Влюблённые бабочки

      Синдбад оказывается разочарованием.       Тщеславный бестолковый хвастун, едва достигший совершеннолетия. Напоминает по виду — высокомерному и напыщенному — столичных фуэрдай. В нем нет и цяня серьезности, какой, по мнению Хакую, должен обладать человек, державший на ладони и два сосуда джинна, и крупную торговую компанию.       Синдбад не обязан соответствовать его ожиданиям, но Хакую не может отделаться от ощущения, что его обманули.       Изнурительно долгий путь из Ко до Партевии они проделали. Семь лун среди плеска волн и крика чаек и все ради того, чтобы узнать, что великий Синдбад, о котором сложено столько легенд, — беспечный юнец.       Юнец, обладающий сотней кораблей и двумя сосудами джинна.       Мысль отрезвляет отравленные разочарованием суждения, и Хакую по-новому оглядывает Синдбада, прицениваясь к нему, рассчитывая, какую опасность он может представлять.       Темные волосы, отливающие синевато-фиолетовым оттенком, золотистые глаза под дугообразными бровями, тонкие губы, растянутые в вечную усмешку, словно этот мальчишка привык смеяться над грозившей ему опасностью.       Узок в плечах, худощав. На поднятых в примирительном жесте ладонях натертости, но не от рукояти меча. Скорее, от парусов и корабельных веревок.       Встретив его в иной обстановке, не зная статуса, Хакую никогда не счел бы его кем-то значимым. И все же — если вглядеться, оставить снисхождение, и заглянуть за завесу первого впечатления, в Синдбаде, точнее в его суждениях, какая-то тонкая манипулятивность и неистовость моря, могшего взорваться буйной пеной волн. Он понимает куда больше, чем говорит. И куда опаснее, чем кажется на первый взгляд.       — Велите своему человеку убрать шэнбяо, — требует Хакую, крепче перехватывая эфес цзяна, приставленного к горлу Синдбада. — И тогда мы сможем продолжить разговор.       — Шэнбяо, — повторяет Синдбад и пытается взглянуть в сторону застывшего мальчонка — своего помощника, но Хакую нависает над ним, не дает и лишнего вздоха сделать. — Так вот, как твои ленты зовутся. А я-то считал, что ты сам эту штуку выдумал.       Слышится вздох — тень внутреннего раздражения. Мальчишка-помощник явно раздосадован нелепым замечанием своего директора.       Шэнбао — оружие востока. Мастеров владения искусством летающих лезвий едва ли сотня. И где мальчишка смог овладеть подобной техникой в столь юном, почти детском возрасте удивляет Хакую едва ли не так же сильно, как и то, что Синдбадом оказался мальчишка младше его самого.       — Велите убрать оружие, — раздельно повторяет Хакую, надавливая лезвием на шею Синдбада. Останется след — небольшая красная полоска в напоминание, что у Принца Ко терпение размером с пиалу.       — А вы с вашим братом оружие сперва убрать не желаете? — нахально спрашивает Синдбад. — Разговаривать с мечом у горла не очень-то удобно. Это я так, к слову.       Мрачное молчание служит ему ответом. Оружие будет убрано в тот момент, когда сам Хакую решит, что надобности в клинках нет. Уступать не собирается.       — Джафар, убери, — велит Синдбад смиряясь.       Названный Джафаром стоит вне пределов видимости Хакую и положиться может только на слух — слышится слабый свист, ленты возвращаются к хозяину, свободный вздох Интай.       — Держи руки на виду, — предупреждает Хакую, отводя лезвие от шеи Синдбада. Следуя за братом, Хакурэн отступает от Джафара и убирает цзян в ножны.       Хакую возвращается к Интай. Встает рядом с ней, на приготовленное кресло не усаживается, предпочитая простоять весь диалог и не терять драгоценные мгновения для атаки в случае необходимости. Хакурэн отходит к дверям, готовый прикрыть старшего брата.       Синдбад примирительно поднимает ладони вверх. Оглядывает их с новым знанием о принадлежности к императорской семье и отчего-то хмыкает.       — А я с самого начала знал, — заявляет Синдбад, переводя взгляд с Хакую на Хакурэна, — что вы двое братья.       — Какой ты догадливый, — с оттенком язвительности тянет Хакурэн.       Сходство их слишком примечательно, чтобы остаться незамеченным.       — Раз правда открылась, то мы можем честно все обсудить, — заговаривает Интай, возвращая их к насущным делам. Она единственная, кто присаживается на стул, неторопливо, будто растягивая время, поправляет одеяния, разглаживая складки, и медленно, с расстановкой говорит: — Наши предложения остаются прежними.       — Как и мои, — быстро вставляет Синдбад. — Я не готов уступить вам. Как и говорил прежде — империя рынок слишком нестабильный.       Губы его дрогнут в извиняющейся улыбке, словно ему жаль за обстоятельства, не зависящие от него. Поверить в его искренность сложно. Есть в нем что-то хитро-скользкое, нечто мошенническое, как и у любого хорошего торговца.       Безукоризненное выражение холодной вежливости Интай едва заметно трескается, и под ним проглядывается гордое пренебрежение, разбухающее до презрения. За его наглость — прикосновение и дерзкие речи — она Синдбада не простила. Сокрушалась долго, давая выход гневу; желая выцарапать ощущение чужого касания, терла кожу с остервенением, до красных пятен и бусинок крови, до почти выступивших слез.       — Если хочешь, я отрежу ему руку, которой он дотронулся до тебя, — предложил ей Хакую, аккуратно поглаживая ее растерзанную ладонь. И шуточно Интай не согласилась, осознавая четко: обещанное — не пустой звук, и будет исполнено при удачной возможности.       — Десять миллионов или же больше? — ровно спрашивает Интай.       Хакую слишком хорошо ее знает и понимает, какое мрачное удовольствие ей доставляет видеть растерянные лица Синдбада и его помощника, как приятно ей наблюдать за их попытками разгадать ее вопрос.       — Ваша страна, — подсказывает Интай недоумевающему Синдбаду, и тонкая лукавая улыбка змеи скользит по ее губам. — Сколько вы за нее заплатили? Десять миллионов? Двадцать?       Синдбад заметно напрягается от вопроса. Пропадает питавший его блеск, хмурит брови и ложится мрачная тень на лицо, подтверждая их общую догадку: дорого «Синдории» дался остров.       Экономические трудности Партевии, санкции, наложенные другими государствами, нехватка трудовых ресурсов, пустая казна — Барбаросса столкнулся с массой проблем на посту президента, а решение нашлось в амбициозном юноше, мечтавшем о стране.       — Все же больше, — заключает Интай, уловив перемену в настроении Синдбада. — И это не считая процентов, которые наверняка назначил Барбаросса. За подобные деньги он должен выделить вам целый регион.       — Не совсем понимаю, как тема моей страны относится к нашему торговому соглашению, — произносит Синдбад тоном сухим, деловым, разительно отличающимся от его звонко-развязного говора, каким он их приветствовал.       Шутовская маска слетает, обнажая ту личину Синдбада, про которую сложено столько легенд — лицо торговца, лицо первого покорителя лабиринтов.       — Считаю, что в вашем положении довольно глупо пренебрегать партнерами, — замечает Интай с легко прослеживаемым снисхождением.       — Тут вы правы, — соглашается Синдбад к их общему удивлению. — Тогда у меня другая идея. Заключим договор о стратегическом сотрудничестве между нашими странами!       Предложение настолько бестактное, грубое и невозможное, что не стоит пытаться ответить что-то разумное. Абсурдность ситуации грозится пробить критическую норму. Международный договор, и с кем? Со страной, которой еще нет.       — Вы хотите создать альянс? — уточняет Интай, будто всерьез рассматривает это нелепое во всех отношениях предложение.       — Да, альянс! — громче положенного говорит Синдбад, будто обрадованный точностью данного определения.       — У вас и страны нет, — вступает Хакую в разговор. — Покупка острова — это не образование государства.       — Верно, — кивает Синдбад. — Но не волнуйтесь, все обязанности торговой компании «Синдория» перейдут Королевству Синдория.       Какая нелепость.       Синдбад хитрит. Тянет время, обдумывая, выискивая большей выгоды для себя и желая добиться уступки от них — чтобы Принц и Принцесса признали его условия; его необходимости им. Дурацкая игра горделивого эго.       — Только при заключении альянса я согласен на ваши смехотворные ставки. И, разумеется, — добавляет Синдбад поспешно, — я хочу получить единоличный патент на ваш шелк. Где его ткут, кстати?       — В Инчжоу, — выдавливает Интай, стараясь сохранить ровность голоса при полном крушении самообладания. Синдбад удивительно виртуозно выводит ее из душевного равновесия, и будь он в ее власти она приказала бы бросить его в темницу, отринув все устои.       — Инчжоу, — повторяет Синдбад. — Красиво звучит. Пожалуй, я бы не отказался еще и лично посетить ваши фабрики, да и страну посмотреть. Я все-таки путешественник. Что же, тогда по рукам?       Интай кидает взгляд на Хакую, как бы спрашивая: что дальше? Неужели они уступят его требованиям — уступят этому наглецу?       Хакую слегка качает головой на ее безмолвный вопрос. Интересы Империи не будут прогибаться под дерзкого мальчишку.       — Нет, — говорит Хакую резко, будто лезвием рубает. — Никаких альянсов. Не советую Вам шутить с нами. Вы хороший торговец и умеете оценивать риски. И должны понимать, что маленьким островным государствам сложно находиться в состоянии холодной войны с кем-то более могущественным.       Скользит угроза в словах — мелькает стальное лезвие в улыбке.       В Синдбаде неуловимо что-то меняется. Дружелюбный с виду волк оскаливается в зубастом оскале.       — А союзники, господин Синдбад, — ровно произносит Хакую, — не всегда успевают прийти вовремя.       Синдбад не отвечает ему. Устанавливается тишина, полная проглоченных звуков, не высказанных угроз и не озвученных предложений.       — Вы, Принц, не из шутников, да? — хмыкает Синдбад. — Тогда мы в затруднении. Я не приму ваших условий, а вы отказываетесь от моих.       Хочется в пекло послать его, этого насмешливого смутьяна. Но даже сделай Хакую это, Синдбад рассмеялся бы ему в лицо со всей беззаботностью, на какую способен.       Смятение одолевает. Уступить и заключать альянс — риск, недальновидное безумство. Уйти — значить потерять возможность выйти на международный рынок.       — Что ты думаешь? — обращается Хакую к Интай.       Мнение Интай — приоритетное, и ее слово станет решающим в затянувшихся переговорах.       Синдбад в ожидании устремляет взгляд на Интай, держащуюся непринужденно, отстраненно.       — Я думаю, что вы, господин Синдбад, наглец, — прямо заявляет Интай под смешок Джафара. — Однако вы и единственный, кто может помочь нам. Я согласна принять условия альянса. — Интай делает над собой усилие, чтобы выговорить последние слова.       — Замечательно, партнеры!       Обескураживая быстрой сменой настроения, Синдбад протягивает Хакую ладонь для рукопожатий. Хакую медлит. Выискивает подвох, но в его действиях невозможно проследить ни расчет, ни логики. Синдбад умудряется превращать все вокруг себя в фарс.       — Партнеры, — слышится бурчание Хакурэна и пользуясь возможностью, ибо молчал он слишком долго, вставляет: — Прими совет от партнера, — тянет Хакурэн издевательски, — никогда больше не прикасайся ни к Принцессе, ни к нашим женщинам. За такое у нас казнят.       — Да, — соглашается Синдбад, бросив нечитаемый взгляд на своего помощника. — Кажется, меня предупреждали.       Слышится удрученный вздох — то Джафар сетует на нерадивость своего директора.       — Наше время в Партевии подходит к концу. — Интай встает с места, показывая, что разговор завершен. — По возвращении в Ко мы пришлем к вам нашего доверенного человека с соглашением.       Встретившись недругами, они прощаются партнерами. И хотя доверия к Синдбаду у Хакую нет, они добились чего желали, и пока что этого достаточно.       — Буду ждать вас на открытии своей страны, — на прощанье говорит им Синдбад.       Вежливое и пустое обещание прибыть Хакую не успевает произнести. Дышащая недовольством от встречи и не устраивающих ее результатов, Интай покидает кабинет Синдбада, не роняя прощального слова, и Хакую следует за ней на жаркую улицу.       Добела раскаленное солнце плывет высоко в небе, задувает сухой горячий ветер, опаляя открытое лицо. Интай накидывает шейлу — партевинаский платок — прикрывая голову от сжигающего Солнца.       Хакурэн косится на нее с легкой завистью. Местных денег ему не выделили из-за склонности к бездумным тратам, и все покупки он вынужден был согласоваться с Хакую, который в необходимости чадры или тюрбана не видел. Солнечный удар ему не грозит, на плечах брата все равно тыква, а не настоящая голова.       — У меня ощущение, что он обдурил нас, — ворчит Интай.       Победа оказалась у них только благодаря неудачному стечению обстоятельств, какие образовались у Синдбада при покупке острова.       — Мы добились чего хотели, — успокаивает ее Хакую. — Разве это не главное?       Хакую ощущает ее недовольство так же четко, как и аромат орхидеи, сохранившийся даже вдали от дома. Имеющиеся спорные возражения Интай сдерживает; поджимает губы, и Хакую давит порыв прикоснуться к ним с поцелуем. Единственное, что ему дозволено посреди улицы — и в присутствии надоедливого брата — аккуратно сжать ее ладонь, пытаясь прикосновением развеять любые беспокойства.       Будь ее переживания из плоти и крови, Хакую без раздумий сразился бы с ними, лишь бы никогда вновь не видить ее отсутствующий взгляд, печальный изгиб губ. Интай робко ему улыбается с той обворожительностью, которая присуща только ей.       — Ну что, — вклинивается Хакурэн между Хакую и Интай, заставляя их разойдись, — следующий Мотал Могаметт? Дедка пора приструнить.       Хакую давит раздражение, убеждая себя, что Хакурэн — его младший брат, Второй Принц и отправлять его в ссылку нельзя. Но тут же понимает: у него есть еще один брат, маленький и послушный Хакурю, знающий в свои юные года о манерах куда больше Хакурэна. Мысль слишком заманчивая.       — Мы еще не знаем, Мусташи ли производит оружие, — замечает Хакую. — И будь добр, проявляй хотя бы мнимое уважение к другим.       — Дед все равно мутный, — жмет плечами Хакурэн. — И с тобой он говорил не очень-то уважительно.       В своем тонком замечании Хакурэн прав.       Беседа с Могаметтом была краткой и быстрой. Времени хватило условиться о новой встрече и ее месте. Но и столь короткое знакомство оставило неприятное впечатление. Пренебрежительность и высокомерие, с какими Могаметт вел беседу, не затронули Хакую, и только его непонятная брезгливость, словно каждое слово, обращенное к Хакую, пятнало грязью, оставило гнетущее ощущение.       — Говорить буду я, — распоряжается Хакую. — Интай, наблюдай за ним. А ты, Хакурэн… Просто молчи, пожалуйста.       — Верно, — без обиды кивает Хакурэн, — а то все вокруг поймут, что из трех сыновей императора, я самый умный.       Предусмотрительно Хакурэн отступает поближе к Интай, находя в ней защиту от братских нравоучительных пинков.       — Или ты ненароком оскорбишь кого-то, — бурчит Хакую.       У брата язык без костей и голова дырявая.       — Не знаю, как других, но меня оскорбляет невозможность прогуляться по городу, — заявляет Хакурэн вспыльчиво и странно невпопад, словно отсутствие этой самой возможности волнует его давно, а высказаться все не решался.       — Мы не развлекаться приехали, — с укором замечает Хакую. — А работать и налаживать связи с другими странами.       Успехи их только невелики. Соглашение с «Сидорией» — единственный союз, какой им удалось организовать, и тот держится на слове спесивого мальчишки. Представители Рема и Балбадда выразили свое уважение с холодной вежливостью, но испросить отдельных разговоров не вышло. Сославшись на занятость и скорый отъезд, многие монархи отбыли сразу после банкета, не желая познать на себе гостеприимство Барбароссы.       Им тоже скоро предстоит возвращение, и Хакую надеется задержатся дома и не бросаться в очередной путь. Надоедливая домашняя обыденность сейчас же кажется ему потерянной мечтой.       Задумавшись, Хакую перестает обращать внимания на Хакурэна, который подозрительно примолкает.       — Я точно плыл сюда не для того, чтобы даже города не осмотреть, — быстрой скороговоркой выдает Хакурэн.       Застопорившийся Хакую пропускает миг и не успевает поймать брата — тот ловко скользит к ларькам, торгующим охрой, финиками, тканями и стеклом. Злой окрик Хакую смешивает в шуме улицы и не достигает Хакурэна.       — Интересно, когда он вспомнит, что у него нет местных денег, — задумчиво произносит Интай.       — Бестолочь, — вздыхает Хакую.       Бросить бы его среди пыльных улиц. И останавливает Хакую от подобной затеи только расстройство отца — младшего любит, хоть и дурень.       Солнце начинает идти на убыль, когда они втроем возвращаются во дворец. Определять точный час в Партевии сложно — нет стражи, отбивающей в барабан; солнце следует своему пути иначе. По меркам Хакую, во дворец они возвращаются к двенадцатой страже — или пятому часу, как принято говорить на Западе.       Предоставленное гостям северное крыло наполняет тишина. По коридорам движется только ветер, задувающий в открытые аркады. Безлюдность объясняется статусностью гостей. Монархи не станут прогуливаться по чужому дворцу. Только если у них нет определенной цели, разумеется.       Тонкий расчет или простая дурость — поселить всех представителей стран в одном месте. Хакую не верит, что Барбаросса глуп. Краткое знакомство показало, что он человек войны, стратегии и тактики. И он нарочито давал им возможность строить интриги в стенах его дворца. Будто и не опасаясь, что интриги могут быть против него.       Партевия остается в уязвимом положении: малолетний Император на троне, в чьей тени притаился генерал армии, отныне зовущийся громким титулом Президент. И Хакую уверен — Барбаросса не стал бы рисковать беспричинно. Впрочем, и дела Барбароссы ему не интересны, пока не затрагивают его страну.       Покои Мотала Могаметта, где он сам назначал встречу, находятся в западной части крыла. Отсчитав нужные двери, Хакую останавливается и, оглядев Интай с братом, спрашивает:       — Готовы?       Отвечают нестройными кивками.       Хакую поднимает руку в намерении постучать, но прежде чем костяшки пальцев успевают коснуться двери — она распахивается и слышится сухое потрескивание чужого голоса из глубин покоев:       — Проходите.       Выделенные представителю Мусташи покои ничем не отличаются от комнат Хакую и Интай: просторный зал в партевианском стиле с большими арочными окнами и деревянными дверьми, ведущими в спальни и гардеробные.       Нет в комнате личных вещей, за которые можно зацепиться взглядом, чтобы рассмотреть через их призму характер хозяина; нет и слуг. Мотал Могаметт, как известно Хакую, прибыл в сопровождении одной только внучки — маленькой девочки, чей быстрый бег изредка слышно в коридорах дворца.       Сам Могаметт дожидается их, сидя на резном кресле. О личности Могаметта Хакую известно мало — придворный волшебник Королевства Мусташи, верный советник Короля. И во внешности его не найдется особой отличительности: высокий старик, высушенный временем, с тяжелым, неподвижным взглядом и надменным изгибом губ. На лице и руках трещины морщин и темные пятна, оставленные годами. Держится он важно, уверенно, превознося себя — и остальных магов — на вершину самовоздвигнутой пирамиды.       — Мотал Могаметт, — приветствует Хакую. — Благодарим за оказанную встречу.       Могаметт медленно склоняет голову на слова Хакую. Жестом приглашает их присесть на низкие кресла, но принимают любезность не все.       Хакурэн остаётся стоять — замирает у дверей в слишком показательной манере боевой готовности. Интай аккуратно присаживается, взгляд держит опущенным, а напряженно сжатые ладони прячет в широких рукавах своего одеяния.       Волшебник — точнее его непредсказуемая сила — страшит ее. Свежи воспоминания из Кай, и держится она с настороженной опаской. Впрочем, Могаметт и не обращает на нее внимания, не одаривает и пренебрежительным взглядом — смотрит исключительно на Хакую.       — У меня мало времени, — оповещает их Мотал Могаметт. — Я должен вернуться в Мусташи, поэтому прошу вас сразу переходить к делу. Ранее вы упомянули нечто важное, что желали бы обсудить.       — Верно, — кивает Хакую. Следует осторожно подбираться слова; обходится намеками, полуправдой. — Вас посоветовали, как человека, способного предоставить кое-что.       Мотал Могаметт не меняется в равнодушном выражении лица.       Миг напряженной тишины дает Хакую возможность задуматься, что если это не Мусташи поставил оружие, что они ошиблись в выводах, то враг окончательно ускользнет от них; скроется в потемках, в которых будет уже не найти. И хотя причастность Гёкуэн неоспорима, Хакую нужно — необходимы до зубного скрежета — отследить, как далеко простирается темная длань ее власти.       — Не совсем понимаю, о чем речь, — сухо отвечает Могаметт.       Вступают на тонкий лед, который расколоться может от одного неверного слова.       — О средствах, — спокойно произносит Хакую, — о возможностях и обычным людям получить магию.       Хакую не дрогнет под цепким старческим взглядом. И будто бы — эта его хладнокровность и твердость — располагают Могаметта, отвечает он охотнее, с интонаций, словно бы даже потеплевшей.       — И что же именно вас интересует?       Хакую старается подавить взметнувшееся удивление. Неужели помимо оружия есть нечто еще? У Мусташи нет покорителя лабиринта, значит ли это, что в освоении магических артефактов они ушли далеко от Ко?       — Оружие, — произносит Хакую отрывисто, словно само слово — яд, растекающийся и убивающий.       — Пятьсот тысяч золотом, — звучит неожиданно.       Назначенная цена звенит в воздухе, но не перезвоном монет, а скрежетом покидающих ножны лезвий, звуком агоний. За пятьсот тысяч в его страну — в его дом — проникло проклятье. В пятьсот тысяч оценили его людей, погибших при мятежах.       — Какой объем поставки? — Вспыхнувшая и раздутая злость не прорывается в голос, и вопрос звучит едва ли не безжизненно, лишенный всяких красок.       — Партия состоит из дюжины клинков.       — Хорошо. — Губы едва складывается в слова согласия.       С оружием прибудут и сами виновники. Допросы, пытки, торги — Хакую применит все, чтобы вытянуть правду из глубин тьмы на сжигающий свет.       — Поставим в Циндао, — ровно произносит Мотал Могаметт. — Золото привезете туда же. В этот раз не должно возникнуть проблем с поставкой.       — В этот раз? — тихим эхом отзывается Интай, не поднимая взгляда.       — Понимаю, откуда вы узнали про оружие, — с ужасающей простотой отвечает Мотал Могаметт. — Хотя признаться я удивлен, что вы решили взяться за то же оружие, с которым сражались. Видимо, быть наследником уже не так интересно.       Неприкрытый намек раздражает. Хакую никогда бы не пошел против отца. Никогда.       — Верно, — выдавливает из себя Хакую.       Мотал Могаметт издает неделикатный смешок, в котором бесцеремонно выражается его удовольствие от ответа Хакую.       — Люди так падки до власти.       Губы Хакую изгибаются в слабое подобие ухмылки.       — Мой помощник занимается поставками на Восток, он найдет способ с вами связаться для согласования условий передачи. — Могаметт поднимается с места неожиданно.       Разговор закончен. Сделка заключена. И более времени у Мотала Могаметта на них нет.       — Как его зовут? — спрашивает Хакую, стараясь не срываться в ровных интонациях. — Вашего помощника.       Мотал Могаметт раздумывает какой-то миг, решая — стоит ли называться, и все же произносит:       — Иснан.       Хакую запоминает. Выжигает клеймом в разуме имя врага, посмевшего обнажить оружие против его Империи.       Двери распахиваются по безмолвному заклинанию. Негласный знак уходить, довольно грубый, но ни у кого нет желания задерживаться в компании старого волшебника дольше положенного.       Отяжеленный новым бременем, разум Хакую пребывает в смятение.       Иснан. Иснан…       Имя ему незнакомое. И все же это зацепка, возможность разузнать чуть больше и понять связь между жрецами Гёкуэн и Мусташи.       — Можем ли послать ноту протеста? — нетерпеливо шепчет Интай, стоит им отойти от покоев Могаметта.       — Позже, — тихо отвечает ей Хакую. — Сейчас нет необходимости. Когда корабли Мусташи зайдут с оружием в наш порт, тогда мы можем отослать протест Королевству.       — Не думаешь, что в Мусташи зреет мятеж? — напряженно спрашивает Интай.       Заговор в Мусташи, если таковой и есть, не их проблема. Врагов и в Империи им хватает.       По коридорам разносится эхо от быстрого бега. Мимо проносится голубоволосая девочка и с детским энтузиазмом и полной непосредственностью врывается в апартаменты Мотал Могаметта с криком: «Дедушка». Хакую прослеживает, как девочка скрывается в комнате.       Жалость к ребенку, могшему потерять дом, не пронизывает Хакую. Дети его родины тоже потеряли немало, но они ничьего сочувствия не дождались.       — Идем. — Хакую переплетает ладони с рукой Интай. — Нам пора возвращаться в Ко.       — Как думаете, Могаметт тоже в юности был синеволосым? — Хакую бросает взгляд на Хакурэна и тот объясняется: — Ты же видел девчонку. Волосы, что небо над головой, и я вот подумал…       Хакую мрачно глядит на брата. Что за дурацкие размышления.       — Думать — не твоя сильная сторона, — говорит Хакую.       — Ага, — легко соглашается Хакурэн. — Моя сильная сторона быть красавчиком. Тебе этого не понять.       Стукнуть его, что ли? Или лучше — выкинуть за борт при возвращении. Отцу скажет, что Хакурэн стал жертвой пиратов. Разгадав темные размышления брата, Хакурэн отступает поближе к Интай — под защиту ее милосердия.       — Пойдемте, — устало просит Интай. — Нам пора готовиться к отплытию. У нас нет причин задерживаться, а я истратила всякое желание путешествовать дальше столицы.