрачневшего Хакую.       — Да сопутствует тебе удача, — желает Интай, перетягивая внимания Коэна на себя. — Мы все будем ждать твоего возвращения, и я буду надеяться, что ты успеешь к нашей коронации. Не забывай беречь себя.       Полные переживания слова Интай заставляют Коэна улыбнуться чуть шире.       — Благодарю. — Коэн слегка склоняет голову.       Наступает молчание — взрывоопасная смесь из тлеющей злости, разочарования и приправленное страхом. Интай поддевает Хакую локтем, призывая его сказать пару слов — любое напутствие.       — Отдай мне свой меч, — не просит — повелевает Хакую. Жестоким и суровым тоном, от которого улыбка Коэна меркнет. Нерешительно глядит на брата, не понимая ни странного приказа, ни то, почему не может найти в себе силы на жалкую долю прощения.       — Хакую, — шипит Интай, дергая его за край рукава. До чего же вредный!       Хакую не реагирует — не сводит взгляда с Коэна, как и не отказывается от своих слов.       Послушный к словам брата, Коэн отцепляет свой меч и передает ножны Хакую. Забрав чужой цзян, Хакую в ответ протягивает собственный меч.       — Возьми, — велит Хакую. — Он тебе пригодится больше, чем мне.       Обомлевает Интай наравне с Коэном.       Личный цзян Хакую — не просто клинок, это фамильный меч семьи, передающий по главной ветви от отца к сыну, как наследство семьи. От Отца-Императора этот клинок перешел самому Хакую, а до этого побывал в руках его королей-предков.       И то, что он передает его Коэну — говорит о многом; о том, как глубока привязанность к кузену, как дорог он. Злость и разногласия оставлены позади. Лавровой ветвью становится имперский меч.       Дрогнувшими ладонями, Коэн принимает меч и прижимает к груди в нерешительности.       — Я жду, что ты вернешься до коронации, — сухо произносит Хакую. — И будешь стоять подле меня с Интай.       — Так и будет! — клятвенно заверяет Коэн и голос подводит его — дрогнет в словах.       Коэн запрыгивает на коня, бросает на них последний взгляд и, не давая себе права на сомнения, подхлестывает лошадь, ускакивая в распахнутые ворота навстречу заходящему солнцу и ожидающему лабиринту.       — Ты молодец, — шепчет Интай, переплетая ладони с Хакую. — Горжусь, что ты оставил свой гнев.       — А кто сказал, что я не злюсь? — уточняет Хакую.       Интай цокает языком. До чего же трудный принц.       — Госпожа, — тихонько окликает Юань, подходя к Интай.       Служанка опускает взгляд на Хакурю, которого держит на руках, в напоминании о данном обещании.       — Отведем Хакурю к Императору? — спрашивает Интай, мило улыбаясь Хакую.       Понимает ее бессловно. Случилось нечто требующее его внимание, но поговорят наедине. После всех дел.       — Разумеется, — кивает Хакую. — Комэй, Хакурэн, вы с нами?       Комэй отказывается, сославшись на дела, а Хакурэн отвечает охотным согласием.       — Опять рыдал, а? — спрашивает Хакурэн у младшего брата. — Ты такой плакса.       Интай отпускает Юань, разрешая ей вернуться во дворец Юйланьтан. Следует подготовить чай и угощения к приходу Коурин и Кохи с Когёку.       Она так давно их не видела. Отведет только Хакурю и вернется в свой дворец.       Это ненадолго.