Поножовщина

Нью-Йорк, США

— ..Циклон накрыл все северо-восточное побережье прошедшей ночью. Как отмечают синоптики, за последние сутки в этом регионе выпала месячная норма осадков. В штате Нью-Джерси даже… — Выключи это. Раздался щелчок, затем короткое шипение. — ..мощнейшие ливни прошли в ночь с двадцать первого на двадцать второе февраля в… Снова щелчок и шипение. — ..несколько прибрежных городов оказались на грани наводнения… — Я сказал выключить, а не мучить радио. Выруби его и все! — Ичиро круто развернулся на стуле, впиваясь глазами в Токояки, который как раз поспешно выдернул провод радиоприемника из розетки вместо того, чтобы просто нажать на кнопку выключения. При виде слуг, вытянувшихся по струнке, и камердинера, так и оставшегося стоять с проводом в руке, Ичиро вздохнул и с силой потер глаза. С самого утра у него раскалывалась голова. Проклятая погода. — И выйдете все, я хочу позавтракать один. Токояки, подготовь мою одежду. — Но Ичиро-сама, на улице дождь, я боюсь, прогулка может повредить Вам, особенно после… Ичиро не дал ему договорить, подняв ладонь. Официанты не понимали японского, но он все равно дождался, пока оба они выйдут из столовой, и только тогда сказал: — Ты не пустил меня на пробежку, аргументируя это состоянием моего здоровья, а теперь и вовсе из дома не хочешь выпускать? Токояки ответил не сразу. Начал он с того, что отвернулся от Ичиро. Затем привел в порядок радио: вернул провод в розетку и, когда приемник вновь зашипел, ткнул нужную кнопку. Стало тихо. — Токояки… Камердинер, по-прежнему избегая его взгляда, одернул свой идеально сидящий пиджак и поправил воротничок рубашки... — Токояки, а где Бак? Токояки замер. Его седые брови медленно и очень комично приподнялись — будто вопрос молодого господина его удивил: мол, что вы, Ичиро-сама, Бак там, где и должно, почему Вы задаете мне такой странный вопрос? Ичиро беззвучно хмыкнул себе под нос, наблюдая эту сцену: старый слуга всегда вел себя подобным образом, когда ему предстояло вступать с Ичиро в спор. Наверное, собирался с духом. — Бак на прогулке. Они с Джеймсом скоро вернутся. — Я собирался выгулять его сам. И тебе это известно. Прекрасно зная, какие именно увещевания ему сейчас придется выслушать, Ичиро отвернулся и снова принялся за свой омлет. Тот был сегодня какой-то особенно пресный. — Учитывая, что Вы не так давно оправились от последнего приступа, — осторожно начал за спиной Токояки, — я советую Вам воздержаться от длительного пребывания на улице, по крайней мере, пока погода не уляжется, Ичиро-сама. Пока Вы завтракаете, все комнаты проветриваются, у Вас не будет никакого недостатка в свежем воздухе. А Бак так или иначе не мог пропустить утреннюю прогулку. К тому же, я должен сказать, что вечером Вам предстоит… — Я знаю, — снова прервал его Ичиро. — Не пересказывай мне мое расписание, пожалуйста, я знаю его наизусть. — Он чувствовал пристальный взгляд камердинера на своем затылке, и ему было неуютно. Какой-то час в одиночестве во время пробежки по парку! Пускай с толпой охранников за спиной, но те хотя бы не дышат в спину на расстоянии двух метров, как вездесущий Токояки. Сегодня Ичиро лишили и этой малости. — Тебе случайно не доплачивают за работу в качестве медсестры? — Нет, Ичиро-сама. — Ичиро закатил глаза. Токояки ходил за ним почти всю жизнь, совмещая обязанности камердинера и дворецкого, но Ичиро так и не смог раскусить его и понять, отсутствует у него чувство юмора или же он так хорошо умеет держать лицо. — Ну ладно. А в спортзале? — Я распорядился открыть все окна, но, когда Вы приступите к тренировке, их закроют. — Хорошо. Токояки… — Слушаю, Ичиро-сама. — Сообщи учителю, что сегодня я буду заниматься один. Пусть не приезжает. — Уже сделано, Ичиро-сама. У Ичиро дрогнули губы. Токояки знал его слишком хорошо. Изо дня в день окруженный учителями и наставниками, слугами и охраной, Ичиро ничего не ценил больше, чем несколько часов, отведенных в его плотном расписании на занятия спортом: бег по утрам, бассейн вечером, гимнастика и фехтование, от которого Ичиро сегодня отказался. Оставшись без двух часов своей законной утренней пробежки, Ичиро твердо решил восполнить их в спортзале, а, так как настроение у него с самого утра было подпорчено, видеть он никого не хотел и после. В тихие, не обремененные работой или учебой дни он предпочитал, до изнеможения умотавшись в спортзале, бродить по своей части дома вместе с Баком, время от времени дразня его лакомством, или читать, усевшись где-нибудь в углу потемнее. Однако за последний год ему едва ли удалось по-настоящему попредаваться безделью хотя бы один выходной: чем старше Ичиро становился, тем больше у него появлялось обязанностей. Так, сегодня вечером отец вызвал его к себе; но раз у Ичиро была возможность оттянуть момент встречи с кем бы то ни было, он считал, что не стоит ею пренебрегать. Токояки, старый мошенник, предугадал это и отменил занятие с учителем фехтования. Сам он в расчет не шел: Ичиро давно привык, что слуга всюду следует за ним, как подневольная тень. Отец с детства обращался с Ичиро как со взрослым. Токояки, несмотря на то, что Ичиро через полгода исполнится семнадцать, до сих пор опекал его, как мальчика, забота о котором полностью легла на его плечи двенадцать лет назад. Конечно, это раздражало. Ичиро давно вырос — пожалуй, даже раньше многих. Он знал, кто он такой, знал, какое место отведено ему в этом мире. Он не терпел вольностей в свою сторону, не терпел никаких заблуждений относительно своей персоны. Он сам не совершал ошибок и не прощал их другим. Он ненавидел, когда ему отказывают — не из эгоизма или хрупкой гордости, но лишь потому, что знал: он всегда прав, он не совершает глупых поступков, не идет на поводу у эмоций, он знает, когда нужно действовать, а когда — остановиться. Даже сейчас Ичиро знал, что уже не заболеет снова; что Бак будет огрызаться на Токояки до вечера за то, что он позволил кому-то увести его на прогулку без хозяина; что он не нуждается в по-стариковски просящем, почти жалобном тоне камердинера, уговаривающего своего молодого господина не рисковать здоровьем на исходе болезни. Однако он помнил и о другом: Токояки был очень стар. Седина серебрила его зачесанные на европейский манер волосы еще в те времена, когда мать Ичиро была жива, и раз в неделю им дозволялось провести вместе целых три часа. Токояки, словно ритуальная статуя, стоял безмолвным стражем у дверей в зимний сад, заложив руки за спину и глядя прямо перед собой. Он следил за тем, как молодая женщина рисует узоры на воде фонтана, и за ее изящным пальчиком ворохом оранжевых лент вьются крупные, яркие парчовые карпы. Мальчик у нее на коленях, которого она обнимает за плечи, наблюдает за рыбами с немым восхищением в больших черных глазах. Иногда ее рука соскальзывает с плеча сына и ложится на округлый живот под блузкой. Мальчик этого не замечает: его вниманием полностью завладели карпы, которым женщина только что кинула горсть пахучего корма. Не замечает он и того, что мать не улыбается, целуя его в висок. Токояки так тих и неподвижен, что сливается, будто хамелеон, с темной зеленью винограда. И только по истечении третьего часа он оживает и делает шаг вперед. «Ичиро-сама, пора». Мальчик послушно прощается с матерью и подходит к стеклянной двери сада, которая открывается перед ним, словно по волшебству. Он не видит, как грустнеет морщинистое лицо дворецкого, когда пронзительные, черные, как у сына, глаза молодой женщины вспыхивают ненавистью за его спиной. Не видит, как она, гордая и надменная, встает с бортика весело журчащего фонтана и не двигается, даже не моргает, пока дверь не закрывается, отрезая ее от внешнего мира, оставляя ее в полном одиночестве. Хотя, все же не совсем в полном. Она вновь садится у фонтана, рассеянно гладя живот: ребенок не дает ей спать вот уже вторую неделю, и теперь снова беспокойно толкается изнутри, будто хочет узнать, куда ушел старший брат. Токояки был стар и одинок. Почти полвека назад он приехал в США из Японии один, не оставив на родине семьи, порвав все связи. Он не был женат, не имел детей. На Ичиро-сама начинался и заканчивался весь его мир. Ичиро знал это. И только по этой причине делал для него исключение: спускал Токояки непрошеные советы, излишнюю озабоченность его здоровьем и баранью упертость в вопросах гигиены — за шесть лет Баку ни разу не удалось поспать в постели Ичиро, потому что камердинер следил за ними с остервенением блюстительной пожилой дамы, охраняющей честь внучки на выданье. В конце концов Ичиро попросил, чтобы его оставили в покое и все утро провел в одиночестве. Просторный, гулкий, прохладный спортзал был одним из любимых мест Ичиро во всем доме. Тучи разогнало; зимний дневной свет, проникая через панорамные окна, казалось, посверкивал в неподвижном, будто застывшем на холоде, воздухе; шаги Ичиро и звук его дыхания эхом отражались от стен. Все здесь было белым или черным, гладким и блестящим. Даже толстые деревянные балки под высоким потолком были выкрашены в черный и казались продолжением голых ветвей парковых буков, вид на которые открывался из окон спортзала. Установлены они были таким образом, что, взобравшись наверх, Ичиро мог выпрямиться на балке в полный рост, но даже тогда, чтобы дотянуться кончиками пальцев до потолка, ему приходилось вставать на носки. А ведь он уже обогнал в росте многих сверстников — это обстоятельство частенько вызывало самодовольную ухмылку у отца. Покрытые лаком, скользкие балки были предусмотрены в этом помещении исключительно для поддержки крыши — и, возможно, в качестве декоративного элемента, — но Ичиро нашел им собственное применение. Взобраться по шведской стенке и — первые разы дрожа всем телом, а потом уверенно, отточенным движением — ступить на балку шириной в двадцать пять сантиметров, пройти до «перекрестка», места, где соединялись перпендикулярно расположенные балки, переступить на следующую, потом еще на одну и еще, перепрыгнуть с одной на другую, не потеряв равновесия и не обращая внимания на пустоту под ногами (тридцать футов, не меньше), было для него каким-то смутным соблазном, тайным бунтом — хотя он никогда не смог бы ответить, против чего именно бунтует. Так делать было нельзя, это было опасно — не только для Ичиро, но и для всех, кто окружал его: штат прислуги, охрана, Токояки, даже повара на кухне, — каждый поплатился бы жизнью, если бы однажды Ичиро сорвался и свернул себе шею, но запретная высота притягивала его, как магнит. Да и пейзаж снаружи, если разглядывать его с высоты потолочных балок, расширялся, — сильно прищурившись, Ичиро даже мог различить мрачную кривую Гудзона, в зимние месяцы напоминающую жирный угольный штрих на белом холсте. Около одиннадцати часов утра, как раз в тот момент, когда Ичиро, раскинув руки в стороны, балансировал над центром зала — на этой пустой площадке обычно проходили уроки по фехтованию, — в коридоре послышались шаги. Ичиро, полностью сосредоточенный на своем занятии, услышал их не сразу. У него на миг зашлось сердце, но он устоял на ногах, потом в три головокружительных прыжка преодолел несколько балок, которые в тот момент показались ему крепким, надежным мостом, и спустился вниз по канату, прикрученному к одной из балок. Не успел он выпрямиться, как в дверь постучали. — Да! — Ичиро глубоко вздохнул и зачем-то пригладил волосы. Дверь открылась, и в щель просунулась сначала большая говяжья кость, за ней — черный нос, блестящие глаза-пуговицы и висячие уши. Бак, видимо, не желая расставаться с костью ради приветственного лая, только глухо заворчал и потрусил к Ичиро. Тот присел на корточки. — Баки! Иди сюда! Пес, услышав свое имя, завилял хвостом, пустился галопом и уже через секунду поставил лапы Ичиро на грудь — не выпуская при этом из пасти драгоценную кость. Ичиро улыбнулся. — Бак, голос. Ему показалось, что пес взглянул на него с обидой. Бак выпустил слюнявую кость прямо ему на колени и несколько раз зычно гавкнул. Ичиро потрепал его за мягкие щеки. — Молодец. Черный хвост забил еще радостнее. Шерсть пса была влажной с улицы, от него веяло холодом и сырой землей. Вторым в зал вошел Джеймс. На телохранителе Ичиро был черный костюм с галстуком и строгие, с подбитыми металлом подошвами, ботинки. Сейчас к ним, обычно идеально чистым, прилипла грязь, на брючинах виднелись серые пятна, а волосы Джеймса слегка растрепались, будто он бежал. Ичиро отдал Баку кость, поднялся и не без яда спросил: — Как погуляли? Джеймс почтительно склонил голову: — Хорошо, господин Ичиро. Бак сегодня очень энергичный, но все прошло без происшествий. — Он тебя так и не слушает. — Он все-таки ваш, — Джеймс расправил плечи, как человек, пытающийся придать себе уверенности. Ичиро такое поведение всегда раздражало. Что он, в конце концов, выпустит ему пулю в лоб за неосторожное слово, как отец? — Бак хотел гулять с вами. — Вот именно. — Ичиро направился к беговой дорожке, Бак последовал за ним. По тому, как внезапно прекратилось за спиной увлеченное чавканье, Ичиро понял, что пес, почувствовав неудовольствие хозяина, навострил уши. Осанка Джеймса стала еще прямее. — Раз ты это понимаешь, в следующий раз, будь добр, не трогай мою собаку. Что бы там ни говорил Токояки! Это приказ. Я не для того позволил тебе учиться с ним командам. — Конечно, сэр. Но… — Но? Ичиро, почти поднявшийся на дорожку, обернулся. Бак сделал то же самое. Вообще, у них с Джеймсом были хорошие отношения, но сегодня Ичиро злился на него за прерванное одиночество. Мог бы просто спустить Бака с поводка, тот нашел бы Ичиро сам! В глубине души он понимал, что встреть Бак по пути кого-то из прислуги, за одно неловкое движение этот бедняга мог бы лишиться какой-нибудь из конечностей, а Джеймс был единственным после Ичиро, кто в случае чего мог бы удержать пса… но это ничего не меняло. Желание спровадить Джеймса становилось все острее. — Простите, сэр, — телохранитель снова склонил голову, — Баки… Бака нужно было выгулять, а вы нездоровы… — Джеймс, ты как торговка на базаре. Токояки, как всегда, решил, что я при смерти, сплетня пошла дальше, а ты и рад потрепаться с горничными. — Ичиро поднял брови, когда Джеймс, смотря при этом на свои ботинки, открыл рот, чтобы возразить ему. — Что, не так? Я в порядке, в полном. — Господин Ичиро, извините меня, я вовсе… — Джеймс. — Джеймс поднял голову. — Я не хочу знать, о чем вы там шепчетесь в свободное время. Токояки мне не нянька, так что иди с любыми вопросами ко мне, а не к нему. — Тот кивнул, его губы были плотно сжаты. — Во сколько, кстати, мне нужно быть готовым? Телохранитель, не ожидавший такой резкой смены темы, удивленно моргнул, но быстро пришел в себя: — В четыре. — В четыре? Зачем так рано? — В ваше расписание сегодня утром были внесены изменения. Вместо запланированной на сегодня встречи, вы с господином Морияма летите в Эвермор. Там вы пробудете до восьми часов, а после возвращаетесь в Нью-Йорк. — В Эвермор? Я? — Слова Джеймса показались Ичиро набором не связанных друг с другом слов. — Да, сэр. — Но зачем? Что-то случилось? — Мне не сообщали об этом. Токояки должен был рассказать вам об изменениях. — Да… должен был, — протянул Ичиро. Он вспомнил, что сам не дал Токояки рассказать до конца его план на день. — Но ведь сегодня матча не будет. Вороны где-то на игре… Где, кстати? Но уже до того, как Джеймс ответил, Ичиро знал, что ему местонахождение команды дядюшки Тецудзи тоже неизвестно. Личная охрана Ичиро никакого отношения к делам экси не имела. — Я… точно не знаю, — подбирая слова, проговорил Джеймс. — Но господин Тэцудзи сейчас в Западной Вирджинии. — Почему он не с командой? — Это не в моей компетенции, господин Ичиро, — Джеймс опять поклонился. На третий раз в этом жесте было что-то почти беспомощное. Ичиро отвернулся от него. — Ладно. Можешь идти. Хлопнула дверь спортзала, шаги Джеймса скоро затихли за стеной. Ичиро присел на беговую дорожку рядом с Баком, который тут же подставил большую круглую голову под легкие почесывания. Эвермор. Зачем ему туда ехать? Отец брал Ичиро с собой, только если Вороны играли на домашнем стадионе, и тогда в конференц-залах на верхних этажах или в застекленном кабинете дяди Тэцудзи, расположенным над стадионом, словно капитанская рубка над кораблем, происходили важные — для кого-то судьбоносные, а иногда и кровавые — рабочие встречи отца. Ичиро обычно присутствовал на них в качестве безмолвного наблюдателя. Зачем они едут туда сегодня? На миг его спина покрылась мурашками: Вороны всем составом сейчас находились в другом штате; усиленно тренировались перед матчем или ушли в отрыв, пока их строгий тренер отсутствует, — неважно, но его дядя Тэцудзи с собой никогда не берет. Ни его, ни второго мальчика… Ичиро так глубоко задумался, что случайно сгреб в кулак короткую шерсть на холке Бака. Пес недовольно заворчал — Ичиро, очнувшись, разжал кулак и ласково почесал его за ушами. — Прости, Баки. Хороший мальчик.

***

Ичиро глубоко вздохнул и поежился. Изо рта вырывались облачка пара, сыпал мелкий снег. Черная башня Эвермора упиралась в низкое пепельное небо. Вокруг расстилалась голая равнина, редкие островки темных деревьев терялись за пеленой снега. До захода солнца оставалось еще около двух часов, но из-за непогоды казалось, что сумерки наступили раньше времени. Когда отец вышел из машины со своей стороны и встал рядом с Ичиро, их обступила охрана. Безликие, одного роста, с ног до головы в черном, телохранители застыли, словно пехотинцы перед сражением. Было тихо и холодно, но горячий бок Баки, прижимавшийся к его ноге, грел Ичиро, будто печка. Пес шумно дышал, вывалив язык. Ичиро рассеянно поглаживал пальцами короткий кожаный поводок, обмотанный вокруг его кулака. — Как твое здоровье? — поинтересовался отец. Они стояли совсем рядом, но из-за шляпы с широкими круглыми полями Ичиро не мог увидеть его лица. Отец не смотрел на него: заложив руки в кожаных перчатках за спину, он стоял прямо и неподвижно, как вдумчивый ценитель искусства перед картиной в галерее. Можно было подумать, что его вопрос Ичиро только послышался. — Прекрасно, отоо-сан, благодарю. Пыхтение внизу затихло — это Бак с любопытством зашевелил ушами, впервые за три часа услышав его голос. На несколько секунд воцарилась совершенная тишина, а потом, без всякого перехода, без сигнала или команды, черный квадрат телохранителей вокруг них, похожий на римскую центурию в миниатюре, двинулся вперед. Отец просто сделал шаг, и все последовали за ним. У Кенго Морияма была пугающая способность подчинять себе людей. Охрана и наемники повиновались ему с такой быстротой, словно он сообщал им приказы силой мысли. Ичиро привык к этому и не удивлялся, но завидовал. Деньги — ключ к воле любого человека; благодаря отцу, они имелись у Ичиро в достатке. Но у него не было чего-то гораздо более весомого: авторитета, заслуживаемого лишь в настоящем деле, влияния, завязанного на уважении и страхе перед сильнейшим. Власть отца была непоколебима, а Ичиро, несмотря на свой статус наследника, по-прежнему оставался лишь ребенком, за спиной которого стоит могущественный покровитель. Очень скоро он собирался это изменить. С детства, еще не догадываясь о том, что ждет его в будущем, Ичиро по наитию внимательно следил за «господином Морияма» и учился подражать ему во всем. Став старше, он понял, что никогда не станет копией отца, в котором не чувствовал тонкости и прозорливости. Отец был жесток, стремителен в принятии решений, недоверчив до крайности и расточителен: убить человека для него было так же легко, как смахнуть хлебную крошку со стола. Но острый ум и нюх на любого рода ложь помогли ему не превратиться в маньяка и успешно продолжить семейное дело вслед за дедом Ичиро, прибывшим в Штаты в конце сороковых. Японская семья в послевоенной Америке — не шутка ли? Но они выжили и стали сильнее. Ичиро искренне считал это поводом для гордости. Они приблизились к главному входу стадиона, где их уже ждали. На верхней ступеньке широкой лестницы под сводами темной аркады застыла одинокая фигура — черные с проседью волосы, элегантная трость, серое пальто фасона «Честерфилд». Фигура не шелохнулась, пока передний ряд телохранителей не расступился, пропуская господина Морияма, Ичиро и Бака вперед. При каждой встрече отец и дядя Ичиро, тренер Воронов Тэцудзи Морияма, следовали одному и тому же негласно отработанному сценарию: отец поджимал губы, а лицо дяди превращалось в белую маску с остекленевшим взглядом. Ичиро знал, что между ними нет ничего даже отдаленно похожего на братские чувства. Отец, казалось, испытывал недовольство от одного факта существования дяди Тэцудзи, а дядя, сознавая свою беспомощность и беззащитность перед господином Морияма, покорно опускал глаза. Ни тени протеста, и все ради какой-то нелепости: экси и стая его возлюбленных черных птичек в неприлично дорогой клетке. Ичиро обводил взглядом закрывшую небо, темную громаду стадиона, пока они обменивались формальными приветствиями. На Ичиро дядя даже не взглянул. Для человека, непосвященного в тонкости их семейных отношений, такое поведение могло показаться как минимум странным, но никого из присутствующих оно нисколько не удивило. Дело было в том, что дядя Тэцудзи не имел права контактировать с Ичиро каким бы то ни было образом, даже смотреть на старшего племянника ему было запрещено. Более того, отец не обращался к дяде на японском — еще один демонстративный способ отдалить побочную и главную ветви семьи друг от друга. Ичиро эта мера казалась чрезмерной, но он понимал мотивы отца: как паук в центре паутины, в лапах которого сходятся все до единой невидимые ниточки, всесильный и абсолютный властитель, отец презирал даже мысль о том, что для него может найтись замена. В нетерпимости, которую отец испытывал к своему брату, чувствовалась какая-то средневековая кровожадность, на протяжении многих поколений заставлявшая первых сынов королевств уничтожать кровных братьев в борьбе за желанный трон. Ичиро был уверен: имейся у отца такая возможность, он бы лишил дядю фамилии. Но, так как это было неосуществимо, он сделал все, чтобы поставить его в полную зависимость от себя, не позволяя и головы повернуть без своего ведома; при этом отец любым доступным способом указывал дяде Тэцудзи его место — в пыли у ног его господина. В тренерском кабинете их уже ждали несколько человек. Все они одновременно встали, когда дядя Тэцудзи сам открыл дверь и пропустил господина Морияма внутрь. Никто не проронил ни слова, пока он снимал шляпу, перчатки и пальто, по очереди скидывая все это в руки одного из телохранителей, не спеша оглядывался (каждый, на кого падал его взгляд, низко опускал голову) и усаживался за рабочий стол, откуда одинаково хорошо просматривались стадион и кабинет. Только когда господин Морияма сел, сложив на груди руки, и чуть заметно кивнул, они опустились на свои места. Охрана встала у двери и рассредоточилась вдоль стен, два главных телохранителя отца заняли места справа и слева от стола. Дядя Тэцудзи отошел к стеклянной стене, откуда открывался вид на стадион, и повернулся к кабинету спиной, глядя на поле. Ичиро снял пальто и шарф, отдал одежду Джеймсу и вслед за отцом огляделся. Когда он на миг выпустил поводок Бака, чтобы стянуть рукав пальто, по кабинету будто пробежал слабый электрический разряд — все присутствующие затаили дыхание. Но пока что Бак был спокоен и безмятежно глядел куда-то в свою безоблачную собачью даль, выставив напоказ нижние клыки и розовый язык. Единственным, кто не обратил на пса никакого внимания, был человек, сидевший на низком диванчике для гостей. В руках он держал металлическую клюку, правая половина его лица была заклеена белыми пластырями, а на шее под воротником рубашки виднелся край бинта. — Весело провели выходные, сэр? — подойдя ближе, поинтересовался у него Ичиро. Человек поднял голову. На лицо ему упала темно-рыжая прядь, из-за которой на Ичиро сверкнул синей ледышкой здоровый глаз. Натан Веснински, правая рука отца, человек, выполнявший для Морияма всю самую грязную работу и всецело преданный отцу за предоставленную ему полную свободу действий в выборе, как пытать, калечить и убивать, улыбнулся Ичиро своей искусственной широкой улыбкой. — Юный господин! — громко произнес он. — А у вас вид кисловатый. Что-то случилось? — Погода нынче не радует, — Ичиро пожал плечами. — Да-а, не радует, — протянул Натан, оглянувшись на панорамное стекло кабинета (что было бесполезно, потому что из-за дождя и снега купол стадиона был закрыт). — Погода дерьмо. Ичиро хмыкнул. Ругательство резануло слух, зато сказано было — лучше некуда. — Я рад нашей встрече. — И я, мой маленький господин, — Натан снова коротко ухмыльнулся. Они крепко — почти сердечно — пожали руки. — А как дела у твоей зверюги? Кабан, а не собака. Давно я его не видел, — Натан протянул руку к Баку, но пес мгновенно ощерился и зарычал, демонстрируя оба ряда мощных, белых клыков. Они клацнули в каком-то дюйме от пальцев Натана, когда Ичиро дернул поводок. По кабинету пронесся второй электрический разряд. — Бак, нельзя, — спокойно сказал он. Пес отступил, но продолжал злобно скалиться. Шерсть у него на загривке вздыбилась. Ичиро довольно улыбнулся и сказал: — Не стоит так делать, иначе не досчитаетесь пальцев. А вам, кажется, и так досталось? — Да, досталось чутка, — медленно проговорил Натан, не сводя с Бака взгляда. Он машинально сжимал и разжимал кулак, который только что чуть не познакомился с собачьей пастью. — От одной суки… — На вас что, напала собака? — Что-то вроде того… Он все еще играл в гляделки с Баком, поэтому Ичиро на всякий случай взял пса за ошейник. Натан Веснински по прозвищу «Балтиморский Мясник», которым его наградили в ФБР, был известен не только своими непревзойденными навыками в непростом деле свежевания мясных туш, но и взрывным характером. Ичиро не был уверен, за кого в потенциальной схватке ему стоило бы переживать больше: за опытного мясника или за собаку, обученную нападать и убивать. Будто почуяв беспокойство Ичиро, Бак прижался к его ноге. Натан в тот же миг очнулся от своего странного состояния, похожего на транс. Ичиро не впервые наблюдал подобное: если Натан не убивал, его страшные глаза тускнели, как у трупа, а лицо лишалось всяких эмоций, даже говорил он негромко и с небольшим опозданием, как человек в полудреме. Скука ли это, один ли из симптомов его психопатического расстройства, в наличии которого Ичиро не сомневался, — никто не смог бы ответить. — И все-таки, — словно добрый дядюшка — у внука, спросил он у Ичиро, — чем ты его кормишь? Помню, он помещался у меня в ладони. А теперь? Цербер, а не собака. Ичиро потрепал Бака за ушами. Он не любил делиться, но, когда кто-то хвалил его питомца, чувство было приятное. Бак действительно был больше среднего взрослого самца его породы. Хотя Ичиро был не до конца уверен, кого именно он из себя представляет. Больше всего пес походил на ротвейлера — если не приглядываться, отличить его от чистокровных собратьев было практически невозможно, но Ичиро склонялся к теории, которую когда-то выдвинул Токояки: в родословной Бака наверняка затесалась парочка питбулей. Бак не был дорогой игрушкой, выпрошенной у отца на день рождения. Несколько лет назад, возвращаясь после урока фортепиано из музыкальной комнаты, Ичиро столкнулся в коридоре с Натаном Веснински, который тогда был еще просто отцовской шестеркой, но уже приблизился к тому, чтобы занять свое заслуженное место по правую руку от господина. Токояки придержал своего воспитанника за плечо и строго спросил у сэра, что он делает в закрытой для посетителей части дома. Натан от камердинера только отмахнулся. Он присел перед Ичиро на корточки и протянул ему крошечный, пищащий, извивающийся в его огромной лапище комок шерсти. От Натана пахло порохом и кровью, волосы у него были влажные и топорщились, на лице еще не подсохли капельки воды, зато вся шея так и осталась вымазана чужой кровью. Темная шерсть слепого щенка, которого он сунул опешившему Ичиро, тоже была вся в крови, — она осталась у мальчика на ладонях. — Возьмешь? — спросил он у Ичиро. Тот, держа щенка на вытянутых руках и не смея поверить своим глазам, прошептал: — Отец… — Он разрешил. Ну что? — Возьму! — Прекрасно, — Натан встал. — А то пришлось бы свернуть ему шею. Ну, не вешай нос, — он взъерошил Ичиро волосы и ушел. Ичиро прижал щенка к себе, тот замерз и мелко дрожал. Тогда Ичиро сунул его под свитер, прижав к голой груди. Он назвал щенка именем героя из «Зова предков», и за шесть лет они, мальчик и пес, не провели ни одного дня порознь. Ичиро никогда не спрашивал у отца, по какой причине ему, аллергичному, болезненному, страдающему приступами астмы, разрешили оставить собаку. Он сам знал ответ: отец забрал у него брата, но подарил Баки. С точки зрения господина Морияма, это был равноценный обмен. Ответить Натану Ичиро не успел. В дверь постучали, и в кабинет, цокая каблуками, вошла Лола, управляющая делами Натана. Совсем еще молодая, но не красивая, с хищным носом, острым подбородком и глубоко посаженными, умными глазами. Она всегда вызывала у Ичиро странное чувство — не страх, конечно, но ощущение, что все в ней, от непропорционально длинных ног, широких плеч и грубых, мужских ладоней до высветленных краской сухих волос и красных губ, — неправильно, в высшей степени дисгармонично и попросту жутко. Голос у Лолы был грубый и прокуренный, но мурчащий, будто она нарочно старалась придать ему мягкость, так что, когда она заговаривала, стойкое ощущение неестественности только усиливалось. При ее появлении Джеймс вдруг очутился перед Ичиро и одним слитным движением оттеснил его от Натана ко второму низкому диванчику прямо у стеклянной стены кабинета. От неожиданности Ичиро оступился и неловко упал на диванчик, ударившись о спинку плечом. Бак, которого он при этом потянул за собой, не сразу сообразил, что его куда-то тащат, и глухо захрипел, когда ошейник сдавил ему шею. У Ичиро в глазах потемнело от бешенства. Он уже был готов вскочить, чтобы осадить Джеймса, но тут и отцовская охрана заняла оборонительные позиции, а Натан сел очень прямо и сощурил здоровый глаз, глядя куда-то за спину своей помощницы. Ичиро пришлось сильно наклониться вбок, чтобы узнать, в чем причина переполоха. За Лолой в кабинет вошел мужчина средних лет в бежевом тренчкоте и старомодной шляпе. Ичиро он был незнаком. Невысокий, с прямой осанкой — но не вымученной, как у телохранителей вокруг него, а расслабленной и явно ему привычной. В своей простой, светлой одежде он выглядел чужеродно на фоне всех остальных. У него было усталое, но, в сущности, приятное лицо, и открытый взгляд без тени страха, подозрительности и вообще какой-либо другой эмоции, какую можно было бы ожидать от человека, стоящего перед теми, кто собрался сегодня в тренерском кабинете дяди Тэцудзи. Может, он и не знает, где оказался? — промелькнула у Ичиро невольная мысль. Натан и Лола, тем временем, обменялись серией жестов, которые, видимо, заключали в себе некий смысл, понятный только им двоим. Натан вскинул брови и что-то произнес одними губами, Лола отрицательно качнула головой и как-то виновато опустила глаза. На щеке Натана проступили желваки, он задумчиво поводил челюстью, а затем повернулся к господину Морияма. Ичиро тоже бросил взгляд на отца. Тот так и сидел, сложив на груди руки и молча наблюдая за происходящим. — Мой господин, — негромко сказал Натан, глядя в столешницу, над которой покоились руки господина Морияма, — позвольте мне… Вдруг светлый чужак вышел вперед из-за спины Лолы. Встав перед столом, он снял шляпу и, приложив ее к сердцу, вежливо поклонился, как будто эта встреча была ему невероятно приятна. — Добрый вечер, — произнес он. Голос у него оказался с хрипотцой, но — снова — естественной, не как у Лолы, а как у человека, не привыкшего много болтать. — Меня зовут Стюарт Хэтфорд, и… Господин Морияма поднял ладонь. Стюарт Хэтфорд умолк. Его имя защекотало что-то в памяти Ичиро, он присмотрелся к чужаку внимательнее: было что-то в мягких, плавных линиях его лица, но… нет, пустота. Отец не удостоил Хэтфорда вниманием; казалось, его бесстрастный взгляд вот-вот продавит низко склоненный череп Натана и проломит в нем дыру, из которой на гладкий пол хлынет кровь вперемешку с мозговой жидкостью. Натан, с секунду помедлив, продолжил, по-прежнему обращаясь к столешнице: — Мой господин, человек перед вами — брат моей жены… Пазлы в голове Ичиро соединились. «Хэтфорд» — имя самого крупного контрабандиста северо-западной Европы, с которым отец уже больше двадцати лет безуспешно пытался наладить дружественные отношения. На ум ему сразу пришла одна мутная история, в которой было замешано это имя. Произошла она давно, поэтому он не мог знать подробностей, но отец до сих пор иногда вскользь упоминал о ней в присутствии Мясника. Из обрывков разговоров и расплывчатых намеков Ичиро узнал, что много лет назад господин Морияма послал Натана за океан с каким-то важным заданием. С заданием Натан не справился (чем значительно отсрочил свое продвижение по службе), зато привез с собой Мэри Хэтфорд, которая стала его женой. Ее-то брат и стоял теперь перед господином Морияма, замерев в неловком полупоклоне с прижатой к груди шляпой. — И что же здесь делает брат твоей жены? — спросил отец. — Я… — Натан сглотнул, — не знаю этого, мой господин. Вот это номер. Ичиро явно пропустил что-то очень важное; он подавил в себе желание влезть в разговор с вопросом. В кабинете, тем временем, повисло молчание: без позволения господина Морияма никто не решался заговорить, но воздух в закрытом пространстве натянулся, словно трепещущая пружина охотничьего капкана. Наконец, дядя Тэцудзи обернулся к отцу и с поклоном произнес: — Пора, мой господин. Я должен идти. Господин Морияма слегка повел кистью, как бы приглашая дядю проследовать к двери, и снова сложил руки одна на другую. Быстрыми шагами дядя Тэцудзи вышел из кабинета. Ичиро с любопытством повернулся к стадиону: на поле разминалась группа детей лет десяти, все в форме с клюшками наперевес. Он попытался разглядеть среди них какую-то особенную, но в шлемах и громоздкой экипировке дети выглядели одинаково, а, какой номер ему нужен, Ичиро не знал. «Ри-ко», — произнес он беззвучно, глядя в глаза собственному нечеткому отражению на стекле, но тут же одернул себя: наивно было надеяться увидеть его сегодня. Он перестал искать, но обратно поворачиваться не стал, и подтянул к себе Баки, который легко вспрыгнул к нему на диванчик и уложил голову Ичиро на колено. Праздно разглядывая ряды пустых трибун и овальный купол, вызывающий ассоциации с исполинским дирижаблем, Ичиро, однако, внимательно прислушивался к происходящему. — В таком случае, — сказал отец, — пусть брат твоей жены сам расскажет, что он здесь делает, и почему твои люди пригласили его к нам сюда. — Я здесь только для того, чтобы позаботиться о правах своего племянника, — на удивление спокойно произнес Хэтфорд и быстро добавил: — господин Морияма. — О правах? Ичиро украдкой ухмыльнулся. Хэтфорд производил впечатление приятного человека, но его смелое поведение и слова опасно граничили с безрассудством. — Моя сестра… давно порвала связи с семьей, ей нет места в нашем доме. Однако ее сын не может нести ответственность за ее поступки, — говорил он с сильным акцентом. — Что вы хотите этим сказать, мистер Хэтфорд? В голосе отца нельзя было уловить никакой эмоции. Ичиро в какой раз восхитился его самообладанию, но ему не терпелось узнать, что такого могла натворить Мэри Веснински, из-за чего ее брат оставил свои дела и прилетел в Штаты, господин Морияма лично отправился в Западную Вирджинию, а сам Балтиморский Мясник с ног до головы обмотан бинтами. — Я хочу сказать, что претендую на свободу своего племянника. Наступила пауза. Ичиро рассеянно наблюдал, как кто-то из детей внизу открыл счет спустя две минуты с начала игры. — Мистер Хэтфорд, известно ли вам, что произошло в Балтиморе вчера ночью? — Мисс Малкольм была так любезна, что посвятила меня в некоторые детали. — И она же сообщила вам о том, что сделала ваша сестра? — Нет. Не она. Снова пауза. Ну конечно, такие люди, как Морияма, Веснински или Хэтфорды, никогда не выпускают из вида своих людей. В конце концов, семья — это на всю жизнь. — Не стану спрашивать, сколько вам известно, мистер Хэтфорд, — тоном человека, уставшего от беседы, произнес отец. — Вы уже здесь, и дороги назад нет. Раздался грохот. Чье-то тело тяжело ударилось об пол. Ичиро обернулся. Натан, став на одно колено, одной рукой держался за свою клюку, а второй вжимал голову Хэтфорда в мраморный пол. Из носа у того хлестала кровь, он шумно вдыхал и выдыхал через рот. Господин Морияма продолжал: — Ваша сестра, мистер Хэтфорд, обворовала меня. Меня, который принял ее, позволил остаться, после того, как она, хлопнув дверью, сбежала из отчего дома, позволил выйти замуж и даже родить ребенка. Хотя она не была мне нужна, я оказал ей милость. Но, выходит, я пригрел змею на груди. Она смогла ранить самую бешеную из моих собак, — Ичиро заметил вспышку ярости, промелькнувшую на лице Натана при этих словах, — после чего сбежала и забрала с собой пять миллионов долларов. Мои пять миллионов. Хэтфорд перестал отплевываться от крови, стекающей ему в рот. Мощные плечи Мясника ходили ходуном, он сильнее надавил на его затылок, — послышался влажный хруст, но Хэтфорд не издал ни звука. Вероятно, пытался осмыслить названную сумму. Пять миллионов. Если Мэри Веснински была еще жива, то ей стоило приложить все силы к тому, чтобы насладиться своими последними днями. Господин Морияма достанет ее из самого ада и прикажет Мяснику ни больше ни меньше заживо расчленить собственную жену. — Я… могу возместить вам эти деньги, господин Морияма, — наконец, сипло проговорил Хэтфорд. — Не можете. — Нет? — Вы сами сказали: ваша сестра «давно порвала все связи с семьей». Вы больше не можете просто взять и заплатить мне. Она предала меня, мистер Хэтфорд. Она предала своего мужа, своего покровителя. Вы думаете, после этого я просто отпущу ее?.. — Мэри мне не нужна. Она полностью в вашей власти. Ичиро удобнее уселся на своем диванчике. События сегодняшнего вечера явно развивались по очень заковыристому сценарию. — Я хочу забрать мальчика, — торопливо пояснил Хэтфорд. Из-за сломанного носа и заливающей рот крови понимать его речь стало еще труднее. — Я выплачу вам этот долг, неважно найдете вы Мэри или нет. Но я хочу забрать ее сына. Я знаю, что он вам не нужен. Знаю, что он не нужен родному отцу… — Натан резко схватил его за волосы и второй раз с силой ударил об пол. Хэтфорд умолк и закашлялся. — Подними его, — отрывисто приказал господин Морияма. Натан заставил Хэтфорда выпрямиться. Всю его рубашку и воротник тренчкота заливала кровь. — На что ты рассчитывал, приехав сюда? — спросил господин Морияма. Хэтфорд помолчал, прежде чем дать ответ. — Вероятно, на чудо. Ичиро прищурился, рассматривая его. Стоять на коленях, избитым, возможно, обреченным на смерть, и не потерять гордости. Это было очень глупо — и очень красиво. Даже жаль, что такой человек имел неосторожность встать на пути у господина Морияма. — Через двадцать минут тренер Воронов придет сюда и расскажет нам, достаточно ли у мальчика данных, чтобы мы стали тратить на него свои силы и деньги. До вчерашней ночи у него — заметьте, у него, а не у его матери, — был призрачный, но все-таки шанс, в случае неудачи, навсегда покинуть США и жить, скажем, с вами, или где угодно еще. Но теперь, мистер Хэтфорд, этот путь для него закрыт. Ведь дело, в сущности, не в деньгах, дело в лояльности. Принимая фамилию «Веснински», принимая мое крыло, ваша сестра дала мне клятву верности, а клятвы подобного рода нельзя просто взять и разорвать. Она принадлежит мне, как и ее… потомство; а вам, мистер Хэтфорд, повезло, что вы — собственность чужая. Знаете, я уважаю вашего отца. У него есть принципы. Но они есть и у меня. Я не убью вас сегодня, только потому что не хочу, чтобы Билли Хэтфорд лишился единственного сына. — Семья это наше все, так, господин Морияма? — понимающе спросил Хэтфорд… и кинул молниеносный взгляд в сторону Ичиро. Отец впервые за все время пошевелился. Он слегка поднял подбородок, оценивающе глядя в невозмутимое лицо Хэтфорда. Потом, оставив вопрос без ответа, обратился к Натану: — Как именно были похищены деньги? Натан раздраженно пожевал щеку изнутри. — Она раньше была воровкой. Карманницей, взломщицей… Вскрыла сейф и забрала деньги из кейса. Выражение лица господина Морияма исполнилось презрения. — Твоя самая большая ошибка, Натан, — с прохладным отвращением произнес он, — самая большая ошибка. Эти пять миллионов должны были очень пригодиться мне сегодня, но из-за тебя я потеряю гораздо больше. Ты должен мне, должен много денег. А ведь у тебя нет ни гроша. Остается надеяться, что твой сын окажется нам полезен. Если из него выйдет толк, играя в экси, он однажды сможет заплатить за твою ошибку. С процентами, потраченными на его воспитание, конечно. Если же нет… тогда ты лично принесешь мне его голову. А голову своей беглянки ты принесешь мне в любом случае. По стадиону разнесся вой финальной сирены. Голова Хэтфорда дернулась в сторону стеклянной стены, но больше никто не шелохнулся. Натан положил клюку на пол и, с трудом встав на оба колена, согнулся в земном поклоне. — Да, мой господин. Ичиро испытывал к Натану некую долю сочувствия, ведь тот был не последним человеком в его жизни, но в то же время его переполняло и чувство удовлетворения, будто это он, Ичиро, а не отец поставил на место своего подчиненного. Можно было подумать, что господин Морияма поступил с ним слишком мягко, но на это имелись причины: сколько бы денег они не потеряли из-за ошибки Мясника, тот был слишком ценной для Морияма силой, чтобы избавляться от него. Убийства — вот главная валюта их мира, а Мясник был прирожденным банкиром. Униженный и раздавленный, Натан сгибался в поклоне, не смея подняться; Хэтфорд стоял на коленях прямо и хладнокровно, не обращая внимания на то, что кровь из носа у него так и сочится; Лола (она нервно заламывала себе пальцы за спиной) и телохранитель Натана, рослый и совершенно дикий на вид, Димаччио смотрели в пол; господин Морияма ждал. В кабинет вернулся дядя Тэцудзи. Он коротко кивнул отцу, но вид у него при этом был такой, будто своим решением он недоволен. — Поднимись, — приказал отец Натану. Тот медленно выпрямился. — Сегодня у тебя не будет работы, Мясник. Ичиро заметил, как опустились напряженные плечи Хэтфорда. — Он здесь? — спросил господин Морияма, ни на кого не глядя, но дядя Тэцудзи понял, что вопрос предназначается ему. — Да. — Пусть войдет. Дядя Тэцудзи потянулся к ручке двери, но Хэтфорд остановил его: — Постойте. — Он не дрогнул, когда господин Морияма повернулся к нему с холодным удивлением. — Если мальчик останется здесь, я хочу хотя бы видеться с ним. Одни сутки в месяц, — он тоже поклонился в пол, — прошу вас, господин Морияма. Ребенок лишился матери, какой бы она не была. Я его семья… — Его семья отныне — Вороны. Так решил его тренер. Где ваша гордость, мистер Хэтфорд? Тот резко выпрямился и сказал, неожиданно сменив почтительный тон на деловой: — Я предлагаю вам сделку, господин Морияма. Натаниэль сможет проводить одни сутки в месяц со мной вне стен этого места, а взамен мы заключим контракт. Тот контракт, который не смогли заключить тринадцать лет назад. Представьте, сколько вы сэкономите, если поставки будут совершаться через нас. Все взгляды обратились к нему. Ичиро разрывался между наблюдением за стадионом, где некоторые крошечные фигурки поснимали свои большие шлемы и теперь без дела бродили по полю, и кабинетом. Выбрать, куда смотреть, было особенно неудобно еще и потому, что спина Джеймса закрывала Ичиро обзор, и ему приходилось нелепо раскачиваться туда-сюда, чтобы хоть что-то разглядеть. В конце концов, он сел прямо, и ему стал виден только отцовский профиль с гладко выбритой головой. — Не так уж и много… — задумчиво отозвался господин Морияма. — Те же деньги мы сэкономили бы, привозя товар с юга. — Едва ли! — с жаром возразил Хэтфорд. — Возможно, вы бы платили меньше. Но сколько проблем? Сколько конкурентов-соседей? Я предлагаю вам наши поставки бесплатно, чисто и без потенциальных проблем с властями. Это выгодно. — Выгодно. Для меня. Но вы назвали это сделкой. В чем тогда ваша выгода? Встречи с мальчиком? — Только одна в месяц. Двенадцать в году. Капля в море. Господин Морияма качнул головой: — Я вам не верю, мистер Хэтфорд. Тот прерывисто вздохнул: — Однажды я потерял сестру, но у меня остался мой отец. Сегодня этот ребенок потерял мать. Я не могу допустить, чтобы он остался один. Это — мой принцип, господин Морияма. Уверен, вы сможете меня понять. Не спуская пристального взгляда с Хэтфорда, господин Морияма спросил: — Что скажете вы, тренер? — Я не нахожу причин для того, чтобы мальчик пропускал тренировки. Это в его интересах, — ни секунды не раздумывая, отозвался дядя Тэцудзи. Но Ичиро уже понял: слова дяди ничего не решат. Хэтфорд и отец смотрели друг на друга, как союзники, пожимающие руки, и точно знающие, что за спиной у каждого спрятан нож. — Пусть войдет, — повторил господин Морияма. — Детали позже. Дверь в третий раз распахнулась и, прежде чем Ичиро услышал шаги вошедшего, закрылась. Тяжело дыша, Натан поднялся с колен, — раздался стук металлической клюки о каменный пол. — Ты знаешь, кто перед тобой? Ему ответил тоненький, детский голос: — Добрый вечер, сэр. Да, сэр. Ичиро снова высунулся из-за спины Джеймса: ему было любопытно взглянуть на сына Мясника, но сам Натан и стоявший на коленях Хэтфорд закрывали его собой, — только над плечом второго мелькнуло что-то яркое. — Кто? — Господин Морияма. Тренер Морияма... сэр, — отрапортовал мальчик и, судя по звуку, два раза низко поклонился. Дядя Тэцудзи вышел вперед: — С этого дня ты будешь жить и тренироваться вместе с Рико, Кевином и Воронами в Эверморе. Ко мне ты будешь обращаться не иначе как Мастер*. Я жду от тебя ответов: «Да, Мастер» и «Нет, Мастер». Ты понял? — Да, Мастер. — Правильно. Ты можешь идти. Найди Рико и Кевина. Они все тебе покажут. — Да, Мастер. Мастер? — Что? — в голосе дяди Тэцудзи отчетливо послышалось неудовольствие. — Могу я задать вопрос? — Какой вопрос? — Где моя мама? Раздался хохот — громкий, насмешливый. Натан жестоко рассмеялся и направился к диванчику, стуча палкой. — Твоя, — стук, — мамаша, — стук, — пацан, — стук, — все равно что сдохла. Забудь о ней и радуйся, что сам остался жив, понял? — усаживаясь и с кряхтением выпрямляя раненую ногу, сказал он. Небрежно. Так же, как недавно говорил с Ичиро о погоде и Баки. Тут Ичиро увидел его. В тусклом освещении кабинета все линии и контуры размывались, но ошибиться было невозможно: у мальчика было лицо Натана. Цвет волос, губы, нос, линия бровей, глаза — темно-синие в тени, как две кляксы на его бледном, заостренном личике… Но?.. Ичиро еще раз всмотрелся в него. Потом перевел взгляд на Хэтфорда. И у него в голове во второй раз за вечер со щелчком подошли друг к другу кусочки пазла. Ичиро видел Мэри Веснински всего пару раз, на приемах, где Натан не отпускал жену от себя ни на шаг, но, когда ее брат и сын оказались перед ним в эту минуту, он уловил что-то общее во внешности всех троих — может, линия скул или форма лица, а может, и вовсе нечто эфемерное, зыбкое... Не будь у Хэтфорда разбит нос, в полумраке за отца мальчика можно было бы принять скорее его, чем Натана, который на сына даже не смотрел. — Дядя… — очень тихо позвал он. — Мама?.. Голос Хэтфорда был тверд: — Натаниэль, так нужно. Мэри совершила ошибку… «На-та-ни-эль», — подумал про себя Ичиро. Как длинно. «Ри-ко — На-та-ни-эль — Ри-ко...» — Нет! — выдохнул Натаниэль испуганным шепотом и судорожно затряс головой. — Мама не умерла! Только не мама!.. — Он не кричал, не плакал, только мотал головой, комкая в кулаках край своей футболки, и сдавленно повторял: — Мама не умерла! Нет же? Дядя Стюарт, мама не!.. Хэтфорд подался вперед и закрыл ему рот ладонью. Потом резко подтянул к себе и спрятал лицо мальчика на своем залитом кровью плече, заглушив его лепет. Он держал его недолго, но в гробовой тишине, прерываемой лишь редкими сухими всхлипываниями, казалось, что прошло не меньше часа. — Тише! Тебе нельзя плакать. Мэри провинилась, и теперь ничего не поделаешь. Но ты можешь остаться здесь. Тише, тише... Ты же хотел играть, так? Ты сможешь играть каждый день. Как хотела мама… — Ничего она такого не хотела, — выпутываясь из его объятий, кисло проворчал Натаниэль. Дышал он рвано, мелко, хватая ртом воздух. — Но ты хотел. Натаниэль икнул. Ичиро тихонько хмыкнул себе под нос. — Да… — Хорошо. Тогда иди. Слушайся Мастера. Мы с тобой скоро увидимся. — Ты будешь ее искать? Будешь же? — тихо, с надеждой спросил мальчик. Хэтфорд отпустил его худые плечи и с усилием кивнул: — Да. А теперь иди. Тогда Натаниэль отступил на шаг, низко поклонился всему кабинету разом и направился к двери. Его заметно трясло, как игрушку на механическом заводе. — Как драматично, — прокомментировал Натан. — Тренер, вы уверены, что вам нужно это? — Я сообщу вам, если он не сможет адаптироваться, — ответил дядя Тэцудзи. У взрослых есть одна наивная черта — думать, что они знают о детях все. Это логично, ведь они сами когда-то были детьми! Логично — и недальновидно. Они обсуждали его, но на самого Натаниэля уже никто не смотрел… никто, кроме Ичиро. Уже в дверях мальчик обернулся через плечо и окинул трезвым, совсем не детским взглядом всех присутствующих, обойдя только Ичиро, перед которым возвышался Джеймс. Последним он посмотрел на Натана. Все продлилось доли секунды, но Ичиро заметил: нежное, как у всех детей, лицо Натаниэля, обращенное к отцу, исказилось ненавистью. Это было лицо Мясника.