Вечная весна

Падение. И грохот. Спина болезненно заныла от падения с двухметрового металлического забора. Выцветшая ветровка была безнадёжно заляпана грязью вместе со старым портфелем, но больше всего ему было жалко свои волосы. Мягкие, белоснежные, аккуратно заплетенные в длинную косу, они были одними из немногих вещей в себе, которыми он гордился. Поэтому, смотря на кончики своих прядей, что измазались в земле, ему пришлось перепрыгнуть через этот злосчастный забор, скрипя зубами, и как можно быстрее добежать до школы, чтобы промыть свои волосы. Масштаб проблемы не был столь критичен, чтобы он, несмотря на свою любовь к своим волосам, пользовался шампунем, которого у него в доме оставалось совсем немного. Его он потом разбавит водой, как и делал тысячу раз ранее. И вообще, шампунь в его доме бывал не часто, временами приходилось пользоваться мылом. Кроссовки погрязли в слякоти, рюкзак постукивал по спине, словно напоминая, что замок на последнем издыхании и еле-еле держался, чтобы не вытошнить содержимое наружу. Небо серое, как и весь их городишко, отвратительно погрязший в собственном убожестве, прямо под стать его жизни. Такой же нищий, грязный. Раньше это его огорчало, сейчас же он просто смирился и находил в этом даже что-то родное, хоть и желание убраться отсюда поскорее никуда не уходило, а лишь росло в геометрической прогрессии с каждым днём. Солнце в их краях появлялось нечасто, но летом пекло ужасно, как будто бы оно насмешливо приходило, чтобы не прогреть замёрзший народ, а обжечь в знак того, что они не заслуживали тепла — только страданий. Родной город казался ему тюрьмой, в которой тебя может ждать лишь одна судьба — смерть. Именно поэтому он внутри себя лелеял пылкую мечту о побеге. О долгожданной свободе, которую он путём тяжкого труда несомненно достигнет. На самом деле всё не так плохо, он научился жить и с тем, что имеет. К тому же, у него была свобода. Не так много, как хотелось бы, но явно больше, чем у его друзей. По крайней мере ему можно гулять поздно ночью, конечно же если мимо не проезжает полиция, он может ночевать у своих друзей сколько захочет, питаться как он хочет и так далее. Мешало ему в основном только отсутствие денег, а так всё было терпимо. Школа, чуть прикрытая деревьями, стала приближаться, как и начало занятий. На всё про всё у него примерно десять минут, и он однозначно не успеет прийти на урок вовремя, но выходить в таком виде он уж тем более не станет. До такого он ещё не докатился. Наспех переобувшись, он тут же залетел в ближайшую уборную, чтобы отмыть с себя весь этот стыд. Поди покажись кому-то тут же засмеют, даже свои, хотя Коля Гоголь ещё не до конца понимал, кого можно называть «своими». По уличным правилам, «своими» могут стать люди, с которыми ты банально побеседовал пару минут, или люди, что дали тебе списать матешу. Уличные правила далеко не всегда поддавались логике, во многом лишь принципам и какой-то серой романтике. Клёвые пацаны-разбойники, юные вояки, от которых, казалось, без ума девочки. Коля своего рода тоже был таким, но получилось это как-то само. Сам влился в компанию. Его в целом всё устраивало. К тому же, стереотипно районными пацанами их было тяжело назвать, хотя и были те, кто косил. В школе холодно, от мокрых волос и рубашки морозит вдвойне, а выбора как такого у него и не было. Звонок уже прозвенел минуты две назад, и, если повезёт, учительница тоже опоздает. Двигаться совсем не хотелось, хотелось лишь стоять здесь одному под тёплой струйкой воды. В его доме воду приходилось кипятить. Однако как бы не было приятно, пришлось идти в класс. В коридоре пусто, все уже сидят в кабинетах. Он стучится в дверь дважды, но ему не отвечают. В классе происходит такой гомон, похоже их классручка объявляла что-то интересное. Так и не получив разрешения, он просто открыл дверь и почувствовал, как все глаза в кабинете уставились на него. Включая новую, совсем незнакомую пару абсолютно чёрных глаз. Новенький или просто пришедший? Получив разрешение, он сел за свою парту, и только тогда получил пояснение. — Представься своим новым одноклассникам, Фёдор. — тихо подсказывает ему Александра Зражевская, на что ей в ответ кивнули. Мальчик, представленный как Фёдор, казался зажатым. Видать, косил под эмо, весь белый, едва ли не синий, щуплый, с остриженными по плечи тёмными волосами, что лезли ему на лицо, закрывая глаза. Такого наверняка будут чмырить. В классе особо задир не было, но в школе их полным-полно. — Меня зовут Фёдор Достоевский. Надеюсь мы поладим. — коротко, не дав о себе никакой информации, представился он. Правда Николаю ничего и не надо было, ибо тон, взгляд, мимика и, разумеется, внешний вид говорил о многом. Голос спокойный, уверенный, как и стойка, как и взгляд, который он обращает на класс. Он как будто бы смотрел на всех одновременно, но его глаза оставались абсолютно равнодушны ко всему. Словно в этой комнате не было ничего, что могло бы его заинтересовать. Эта мысль слегка кольнула в сердце, но он не стал предавать этому большого значения. Первое впечатление оказалось обманчивым, теперь Фёдор казался ему человеком вполне способным постоять за себя. Хотя и это ещё предстояло узнать, вдруг он только сейчас такой собранный и спокойный, а потом будет истерить и плакать? Фёдору позволили сесть за любое свободное место. Он сел на ближайшее, вместе с Ириной, что, похоже, была приятно удивлена его соседством. Одноклассники тут же начали донимать его расспросами о всяком, за что получили замечание от Александры Зражевской. Все сразу притихли, ведь в конце концов у них ещё будет целый день, чтобы поговорить с новеньким. Начался урок литературы, добрая четверть которой была потрачена на представление новенького. Новенького, что так хорошо влился в урок, словно всегда учился вместе ними. Фёдор с лёгкостью и даже долей какой-то тоски отвечал на все заданные классу вопросы. В душе стало немного обидно от того, что только пришедший в класс человек как семечки щёлкает тему, которую ты зубрил почти два часа. Коля тряхнул головой. С чего он вдруг решил что Фёдору всё это легко давалось? А если он тоже заучивал этот чёртов параграф? Урок закончился очередным блестяще отличным ответом новенького. Как и ожидалось, на перемене все подошли к нему дабы выведать побольше информации, чем он сказал ранее. Коля тоже подошёл, чисто из интереса. Хотелось знать, что из себя он представляет, и на всех ли уроках он настолько активен. Фёдор оказался не столь закрытым, как ему думалось. Он спокойно отвечал на вопросы, и Николай заметил весьма интересную деталь. Голос Достоевского звучал мягче и расслабленнее, чем во время урока, но вопреки здравому смыслу это совсем не прибавляло симпатии. Как раз наоборот, чем больше Фёдор говорил, тем чётче становилось мнение Гоголя о нём, и оно было не совсем положительным. Что-то было в нём такое... словно свойственное таким людям как Алиса. Стервозным, высокомерным, избалованным. Николай к нему ничего не чувствовал, лишь толику разочарование от того, что к ним в класс возможно пожаловала мужская версия Алисы. А ещё от чего-то у него было предчувствие, словно у них в будущем будут кое-какие конфликты. Что, вообще-то, ему не свойственно. Не то, чтобы Гоголь не ссорился с кем-то, бывало даже дрался, просто сам он в конфликты не вступал. Только в тех случаях, когда нужно было вступиться за друзей. Однако своей интуиции Николай научился доверять, ведь она, как правило, его не подводила. Оставив новенького с толпой, он вышел в коридор, чтобы поздороваться со своими закадычными друзьями. Ванька Тургенев и Саша Пушкин. Они оба уже ждали его у кулера в коридоре. Друзья всегда подходили к нему, чтобы о чём-то побазарить, занимаясь заодно полезным делом — собиранием самого ценного ресурса их школы — водой. Вода после второго урока всегда волшебным образом испарялась, от чего весь оставшийся день был несчастным. Из-за того, что не успели зачерпнуть её, приходилось мучиться до окончания школьного дня. Вода ещё продавалась в буфете, но это удовольствие для мажоров. — Привет, Коль. Ты чё опоздал-то? — первым обратился к нему Саша. Ваня же тихонько набирал себе воды, даже не одарив пришедшего друга взглядом. Оскорбительным такое поведение никто не считал. — Да так, в лужу навернулся. — легко ответил он, намереваясь перейти к более интересной теме. Но его опередили. — Мне он не нравится. — честно и беззлобно признался Иван. Он всегда был прост в подборе слов настолько, что даже его негативные комментарии ощущались как безобидные факты. Разумеется, этого он и добивался. Таким образом он почти не держал языка за зубами, ведь ничего плохого вроде как не сказал. Он не злой, просто честный. Тактика не всегда рабочая, но Гоголь не мог вспомнить ни одного момента, когда Ивану серьёзно прилетало за его слова. — Этот новенький. Он какой-то больно мажорный, что ли. — Так ты ж тоже богатенький. — так же безобидно ответил Саша. В ответ он получил лёгкую ухмылку. Тургенев прыснул. — Но я ведь не понтуюсь и у меня есть много хороших друзей. А он будет как Алиса. — с деланным недовольством пробубнил он. Его родители не то что были больно богатыми, но явно были при деньгах. К тому же Иван был их единственным ребёнком, так что, очевидно, все лавры доставались ему. Тургенев в действительности был немного нагловатым и противным, но стоило ему отдать должное — знал себе цену, а деньгами не хвастался и другом был хорошим, пусть и мог быть вредным. Зато разрешал играть на его консоли, делился дисками и покупал разные вкусности, не требуя ничего взамен. А ещё всегда пускал к себе домой. — Я тоже так подумал. — подал голос сам Коля. Вступление в класс нового ученика волновало его больше, чем, наверное, должно было быть. Неправильно судить людей по их первому пришествию, но какое-то едкое, колкое чувство не давало ему покоя. Почему-то веяло от Фёдора чем-то.... странным, жутким даже. А помимо этого неопределённого чувства он имел ещё одно неприятное чувство, и уже более понятное по классификации — зависть. Коля жутко завидовал только пришедшему в класс Достоевскому. Его лакированным, явно дорогущим туфлям, брендовой сумке. Вниманию и восхищению, которым его так благословила добрая часть класса. Его великолепному уму, что он продемонстрировал на уроке, и, скорее всего, покажет ещё. Всё это вызывало у Гоголя лёгкую неприязнь, некое отторжение, потому что ему хотелось так же. Тем не менее, это неправильно, и он понимал, но ничего не мог с собой поделать. А ещё он не мог поделиться этим с кем-то. Тургенев может засмеять или, ещё хуже, воспринять на свой счёт и обидеться. Пушкин, к сожалению, тоже не поймёт. Их прервал звонок. Подавив рвавшийся наружу разочарованный вздох, он молча направился в кабинет, но, как только зашёл, сразу удивился, увидев, как Фёдор пересел к Антону. Прямо позади Гоголя. Сжав губу, он всё же сел на место, заискивая глазами Пушкина и Тургенева. Они тоже сели по местам, и надо было подсесть к кому-нибудь из них, только голос математички вынудил его остаться на месте. Эту женщину боялись все. Строгая, пожилая женщина, повидавшая последние сорок лет своей жизни в школе за проверкой тетрадей своих горе-учеников. Подача её материала была поистине непостижима абсолютно всем, а домашка, которой она заваливала по самое «не балуй», и контрольные задачи просто добивали несчастных школьников, не щадя никого. Такой перечить всё равно, что добровольно выйти на обезглавливание. Поэтому Коля сидел. Просидел он так весь урок, слыша позади себя, как Антон спрашивает Фёдора, понял ли он хоть что-нибудь из новой темы. И, конечно же, ответ был положительным. А дальше пошло объяснение, от которого даже сам Николай, абсолютно не знающий предмета, понял, что да как. А потом их окликнула учительница. От её замечаний можно было писать завещание: не дай бог ты заговорил на её уроке. Однако на вежливое объяснение Достоевского, что он объяснял тему соседу по парте, та лишь кивнула и велела быть чуть тише. Весь класс смотрел на происходящее с искрящим удивлением. Бесит. Когда ему объясняли тему, она устроила выговор всему классу. От такой несправедливости желудок неприятно скрутился. Или это от отсутствия завтрака? Что бы это ни было, оставшийся день его мучили мысли о новоприбывшем ученике.