Поножовщина

Нью-Йорк, США

— Зачем тебе рация? — Я должен сообщить… — Сообщить? О чем ты собрался сообщить? Ичиро всегда думал, что ярость подобна порыву непостоянного ветра — внезапная, перехватывающая дыхание, ослепляющая. Но ярость пришла к нему, как обычно приходит умиротворение. Он отдался ей легко, свободно. Джеймс стоял совсем близко: скорее всего, уловил в его голосе недобрые нотки. Но такого он не мог предугадать. Рука легко скользнула под чужое пальто, в открытую кобуру, рывок, которого никто из них не ждал, — и выстрел, еще один!.. Два мертвых тела лежат у его ног, в воздухе сильный запах пороха, оседает пыль. Пистолет падает из немеющих пальцев, запястье вывернуто и намертво зафиксировано хваткой Джеймса, в груди — сердце… учащенно колотится… и больно… надо вздохнуть! но дышать — никак… Первая судорога прокатывается по телу, он хрипит, но Джеймс боится его отпустить и потому сам находит в кармане и толкает к губам ингалятор. С первым полноценным вдохом разум проясняется, перед глазами темнеет, светлеет, мерцают театральные рампы, бархатным кулисам крови не скрыть зрелища на авансцене — два мертвых тела лежат… Ичиро дергается, отбивается от Джеймса и шатаясь отходит к окну — в синеве кружатся снежинки. Головой он понимал, что убил двоих человек, что вообще впервые в жизни убил кого-то. Но ощущение вседозволенности сглаживало, притупляло остроту чувств. — Господин Морияма ничего не должен узнать, — приказывает он, держась за подоконник. — Сэр? — Ни-че-го. Джеймс. — Да, сэр, — Джеймс не спорит. Шаги за спиной. Ичиро чувствует давление воздуха на затылке. — Тут есть кресло, вам лучше… — Давление усиливается. — Нет! — Ичиро выбросил вперед руку и проснулся. Спальня. Прохладный, золотистый свет. Ичиро уронил руку на одеяло и зябко одернул съехавший к плечу рукав пижамы. Он привычно скосил глаза на дальнее окно в высокой арочной нише из темного дерева: с той стороны к стеклу прилип рыжий кленовый лист, а под полукруглым сводом на медном колечке подвешен фурин из голубоватого стекла — единственная «традиционная» вещь в комнате. В неподвижном воздухе не колыхался ни стеклянный купол колокольчика, ни язычок на алой ниточке с бусиной и расписным прямоугольным листом бумаги. На Ичиро вновь навалилась дурнота старого сна-воспоминания, стало душно, он беззвучно захлебнулся воздухом, чуть не закашлялся и перекатился на постели, чтобы, лихорадочно сбрасывая с прикроватной тумбочки всякий хлам, отыскать там ингалятор. Не столько по причине реальной необходимости, сколько просто для того, чтобы успокоиться. Только тогда он наконец заметил Баки, который уже неизвестно сколько времени скулил и беспокойно топтался у кровати. Ичиро глянул на часы — не было и восьми утра, он проснулся до будильника. Значит, можно не спешить, Баки еще потерпит до прогулки. — Привет, Бак, привет-привет, хороший мальчик, — Ичиро успокаивающе погладил его между ушами и тяжело спустил ноги на прикроватный коврик. Убирать ингалятор обратно на тумбочку пока не хотелось — Ичиро воровато спрятал его в нагрудный карман пижамы. Обычно он сам подкручивал температуру подогрева пола, но сегодня теплый паркет под босыми ступнями ощущался неприятно. Хотелось охладиться. Он прошлепал к окну с фурином и, забравшись на обитый мягким вельветом широкий подоконник, приоткрыл одну из высоких створок. На разгоряченную кожу повеяло прохладой, обоняния коснулась влажная парковая свежесть: моросящий дождь, преющие листья, земля. Ичиро глубоко вдохнул холодный воздух, поежился, но закрывать окно не спешил — наоборот, откинулся головой на высокую подушку, которую заранее сунул под спину, и закрыл глаза. Скоро Баки тоже взгромоздился на подоконник и, отдавив Ичиро колени, лег ему на ноги, а тяжелую голову устроил на животе. Ичиро, не открывая глаз, лениво почесывал пса за ушами и восстанавливал дыхание, длинный вдох и выдох. Он позволил будильнику трезвонить лишних три минуты, пока тот в конце концов не доскакал до края тумбочки и не свалился с дребезгом на пол. Когда металлический перезвон затих, Ичиро вслепую погладил Баки по вздыбившейся шерсти на загривке. Пес еще поворчал немного, а потом снова улегся Ичиро на живот, как большая живая грелка. В дверь постучали. Неприятный сон и ранний подъем ввели Ичиро в какое-то строптивое настроение. Он еще два раза никак не отреагировал на осторожный стук, а потом прикусил изнутри нижнюю губу, когда Токояки, открыв дверь и увидев разбросанные по полу вещи, воскликнул сначала: «Что!», потом «Ичиро-сама, почему вы не?!..», потом снова «Что?!» и на десерт — необычно строгое — «Ичиро-сама, позвольте мне войти! И закройте окно!» уже из-за двери, потому что Баки соскочил с подоконника и глухо рычал откуда-то из середины комнаты. Ичиро открыл глаза. — Бак, иди сюда. Пес, раздраженно подергивая брылями, попятился к окну и нехотя сел у ног хозяина, уставившись на дверь, за которой только что спрятался Токояки. — Входи! Токояки подбирал с пола носовой платок, книгу, пустой стеклянный стакан, в который накануне лично наливал для Ичиро воду, и остатки будильника. Ичиро слез с подоконника и за спиной дворецкого бесшумно прошел в смежную комнату, служившую ему одновременно кабинетом и небольшой домашней библиотекой. У стола он снял трубку со старомодного телефонного аппарата и по памяти набрал номер. Пока шли гудки, Ичиро поглядывал на Баки, но тот спокойно улегся у его ног и шумно дышал, раздувая ноздри. Да и судя по звукам в спальне Токояки еще возился с его постелью. Однако на пятом протяжном гудке Ичиро недовольно закатил глаза. Куда она запропастилась в восемь часов утра? Но вот шум в трубке стих, раздался щелчок, а следом — заспанный, с ноткой суматошности голос, как будто Эбигейл бежала, чтобы ответить на неприлично ранний звонок. — Алло?! — Доброе утро, — он поздоровался. — Ичиро! — выдохнула девушка и, кажется, плюхнулась на кровать. У нее была привычка ходить с телефоном по всему дому. — Ты меня разбудил. — Знаю, виноват. Избегаю утренних нотаций. — Что? — Эбигейл зевнула. — Я не… — Да ничего, забудь. Мне сегодня заехать за тобой? Она оживилась: — О, да! Но… то есть, как ты думаешь, что если мы в этот раз пойдем не в кино? — ее тон звучал так, будто это Ичиро, а не она раз в две недели находит для них в качестве вечернего развлечения какой-нибудь жуткий киномарафон, например, фильмов ужасов семидесятых. И жанр к его «жуткости», как правило, не имел никакого отношения. — А куда мы пойдем? — В театр, — пискнула в трубку Эбигейл. — А. Хорошо, почему бы и нет. — Ичиро не понимал, что ее так взволновало. — У тебя есть билеты? — Да-а, бабушкина приятельница подарила ей два билета, но дедушка не любит мюзиклы, а без него она… — Стой, это мюзикл? Трубка ойкнула и замолкла. — Эбигейл. Она вздохнула: — Я не должна была этого говорить. Так и знала, что ты их не любишь. Ичиро действительно не любил, но считал безмозглыми идиотов, которые, не прочитав афишу, сначала приходили на мюзикл, а потом возмущались, что все поют. В этом смысле опера была ему ближе — и безмозглых идиотов на нее заносило реже. Решили вопрос два обстоятельства: первое — Баки поднял голову и глухо зарычал (Ичиро не оборачиваясь понял, что к нему заглядывает Токояки), второе — у него не было других планов. — Я от них не в восторге, но если ты хочешь пойти… — Очень хочу! — перебив его, живо проговорила Эбигейл. — Этот недавно гремел на всю Европу, может ты слышал… — Вряд ли. Расскажешь по дороге. Как всегда в шесть? — А, да, — ответила она немного растерянно. — До вечера. — Пока. — Ичиро положил трубку и посмотрел на дворецкого — тот не решался войти в кабинет, пока Баки караулит дверь. Ичиро невинно пожал плечами: — Мне позвонили. Токояки не позволил себя обмануть: — Я не слышал звонка. — Просто ты был занят. — Как Вы себя чувствуете? Что-то случилось? Уже восемь пятнадцать, обычно в это время Вы… — Ох, уже восемь пятнадцать? — воскликнул Ичиро с притворным удивлением. — Мы отстаем от расписания! Баки, за мной, — скомандовал он, и они вдвоем быстренько протиснулись мимо сбитого с толку дворецкого, пока тот не успел задать еще десяток вопросов. С наступлением холодов бегать на улице ему в очередной раз запретили, но утренние пешие прогулки с Баки Ичиро себе отвоевал. Не меньше сорока минут они кружили по парку. Баки гонял линяющих к зиме белок (голубей, в отличие от Манхэттена, здесь отродясь не водилось), а Ичиро хмуро оборачивался на Джеймса и еще одного телохранителя — из новичков, — когда они приближались к нему со спины ближе, чем на оговоренные четыре метра. Те невозмутимо останавливались и раздражающе учтиво ждали, когда «объект» изволит продолжить прогулку. С самого декабря Джеймс следил за каждым его шагом так, словно задачей его была не охрана Ичиро, а защита от него окружающих. Хотя, вероятно, отчасти именно так он теперь и думал. Джеймса к Ичиро приставили примерно тогда же, когда Рико сдали дяде Тэцудзи, то есть почти пол жизни назад. Все эти годы именно телохранитель — за исключением, конечно, Токояки — был тем, кто круглые сутки повсюду сопровождал Ичиро. Неудивительно, что постепенно они привыкли друг к другу, к тому же Джеймс был еще молод и не успел закостенеть, как люди из охраны господина Морияма — верные и послушные, как роботы. Он охотно разговаривал с Ичиро и не докладывал наверх о редких школьных прогулах, а однажды, когда Ичиро было уже тринадцать, несколько ночей подряд читал ему под тусклым ночником сказки, потому что из-за скачущей температуры и болей в груди Ичиро ни днем, ни ночью не мог спать, а только часами дрожал и тихо плакал. Непреклонный Токояки в санитарных целях запер Баки в другой комнате, одиночество угнетало, и единственным спасением для Ичиро стало негромкое, неумелое чтение, которым Джеймс скрашивал эти мучительно долгие часы бодрствования. Ичиро давно вырос из сказок, но был так слаб, что не спорил. Он спрятал потом ту книжку на самую верхнюю полку стеллажа, чтобы ничто не напоминало о том, как Джеймсу пришлось сидеть с ним как с маленьким. А когда Джеймс женился, Ичиро даже послал корзину цветов невесте; странную партию бедняжка выбрала — муж, не бывающий дома. Так или иначе, они двое приятельствовали, хотя Ичиро и напоминал Джеймсу время от времени его место. Прошлой зимой все было предано. Так, по крайней мере, решил Джеймс — других объяснений его поведению Ичиро не придумал. Дела шли как прежде, однако телохранитель стал с ним строже и отчужденней. Даже попросил себе помощника — протеже главы отцовской охраны, и с тех пор они таскались за Ичиро вдвоем. За последние месяцы Ичиро много чего успел передумать. В нерадостных мыслях, которые преследовали его всю прогулку, не было ничего нового. Отвлечься не вышло. Зато Баки блаженствовал, поэтому, когда они завершили очередной круг по парку, Ичиро нарочно еще минут десять поморозил свою слишком холодно одетую охрану, пока Бак увлеченно раскапывал землю под смородиновыми кустами. Сам Ичиро обмотал голову вязаным шарфом, а руки в перчатках спрятал в рукава пальто, так что жаловаться ему было не на что.

***

— Как дела в Эверморе? Вот уже девять месяцев Ичиро раз-два в неделю задавал этот вопрос за завтраком. В первый раз отец подумал, что Ичиро хочет знать, как прошла встреча, на которую он сначала безнадежно опоздал, а после и вовсе не явился. Потом стал игнорировать. Ичиро не знал точно, дошла ли до «начальства» информация о его маленьком спектакле с человеческими жертвами, но господин Морияма эту тему ни разу так и не поднял, так что Ичиро тоже помалкивал. А Джеймс стал вести себя иначе, держался с ним подчеркнуто формально и, кажется, винил себя в том, что не уследил за единственным вверенным ему подопечным. Про себя Ичиро считал, что такое поведение — натуральное свинство. В конце концов, Джеймс и не пытался разобраться в мотивах его поступков. Да и не его это дело — осуждать Ичиро. Взбунтоваться мешало опасение, что отец или Токояки все-таки прознают о том, что зимой он, пусть и случайно, встретил Рико. Если Джеймс послушался приказа и не сдал его, никто, кроме них двоих, нескольких человек под началом самого Джеймса и дяди Тэцудзи, ничего не знал. Дядя скорее удавится, чем услужит господину Морияма. А тот, кроме наиболее приближенных, в лицо свою охрану не знает — и пропажи парочки незадачливых телохранителей не заметит. Он, как показало время, и не заметил. Ичиро не сомневался, что самое суровое наказание за все случившееся придется на голову младшего брата, а не на его собственную; да и те мальчики — нескладный черноволосый невротик и Веснински-младший — по его и Рико вине могли серьезно пострадать. Ичиро никогда не считал себя очень уж сочувствующим человеком, но во всем, что касалось Рико, старался проявлять осторожность: для отца само существование второго сына было как бельмо на глазу. Однако почему? Ичиро не знал. Да, господин Морияма никогда не жаловал и дядю Тэцудзи, а свое положение и власть рьяно оберегал, так же как оберегал право Ичиро на единоличное наследование семейного дела. Но отослать Рико под видом заботы о будущем мальчика — чтобы усыпить бдительную общественность, — а в близком кругу едва ли признавать его существование? Конечно, какие-то причины у отца имелись — должны были! — но прежде Ичиро о них не задумывался. После того, уже далекого, декабрьского вечера Ичиро будто вынырнул из воды — и все: свет, звуки, мысли, воспоминания… — обрело четкость, которой ему недоставало раньше. Жизнь текла своим чередом. Он слег на месяц и проболел Рождество и Новый год (Эбигейл часами висела с ним на телефоне, чтобы развлечь его); потом он сдал экзамены и окончил школу; из чувства уязвленной гордости Ичиро поддерживал развязанную Джеймсом холодную войну; иногда он специально терялся вместе с Баки в недрах дома и ненавязчиво присматривался к заброшенной оранжерее, но пока не придумал, как к ней подступиться: часть дома между теплицами и комнатами Ичиро была заперта, а в саду всегда кто-нибудь да присматривал за ним; еще он бывал с отцом в Эверморе, но все короткие поездки проходили до обидного гладко… — Тебе не кажется, что подростковый бунт у тебя наступил поздновато? Отец не оторвался от утренней газеты, но это было впервые, когда Ичиро удостоился хоть какой-то реакции. Он так удивился, что выронил здоровый кусок сыра, которым как раз дразнил под столом Баки. Сыр с легким шлепком упал псу на нос. Бак счастливо слизнул добычу и ткнулся мокрым носом Ичиро в ладонь, вынюхивая там призрачный сырный дух. — Что? Ты столько времени донимал меня, а теперь ничего не можешь сказать? — спросил отец, когда Ичиро промолчал. Он дочитал газету, отложил в сторону и посмотрел на сына, сложив руки в замок на груди. Там же поблескивали очки на цепочке в тонкой черной оправе. — Давно Вы носите очки? — спросил Ичиро. — С сегодняшнего утра, — отец отозвался с ноткой нетерпения. — Итак, ты упорно хочешь что-то узнать? Ичиро понял, что это его последний шанс: еще одного нежелательного вопроса об Эверморе отец не простит. Но представившаяся возможность разузнать какие-нибудь новости и, быть может, глубже проникнуть в тайну острой неприязни их отца к Рико свалилась на Ичиро так внезапно, что он, растерявшись, сказал самое неубедительное из всего, что только можно было придумать: — Просто… — Тут отец поморщился — он терпеть не мог отговорки. — Я хотел бы лучше понимать, как все работает. А не появляться на играх, чтобы попозировать для светской хроники, и уезжать. Мне уже восемнадцать и… Но его ложь сработала. — И в ближайшие годы тебе ни к чему иметь какие-либо сношения с Эвермором и его… — отец поджал губы, — обитателями. Тебе будет чем заняться. — Заняться? «Господин, кажется, изменился». «Господин уже не так бодр, как раньше». «Он как-то… потяжелел, вы заметили?» «Господин стал реже появляться на людях. Он повсюду отправляет поверенного вместо себя» Люди много шептались последний год. И на то были причины. Господин Морияма все больше замыкался в себе, после обеда до вечера запирался в своих комнатах, его природная холодность стала походить на угрюмость, а внимательный наблюдатель — именно такой, каким был Ичиро (да еще скучающие слуги) — подмечал и внешние перемены: как углубились морщины на его пергаментных щеках, как опухли и нависли на глаза надбровные дуги, как дыхание вырывалось из его рта с жутким тихим присвистом… — Ты верно сказал: тебе уже восемнадцать. Я думал еще повременить, но раз ты сам начал этот разговор… — отец поднял на Ичиро черный взгляд, и его знакомо проняло, как сквозняком, от макушки до пят. — С завтрашнего дня Нацумэ будет брать тебя с собой. Ичиро сжал на коленях кулаки, но послушно кивнул. — Да, отоо-сан. — И я больше не желаю слышать об Эдгар Аллане. — Господин Морияма никогда не использовал броское словечко «Эвермор», прицепившееся к «замку» и стадиону сразу после постройки. — Да, отоо-сан. А я могу… — он почему-то запнулся, — мне хотелось узнать… — Разве я запрещаю тебе говорить? — отец жестом прервал его. — Или злюсь на тебя? Говори четко, как полагается. Или ты еще болен? Стоит пригласить Ландау? — Нет, отоо-сан, — Ичиро виновато покачал головой. — Я хотел узнать, чем занят сейчас Натан. — Веснински? — Сначала Ичиро решил, что этот вопрос понравился отцу еще меньше, но скоро догадался, что гнев господина Морияма был направлен не на него. — Все еще колесит по Европе, подлец. Он и вся его свора полтора года не могут найти какую-то… женщину! Не будь в их доме строгих правил поведения, отец бы, наверное, сплюнул в сторону, едва произнеся это слово. Он вытер салфеткой пот, выступивший на гладком, покатом лбу, и дальше заговорил уже спокойнее, особым заботливым тоном, какой бывает у строгого учителя, — самым близким к тому, который люди обычно называют «отеческим»: — Запомни, даже такому человеку, как Мясник, женщина способна испортить жизнь. Пользуйся женщинами, наслаждайся их красотой, но не позволяй подобраться к тебе близко. Не задерживайся на какой-то одной. Нет такой, какая по-настоящему стоила бы твоего времени и внимания. Фантазия подкинула Ичиро забавный образ: толстый аллигатор притаился в густых кустах и внимательно наблюдает за ним желтыми глазами — а на голове у аллигатора почему-то блондинистый парик. — Кстати, — сказал он, пряча ухмылку, — вечером я уеду. — Снова эта девочка? — Да, мы идем… — Ясно, ясно. Не продолжай. Его немного веселило неприязненное отношение отца к Эбигейл, с которой он сам когда-то посоветовал Ичиро сблизиться. Но Ичиро чувствовал допустимые границы и не переступал их: всегда упоминал подругу вскользь, только для короткого сообщения, как сейчас, а об их встречах рассказывал сухо и скучно. Так отец оставался при мнении, что Ичиро отдыхает от трудовых будней в компании влюбленной бедняжки и удовлетворяет с ее помощью все те естественные потребности, которые положено удовлетворять молодому человеку его возраста. Лишь Джеймсу (и его новой безымянной тени, существование которой Ичиро отказывался признавать) было известно, как они с Эбигейл проводят время. Странная получилась история. Ичиро не собирался становиться другом Эбигейл Пирсон. Он и по-прежнему не был к ней привязан, потому что не имел привычки исповедоваться первому встречному (чем сама Эбигейл, наоборот, грешила почти самозабвенно — Ичиро списывал это на ее неспособность одолеть одиночество, участь слабых людей). Но весело оказалось раз в две недели спускать тысячи долларов (денег Ичиро) на рестораны и приватные винные дегустации и раздражать своей юностью надутых индюков-сомелье; ходить на модные показы и ухитряться избегать камер журналистов — весело; выкупать лучшие места на спортивные матчи (Эбигейл не была фанаткой какого-то одного вида спорта, ей просто нравилось болеть, и болельщицей она была страстной) — весело, и так вышло, что за несколько месяцев каких только игр они не пересмотрели… Эбигейл все тянуло на какую-нибудь романтическую безвкусицу: пойти фотографироваться на Бруклинском мосту, поесть пиццу в Гарлеме или хот-доги на Кони-Айленде, и все в том же духе. Но Ичиро ничего такого не допускал и соглашался на меньшее из зол — на кино. Устраивать ночные киномарафоны и действительно смотреть на них фильмы — а еще кидаться попкорном в целующиеся парочки на передних рядах — тоже оказалось весело. — Ты принял к сведению мои слова, сын? — спросил отец, вставая. Ичиро тоже быстро поднялся. Отец тяжело опирался на стол — Ичиро пару секунд задумчиво смотрел на его костистые, морщинистые ладони, прежде чем ответить. — Да, отоо-сан. Не о чем беспокоиться. Эбигейл всего лишь… — Не продолжай, — тот снова отмахнулся. — Ну-ну. Зайди вечером, перед уходом. Ичиро поклонился и не разгибался, пока за отцом не закрылась дверь столовой. Он упал обратно на стул. Рука свесилась вниз, и Баки во второй раз сунулся в нее носом, надеясь получить еще лакомство. — Оставьте, — бросил Ичиро прислуге, которая собралась унести тарелки с нарезками. Он взял большой кусок сыра и, разрывая его на мелкие кусочки, по одному давал их Баки. Их дом представлял собой строение своеобразное. Одноэтажный, но просторный и вообще-то не маленький, с воздуха он, наверное, напоминал неправильный пятиконечник с плохо просматриваемой сердцевиной. Один «луч» пятиконечника равнялся одному изолированному от остальных крылу здания. Крыло, где обитал Ичиро, находилось напротив комнат отца, справа между ними располагалась столовая и небольшой закуток, в котором помещали редких гостей, а слева — наглухо запертая часть дома, где до своей смерти жила мать Ичиро, от отцовского крыла ее отделяла такая же ни для кого не доступная, запущенная оранжерея. Попасть из одной части дома в другую можно было двумя путями: либо через светлые застекленные проходы, которые, словно концентрические ниточки паутины, соединяли одно крыло, один «луч», с другим, — но почти все они тоже были заперты, — либо через центр дома. На беду, внутренности каждого крыла не составляла прямая анфилада комнат — они скорее напоминали отдельный небольшой лабиринт, из-за чего добраться до этого весьма условного центра было не так-то просто. Хозяйственные и технические помещения, а также комнаты прислуги и парковка находились на подземных этажах. Что примечательно, куда менее запутанных. Такая планировка отвечала всем требованиям жизни хозяина дома. Во-первых, путаница коридоров обеспечивала потенциальным непрошеным гостям головокружение, чувство клаустрофобии и — что важнее всего — приличную задержку во времени. Во-вторых, бесконечные стены и перегородки позволяли господину Морияма сохранять уединение, защищая его от невидимой и неслышимой внутренней жизни дома: от слуг и охраны, над которыми властвовал Токояки, от учителей и наставников сына и, наконец, от самого Ичиро и — когда-то — от молодой жены. В-третьих, те же стены помогали господину Морияма держать в тайне от домашних свои личные дела. Ичиро никогда не сталкивался в доме с отцом случайно — они только разделяли утреннюю и дневную трапезы, и еще отец мог позвать его к себе через Токояки или Джеймса. Точно так же Ичиро ни разу не встречал хозяйских посетителей, если отец сам не хотел этой встречи. Поэтому, наверное, сейчас Ичиро вспомнился случай годичной давности, когда он по дороге на завтрак столкнулся с доктором Ландау. Эту встречу он держал в голове, но с тех пор ничего странного больше не случалось, и Ичиро допустил, что, возможно, отца тогда замучила старая мигрень. Но что если отец стал тщательнее скрывать от него визиты врача? Что если они происходили регулярно? А теперь его еще и сдадут Нацумэ. Дальний родственник по материнской линии, этот человек когда-то давно жил, рос и воспитывался вместе с Кенго и Тэцудзи, а после того как старший из братьев Морияма встал во главе семьи, Нацумэ взял на себя роль его правой руки, которую исполнял по сей день. Ичиро видел его нечасто: Нацумэ как главное лицо исполнительной власти в империи Морияма был человеком еще более занятым, чем ее правитель. Как и в случае с дядей Тэцудзи, его образ в памяти Ичиро был устоявшимся и неизменным, как рисунок звезд на ночном небе. Квадратный лоб, высокие впалые скулы, седые волосы цвета серой пыли, худая шея в белом вороте рубашки и строгий полуевропейский костюм — что-то между одеждой отца и дяди Тэцудзи: первый носил западную одежду лишь на выход (и то через раз), второй — подчеркнуто исключил из своей жизни все японское, — а в покрое тугих пиджаков и простроченных брюк Нацумэ всегда ощущался едва заметный, элегантный восточный дух. Ичиро Нацумэ не нравился по ребяческой причине (и он это прекрасно осознавал): его раздражало, что есть кто-то, кто, после отца, имеет больше власти, чем он сам, кто-то, чьи слова весят больше его собственных слов. Ичиро списывал неприязнь к Нацумэ своей природной недоверчивостью и, конечно, никак ее не показывал. Но не был уверен, что в будущем оставит Нацумэ подле себя. Сейчас гораздо важнее, что Нацумэ может что-то знать о состоянии здоровья господина Морияма. Прямо он, вне всяких сомнений, ничего не скажет, но, раз Ичиро предстоит проводить с ним много времени, надо воспользоваться шансом и попытаться разузнать больше. В любом случае, допрашивать Токояки бессмысленно: старый дворецкий был стойким, как ниндзя, и верным, как самурай. Ичиро сделал себе мысленную пометку. Он не дал Баки пятый по счету кусок сыра, а съел его сам. — Тебе вредно, толстяк, — сказал Ичиро, легонько ущипнув пса за щеку, — скоро в дверь не влезешь. И все перестанут тебя бояться. Баки тоскливо вздохнул, как будто понял каждое слово.

***

— Войди. Ичиро толкнул дверь. Шторы в квадратном кабинете отца были опущены, а свет ламп приглушен. Старомодные напольные светильники с шелковыми абажурами освещали такую сцену: в центре, глубоко в низких бархатных креслах, два неподвижных силуэта, на первый взгляд смахивающие на мертвые каменные изваяния, склонились над гобаном из красного дерева. В одном из силуэтов Ичиро узнал отцовский — в позе восточного мыслителя; другой — нога на ногу, руки небрежно и расслабленно скрещены на подлокотнике, жесткие короткие волосы торчком, на коленях шляпа… — Добрый вечер, мистер Хэтфорд! — громко поздоровался Ичиро. Он оставил Баки у двери, шепнул ему: «Жди», — и встал за спиной гостя, чтобы лучше видеть доску: — Вы проиграете, не бойтесь сдаться. — Здравствуйте, господин Ичиро, — тот поднял на него ясные глаза. — Думаете, шансов нет? — Решительно нет. — Не спеши, мальчик, — негромко произнес господин Морияма по-японски. — Этот англичанин не раз оказывался в безвыходном положении, а потом удивлял меня. — Он?!.. Стюарт Хэтфорд японского не знал, но расслышал тень изумления в его голосе и улыбнулся: — Меня трудно заставить признать поражение. Ичиро посмотрел на отца: — Не знал, что он Ваш частый гость. — Он хорош в стратегии. Отчаянный игрок, — спокойно сказал господин Морияма и передвинул на доске камень. С Ичиро отец в го не играл: привыкший никогда никуда не торопиться, он считал манеру сына слишком нетерпеливой. Сюрпризом было узнать, в ком он признал достойного соперника. А Хэтфорд, очевидно, был не лишен проницательности, потому что спросил у Ичиро: — Вы не играете? — Предпочитаю шахматы, — отозвался он, стараясь не раздражаться. — Они агрессивнее. — Ему подходит, — вдруг сказал господин Морияма по-английски и выпрямился. — Ичиро, я просил тебя зайти, чтобы ты подвез мистера Хэтфорда. Будь так добр. — Мы, кажется, близки к финалу. Не желаете закончить партию сегодня? — У вас уже сбился настрой, Стюарт. Вы сами только что сказали, что не любите проигрывать, так что не торопитесь. А теперь идите, — господин Морияма махнул им рукой и отклонился назад, прячась в густой тени, которую по диагонали отбрасывала на его лицо высокая спинка кресла. Хэтфорд встал. Рослым он не был, но Ичиро все равно отступил, когда он выпрямился и неожиданно заполнил собой кабинет, прежде казавшийся намного просторнее. В окружении грузных, темных шкафов с вензелями на фронтонах, обитых тканями и деревянными панелями стен, толстых ковров с алым узором и широких, приземистых кресел Стюарт Хэтфорд в своем выцветшем плаще не в первый раз показался Ичиро излучающим какой-то таинственный свет. — До свидания, господин Морияма, — Хэтфорд легко поклонился, а Ичиро подумал: сколько бы вечеров этот человек не провел с отцом за игрой в го, их явно было недостаточно, раз он еще не выучил, что если господин Морияма отпустил его, не надо лишний раз открывать рот. — Не отставайте, — сказал Ичиро в коридоре, наматывая на кулак поводок Баки, — мы торопимся. — А чем вы заняты сегодня вечером? — дружелюбно спросил Хэтфорд, когда они спускались с крыльца к машине. — Иду в театр. — Ичиро запустил Баки вперед и забрался в машину, не предложив Хэтфорду сесть первым. Хэтфорд снял шляпу и расположился напротив, а третьим в салон втиснулся Джеймс — и немного развлек этим Ичиро, потому что Хэтфорду пришлось потесниться, чтобы телохранитель (шесть с половиной футов ростом) не придавил его. — Надеюсь, я не доставил вам неудобств? — будто не замечая хмурого настроения Ичиро, Хэтфорд продолжал задавать вопросы. — Я на машине, но сегодня позволил себе пропустить стаканчик с вашим отцом. — Он планировал это: еще утром попросил меня зайти за вами, — сказал Ичиро, избегая прямого ответа. — Видимо, прислали в подарок бутылку. — Так и есть. Ичиро кивнул. — Вы идете в театр… — Хэтфорд с сомнением покосился на Джеймса, — не один? — Почему вы так решили? — Вы сказали: «Мы торопимся», — Хэтфорд сделал акцент на слове «мы», а потом с неловкой улыбкой пожал плечами. Ичиро в какой раз подумал, что не верит в его показное добродушие. Не рассказывать же ему об Эбигейл. Вместо ответа Ичиро выразительно посмотрел сначала на Джеймса, потом — на затылки водителя и второго телохранителя за спиной Хэтфорда. Тот понятливо кивнул. Ичиро думал о том, что Стюарт Хэтфорд по какой-то причине стремится сблизиться с ним, как сблизился с господином Морияма (после увиденного и услышанного в отцовском кабинете сомневаться не приходилось). Как часто Хэтфорд наведывался в их дом, чтобы сыграть с отцом в го? Как меньше чем за два года завоевал его доверие? Откровенничать с ним господин Морияма не станет, это очевидно. Может, Хэтфорд надеется разговорить Ичиро? Узнать семейные тайны? Он тоже подозревает, что господин Морияма, возможно, болен? Это было даже слишком похоже на его собственные планы в отношении Нацумэ. Ичиро пытался понять что-нибудь по лицу Хэтфорда, но непрошеный попутчик словно почуял, что ему не рады, и безмятежно смотрел в окно все время, пока они не добрались до Манхэттена. Ичиро слишком поздно сообразил, что не дал приказа изменить маршрут. Машина плавно притормозила и в салон впорхнула Эбигейл. Вышло у нее это немного неуклюже: не ожидала такой тесноты. Ее слегка повело в сторону, на секунду она прижалась плечом к плечу Ичиро и с неловким «ой» рассмеялась, чуть задыхаясь. Баки, которому обзор закрыли помпончики на ее вязаном шарфе, попытался зарычать, но Ичиро положил ладонь ему на морду и отвел клыки от коленок Эбигейл в клетчатых колготках. Она ничего не заметила, зато светлые глаза Хэтфорда тут же поймали и то, как они столкнулись плечами, и то, что девушка не испугалась Баки. Саму по себе девушку было уже никак не скрыть — ее появление не заметил бы разве что слепой. Но Ичиро решительно не нравилось, с какой скоростью Хэтфорд делал выводы — а он их делал, и взгляд его при этом сделался цепким, почти хищным. Вместе с досадой Ичиро испытал и удовлетворение: любопытство Хэтфорда выдало его, Ичиро получил еще один повод не доверять ему. — Здравствуйте! — тяжело дыша, Эбигейл поздоровалась с Хэтфордом. — Добрый вечер, мисс, — тот изобразил галантный полупоклон, а в его говоре прорезался обаятельный британский акцент. Ичиро на миг пожалел, что у Баки крепкий желудок, и его никак не может стошнить на Хэтфорда всем утренним сыром. — Ты бежала? — спросил Ичиро. Момент знакомства хотелось оттянуть. — Да нет, просто там такой ветер! Думала, прямо с тротуара унесет, — ответила Эбигейл. — Здравствуйте, Джеймс! Привет, Баки! — Телохранитель вежливо поприветствовал ее, а Баки никак не отреагировал и только косился на пушистые помпончики, болтающиеся у него перед носом. — Это мистер Стюарт Хэтфорд, коллега моего отца. Эбигейл, моя.. мой друг, — сухо произнес Ичиро, не глядя ни на кого из них. Хэтфорд протянул Эбигейл руку и, когда она охотно ее пожала, спросил: — Так это вы выводите господина Ичиро в свет? — Вы тоже зовете его господином? Как Джеймс? — удивленно спросила она. Ичиро позволил себе мгновенный испепеляющий взгляд в сторону Хэтфорда. Тот понял свою ошибку и смешался, но Эбигейл уже продолжала: — Сегодня — да! Но обычно это он меня выводит. Спасибо ему за это. Ичиро кое-как состроил снисходительную улыбку. К счастью, Эбигейл решила, что он, как всегда, специально изображает неубедительную скромность, чтобы позабавить собеседников. — Что идете смотреть? — «Нотр-Дам де Пари»! — с энтузиазмом ответила Эбигейл. — Я столько про него читала в прошлом году! Большая удача попасть на премьеру. — Тот самый «Нотр-Дам де Пари»? — Вы слышали?! — у Эбигейл загорелись глаза. — Конечно, — Хэтфорд с печальной улыбкой кивнул. — Даже хотел слетать в Париж, но был слишком занят. — Не могли покинуть страну? — ввернул Ичиро. — Вроде того, — невозмутимо ответил Хэтфорд. — Мне, правда, немного жаль, что постановка на французском. Я смогу понять лишь общий смысл, — посетовала Эбигейл. — И кто меня заставлял учить в школе итальянский, когда все учили французский? — Зато ты можешь слушать итальянскую оперу. А текст мюзикла я достану. Не сегодня, но на днях, — сказал Ичиро. — Правда?! Как? — Достану и все. Какая разница как. — Спасибо… — Эбигейл, прелесть, светло улыбнулась. — Как мило с вашей стороны, — заметил Хэтфорд, внимательно глядя Ичиро в глаза. — Ичиро прекрасный друг! — воскликнула она так горячо и искренне, что у Ичиро заныли нижние зубы. Так происходило всегда, когда в нем шевелилось нечто, призванное быть его совестью, но все еще очень от нее далекое. — Я была бы рада, если бы мы подружились раньше, а не год назад, — она скорчила несчастную мордочку. — А почему так получилось? — Я нечасто появлялся в школе, — отрезал Ичиро, и все сразу поняли, что тему лучше не развивать. — Ну, а оперу никто не понимает. Ни итальянскую, ни английскую, — вздохнула Эбигейл. — Разве там важно знать язык? — Рекомендуется, — снова улыбнулся Хэтфорд и вдруг посмотрел на Ичиро: — J'aime l'opéra. — А? — Эбигейл вскинула брови. На лице Ичиро не дрогнул ни один мускул. Хэтфорд приглашал поговорить. Согласиться? Или не стоит? Он ответил на французском: — Я тоже. — Я вам не нравлюсь, молодой господин? — в лоб задал вопрос Хэтфорд. — Чудаки! — без тени обиды прошептала Эбигейл и мирно отвернулась к окну, чтобы посмотреть на вечерний город. Она знала, что у Ичиро есть свои «странности», но никогда не пыталась сунуть нос в ту часть его жизни, которую он не открывал ей. Еще одна замечательная черта его дорогой подруги. Ичиро тоже не стал ходить вокруг да около: — Мистер Хэтфорд, вы так легко распоряжаетесь бизнесом при живом главе семьи. Как это возможно? — Семьи… — задумчиво проговорил тот. — Да уж, семьи. Понимаете, я давно вырос и уполномочен самостоятельно принимать решения. — Значит, фактически, вы — настоящий глава? — Как-то так… вроде того, пожалуй. — Вы не уверены? — Я принимаю решения, исходя из интересов своей семьи. Мой отец — человек консервативный, близкий к земле, к роду. Признаюсь, он не хотел меня отпускать. Обычно я верю его чутью и опыту, но не всегда. — В прошлом году вы доверились своему чутью? — Так. — Вы говорите мне все то же, в чем убеждали отца. Такие жертвы: другая страна, другая часть света, одиночество и такая опасность! — все ради племянника, которого вы и видели то всего несколько раз. — И не дав собеседнику опомниться, Ичиро спросил: — Как у него дела? — Отдадите мне его, когда займете место отца? — понизив голос, произнес Хэтфорд. На вопрос отвечать он и не думал. — Осторожнее со словами. — Печальная правда жизни. Никто не вечен. — Отдать Натаниэля? — Ичиро изобразил удивление. — Я должен? Хэтфорд сначала долго смотрел на него, потом коротко ответил: — Не должны. Пауза была недолгой: они почти добрались до места — казалось, чем ближе они к Бродвею, тем больше становится афиш с рекламой мюзикла «Notre-Dame de Paris» на проезжающих мимо автобусах, фонарных столбах и огромных, подсвеченных яркими прожекторами баннерах. — Я вам тоже не нравлюсь, мистер Хэтфорд, это так, скажите? Думаю, да. Однако эта ваша… прямолинейность интригует. За словом в карман вы не лезете, а у нас такого не любят. Однако вы все еще живы и даже целы. Что отец сделал, чтобы вы стали таким послушным? И что сделали вы, чтобы получить приглашение в мой дом? — Ичиро самую малость выделил последние два слова — не агрессивно, а так, словно давил пальцами на впадинку в основании шеи — простой способ без усилий заставить человека задыхаться. Следующего уклончивого ответа он не ожидал. Да и не оценил. — Вы знаете, сколько я уже заработал от этой сделки? А сколько заработал господин Морияма? Я люблю своего племянника, но я все-таки бизнесмен. Сотрудничество выгодно обеим сторонам. — Сторонам? А они есть? — Я... — Полагаете, у вас есть сторона. Ваша сторона. Интересно. Что, думаете, я цепляюсь к словам? Хэтфорд нахмурился. — Ваш репертуар устарел, мистер Хэтфорд. Достаточно. — Ичиро отмахнулся от него и снова посмотрел в окно. Их автомобиль медленно полз вдоль пестро одетой толпы на тротуаре, глаза слепили огни Бродвея. — Вы интересуетесь Натаниэлем? — изменившимся тоном спросил Хэтфорд. Ичиро посмотрел на него: взгляд Хэтфорда вновь оголился, стал жестким, но в этот раз к нему примешивалось что-то еще. Будто просьба, которую он был не в силах высказать. — Интересуюсь? — повторил он осторожно. — Странное слово. — Но вы ведь можете понять меня? Каково это. Возможно ли, что они в самом деле понимали друг друга? Отчасти. В некотором из смыслов. — Что с его матерью? — спросил Ичиро. — Люди Мясника вышли на ее след раньше меня, — пустым голосом ответил Хэтфорд. — Ему понравился мой подарок? Проигрыватель? — Да, мальчик в восторге. — Я рад. Вы бываете в Эверморе? — Дальше парковки меня не пускают. Ичиро понимающе хмыкнул. Но от непрошеного сочувствия на лице Хэтфорда ему стало тошно. Чтобы успокоиться, он привычно положил руку Баки на теплую макушку. А Хэтфорд вдруг перешел на английский: — Как вас пускают в общественные места с собакой? Ичиро ничего ему объяснять не хотел, но ему и не пришлось. Эбигейл услужливо ткнула пальцем в прикрепленный к шлейке Бака пластиковый бейдж с надписью «Service dog». — Как удобно иметь нужные связи, — Хэтфорд слабо усмехнулся. — У меня депрессия, — сообщил Ичиро. — Это тяжело, — сочувственно покачал головой Хэтфорд. Эбигейл захихикала. — Считаете, нехорошо так делать? — Ичиро поднял бровь. В этот раз действительно чтобы повеселить Эбигейл. — Считаю, что удобно иметь нужные связи, — повторил Хэтфорд. Машина остановилась. — Мы, кажется, прибыли? — Да! — Эбигейл уже натягивала перчатки. — Хорошего вам вечера! — пожелал Хэтфорд на прощание. — До встречи, — сказал Ичиро и добавил по-французски: — Передавайте племяннику привет. — Непременно.

***

Ичиро ничего не ждал от вечера, но разрекламированный мюзикл приятно его удивил. Он даже счел полезной зарядку для мозга — от начала до конца он не только про себя переводил партии актеров, но и с удовольствием проникал в завуалированные поэтичными речевыми оборотами страшные смыслы одноименного оригинала. Читать он не очень любил, но всю жизнь читал много: как образованному человеку ему это было необходимо. Когда зрительный зал стоя грохотал аплодисментами, Ичиро сидел в мягком, обитом красным бархатом кресле, гладил Баки по холке и думал, что любовь и ненависть идут рука об руку не потому, что от одного до другого — только шаг, а потому, что по-настоящему никто из людей — прошлого и настоящего — ни того, ни другого не знал и не знает, и вряд ли сумеет познать. На раздачу автографов они не остались, хоть Эбигейл и просилась. Но Ичиро вывел ее из толпы, опасаясь, как бы ополоумевшие фанаты не задавили их. В магазинчике при театре приветливая продавщица предлагала ему cd-диск с записью мюзикла, но Ичиро купил кассету (к счастью, они тоже имелись). Ее вес приятно ощущался в руке.