Обратный ход

Прошел уже почти месяц, как верховный волхв Кощей Бессмертный сгинул в столкновении с Князем Тьмы. Иван почти каждый день мысленно возвращался к тому моменту, не в силах отринуть размышления — сложилось бы все иначе, прими он другое решение? В тот вечер Елена, совсем отвыкшая от воздуха свободы, засыпает после трапезы, невольно оставляя Ирхму и Ивана вдвоем. — Она совсем слабая, — вздыхает женщина, всматриваясь в бледное лицо спящей. — Да, — кивает Иван, — но теперь сможет восстановиться, нужно время. — А ты что планируешь? Хочешь вернуться в замок? — интересуется ведьма, внимательно всматриваясь в юношеское лицо. Нет, едва ли Иван соскучился по пышным и избыточным торжествам, лебезящими нелюдями, желающими заполучить внимание наконец вышедшего из немилости Прекрасного. «Хороший вопрос…», — думает юноша, — «Он сказал, что будет опасно, но разве ему не нужна помощь?» — Я думаю, ты нужен здесь, — добавляет женщина, замечая в голубых глазах неопределенные колебания. «Да, она права», — Иван едва заметно вздыхает, — «Я нужен здесь, и, если нарвусь на очередные неприятности — какой будет толк от всех этих усилий?». Он уже больше не тот, кто готов рисковать, самонадеянно бросаться в омут с головой, не думая, как это аукнется. И так буквально прошел в иголочное ушко, не стоит ли ему довольствоваться тем, что получил? В голове невольно всплывает лицо верховного — особенно отстраненное и прохладное, руки, что разнимают их объятие, прохладный тон, возвещающий о том, что он всегда принимал желаемое за действительное. «Он знает, что делает», — думает Иван, стремясь убедить себя в том, что ему нет смысла переживать за Кощея. — Я могу рассчитывать на комнату? — тихо уточняет он, и этот вопрос не праздный и не риторический. Ведь именно он был тем, кто, хлопнув дверью покинул Пустошь, а потом забрал Елену. И в его сознании навсегда отпечатался тот взгляд, которым Ирхма одарила его, узнав о пленении старшей Прекрасной — пронзающий, черный, как сама бездна, наполненный отчаянием и злостью на грани ненависти. «Лучше бы убила», — мелькнуло тогда в равнодушном, измученном пытками сознании. Разумеется, Ирхма этого не сделала, и в те дни это угнетало Ивана еще сильнее — едва ли это было прощением, он до сих пор не был уверен, что ведьма Пустоты сможет простить его за ту опрометчивую самовлюбленность Прекрасной. Но меж ними по-прежнему была плотно натянутая нить, ведущая обоих к Елене и связывающая куда крепче, чем могло бы показаться каждому из них. — В твоей старой все почти что по-прежнему, — ровно, если не сухо теперь произносит ведьма. Ей тоже неловко и странно, и почти что не верится, что совсем близко мирно спит возлюбленная — страшно, что все вновь рассыпется на прежние осколки. — Спасибо, — коротко улыбается Иван. О новостях они узнают спустя пару дней, когда их умиротворённое одиночество прерывает одна из сестер шабаша. — Ох повезло тебе, что успели дать вольницу! — тараторит она, желая поскорее разнести сплетни, — Князя-то нет нашего больше! Ой зря он пленил этого верховного, тот возьми и вырвись, и сцепились они, а теперь и тот, и этот мертвы! «Мертв?», — в Иване в тот момент все замирает, а глиняный кувшин с водой выпадает из рук, разбиваясь. — Я уберу, — сразу опускаясь на корточки за осколками, коротко произносит он, не узнавая со стороны своего голоса. — То есть, погибли и Змей, и волхв? — ахнув, уточняет Елена. — Да, — активно кивает ведьма, — Говорят, что Яга тоже была там, но не смогла защитить Князя, зато и волхву живым уйти не позволила! — Значит, скоро соберется шабаш, — задумчиво протягивает Ирхма, когда они наконец выпроваживают незваную гостью, принесшую столь неожиданные вести. — Да, — кивает юноша, стремясь максимально не выдать своей пространной растерянности, — соберется… Поймав на себе недоумевающий и встревоженный материнский взгляд, он находит повод выскользнуть из дома. Тревога вытачивает тело, он меряет ногами сухую землю Пустоши. «Кощей умен, и Змей ему в подметки не годится!», — прикусив губу, размышляет Иван — «Не хочу думать…что все могло закончиться вот так, так просто быть не может!». Он сбегает в эту мысль, находя в ней утешение — представить, что Кощея просто нет нигде во всем белом свете оказывается неожиданно тяжело, настолько, что грудь щемит до невозможности сделать вдох. Никому так и не удается точно узнать, что же случилось в ту ночь в замке, когда пиршество закончилось и нелюди покинули своего торжествующего Князя. Единственная свидетельница, разумеется, в подробности не вдавалась — мол, волхву удалось сбежать из темницы и застать Князя врасплох. Иван успевает подметить, что Яга даже выглядит моложе — изумрудные глаза напитались силой, остро заточенные когти блестят даже в слабом свете. «Хорошо, что не спрашивает ничего», — не без тревоги думает он, — «Скажу, что вольную Змей передал через слуг». — Как мы будем жить без Князя? И Чернобога, почему он не дает новое благословление? — вопрошают ведьмы. — Жили же как-то до Змея, — отмахивается Яга, — Да и без Чернобога тоже как-то справлялись много лет. — Все глотки друг другу передерут, — резонно возражают ей, — Снова усобицы за земли… — Да, останутся сильнейшие. Нас это в любом случае не касается, место шабаша незыблемо, — твердо произносит она, и ее уверенность, так или иначе передается и ведьмам. Точнее, всем из них, кроме самой младшей и самой красивой. Навь вновь осталась без князя, и кажется, даже без покровительствующего ей божества. Но и явь утратила верховного, отчего установился хрупкий, тревожный баланс — никто не решался переходить границ, предпочитая сохранять оставшееся, нежели зариться на новое. Иван же старается не выдавать чувств — в его горевание по Князю никто не поверит, а о печали по Кощею лучше бы никому не знать. Яга и так смотрела на него одним из тех вкрадчивых, недоверчивых взглядов, но благо, что-то остановило ее от выяснения подробностей. — Ты рассеянный, Ванюш, — но мать, разумеется, замечает его тревоги. — Да нет, мам, все в порядке, — мягко улыбается он. Ему не хочется тревожить Елену, и правду о том, как все на самом деле было в капище, он утаивает, во многом от того, чтобы в случае чего не подводить женщину под риск. Никому лучше бы не знать, что он едва ли преуспел в соблазнении верховного, и как в этом случае далеки от истины похвалы его ведьмовским чарам. Иван даже находил забавным, что то, что все прочие мнили его самой большой победой, на деле было едва ли не самым позорным поражением. — Успел уже привыкнуть к жизни в капище, да? — Волхвы хорошие люди, — вздыхает Иван, — и они отнеслись ко мне хорошо, на их беду… — И сам Кощей Бессмертный тоже? — осторожно уточняет Елена, вполне верно предполагая возможную причину задумчивости сына. — Ну, знаешь, как обычно, чтобы подобраться к кому-то ближе, нужно позволить ему думать, что он близок к тебе, — невесело произносит он, в общем-то, далекую от правды вещь, — Хотя в этот раз выходило больше наоборот. Мать смотрит на него внимательно, и отчего-то кажется, что все понимает, но милосердно избавляет от излишних вопросов и чрезмерных, опережающих его откровенность утешений. Елена действительно догадывалась — просто чуяла сердцем, что не так легко далась ее сыну эта интрига. И это множило ту неизменную горечь, которую она испытала, впервые увидев перед собой полную тьмы ведьмовскую ипостась Ивана. — Все наладится, — ласково произносит женщина, поглаживая мягкую кудрявую копну. — Да, — утвердительно подтверждает Иван, опуская голову на материнское плечо. «Не буду же я думать о нем вечно», — и, вопреки мыслям, он не может сдержать тягостного вздоха. Нечто в нем мается, не находя своего выхода. Не привыкший погружать себя в глубокие страдания попусту Иван понимал, что мыслями о Кощее только себя терзает — он получил прямой и ясный отказ, стоило быть благодарным, что верховный, скрытный в своих планах, не пренебрёг своим обещанием. Но не только о Кощее, не то безвременно почившем, ни то без вести пропавшем были его думы. Резкое, в чем-то даже неожиданное возвращение в навь выбило из колеи, вырвало из того ритма, и главное, окружения, к которому он действительно успел привыкнуть и прикипеть. С момента предательства Баюна юноша едва ли позволял себе близкие связи в нави, да и мало кто хотел водится с опальными Прекрасными, опасаясь и на себя пролить гнев, однако в капище все было по-другому. «Скоро весеннее равноденствие» — в какой-то момент размышляет Иван, — «Они наверняка выберутся в ближайшие деревни, как и на осенины». Разумеется, являться туда родным ликом подобно самоубийству, поэтому на празднике появляется невзрачного вида девушка — не уродливая ликом, но и не красивая, мимо такой пройдешь, и глазом не зацепишься, потеряешь в толпе. Оглядевшись, она действительно замечает тех, кого ищет. Старшие волхвы здесь, он внимательно всматривается в их лица, замечая, как каждый из них далек от умиротворения, пусть и пытается держаться при простом люде. Да все равно синяки выдавали бессонные ночи и тревожные думы. «Интересно, а где Плаша? Не видно ее», — но глаза девушки натыкаются на еще одного человека, с которым он хотел бы увидеться. Зайдя за ближайшую избу девушкой, он выходит маленькой девочкой лет пяти от роду. Зная характер Василисы, Иван верно предполагал, что незнакомый взрослый вряд ли завяжет с ней мало-мальски близкий разговор, а вот юная непосредственность могла найти отклик. — Привет! — воздух рассекает звонкий голосок, отвлекающий Василису от задумчивой погруженности в себя, — А ты ведунья, да? — Да, — девушка поднимает карие глаза, отвечая улыбкой. — Ух ты, из капища! Она замирает, и, пользуясь минутой, в течение которой на его лице со всей детской непосредственностью расцветает восхищение, рассматривает Василису. С ней из всех прочих у него сложилась самая близкая связь, приятная в свой простоте и непосредственности, такая, какая может быть меж старшим братом и сестрой. Иван и раньше ценил ее, наслаждаясь тем, что можно не ждать коварства, как от сестриц по шабашу, а резко и неожиданно лишившись, подмечал что скучает по юной ведунье и ее спокойному, но глубокому характеру, не лишенному еще, впрочем, озорства юности. — А почему ты грустная, вдали от всех сидишь? — говорящая немного неловко пытается забраться на забор, и ведунья тут же помогает ей, подхватывая за локоть. — Да так, — отмахивается Василиса, — думаю о своем друге, который оказался не другом на самом-то деле, — едва слышно добавляет она. Эта фраза — будто меткий и болезненный укол тонкой иглой в самое сердце, но детское лицо не искажается ни тревогой, ни печалью, скорее, должной короткой задумчивостью. — О, у меня тоже была подруга, — девчушка подхватывает разговор, — Все вместе ходили, а потом она мою куклу себе забрала и потеряла! А потом говорила, что это я растяпа потеряла, но я же помню, что она не отдавала! — Да, — кивает Василиса, — так иногда бывает. Хочешь, покажу тебе что-то интересное? — добавляет она, желая развеять и свою тоску, и отвлечь девочку. — Давай! — воодушевленно кивает та. «А зимой еще не умела», — с горькой нежностью мелькает в Ивановых мыслях, когда на ладони Василисы появляется небольшой, но крепкий в своем пламени огонек. Он с должной детской наивностью восторгается ведовством, потом задает еще несколько простых вопросов, не столько желая получить и так известные ему ответы, сколько стараясь разглядеть за добродушной вежливостью истинное состояние Василисы. И после в груди крутится тяжелое, гадкое чувство. Встреча не уняла тревог и волнений, а только разожгла их, вытачивая грудь виной, смешанной с горечью. Выйдя из деревни в лес, он сам не замечает, как из обличья девочки перекидывается в Прекрасную. «Разумеется, они все теперь меня ненавидят», — идеальные в своих изгибах алые губы искажаются в горькой ухмылке, — «А Ярослав всем твердит, что всегда был прав… Кощей, если ты жив, то…неужели не думаешь о них?», — вздыхает ведьма, — «О том, как тебя оплакивают? О тех, кто по тебе скучает…». Но все эти размышления едва ли приводят к утешающим выводам, только уплотняют темный комок в груди пуще прежнего. «Если ему на них все равно, то на меня и подавно!», — и те мысли, что юноша отгонял от себя, полагая, что не имеет право судить своего благодетеля, теперь наконец прорываются, заполняя все больше пространства, — «Не знаю, что лучше — грустить о нем мертвом или ненавидеть его живого!». Зло сжав губы, Прекрасная останавливается посреди леса, и стоящему рядом дереву даже достается удар кулаком. «Отверг… Хах! Будто ему было плохо со мной!..», — и ничем не виновному дереву достается еще один удар, тревожащий скрытых в кроне птиц, — «Самонадеянный индюк! И поделом ему, даже если Змей его сожрал в действительности! Надо прекратить думать о нем, ничуть я не скучаю! Ничуть! Он не заслуживает!» Прекрасная даже не удерживается от того, чтобы почти что по-детски топнуть ногой, прикусывая губы в попытке прогнать поднимающийся в горле ком. Погруженная в захлестнувшие ее чувства, она не замечает шагов за своей спиной. Это Плаша последовала за ней в лес, когда заметила краем глаза, что в лес сбежала девчушка, что болтала с Василисой, а никто из взрослых не хватился. Но скоро стало ясно, что никакой девочки нет — она нагнала невысокую, изящную фигуру девушки. «Это же… Прекрасная!», — оторопев, осознает ведунья. Длинные золотые волосы, стелящиеся до самых стоп, не оставляли никаких сомнений. Увидеть эту ведьму в истинном обличии — невероятная редкость, поэтому она так неуловима, и, в отличии от сестер, легко может скрываться в яви. — Что ты здесь делаешь?! — О, — Прекрасная резко оборачивается, лицом, впрочем, не выдавая своей растерянности, — привет. — Что тебе было нужно? — холодно и строго произносит женщина, ощущая раздражение от столь панибратского приветствия, — Зачем явилась, что у моей ведуньи выясняла?! — Ничего, — она сразу растягивает губы в привычной, очаровывающей улыбке, — Просто поболтала. «Ах поболтала!», — и Плаша невольно сжимает ладонь в кулак, не желая думать о том, что ведьма могла сотворить с ее молодой ученицей. В несколько быстрых шагов она оказывается перед ведьмой, рассчитывая, что та начнет убегать, но Прекрасная и не собирается. Что толку, так ей не скрыться и не увильнуть, наоборот, хорошо, что жертва сама подобралась ближе. Разумеется, причинять вред Плаше она не собиралась — нужно было просто очаровать. — Хорошая погода сегодня, правда? — певуче, мягко продолжает Прекрасная, — весной в яви так хорошо, вот и решила заглянуть… — Не заговаривай зубы, — и, потянувшись вперед, Плаша хватает ведьму за запястье. «И почему голос не действует?», — с недоумением, в котором начинает плескаться тревога, думает ведьма, — «Она уже должна была расслабиться и забыть обо всем!». Прекрасная, ощущая, что дело может принять скверный оборот, пытается было вырваться, но преимущество в физической силе и размерах совсем не на нее стороне. В итоге ведунья без большего труда прижимает ее к земле. До того Иван знал Плашу только с одной стороны — теплой, мягкой и заботливой, оберегающий всех вокруг. Но, как оказалось, у ведуньи была и другая, в целом, с неизбежностью проистекающая из первой — та, что сейчас смотрела на нее сурово и строго, и в голубых глазах не было ни капли тепла. Даже округлые, мягкие черты словно обострились. — Позлорадствовать подослали, да? — цедит сквозь зубы женщина, еще крепче сжимая хрупкие девичьи запястья, — Лежи смирно и патлы свои не распускай! — добавляет она, знающая, что волосы Прекрасной вполне могут опутать до удушения. «И что делать с ней, убить?», — но в мыслях ведуньи плещется растерянность, — «Не постеснялась подобраться, а!». — Так что тебе нужно? — Плаша сжимает запястья крепче, чтобы ведьма точно не вырвалась — Ничего, — вполне искренне отвечает Прекрасная, — Успокойся, дорогая, не надо яриться. Давай по-хорошему договоримся, сейчас ты меня отпустишь, а я… — Брат тебя твой подослал? — мотнув головой, ведунья резко прерывает мягкую и певучую, призванную заморочить голову, речь. — Что? Ванька-то? — вопрос Плаши отчасти застает врасплох, и одновременно ведьма осознает, что что-то не так, ее голос словно бы совсем не действует на женщину, — Да нет. Просто хотелось посмотреть на волхвов, которых он так легко обвел вокруг пальца. Ауч! — фыркает она в ответ на укрепляющуюся хватку, — Полегче, дорогуша! И, хотя лицо Прекрасной не покидает уверенная усмешка, сердце заходится в тревоге — ни голос, ни взгляд, ни прикосновение отчего-то не очаровывают Плашу, хотя вообще-то женщина уже давно должна была послушной овечкой следовать любой ее просьбе. А иной магии у Прекрасной не было, и из простой драки с Плашей она победительницей точно не выйдет. «Ведьмой меньше — всегда к лучшему», — думает тем временем ведунья, и, перехватив девичьи запястья в одну руку, тянется к поясной сумке, — «Нет смысла разводить с ней разговоры! Они лишили нас верховного, мы не можем позволять себе малодушных размышлений!» Прекрасная, будто ощущая направления ее мыслей, произносит то, что заставляет остановиться. — А разве за тобой не должок? — протягивает она, приподнимая бровь: «Правду я не могу ей сказать, а если она притащит меня за волосы к волхвам, ничего хорошего не будет!», — Он рассказывал мне об этой девчонке, Василиса, да? У моего братца порой есть неразумная склонность к опрометчивым поступкам, мог все испортить, если бы не выбрался… Так вот, думаю вряд ли бы твоя девчонка выдержала бы…мммм…активное внимание четырех голодных мужчин. А если бы и выжила, так душой надломилась бы так, что лучше бы умерла. Повисает тяжелая, напряженная пауза, в течение которой уголок Плашиных губ вздрагивает, искажая лицо в тяжелую гримасу. — Верь-не верь, а Кощея с нами нет, и последний, кто скорее всего видел его живым и на свободе- он, — мрачно произносил Ярослав, — И на его месте, если бы к ним подступились ведьмы и Змей, всякий бы сделал все, чтобы скрыть свое истинное предательство. «Он не всякий», — думает Плаша — «Он… Он бы так не поступил!». Но после до них доходят слухи, что брат Прекрасной в нави, жив и бодр, и скорее всего, вполне себе причастен к гибели верховного волхва. «Быть может, у него не было выбора…», — с горечью думает Плаша, рассеяно помешивая котелок. В эти дни все валится из рук, и стоит ей остаться одной, уйти с обозрения младших, слезы наворачиваются на глазах сами собой. Но она так же знала, как часто этим оправдывают малодушие в тех случаях, когда выбор все же есть, но он слишком неудобен и тяжел. Сейчас же, смотря на лицо, что так сильно было похоже на Иваново в чертах, но так разительно отличалось в сути, Плаша ощущала горечь, которой не хватало места в теле. Неужели они действительно сами пустили под свой кров того, кто без зазрения совести улыбался, шутил, не чурался оказывать посильную помощь, того, кто стал почти своим, а после безжалостно предал? Быть может, она действительно не так хорошо разбирается в людях, как ей казалось. В конце концов ведунья отстраняется, поднимаясь на ноги. — Уходи, — глухо произносит Плаша, не желая смотреть в лицо, так похожее на Иваново, — И, если я увижу тебя еще раз — пощады не жди. — Злишься, — вздыхает Прекрасная, расчесывая пальцами спутанные кудри. «Этого уже можно было не добавлять», — с мелькнувшей досадой думает она, прикусывая язык. Лицо женщины было мрачным, припухлые губы, обычно разведенные в радостную улыбку, искажает жесткая горечь, и торжествовать злорадство над той, что не раз одарила теплом, не хотелось, да колкий язык всегда был впереди головы. «Странно, что я не смогла очаровать ее», — Прекрасная так и остается сидеть на земле и, ощутив накатившую слабость в теле, откидывается на спину, — «И волосы… Почему не растут нормально?», — с недовольством фыркнув, она пропускает кудри сквозь пальцы. В итоге, во многом действуя интуитивно, коснувшись кулона, ведьма возвращает себе привычный облик, и только после, наконец собравшись с силами, поднимается на ноги. Иван едва помнит, как добирается до Пустоши, падая навзничь на кровать и засыпая глубоким и долгим сном. Пропущена и вечерняя, и утренняя трапезы, просыпается он с трудом, с тяжестью во всем теле. — Что стряслось? — вопрошает Ирхма, входя в его комнату и обнаруживая у постели юноши встревоженную Елену — Не знаю, — качает головой та, — Занедужил, да понять не могу, что не так! — А чего не обернулся? — хмурится Ирхма, помнящая, что всякий телесный недуг сходит с Прекрасной как с гуся вода. — Так хуже, — едва слышно произносит юноша, которого неумолимо клонит в сон. Женщины, стоящие у его постели, переглядываются. — Тебя нужно показать Яге, — произносит Елена, чувствуя нарастающую в груди тревогу, — Я, конечно, многое забыла в травах, но, кажется, вообще все, что я тебе даю, не меняет дела! — Не хочу ее видеть, — почти капризно произносит юноша, вяло отмахиваясь ладонью, — Да пройдет, подумаешь, приболел… Но и сил сопротивляться тревогам заботящихся о нем немного, и Ирхма все-таки отводит его к Яге. Стоит им перейти порог избы, ведьма окидывает его протяжным взглядом с головы до ног, при том шумно принюхиваясь, будто ощущает недомогание юноши висящим в воздухе смрадом. — Обернись, — цедит она, и выражение лица уже не сулит ничего хорошего. — Зачем? — вяло уточняет Иван. — Делай что говорят! Вздохнув, Иван вялым движением касается кулона. Несколько мгновений, и явившая перед ними лик девушка падает на пол, словно подкошенная. — Что?.. Что это? — с недоумением произносит Прекрасная, когда слабое прикосновение к обычно пышной, густой и блестящей копне оборачивается тем, что в ее ладонях остается большая выпавшая прядь посеревших, словно выцветших волос. — Ты признавалась ему? — а Яга в один прыткий шаг оказывается рядом, подхватывая Прекрасную за копну и понукая поднять голову. — Что? — поморщившись, переспрашивает девушка, облизывая пересохшие, растрескавшиеся губы, что всегда до того были гладкими и мягкими. — Ты, не важно в каком виде, ты признавалась ему в любви? — повторяет Яга, повышая тон и одновременно выдирая клок волос — точнее, он отпадает сам, оставаясь в ее руках пожухлой соломой — Я? — Прекрасная заходится кашлем, резким, глубоким, отпечатывающимся на ладони, приложенной к устам, капельками крови. В голове всплывает сцена — он стоит напротив мужчины, смотрит прямо ему в глаза, ощущая, как нечто в груди приятно щекочет. …Думаю сейчас мне не чуждо определенное чувство влюбленности… — Не говори, все по лицу вижу, — почти рычит ведьма, не дожидаясь ответа, — И ответного признания не получила? И в этот момент кровь Прекрасной холодеет, она еще не услышала свой приговор, но уже предчувствует его самим нутром, что слабнет с каждым мгновением. — Идиот, — рычит Яга, — Идиот!!! — Но я… — слабая попытка возразить только пуще прежнего раздражает ведьму, и та отвешивает ей звонкую затрещину. — Ты просто потеряешь все свои силы, а потом умрешь, — возвещает Яга, и от ее голоса горшки на полках начинают ходуном ходить, — Это уже должно было случится, тебя спасает только то, что ты не всегда в ведьмовском лике! «Умру?», — распластавшаяся на полу девушка с трудом осознает сказанное. Вместо мыслей словно вязкое, болотистое варево, и мир начинает плыть, боль сковывает голову горячим обручем. — Как ты могла забыть? — восклицает Яга, в досаде сплёвывая на пол, — Прекрасным нельзя влюбляться! Снова накатывает слабость, в ушах нарастает гул, замещающий голоса ведьм и спустя миг сознание окончательно покидает Прекрасную. В себя Иван приходит уже не в избе, а в лесу. Над ним нависает Ирхма, активно тормоша за плечи. — Эй, очнись! — он наконец раскрывает глаза, среагировав на тон в несколько раз выше привычного, — Яга в ярости, — поясняет ведьма, — Я решила, что пока лучше уйти. — Я не до конца понял, — поморщившись, Иван растирает все еще гудящий лоб руками, — Прекрасным нельзя влюбляться, потому что мы умираем от этого? — Это…нечто вроде ограничения. Я же не могу ничего создавать, выращивать, порождать, это всегда оборачивается дурным. У каждой из нас сила не безгранична. А ты вот не должен влюбляться безответно. — То есть, если я по-настоящему полюбил, и полюбил безответно, то это… — медленно вторит Иван. — Смертельно для тебя. — Хах, забавно, — Иван усмехается, ощущая этот поворот судьбы очередной колкой и ловкой насмешкой, быть может, одной из самых жестоких, которые ему довелось испытать, — Стоп, и сколько тогда мне осталось? — торопливо уточняет он. — Яга сказала, что ты уже должен был быть мертв, так что… — Не говори ей, — шепчет Иван, неожиданно резко подаваясь вперед и уцепляясь за рукав Ирхмы. — Ты в своем уме? Как ты собираешься это скрыть? — Не знаю, надо придумать что-то… Скажи, что Яга меня подлатала, и я не знаю…ушел в загул, или мне опять что-то поручили! Ирхма в ответ молчит, лишь поджимает губы. «Да, она не поверит», — с горечью Иван осознает всю отчаянную глупость своей просьбы, — «Что я просто пропал и даже весточку не посылаю…». — Слушай, я был таким дураком, просто ужасным, — он печально улыбается, поднимая глаза к лицу собеседницы, — И не удивительно, что моя жизнь так по-дурацки кончится. Прости, мне…теперь я думаю, что был слишком жесток к тебе, — Иванова ладонь осторожно разжимается на накидке ведьмы, в которую он вцепился было своим отчаянным порывом, — Любить кого-то безответно так гадко, теперь я…теперь я понимаю. И в другой раз Ирхма от этой фразы ощутила бы жгучее раздражение — вечный камень преткновения, упрочняющий сомнения, думы о том, что быть может, даже спустя столько лет она не достойна, а Елена просто привыкла. Но не сейчас, когда в глазах напротив плещется прогорклое отчаяние. — Был бы этот верховный жив, я бы сама пожрала его, — шипит Ирхма, — Оставила бы рожки да ножки. — Н-ненадо…он ни в чем не виноват, ведь это он дал мне ножницы…отстричь ей волосы, дал уйти из замка…просто…не любит меня, — Иван вновь заходится глубоким кашлем, — так бывает, он и не должен. — В смысле, он дал тебе ножницы? — переспрашивает Ирхма, нахмуриваясь. — Все уже неважно, — отмахивается Иван, ощущая, как в горле встает комок — нет ни Кощея, ни Князя, и его, кажется, скоро уже не будет, — Лицемерно с моей стороны, но пожалуйста…позаботься о маме, хорошо? Она будет ужасно расстроена, я не хочу, чтобы она, — он прикусывает губу почти до крови, желая перебить этим вспыхнувшую в груди боль, — винила себя. — Мы что-нибудь придумаем, — коротко, со всей твердостью, что могла в себе найти, произносит Ирхма. Но в глубине души она знает, что это ложь — если бы можно было бы что-то придумать, Яга бы сказала, при всем раздражении, разбрасываться сестрами шабаша не в ее правилах. — Не закрывай глаза, — и Ивана вновь приходится тормошить, — Надо вернуться в Пустошь. — Ага, — кивает тот, поднимаясь на ноги и надеясь, что то усилие, что потребовалось для этого простого действия хотя бы частично удалось скрыть. На пороге их встречает Елена, и они с Ирхмой даже не успевают понять, как смягчить жестокий приговор — женщина все понимает по их глазам. — Ничего, мам, — юноша, мгновенно оказавшись рядом и заключив мать в объятье, бодрится, улыбается, — Все будет нормально, там сущие пустяки! Спустя всего полчаса после этих слов он, едва дойдя до постели, засыпает крепко и беспробудно почти на сутки. То немногое время, что Иван не погружен в вязкий, глубокий сон без сновидений его пожирают воспоминания. — Вы…простите? — Что, не узнал своего милого? — хмыкает Прекрасная, облизывая губы и одним изящным движением бедра вталкивая недоумевающего юношу в его спальню. Ей просто нужно попробовать, узнать, каково это в женском теле, прощупать границы своих сил, что бурлили внутри. Марсель подходит лучше всего — знакомый любовник, то что нужно, чтобы с комфортом и без рисков испытать веяния своих чар. Но, кажется, тут и чар не понадобится — ладно сложенная блондинка с искрящимися алыми глазами и соблазнительными изгибами более чем во вкусе юноши. — Ваня? — недоверчиво уточняет упырь. — Типо того, — хмыкает девушка. — Как ты… — Хватит болтать, — строго произносит она, укладывая руки на плечи напротив, — Я же знаю, что девицы тебе всегда больше были по нраву… Цепкие девичьи ноготки ушло стягивают одежду, и совсем немного времени проходит, прежде чем и ее одежды падают на пол, обнажая манящие формы груди, талии, и бедер. Облизнув губы, ведьма обвивает длинными ногами бедра партнера, и ее послушно подхватывают на руки, несут в кровать, осыпая поцелуями шею, грудь, живот. — Поосторожней с клычками, дорогой, — хрипло произносит Прекрасная, прогибаясь в пояснице навстречу ласкающим ее губам и зарываясь пальцами в короткие волосы. «Неплохо», — кратко резюмирует она после, — «Но уверена, может быть еще лучше!». — Ты уже уходишь? — рассеяно и растерянно произносит Мар, приподнимаясь на мятых, едва остывших простынях и наблюдая за тем, как Прекрасная облачается. — А ты что думаешь, у меня нет дел? — усмехается ведьма, поправляя сбитую копну волос. Ей больше не нужно покровительство упыриного наследника, теперь она сама способна защитить себя и мать, но время от времени они встречаются. Для Прекрасной — больше по старой памяти, а Мар с каждым разом увязает сильнее и сильнее, ощущая миг, когда золотые кудри выскальзывают из его рук мучительной пыткой. Так могло бы продолжаться достаточно долго, если бы, с точки зрения ведьмы, упырь не перешел границу разумного. Это случается в замке, во время одного из приемов Змея. Наконец ему удается добиться внимания своей любовницы, и, закатив глаза, Прекрасная все же соглашается поговорить наедине. — И что такого важного случилось, что ты решил, что можешь отвлекать меня от беседы? — фыркает она, усаживаясь на диван в пустующей зале, куда Мар вывел ее. — Эрмоса, милая, — сглотнув волнение в горле, упырь подходит ближе. Алые глаза смотрят на него холодно, что не помогает собраться с мыслями, — Я бы хотел… — выдохнув, он опускается перед креслом на колени, доставая из кармана плаща коробку, обшитую дорогой тканью и распахивая крышку. Такими ожерельями упыри, которым повезло родиться в именитых семьях, украшают шеи своих избранниц — не просто безделица, а самое настоящее предложение быть до тех пор, пока не разлучит злой рок. В ответ на протянутый дар Прекрасная, запрокинув голову, разражается звонким хохотом, даже не позволяя запнувшемуся юноше продолжить. — Ч-что не так? — Ой, ну ты конечно и выдал… Мар, умора просто! — она вновь заходится громким смехом, что, отражаясь от стен, возвращается в юношу остро заточенными копьями, — Неужели ты действительно думал, что я соглашусь? И по отчаянно побледневшему лицу, дрогнувшему кадыку на шее видит, что, да, думал, и от того ситуация кажется ей еще смешнее. — Такой дурачок, — снисходительно, даже почти ласково произносит она, протягивая руку вперед и укладывая на прохладную кожу, — Мне не нужен муж. — Не руби с горяча, Эрмоса, прошу тебя! — сбросив оцепенение, начинает торопливо возражать упырь, — Я знаю, не всегда у нас все было ладно, но я сделаю все, чтобы ты и твоя мать были в довольстве! Поговорю с Князем, с Ягой, тебе не придется… — Я сама могу обеспечить себя куда большим, чем ты когда-либо сможешь мне дать, — и взгляд алых глаз холодеет, — Не говори глупостей, это всегда был просто договор, мне нужна была защита, тебе — смазливое лицо под боком и право горделиво говорить, что дескать, Прекрасный из всех выбрал тебя…но теперь, — и голос ее преисполняется ядовитыми, язвительными нотами, хотя и звучит обманчивым бархатом, но то короткие, ядовитые иглы, впивающиеся в каждую пядь кожи, — Ты мне больше не нужен. Я ничего к тебе не чувствую, ты просто один из многих и далеко не лучший. И не забывай, — алые глаза на мгновение вспыхивают — Я на самом деле мужчина. Фыркнув, Прекрасная поднимается на ноги, более не удостаивая своего несчастного поклонника взглядом. Мар пытается подхватить изящную ладонь, но девушка резко одергивает ее, одаривая взглядом, холодящим сердце и после покидает комнату. Стоящий на коленях юноша остается в комнате один, и глаза его невидящим взором упираются в стену, обитую дорогой тканью. В ладони по-прежнему сверкает отвергнутое фамильное ожерелье, вымоленное у матушки. Мар потом все же женился, очень быстро, на упырихе, что давно сватали ему родители. Та всегда с холодной ненавистью смотрела вслед Прекрасной — ибо нет-нет, да бросал ее супруг вопреки всем пережитым унижениям в спину ведьмы протяжный и тоскливый взгляд. «А он ведь правда любил меня…какой-то слепой любовью, основанной на страсти или еще черти чем, но любил…», — Иван невесело усмехается, переворачиваясь на спину и натыкаясь взглядом на темный, всегда чуть сыроватый от тумана Пустоши сруб. — Ты что, соколик? — воевода подсаживается к нему, пока он сидит на крыльце, устремив задумчивый взгляд вдаль, — Пригорюнился? — Ничего, -быстро разведя губы в улыбке, отвечает Иван, — Все в порядке. Мужчина улыбается ему в ответ, и, уложив ладони на плечи, притягивает к себе. — Хочешь, на гуляние завтра сходим? — ласково произносит Ярополк, невесомо касаясь его кончика носа своим. — Да, — он коротко кивает и, подавшись вперед, касается уст, что сразу подхватывают ласку. Для него у этих поцелуев всегда ядовитый привкус, ибо он знает — конец уже на горизонте. Но этого не знает мужчина, что крепко, но нежно смыкает руки на его спине, гладит меж лопаток, и, не удержавшись, утягивает к себе на колени. «И Ярополк меня любил… Все они любили, а я их нет», — Иван, желая ощутить что-то помимо ноющей пустоты в груди, до крови прикусывает губу, — «Вот и поделом, быть может, Боги так наказывают меня за то, что я вообще существую такой». Но все образы оставленных им упорно вытесняются другими картинами — вот руки верховного впервые обнимают его — а он злой, растерянный, на мгновение потерявший свою маску добродушного простака. Ты имеешь право злиться А мог ли он злиться на Кощея, ненавидеть его за то? За то, что оставил, за то, что утаивал все, что мог утаить, за то, что порой смотрел так глубоко и внимательно, в самую суть, которую никто другой никогда и не разглядывал за очаровывающей красотой? Быть может, Иван бы хотел, но он не мог. Гроза гремит над его головой, он снова ощущает себя маленьким и слабым, страх и злость за то, что он боится, смешиваются и колотятся в груди. Но в ответ на его разгневанную речь теплые руки смыкаются, даря объятье. И поцелуй, первый меж ними, такой непохожий на все прочие, которыми он снисходительно одаривал, и которые со всей пылкостью дарили ему — будто молнией от затылка до пят, сквозь каждый позвонок и жилу. Меж ними было ничтожно мало всего того, что составляет телесный аспект чувственной привязанности, но каждый миг остался в памяти. Лиловые глаза, неотрывно впившиеся в его разморенное чувственностью лицо, почти горят в полумраке бани, и ласки, так и не перешедшие границу желаемого, распаляют до взрыва, вспыхивающего в каждой частице тела. И мелочи, сотня мелочей — заготовленный отвар, чтобы он точно не простудился, молчаливо подложенный под крышу добротный овчинный тулуп и шапка, редкая полуулыбка уголками губ. Заботился бы Кощей так о ком-то другом? Быть может, Ивану думать об этом не хотелось. И если раньше ему удавалось убегать от полноты осознания своих чувств и связанной с ними боли, то теперь не было места, где можно было спрятаться. Словно с признанием Яге с его глаз окончательно спала пелена — то семя, что он замечал в себе, но не считал губительным и опасным, оказывается проросло глубоко, в самую сердцевину, оплело корневищами и теперь намеревалось отравить. «Вот как значит…это чувствуется», — усмехнувшись, Иван, проскальзывает ладонью от шеи до ребер, — «Тут даже нечему болеть, но так плохо, будто какой-то зверь когтями разорвал и кровит, кровит… Боги, как же глупо все это вышло!». Всякое воспоминание упрочняло в груди сосущую, тянущую сердце тоску. Ведьмак угасал не то что с каждым днем — с каждым часом, с каждой секундой. «Без моих сил…я бы никогда его не получил, каким глупым и нелепым я наверное выглядел в его глазах все это время… Все, что мог дать — тело, которое ему даже и не нужно было», — прикусив края одеяла, Иван зажмуривается, рвано, задушено вздыхая и пытаясь сдержать рвущиеся слезы. Да велика ли беда — безответная любовь? С этим живут тысячи людей, да только вот он едва ли сможет войти в их число. Во всякой любовной игре у Прекрасного была безграничная фора, но с Кощеем он мог попробовать сыграть на равных. И сыграв, он проиграл. Почти так же сильно Ивана мучает тревога и боль в материнских глазах — он так хотел видеть Елену счастливой, но вновь принес ей одни тревоги. Очень скоро наступает день, когда юноша перестает подниматься с кровати, едва просыпаясь, скорее, выныривая из глубокого, пожирающего его сна в зыбкую полудрему. — Это все из-за меня, — хрипло и едва слышно произносит Елена, что в свою очередь тоже почти не отходит от сына. Нет смысла озвучивать Ирхме эту цепочку мыслей, что ежеминутно терзала ее ядовитой змеей. «Я должна была оставить его в яви», — думает старшая Прекрасная, и в голубых глазах встает хрусталь слез, — «Все решения, что я принимала, делали только хуже… И он бы никогда не пробудил своих сил, не встретил бы этого проклятого мужчину!» — Что-то ведь можно сделать, он же еще жив, — тихо произносит в ответ ведьма Пустоты. Ирхма сама не верит в свои слова, но видеть Елену в подобном отчаянии — невыносимо. Вздохнув, она укладывает ладони на поникшие плечи, притягивая к себе, мягко касаясь сухими губами лба, а после осторожно опускаясь к глазам, прикосновение к которым оставляют привкус соли. Нет, эти слезы не сцелуешь, не сотрешь, они не высохнут, останутся невидимыми, но бесконечно кровоточащими шрамами. Когда одна из ведьм вновь входит в комнату юноши, то обнаруживает, что Иван лежит в постели свернувшись клубком и обхватив руками подушку — отчаянный жест, поиск спасительного объятия, которого не найти. Его трясут за плечи, бьют по щекам, наклоняются к устам, пытаясь уловить мимолетное дыхание, но юноша не реагирует ни на что. Сон его столь глубок, что едва различим со смертью.