Вечная весна

Фёдор пришёл только на следующую неделю. За это время Гоголь успел уже больше сотни раз посмотреть на место ранее бывшего Достоевского. В его отсутствие там по очереди сидели его друзья, успевшие соскучиться по соседству по парте с другом. Пропажа Феди в первой четверти не была и близко такой же тревожной и гнетущей как эта. Наверное, всё потому что Николай не испытывал к нему тех чувств, что испытывает сейчас, не просидел с ним две недели и не говорил с ним. Благо, он не пропал до конца четверти и пришёл прям во время экзаменов. Похоже, на это и был сделан расчёт. Гоголь испытал облегчение, когда увидел его заходящим в класс. Он испытывал облегчение и радость, после последних событий ему особенно хотелось видеть Достоевского. Однако сам Фёдор выглядел плачевно. Теперь он выглядел ещё более замученным чем раньше. Волосы были лохматыми, обычно идеально выглаженная форма выглядела помятой и неаккуратной, круги под глазами стали глубже, хоть трупов там храни, а ещё он заметно потерял вес и еле держался на ногах. В общем, выглядел он ужасно, словно студент медик во время сессии или сам Николай в конце четверти. Захотелось его обнять. А ещё на Достоевском не было его фирменного большого пиджака, что заставило его потерю веса стать ещё заметнее. Ну и ещё то, что штаны едва ли не слетали с него, а рубашка, что и без того была ему большеватой, сейчас и вовсе казалась безразмерной. А ещё без пиджака он сильно замерзал и дрожал во время экзаменов, в целом был весь дёрганным и нервным. Многие приняли это за нервность из-за пропущенных уроков. Подвешенное состояние Фёдора в принципе приняли насмешливо, мол, «смотрите как ему приходится корпеть над учёбой, мы то вообще не выживем». Один Николай опять знал что происходит на самом деле. На перемене он не выдержал и накрыл одноклассника своей курткой. На него даже не посмотрели, но давить Гоголь не стал. Ему казалось, что Достоевского сейчас вообще трогать не надо. Однако поговорить всё же хотелось. На большой перемене, Фёдор разошёлся вместе с остальными, но очевидно не для того, чтобы просить шпаргалки у других классов. Гоголь последовал за ним. В уборной никого не было, что неудивительно, ибо все готовились к экзаменам, прямо в последние минуты до его начала. Благо, что Зражевская пощадила их и решила провести контрольную на следующим уроке. Вот только от географии это не спасало, а Коля о ней и не думал. Ему нужен был новенький. В помещении горел тусклый свет, Достоевский умывался и его сильно потряхивало. Не нужно быть гением, чтобы понять, что родители Феди сделали или сказали что-то ужасное после той ситуации. Николай хотел чтобы тот наконец открылся ему и поделился своими проблемами, сейчас он в особенности в этом нуждается. Коля бесшумно подошёл к нему и по-дружески опустил руку на его плечо, стараясь передать все свои тёплые намерения и поддержку, которую он бы хотел отдать новенькому. Тело под касанием дрогнуло, и Фёдор всё же повернулся к нему и взглянул тому прямо в лицо. Теперь Гоголь мог отчётливее увидеть насколько же было ужасным состояние Фёдора. — Что они сделали с тобой?.. — испуганно прошептал он, желая всё же вытащить из одноклассника хотя бы пару слов, но как только тот встретился взглядом с ним, его глаза наполнились глубокой болью и безнадежностью. Все его эмоции проступали на поверхность, словно неудержимый поток, и Николай понял, что его друга охватило что-то гораздо серьезнее, чем просто нервное состояние. Он никогда не видел Достоевского таким сломленным. Гоголь прижал его к себе, словно стараясь через этот простой жест забрать чужие муки или хотя бы чуть-чуть облегчить его ношу. Он конечно, понимал что может столкнуться с очередным отказом и отвержением, но был готов, как и был готов к тому, что Фёдор примет объятия. Он опустил голову на Колино плечо, не говоря ни слова, не издавая каких-то либо звуков. Лишь содрогания его тела подавали хоть какие-либо признаки жизни хозяина. А потом он отпрянул, тихо шмыгнув носом и едва слышно бросив «спасибо» сиплым голосом, и поспешно вышел из уборной. Да так быстро, что Николаю даже не удалось увидеть в каком направлении тот сбежал. Перемена закончилась и в классе снова были все, кроме Достоевского, несмотря на то, что его вещи так и остались на своём месте. Зражевская ничего по этому поводу не сказала, словно всё так и должно быть. Остальным в классе тоже было всё равно, пусть и негодующие взгляды и были брошены. Только Коля не выдержал и написал ему. Это было первое сообщение, которое он отправил Фёдору. «Федь, ты где». Хотелось ещё спросить, в порядке ли он, но Коля решил воздержаться. Такой вопрос задавать было как-то неправильно, учитывая то, что сейчас с ним происходило. Сообщение прочитали, что уже радовало, хоть и ответа Гоголь не ожидал. Не ожидал, но он пришёл. Одноклассник в медпункте. Причин не рассказывал, но в этом и не было нужды. Он, кажется, и сам всё понимал, поэтому хотел дать Достоевскому время. Чтобы с ним не сделали его родители, Фёдора это кажется добило, настолько, что тот согласился принять Николая. И ведь действительно согласился. Он ответил на вопрос Коли, помог ему на экзамене и даже позволил согреть его ледяные ручки, а когда Коля подошёл к нему чтобы вновь предпринять попытку подружиться с ним, уже более открытую и радикальную, предложив погулять где-нибудь после школы, Достоевский согласился. Как-то грустно и заторможено, колеблясь, но согласился. Добавил, только то, что сразу после школы не получится, разве что через часа два. Гоголь аж просиял и набросился на того с объятиями. Саша, всё это время находившийся в относительной близости, удивлённо глянул на них. После уроков Фёдор вместо привычной спешки как-то нехотя плёлся к машине. Домой не хотелось, у него был урок японского, который ему не нравился. Японский был сложным, уроки неинтересными, а всё что связано с новым языком было стрессовым. Правда, родители после последней ссоры из-за пианино, сказали, что больше не будут возлагать надежды на него. Вроде, в его положений это должно звучать как нечто успокаивающее, но это наоборот ухудшало его состояние. Родители разочарованы, они злы на него, они ненавидят его, теперь они даже игнорируют его. Совсем недавно он мечтал об этом, о том, что родители наконец оставят его в покое и вообще забудут о его существовании. Кто же знал что это так больно… Или дело в том, что они не игнорируют его, а просто не заботятся? Кормить его перестали, так же как и следить за его внешним видом и вроде как за его жизнью в целом. Обычно после школы всегда приходилось докладывать всё им, о посещении школы, заканчивая выученной композицией или достижениями в изучении нового языка. Но сейчас они с ним не разговаривают. Просто смотрят осуждающе. Проблем как будто бы быть не должно, родители ведь никогда особо не заботились о нём, с ним всегда сидел Миша, приготовить еду он себе мог и сам, а их молчание означало ослабление контроля, что вообще-то должно радовать. Но всё равно было сложно, и Фёдор чувствовал себя в разы хуже, чем обычно, куда тревожнее, как затишье перед бурей. Даже казалось, что лучше бы он умер от обморожения там в снегу, а не всё это, но судьба не разрешила ему прерывать свои страдания так скоро и его встретил Николай. Он не был зол, просто тогда совсем сил не оставалось, да и сейчас их много не прибавилось. Однако он всё равно решил попытаться. Вдруг станет лучше? Вдруг завтра будет лучше? А вдруг дружба с ним действительно сделает его жизнь чуточку терпимее? Эти мысли преследовали его ещё с того самого дня, ещё с той самой ссоры с родителями, и преследуют его сейчас, пока он на уроке, где он должен думать об иероглифах, а не о прогулке с совершенно чужим ему одноклассником. Совершенно чужим одноклассником, вызывающем у него столько непонятных чувств. Даже сейчас, когда ничего странного не происходит, они просто встретились в обычной внешкольной обстановке, как уже встречались ранее, но почему-то Достоевский волновался. Почему-то Гоголь стоящий прямо перед ним с широкой улыбкой и растрёпанными волосами вызывал у него много неправильных чувств. Одноклассник радостно помахал ему и крепко схватил за руки, пожаловавшись на их зябкость, но чужие конечности не отпустил, только обхватил крепче, чтобы передать своё тепло. Как же много странных чувств… В конце концов, Николай отпустил его руки и они зашагали в сторону парка, или же в то, что должно было быть им. От парка тут скорее всего только название, как показалось Феде, относительно недавно переехавшему в эти края. Дороги тут чистили явно от «не хочу», скамейки выглядели так словно и в жаркое время года были не пригодны, фонтан покрылся налётом из-за чего о его пригодности мало что можно было сказать. Зато деревьев было много и под серым темнеющим небом они выглядели симпатично. Дома его скорее всего не ждали. На его уход отреагировали спокойно, то есть не отреагировали совсем. Он уже и не знал чего ожидать от родителей, но раз им всё равно, значит ничего плохого не случится? — Почему ты переехал сюда? — внезапно напомнил о себе всё это время молчавший Гоголь. Лицо Достоевского тут же помрачнело, похоже Коля поднял не ту тему, только он собрался извиниться перед ним, как его собеседник ответил: — По семейным обстоятельствам. — интонация и выражение лица ясно говорило, что тему эту продолжать не стоит. Однако Николай сдаваться не хотел, пусть и решил слегка сменить тему. Зайти под другим углом, так сказать. — Тебе нравится этот город? — Нет. — опустив голову ответил Федя, голос его звучал уже мягче, но он старался прикрыть глаза волосами, правда с шапкой это было совсем неудобно. Гоголь ещё давно заметил, что одноклассник одевается очень тепло, даже осенью, интересно было бы на него посмотреть в разгар зимы. Сейчас его щёки покраснели от мороза, несмотря на толстый шарф. Вид щёк Достоевского напомнил ему тот день. Их последнюю встречу. — Я хочу домой. Можно было подумать, что он имел в виду свой дом здесь. Теплое место, к сожалению только физически, его жилище пока он находится в этом городке. Или гниёт. Благо, Коленька каким-то образом понимал Фёдора. — Я понимаю… Тогда было лучше? — мягко спросил он, стараясь прочувствовать всю глубину Фединых страданий. Это ли он имел в виду когда сказал, что у него «тяжёлый период»? Переезд из своего родного города в это захолустье наверняка тяжело даётся. Николай, вот, ничего другого в жизнь не видел, но ему тоже плохо здесь. Он тоже хочет упорхнуть отсюда куда подальше и никогда не оборачиваться назад. Никогда. Хотя он понимал, что это будет сложно, да и его близкие здесь и вроде уходить навсегда не хотят. — Да. — коротко промолвил его собеседник. В этом маленьком «да», он кажется вложил всю свою досаду и тоску по прошлому. Сердце Гоголя болезненно сжалось, он совсем не желал видеть Достоевского опечаленным. Ему и тех раз хватило сполна. Лучше бы он снова стал задорным и хитро улыбался. — Ты наверняка желаешь уйти отсюда. — с грустным смешком продолжал Коля. Эта тема хорошо соприкасалась с ними, и было нечто душевное и сокровенное в этом разговоре. Ему словно всегда этого не хватало, с друзьями то своими он говорить о таком не мог. Они, к сожалению, какими бы близкими ему не были, этого совсем не понимали, и мыслей его насчёт родного города не разделяли. — Я тоже. — Тоже? — поднял голову Фёдор, но всё ещё не показывая своего взгляда. — Да. Очень хочу. Такое ощущение, что этот город затягивает меня и не захочет отпускать. Я не хочу умирать в этой дыре и я очень жалею, что проживаю свою юность и детство в этой серости. — легко признался ему Коля. Ему почему-то думалось, что именно новенький будет тем, кто поймёт его. Достоевский недоуменно посмотрел на него. — Я думал, что ты вместе со своими друзьями собираешься поднять этот город. — таким же тоном добавил он. — Ну, как тебе сказать, — Гоголь чувствовал себя немного сконфужено. Да, он действительно такое говорил однажды, вот правда не самому Феде, а Ивану с Сашей. — Я соврал. Соврал им, просто… Понимаешь, они любят этот город. Они любят своё родное место и они хотят улучшить жизнь здесь, а не убегать от трудностей. Я же чувствую себя взаперти, чувствую что не должен быть здесь, это не моё место, но сказать я об этом не могу. — Почему? — наивно задал вопрос его собеседник. — Потому что…- этот наивный вопрос всё же заставил его задуматься. А ведь действительно, почему? Разве он не доверяет им? Тургенев и Пушкин были его друзьями детства, они вместе прошли через огонь и воду, они знают секреты друг друга, стали свидетелями постыдных моментов и делились друг с другом многим. Конечно же не все события из жизни скажешь сразу, сам Коля имел привычку до последнего утаивать, но он ведь всё равно говорил им. Тут до Гоголя дошло, что он до сих пор не рассказал им о мамином ухажере и том, что этот ухажер пытался его избить. Не рассказывал не потому что стеснялся, а потому что не видел смысла сообщать им эту новость сразу, как-никак пока ничего ведь случилось. С того первого раза он этого мужика не видел, пусть и знал, что тот был дома. Заметил чужую обувь когда он однажды пришёл домой после работы, мама спрятала его в ванной, видимо испугавшись повторения предыдущей ситуации. Правда совсем не понятно за кого. Николай тогда совсем не отреагировал, разве что взял нож из кухни, под испуганный взгляд матери, и закрылся у себя в комнате. Однажды мать его не впускала домой, опять же из-за своего любовника, и тогда Коле пришлось проникать домой через окно, чем чертовски напугал маму. Мужчина её тут выбежал из квартиры, и мать за ним. Ничего критичного не случалось, так что и беспокоить друзей смысла не было. Но почему он не мог рассказать о своей главной мечте им? Им, самым близким ему людям? — Я не знаю. — решил снова честно признаться однокласснику. С Фёдором почему-то так и хотелось откровенничать, и Гоголь был рад, что тот его желание исполняет. — Может дело в том, что я боюсь огорчить их, или в том, что они меня не поймут. — Разве ты не любишь их? — этот вопрос был также по-детски наивен, но сиреневые глаза смотрели так проникновенно глубоко, что сравнение с сиренью казалось уже совсем неуместным. Слива. Это была она. — А… ну, конечно люблю. — растерялся он, совсем не поняв от чего именно, то ли от вопроса собеседника, то ли от его глаз. Как только наваждение от взгляда Достоевского спало, Николай тут же сосредоточился на теме разговора. Зачем он спрашивает об этом? К чему тут любовь? Или это намёк на то, что Коля якобы не доверяет своим друзьям? — А к чему это сейчас? — Человек не будет делиться своими сокровенными мыслями с любимыми только в двух случаях: когда человек обеспокоен самочувствием любимого и не хочет его беспокоить, или когда «любимый» человек оказывается не таким уж и любимым. — с абсолютно серьёзным видом пояснил Федя. Его рассуждения казались Коле совсем детскими, разве может быть всё настолько сужено? Однако одноклассник говорил абсолютно серьёзно, словно пояснял нечто супер важное, но очевидное, прямо как кислород для дыхания. — Они ведь любят тебя, значит… — Погоди, тебе не кажется, что ты слишком категоричен? — перебил его рассуждения Гоголь. Сейчас он не совсем понимал своего собеседника, а точнее не понимал причину по которой, тот думал так как думает. — Но это ведь истина. — легко отозвался Фёдор. — Истина всегда категорична. От его слов Николай задумался. Его тонкие брови сморщились, взгляд застыл в одной точке и губы оставались неподвижными. Федя смотрел на выражение лица одноклассника погруженного в размышления. Похоже, его слова как-то задели Гоголя или толкнули его на глубокие раздумья. Он сейчас дружбу свою переосмысляет или просто так скептично относиться к его словам? Фёдор не мог дать ответа, хотя и не особо жаждал его. Если честно, жаждал он только тепла, тепла, потому что руки уже подрагивают от холода. Неприятно, а ведь совсем недавно он их ведь обморозил себе. Тогда это не казалось такой большой болью. — Давай зайдём куда-нибудь. — лениво предложил он, устремляя свой взгляд с одноклассника в небо. В небе ничего не было кроме тёмных облаков, глупо было что-то искать там. — Я оплачу, только не спорь, пожалуйста, я замёрз. Коля резко оторвался от своих мыслей и попытался уловить смысл слов собеседника. Было забавно наблюдать за ним, пытающимся сделать вид, что услышал тебя. Однако Николай действительно слышал, просто ему нужно было немного времени, чтобы отойти от таких активных размышлений. Смешной такой. — Я ведь не гриб, Федя. — глупо усмехнулся Гоголь, под слегка удивлённый взгляд собеседника. Абсолютно глупая и нелепая шутка вызывает у Достоевского не менее глупую ухмылку, которую он старается спрятать от чужих глаз. Он всё равно всё видел. Лучше бы улыбался чаще.