Обратный ход

Я считал, что знал о любви все. Она — мука, лишающая разума, острый клык, что входит в самое сердце и понукает плоть гноиться. Она оковы на запястьях и кандалы на лодыжках, самая страшная клетка, ибо сколько не убегай, не переходи границ земель — всегда носишь ее с собой. Моя любовь — раненная уродина, некрасиво зарубцевавшийся шрам, что, быть может, не виден глазу посторонних, но всегда погано ноет к дождю. Я ее ненавидел, мне хотелось оттаскать ее за волосы, задушить, утопить в самом темном и ледяном колодце, чтобы больше никогда не сделала вздоха. Все мои беды всегда были из-за тебя — холодно произносил я, отрекаясь от нее, измученной и ослабшей, истощенной годами бесплодных погонь за ответным теплом. Ей ничего не оставалось, как жить в клетке непрощенной изнеможденной рабыней, которой годами не дают ни питья, ни еды. Я оставил ее темным пятном в прошлом и ни на йоту больше. Потому что знал — если она снова окажется рядом, значит придется платить, платить дорого, неоплатно, однажды я уже подошел из-за нее к самому краю, едва не рухнув в пропасть. Но моя любовь всегда была неотделима от меня, поэтому я предпочитал никого больше не любить — это было не так сложно, ведь и всматриваясь в свое отражение, я никогда не ощущал этого чувства. Она знала, что я скорее умру, чем вновь подпущу ее к себе, поэтому подкрадывалась медленно и украдкой. Это ничего не значит, — холодно произносил я, а она грела меня твоей улыбкой, пыталась задеть шутливыми колкостями, подкармливала осторожным теплом, что я безжалостно отвергал. Я не верил твоей любви, к этому у меня было много поводов, я не хотел обманываться, поэтому предпочитал бесконечно обманывать сам. Я не буду выбирать тебя — усмехался я внутренне, отказывая моей любви даже в попытке существования, — Я больше не тот глупый юнец, я больше не ошибусь. Что бы не случилось, что бы ты не обещала, я больше никогда тебя не выберу — думал я, краем глаза наблюдая за твоей неизменной улыбкой, и моя любовь тоненько и тоскливо вздыхала. Я предпочитал не замечать ничего, ни на один ее зов не откликнулся. Моя любовь колола мое сердце тоской, когда я смотрел на твой спящий лик, когда касался прохладной кожи. Она отзывалась на твою противоречивость и живость, она тянула руки к теплу твоих рук, ее воскрешал искренний смех. Я так боялся страданий, что могла причинить мне моя любовь, так боялся ее когтей и клыков, что безжалостно вонзались в сердце раньше, что не заметил, что в этот раз она совсем другая. Мне легко было принизить мою любовь, обесценить, свести до плотского вожделения, обмануть себя тем, что она лишь неуместный всполох ничего не значащего телесного порыва. Это было ложью, ибо даже когда твоя темная, ведьмовская ипостась ловко и ушло навязывала мне самые сладкие плотские грезы, мое истосковавшееся сердце истолковало их по-своему — оно алкало нежности, ласки, оно желало любви, а не вожделения. Осознавать это было куда мучительней, чем принять мысль о своем неуместно проснувшемся сластолюбии. Я стремился возвести меж собой и тобой стену из каменного отстранения, но моя любовь просачивалась сквозь трещины заботами и тревогами о тебе. Она просила меня касаться твоих волос, а после я стыдил ее и себя за это. Я так боялся всего грязного и болезненного, что могла причинить мне моя любовь, что не чурался причинить боль и тебе, отвечая недоверием на доверие, холодом на тепло. Я так боялся обжечься, что отказывался даже от возможности, от малой попытки согреться, полагая покой наилучшим для себя исходом. Моя любовь заставила меня сбежать от тебя куда торопливей, чем я планировал изначально, в тайне я уже желал тебя, и поэтому все, чем могла одарить тебя моя любовь — холодным отторжением, снисходительной язвительностью. Больше всего на свете я боялся, того, что ты разоблачишь меня, поэтому до последнего отказывался признавать свою любовь. Но она же заставила меня вернуться, оказавшись тяжелым якорем, тянущим обратно, не позволяющим оставить тебя в беде. И мне пришлось почти умереть, чтобы увидеть, что теперь все иначе. Что моя любовь больше не одна, что она больше не монстр, и что ее хотят во всей ее неидеальности и убогости. Что за нее готовы сражаться, что она — не ненужный балласт, не забавная, но нелепая игрушка, которую желают, но стыдятся. Что ее не хотят использовать, выжав все соки, что она нужна сама по себе, без всего прочего, что могла бы вынудить меня отдать. И это было так прекрасно, что это почти делает мне больно, ибо прошлая моя любовь отобрала даже мое имя, но твоя — вернула, подарив мне ключ к той свободе, что я так отчаянно искал. Мне казалось, что все, что я желаю, отлично от того, что может дать мне любовь, что она лишь препятствие, но когда я наконец взял ее за руку, то понял, что она больше не обирает меня у меня, она не воровка, она — самая щедрая дарительница. Не уверен, что я заслуживаю все эти дары, но я обещаю беречь их. Я считал, что я знаю о любви все, но я не знал о ней ничего, пока не встретил тебя. /// Я считал, что знал о любви все. Во многом, так оно и было — я мог сплести любовь из мимолетного взгляда, брошенного из-под ресниц, из тихого и тоскливого вздоха, из томного стона, из едва ощутимого касания, из едва заметного изгиба губ и тихого смеха. Я знал, что любовь может быть легкой и мимолетной, мучающей и жестокой, терзающей и ласкающей, поднимающей к небесам и низвергающей в пучины бездны. Я знал все ее виды и формы, ловко жонглировал ими словно ярморочный шут. Но я не знал своей любви — потому что сколько бы сердец ни зажигал, скольких рук бы не касался, внутри меня всегда была лишь звенящая пустота. Порой она отливала злобой и местью, порой — скукой и равнодушием, порой — быстро истлевающим сладострастием, после которого неизбежно ощущаешь себя липким. Моя любовь была недосягаемой звездой, сокровищем, которое никто не мог получить. Вообще-то, многие сомневались в его существовании. Я тот самый искусный повар, который ощущал блюдо любой изысканности пресным песком, хрустящим на зубах. Но вкусив твои губы во вспышке молнии, я, нет, тогда еще ни понял и ни осознал, но почувствовал: Это другое. Он — другой. Моя любовь подняла голову, когда осознала, что взгляд, которым ты смотришь на меня лишен жадности и намерения использовать, обратить подтверждением своего успеха или удовлетворением своих желаний. На самом деле это было не вполне правдой, но ты не алкал моей плоти как заветного приза, не видел во мне пустую совокупность идеальных черт. Словно почти единственный во всем белом свете ты увидел меня настоящего — со всем прекрасным и ужасным во мне, с изяществом и неловкостью. Ты был готов видеть не только Прекрасного в том смысле, в котором я должен был существовать, но и в том смысле, в котором мог лишь желать быть. Твои руки утешали меня, не требуя в замен ничего, не посягая и не требуя, это поражало, будоража куда сильнее всех даров, что когда-то бросали к моим ногам в надежде на благосклонность. Даже когда ты узнал обо мне всю правду, даже когда ты злился, даже когда сердито пенял на мою ведьмачью природу, даже тогда твой взгляд на меня был чище и прямее всех прочих в моей жизни. Моя любовь началась не вполне невинной игрой, но я позволял ей расти и дышать полной грудью, с любопытством наблюдая за ее повадками. В ней было нечто от хищницы, она хотела поймать тебя в свои лапы будто кошка петляющую мышь, но в ней никогда не было злонамеренного коварства. На самом деле она пробуждалась и росла от твоей мимолетной и не только заботы, она торжествовала, добившись от тебя улыбки, ее победы были малы, но они зажигали искру, что разгоралась в пламя. Она утягивала тебя в танец, она флиртовала с тобой, она — огонек в моей груди, за которым я был готов пойти вопреки всем рискам. Моей любви хотелось узнать тебя, прикоснуться к тебе по-настоящему, заглянуть за ширму, за который ты прятал все чувственное и людское. Я хотел снять с тебя маску, коснуться живого и настоящего в тебе. Одни Боги знают, отчего мы с моей любовью были так непоколебимо уверены, что найдем там желанное, но ведь мы были правы. Моя любовь с нечеловеческим чутьем подозревала что где-то внутри тебя таится живой исток, нерастраченная чувственность, что есть нечто, что готово отозваться и ответить чувством на чувство. Я знал, что любовь — самое опасное из оружий, я тысячи раз направлял его на других и едва ли мог поверить, что когда-то это обернется против меня. Моя любовь злилась на тебя, почти ненавидела, она приковывала меня тоской, лишая всякой радости жизни. Она владела мыслями и сердцем, и ее сила была столь велика, что она отказывалась отказываться от тебя, хотя все твердили, что именно это и стоит сделать. Даже отвергнутой моя любовь была терпелива, ибо она дождалась тебя, сдавшегося на ее волю. И когда ее попытались обмануть, она не смогла поверить в это до конца, ибо уже увидела в твоих глазах, ощутила твоим нежным поцелуем на моем челе — она не одна. Моя любовь была крепка и верна, она вела меня сквозь тьму, не ведая сомнений и привела не только к тебе, но и к настоящей силе, что всегда дремала внутри. Моя любовь открыла мои глаза, позволив увидеть, как никчемны и пусты были все суррогаты чувств, что я создавал до этого. Она сделала меня лучше, ибо открыла ту глубину, которой раньше коснуться было невозможно, вернув мне самого себя, того, кого я должен был тщательно скрывать под копной мягкого золота и блеском алых глаз. И когда моя любовь наконец-то ощутила твою, когда ты наконец отпустил с поводка свое сердце и позволил мне уложить на него свои ладони — тогда я действительно понял, что и не испытывал раньше настоящих чувств. Я считал, что я знаю все о любви, но я не знал о ней ничего, пока не встретил тебя.