Вечная весна

Фёдор ещё неделю не появлялся в школе. И ещё долго не собирался, ибо, со слов Зражевской, он до конца первой четверти перевёлся на домашнее обучение. «По состоянию здоровья», — сказала она, пожав плечами, когда её спросили о пропаже новенького. Для всех остальных это не было чем-то примечательным. Разве что на уроках теперь на одного отвечающего меньше. В остальном же никому не было дело, все были слишком поглощены приближающимся окончанием первой четверти. Первые экзамены уже начались, и головы всех: и учителей, и учеников — были слишком забиты, чтобы думать о каком-то невзрачном мальчике. Только один Николай чувствовал себя не в своей тарелке. Он определённо видел Фёдора в тот день. И тот тоже заметил его и явно этого не хотел. Гоголь смог разглядеть ватку на его лице: она была большой, её нельзя было не заметить. Его ударили? Здешние хулиганы или родители? Это и есть «состояние здоровья», о котором говорила Зражевская или это его родители так сказали? Переживания о Достоевском терзали его долго, ещё с того с самого момента, как его мозг смог обработать увиденное. Они мучили его вместе с другими проблемами, навалившимися на него в столь короткий отрезок времени. Экзамены, Фёдор, бабушка, что в последнее время ему названивала, ещё раз экзамены, мама, связавшаяся с каким-то мутным типом и усердно делающая вид, что ничего не происходило. Когда он только на следующий день вернулся домой, то почувствовал запах еды, столь не свойственный их дому. Мать что-то готовила, улыбаясь, хоть и выглядела уставшей. Трезвая. Николай прошёл в комнату и внимательно оглядел её, совсем не понимая такого иррационально нормального поведения. Заметив его, только когда он подошёл почти вплотную, женщина как-то натянуто улыбнулась и даже поздоровалась. И голос её звучал совершенно нормально, не без хрипотцы свойственной её образу жизни, но достаточно внятно и оживлённо. Мама ранее давно не была в таком состоянии, он даже не мог вспомнить насколько. Когда она в последний раз вела себя как мать? Это на её так повлиял тот мужчина? Она с ним ещё виделась? Они поужинали вместе, сидя в напряжённой тишине. Николай старался есть как можно медленнее, несмотря на голод, чтобы хоть как-то растянуть короткое, но такое редкое и от того ценное времяпровождение с матерью, пусть и чувствовал себя неуютно после увиденного позавчера. Она даже помыла посуду и убрала беспорядок, устроенный её пьянками, не кричала и позволила ему побыть в относительном спокойствии. В тот день Николай хорошо подготовился к химии, но очень плохо спал.

***

Саша драматично вздохнул, сокрушённый тургеневскими дамами. Сам же Тургенев, гордо отбив карты Николая, с удовольствием глядел на то, как его последние две дамы уходят в руки противнику, делая его — Ивана — победителем. Николай хихикнул на победное фырканье друга. Последний экзамен был сдан. Прошло уже два дня с начала каникул, и как же хорошо не думать об учёбе, как же замечательно приходить к друзьям после подработки и просто глупо рубиться с ними в видеоигры или в карты. Николаю было всё равно, во что играть и чем заниматься, главное, что он был с ними и ему было весело. Николай атаковал Пушкина десятками, которые Саша с лёгкостью отбил подаренными Иваном ранее дамами. На что Гоголь и рассчитывал. Самая крупная карта у Саши — бубновый король, которым он старался отбиться от подкинутого Колей валета ранее, кроме короля у него есть всё тот же валет. Ни одна карта его не спасёт, в этом он был более чем уверен. И оказался прав когда последняя карта легла на мягкое тёмно-зелёное покрывало, на котором и происходила вся бойня. Пушкин с грустной улыбкой смотрел на свои оставшиеся карты и так же грустно начал собирать их на место, под непонимающие взгляды друзей. — Мы ещё играть не будем? — теперь грустным сделался Коля, секунду назад бывший с широкой улыбкой. — Позже. — тепло улыбнулся ему Саша и встал с расправленного кресла, служащего ему и ложем, и главным местом для посиделок с друзьями в вечера подобные этому. Он двинулся ко столу, оставив там карты, и жестом поманил их на кухню. — А сейчас будем чай пить. Мама специально для вас печенек напекла. Услышав последнюю фразу, парни тут же поднялись с насиженных мест и поплелись следом на кухню. Квартира, в которой Пушкин жил вместе с матерью, была совсем небольшой и не новой, чем-то даже похожей на дом Николая, но она была уютной и чистой, совсем не такой, как у него. Хотя, казалось бы, их жилища очень похожи. Серая спальня для матери-одиночки с тёмным и гигантским шифоньером, скрипучей кроватью и входом, захламлённым вещами, на балкон. Маленькая гостиная с раздвижным креслом, с выцветшим ковром на стене и старым столом с не менее старыми полками, если Николай правильно помнит, сделанные его матерью. На фоне всего этого старья относительно новенький компьютер, подаренный тётей Надей на шестнадцатилетие сына, сильно выделялся на фоне всей комнаты. Надежда Осиповна много трудилась, чтобы смочь предоставить такой дорогой подарок сыну, но она жаловалась лишь на то, что не смогла подарить ему чего-нибудь стоящего ранее. Саша же заслуживал. Николай завидовал и удивлялся. Ситуация семьи его друга мало чем отличалась от его: родители в разводе, мать в одиночку воспитывает сына и получает слишком мало денег, чтобы позволить себе и своему ребёнку жить на широкую ногу. Даже место их жительства в сущности почти ничем не отличалось от его, но как же алкоголь менял ситуацию... Их дом живее, чище и куда приятнее, оказывается, всего-то лишь нужно было ухаживать за ним. Оказывается, чтобы жизнь была легче, нужно было просто не пить. Надежда Осиповна наливала им чай, пока Саша разливал мёд и варенье к печенью. Они всегда были гостеприимны, готовые в любой момент принять гостя. Черта, которую тётя Надя, конечно же, передала своему сыну. В их доме было тепло, а за столом не чувствовалось напряжения, чем всегда открыто восхищался Николай и Иван, но только про себя. От тихого и умиротворяющего транса, Колю вывели слова Ивана. — Моя сестра двоюродная тоже дистанционно учится. — ни с того ни с сего вдруг сказал, как казалось Николаю, потерявшему нить разговора. — Тоже болеет она, лежит в больнице. — Грустно. — коротко ответил ему Александр, пожёвывая печенье. — Прямо как Фёдор? — Вот именно, что нет. — выпалил Тургенев, на удивление, со спокойным лицом. Он сделал короткую паузу, отпил чая и продолжил уже чуть медленнее. — Она-то в больнице. А я Фёдора видел на улице, спокойно гуляющего на выходных. Никакого намёка на то самое «состояние здоровья». Николай, до этого слушавший разговор вполуха, сейчас внимательно внимал каждому слову. Особенно когда речь зашла о Достоевском и его состоянии. — Как это... ты видел его? — ему самому стало стыдно от того, насколько взволнованно звучал его голос. Гоголь ведь даже не общается с Достоевским, к чему такие эмоции? Их городишко не то чтобы особо криминальный, но избить могут везде, а насилие со стороны родителей это ведь совсем не в новинку. Ирину бьют, Антона бьют, Миша тоже говорил, как его бабка била. Грустно, но ведь и не так страшно. А Достоевский, невероятно умный, весь такой правильный и идеальный, наверняка тоже сталкивался с подобным. У идеальных детей ведь всегда худшие родители... — И он был цел? Саша и Ваня переглянулись и как-то странно уставились на него. — Да, в полном порядке... — заторможено ответил ему Тургенев, не отрывая взгляда от него. — А ты чего так спрашиваешь? — Как «так»? — не понимая, переспросил его Николай. — Так, как ты спросил. — фыркнул Ваня. — Словно ты сильно переживаешь о нём. Неужели ты всё ещё не отблагодарил его? Только из-за этого? Теперь уже Саша, не понимая, спрашивал: — А за что отблагодарить? — Да наверняка за мелочь какую-то. Ещё недели три назад успокоиться не мог. — Тургенев ехидно улыбнулся и уже которой раз за разговор фыркнул. — Неужто до сих пор не написал ему? Николай не знал, что ответить. На самом деле он действительно не мог понять, почему он так часто думает о Фёдоре. Чувство благодарности? Да, довезти его до дома было очень милым и неожиданным поступком со стороны Феди, учитывая ещё и то, что тот жил совсем на другой стороне и ему наверняка пришлось переплатить. Однако это действительно не такая великая помощь, чтобы так волноваться о нём. Николай ведь даже не знает Достоевского. Вдруг тот что-то взамен потом попросит? — Нет, я ему не написал. — задумчиво промямлил он под строгий взгляд Вани и заинтересованный — Саши. — Как-то руки не доходили, вот и всё. Вообще мутный он какой-то, я даже не знаю... За столом стало тихо, но эта тишина не была напряжённой, а задумчивой. Так оно было и на деле, каждый из них молча доедал печенья в своих размышлениях, пока Пушкин не прервал уже затянувшееся молчание, словно объявлял нечто очень важное и неожиданное для присутствующих. — Я, кстати, недавно с нашим Принцем общался, — неторопливо начал он, от чего Николай и Иван непроизвольно навострили уши. — Он мне сказал, что Достоевский должен был появиться у нас раньше, ещё со второго сентября, но у него возникли проблемы с документами, потому что ранее он никогда не учился в школе. Теперь была очередь Николая переглядываться с Тургеневым. Они одновременно издали облегчённый вздох. — Боже, Саш, ты как будто бы о преступлениях говорил, к чему такой драматизм? — начал уже высказывать своё недовольство Иван, но был перебит брошенной невзначай фразой Коли. — Может, он просто не умеет общаться с людьми? — предположение выдвинутое им, звучало крайне наивно, пусть и не являлось необоснованным. — Как-то даже жалко его... — грустно поддержал его Пушкин. И только Тургенев с абсолютно невозмутимым выражением лица глядел на них так, словно те несли полную ересь. — Чего жалеть-то его? Школа это не единственное место, где можно найти себе друзей. — пояснял он с лёгкостью и важностью, словно вталкивал жизненно необходимую истину бестолковым неучам. — Если бы хотел завести друзей — уже завёл бы. А вы вообще видели, как он к завучу подлизывался? — Нашему Принцу де Леню? — Да, Коль, к нему. Никогда не видел, чтобы наша крыса так с кем-то общалась. Он держится уверенно и с учителями говорит без страха, так что с социальными навыками у него всё в порядке. — Выходит, что он такой просто «потому что»? — спросил Саша. — Да. Есть просто такие люди. И родители у него тоже нормальные, уж поверьте. —Тургенев залпом допил свой чай и звонко поставил кружку на стол. Как точку в разговоре поставил. Однако у Николая было чем возразить, но об увиденном в тот день говорить не стал. Мало ли, вдруг личное. Больше они Фёдора в своих разговорах не упоминали.

***

Начало ноября в их городе такое же дождливое, как конец октября. Как обычно. А потом пойдёт обильный снег и будет осыпать улицу вплоть до декабря. Здешняя погода удивлять могла только приезжих, коих было крайне мало. Это ещё каких мазохистов нужно сыскать, каким же отчаянным должен быть человек, чтобы приехать в это богом забытое место. «Уж явно не от хорошей жизни», — думал так Николай, а также, что не от жизни хорошей оказался посередине улицы прямо перед тем, как начинал крапать набирающий силу дождь. Зонтика у него отродясь не было, он во всё той же тоненькой ветровке и спешно ходил, надеясь, как бы встреча с чудным природным явлением не закончилась бы плачевно и для его несчастной ветровки, и для него самого. Здоровье у него было крепким, но такого удара явно не выдержало бы. Чёрт... болеть нельзя. Если он заболеет, то не сможет пойти на работу, придётся тратиться на лекарства, а если он ещё и не успеет выздороветь к школе... Его дом относительно не далеко, но на автобусе проехать всё же придётся. До остановки тоже необходимо дойти пешком, но дождь явно начнётся раньше. Чтобы не промокнуть под зверским ливнем, было принято решение спрятаться под карниз крыши небольшого кафе с глупой английской надписью «cookie» и панорамными окнами, которые были слишком элитной редкостью для их городка, но зато позволяли увидеть едва ли ни всё происходящее внутри. Помещение было тёплого коричневого цвета, с маленькими столиками из светлого дерева и большим количеством рассаженных растений разных видов. Стоя рядом со входом, он мог услышать запах кофе, который странно смешивался вместе с запахом дождя. Тяжёлые капли бьются об его штаны: под карнизом недостаточно места, чтобы скрыться от дождя полностью. Вскоре на тротуаре появятся лужи, и он рискует промочить ноги. Холодно, очень холодно, пробирает до костей, а ещё он чувствует на себе чей-то взгляд. Наверняка кто-то вновь странно смотрит на него, едва ли не на единственного человека на улице, так ещё и под таким ливнем. Однако... нет, это совсем не такое ощущение. Кажется, что на него смотрит кто-то конкретный, словно пялится, но он не мог найти источник этого возникшего чувства. Сослав всё на жалостливые взгляды людей, Николай всё также досадно разглядывает столики внутри кафе, уже раздумывая о том, как туда войти. Можно зайти внутрь кафе и согреться там, но обычно из таких мест выгоняют, так что... Мысль его была прервана, стоило его взгляду скользнуть по очередному случайному посетителю. Глаза столкнулись со знакомыми сиреневыми так резко, что Николай даже не сразу понял, кого он только что увидел. Как только его мозгу удалось обработать информацию, он тут же вернул взгляд на то же место. На Достоевского смотрящего на него в ответ. Целого. Без синяков. Фёдор удивлённо глянул на него в ответ, но тут же неловко отвернулся, якобы залипнув в свой напиток, а Гоголь так и продолжил бесстыдно разглядывать одноклассника. Тот же, в свою очередь, периодически поглядывал на него в ответ. Так бы они и игрались, если бы Фёдор резко (хотя всё-таки больше неожиданно, резкость этому человеку не была свойственна), не встал со своего места и решительно направился ко входу в кафе. Прямо к Коле, от неожиданности который отступил от своего места, едва не попав под удар бушующей стихии. Стеклянная дверь перед ним открылась, зазвенели колокольчики на них, и Достоевский, весь бледный и утомлённый, предстал перед ним. Видеть его перед собой было странно, Николай ощущал неловкость рядом с ним, и, похоже, не один он её чувствовал. Фёдор жестом пригласил его пройти внутрь, Коля же, ни на секунду не задумываясь, последовал за ним. Колокольчики вновь зазвенели. Внутри действительно оказалось тепло и сухо. Играла спокойная песня, в воздухе витал сладкий аромат кофе с добавками, а звук дождя за окном уже не казался ему жутким, а наоборот — уютным и умиротворяющем. Правда, место для раздумий он выбрал не подходящее, от чего Достоевскому пришлось мягко коснуться его предплечья и повести к столику. Неловкость увеличилась в разы. Зачем он вообще здесь? Зачем Достоевский завёл его сюда? Пожалел? Хотел поговорить об увиденном? Николай нервно сидел на маленьком кресле, прожигая в своём однокласснике дыру. Тот в свою очередь — Боже, спасибо — подал голос, но сказал совсем не то, чего от него ожидали. — Можешь заказать себе кофе, я оплачу. — тихо сказал ему Фёдор, абсолютно невозмутимо, почти так же как и в тот раз, но что-то явно изменилось. К тому же, почему он вообще заботился о нём? Они же совсем не друзья. — Я вижу, что ты замёрз. Николай отдал бы всё, лишь бы унять дрожь, слишком заметную, чтобы проницательный взгляд Достоевского не смог уловить её. — Зачем? Ты ведь не должен. — попытался воспротивиться Гоголь, но заказ всё-таки сделал. Согреться всё-таки хотелось, тем более отнюдь не часто его угощают. — Мне не тяжело. — лишь ответил Достоевский, и отвлёкся на подошедшего к ним официанта. Уже спустя пять минут на их столике оказалось два стакана с карамельным латте. Николай забрал свой стакан медленно, почти стыдливо и только после того, как Фёдор отпил свой напиток. Из-за высокой температуры тяжело было уловить сладость, но Гоголь не жаловался, только блаженно грел руки и благодарно смотрел на чудо, купившее ему кофе. Его чудо, правда, выглядело очень уставшим: синяки под глазами стали заметнее, хоть и без того бросались в глаза, а скулы как будто бы стали острее. На глазах у Достоевского стояла вселенская печаль, аж ему самому стало горестно. Новенький явно выглядел так, словно переживал не самый приятный момент в жизни. Из под воротника его серого свитера едва заметно торчало что-то белое. Николаю захотелось вновь сконцентрироваться на кофе. «Спасибо, огромное спасибо», — и все его производные уже были произнесены на этом столе, пока сам напиток готовился. Достоевский в ответ лишь отмахивался. — Федя, я ведь тебе даже за такси ничего не сказал... — снова начал Николай спустя пару минут молчания. В ответ ему послышался вздох. — Не стоит... — Нет, стоит. Ты очень мил и щедр для того, с кем не общаешься. — серьёзно перебил его Николай, глядя на него как на провинившегося ребёнка. Фёдор тут же затих, и в глазах его появилось нечто странное, совсем несвойственное ему и знакомое Коле. От этого странного блеска, он решил слегка поменять тему: — Даже неожиданно, потому что... — Потому что я мальчик с золотой ложкой из высшего общества и не должен общаться с такой челядью? — опередил его Достоевский. Насмешливо. Даже немного ехидно. Он впервые видит новенького таким, но что более важно, он всё-таки знал о том, что происходит в классе... — Так ты знал? — растерянно спросил он. Фёдор язвительно поднял бровь, почти также делал Тургенев, но, не в обиду другу, тот даже на десятую долю не выглядел так же клёво как Достоевский. — А как я не мог знать? Я, может быть, точно и не знаю, о чём шушукаются двадцать с чем-то человек, но точно мог предположить из того, что слышал. — говорил он так же, как и Иван, язвительно, но с какой-то изящностью. — И много ты слышал? — Ну, не так много, но «заплатили родители и ходит теперь довольный» всё же дошло до моих ушей... — Достоевский передразнил Бунина, точь-в-точь копируя его интонацию.  — И насчёт крысы я тоже знаю. Николаю стало стыдно за собственный класс. Хотелось сказать новенькому, что одноклассники на самом деле куда добрее, чем ему кажется, и что это всё лишь недопонимание, однако ничего кроме пустых слов он не имел. Гоголь уткнулся в свой напиток и сделал долгий глоток, наслаждаясь его сладостью. Дождь за окном постепенно стихал и совсем скоро уже можно вернуться домой. Не то чтобы хотелось, но на улице станет слишком темно, хотя куда уже... В кафе, подстать погоде, словно тоже становилось тише. Его собеседник тоже молчал и глядел в какое-то пространство перед собой, очевидно погруженный в свои мысли. Фёдор почти всегда был таким, пока его кто-нибудь о чём-нибудь не спросит или кто-то чего-то не попросит. В остальное же время он так же отрешённо сидел, читая книгу или делая домашнее задание. Ни с кем не стремился заговорить, сидел со всеми, кто захотел. Типичный, как его называют в классе, амбициозный ботан из высшего света. Идеальный, что аж тошно, или настолько карикатурный, что аж смешно. Временами Коле было интересно, в курсе ли он о всех насмешках в классе? А ещё ему интересно узнать о его домашнем обучении и очень сильно — о здоровье. Фёдор всегда выглядел болезненно. Бледный, вечно мёрзнущий, не посещающий физру. Или побитый на подоконнике. Николай старался не думать об этом, но взгляд невольно цепляется за шею Достоевского. Это «нечто белое» ведь очень сильно похоже на бинты. Из-за свитера синяков или бинтов на шее не заметишь никак, так что присмотреться возможности он не имел. — Ты правда болеешь? — словно невзначай бросил он, решая зайти с далека. Он мог бы, конечно, промолчать, никак не затрагивать эту тему, но от чего-то ему хотелось узнать, проговорить... Может просто интерес? Желание растопить сердце холодного красивого мальчика? Стать той самой девушкой из клишированных фильмов? — Да, у меня здоровье плохое, вот и... — Не потому, что тебя побили? — перебил его Николай, глядя прямо в расширенные от удивления глаза напротив. Однако причина происхождения этой эмоций была совсем не той, которой он ожидал. — Тебе это так интересно? Кого и как бьют родители? — недоуменно спросил Фёдор, словно он услышал нечто развратное и неподобающее. Или угрозу: больно быстро он принял оборонительную позицию. Теперь уже Николай недоуменно глядел на него. — Я думал тебе не понравилось то, что я видел тебя в таком состоянии... — Это действительно так, такое никому не понравилось бы. Но мне казалось, что ты не такой человек, Николай. — просто и с достоинством выдал Фёдор. — Какой «такой»? — Неважно. — Нет, мне важно. Фёдор замялся, явно затрудняюсь ответить. В обычной ситуации он бы просто продолжил гнуть свою линию, но собеседник казался ему слишком упрямым. Это был, пожалуй, самый насыщенный и живой разговор с кем-то за последний месяц. — Из тех, кто понимает личные границы людей и может держать рот на замке. — изрёк Фёдор, прикрыв глаза и глубоко вздохнув до этого, словно настраиваясь на признание. Достоинство никуда не делось. Николай оскорбился. — Так я такой! — громко произнёс он, не чуть не смущаясь того, что в помещении всё ещё есть люди и все они уставились на него. — Вот прям такой, как ты описал! — Тогда зачем ты поднял этот вопрос? — удручённо спросил Достоевский, как если бы разговаривал с глупым дитём. И ведь Гоголь действительно почувствовал себя глупым дитём. Ведь действительно, зачем он задал этот вопрос? Какая разница, что происходит в доме у одноклассника, это ведь его личное дело, его личные трудности. Николаю тоже бы не понравилось, если бы кто-то из одноклассников потребовал пояснить за бедность и алкоголизм матери. Только близкие друзья могли такое знать, а он для Фёдора никто, и только сейчас он, впервые за время их знакомства, нормально разговаривает с ним. Так по-привычному общается, позабыв о неловкости в начале. Однако это всё ещё ничего не означает. — Я... — уже было начал он, как споткнулся о выражение сиреневых глаз, с подозрением и нетерпением смотрящих на него. — Прости, узнать тебя хотел ближе и всё. Фёдор моргнул. Один раз, второй раз, а затем: — Ты врёшь. Ты ведь сам не знаешь зачем спросил. Николай поперхнулся кофе, оставшимся в стакане. Достоевский не в первый раз ловил кого-то на лжи и не в первый раз безжалостно указывал на это. Как ему вообще удаётся?.. — Как ты?.. — Всё нормально, я тебя понял. — попытался снова отмахнуться, но… — Нет, не нормально, и ничего ты не понял! — вновь повысил он голос, привлекая к себе слишком много внимания, чем хотелось бы, но Достоевский перебил его. — Тише ты! — шикнул на него брюнет, слегка нахмурив брови. Его просьба моментально была принята. — А вообще я правда хочу узнать тебя поближе... Фёдор, уже в который раз за сегодняшний вечер, одарил его очередным блестящим взглядом, выражающим невиннейшее непонимание. Эта эмоция, на удивление, показалось Коле милой. Однако милое лицо Достоевского резко помрачнело, словно тот осознал нечто. — Я не хочу ни с кем общаться. — эта фраза из его уст звучала тоскливо, даже с какой-то обречённостью, словно Фёдор сам для себя сделал какой-то вывод и обрёк себя на... это. Запрет поставленный для себя или же дело гораздо глубже? Николай теперь совсем не понимал его. — Почему? — глупо и наивно спросил Коля. — Это личное, я не хочу о таком говорить. — Ну, что ты, я же «такой»! — Фёдор усмехнулся в ответ и эта эмоция, на удивление Гоголя, тоже красиво смотрелась в его исполнении. Был бы он таким же в школе, все бы хотели дружить с ним. — Хотя, я возможно понимаю, о чём ты хочешь сказать. — И о чём же? — Я где-то услышал, что ты раньше на дому учился. Достоевский замолчал. И молчал он достаточно продолжительно. — Да, это действительно так. Однако ты не думай, что из-за этого у меня проблемы с общением. — пояснял Фёдор, с осторожностью подбирая слова, словно боясь чего-то. Словно боясь Николая. — Мне просто не нужны друзья. Особенно в данный период жизни. На меня много что навалилось, к тому же я должен сконцентрироваться на своём будущем. Вот и всё. Гоголь внимательно слушал его, стараясь внимать не только словам, но и ловить любую перемену лица Достоевского и выражение его глаз. Особенно, когда тот говорил, что он не нуждается в друзьях или про «данный период жизни». Особенно, когда весь внешний вид Феди говорил о том, что ему нужна помощь. Николай всегда был понимающим. И он всё понял. И себя, и Федю. Поэтому мягко похлопал Федю по плечу и улыбнулся ему своей самой тёплой улыбкой. — Всё будет хорошо. — да, банальное, но самое простое, что может услышать и принять человек. Достоевский, судя по всему, даже таких банальностей не получал, судя по его ошарашенному личику. Но это ничего... — Что? — заторможено выдавил он из себя, совсем не понимая, что именно только что произошло. Ему не ответили. Дождь закончился, и Николай стремительно покинул кафе, на прощание бросив очередное: «Спасибо за всё». Однако до Фёдора только дошло это банальное «всё будет хорошо».