Обыкновенный преступник

112-й год по календарю Вечного (Верного) Пути

      — Пока, ребят! Пока, Ирвен! До завтра!       Многоголосый ор, гогот и веселый галдеж сотрясали улицу перед Школой иностранных языков № 1, нарушая стылый покой зимнего вечера. Ирвен, широко улыбаясь, помахал своим друзьям, и наконец две фигуры отделились от основной толпы, свернув к трамвайной остановке.       «Ну слава векам», — подумал Лайсон. Вся эта шумливая свора его порядком раздражала — то ли из-за того, что он никак не мог почувствовать себя в ней «своим», то ли потому что не терпелось оказаться с этим милым красавчиком наедине.       К Ирвену он присмотрелся еще на первом занятии — когда тот быстро, бойко и элегантно отвечал учителю на неджеласском. Лайсон прямо-таки заслушался этой плавной и уверенной — почти дипломатической — речью, а может быть, просто загляделся на его живые, спело-розоватые губы. На четвертом занятии Лайсон подсел к нему за парту, сделав вид, будто он не замечал, что на это место, всегда опаздывая ровно на пять минут, плюхается красный и запыхавшийся друг Ирвена по прозвищу Калачик. Прошло всё на удивление гладко: Ирвен мало того что не попросил Лайсона пересесть, так еще и с радушным гостеприимством предложил новенькому свою помощь по любым вопросам. Опоздавший Калачик, удивленно зыркнув на занятое место, тоже не воспротестовал.       На пятом занятии Лайсон, закрепляя свой успех, вновь опередил тучного Калачика и перед уроком заваливал Ирвена вопросами о вспомогательных падежах. Ответы на эти вопросы Лайсон и сам прекрасно знал, но ему слишком нравилось слушать Ирвена, — ему нравилась его мимика, его сосредоточенные объяснения, его упругие губы. «Как тебе должно быть скучно среди этих читающих по слогам идиотов», — думал Лайсон позже на уроке, подпирая рукой подбородок и оглядывая класс. Но Ирвену если и было скучно, то он это ничем не проявлял. Казалось, что такие качества, как гордость и самолюбие, жили в параллельной от него вселенной.       По окончании занятия Лайсон, подловив удобный момент, поинтересовался у Ирвена, не ездит ли тот домой на четырнадцатом трамвае. Оказалось, что Ирвен ездит и что вдобавок будет очень рад ездить с Лайсоном вместе, раз им по пути. И этим холодным вечером, после прощания с оравой соклассников, они вдвоем отправились к остановке, шагая по морозно хрустящей дороге.       — Отличная погода сегодня, правда? — сказал Ирвен, самозабвенно ловя на лицо снежинки.       Лайсон, посмотрев на него с удивлением, ответил:       — Я бы предпочел погоду, при которой мне не пришлось бы носить пуховую куртку.       — Но у тебя же такая классная куртка! — засмеялся Ирвен.       — Оу, — усмехнулся в ответ Лайсон. — Спасибо. Ей очень приятно.       Пуховик у Лайсона был по всем заветам современной моды: до середины бедра, с покрытием из матовой синтетики — и у шеи обмотанный широким шарфом. Ирвен в моде мало что понимал и совершенно ей не интересовался, но немного вычурный, по-своему изящный стиль Лайсона ему нравился. Зауженные брюки и футболки-маломерки, всегда безупречно блестящие шнурованные ботинки, уложенные с зачесом назад белокурые волосы. В какой-то степени Ирвен даже восхищался умением Лайсона хорошо выглядеть, но зависти в этом чувстве не было. Сам он любил одеваться по-простому, без изысков, — так чтобы можно было просто натянуть шапку и не задумываться о поломке прически.       Дорога вильнула в проулок между двумя заборами — коротенький и узкий, шириной на одного человека. Впереди показались трамвайные пути.       — Я что-то забыл, ты ведь… в пятом лицее учишься, да? — спросил Ирвен, обернувшись к идущему позади Лайсону.       — Ага, — ответил тот. — А ты?       — А, да я в обыкновенной школе… — улыбнулся Ирвен. — В шестьдесят третьей.       — Последний год?       — Угу, — ответил Ирвен.       Лайсон подумал о том, как здорово было бы сейчас остановиться и прямо здесь — расстегнуть его куртку и залезть под нее руками, — прямо здесь, вне лишних глаз, целовать его, приминая спиной к забору.       — У вас там, наверное, так сложно и так интересно, — продолжил Ирвен, ни о чем не подозревая. — Я слышал, что и по десять уроков в день бывает.       — Да, бывает, — ответил Лайсон. — Учебники, правда, с каждым годом все хуже. «Физ. мир» в новой редакции в два раза отощал.       — Серьезно? — Ирвен удивленно оглянулся. — А что убрали?       — Да я в точности не сравнивал. Так вышло, что к естественным наукам большой тяги не питаю. Но раздел про радио убрали, по-моему, полностью.       Переулок закончился, и Лайсон вновь поравнялся с Ирвеном. Тот смотрел на него с неподдельным беспокойством.       — Как странно… — протянул он. — А мы пока по каким-то совсем старым продолжаем учиться, там даже оптика есть.       — М-м-м, — покивал Лайсон, изобразив интерес.       Они подошли к остановке, окруженной высокими свежими сугробами, и встали под козырек.       — Не замерз? — вдруг спросил Ирвен.       Лайсон удивленно вскинул к нему голову и наткнулся на взгляд бездонно-карих глаз — таких теплых, что спасли бы и от самой злейшей вьюги на свете.       — Да нет, — ответил он. — Все нормально.       В отдалении загромыхал и загудел, приближаясь, трамвай.       — Я после школы хотел бы на «Внешнем сообщении» учиться, — сказал Ирвен. — Знаю, что сложно поступить. Но надеюсь, что сертификат из языковой школы поможет.       — Уехать хочешь? — спросил Лайсон.       — Нет, уехать насовсем не хочу. Я люблю Иттгарт, мне нравится здесь жить, у меня нет желания уезжать. Но вот по миру попутешествовать очень хочется. Посмотреть, что там вообще, как там. Понимаю, что страшно и даже опасно, но любопытство никак не оставляет. С детства мечтаю об этом.       — Я бы уехал, — сказал Лайсон, залезая вслед за Ирвеном в распахнувший двери трамвай.       — Правда? — удивился Ирвен. — Почему?       Трамвай был почти пуст. Внутри на износ работали печки и горели яркие желтые лампы.       Лайсон забрался к окну, на двойное сиденье, где едва умещались ноги, Ирвен сел рядом. Их расставленные коленки соприкоснулись и только чуть подпрыгивали, разминаясь и сталкиваясь, когда трамвай поехал.       — Я думаю, что где-то в этом мире есть место… — начал Лайсон, — где я чувствовал бы себя по-другому. Где я, может быть, чувствовал бы себя… лучшим человеком.       — Лучшим человеком? — переспросил Ирвен, растерянно улыбнувшись. — Это как?       — Не знаю, — пожал плечами Лайсон. — Просто ощущение такое.       Что-то несколько раз протяжно пропищало, и Лайсон вытащил из кармана маленький серый мобильный телефон с потертыми серебристыми кнопками. Коротко взглянув на экран, он нажал на одну из кнопок и убрал телефон обратно.       — Ого, у тебя мобильник есть! — восхитился Ирвен.       — Да ерунда, — сказал Лайсон.       — Я родителей уже столько раз уговаривал мне купить, но всё бесполезно, — посетовал Ирвен. — Даже и себе покупать не хотят.       — Я им исключительно по необходимости пользуюсь, — равнодушно сказал Лайсон. — С удовольствием и без него бы жил.       — Ну поня-ятно… — протянул Ирвен.       Лайсон посмотрел в окно. Отражение вагона причудливо смешивалось с уличными огоньками и наслаивалось поверх аллей и зданий.       — Слушай, а хочешь зайти в гости? — предложил вдруг Ирвен. — Мама собиралась делать сегодня лимонный пирог.       Лайсон не сразу оторвался от стекла, рассматривая теперь в окне собственные глаза — прозрачные и призрачные — и сквозившую за ними темноту. Наконец, повернувшись к Ирвену, он улыбнулся и закивал.       К высокой многоэтажке, отделанной фиолетовыми панелями, они подходили неторопливым прогулочным шагом. Ирвен белозубо смеялся над историями Лайсона про учителя биологии, считавшего, что слоны — это вымышленные животные, а Лайсон украдкой поглядывал на своего соклассника, любуясь его сияющей улыбкой.       Во дворе перед домом перебрасывались снежками несколько девчонок, визжа и падая в сугробы. На небольшой хоккейной площадке одиноко и лениво скользил по льду парень с клюшкой.       — На пятом, вон там мои окна, — показал Ирвен вперед и наверх.       Лайсон, запрокинув голову, посмотрел. Там, куда указывал Ирвен, горели два окна, прикрытые занавесками. На подоконниках, как зубчики неровного забора, топорщились тени цветов в горшках. Лайсон прошелся взглядом выше и насчитал всего восемнадцать этажей.       — Высокий дом… — мечтательно произнес он. — Ты был там, на последнем этаже, когда-нибудь?       — Нет, — ответил Ирвен и улыбнулся: — Зачем?       — Просто из интереса, — пожал плечами Лайсон. — Я никогда не бывал на такой высоте. Давай заберемся посмотрим, хотя бы из подъезда?       — Да ну… — смущенно ответил Ирвен. — Я с высотой не очень. Да и что там увидишь-то через эти грязные стекла?       Лайсон снова пожал плечами и настаивать не стал.       У подъезда стояли, о чем-то разговаривая, две пожилые женщины. На одной была меховая шапка поверх платка и длинное, почти до земли, коричневое пальто, натянутое на низкую круглую фигуру, как абажур. Вторая женщина была высокая и сутулая, и казалось, что голова у нее растет прямо из сгорбленной спины.       Обе они повернулись к Ирвену, и хмурые лица тут же заулыбались.       — Добрый вечер! — поприветствовал их Ирвен.       — Здравствуй, — добродушно отозвались женщины, и та, что была похожа на абажур, кряхтящим старческим голосом спросила: — Как мама с папой?       — Все хорошо, спасибо! — ответил Ирвен, и они с Лайсоном зашли в подъезд.       — Какой хороший мальчик… — донеслось бормотание снаружи.       Они поднялись на лифте, и на пятом этаже их уже встречала, распахнув дверь, одетая в разноцветный халат женщина. Молодой ее было не назвать, но весь ее образ искрился удивительной живостью и красотой. Крупные темные кудри волнами распадались по плечам и груди, большие глаза, подведенные черным, смотрели с озорной хитринкой. Женщина улыбалась уголками губ, отчего вокруг рта появлялись тонкие харизматичные складки.       — Мам, привет! — сказал Ирвен. — Это Лайсон. С неджеласского.       — Привет, Лайсон! — воскликнула женщина бойким низким голосом. — Я Анжелика. Но можешь называть меня просто госпожа Эберхарт!       — Добрый вечер, госпожа Эберхарт, — вежливо растянув губы, сказал Лайсон.       Они зашли в ярко освещенную прихожую, заставленную полками с обувью, зонтиками и сумками. На крючках вдоль стены пестрыми кучками висели куртки, шубы и пальто и всем этим цветастым ассортиментом отражались в трельяже напротив. Пол был застелен полосатым сине-зеленым ковриком. От двери вперед и направо вели два коротких коридора: первый, вероятно, на кухню, откуда тянуло запахом каких-то специй, второй уходил к комнатам.       — А где господин Эберхарт? — спросил Ирвен, разувшись.       — Господин Эберхарт, ты где? — крикнула Анжелика, чуть откинув голову назад.       — Ну чего? — донесся откуда-то грузный голос.       — Выходи, у нас гости!       Лайсон повесил куртку поверх огненно-оранжевого женского пальто и встал в ожидании дальнейших приглашений. Из ближней к ним комнаты показался невысокий мужчина с залысинами, врезавшимися в седеющую шевелюру. В руке он держал, заложив пальцем на середине, какую-то книжку.       — Привет, пап, — сказал Ирвен.       — Приве-ет, — медленно протянул господин Эберхарт и посмотрел поверх очков на Лайсона, отчего его взгляд вышел хмурым и недоверчивым.       — Здравствуйте, — неуверенно кивнул Лайсон.       — Здра-авствуйте, — снова протянул мужчина и посмотрел теперь на Анжелику.       — Это Лайсон, пап, — Ирвен подошел и похлопал соклассника по плечу. — Я обещал ему лимонный пирог.       — Пирог — дело хорошее… — задумчиво проговорил господин Эберхарт.       — Что ж, тогда мыть руки — и на кухню, — скомандовала Анжелика.       Кухня была до блеска вычищена и тесно забита сияющей новенькой техникой. Квадратный стол у окна украшали две лакированные солонки в виде радостных мишек и глиняная ваза с горкой мандаринов. Госпожа Эберхарт принесла из комнаты еще одну табуретку, чтобы все могли усесться, однако за столом вчетвером получалось неудобно, и Ирвен вызвался постоять.       Сначала ели отварную картошку с птичьим филе и салат из морской рыбы с овощами. Анжелика, озабоченная худощавостью Лайсона, настойчиво предлагала ему добавки, и он, к ее радости, один раз даже согласился. Наконец дошло и до десерта. Госпожа Эберхарт разлила в четыре фарфоровые чашки дымящийся чай и поставила на стол ароматный желтый пирог на круглой подставке. Примерившись, она порезала его на двенадцать частей и положила каждому по кусочку. Все попробовали и тут же начали хвалить пирог, а хозяйка довольно улыбалась, принимая комплименты.       — Ирвен рассказывал, что ты из какой-то гимназии, Лайсон, верно? — спросила Анжелика, отпив чая.       Лайсона окатило волной приятного удивления: про него даже рассказывали? Он повернулся к Ирвену, чтобы посмотреть на его реакцию: тот без тени смущения улыбался.       — Из лицея, мам, — поправил Ирвен.       — Да, из пятого лицея, — сказал Лайсон.       — Слышала много хорошего про это заведение, — одобрительно покивала Анжелика. — Конечно, если есть возможность, то это гораздо лучше обычных школ. У Ирвена вот в школе что ни день, то какое-то приключение. А учиться-то, скажите, когда? Вчера ночью опять эти безвечники что-то там учудили. Окна изрисовали своими символами, да? — она для подтверждения посмотрела на сына.       — Они называются гуманисты, мам. И они совершенно безобидные. И скорее всего, это вообще были не они, а шайка Дугласа.       Анжелика покачала головой, строго приподняв черные стрелки бровей.       — И вместо урока весь класс это оттирал, — продолжила она возмущенно и снова повернулась к Лайсону: — Надеюсь, у вас там в лицее таких нет?       Лайсон, мгновение подумав, ответил:       — Если честно, такое, по-моему, везде происходит. Но Ирвен прав, реальных последователей гуманизма, я думаю, среди школьников единицы. В основном это просто какие-то делинквенты, которым хочется позлить учителей.       — Делинквенты? — ахнула Анжелика. — Вот, видишь, Ирвен, как учат! Я такого слова даже и не знала.       — Да мам, — отреагировал Ирвен, — я же не говорю, что не учат, а просто говорил, что на один последний год нет смысла переводиться куда-то.       Анжелика сделала еще глоток чая и вздохнула.       — А чем занимаются твои родители, Лайсон? — спросила она.       — Отец — начальник цеха на кондитерской фабрике, а мама домохозяйка.       — На кондитерской фабрике? — удивилась Анжелика. — Ну по твоей худобе никогда бы не сказала.       — Мам, ну не все люди стремятся быть толстыми, — вступился Ирвен.       Лайсон спокойно улыбнулся и опустил голову, посмотрев в свою чашку, а затем тихо сказал:       — Мне кажется, эта работа сказалась на моем отце с обратным эффектом: он слишком боится избаловать нас. Поэтому дома строгая дисциплина. И еще он очень ревностно относится к нашему здоровью. В общем, есть много сладкого не позволяет.       — Ну уж не знаю про такой подход к здоровью… — пробормотала госпожа Эберхарт.       — У мамы с папой ателье, — сказал Ирвен. — Они любят людей покрупнее, потому что на них требуется больше ткани и одежда стоит дороже.       — Ой, ну шутник, — Анжелика посмотрела на него, поджав губы, а господин Эберхарт хихикнул себе под нос.       Анжелика, словно что-то внезапно вспомнив, повернулась к мужу.       — Питерсы тоже продают магазин, ты представляешь? — возбужденно воскликнула она. — Я говорила сегодня с Анной, оказывается, они решили уже давно, хотя ты же сам помнишь, что еще только неделю назад она вопила о том, какой этот господин Реймонд дрянь и что вот никогда и ни за что они не пойдут у него на поводу. Получается что? Врала, что ли? И зачем только… — фыркнула Анжелика, помотав головой.       — Гм, — выдал господин Эберхарт, помешивая чай.       — Клянусь, если этот Реймонд заявится еще раз, — сказала Анжелика, гневно раздув ноздри, — я его подмету этой же самой метлой, которой выметаю его окурки.       — Дорогая, — подал наконец голос господин Эберхарт, — я не говорю, что нам нужно согласиться на его условия. Но раз уж мы видим, что все они вот так… Может, тут и будет целесообразнее…       — Ты что, это всерьез? — перебила его Анжелика, хлопнув себя ладонями по коленкам.       — Господин Реймонд хочет купить ателье, — негромко пояснил Ирвен, склонившись к уху Лайсона, и тот живо бросил следить за перепалкой Эберхартов, подавшись поближе к губам Ирвена. — То есть не ателье, а помещение, чтобы открыть в этом доме свой очередной салон с автомобилями. Видимо, расположение настолько выгодное, уже скупил собственность у нескольких соседей.       — Это дело принципа, а не цены, Арчи, — бескомпромиссно отрезала тем временем Анжелика.       — Я просто хочу, чтобы всем нам было спокойно, — проговорил господин Эберхарт и положил себе еще один кусок пирога.       — Спокойно? — отложив вилку, Анжелика развернулась к мужу.       Ирвен снова наклонился к Лайсону:       — Если стало скучно, можно пойти ко мне в комнату.       Лайсон, может быть, только того и желал, чтобы пойти в комнату, но, помедлив, он ответил:       — Мне на самом деле уже пора. Родители недовольны, когда я прихожу слишком поздно.       — А, конечно, — тут же воскликнул Ирвен. — Извини, не подумал про это.       Лайсон неловко улыбнулся, словно не зная, что ответить, поблагодарил увлеченную спором хозяйку и встал из-за стола. Анжелика тут же предложила взять кусочек пирога с собой, но Лайсон вежливо отказался. Эберхарты вышли вслед за ним в прихожую.       — Помнишь дорогу? — спросил Ирвен. — Или пройтись с тобой до остановки?       — Выберусь, спасибо, — мягко улыбнувшись, сказал Лайсон.       Он обулся, накинул куртку и, попрощавшись со всеми, вышел в подъезд. Постояв в лестничном холле и недолго подумав, он вызвал лифт и поехал на восемнадцатый этаж.

***

      Лайсона всегда тянуло на «правильных» ребят — веяло от них каким-то ощущением стабильности, предсказуемости — а значит надежности. Но вот незадача: в ответ этой правильности ему самому было предложить особо нечего. Недостойный по самой своей сути. Непотребный самим своим существом. Фальшивка.       Возможно, будь он падок на пьяниц и хулиганов, ему везло бы гораздо больше. Или гораздо меньше — ведь пьяницы и хулиганы не будут шокированно молчать, когда узнают, что ты любишь мужской член. Они просто раскрасят твое лицо во все цвета радуги.       Но как бы там ни было, Лайсон выбирать не мог. И все, что ему оставалось, — это хватать, как рыба воздух, свои несбыточные мечты и до последнего издыхания верить в чудо. А сегодня ему даже показалось, что это чудо стало на миллиметр ближе.       «Не замерз?» — раз за разом проносилось в его голове, и тело окутывало приятной негой.       Никто и никогда не задавал ему таких вопросов. Никто и никогда не смотрел на него с такой заботой в глазах. Пусть эти глаза и видели перед собой лишь красиво оформленную обертку.       Лайсон переоделся в потертую и застиранную, бывшую некогда белой рубашку, натянул черные брюки, перешедшие к нему от соседского мальчишки, расчесал волосы на прямой пробор, и последние остатки былого самоощущения улетучились без следа. Гараж сквозь дверные щели продувало морозным воздухом, так что Лайсон побыстрее натянул куртку. Шов на рукаве вновь начал расходиться: сквозь черные грубые стежки наружу поглядывал синтепоновый пушок.       Лайсон аккуратно сложил снятую одежду и обувь в коробки и застлал всё сверху толстой полиэтиленовой пленкой. Взяв мобильник, он открыл последнее сообщение. «Приедешь сегодня к одиннадцати? Оплата по ночному тарифу», — было написано на экране. Лайсон набрал «Да» и отправил, а затем просунул телефон под пленку в одну из коробок.       Подхватив с пола старый пыльный рюкзак, он вышел на улицу и запер двери. Ключ от этого гаража ему когда-то выдал господин Спарш из соседнего дома — в аренду. Господин Спарш был сварливым стариком, разъезжавшим в инвалидной коляске и пугавшим местных детей косыми глазами навыкате. Полгода назад он умер, а ключ так и остался у Лайсона — о нем до сих пор никто не спросил.       Эти старые гаражи, редко кем уже используемые по назначению, находились на безлюдной окраине района, в нескольких километрах от дома Лайсона, и шанс попасться кому-то знакомому на глаза был здесь невелик. Однако встреча с незнакомцами тоже не сулила ничего хорошего: порезом на рукаве, как в прошлый раз, можно было и не отделаться — и Лайсон, двигаясь быстрым шагом вдоль пустой проезжей дороги, без устали прочесывал взглядом пространство вокруг себя, держа наготове автоматический выкидной стилет.       Этим вечером обошлось без происшествий. Зайдя домой, Лайсон устало выдохнул, разделся и прошел на кухню. Мать сидела, склонившись над грязным жестяным ведром, и красными от химических ожогов руками чистила картошку. Длинная ломаная прядь волос с проседью выбилась из хвоста на затылке и свисала вниз; мать несколько раз дернула головой, пытаясь откинуть ее. Лайсон заправил прядь ей за ухо и положил на стол три стокроновые бумажки.       — Ужин через полчаса, — сказала женщина, не подняв головы и только мельком взглянув на деньги.       — Поел уже в столовой, — ответил Лайсон.       Мать недовольно покачала головой и забормотала под нос:       — В столовой, в столовой… пятьдесят крон на ветер…       — Мама, — не выдержал Лайсон, — у нас достаточно денег — и чтобы есть в столовой, и чтобы спать на кроватях, и чтобы ты не продавала чертовы перчатки, которые тебе выдают на заводе!       — Сегодня достаточно, а завтра… — проворчала мать. — Кто знает, что завтра будет?.. От беды не зарекайся. На черный день… на черный день пригодятся…       Лайсон, закрыв глаза от бессилия, помотал головой и вышел с кухни. На пороге комнаты его уже поджидала Бетти. Воинственно расставив коротенькие босые ножки, выглядывающие из-под ночнушки, и уперев в бока маленькие кулачки, огромными серыми глазами она смотрела на брата, задрав к нему лицо.       — Плата за проход — три монетки, — громко прошептала девочка.       — Извини, сегодня только одна, зато большая, — тихо ответил Лайсон и достал из кармана шоколадный батончик.       Сестра, в восхищении беззвучно раскрыв рот, жадно схватила лакомство и, размахивая воздушной белобрысой копной, унеслась в свой шалаш, построенный из двух накрытых пледом стульев. Лайсон подошел и встал у «входа».       — Ешь быстрее, фантик мне давай, — приглушенно сказал он.       Спустя несколько секунд из-под пледа высунулась тоненькая ручка и протянула растерзанную обертку Лайсону. Убрав мусор в карман, он оставил сестру и принялся собираться.       — Ты снова на работу? — окрикнула его мать, когда он зашел в ванную.       — Да, — ответил Лайсон. — Сегодня еще в магазине ночная смена.       Он заперся на щеколду и, раздевшись, осмотрел свое тело. Подмышки были еще почти гладкие, а вот в паху и между ягодицами за двое суток уже начали отрастать волоски. Намылившись гелем, Лайсон принялся осторожно их сбривать. Сегодняшняя встреча не терпела халатной подготовки: клиент был из придирчивых — абы какой мужской задницей довольствоваться не будет. И Лайсон, водя бритвой по нежной коже, только молился, чтобы в самый неудобный момент не отключили воду.