Обыкновенный преступник

112-й год по календарю Вечного (Верного) Пути

      С тех пор, как они вернулись, и до половины восьмого вечера Ирвен сидел в зале, на застланном мягким оранжевым покрывалом диване. У него не было к этому дивану особенной привязанности, ему не хотелось из всех мест в квартире сидеть именно здесь, просто это было то место, где оставил его Лайсон. Лайсон иногда без какой-либо закономерности появлялся в его поле зрения: то сидел рядом с одной стороны, то с другой, то лежал на диване, придвинув голову к ноге Ирвена, то гладил Ирвена по спине, а один раз он стоял в коридоре, держа в руках грязную половую тряпку. Иногда от него доносились слова, или даже обрывки слов. Ирвен слышал «чай», два раза слышал «прилечь», а порой это были и какие-то другие слова, которые Ирвен не запоминал.       В половину восьмого вечера Ирвен посмотрел на часы и затем посмотрел на дверь, ожидая родителей. Чтобы их встретить, он вышел в коридор. Перед ним почему-то снова появился Лайсон, его глаза были заботливые и о чем-то переживающие, рука лежала у Ирвена на плече, губы что-то говорили. Вскоре Ирвен был возвращен обратно на диван. В голове у него вспыхнула новая мысль — о сочинении по истории, надлежащем к написанию до завтра, — но, вспыхнув, погасла, как схлопнутый сквозняком фитилек в погребе. Все погрузилось в темноту и неизвестность, где Ирвен провел еще некоторое время, пока откуда-то не начал просачиваться нарастающий глухой рев. Ладони Лайсона, теплые, мягкие и мокрые, заскользили по его лицу. Ирвен стал говорить что-то и ему самому не совсем понятное:       — Я просто… как это? Просто… Как это?       — Я не знаю… — слышал он тихий и растерянный ответ.       — Они же просто… просто жили… — говорил Ирвен, дыша короткими обрывками воздуха у мокрой шеи Лайсона.       Воздух там был чуть мятный и сладковатый на запах. Лайсон снова что-то ответил, и его шея от этого немного провибрировала.       Когда темнота и неизвестность окончательно отступили, Ирвен обнаружил себя в своей комнате, превратившимся в бледное и опустошенное, выжатое до последней капли полотно. Разобранная кем-то постель, где он лежал, была как будто продолжением этого полотна, и ему казалось, что он сливается с ней в некую атрофированную безжизненную плоскость.       Лайсон перестал то пропадать из его поля зрения, то снова появляться в неожиданных местах. Теперь Ирвен видел, как он садился рядом с ним и как вставал и ходил по комнате, как выходил из комнаты и заходил обратно, просто делал все это Лайсон как бы отслоённо от него, независимо. Ирвен ощущал себя и Лайсона двумя параллельными плоскостями, которые, по базовой аксиоме математики, никогда не пересекались. Ирвен видел, как Лайсон ложится рядом, прижимается к нему и окольцовывает собой его тело, но он был параллельной плоскостью и Лайсон был параллельной плоскостью, и Ирвен ничего не мог с этим сделать.       Ирвен проснулся наутро, под всполошённый писк будильника, призывающего вставать к первому уроку. Над улицей за окном уже расстелилось бодрящее серо-снежное небо, свет от которого растворял в себе желтые лучи комнатной лампы. Ирвен прошелся рукой по подоконнику, нащупал и выключил будильник, немного смутившись от того, что не может вспомнить, какой был сегодня первый урок. Запястье, задевшее край подоконника, вдруг отправило ему неожиданный болевой сигнал. Ирвен в недоумении уставился на крупный коричневый синяк в этом месте.       «Отвернись. Ирвен. Отвернись, пожалуйста», — словно только что пронесся в его ушах громкий шепот Лайсона, вдавливающего пальцы ему в кость. За стеклом бегали дети, девочка с черными волосами. За другим стеклом…       Ирвен содрогнулся. Он подождал, приходя в себя, пока все рассеется. Но, к его ужасу, оно почему-то не рассеивалось. Оно оставалось все там же, где и было, и никак не превращалось в страшный сон. Мир, на несколько кратких мгновений показавшийся ему знакомым и привычным, начал разваливаться перед ним на уродливые покореженные куски.       Школьные уроки, домашние дела, планы на выходные, надежды и мечты, упования, предвкушения, большие и мелкие радости и всякая воодушевленная мысль, когда-либо мелькавшая в его голове, — все это рушилось, и рушилось, и рушилось, и когда уже казалось, что ничего больше нет, оно продолжило рушиться дальше, куда-то наизнанку. Страх, отчаяние и агония возводились на этих руинах, придавливая Ирвена к кровати своим весом. Он не мог больше пошевелиться — он и не знал, зачем ему шевелиться. Двигаться было некуда, будущего больше не было. Теперь он вспомнил, что будущее вчера умерло.       — Как ты себя чувствуешь? — раздался осторожный голос откуда-то из-за спины Ирвена.       Если бы Ирвен мог удивиться, то он бы удивился, обернулся на голос и увидел сторожившего его всю ночь Лайсона, о присутствии которого он и вовсе позабыл. Но, чтобы удивиться, нужно было испытать хоть какое-то побуждение, а все уже было разрушено.       — Я не знаю, что делать, — произнес Ирвен еле слышно.       — Я могу чем-нибудь помочь тебе? — подвинувшись ближе, спросил Лайсон.       Ирвен вяло помотал головой, поелозив ей на подушке.       — Мне побыть с тобой? — снова спросил Лайсон после некоторого молчания. — Или ты хочешь побыть один?       Ирвен хотел, чтобы все это как-то решилось без него. Ничего не ответив, он встал с постели и ушел в ванную, включил там душ. Шум воды был призван заглушить его собственные изматывающие и невыносимые мысли и многочисленные вопросы Лайсона, с которым ему и не хотелось, и не зналось, как этими мыслями делиться. Ирвен встал над умывальником, посмотрев на три разноцветные зубные щетки, торчащие из стаканчика. Вид этих щеток вызвал в нем глубокую удушающую тошноту, но его взгляд намертво застыл на них, словно не имея воли никуда сдвинуться. Время выпало из его головы, и было непонятно, сколько он так простоял. Не притронувшись в конце концов ни к одной из щеток, он дрожащей рукой закрыл кран и вышел из ванной.       Вопреки подсознательному опасению Ирвена, которое осозналось им уже только по выходу, Лайсон его под дверью не поджидал. Он по-прежнему сидел на постели, видной из коридора через раскрытую дверь, и тыкал в кнопки своего мобильника, а по Ирвену лишь быстро прокрался осмотрительным настороженным взглядом.       Ирвен зашел на кухню, затем еще побродил по квартире. Тут и там глаза наталкивались на какие-то совершенно заурядные вещи, на которые он обычно и не обратил бы внимания и от которых теперь скручивало диафрагму и появлялись нестерпимые спазмы в горле и глазах. Ирвен пришел в комнату и стал складывать в портфель тетради и учебники, не слишком раздумывая над тем, соответствуют ли они сегодняшним урокам и каковы вообще были сегодняшние уроки.       — Ты собираешься в школу? — спросил Лайсон с некоторым удивлением в голосе.       — Да, — ответил Ирвен, не поднимая к нему головы.       — Может… лучше… сегодня не ходить? — неуверенно выговорил Лайсон.       Ирвен не знал, было ли лучше ходить или не ходить, он лишь хотел избавиться от этого узла за диафрагмой, не дающего ему вздохнуть.       — Ладно, я тогда… Я тогда тоже пойду, — сказал Лайсон. — А то я дома не был два дня…       Ирвен оделся, вышел с портфелем в коридор, некоторое время посмотрел на обувную полку, где явственно не хватало двух пар зимних сапог, обулся, влез в куртку и открыл дверь.       — А… м… — в замешательстве пораскрывал рот Лайсон, который, зачесывая назад волосы, только выходил из комнаты. — Мне прикрыть дверь просто? — крикнул он Ирвену в спину, когда тот уже вышел в подъезд.       Ирвен мысленно ответил «да», сбегая вниз по ступенькам. Он так рьяно стремился преодолеть эти ступеньки, будто позади него они обваливались в пропасть, а впереди, в награду за их преодоление, мерцала какая-то лучшая жизнь. Ирвен сбежал до первого этажа и вылетел из подъезда, но никакой лучшей жизни там не оказалось. Узенькая тропинка, прошитая в снегу чьими-то немногочисленными ногами, повела его через двор, мороз на тропинке цапал его поскрипывающими колючими клешнями, ветер злобно завывал в ушах, пробирался под ворот куртки и слезил глаза. Ирвен понял, что не надел ни шапку, ни шарф, и никто ему об этом не напомнил. Никто ему уже никогда об этом не напомнит. Он остановился, с подступающей дурнотой понимая, что убежать невозможно. Куда бы он ни пошел, что бы он ни делал, это уже не имело значения. Ни в один университет его не допустят. Закончит он школу или нет, ни на одну приличную работу его не возьмут. То, чем он теперь являлся, — это презираемый всеми отщепенец, обреченный на жалкое существование где-нибудь на задворках общества. И даже этот снег, протянувшийся через двор волнистым покрывалом, был уже не тем снегом, который лежал позавчера. Тот позавчерашний снег был своим и родным, Ирвен радостно встречал его, когда еще крошечными снежинками он летел с неба, и любовался извилистыми барханами сугробов. Но теперь это был чужой снег, снег для нормальных людей, из числа которых Ирвена исключили. Все мутилось и плыло у него перед глазами, пока он пробирался обратно к подъезду, а снег выскальзывал у него из-под ног, словно пытаясь поскорее от Ирвена отделаться. Выбравшись с тропинки, он ступил на дорогу перед подъездом, и здесь его окликнул грозный старческий голос:       — Н-ну?! Дождались? Получили свое?       Еще не до конца понимая, что голос имеет в виду, Ирвен повернул на него голову. К нему приближалась пожилая госпожа Беатриса — фамилии ее он не знал, а имя знал только потому, что так к ней обращалась другая соседка. Привычного умиления, которое всегда встречало Ирвена с лица госпожи Беатрисы, в этот раз не было, наоборот — губы ее подрагивали и кипели, как от гнева, брови были враждебно нахохлены. Не способный ничего ответить, Ирвен опустил взгляд.       — Правильно, правильно, сам знаешь, что не стоит головы поднимать, — снисходительно одобрила его действие госпожа Беатриса.       Она доковыляла до него и остановилась, задрав к нему кучковатое морщинистое лицо и выдыхая на него пар изо рта.       — Ну, сколько это могло продолжаться? — недовольно вопросила она. — Думали, могут безнаказанно заниматься мерзостью? Ты вот, — она несколько раз постучала варежкой по его куртке, — хоть представляешь, к чему это могло привести, если бы их не остановили? Но попомни мои слова, это еще не конец. Таких, как твои родители, — всех выведем. Всех вычистим, разворошим это поганое гнездо!       Ирвен не столько дышал, сколько задыхался, переставая чувствовать землю под ногами.       — Че за срань ты несешь, шлюха старая? Дыру свою захлопни, — раздался вдруг пронизанный недоуменным отвращением голос Лайсона.       Ирвен, внутренне дернувшись, медленно поднял глаза. Лайсон стоял перед ними, на выходе из подъезда, сцепившись взглядом с госпожой Беатрисой, которая застыла в искаженной гримасе, и Ирвен испугался, что прямо сейчас у нее происходит сердечный приступ. Однако женщина быстро отмерла и сперва еще не очень боевито, словно пробуя почву, шикнула на Лайсона:       — Ты как смеешь, щенок? Тебя следующим вычистить…       — Вычистить — это что значит? — перебил ее Лайсон. — Убить?       — Очистить от вас! — крикнула, воодушевившись, госпожа Беатриса: — Выжечь в-вашу мерзость каленым железом!       — Ты че боишься сказать-то? — Лайсон подошел ближе, не отрывая от нее взгляда. — Скажи — убить.       — Что заслуженная кара, то не убийство, — непримиримо заявила госпожа Беатриса.       — А, у твоих карателей что, руки праведные? — спросил Лайсон, непонятливо нахмурив брови. — Такие же у них грязные человеческие руки, как и у всех остальных.       — Крамолу будешь возводить — закончишь так же, — тихо пригрозила женщина, ощерив тоненькие, изъеденные коричневой гнилью зубы.       — Я не закончу, — ответил Лайсон, — мне еще жить и жить, в отличие от тебя, маразматичка потраченная.       — У-у-утопнешь, щ-щенок! — рассвирепев, провыла-прошипела Беатриса, словно вынося пророчество.       Выражая, видимо, то, что он думает об ее пророчестве, Лайсон собрал на лице какое-то особенно наглое выражение и вдруг плюнул на госпожу Беатрису, старуха шокированно дернулась с открытым ртом.       — Смотри сама в своем говне не утопни, — сказал Лайсон и, взяв ошарашенного Ирвена за локоть, повел его в подъезд.       Они по инерции преодолели пешком все пять этажей, не останавливаясь, чтобы дождаться лифта, и Лайсон все это время так и держал Ирвена обеими руками и отпустил только у самой квартиры, толкнув незапертую дверь.       — Зачем ты?.. — с какой-то слабой, еле дышащей досадой спросил Ирвен, зайдя домой.       Лайсон, не совсем искренне чувствуя себя виноватым, сказал:       — Затем, что она дура тупая.       Ирвен бросил на пол портфель, снял куртку и уселся на лавочку в коридоре, словно у него не было сил идти дальше.       — Может быть, она права, — заговорил он, уперев поникший взгляд в пол рядом с портфелем. — Я не представляю, что они такого могли сделать, но…       Лайсон присел на корточки перед ним, взявшись за его колени.       — Нет, она не права и не может быть права, — твердо сказал он, заглядывая снизу Ирвену в лицо, — не думай даже в это верить. Ирвен, да что бы они ни сделали, что бы из всех вещей на свете они ни сделали, это неправильно было так с ними поступать. Это неправильно и это ненормально. Пожалуйста, не думай по-другому.       — А что мне думать? Что мне думать, Лайсон?! Что все вокруг не правы и только ты прав?! — Ирвен против желания сорвался на плач.       — Прости, — Лайсон опустил голову. — Прости меня, пожалуйста. Я не хотел тебя расстроить еще больше. Я просто не хочу, чтобы ты думал о них так, — вновь с надеждой приподнял он лицо и потер Ирвена по ногам, как если бы хотел его согреть.       — Они были в Списке особо опасных членов общества, — говорил Ирвен то и дело надрывающимся голосом. — Что я должен думать, что ты или я лучше знаем, как защищать общество?       — Я не верю, что они могли бы кому-то навредить, — мягко гнул свое Лайсон. — Кому-то навредить до такой степени, что единственным способом защитить от них общество было лишить их жизни. Я не верю, Ирвен, неужели ты веришь?       — Какая разница, во что я верю? — пробормотал в ответ Ирвен, постепенно затихая. — Я теперь никто… Что я такое теперь вообще?       Лайсон снова ласково погладил его по коленке.       — Ты не никто, — отозвался он.       Ирвен встал, отодвинув его руки.       — Ты хотел домой идти, — глухо сказал он, не глядя на Лайсона.       Лайсон тоже поднялся и немного растерянно проговорил:       — Мне не обязательно. Я не хочу оставлять тебя одного… Или ты хочешь, чтобы я ушел?       Ирвен собрался ответить «да», но, проговорив это сначала в своей голове, он представил, как Лайсон выходит за дверь, как дверь за ним закрывается и как он сам остается в коридоре, полном осиротевших курток и пальто, в бездыханной тишине, которую уже не развеют родные голоса, замкнутый внутри стен, бывших когда-то его домом, а теперь вместо дома здесь осталось лишь какое-то разоренное гнездо с болтающейся сломанной дверью — и, когда он представил все это, его сердце испуганно сжалось, и вместо «да» он ответил:       — Мне все равно.       Он ушел в свою комнату и сел на так и не собранную постель, не потрудившись переодеться. Некоторое время спустя до его слуха долетел звон посуды из кухни, что-то в нем всколыхнув и заставив на миг радостно замереть его сердце, но этот миг прошел, как будто его и не было, а были по-прежнему только горесть и уныние. Вскоре Лайсон принес в комнату тарелку с двумя бутербродами и немного замялся, подумав, видно, поставить ее рядом с Ирвеном на кровать, но затем поставил ее на стол рядом с кроватью. Еще через несколько минут Лайсон вернулся, чтобы полить цветы. Ирвен смотрел за ним, пока тот обходил стоящий на полке хлорофитум, хризантему на комоде и фиалки на подоконнике, и почему-то едва сдерживал гнев. Он и сам не понимал, что заставляет его так злиться. Его подмывало вырвать у Лайсона лейку, как если бы это решило все его проблемы, и он только чудом не вскакивал с постели. Когда Лайсон вышел из комнаты, злость потеряла свою цель, вместо этого рассредоточившись внутри Ирвена тонким слоем неудовлетворенности и раздражения.       Телефон весь день молчал. Никто из друзей не позвонил узнать, почему его не было в школе, или рассказать, что было на уроках, или хотя бы передать домашнее задание. Да и оставались ли у него все еще друзья? Радио на кухне было выключено. Один раз в зале монотонно заговорил телевизор, но почти сразу же умолк, и Лайсон после этого обеспокоенно заглянул к Ирвену в комнату, как бы проверяя, не услышал ли тот чего лишнего, и на всякий случай извиняясь.       Вечером на час или два Ирвен поверхностно и нервозно заснул. Его разбудила скатившаяся с крыши дома снежная глыба, бьющаяся о балконы. Вскочив и тревожно уставившись в окно, Ирвен смотрел, как в воздух взвинтилось облако из мелкого снежного порошка, в который распылились остатки глыбы. Спать больше не хотелось. Ирвен без аппетита съел стоявшие с утра бутерброды и вышел из комнаты.       В зале, устроившись в кресле перед телевизором, сидел с книгой в руках Лайсон. Книга называлась «О том, как избавиться от вредных привычек» и принадлежала раньше господину Эберхарту, который единственный и читал ее обычно, потому что больше в семье ни у кого вредных привычек не было, и сидел, читая, тоже в этом самом кресле. Ирвена снова кольнуло почти рассеявшееся после сна неприязненное чувство.       Лайсон, оторвав глаза от книги и увидев Ирвена, поднялся с кресла и медленно к нему подошел, осторожным взглядом всматриваясь в его лицо.       — Привет, — наконец мягко сказал он, чтобы что-нибудь сказать, и погладил Ирвена по плечу в шерстяном свитере.       Ирвен ничего не ответил. Лайсон коснулся ладонью его щеки.       — Слушай, мне… — снова заговорил он, но Ирвен его перебил.       — Не бери эту книгу, — процедил он сквозь зубы.       — Оу, — озадаченно сказал Лайсон. — Почему?       — Потому что она не твоя, — выпалил Ирвен.       Лайсон замер, столкнувшись с его ожесточенным взглядом, его рука неуверенно сползла с чужого лица.       — Хорошо, — сказал он, — извини, я просто…       Ирвен отвернулся, не дослушивая его, и стал обуваться.       — Куда ты? — в замешательстве спросил Лайсон.       Ирвен ревностно завязывал шнурки, игнорируя вопрос. Покончив со шнурками, он дернул на себя дверь и, выйдя за порог, озлобленно ее захлопнул, так что дверь с лязгом ударилась об косяк и снова отскочила. Лайсон, несколько секунд посомневавшись, тоже обулся, накинул куртку и выбежал за ним на улицу. Темная спина Ирвена, миновав уже вдоль дома два подъезда, стремительно удалялась в снежную бурю, которую конусами подсвечивали уличные фонари.       — Ирвен! Стой! — крикнул Лайсон, кинувшись за ним бегом.       Ирвен — то ли мороз охладил его пыл, то ли он только сейчас Лайсона услышал — в этот раз все-таки отреагировал и остановился.       — Куда ты идешь? — догнав его, повторил свой вопрос Лайсон и развел от непонимания руками.       — Подальше от… — невнятно буркнул Ирвен, проглотив последнее слово.       — Ирвен, — серьезно сказал Лайсон, — если я тебе надоел своим присутствием, давай я уйду, а ты иди домой.       Ирвен стоял, отвернув в сторону нахмуренное лицо и начиная подрагивать под леденящим ветром.       — Нет. Мне нужно голову остудить, — ответил он наконец, стараясь не смотреть Лайсону в глаза.       Лайсон тяжело вздохнул и, некоторое время молча постояв, снял с себя куртку и решительно впихнул ее Ирвену в руки.       — Возьми куртку хотя бы, — сказал он.       — Спасибо, — глухо пробормотал Ирвен, залезая в рукава медленными и неповоротливыми от холода руками, и, развернувшись, зашагал дальше по рыхлой заснеженной дороге.       — Я жду тебя, хорошо? — донеслось ему вслед.       Ирвен только прибавил шаг, активнее терзая и растаптывая свежевыпавшую простынку снега и обнажая под ней старый, перемешанный с грязью слой. Грязь была сейчас так заметна, что Ирвен не мог перестать удивляться тому, что не замечал ее никогда раньше, ведь этот слежавшийся снег провел здесь всю зиму — никто его отсюда ни разу не убирал. Ирвен отвлекся от взгляда под ноги, только когда перед ним оказался огромный сугроб из почерневших ледяных глыб, в который он с разгона чуть не врезался. Оказалось, что по какой-то механической памяти он уже несколько раз свернул и вышел из двора к трамвайной остановке, а сугроб посреди нее появился оттого, что кто-то сколол с остановки лед и сгрудил его прямо здесь же в большую кучу.       Ирвен обошел сугроб и встал немного в стороне от ждущих на остановке людей. Несколько знакомых лиц, задержавшись на нем хмурыми взглядами из-под натянутых на брови шапок и капюшонов, наконец отпустили его и отвернулись. Вскоре подошел трамвай, в который Ирвен запрыгнул самым последним, в последнюю дверь, сразу же нырнув в угол между поручнем и задним окном. Осознание, что с ним нет проездного, пришло, лишь когда трамвай уже тронулся, и немедленно сковало Ирвена ужасом.       Однажды, еще будучи учеником пятого класса, Ирвен забыл проездной, поехав на занятие в радиокружок. На посмешище всем пассажирам, его высадили из трамвая, пригрозив в следующий раз «порицательным штрафом», от которого его родители «провалились бы под землю от стыда», и он, всю дорогу нервничая и ругая себя, пешком возвращался домой, так и не попав в этот день на занятие.       Теперь же такая ошибка могла стать для него последней каплей в чаше общественного терпения. Когда кондуктор доберется до него и он не сможет предъявить проездной, это только подтвердит всеобщее мнение о нем, как о каком-то негодном проходимце. Может быть, никто даже не удивится, а все лишь с отвращением покачают головами и потом отведут глаза, не желая иметь ничего общего с происходящим. Как далеко был этот самый кондуктор, Ирвен даже не отважился посмотреть, словно по взгляду его уже могли оштрафовать и привлечь к ответственности. Пытаясь удержать выступившие слезы где-нибудь в пределах глаз, Ирвен выскочил из трамвая на следующей остановке, нисколько не сомневаясь в том, что каждый бывший в трамвае пассажир совершенно точно знал причину, по которой он вышел.       Метель, словно только и поджидая его, тотчас ударила ему в лицо мелкой ледянистой стружкой; из-за сильного ветра стало тяжело дышать. Прикрыв локтем нос, Ирвен побрел дальше вдоль дороги. Мысли снова затерялись в ворохе проблем и решений, которые ему нужно было теперь принять. Для начала придется устроиться на тот завод, куда он отправлял Лайсона, или на какой-нибудь другой завод, вот только возьмут ли его туда? Может быть, в подсобку, или уборщиком, да и на такие должности ведь будут проводить проверку, а любая проверка его сразу же отсеет из кандидатов. Но попытаться все равно было нужно, даже если придется пройти через все унижения.       Ветер немного стих, когда Ирвен свернул с широкого проспекта на улицу поменьше, спрятав окоченевшие руки в карманы куртки. В левом кармане он нащупал какие-то незнакомые ему ключи, в правом что-то еще, руки холодило от металла. Ирвен не глядя прошел несколько улиц и, когда наконец поднял глаза и увидел перед собой ателье, только тогда и понял, что так упрямо его сюда вело.       Это была не угасающая вопреки всему надежда увидеть их здесь — в больших, приветливо горящих окнах — занятого каждый своим делом. Увидеть отца, который сидел бы у входа за покрытым бумагами столом и насвистывал только что выдуманную мелодию. Увидеть мать, которая снимала бы мерки с какого-нибудь важного пузатого дядечки и расспрашивала его, как дела у жены и дочки. Всю дорогу его грела и питала силами эта надежда, о которой он и сам понятия не имел, и теперь, увидев перед собой нечто совершенно другое, он отчетливо почувствовал, как эта надежда, этот последний каким-то чудом державшийся клочок его старого мира обратился в пепел.       У входа в ателье, погрузившись по четверть колеса в снежную гущу, были припаркованы две большие блестящие машины с золотистыми значками компании «АвтоВек» на капотах. Вывеска над входом уже была снята, а внутри, среди разрухи и бардака, как если бы учиненных каким-то ураганом, ковылял, опираясь на трость, и размахивал несообразно длинной рукой господин Реймонд, которого Ирвен сначала только по этой руке и узнал, потому что видел один раз, как тот выходил из ателье и, обернувшись, точно так же тряс рукой в направлении входа.       Вместе с господином Реймондом в ателье были четыре мужчины: двое просто стояли в стороне, а двое более активно участвовали в происходящем, то и дело попадая под прицел изогнутого пальца господина Реймонда. Колокольчика над входом больше не было, но, тем не менее, когда Ирвен зашел внутрь, все присутствующие повернули к нему головы, замерев в молчании.       — Что-то потерял здесь, зверенок? — наконец осведомился господин Реймонд сиплым с хрипотцой голосом, словно воздух едва мог протиснуться сквозь скукоженные внутри худой шеи голосовые связки.       Взгляд Ирвена, обратившийся к господину Реймонду, почти сразу сорвался с его лица, словно с жуткой уступистой скалы. А Реймонд вдруг, прищурившись, задумался о чем-то, затем подошел к разгромленному столу господина Эберхарта и, с кряхтением наклонившись, извлек из мусорной корзины фотографию в рамке, которая раньше стояла на столе.       — А-а-а… — тихо протянул он, сверив Ирвена с фотографией.       — Выйдите, дайте с мальчиком поговорить, — замахал он рукой на присутствующих мужчин.       Те двое, что до этого вели с Реймондом разговор, неукоснительно и даже с заметным облегчением подчинились, но те, что стояли у стены, лишь в сомнении перемялись с ноги на ногу. Однако господин Реймонд продолжал без устали махать рукой, пока наконец и они тоже не вышли. Оставшись с Ирвеном наедине, Реймонд подошел и встал напротив.       — Что ж, гордись, мальчик! — торжественно заговорил он. — Твои родители сделали большой вклад в развитие нашей экономики. Здесь, в самом сердце нашей столицы, будет великолепный, несравненный, красивейший салон, — объявлял он, словно описывая грядущий цирковой номер, — от взгляда на который каждый прохожий истечет слюнями! Но позволить себе приобрести автомобиль смогут только самые…       — Вклад? — в отупении переспросил Ирвен, пропустив все остальные слова Реймонда мимо ушей.       Тот, услышав, нехотя прервался, как будто его сдернули с небес на землю.       — Что? — спросил он непонимающе.       — Что вы имеете в виду — «вклад»? — нахмурился Ирвен.       — Я имею в виду, что их жертва не была напрасной, — с недовольством в голосе объяснил господин Реймонд.       — Жертва? — снова не понял Ирвен.       — Ты что, глупый? — рассердился господин Реймонд. — Что ты каждое слово переспрашиваешь?       Ирвен ошарашенно замолчал, потупившись.       — Ах, бедный мальчик, — смягчился вдруг господин Реймонд, — ты, наверное, никак не можешь взять в толк, что же произошло с твоими родителями.       Он подошел чуть ближе и, обведя Ирвена покровительственным взглядом, почти миролюбиво продолжил:       — У меня не было никаких злых намерений по отношению к ним. Они были, мне кажется, хорошие люди. Это просто… Рок. Случай. Извилина судьбы. — Его костлявая рука произвела какой-то художественный пасс. — Всего лишь неизбежный сопутствующий ущерб. Я не хотел им зла, жаль, что с ними так случилось.       — Сопутствующий чему ущерб? — неуверенно поднял глаза Ирвен.       Мрачное лицо господина Реймонда свесилось к нему с длинной шеи.       — Ну как же, — произнесло оно бесцветными иссушенными губами. — Защите и возвышению нашей страны.       — Я не понимаю, — помотал головой Ирвен, чувствуя, как от путаницы и бессилия его начинает трясти. — В каком смысле у вас не было злых намерений?       — Ах, это. Я всего лишь хотел, чтобы они продали помещение, — сказал господин Реймонд, слегка оскорбленно добавив: — И за не такую уж плохую цену, по-моему, достойную вполне цену.       — И… что? — беспомощно распахнутыми глазами посмотрел на него Ирвен. — При чем тут помещение?       — При том, что не следовало так долго препираться, — снова обозлился Реймонд. — Было же понятно, что до хорошего оно не доведет.       Ирвен насупился, погрузившись в себя на какое-то время.       — Вы хотите сказать, что… — заговорил он и запнулся, отчаянно силясь не принимать стучавшуюся к нему мысль, его брови жалобно изогнулись: — Что вы хотите сказать?       — «Что я хочу сказать», — недовольно повторил Реймонд. — Да что с тобой говорить, с таким тюфяком? Все спрашивает и спрашивает. Я хотел его ободрить, хотел одарить его жалкую жизнь хоть каким-то смыслом, но, смотрю, что он даже этого не понимает. Тогда и не о чем с тобой разговаривать. — Реймонд на пол-оборота отвернулся и рукой погнал Ирвена, как некстати привязавшуюся дворовую собаку: — Шуш! Пошел!       — Подождите, — Ирвен механически отступил, но уходить и не подумал. — Вы знаете, в чем они были виновны?       — Ну и бестолковые же ты задаешь вопросы, — поморщился господин Реймонд, словно испытав отвращение. — Такой же тюфяк, как и твои родители. Виновны… да были или не были — какая разница? Невиновных нет. Выбери любого! Невиновных нет. А они хотя бы… хотя бы на благо стране употребили свои жизни.       — На какое благо, о чем вы говорите?! — не выдержав, закричал Ирвен. — За что их приговорили?!       Спросив, он в ужасе округлил глаза, словно этот вопрос, как только был задан вслух, тут же ему сам на себя ответил.       — Чтобы здесь ваш салон открыть? — шокированно выговорил Ирвен.       — Мой салон? — переспросил господин Реймонд задрожавшим от гнева голосом. — Да что ты вообще в этом смыслишь? Салон! Это не просто салон, это — восходящая звезда, символ нашего возрождения! На таком критическом для нас этапе, когда выживание всей нашей отрасли, всей нашей страны под угрозой, эти упертые бараны вроде твоих родителей только чинят экономике препятствия. И своей своевольщиной еще и подают пример другим! Что тут начнется, если каждый станет тянуть одеяло на себя? Нам нужен единый фронт, работа на общее благо! А твои родители, — Реймонд склонился к Ирвену, словно чтобы тот получше разглядел отвращение на его лице, — это такие маленькие въедливые вредители, от которых если вовремя не спастись, экономике придет конец!       — Спастись… ценой их жизни?.. — едва шевеля губами, пробормотал Ирвен.       — Что такое одна жизнь в масштабе всего государства? — развел длинными руками господин Реймонд, с помощью них и своей трости как бы демонстрируя масштаб государства. — Это ничто!       — Это… — проговорил Ирвен тихо, — две жизни. Три… жизни.       Господин Реймонд собрал руки обратно, его пыл потускнел.       — Не испытывай судьбу, крысеныш, — холодно сказал он. — А то она ударит тебя еще раз, да так, что можешь уже не встать. Твои родители были наивные простофили, чем и заслужили свою участь, и тебе прямая дорожка по их стопам. А теперь пошел! — Реймонд несколько раз постучал его тростью по плечу, прогоняя.       До того, как трость господина Реймонда его коснулась, Ирвен пребывал в каком-то ошеломлении. Привычные ему рамки, в которых он организовывал свою жизнь, и принципы, которыми он руководствовался в действиях, были как будто кем-то стерты, и вся его система координат, служившая ему когда-то надежным фундаментом, уехала из-под ног. Ирвен больше не понимал, где право, а где лево в этой системе, и, не зная, за что зацепиться, слепо балансировал в ее алогичном пространстве. Причина здесь больше не вела к следствию, а следствие не исходило из причины. Добро не побеждало зло, хорошие поступки не прокладывали дорогу к счастью, плохие поступки не были наказаны. На Ирвена снова нахлынула злость — и ее объектом снова почему-то стал Лайсон. Система координат словно на мгновение нашла в нем опорную точку и вновь обрела равновесие. Но все это было до того, как трость господина Реймонда его коснулась. Когда это произошло, координаты снова посыпались, причинно-следственные связи утеряли смысл. Ирвен отчетливо ощутил какую-то искусственность, выдуманность своей предыдущей жизни.       — Ну! Что застыл?! — прикрикнул господин Реймонд.       Его черная фигура двоилась у Ирвена в глазах, в ушах звенело, «судьба», «ущерб», «простофили» — все путалось в голове. Было жарко — в рукавах куртки, в карманах, в собственной коже. Ирвен вытащил руку из кармана, так и не выпустив из нее какой-то небольшой, уже согретый им предмет, и нажал на кнопку. Почему ему надо было нажимать на эту кнопку, он и сам не знал. У него такого предмета никогда не было, но какая-то старая, из детства, память подсказывала ему, что он уже делал такое раньше, когда игрался у друга дома и когда друг вытащил из комода и показал ему запрещенную игрушку, а родители после этого отобрали игрушку и их обоих отругали. Но родителей больше не было, так что Ирвен нажал на кнопку, и автоматический выкидной стилет автоматически выкинул лезвие. Рука Ирвена, тоже став автоматической, сквозь черную водолазку вонзила стилет в живот господину Реймонду и выдернула его обратно вместе с потоком густой липкой крови. Водолазку в этом месте покрыло мокрым черным блеском, но настоящая, красная кровь, осталась только на лезвии и у Ирвена на руке. Ирвена нагнали какие-то уже отзвучавшие звуки — сначала звук того, как господин Реймонд словно глубоко икнул, затем какой-то плотный, волокнистый звук, затем глухое хлюпанье. Ирвен испугался от этих звуков, ощутив в них некую противоестественность. Он уже и не был уверен, в каком порядке они на самом деле раздавались. Вслед за ними грохнуло об пол тело, и Ирвен попятился. На светло-сером ламинате рядом с господином Реймондом тоже была настоящая красная кровь. С улицы донеслись крики, рванули дверь. Что-то скомандовало Ирвену бежать, и он, не оборачиваясь, побежал.       Он проскочил через подсобку, пронесся по коридору к черному выходу и вылетел на заметенную улицу, поскользнувшись и угодив прямо в сугроб, из которого суматошно выбился, набрав снега за воротник куртки, в рукава и под свитер. Со всех ног он бросился в переулок, но сзади уже догоняли чьи-то хищные и стремительные шаги. Никто не окрикивал его и не требовал остановиться, и от этого шаги звучали еще более зловеще, словно преследующий Ирвена человек и не сомневался, что в считанные секунды его настигнет. Это моральное превосходство, схожее с превосходством охотника над загнанным зверем, почти отнимало у Ирвена смелость бежать, подчиняя его воле преследователя. И тем не менее он бежал — до последнего, на подгибающихся от страха окостеневших ногах, — пока наконец человек не схватил его за воротник. Ирвен затормозил и в тот же момент, зажмурившись, полоснул с разворота стилетом. Лезвие что-то задело — преследователь всхрипнул. Ирвен приоткрыл напуганные, мало что разбирающие вокруг глаза: человек больше не держал его, вместо этого охватив руками свое горло или голову. Ирвен судорожно отступил на несколько шагов и затем ринулся прочь, на бегу сложив стилет и бросив его в карман.       Он остановился, выбившись из сил, на какой-то тихой улочке между старинными трехэтажными домами, снова чуть не поскользнувшись на заледенелом тротуаре, который был обманчиво присыпан снегом. Ноги держали его лишь каким-то чудом, виски и челюсти ломило и распирало изнутри, а легкие зудели, как натертые наждачкой. Сгорбившись под весом своего отяжелевшего тела, он уперся руками в колени. Сердце, словно все продолжавшее по инерции бежать вперед, от этого еще сильнее заколотилось. Ирвен несколько раз кашлянул белым паром, наконец выпрямился и огляделся. Мчавшегося по пятам преследования слышно не было, улица была безлюдной и незнакомой. Пошатываясь и цепляясь изможденной рукой за стену, Ирвен заставил себя пойти дальше.       Несмотря на поглотившее все силы бегство, он вскоре с удивлением обнаружил, что чувствует себя странно и легко, как никогда еще прежде. Так, казалось ему, должен чувствовать себя гелиевый воздушный шарик, отпущенный с привязи, или улетевшая пушинка от одуванчика, на который кто-то подул, — возвышенно и свободно, не заботясь больше о земном притяжении. Паря с этими мыслями в свежем морозном воздухе, он донесся до конца улицы и там осел у трамвайных путей.       Трамваев ни с одной, ни с другой стороны было не видно. Ирвен не знал, куда правильно повернуть, и пошел наугад вдоль пути направо. Разгоряченное мокрое под курткой тело остыло и начало промерзать, заставляя Ирвена потрясываться и постукивать зубами. Спустя некоторое время он опознал засветившийся светофорами перекресток впереди — до дома от него было еще три остановки. Но промелькнувшая от узнавания радость скоро задавилась какой-то немотой. Ирвен перестал понимать, что до этого могло его так воодушевить. Оставшийся путь он в понурой отрешенности глядел себе под ноги.       Лайсон сразу же показался в прихожей, как только Ирвен распахнул дверь. Его жалобно-озабоченное лицо мгновенно преобразилось, залучившись испугом, когда он разглядел руки Ирвена, поблескивающие запекшейся кровью в свете коридорной лампы.       — Ты поранился? — проговорил Лайсон взволнованно, оглядывая теперь свою куртку и штаны Ирвена, покрытые менее заметными, но такими же кровавыми следами.       Ирвен, посмотрев на свои руки, медленно вытащил из кармана стилет.       — Это… твое, наверное, — протянул он его Лайсону.       Лайсон к стилету не прикоснулся и как будто даже отпрянул от него своим видом.       — Ч-то случилось? — спросил он, запнувшись, словно сомневаясь в том, какой вопрос он хочет задать и хочет ли задать его вообще.       — Я совершил что-то ужасное, — механически сказал Ирвен.       — Что ты совершил, Ирвен? — спросил Лайсон похолодевшим и провалившимся голосом.       — Я убил человека, — ответил тот.       Лайсон замер, глядя куда-то ему не в лицо и дыша короткими напряженными глотками воздуха.       — Кого? — спросил он после паузы.       — Я убил господина Реймонда, — сказал Ирвен.       — А… — начал Лайсон, тупо уставившись в пол, и затем поднял к Ирвену тревожно блестящие глаза: — где?       — Где? — переспросил Ирвен.       Они сколько-то постояли в тишине. Лайсон, зависший с раскрытым ртом, наконец сказал:       — Неважно. Давай мне. — И забрал у Ирвена из руки стилет.       — Тебя видели? — спросил он, ошарашенно поворачивая и разглядывая окровавленное лезвие.       — Да, — сказал Ирвен.       Лайсон как-то особенно горестно на это выругался и ушел в ванную, принявшись скоблить и тереть под струей воды стилет. Когда он вернулся, Ирвен по-прежнему стоял в коридоре, словно только что зашел.       — Раздевайся. Снимай, — скомандовал Лайсон, указав на куртку и штаны Ирвена. Тот медленно зашевелился. — Пакет есть? — спросил Лайсон, беспорядочно открывая ящики коридорной тумбочки и шаря внутри них, даже если никаких пакетов там не было и ящики были практически пусты.       — На кухне, — слабо проговорил Ирвен.       Лайсон пошел обшаривать ящики на кухне и вернулся спустя полминуты с большим хозяйственным мешком.       — Это… — с сомнением посмотрел Лайсон на свитер, в котором остался Ирвен, и выдал вердикт: — тоже. Отмой руки и переоденься во что-то.       Пока Ирвен был в ванной, Лайсон собрал всю снятую им одежду в натянувшийся круглым бугристым ежиком мешок, кинул туда же вытертый начисто стилет и вышел с мешком в подъезд. Спустя пять минут он вернулся и нашел Ирвена в комнате, плавно и отстраненно надевающего другие черные брюки. Лайсон несколько мгновений на него посмотрел и затем кинулся к шкафу, выудив оттуда первую попавшуюся кофту.       — Давай, Ирвен, быстрее, пожалуйста, — сказал он, чуть ли не натягивая на него кофту сам.       Ирвен будто бы и постарался ускориться, но получилось это у него неважно. Лайсон, чуть только Ирвен просунул руки в рукава, вытолкал его в прихожую и вручил ему его куртку. На себя он надел какую-то другую куртку, висевшую в прихожей на крючке, оказавшуюся ему слишком большой и явно сидевшую бы гораздо лучше на господине Эберхарте, чем на нем.       — Куда мы идем? — с вялым сопротивлением в голосе спросил Ирвен, когда они обулись и вышли.       Лайсон не ответил, прислушиваясь к чему-то в подъезде и затем спустившись к грязному подъездному окну. Посмотрев сквозь него на улицу, он позвал Ирвена активным маханием руки и стал спускаться дальше.       — Куда мы идем? — повторил Ирвен вопрос.       — Идем за мной, вот куда идем, — ответил Лайсон почему-то шепотом.       Ирвена этот ответ, похоже, полностью устроил, и он вскоре вновь отрешился от происходящего, не следя ни за дорогой, по которой они шли, ни за тем, как менялись вдоль дороги дома, становясь постепенно все более потрепанными и менее обитаемыми, ни за автобусом, в который они сели и сколько-то в нем ехали. Единственным ориентиром для Ирвена было шуршание надетой на Лайсона куртки и мелькание его непривычно объемистого силуэта рядом, из-за которого Ирвену порой казалось, что он идет с кем-то другим. Заново он включился в действительность, только когда понял, что уже долго стоит на месте и что находятся они вроде бы в каком-то помещении.       Помещение было очень холодным, почти не отличаясь по температуре от улицы, и освещалось едва теплящейся лампочкой под потолком — настолько тусклой, что на нее можно было смотреть безо всякой рези в глазах и любоваться золотистой нитью накаливания, изогнутой неровным узором. Лайсон, выглядевший отчего-то совсем на себя не похоже, перебирал какие-то тряпки в картонных коробках. Закончив с коробками, он заставил Ирвена надеть черную балахонистую толстовку, запрятал его голову поглубже в капюшон толстовки и затем снова через улицу куда-то повел. Ирвен несколько раз поправлял капюшон, чтобы хоть что-то вокруг себя видеть, но Лайсон каждый раз натягивал капюшон обратно ему на глаза.       — Не высовывайся, пожалуйста, — с некоторым раздражением добавил Лайсон в очередной раз, и Ирвен перестал после этого поправляться.       Они зашли в какой-то темный подъезд, куда, подгоняя их в спины, вместе с ними залетела вьюга, и Лайсон, преграждая ей дорогу, захлопнул и с усилием приладил к косяку деревянную подъездную дверь. Вьюга с разочарованным вытьем засквозила в широкие дверные щели.       Вслед за Лайсоном Ирвен поднялся на несколько ступенек, зашел в заскрипевшую половицами квартиру и наконец оказался в тепле. По крайней мере, так ему показалось, пока он не снял куртку. Лайсон зажег свет, от которого узкий, занятый каким-то барахлом коридорчик не то чтобы осветился, а скорее приобрел слабые темно-оранжевые очертания. Пропустив Ирвена вперед, он прислонился спиной к двери и различимо вздохнул. Ирвен обернулся к нему, сняв капюшон. У Лайсона была странная прическа, делавшая его каким-то чересчур обыкновенным, невзрачным, словно даже посеревшим. Воротничок белой рубашки был застегнут у его шеи, но и рубашка вместо парадности и изысканности придавала ему какой-то обездоленный поникший вид.       — Разувайся, — тихо, словно оставшись без сил, и от этого как бы даже ласково проговорил Лайсон.       Ирвен разулся, и Лайсон показал ему пальцем направо. Ирвен проследовал на так же бедно освещенную кухню, где едва помещались небольшой коричневый стол, старый и низенький, по пояс, холодильник, газовая плита и белая треснутая мойка, покрытая градиентом рыжей ржавчины. Лайсон плотно закрыл за ними дверь с грязным разбитым стеклом, налил из графина воды и залпом выпил. Ирвен неприкаянно поозирался вокруг и, все больше ощущая какое-то странное чувство, нарушающее его равновесие, сел на пол. Только с пола он заметил две затолканные под стол табуретки. Он взялся для опоры за край одной из них, рука его дрожала и потела. Тишина этой кухни вдруг накатилась на него какой-то давящей волной, зашумело в ушах. Воздух словно комкался и сползался вокруг него, как черная грозовая туча, и ему показалось, что вот-вот уже грянет гром.       Лайсон, боязливо посматривавший на него из противоположного угла, наконец спросил:       — Как… Что произошло?       — Это все неправильно, — судорожно прошептал Ирвен то ли ему в ответ, то ли даже не услышав его вопроса. — Так не должно быть.       Он не останавливаясь замотал головой, как бы пытаясь отогнать что-то, что никак не уходило. Повременив, словно преодолевая некий внутренний барьер, Лайсон приблизился и сел рядом. Его рука осторожно коснулась лица Ирвена и осторожно стала гладить его, пока оно не затихло, оставшись в выражении полной безысходности. Это сокрушенное и потерянное лицо окончательно сломило в Лайсоне какое-то шаткое оборонительное сопротивление, сковавшее его с того самого момента, как он увидел в руке Ирвена свой окровавленный стилет. Он обхватил Ирвена обеими руками, прижав к себе, и тот, оторвавшись от табуретки, вцепился в него, как в спасательный круг.       — Мне страшно, — прошептал Ирвен Лайсону в ухо. — Что будет?       Его тело в объятии Лайсона ходило ходуном, как заведенный гудящий мотор, вот-вот сорвущийся с креплений.       — Что теперь будет? — тише и безнадежнее повторил Ирвен.       Лайсон, некоторое время тщетно попытавшись его успокоить, в конце концов мягко отстранился.       — Сейчас, — сказал он в ответ растерянно отпустившим его рукам.       Он вытащил откуда-то из-под мойки прозрачную пластиковую бутылку без этикетки и налил из нее в чашку воды. Ирвен принял чашку в свои трясущиеся ладони: воды в ней плескалось совсем на донышке, на пару глотков. Он выпил, заметив лишь странный обжигающе-сладкий вкус, какого у воды обычно не бывало, — но как бы и не обратил на этот вкус внимания. Лайсон забрал у него чашку, налил в нее еще немного и, морщась, выпил сам, а затем отставил бутылку с чашкой чуть поодаль и снова подвинулся к Ирвену, тронув его за плечо.       — Я знаю человека, который… — сказал Лайсон неуверенно, — знает людей, которые… наверное, могут помочь.       — Помочь? — посмотрел на него Ирвен. — Как?       — Я не знаю пока, — тихо ответил Лайсон. — Я попробую узнать… завтра.       Ирвен отвернулся и, обхватив себя за колени, уставился в пол перед собой.       — Я хочу, чтобы все было… как прежде, — нахмурился он, словно пытаясь воплотить свое желание усилием воли. — Я хочу, чтобы ничего этого не было.       Он никогда в своей жизни не желал ничего с большей силой. Он был уверен, что если и возможно сырой человеческой волей что-то сделать, то это было оно, это было сейчас. Ему казалось, что от его усилия вот-вот задрожит комната и затрещит по швам воздух.       — Я знаю, Ирвен, — погладил его Лайсон, сочувственно изогнув брови, и добавил, помолчав: — Прежнего не будет. Будет что-то другое.       Все усилия Ирвена от его слов мгновенно рассыпались в прах.