Поножовщина

???, США

В их первую охоту Натаниэль еще ничего не умел. — Имеешь представление, как это работает? — спросил дядя, разложив на столе в кухне охотничьи ружья. Чтобы подготовиться, они встали в пять утра. После подъема дядя сразу погнал Натаниэля бегать вокруг дома по заснеженному полю — болезней он явно не боялся. Казалось бы, холод должен был помочь проснуться, но на самом деле прийти в себя оказалось невероятно трудно: Натаниэлю хотелось прилечь досыпать где-нибудь под ближайшим кустом, — зато, когда после двадцати минут интенсивной беготни (дядя Стюарт все норовил сунуть ему снежок за шиворот) они ввалились в дом, где тепло заново растопленного камина уже расползалось по первому этажу, умылись (пока Натаниэль спал, дядя, кажется, все-таки сумел что-то сотворить с генератором — к утру электричество в доме снова появилось, и газовый котел вовсю грел воду), и дядя Стюарт приготовил просто восхитительный омлет — в который, правда, добавил консервированную фасоль (таких банок в одном из кухонных шкафчиков оказалось штук тридцать), но разрешил есть прямо из сковороды, сидя на кухонном гарнитуре рядом с плитой, — Натаниэль почувствовал себя вполне в силах отправиться в неведомое приключение — «на охоту». Не отвлекаясь от завтрака, Натаниэль коротко пересказал дяде все, что помнил из довольно скудных рассказов мамы. На улице было еще совсем темно, когда дядя стал объяснять ему тонкости разных видов стрелкового оружия; рассказывал он не очень понятно, потому что все время сбивался с мысли, поправлял себя, вдавался в такие мелкие подробности, что Натаниэль безнадежно терял общую нить его речи, а то и вовсе начинал вспоминать старые истории, в которых повторялось: «один человек», «кое-какой мой знакомый», «я влип как-то в одну историю», «кое-где» и «однажды», — дядя не назвал ни одного имени или конкретного места, но все истории были или об охоте на кабанов, оленей и птиц, или о том, как какого-нибудь «одного человека» убили каким-нибудь особенно необычным выстрелом; в общем, дядя Стюарт, по всей видимости, болел за свое дело душой, Натаниэлю он даже немного напомнил Кевина в те вечера, когда тренировка была отработана неплохо и тот бывал в настроении рассказать об играх, на которых давным-давно бывал с матерью — даже Рико, слышавший все эти истории уже раз двадцать, никогда Кевина не перебивал и слушал очень внимательно; но и когда дядя Стюарт наконец закончил, воздух за окнами еще оставался подернут ярко-синей дымкой. — Понятно? — спросил дядя. — А мама просто рассказывала, как вы стреляли по бутылкам из окна… — сказал Натаниэль, в голове у которого все перемешалось. Казалось, дядя вообще ему ничего не рассказывал — на ум приходили только отдельные слова, вроде «карабин», «спаниель», «дробь», «скоба» и «один человек». Наверное, дяде тоже нельзя было распространяться о своих знакомствах — отец всегда разговаривал загадками со своими подчиненными, когда Натаниэль или мама находились рядом. — Да… — протянул дядя, слегка хмурясь, — было дело. Мы расставляли по двору стеклянные бутылки — где только можно: на заборе, на крыше грузовика, на горе поленьев, просто на траве, — а сами забирались в мансарду, там была комната твоей мамы, самое высокое окно в доме, и стреляли по очереди — до первого промаха, а потом менялись. Все время пугали конюшего, — он усмехнулся. — Твоя мама вообще-то жуткая мазила. Но мы, по правде, не долго так развлекались… — У вас были лошади? — Натаниэль восхитился. — Настоящие?! — И сейчас есть. Уверен, тебе бы там п… — тут дядя смолк, а рассеянная улыбка на его губах растаяла. — Но это все сейчас неважно. Ты понял, о чем я тебе рассказал? — повторил он. Натаниэль отвел глаза. Он не знал, как ответить дяде так, чтобы тот не догадался, как мало он на самом деле понял. Наконец, как можно беспечнее он сказал: — Может, пойдем? А на месте э-э… повторим? Дядя Стюарт тяжело вздохнул, но сердиться не стал. — Ладно уж. Иди одевайся. Дядя Стюарт откуда-то достал ему специальный костюм — серовато-белые штаны и куртку из плотного материала, который почти не шуршал и не скрипел во время движения. Однако, когда они полностью собрались, дядя еще раз показал, как правильно держать и перезаряжать ружье, куда смотреть, чтобы верно прицелиться и когда стрелять. На этот раз он обошелся очень краткими разъяснениями, и Натаниэль с удивлением обнаружил, что нисколько не запутался; однако он решил, что пользоваться холодным оружием все-таки проще — самое главное было «срастись» с ножом в твоих руках, поверить, что нож — часть твоего тела, а дальше все зависело только от твоих навыков; примерно то же ему надо было делать и на поле –держаться за клюшку, как будто родился с нею в руках. Ружье же представляло собой целую систему зависящих друг от друга сложных частей — исправная работа одной зависела от всех остальных. Они охотились на куропаток. Это были такие небольшие птицы, предпочитающие жить на земле, а не летать. Уходить очень далеко им не пришлось: дядя Стюарт нашел себе жилье в такой глуши, что первые следы лесных животных встретились им уже за полем, окружавшим дом. Дядя рассказывал, где и как гнездятся куропатки, как опознавать место их кормежки, и сетовал, что у них нет собаки, которая, оказывается, бывает на охоте очень полезна. — Разве пес не разорвет добычу, когда поймает? — Нет, охотничьи собаки специально обучены. Они чуют дичь и указывают нужное направление. — Это как? — Ну… — Дядя даже остановился, чтобы показать. Он выставил вперед одну ногу, руки согнул в локтях, как будто собрался бежать, и высоко поднял голову, задрав нос. Забавную картину довершала круглая белая вязаная шапочка, которую дядя натянул до самых бровей. Выглядело ужасно смешно — Натаниэль захихикал, но дядя Стюарт цыкнул на него: — А ну цыц! Мы на охоте, а не в зоопарке. — А собаки тоже встают на задние лапы? — спросил Натаниэль, когда они двинулись дальше. — Конечно, нет. Видишь ли, у меня нет лап, и мне было бы несподручно вставать на четвереньки, чтобы продемонстрировать тебе стойку! — язвительно зашипел на него дядя Стюарт. — О. Понятно. Даже жаль. Было бы куда круче, если бы у дяди была собака, которая умеет вставать на задние лапы. Суть охоты заключалась в том, что они незаметно подкрадывались к куропаткам на максимально близкое расстояние, с которого можно было птицу подстрелить. Первую дядя Стюарт снял сам. Было уже совсем светло, когда у края опушки леса они нашли группку серых птиц с рыжеватыми головками и пестрыми серо-коричневыми крылышками. Снег здесь был нетронутый, белый, но слоем лежал тонким, кое-где виднелась черная земля и темная низкая растительность — птицы не зря расположились именно здесь: разглядеть их буровато-серое оперение в общем пейзаже было непросто. Под прикрытием голого кустарника дядя Стюарт вскинул ружье, прицелился и выстрелил. Натаниэль ожидал, что раздастся грохот, но звук выстрела оказался гораздо тише, чем он ожидал. Громким, конечно, но не настолько, чтобы закрывать уши руками (он машинально чуть не сделал это и порадовался, что дядя, занятый высматриванием птицы, ничего не заметил). Позже Натаниэль вспомнил, что дядя достал для охоты пневматические ружья. «Эти будут и потише, и полегче. Для первого раза то что нужно», — объяснил он. Стрелком дядя Стюарт был прекрасным: когда они подошли, чтобы забрать убитую птицу, Натаниэль увидел, что пуля попала ей прямо в глаз. Второй выстрел был за Натаниэлем. За следующей лесополосой на просторной пологой равнине им попалась большая стая куропаток. Птицы неподвижно сидели в снегу, сбившись в кучки и нахохлившись; издалека они напоминали крупные, округлые камни. Дядя придержал Натаниэля за плечо и кивнул на ружье у того за спиной, мол, давай, твоя очередь. Он не торопил и не мешал новоявленному охотнику самостоятельно разбираться, только поправил один раз, когда Натаниэль попытался закинуть приклад на плечо. «Это же не гранатомет, — с неслышным смешком он помог ему правильно перехватить ружье, — опусти ниже, да, вот так». Сила отдачи была сравнима с чувствительным ударом в плечо, но вот все остальное… ничего проще Натаниэлю в жизни не приходилось делать! Прицел визуально сокращал расстояние, до птиц, казалось, можно дотянуться рукой! Сам он явно был еще слишком маленьким для размеров и веса ружья, но оружие все равно словно само собой удобно легло в руки, и к тому же Натаниэль выяснил вдруг, что держать ружье неподвижно ему не так и трудно!.. Стая серых птиц испуганно вспорхнула, когда раздался, а затем слабым эхо прокатился по полям гулкий выстрел, но куропатки не поднимались высоко от земли и вскоре приземлились обратно — на приличном расстоянии от охотников, но еще вполне различимые. — Да ну! — воскликнул дядя Стюарт. — С первого раза? — Он быстрым шагом добрался до места, где только что гнездились куропатки, и поднял с земли вяло повисшую в его руке маленькую тушку. У Натаниэля то ли от тяжести ружья, то ли еще от чего немного дрожали руки и позванивало в ушах, так что до него только через несколько секунд дошло, что случилось. — Я попал?! Не без труда закинув ружье обратно за плечо, он через овражки и низкий голый кустарник кое-как доковылял к дяде Стюарту. — Еще как! У тебя талант, ребенок! — похвалил его дядя. Он протянул Натаниэлю убитую птицу — на серой грудке у той масляно лоснилось алое пятнышко. — Как это просто… — произнес Натаниэль, глядя, как пара маленьких красных капель одна за другой падают в снег. — Да, если понять принцип, это несложно, — согласился дядя Стюарт, не поняв, что он имеет в виду, и прицепил вторую тушку к своему поясу рядом первой. — Ну что, идем? Двоих будет маловато. В то утро Натаниэль убил еще трех куропаток. Дядя Стюарт удивлялся тому, как быстро он усвоил новые уроки. «У тебя зоркий глаз и легкая рука», — заключил дядя, когда они уже возвращались, немного замерзшие, проголодавшиеся, но нагруженные добычей. — А что мы будем с ними делать? — спросил Натаниэль. Птицы, болтающиеся за поясом у дяди Стюарта, который шел на несколько шагов впереди, так и притягивали его взгляд. Красивые, с яркими, как огонек на кончике спички, головками и маленькими черными блестящими глазками. Глаза мертвых птиц не казались остекленевшими, как глаза убитых людей. Даже не верилось, что куропатки на самом деле не смотрят на него, бредущего следом за дядей Стюартом; что они больше не могут улететь. — Мяса в них так, на один укус. Приготовим обед, нам как раз хватит, — ответил дядя через плечо. — Эй, смотри-ка, — он вдруг поднял руку и жестом велел Натаниэлю остановиться. Они почти вышли из редкого лесочка, за которым начиналось поле, на противоположной стороне которого стоял дом в окружении громадных, как черные островерхие башни, елей. Но дядя указывал не туда. Натаниэль увидел, как у самой кромки леса рядом с поваленным деревом будто зашевелилась ветка. — Это кролик? — на грани слышимости спросил он. — Заяц, — качнул головой дядя Стюарт. — И крупный какой, ты смотри. — Плавным движением он снял с плеча ружье. Заяц был гораздо крупнее кроликов. От них его отличали большие, чуткие уши и длинные ноги; и те, и другие, в отличие от остального тела, были покрыты серовато-коричневой шерсткой, а белая мордочка с подвижным носиком, шея и спина сливались со снегом. Но на фоне голого, сероватого, покрытого бурым мхом мертвого ствола различить его оказалось даже слишком легко. Но мех у него наверняка такой же мягкий, как у кроликов, и маленькое сердце бьется быстро-быстро, качая кровь… Натаниэль ждал: когда же заяц завертит ушами, заметит их и сорвется с места от страха? У него ведь не было клетки, в углу которой ему пришлось бы прятаться, он мог сбежать куда угодно… Дядя Стюарт мягко вскинул ружье и прицелился. — Постой! — выкрикнул Натаниэль и бросился вперед… но прежде, чем он успел повиснуть у дяди на локте, смешавшись с его криком, разнесшимся по лесу звонко, как трель разбивающегося стекла, грохнул выстрел — и на этот раз он показался Натаниэлю по-настоящему оглушительным. Несколько секунд его не покидало ощущение, что в уши ему напихали ваты, но вскоре он обнаружил, что просто лежит на земле лицом вниз, придавленный чужой рукой. — Ты что делаешь?! — уже не понижая голоса, требовательно спросил дядя Стюарт, одним рывком ставя его на ноги. Сам он стоял на коленях в снегу, а его ружье валялось поодаль. — Нельзя так бросаться!.. Эй, ребенок, ты плачешь? — гораздо тише спросил он. — Нет, — Натаниэль поднял на него сухие глаза. — Ты его убил? — Посмотреть туда, где только что сидел заяц, он был не готов. — Не знаю… — встревоженным голосом ответил дядя Стюарт, вставая. — Сомневаюсь. Слушай, никогда так больше не делай, — строго сказал он, большим пальцем стирая что-то у Натаниэля со лба. — Ну молодец, просто красавец… Натаниэль тоже провел рукой по лбу и нащупал широкую царапину. На кончиках пальцев у него осталась кровь. — Разотри снег в ладони, смоется, — велел дядя, а сам отправился исследовать поваленный ствол, где они видели зайца. Натаниэль двинулся за ним. Заяц лежал метрах в четырех от прежнего места, по самые уши закопавшись в небольшой сугроб. Дядя Стюарт не убил его, но ранил в заднюю лапу. Животное мелко тряслось и подергивалось, а кровь из раны пропитывала снег вокруг. Натаниэль остановился шагах в пяти — не мог заставить себя подойти ближе. — Тебе нравятся зайцы?.. Или, то есть… кролики? — неуверенно спросил дядя. — Не нравятся, — он помотал головой. Струйка кровь со лба стекла на нос. — Просто не надо было его… — Он и сам не знал, что хочет сказать. — Не надо. — Будет проще убить его. Чтобы не мучился. — Ты хочешь, чтобы я это сделал? — Натаниэль потянулся и обхватил ладонью холодный ствол своего ружья. Ремень вдруг врезался в плечо со страшной силой. Дядя Стюарт долго молчал. Заяц все дрожал, не умирая, но ни отвернуться, ни посмотреть на дядю, ни вовсе закрыть глаза Натаниэль не мог. — Я могу его выходить, если хочешь. — Выходить? — Вылечить. Думаю, еще не поздно. Натаниэль неверяще вытаращился на дядю Стюарта. — Правда?! — А почему бы не попытаться, если есть шанс? — дядя Стюарт присел перед зайцем на корточки, стягивая и расстилая на земле свою куртку. — А он точно есть? — Да. Шанс почти всегда есть, знаешь. Когда он стал осторожно перетаскивать зайца на куртку, тот высоко, визгливо заверещал и забил лапами так отчаянно, что Натаниэль невольно отшатнулся. Он узнал этот крик — именно он, а не его собственный разнесся по лесу, когда дядя Стюарт выстрелил. — А шансов помочь маме, значит, нет? — сухо спросил Натаниэль, когда дядя выпрямился, держа крутку на манер мешка. Куртка шевелилась и повизгивала, белая ткань с одной стороны пропитывалась кровью. Он вздохнул. — Нейт, я думаю, нам не стоит о ней говорить так часто. Все и так сложно, я уже объяснял тебе. — Почему? Потому что она на самом деле никогда больше не вернется?! — Натаниэль не отступал. Его захватило какое-то неотвязное раздражение. Дядя Стюарт все веселился, но речь заходила о маме, и он становился скрытным, даже угрюмым и рассерженным, как будто ему не нравилось, что Натаниэль упоминает его сестру, из-за которой он вроде как и приехал в Америку и возится сейчас с ним! — Потому что… — Да нет же! — Дядя остановился. Завернутый в куртку заяц притих. Они стояли друг напротив друга посреди плоского черно-белого поля, было тихо, даже вороны не кричали, и воздух был неподвижен и чист. Натаниэль заметил, что небо впервые за много дней было голубым, но его это не порадовало. Он был зол. Дядя Стюарт зачем-то, наоборот, высоко поднял голову, будто высматривал что-то в вышине. Наконец, он сказал: — Я буду с тобой откровенен. Нам лучше забыть о ней на какое-то время. Вероятно, на несколько лет, не меньше. Если ее убьют, мы узнаем об этом. А если нет, она сама тебя найдет, если захочет. — Я сам ее найду, — упрямо проговорил Натаниэль, — я вырасту и найду ее. — Для этого первым делом выживи. Не задавай пустых вопросов, а задавай дельные. Держись этих мальчиков, Кевина и Рико, что бы там ни было. Они теперь твоя команда, твои друзья. Учись у них, учись у меня. Вот твоя задача. Злость как рукой сняло. Натаниэль очень хотел, чтобы дядя ему поверил. Он ответил: — Я выживу. — Вот и молодец, — дядя устало качнул курткой-мешком, из которого тут же снова раздался жалобный визг. — Давай поторопимся. — Иду.

***

1999

Наступил новый год, прошел январь. Натаниэлю исполнилось одиннадцать, в Эверморе этого не заметили, но его это нисколько не беспокоило — ведь и раньше никто, кроме мамы, не говорил ему «С днем рождения». Зато в их следующую встречу оказалось, что дядя Стюарт о дне рождения не забыл. Он преподнес Натаниэлю тяжелый, серебристый пистолет, вроде того, что носил сам, но немного другой. Он долго объяснял их различия, но Натаниэль добрую половину прослушал: ему не терпелось опробовать подарок. Дядя Стюарт соорудил для него мишени из деревяшек облитых краской и беспорядочно расставлял их на поле перед домом, чтобы Натаниэль мог тренироваться в стрельбе. Дни их встреч назначал Мастер, который весьма умно воспользовался строгой формулировкой договоренности между дядей Стюартом и господином Морияма: «одни сутки в месяц», — она никогда не нарушалась, Натаниэль действительно покидал Эвермор один раз в календарный месяц. Но Мастер выбирал эти даты, отталкиваясь от расписания команды — обычно это оказывались дни игр. Из-за этого между его поездками с дядей Стюартом могла пройти неделя, а могли и все четыре. Натаниэль и не думал расстраиваться: Мастер держал свое слово; а сам он учился, как и наказал дядя Стюарт, учился всему, что другие могли ему предложить. Для него лично количество тренировочных часов в день увеличилось на один — для отработки суток его отсутствия в Эверморе. Еще они с Кевином теперь регулярно тренировались по ночам. Главным образом, это помогло Натаниэлю лучше понять Кевина и Рико: первый знал второго как свои пять пальцев. Их работа на дневных тренировках стала слаженней — Рико почему-то посчитал это достижение своей заслугой, но ни Натаниэль, ни Кевин не стали его разубеждать. Натаниэль был уверен, что рано или поздно Рико все узнает, но Кевин держался своего обещания вытурить его из Эвермора, если он даст кому-то знать о ночных тренировках. Никаких причин болтать об этом не было — так, у мальчиков появился первый общий секрет. Зайца дядя Стюарт вылечил и отпустил. Зверь припустил к лесу что есть духу и не стал напоследок оглядываться на дом, где провел несколько месяцев, пока его лапа заживала. Дядя учил Натаниэля стрельбе и охоте — не только бродить по лесу с ружьем, но и отыскивать следы и ставить капканы. Натаниэль спросил однажды, владеет ли он ближним боем, на что дядя едва не обиделся. С того раза они иногда дрались и на ножах; Натаниэль даже научил дядю Стюарта нескольким приемам, которые когда-то узнал от Ромеро. В доме было маловато места для поединков, поэтому они тренировались на улице — от поездки к поездке воздух теплел, приближалась весна, но и в холодные дни Натаниэль чувствовал себя неплохо — казалось, на природе вообще невозможно заболеть. Дядя так и не сказал ему, куда именно отвозит его каждый раз, но возражать тут было незачем — чем меньше Натаниэль знает, тем безопаснее. Он, однако, выяснил, что дом дяди находится где-то в Пенсильвании, к северо-западу от Эвермора, примерно в трех часах езды. Недалеко. Но каждый раз дядя избирал такие путаные дороги, что сориентироваться без карты не представлялось никакой возможности. Такая осторожность вовсе не была безосновательна. Господин Морияма не доверял им, поэтому во время их январской — второй — поездки дяде снова пришлось заехать на парковку мотеля, где они меняли машину в прошлый раз. Натаниэль ожидал, что они проделают то же самое, но дядя не дал ему выйти из машины, приказав остаться и ждать. — За нами снова следят? — спросил Натаниэль, когда тот вернулся. — Уже нет. — Это значит, что ты их убил? — Да, — просто ответил он, заводя машину. Натаниэля это не удивило: человеческая жизнь стоила для Стюарта Хэтфорда не больше жизни лесной птички. Он не шутил, поставив себя в один ряд с Балтиморским Мясником. «‎Мерзавцы», ‎— так он говорил. — Может, после этого он поймет серьезность моих намерений. — Господин Морияма? А его не злит, что он не знает, где мы бываем? — Злит, конечно. Думаю, его это бесит. Но пока что он пребывает в уверенности, что я ему нравлюсь. Он думает, что способен сломать кого угодно, но в нашем деле важна гибкость. И я, между прочим, вовсю ее проявляю. И его заставлю, ты уж мне поверь. Вернуть кассету Элисон Мойе дядя Стюарт не заставил, но просто так брать новые не разрешил — каждый раз, когда они проезжали через городок Портедж, где останавливались во время первой поездки, он разрешал Натаниэлю ненадолго заглянуть в музыкальный магазинчик, где в любой день вахту держал неизменный Джо. Через несколько месяцев продавец встречал Натаниэля как старого знакомого и помогал ему выбрать несколько кассет: покупатель не мог определиться и хотел сразу все. Раскошеливался, конечно, дядя Стюарт. Он разрешил Натаниэлю брать столько кассет, сколько сможет унести, но тот скромно покупал не больше трех штук за раз. По вечерам они вместе слушали музыку в гостиной. В феврале, поднявшись в комнату на втором этаже (Натаниэль никак не мог начать называть ее «своей» даже у себя в голове), он увидел на столе совершенно новый кассетный магнитофон, уже распакованный, ожидающий, когда его включат в розетку. — За что? — спросил он у дяди, не веря до конца в это чудо. — Немного запоздавший подарок на день рождения, — ответил дядя. — Он не от меня. — А от кого? — На секунду у Натаниэля промелькнула мысль: от мамы? Но он не отважился высказать свою догадку вслух. — От Ичиро Морияма. Я тут поболтал с ним недавно и сказал, что тебе нравится музыка. Кажется, ему тоже. На следующий день прислали коробку вот с этим. — Дядя Стюарт рассматривал магнитофон… недоверчиво, как будто в чем-то его подозревал, что было, конечно, очень странно — как можно подозревать магнитофон? — Когда это ты с ним говорил? — Пару недель назад, когда был в Нью-Йорке. Я вижу его иногда, он повсюду сопровождает отца. — А он не злится? Ну, за тот раз. — Кажется, нет. Он ни разу тот раз не упомянул. Натаниэль рассказал дяде о катастрофе, произошедшей в Эверморе в день банкета, но тот с ее катастрофичностью не согласился. Пока тебе не подстрелили хвост, волноваться не о чем, приговаривал он — напрочь игнорируя вопросы Натаниэля, причем тут вообще хвост. За исключением некоторых подробностей их разговоров, Натаниэль почти ничего не скрывал об этих поездках от Рико и Кевина. Он ничем не рисковал, потому что сам не знал, куда они уезжают раз в месяц, а рассказать кому-нибудь, что он видел и чем занимался, очень хотелось. Кевин и Рико почти не покидали Эвермор и потому слушали, выспрашивая у Натаниэля обо всем, до самой крошечной подробности. В те вечера, когда он возвращался в Гнездо, они втроем засиживались до глубокой ночи, и даже пропустить одну ночную тренировку было не жаль. После катастрофы Рико несколько недель дулся. Натаниэль получал от него на тренировках даже больше, чем от Мастера и Воронов, но когда Рико немного оттаял, то несколько дней не отлипал от него с расспросами о брате. Натаниэль почти ничего не запомнил об Ичиро Морияма — так был напуган, но Рико допек его настолько, что память сама начала подкидывать ему воспоминания о том вечере, да такие яркие, что Натаниэлю начало казаться: он все это просто выдумал. В конце концов, они договорились до того, что старший брат Рико — достойный будущий глава клана Морияма, пугающий, но справедливый. Правда, у Рико были странноватые представления о справедливости, но выяснять, что он имеет в виду, Натаниэль не стал: вдруг Рико решит показать на наглядном примере? Кевин в разговорах об Ичиро участвовать наотрез отказывался. На это время он отсаживался в сторонку и раскрывал блокнот, который в свободную минутку волшебным образом оказывался у него под рукой. В блокноте Кевин проводил на бумаге целые матчи. Он был просто гениальным теоретиком экси! Вороны в упор не замечали его талант, только Чарли Норвуд беседовал иногда с ним, однако и он, кажется, не воспринимал Кевина всерьез. Рико совсем оттаял после того, как однажды Натаниэль во время ужина притащил и высыпал на стол из пакета целый ворох шоколадных батончиков, купленных дядей Стюартом. С Воронами тоже пришлось делиться: оказалось, что всем кафетериям, ресторанчикам и магазинам в ведении университета было строго запрещено продавать Воронам что-либо противоречащее их жесткой диете, даже автоматы с едой не принимали их банковские карточки, а если попытаться купить шоколадку в автомате за наличку, об этом тут же становилось известно Мастеру (было проверено командой на собственном опыте с довольно плачевными последствиями). Наличие двадцати четырех жадных до сладостей ртов не позволяло сделать запасы — батончики разлетались в мгновение ока. Зато Вороны заметно подобрели, когда в их жизнь вернулся шоколад. Жизнь Натаниэля в Эверморе по-прежнему была трудной, но ему больше некогда было грустить и бояться. Он все время был чем-то занят. Дома порой приходилось бездельничать целыми днями, хоть мама и пыталась чем-то заполнять время — учебой, книгами, музыкой. Но, бывало, и у нее кончались силы. Натаниэль знал, что ее тяготило присутствие в доме людей, приставленных следить за нею. В доме всегда кто-то был — не отец, так Лола, а не она, так кто-то еще. Ни маме, ни Натаниэлю не запрещалось сидеть, запершись в комнате, но лишь потому, что ключи от всех помещений имелись только у отца и его помощницы, а на окнах стояли решетки. Им некуда было бежать, но глаза, наблюдавшие за ними сквозь стены, никогда не спали. Из-за них Натаниэль часто не мог заснуть по ночам. Ему нельзя было кричать или плакать от страха, но ему и не хотелось — наоборот, страх повергал его в оцепенение, много часов он мог просидеть в одной позе. Такие ночи случались часто. Мама никогда не гасила весь свет в его комнате — оставляла ночник, от которого бледными лучами по стенам детской рассыпались голубые звезды. Натаниэль не знал, чего он боится, но что-то заставляло его прижиматься спиной к стене у изголовья кровати и оглядывать комнату от одного конца до другого снова и снова; у него затекала шея и болела спина, глаза горели от сухости, но ничто не могло заставить его сдвинуться с места. Самые лучшие из таких ночей были те, когда маме тоже не спалось — она приходила в его комнату и тихо ложилась рядом, обнимая Натаниэля за плечи. Мама ничего не говорила, только изредка слабо вздрагивала, пока не засыпала. Натаниэль еще долго не спал, но позволял себе закрыть глаза. Ничего прекраснее этих минут он себе и пожелать не мог. В Эверморе бояться не было ни сил, ни времени. Натаниэль практически никогда не оставался один, а под вечер был так вымотан, что зачастую не помнил, как добрался до постели. Но когда на Рико нападал насморк — а это случалось каждые три недели и длилось еще три — и он начинал сопеть по ночам, находиться в комнате становилось невозможно. Все-таки Натаниэль привык к тишине отцовского дома, и как ни странно лучше всего ему спалось теперь в доме дяди Стюарта в Пенсильвании. Не спать совсем было самоубийством — Натаниэль попробовал и продержался два дня, а потом очнулся в кабинете командного медика с температурой, «с какой люди обычно не живут» (так Рико прокомментировал этот случай). — У него что-то не так с носом, но мы не знаем что, — рассказал Кевин. — Бывает, ему тяжело дышать. Ты, наверное, заметил? Это, правда, так тебе мешает? — Ужасно. — Ну, в гостиной вроде удобные диваны? — Очень. — Поверю на слово. Примерно до середины апреля Натаниэль снова стал ночным завсегдатаем общей гостиной общежития. Члены команды иногда составляли ему компанию. Обычно суть ночевок состояла в том, что все спали каждый на своем диванчике или кресле-раскладушке и не трогали друг друга, однако ближе к концу зимы самым частым товарищем по несчастью для Натаниэля стала Хизер Милн. Присоединившись к команде, Хит показала себя дерзкой и смелой. Она, действительно, была хорошей полузащитницей, с собственным стилем и подходом к игре. Благодаря ей Натаниэль понял, что внушительные габариты — никакой не ключ к тому, чтобы стать лучше всех. Кевин рос по часам, да и Рико обгонял его в росте, и Натаниэль опасался, что никогда не станет достаточно высоким и большим, но Хит, которую со спины можно было принять за ребенка, самим своим существованием доказывала, как он ошибался. В последние месяцы она стала молчаливей, не спорила, когда во время тренировки кто-то подначивал ее, и почти не подшучивала в ответ над парнями, когда те грубо проходились на счет девушек и ставили под сомнение их способности (многие из них полагали, что женщинам не место в экси, и то, что именно женщина придумала этот спорт, а после сделала все, чтобы мир принял и никогда уже экси не забыл, в расчет не брали). Приходя ночью в гостиную, она садилась на диван к Натаниэлю, подобрав под себя ноги и завернувшись в стеганое одеяло, чем-то напоминая гигантскую бледную гусеницу. — Привет, Нейти, — вполголоса здоровалась она и больше ничего не говорила. Когда утром Кевин за ноги стаскивал Натаниэля с дивана, Хит спала уже на соседнем кресле, завернувшись в одеяло, как в кокон. Только через пару недель Натаниэль решился спросить у нее, почему ей не спится в комнате, ведь у девушек редко случались конфликты с напарницами. — У Баррет кошмары, — поделилась Хит, — а если я пытаюсь ее разбудить, она кричит и требует ее не трогать... Когда поступала сюда, не думала, что у меня будут такие проблемы. — Если не справляешься даже с чужими кошмарами, долго не протянешь, — заметил Натаниэль. — Надо приспосабливаться. — Это я и делаю, — Хит усмехнулась. — Ночую на диване, как неверный муж! Не знаю, Нейти… — она посерьезнела и плотнее завернулась в одеяло, беспокойным и одновременно отсутствующим взглядом скользя по мебели в гостиной. — Эти комнатки такие темные, тесные. Меня как будто засунули в коробку и заклеили сверху скотчем. Все это место… Я ведь и впрямь не думала, принимая предложение Мастера, что дорога к моему будущему лежит через это место. Не понимаю, как другие прошли через него. В последнее время мне кажется, что я отсюда не выберусь... — Хизер покачала головой. Как же она ошибалась. — Ты выпустишься, — уверенно произнес Натаниэль. — Ты пройдешь подготовку у лучшего тренера в мире, построишь карьеру и станешь известной на всю планету. Ты ни за что не останешься здесь навсегда, так же просто не бывает. А еще ты будешь свободной, — добавил он, не договаривая так и рвущееся вдогонку «в отличие от меня». Да. И Хит, и все остальные в один прекрасный день навсегда выйдут за ворота Эвермора, и никто не сможет их остановить. Путь Натаниэля к свободе был окутан мраком. А был ли он вообще, этот путь? Их разговор прервали торопливые шаги в коридоре. Через несколько секунд Элла Баррет ворвалась в гостиную. Глаза огромные от ужаса, тонкая коса растрепалась, на вороте кофты — мокрое пятно от пота. Элла увидела Хит, и ее испуганное лицо расслабилось от облегчения, она прикрыла тяжелые веки и прислонилась спиной к дверному косяку. — Я проснулась и поняла, что тебя нет, — через некоторое время пробормотала она, явно с трудом ворочая языком. Натаниэль заметил, что она похудела еще сильнее — запястья и лодыжки, торчащие из-под тонкой пижамы, казалось, можно было сломать, просто зажав двумя пальцами. Мастер давно не ставил Баррет на матчи, но тренировки она еще отрабатывала. Вопрос, как? — Со мной ничего не случилось, — тихо заверила ее напарница. Рассерженной Хит не выглядела, она смотрела на Эллу так, будто ждала еще каких-то слов: — Разве со мной могло что-то произойти? Элла устремила на нее беспомощный взгляд. Натаниэля она не замечала. — Я тебя не понимаю, — тем же полувопросительным тоном говорила Хизер. — Ты просила не трогать тебя — я ушла. Баррет, слышишь? Мне стоит что-то знать?.. — Нет! — Элла ответила, не дослушав вопроса. — Нет. Я просто подумала, где ты… Я пойду спать. Извини. Ссутулив плечи, она развернулась к двери, и тогда сердце у Натаниэля закололо от жалости. Он окликнул ее. — Мне тоже не спится у себя в комнате. Здесь намного лучше! Ты могла бы поспать с нами. Хочешь? И Элла осталась. Натаниэль отдал ей свое одеяло, а через пару минут она уснула, слегка хмуря во сне тонкие мышиные брови. Он перебрался в кресло к Хит, они поделили ее одеяло на двоих. — Уже весна, скоро конец сезона, — сказала девушка. — Она боится, что Мастер избавится от нее. Понятное дело, слабое звено. — Но что с ней такое? В прошлом году она не выглядела так… плохо. — Не знаю, — Хит раздраженно мотнула головой. — С этой командой что-то неладно, дело ясное, но все как воды в рот набрали! Ты ничего не знаешь? — Нет. До нас троих тут никому нет дела. Хит сочувственно вздохнула. — Странно все это. Странно. В силу вступала весна тысяча девятьсот девяностого девятого. От мамы не было вестей уже больше года, и как Натаниэль ни сопротивлялся этому, ее образ постепенно тускнел в его памяти. В его теле, где-то в глубине, в самой сердцевине, поселилась тяжесть, крошечный тугой комок, который почти не давал о себе знать. Только под открытым небом, в лесу или на стадионе в теплые ночи, когда стеклянный купол бывал открыт, Натаниэль чувствовал, как этот комок тянет его к земле. Он проживал день за днем, он был маленьким, меньше капельки крови, меньше песчинки перед необъятным миром. Он выживал.