Поножовщина

Дверь снова содрогнулась от удара. — Мама! Натаниэль изо всех сил дергал ручку, но дверь не поддавалась. Его заперли. — Откройте!!! Бесполезно. Он приник к двери и прислушался. Пару минут из коридора еще раздавались крики, а потом все стихло. — Мам? — Он постучал еще раз, но было ясно: никто не ответит и не выпустит его из комнаты. Натаниэль осторожно пробрался к кровати, шаря руками перед собой, и, нащупав ночник на тумбочке, включил свет. На потолке загорелись голубоватые звезды, стали различимы темные очертания мебели и задернутых штор, но Натаниэлю отчего-то вдруг показалось, что разбежавшиеся по углам густые тени притаились и смотрят на него со всех сторон, как живые. На всякий случай он забрался на кровать с ногами и внимательно огляделся. Ничего подозрительного, комната выглядела как обычно. И почему только он не обратил внимания, что мама выключила ночник, когда разбудила его?! Она ведь никогда не выключает свет в его комнате! Натаниэль крепко зажмурился и схватился за голову, как будто это могло помочь ему собраться с мыслями, но это не помогало — в голове оставалось все так же раздражающе пусто. Натаниэль никак не мог сообразить, что ему теперь делать. Мама где-то там, внизу, с ним, а в доме такая тишина, будто кто-то нажал невидимую кнопку «выкл»… Бах! Внизу грохнуло — так неожиданно и громко, что Натаниэль невольно пригнулся. Ему уже приходилось слышать звуки стрельбы, но сердце все равно заколотилось в груди как сумасшедшее. Он снова рванул к двери. Навалился на нее плечом, застучал кулаками. — Мама! Мама! На первом этаже кто-то зло и протяжно взвыл. Голос был не женский, но Натаниэль пока не знал, успокаивает его это или настораживает. Он встал на четвереньки и приложил ухо к узенькому просвету между дверью и полом. Глухие шаги, неразборчивые голоса — все это было слишком далеко. Скорее всего, в холле: его комната находилась в самой глубине дома, и только из холла — пустого, круглого, гулкого, с гладким полом и такими же стенами — сюда иногда доносилось слабое эхо. Решив, что пытаться прислушиваться дальше не имеет смысла, Натаниэль выпрямился и уселся прямо на пол, подтянув колени к груди. Несмотря на слои паркета и жесткого ковра, холод, которым всегда тянуло от каменных стен и пола, забирался под его пижаму, он то и дело ежился — но не вставал: холод помогал ему думать. Он решил, что ему во что бы то ни стало нужно попытаться как-то выйти из комнаты. Натаниэль и сам пока не понимал, зачем ему это: мама часто запирала его в спальне, если в доме происходило что-то, что она не хотела ему показывать, или к ним приходили люди, которым нельзя было показывать его, — но в этот раз все было по-другому. Он нутром чувствовал: сегодня все было не так. Как же выбраться? Он огляделся, и его взгляд упал на прикроватную тумбочку. Ну, конечно! Как он сразу не вспомнил! Натаниэль неплохо справлялся с замками, мама давно его научила. Но именно она и не разрешала ему самостоятельно открывать дверь спальни, если та была заперта. Наверное, боялась, что кто-то узнает. Неважно кто: все в их доме в конце концов становилось известно отцу. «Никому не рассказывай об этом. Это секрет». — «Секрет?» — «Да. Секрет, тайна. То, о чем никто, кроме нас с тобой, не должен знать». Натаниэль не хотел, чтобы маму били из-за него, и потому учился взламывать замки внутри своей комнаты: на верхних ящиках комода, где имелись маленькие замочные скважины; на дверцах книжного шкафа; на замке, соединявшем створки окна; и только дважды — в самой двери. В первый раз мама была с ним и даже улыбнулась, когда Натаниэль сумел победить замок всего за десять минут. А вот второй закончился плохо. В тот день мама не пришла утром, чтобы отвести его в ванную, и тогда Натаниэль попытался выйти из комнаты без разрешения, но дверь оказалась заперта. Он промучился над замком намного дольше: прошел целый час, прежде чем он отпер дверь и, коченея от каждого шороха, спустился в холл. Там он обнаружил множество странных людей в черных костюмах. Все они были похожи друг на друга, словно капли воды, и работали слаженно, как стайка больших муравьев. Люди распиливали на куски мертвое человеческое тело и упаковывали каждый кусок в отдельный пакет. Ими командовала Лола, сидя на нижних ступеньках лестницы и помахивая перочинным ножом. Она-то и заметила Натаниэля первой — поймала за ухо и притащила к отцу. Тот вел важный разговор в гостиной с еще одним человеком в черном костюме. Мама тоже была там. Она стояла за спиной отца и глядела в пол, но, когда они с Лолой появились на пороге гостиной, ее лицо из бледного и спокойного стало красным, злым и очень испуганным. В то утро отец ничем не выдал своего недовольства. Зато уже вечером на ногах у Натаниэля появились новые отметины: отец бил его по икрам кожаным ремнем с железной пряжкой и все спрашивал, понимает ли его безмозглый ребенок, за что его наказывают, пока в конце концов не добился от Натаниэля ответа. Тот выкрикнул: «Да!», — и не выдержал, расплакавшись от боли, за что вдобавок к рассеченной до мяса коже получил еще и тяжелый подзатыльник. Было ужасно больно, от запаха железа и крови, лужей собравшейся под ним на желтоватом кафельном полу подвала, Натаниэля тошнило. Но гораздо хуже было слушать, как мама уговаривает отца остановиться. Она сама лечила раны и даже не стала ругаться — только забрала у него все отмычки, кроме самой неудобной, которую давным-давно смастерила из своей старой золотой заколки для волос, и сказала, крепко держа Натаниэля за плечи: «Впредь никогда не ходи по дому без разрешения, ты понял? Если что-то случится, спрячься, а потом убегай! Ты понял?!» «Да», — ответил он и никогда не нарушал запрета. Но сегодня все было не так. Натаниэль выдвинул верхний ящик и… не обнаружил там того, что искал. Золотой шпильки с красным цветком на месте не оказалось. На дне ящика лежал только карманный фонарик и плеер с наушниками — провод почему-то весь перепутался. Натаниэль осторожно вытащил наушники и принялся распутывать их, не отводя при этом взгляда от ящика, будто шпилька могла появиться там из воздуха. Он перебирал в памяти вчерашний день: утром он достал наушники из тумбочки, и тогда шпилька была в ящике — где ей и было положено быть; вечером, когда он убирал их обратно, — тоже, а потом… Он вспомнил. Мама забрала ее. Сказала, что шпилька подходит к наряду. Вот бред! Они оба знали, что если попробовать собрать прическу с ее помощью, то ничего не выйдет — ее погнутыми зубцами можно было разве что вырвать себе приличный клок волос. Значит, мама не хотела, чтобы он выходил. Но ведь нельзя просто сидеть и ждать! В голову не приходило никакого решения, и у Натаниэля руки чесались что-нибудь сломать от злости, но он только бросил на кровать наушники и принялся расхаживать по комнате, размышляя. На окне замок — не выбраться. Да и будь у него отмычка, что дальше? Куда потом деваться на высоте третьего этажа?.. Мама была странной весь день. Говорила еще меньше, чем обычно, и дергала его за руку грубее, чем всегда. Это как-то связано с тем, что она пришла к нему сегодня посреди ночи? Натаниэлю казалось, что прошло много часов, пока он в поисках хоть какого-нибудь решения бродил по кругу вдоль стен. Сосредоточиться не получалось, и тогда он вернулся к кровати, где оставил валяться не до конца распутанные наушники. Он привел провод в должный вид и надел их. Стало совсем тихо, он даже перестал различать звук собственного дыхания. Обычно тишине Натаниэль не доверял. Натянутая, похожая скорее на фантомный писк сломанного динамика, стояла сейчас во всем доме, — от нее хотелось спрятаться; но тишина в наушниках была другой: знакомой, даже приятной — она вот-вот наполнится первыми звуками музыки. Ему было не так уж важно, что слушать, просто музыка увлекала его. Вставить кассету, нажать на кнопку — это было похоже на момент во сне, когда перед самым пробуждением ты вдруг понимаешь, что спишь, и все вокруг становится просто и понятно, как дважды два. У Натаниэля было много кассет из магазина, но записывать собственные было гораздо интереснее. На создание одной подборки он мог потратить целую неделю. Покончив с кассетой, он просил у мамы новую… Запись включилась с середины — Натаниэль нахмурился… Ах, да! Вчера Лола сдернула с него наушники посреди песни, потому что ей понадобилась помощь. Сколько Натаниэль себя помнил, Лола всегда сопровождала отца в его делах и была мастером на все руки, но главная ее задача состояла в том, чтобы избавляться от мертвых тел (или того, что от них оставалось, когда отец с ними заканчивал). Она беспрестанно курила и так же ловко орудовала скальпелем и секционным ножом, как мама своими хитрыми самодельными отмычками. Но когда избавляться было не от чего, Лола со скуки курила еще больше и занималась мелкими домашними делами. Своим долгом она считала приобщить к работе и Натаниэля. Вчера, например, они весь вечер затачивали ножи: Лола сидела за точилом, а Натаниэль смахивал с лезвий металлическую пыль специальной тряпочкой. Отцовской помощнице не нравилось, когда он «отвлекается», поэтому слушать музыку, пока он был на ее попечении, ему запрещалось. У Лолы имелся брат-близнец Ромеро, который казался Натаниэлю личностью куда более приятной, чем его сестра. Он всегда молчал и ходил тенью за Лолой, но в отличие от нее, не подшучивал над Натаниэлем и не дергал его за уши ради веселья, а еще учил драться. Это было куда веселее фирменных «уроков» от Лолы, когда она от горла до паха распарывала лежащий на высокой металлической кушетке труп и заставляла своего маленького ученика наизусть называть ей все человеческие системы органов; или когда Натаниэль под ее надзором разделывал пушистые тушки кроликов, которых Лола время от времени притаскивала ему, объясняя эти жуткие занятия тем, что ему необходимо учиться «семейному делу». Человеческие трупы Лола ему не доверяла — вдруг он случайно промахнется? Тогда поврежденные почки или печень сбыть с рук будет гораздо сложнее. Натаниэль считал, что все это чистейшей воды вранье, а на самом деле Лоле просто нравится смотреть, как кого-то убивают, — даже если это всего лишь кролики. Натаниэль отмотал кассету в начало. Он хорошо помнил, как записывал ее около месяца назад. «Расскажешь, о чем эта песня?» — «О космонавте». — «А что он делает?» — «Он потерялся». — «А…» — «Ох, мам, возьми и послушай сама». Натаниэль слушал и буравил глазами дверную ручку. Может, выйдет выломать ее? Нет, ему просто не хватит сил. Он быстрый, но слабый, — за это Лола дразнила его девчонкой, когда топорик для мяса оказывался для него слишком тяжелым, или он морщился от натуги, сдирая с кролика пропитавшуюся кровью шкурку. Лола и сама девчонка. Натаниэль не понимал, почему эта странная шутка, по ее мнению, должна его обижать. Мама вот всегда говорила, что скорость и ловкость намного важнее физической силы. Он еще долго наблюдал, как крутится в плеере катушка кассеты, и не сразу заметил, что запись кончилась. Тогда он во второй раз промотал ее до начала и поднялся на ноги. Все верно: майор Том выбирался из капсулы, и ему тоже было пора. По стенам и потолку кружили голубые звезды. «Ты знаешь, мне исполнился один годик, когда вышла эта песня. И когда люди впервые высадились на Луну». — «На Луну? Я и не думал, что ты такая старая». Мама тогда почему-то засмеялась. Он пошел не к двери, а к письменному столу. Там, в нижнем ящике, за коробкой с кассетами, был припрятан моток жесткой проволоки и кое-какие инструменты, которые он позаимствовал из отцовского подвала. Натаниэль никогда прежде не мастерил отмычки сам, но надо же было когда-то начинать.

***

Он проснулся от того, что внутри кабины вдруг включилась гравитация. Очень похожая на оконную, ручка прозрачного люка, за которым поблескивали в черном космосе звезды, выскользнула из пальцев в толстой перчатке скафандра, и он грохнулся вниз прямо на панель управления, больно ударившись спиной. Натаниэль открыл глаза. Шею и плечи будто нашпиговали гвоздями, звезды на потолке поблекли, в щель между шторами пробивался свет. Он выпрямился и понял, что сидит на полу спиной к двери. В наушниках было тихо; после нескольких часов в них он не чувствовал ушей, и когда наконец спустил ободок на шею, то всерьез подумал, что, возможно, люди дышат не только через нос, но и еще через какие-нибудь отверстия. Надо будет спросить маму. Мама… Натаниэль вскочил на ноги и подергал дверную ручку: было закрыто. На полу он увидел погнутый в нескольких местах длинный кусок проволоки, который выскользнул у него из рук, пока он спал. Неподалеку валялись пассатижи и еще несколько кусочков проволоки, которые он забраковал в попытках сделать правильную отмычку, — делать это по памяти оказалось сложнее, чем Натаниэль предполагал. Он поднял свой последний «образец» и внимательно осмотрел: чего-то не хватало. Тогда он взял пассатижи и осторожно подогнул ими самый кончик проволоки; потом встал на колени перед замочной скважиной и затаив дыхание погрузил отмычку внутрь; пошарил туда-сюда, прислушиваясь к механизму в глубине замка... и через несколько напряженных минут тот звонко щелкнул! Но не успел Натаниэль порадоваться успеху, как дверь вдруг распахнулась наружу, и он, не сумев удержаться прямо, вывалился в коридор. Отмычка при этом с треском выскочила из замка, да так и осталась у него в ладони. — Что за?.. — послышалось над головой. — О, привет, ребенок. Что ты делаешь? Натаниэль быстро спрятал отмычку за спину и сел. В коридоре второго этажа горели все лампы, а перед его комнатой, сунув руки в карманы расстегнутого плаща и вопросительно глядя на него, стоял человек в шляпе, со светлыми волосами на висках и щетиной, какую мама обычно называла: «Убийство было совершено в шесть-сорок утра, и, вероятно, преступник не дождался своей очереди в утренний душ». Она говорила так в те дни, когда во время их завтрака отец появлялся в столовой (что, надо сказать, вообще случалось довольно редко) не в халате, пахнущий терпким сосновым ароматом, хорошо перекрывающим пристающую к рукам вонь от крови, а прямо из прихожей, в костюме и нередко с парочкой красных пятен на рубашке, кидал на стол ножи, на пол — пиджак, а сам тяжело падал на стул и смотрел на сына мутными голубыми глазами. Отец ни о чем его не спрашивал, да и вообще, ничего не говорил, но каждый раз Натаниэлю нестерпимо хотелось то ли отвернуться, то ли признаться в чем-то, чего он не делал. Мама быстро забирала у него тарелку с недоеденным завтраком и отправляла наверх, но о еде он не жалел: под взглядом отца кусок не лез в горло. Интересно, щетина-утреннего-убийства всегда означает, что ее хозяин порешил кого-то еще до завтрака? Человек в шляпе был вполне способен на что-нибудь в таком духе. — Сколько времени? — спросил Натаниэль. Тот посмотрел на свои наручные часы. — Четыре ровно. — Ох… Натаниэль ссутулился и сжал в кулаке отмычку. Он умудрился заснуть и проспать целый день! Упустил столько времени! Что теперь делать? Где искать маму? — Эй, хоть ты можешь мне объяснить, что происходит? Твоя мать звонит мне посреди ночи и… — Мама тебе звонила?! — Натаниэль вскинул голову. — Что с ней? Где она? Стюарт Хэтфорд, родной дядя Натаниэля, нахмурился и покачал головой: — Ничего не понимаю. В доме никого, ты здесь один, еще и запертый. Как ты, кстати, открыл дверь? Натаниэль поднялся на ноги: — Где мама? Дядя Стюарт закатил глаза: — Нет, малец, так не пойдет. Я первый спросил, так что… На лестнице послышались шаги. Натаниэль повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть светлую макушку поднимающейся на второй этаж Лолы и быстро сунуть отмычку в карман плаща дяди, когда тот потянулся к кобуре на поясе. Дядя ничего не заметил, зато сделал шаг в сторону, закрывая Натаниэля собой. Лола сосредоточенно щелкала колесиком зажигалки, и потому не сразу заметила, что в коридоре кто-то есть. Закурив, она подняла голову и первым делом увидела дядю Стюарта. — Стью-ю, — протянула она с зубастой улыбкой. Сигарета при этом едва не выпала у нее изо рта. Натаниэль сморщил нос и отвернулся. Прижавшись к влажному плащу дяди Стюарта, он вытянул шею и заглянул в свою комнату. Из коридора ничего подозрительного видно не было. Значит, шанс запнуть инструменты под кровать у него будет, если он успеет заскочить в спальню прежде, чем туда войдет Лола. А в том, что для этого она сюда и пришла, Натаниэль не сомневался. — Какими судьбами? Дядя Стюарт пожал плечами, и Натаниэль съежился за его спиной, боясь, что его раскроют. — Да вот, решил проведать семью. — Правда? — Лола шагала по коридору не спеша, но до них уже дотянулся горький запах дыма. — А ты, знаешь ли, умеешь… появиться вовремя. — Ты так думаешь? — с деланой вежливостью спросил дядя. — А вид у тебя такой, словно я вам тут как снег на голову. Они обменялись взглядами, ясно говорившими о том, как оба они не рады друг друга видеть. Тут-то Лола наконец заметила распахнутую дверь спальни и ребенка, притаившегося за спиной у ее собеседника. — Кого я вижу! — весело пропела она. — Привет, пацан. Ты от меня прячешься? Натаниэль, зная, что молчание его не спасет, быстро вышел из-за широкой спины дяди Стюарта и поздоровался: — Добрый день, Л… тетя Лола. Дядя Стюарт фыркнул: — Какая она тебе тетя? Сестричка Лола — я еще могу понять. Да и это, пожалуй, слишком. Лолу эти слова разозлили. Она сощурилась и выдернула сигарету изо рта так резко, что было удивительно, как вместе с ней оттуда не вылетела в придачу парочка зубов. Пока Лола медленными, тяжелыми шагами приближалась к ним, Натаниэль, чтобы не отступить назад, старательно представлял, что врастает ногами в пол. Лола была как выдрессированная бойцовская собака: рвала глотки, едва учуяв признаки страха. — Тебя чем-то не устраивает мой возраст? — обманчиво спокойно обратилась она к дяде Стюарту. Натаниэль изо всех сил посылал ему мысленные сигналы, чтобы он прекращал ее подначивать. И, кажется, это подействовало. Тот снова небрежно пожал плечами и заговорил о другом: — Насколько я знаю, у Натаниэля сегодня игра. — Он мягко подтолкнул мальчика к двери его комнаты. — Я отвезу его. — Еще чего! — воскликнула Лола. Но дядя Стюарт толкнул Натаниэля еще раз, уже настойчивее, и тот быстро прошмыгнул внутрь, прикрывая за собой дверь, — так, чтобы осталась небольшая щелка, и можно было услышать, что происходит снаружи. Его сумка с экипировкой и клюшка были собраны с вечера и стояли у стены. Слушая, как переругиваются за стенкой приглушенные голоса, Натаниэль замер в нерешительности: внутренний голос подсказывал ему, что уже сегодня вечером он может домой не вернуться. Правда, пока непонятно, куда его отправят после игры, раз мама куда-то подевалась. Без нее, он никому не был нужен. Натаниэль не раз слышал, как отец говорил маме, что если бы не она, то он давно сплавил бы сына куда подальше. Так или иначе, Натаниэль был уверен в том, что оставлять его немногочисленные сокровища без присмотра нельзя: с Лолы станется выкинуть все кассеты в мусорку, а за взятые без спроса инструменты ему точно влетит, можно не сомневаться. Вчера вечером мама повесила для него плечики с джинсами и свитером на ручку платяного шкафа. Путаясь в рукавах и пуговицах, Натаниэль торопливо скинул пижаму и переоделся. Он порылся в ящике с носками, но среди вороха обычных черных не нашел свои любимых, с красной полоской по краю. Они, наверное, так и остались в стирке. Носки были единственной вещью с символикой Воронов, которую мама согласилась купить ему. Вороны были лучшей университетской командой по экси во всей стране, их тренер Тэцудзи Морияма был одним из создателей этого вида спорта и, конечно, лучшим тренером в целом мире! Сборные всех стран мечтали заполучить его, но тренер Морияма наотрез отказывался от любых предложений и был занят только своей командой, Воронами. Больше всего Натаниэль мечтал, что однажды будет играть с ними, но мама его идею не одобряла. Натаниэль ее не понимал: мама сама записала его на тренировки, и за пять лет они не пропустили ни одной, но, стоило Натаниэлю начать рассуждать вслух о том, как было бы здорово играть за Воронов, она поджимала губы и просила его прекратить. А в прошлое воскресенье случилось кое-что еще более странное: мама — сама! — отвезла его на домашний стадион Воронов, где Натаниэль сыграл лучший матч в своей жизни! На трибунах огромного стадиона было пусто, и команда была не его, но все это было совершенно неважно, потому, что на стадионе их с мамой встретил тренер Морияма собственной персоной! Натаниэль при виде него потерял дар речи — от ужаса и восторга. Тренер Морияма сказал, что хочет посмотреть, как он играет, и проводил его в раздевалку. На все вопросы Натаниэль, обалдевший от счастья, мог отвечать только «‎да»‎ и «‎нет». В тот же день он познакомился с Рико и Кевином. Рико был племянником тренера Морияма, Кевин — сыном погибшей несколько лет назад Кейли Дэй, второй создательницы экси. Мальчики были такими же знаменитыми, как сами Вороны, и многие в шутку называли их особыми счастливыми талисманами команды наравне с их маскотом — черным вороном. До того утра Натаниэль и вообразить себе не мог, что уже через несколько часов выйдет на поле вместе с ними. Они были ненамного старше Натаниэля, но оба играли ничуть не хуже профессионалов и — это особенно бросилось Натаниэлю в глаза — гораздо лучше остальных мальчиков из команды. Тот матч был тренировочный, поэтому одну большую команду просто поделили надвое. Натаниэлю повезло — он попал в группу с Рико и Кевином. И в раздевалке, и на поле Натаниэль чувствовал, что они внимательно наблюдают за ним — за десять лет жизни в доме отца у него выработалось такое тонкое чутье на подобные вещи, будто у него на затылке имелась еще одна, невидимая, пара глаз. Их команда выиграла, и с хорошим отрывом по очкам. Натаниэль сгорал от нетерпения: что скажет о нем тренер Морияма? Но тот почему-то больше не появлялся. Радость и восторг, вызванные успешной игрой, смазались и поблекли за другими воспоминаниями: большой, темный тренерский кабинет, куда их с мамой привели после матча, отец с тесаком наперевес, обезображенное человеческое тело, кровь на ковре, на брюках отца, на его лице, на низком кожаном диванчике и на щеке самого Натаниэля — он стер теплые капли рукавом. «‎Вы рановато, дорогая», — весело сказал отец маме. По дороге домой Натаниэль спросил у мамы, сможет ли он еще играть в Эверморе, и она рассказала ему, что ровно через неделю пройдет второй матч. Она обещала, что будет там вместе с ним. Неделя прошла, заветный день настал. А мама исчезла. Зашнуровав ботинки, Натаниэль быстро прошел к письменному столу и вытряхнул все кассеты из ящика на пол. Вот тут-то и образовалась проблема: ему некуда было сложить их. Даже если попробовать распихать кассеты по карманам сумки, все не влезут. А магнитофон? Натаниэль с грустью обернулся к низкой тумбе у окна, на которой тот стоял. Да у него просто не хватит сил тащить его вместе с тяжелой сумкой и клюшкой! В любом случае, придется чем-то пожертвовать. Он мысленно похвалил себя за то, что всегда раскладывал кассеты по алфавиту, а не сваливал в одну кучу: так было гораздо проще отыскать те, что были ему нужнее остальных. Большинство из них он составлял сам, одну даже для мамы, хотя та и не очень оценила его труды: ей больше нравились всякие русские и французские композиторы со странными именами. Натаниэль поежился. В их музыкальные вечера, когда отец отлучался по делам, и была мамина очередь выбирать, что они будут слушать за ужином, почти всегда это оказывалась какая-нибудь нудятина, в которой совсем не было слов! Время за ней тянулось тоскливо. Как сопли. Он сгреб кассеты в охапку и как попало растолкал по карманам сумки, а маминых композиторов закинул обратно в ящик. Запихивая в сумку инструменты: пассатижи с проволокой, кусачки, напильник и отвертку, — Натаниэль внимательно прислушивался к голосам за дверью. Лола и дядя Стюарт продолжали спорить: — Думаешь, я поверю, что ты заявился сюда совершенно случайно всего через пятнадцать часов после того, как твоя сестрица смылась в неизвестном направлении? — наскакивала на дядю Лола. — В неизвестном? Так вы не знаете, где она? — Как она связалась с тобой? Позвонила? Или ты знал заранее? — Знал о чем? — Не строй из себя идиота, inglesito! — при этих словах в ее речи прорезался характерный акцент, а то, что Лола назвала дядю «‎англичанином» по-испански, и вовсе свидетельствовало о крайней степени ее раздражения. Следом послышался короткий топот и скрип ткани, как будто Лола схватила дядю Стюарта за воротник плаща. Натаниэль застегнул последний карман сумки и на цыпочках подкрался к двери. — …а ты говоришь: возраст! Ты ведешь себя слишком импульсивно для правой руки Балтиморского Мясника. И все-таки, сколько тебе лет? Двадцать три? Или еще меньше? — Заткнись нахуй. Не испытывай мое терпение. Спорю на что угодно, ты уже в курсе, что она сбежала. Поэтому ты здесь. Так что выкладывай. Несколько секунд они молчали. Натаниэль приник к щелке между дверью и косяком, но как ни старался понять, что происходит снаружи, смог разглядеть только спину Лолы. Он вздрогнул, когда дядя Стюарт неожиданно заговорил: — Во-первых, убери нож. Во-вторых, я уверен, ты хреново играешь в покер. Ну разве это блеф? Сама же все мне выдала… Тихо, тихо, убери эту штуку, говорю тебе, а то порежешься ненароком. Натаниэль услышал, как Лола шумно выдохнула. Она сделала шаг назад и потребовала: — Ну?! — С кем с кем, а с тобой я обсуждать ничего не буду. Я приехал забрать мальчика. — Как будто ты имеешь на это право. — Я не могу увезти его с собой, но позаботиться о том, чтобы с ним ничего не случилось по пути до стадиона, я должен. Раньше мать возила его на тренировки — пока ее нет, это сделаю я. — Вынуждена тебя огорчить, Стью, — с издевкой произнесла Лола, — но я здесь ровно за тем же. Босс тоже будет там. И он ждет своего сына. Ждет, что его привезу я… Дядя не дал ей договорить: — А где он сам, к слову? Неужели выполняет домашнее задание от своего хозяина? Как же это он без тебя? А кто нацепит ему слюнявчик, чтобы не запачкал рубашку? Натаниэль за дверью подавился воздухом при этих словах. Никто и никогда не говорил так об отце. Он прижал ладони ко рту, пытаясь не закашляться. — Не смей так разговаривать! — рыкнула Лола. Но еще через несколько секунд она с неохотой добавила: — Он только выписался из больницы. Эта ебанутая сука напала на него с револьвером! Напала и сбежала, тварь. А пацана бросила. — Она бы не оставила сына, — быстро отозвался дядя Стюарт. Натаниэль, заставляя себя не думать о словах «сбежала» и «бросила», отметил, что разговор, кажется, приблизился именно к тому, что интересовало дядю по-настоящему. — Было же что-то еще, верно? Она бы не ушла просто так, в никуда. Голос Лолы стал подозрительным: — Ты что-то недоговариваешь, Хэтфорд. Ты что-то знаешь. — Будь мне известно больше, стал бы я распинаться тут перед тобой? — Не знаю. — Что еще случилось, Лола? — Босс ее тоже неплохо покоцал. Но она все-таки сумела смыться. Крыса крысой. Но… — она недовольно запыхтела. — Да что?! — дядя Стюарт не выдержал. — А то, что забрала с собой сумку с деньгами! Ч-черт... — Было слышно, как Лола нервничает. — Какая-то бешеная сумма. И деньги были не наши, все… — Принадлежало ему… — тихо закончил за нее дядя. — Да. Они оба вздохнули, будто у них был на двоих какой-то страшный секрет, о котором Натаниэль ничего не знал. Он весь превратился в слух. — Но почему все-таки она не осталась? — через некоторое время спросила Лола. — Хотя бы ради мальчишки... Дядя Стюарт долго молчал. — Ты все же слишком молода для этой работы, — задумчиво проговорил он через некоторое время. — Это была бы верная смерть для нее. Теперь я понимаю… И Мэри, и ребенок — по сути, собственность. Наш отец от нее отказался, Морияма еще не приняли окончательного решения относительно Натаниэля... Так что до сегодняшнего вечера они оба безраздельно принадлежат Мяснику. — И что? — А то, что он убил бы обоих за попытку побега! Даже собственного сына, и неважно, знал мальчик о ее планах или нет. И никто ничего ему за это не сделал бы. Натаниэлю просто повезло, что до настоящего момента всем было не до него. — Но ты-то здесь. Тебе есть до него дело. Ты каким-то образом узнал, что одна сбежала, а второй еще жив. Она ведь… — Я здесь только потому, что она сбежала с деньгами! — нетерпеливо отмахнулся дядя Стюарт. Он сделал шаг Лоле навстречу, и в узкой щелке двери Натаниэлю открылось его сосредоточенное лицо. Светлые брови дяди хмурились под шляпой. — Ты говоришь, бешеная сумма? Это значит, что теперь для Мясника его сын — разменная монета. Если мальчик справится сегодня, то всю жизнь будет выплачивать отцовский долг. Не будь этих денег вовсе, или не забери она их с собой, ты бы уже проводила вскрытие. Детские органы вы тоже продаете, верно? — В животе у Натаниэля все похолодело. Он глубоко задышал через нос, помня, что это поможет ему не закричать. Он понял далеко не все из слов дяди, но то, что речь шла именно о нем, о том, что Лола могла прийти за тем, чтобы убить его, не понять было просто невозможно. — Короче, моя задача — проследить, чтобы он дожил до матча. Это его единственный шанс. — И ты примчался в США еще до того, как все узнали. — Я уже сказал тебе, что у меня есть здесь уши. Не думай разговорить меня. — Правда? Уши? Такие большие, что дотянулись до Балтимора аж из твоего захолустья? — Лондон — не единственный город в Британии, знаешь ли. А теперь подвинься, время поджимает. Дверь во второй раз резко распахнулась, но на этот раз Натаниэль удержался на ногах. Он поспешно убрал руки от лица, вытянув их по швам. — Подслушивал, да? — сразу догадался дядя Стюарт. — Что ж, ладно, в любом случае нам пора. Где твоя сумка? Натаниэль оглянулся на свою спортивную сумку и клюшку, прислоненную к стене. — Это все? Натаниэль не ответил. Он смотрел на Лолу, стоящую за спиной дяди Стюарта, и вид ее перекошенного от злости рта вызывал у него тошноту. Если бы Натаниэля попросили описать Лолу, вот, что пришло бы ему в голову первым делом: рот. Он был красный. Широченный красный рот пересекал ее, напротив, узкое лицо, словно свежий порез. Иногда Натаниэлю казалось, что вся Лола — и есть этот рот. Он темным провалом раскрывался, когда она хохотала над ним, заставляя вынуть скальпель из теплых еще внутренностей кролика, если его трясущаяся рука случайно выпускала скользкую металлическую ручку; беззвучно щерился рядом белых зубов с красными деснами и крупными, выступающими клыками, когда отец наказывал его на ее глазах; он, будто паразит на ее теле, подглядывал за Натаниэлем из-за завесы светлых волос, которые Лола никогда не завязывала, свежуя в подвале очередной труп. «Печень слева или справа, напомни-ка?» — спрашивал рот, — «Теперь покажи, где именно. Это ведь лучше любой нарисованной схемы, а, пацан, согласен?» Вот и теперь рот изогнулся красной кривой дугой, пока Лола, скрестив на груди руки, щелкала ногтем по дымящейся сигарете и сверлила недовольным взглядом дядю Стюарта, который совершенно ничего не замечал. Рот, как красный свет светофора, пригвоздил Натаниэля к месту, и он не сразу понял, что дядя обращается к нему с какими-то словами. — Все, — запоздало сказал он. — Тогда бери клюшку, сумку возьму я. И не тормози, а то опоздаем. Дядя Стюарт подхватил тяжелую сумку с его вещами; Натаниэль подобрал с пола наушники, надел их на шею, а плеер нацепил на пояс. Потом он взял клюшку и подошел к двери, но на пороге комнаты остановился. Дядя уже вышел и ждал его в каких-то пяти шагах, однако теперь, отрезав их друг от друга, над Натаниэлем возвышалась Лола. Она снова сунула сигарету в зубы, и Натаниэль мог разглядеть в мареве дыма лишь красное пятно где-то в середине ее лица. — Лола, пропусти его, — сказал дядя Стюарт. Пятно зашевелилось, сигарета перекочевала в сторону, и в глубине белого дыма сверкнул темный лолин глаз. — Я еще не соглашалась на то, чтобы ты вез его. — Это не переговоры. Дядя Стюарт поставил сумку на пол и снова отвел полу плаща, скрывавшую кобуру. Однако Лола на него не смотрела. Она нависла над Натаниэлем, как змея перед броском. Он машинально перекинул клюшку в ведущую руку: если не думать, что у Лолы за поясом есть нож, было похоже, будто перед ним в разгар атаки вдруг вырос высоченный нападающий. Красный рот усмехнулся, сигарета качнулась, Лола резко подалась вперед, растопырив пальцы, чтобы схватить Натаниэля за волосы, и тогда он молниеносно проскользнул под ее рукой! Лола охнула, когда кончик клюшки ударил ее по лодыжке. — Ах ты мелкий ублюдок! — вскрикнула она и круто обернулась, снова бросаясь на него, но тут раздался щелчок… и Натаниэль застыл, забившись под полу плаща дяди Стюарта. Дуло серебристого пистолета упиралось Лоле ровно в вырез черной майки под расстегнутой короткой курткой с пышным черным мехом. Она замерла с поднятыми руками. Красный рот разъехался в стороны, будто его потянули за невидимые ниточки. — Можешь поехать за нами, никто тебе не запрещает, — спокойно произнес дядя. Он слегка толкнул Лолу пистолетом в грудь и добавил: — Дамы вперед. Продолжая высокомерно ухмыляться, Лола медленно сделала шаг назад, а потом развернулась на каблуках и решительно направилась к лестнице. Дядя Стюарт, не убирая пистолета, подтолкнул Натаниэля в спину: — Топай. В молчании спустились в холл. Весь пол здесь был исхожен кровавыми следами, а в самом центре на голой плитке темнело большое бурое пятно. — Где твоя куртка? — спросил дядя. Натаниэль хотел сказать, что может и сам достать себе одежду, но тут он заметил кое-что у двери кладовки и потому лишь кивнул в сторону шкафа в прихожей, где хранились их с мамой вещи (отцовские всегда висели отдельно, а его людям и вовсе разрешалось оставить свои только в маленькой, холодной раздевалке при подвале). Натаниэль опасался, что Лола так и будет торчать в арочном проеме, разделяющем холл и прихожую, и ему не удастся осуществить задуманное, но дядя Стюарт, подойдя к шкафу, оттеснил Лолу к входной двери и избавил Натаниэля от ее присутствия. Он метнулся к кладовке и поднял с пола золотую шпильку. На кривых зубцах виднелся красно-бурый налет. Кровь. Времени оттирать заколку не было, поэтому он просто затолкал ее в задний карман джинсов, пониже натянув свитер. — Я, кажется, сказал не тормозить! — послышался голос дяди. Натаниэль выбежал в прихожую, выхватил у него свою зимнюю куртку, натянул ее, не выпуская клюшку из рук, и на полном ходу вылетел на крыльцо, под хмурое, холодное небо. Дядя Стюарт приехал за ним на «мерседесе» грязно-серого цвета. Ничем, на первый взгляд, не примечательный, приземистый автомобиль был припаркован неподалеку от подъездной дорожки, которую целиком занимал отцовский черный внедорожник. Обычно никому, кроме Димаччио, отец машину не доверял, и это значило, что он, возможно, и впрямь тяжело ранен, раз не отпустил своего телохранителя, а отправил за сыном Лолу. Несколько минут назад Натаниэль подслушал, как она рассказывала дяде о том, что мама напала на отца с револьвером. Неужели это она виновата в его нынешнем состоянии?.. «Мерседес» был совсем новый, в салоне до сих пор ощущался запах кожи, да и, несмотря на прошедший вчера ливень, Натаниэль почти не заметил на кузове следов грязи, — будто машину спустили с заводского конвейера не раньше, как сегодня утром. — Пристегнись, — бросил дядя Стюарт, садясь в машину. Натаниэль послушно пристегнулся. Серебристого пистолета уже нигде не было видно. Дядя Стюарт кинул шляпу Натаниэлю на колени, старательно пригладил короткие светлые волосы, глядя в зеркало заднего вида, поерзал на сиденье, потом немного отодвинул его назад, расправил плечи, сунул руки в карманы плаща и долго чем-то в них гремел, затем достал ключи от машины, но, вставив в замок брелок с металлическим логотипом марки, не повернул его, а тяжело вздохнул, убрал руки на колени и посмотрел на племянника. — Ну что? Так ничего и не скажешь? Натаниэль забросил шляпу на заднее сиденье и посмотрел на него в ответ. Они встречались редко; за всю жизнь Натаниэль виделся с дядей Стюартом не более пяти или шести раз, и вот странность: казалось, что от года к году тот совсем не меняется. У него был его плащ и фетровая шляпа, как у детективов из старых фильмов. Он носил кобуру из коричневой кожи, а в ней — серебристый пистолет. Мама Натаниэля приходилась дяде старшей сестрой, но поверить в это было довольно трудно: мама была очень красивой, с гладкой кожей и мягкими золотистыми волосами, тогда как высокий лоб дяди Стюарта пересекали четыре глубокие горизонтальные морщины, а его редкие брови над светло-серыми глазами все время озабоченно хмурились, придавая дяде вид очень усталый, а порой — почти несчастный. И все же губы дяди всегда улыбались, а глаза оставались добрыми: каждый раз, когда они обращались к Натаниэлю, тому казалось, что он с головой ныряет в ванну с теплой водой. То же самое ощутил он и сейчас, хотя нос и пальцы на руках у него замерзли. — Что значит «разменная монета»? Рот дяди Стюарта смешно открылся и тут же закрылся. Он ничего не ответил. Только хмыкнул, широко улыбнулся и покачал головой. Мотор зарычал, пахнуло бензином, «мерседес» выехал на пустую дорогу. Позади мигнула фарами Лола. Дядя Стюарт не включил радио, и тогда Натаниэль решил, что ему разрешено говорить. — Ты не знаешь, где мама. — Не знаю. — Но она тебе звонила. Дядя промолчал. Окрестности Балтимора были безлюдны и серы — под стать пасмурной погоде. Скоро они сменились широким шоссе, по обе стороны которого расстилалась голая, черно-белая равнина. Проносившиеся мимо автомобили обдавали их брызгами. Лола не отставала, всю дорогу держа одинаковую дистанцию и не позволяя обгонявшим их лихачам вклиниться между отцовским внедорожником и «мерседесом». Натаниэль решил, что сейчас не лучшее время принимать дядину тактику задумчивого молчания. Ему нужны ответы, а значит, сдаваться рано. — Точно звонила, раз ты знаешь, что она сбежала. Но, где она, ты не знаешь. Почему она не сказала тебе? Как мы ее тогда найдем? Дядя упорно молчал. — Чьи были те деньги? Те, что она взяла с собой. Мама обещала, что будет болеть за меня сегодня, но теперь она не приедет, так? Это из-за тех денег? — Натаниэль изо всех старался собрать из всего, что успел подслушать, целую картинку, но ему отчаянно не хватало составных частей. — Зачем она сбежала? И что это значит — «сбежала»? Почему? Она тебе не рассказала? Мне вот она ничего не рассказывает... А теперь я не знаю, где она... — Ему вдруг стало ужасно грустно. Натаниэль хотел было еще что-то сказать, но слова почему-то застряли в горле тяжелым комком, и он умолк, низко опустив голову. Прошло еще несколько минут тишины, прежде чем дядя Стюарт заговорил: — Слушай, все это сейчас неважно. Сконцентрируйся на предстоящей игре. Она в шесть, так? Это уже через час. Твоя мама хотела, чтобы ты выиграл сегодня. Это самое главное. — Почему? — Неважно. Снова и снова ему не давали никаких ответов. Непонятное чувство, то ли страх, то ли злость, то ли все вместе, копившееся в нем с самой ночи, стало вдруг таким огромным, что, даже очень сильно захотев, Натаниэль не смог бы с ним справиться. — То неважно, это неважно! А что важно?! — голос у него дрожал и сипел, дышать было трудно, но он просто не мог заставить себя остановиться. — Я вообще не хочу играть! Я хочу узнать, где мама! А ты ничего не говоришь! Лола хотела меня убить?! Но почему?! Что я сделал?! Меня не за что наказывать, я же ничего не сделал!.. — Натаниэль хлопнул себя по губам и замолчал, в ужасе уставившись на дядю Стюарта. Тот глядел на дорогу, но брови его нахмурились еще сильнее, чем обычно. — Прости, — слабо забормотал Натаниэль, — то есть, извините меня, сэр, пожалуйста, я не хотел, я просто… просто… — Так, ну все, успокойся, — оборвал его дядя. — За что извиняться-то? Не вопи только больше. Он избегал смотреть на племянника и только нервно поглядывал в боковое зеркало, сжимая и разжимая пальцы на руле. Натаниэль решил, что дядя хочет его ударить. — Извините, сэр, — тихо повторил он. — И кончай с «‎сэрами». — Изв-ини. Я знаю, что кричать нельзя. Я виноват. — Нельзя кричать? Это как? А что, можно говорить только шепотом? — Можно говорить, только если тебя о чем-то спросили. Кричать нельзя. Даже если больно. С непонятным выражением дядя Стюарт посмотрел Натаниэлю в глаза. — Больно — это когда? — настороженно спросил он. — Когда наказывают. — И часто тебя наказывают? — Бывает иногда. — И за что? — Ну, за разное… — Натаниэль не понимал, чего от него хотят. Под пристальным взглядом дяди ему вдруг стало не тепло, а, наоборот, неуютно. — Понятно. — Дядя вернулся к наблюдению за шоссе, и у Натаниэля будто гора с плеч свалилась. — В общем, тебе придется мне поверить, хочешь — не хочешь, но придется. Тебе мама ничего на днях странного не говорила? Не намекала? — Натаниэль отрицательно помотал головой. Запас слов у него иссяк. Он чувствовал себя жутко уставшим, а облегчение от того, что его, кажется, не собираются наказывать за глупую истерику, отняло последние силы. — Это хорошо, — дядя кивнул, — значит, ты ни о чем не знал, это нам только на руку. Так всем впредь и говори. Дальше. Сегодня ты должен во всем слушаться тренера и играть лучше, чем когда-либо прежде, понял? Знаешь, почему? — Натаниэль кивнул, потом снова мотнул головой. — Я думаю, что после сегодняшнего матча окончательно решится, будешь ты играть в экси дальше или нет. — Натаниэль выпрямился на своем сиденье. — Да-да, поэтому играй лучше всех. Играй так, будто мама на тебя смотрит, понял? Хорошо… — Дядя Стюарт постучал пальцами по рулю. — Ты… ты ведь знаешь, чем занимается твой отец? — Знаю. Он убивает людей. Это его работа. — Это мама тебе так сказала? — Да. — Ты ведь знаешь, что его работа… не обычная? — Да. Обычно людей нельзя убивать. Но есть плохие люди… — И их убивать можно? — Не знаю… Отец их убивает. И Лола с Димаччио. И ты. — А что же хорошие люди? Их не убивают? Эта мысль никогда раньше не приходила Натаниэлю в голову. Он множество раз видел трупы людей, до неузнаваемости обезображенных, окровавленных и избитых, застреленных и замученных до смерти. Хорошими они были или плохими? Натаниэль не знал. Их вид не пугал его, но вызывал неприятное чувство где-то в животе, из-за которого ему хотелось закрыть глаза и не смотреть. Впервые настоящее убийство Натаниэль увидел лишь на прошлой неделе. Раньше он только слышал иногда крики, доносящиеся из подвала в их доме, а еще наблюдал, как Лола проводит вскрытие и разделывает тела. Он никогда не спрашивал у мамы, за что и почему отец убил кого-то, и в прошлое воскресенье тоже не решился задать этот вопрос. Они вообще мало говорили об отце и о том, что он делает и чем занят. Все небогатые сведения Натаниэля о нем сводились к одним и тем же страшилкам, рассказанных ему другими обитателями дома. Он знал, что его назвали в честь отца, как когда-то отца назвали в честь деда Натаниэля, которого он никогда не видел, потому что тот давно умер; знал, что отец — убийца, и все, кто бывает в их доме, тоже убийцы и преступники, но его это нисколько не удивляло, ведь нельзя же удивляться чему-то целых десять лет подряд, особенно когда тебе самому совсем недавно исполнилось десять; он знал, что отца нельзя злить и нужно бояться, иначе тот может и самого Натаниэля не просто наказать, но даже убить, — поэтому он изо всех сил старался не попадаться тому на глаза, но ему часто не везло и он как-то умудрялся вывести отца из себя, даже не заметив, что сделал что-то не так. Из книжек и песен Натаниэль знал, что такая жизнь, как у него, бывает не у всех детей. Другие дети ходят в школу, у них есть друзья и домашние питомцы, они путешествуют на лодках и играют в индейцев, а когда они вырастают, то влюбляются, а их любимые разбивают им сердца, а они потом пишут об этом песни. Он относился к историям из книжек и песен скептически. Разве бывает все в жизни так просто? Нет. Натаниэль мало им верил. Зато он верил маме. По вечерам в ванной мама насухо вытирала Натаниэля полотенцем, пока он, стоя на высоком табурете, рассматривал свое отражение в запотевшем от пара зеркале, потом накладывала куда-нибудь новый бинт или проверяла, не загноился ли старый, натягивала на него пижаму через голову, после чего он обязательно проверял, на месте ли у него уши и нос, которые, как назло, никогда с первого раза не пролазили в ворот. Расчесав ему волосы, мама клала свои сухие, жесткие ладони ему на лоб и на макушку и больно приглаживала его непослушные вихры, но те, несмотря на все ее старания, упрямо завивались упругими, еще влажными после душа колечками, — не помогал от этой напасти даже мамин строгий взгляд. Все это происходило в полном молчании, но когда наступала пора идти спать, мама, включив ночник с голубыми звездами, присаживалась на край его постели и говорила: «Все эти люди заслужили такую смерть. А теперь спи. Забудь обо всем и засыпай». Натаниэль верил ей, потому что мама была умной и всегда знала, что правильно, а что нет. — А за что их убивать? Хорошие люди потому и хорошие, что ничего плохого не сделали. — Если бы все было так просто, парень, — пробормотал дядя Стюарт. — Вот ты говоришь, полицейские убивают плохих людей. Они вроде как защищают народ. Но твой отец тоже их убивает. Раз так, значит, и он хороший? Получается, в убийстве нет ничего плохого? — Отец — не хороший человек. Он... похож на тех, кого убивает. Дядя посмотрел на него с любопытством. — А ты соображаешь... В общем-то, ты прав. Твой папаша тот еще ублюдок, и это я еще делаю ему комплимент. Понимаешь, такое уж у нас ремесло. Одни плохие люди убивают других, а на место мертвецов приходят новые и новые ублюдки... Вот так-то. Ну а кто, по-твоему, хороший? — Мама. После мамы на ум Натаниэлю пришел Ромеро. Да, тот был братом Лолы, но совсем на нее не походил. Порой даже казалось, что все плохие качества, предназначенные близнецам на двоих, передались одной Лоле. А вот Ромеро, бывало, даже хвалил Натаниэля, когда тот одолевал новый боевой прием. Но рассказать о нем дяде, он не решился: Хэтфорды, что мама, что дядя Стюарт, одинаково недолюбливали всех подручных отца, и наверняка дяде не понравится, если он назовет Ромеро хорошим человеком. Но дядя, будто прочитав его мысли, вдруг спросил: – А Малкольмы? Братца я, правда, не помню... А как тебе Лола? — Лола плохая, — быстро ответил Натаниэль. — Маме она не нравится. И мне тоже. Дядя Стюарт усмехнулся: — Кажется, у вас это взаимно. — Это как? — Это значит, что ты ей тоже не особо нравишься. — Да она меня ненавидит! — возмутился Натаниэль. — А я даже не знаю за что! Дядя Стюарт только покачал головой. Он, конечно, тоже не знал, почему Лола бы скорее умерла, чем упустила возможность поиздеваться над Натаниэлем. — Ну а что насчет меня? Я плохой или хороший? — Теперь я не знаю, ты меня запутал... — Натаниэль задумался. — Мама говорила, что я должен доверять тебе так же, как ей. Дядю это удивило: — Правда? Мэри так сказала? — Да. Он невесело усмехнулся: — Вот стерва. Натаниэль опустил глаза на свои колени. Это слово он слышал часто: Лола называла так маму, а мама — Лолу. — Короче, вот, что я тебе скажу, — продолжал тем временем дядя Стюарт: — Нет людей только хороших и только плохих, однажды ты поймешь, о чем я говорю. И твой отец, и его люди, и я — все мы настоящие мерзавцы, просто у кого-то совесть совсем атрофировалась, а кто-то с ней еще торгуется. И не всегда мы убиваем только плохих ребят. А хорошим не обязательно в чем-то провиниться, чтобы их убили. — Что сделала совесть? — Что? — Ну, ты сказал... Атро-фи-ро-... Аф-ро-ти... — Натаниэль, как ни пытался, не смог выговорить сложное слово, чем сильно насмешил дядю Стюарта. — Считай, что это значит «‎отвалилась», — отсмеявшись, пояснил тот. — Совесть отвалилась? — Ага. — Фу. Дядя Стюарт снова рассмеялся. — Знаешь, твоя мама... — произнес он уже без улыбки, — не обессудь, но за себя она никогда не умела побороться. Она... Натаниэль ждал, что дядя продолжит, но молчание затягивалось, и тогда он рискнул спросить: — Она — что? — Она очень тебя любит. — Любит? — Да. Только не говори, что это слово ты тоже не знаешь. — Знаю. — Ну вот и все! — В этот момент машина вильнула на невидимом участке тонкого льда: к утру температура упала, и шоссе после ночного ливня превратилось в смертельно опасный каток. Натаниэль схватился за сиденье обеими руками, но дядя Стюарт, не моргнув глазом, легко выровнял руль. Когда он заговорил, то снова выглядел спокойным. Натаниэль даже решил, что вспышка гнева на дядином лице ему только почудилась. — Твоя мама все сделала бы, чтобы защитить тебя, но... так вышло, что сейчас ее здесь нет. Вот так. Поэтому запомни: сегодня тебе нужно сыграть очень хорошо, нужно доказать этому мистеру Морияма Тэду... — Тэцудзи. —Да. Ты должен доказать ему, что достоин играть под его началом. Я тут ничем тебе помочь не смогу. Твой отец очень зол на твою мать и, скорее всего, на тебя тоже, поэтому, чего бы оно ни стоило, — тут его голос зазвучал почти торжественно, — играй, будто в последний раз в жизни, понял? Они должны захотеть взять тебя, должны поверить, что ты им просто необходим. Натаниэля охватило странное волнение, и он ответил со всей серьезностью: — Понял. — Молоток, — довольным тоном отозвался дядя Стюарт. — А теперь посиди тихо, пока мы не приедем. Мне надо подумать. Что там у тебя, кстати? — Натаниэль показал ему плеер. — Боуи? Неплохо, — похвалил дядя. — Нравится? Натаниэль кивнул и надел наушники. К лобовому стеклу липли крупные хлопья мокрого снега, по крыше и окнам стучал дождь. Он закрыл глаза. Шум снаружи напоминал ему рокот двигателей космического корабля. Майор Том вновь выходил на орбиту. Скоро они подъехали к шлагбауму Эвермора, автономного и целиком принадлежащего Воронам филиала университета Эдгара Аллана с прилегающим к нему громадным стадионом на восемьдесят тысяч зрителей. Из маленькой черной будки высунулся постовой охранник, но дядя Стюарт даже не успел опустить стекло: внедорожник за ними издал резкий гудок, и обе машины без всяких вопросов тут же были допущены на территорию. Эвермор являл собой мрачного вида сооружение: высокая башня черного стекла вырастала, как острый обломок скалы, над каменным трехэтажным строением. Фанаты Воронов прозвали Эвермор «замком» — и вполне оправданно. Странное смешение стекла и камня создавало впечатление, что современную башню просто надстроили над более старым зданием, сильно напоминающим готическую церковь. Однако это впечатление было обманчиво: всему комплексу Эвермора, включая стадион, не было и десяти лет. К тому времени, как мужчина и мальчик вышли из машины, дождь со снегом прекратился, но тучи висели низко, да и небо к вечеру потемнело; сыпал мелкий снег. Основные постройки университета, все его административные корпуса и студенческий кампус, находились в отдалении от Эвермора, поэтому с корпоративной парковки можно было разглядеть лишь тонкий шпиль главного здания Эдгара Аллана. Дядя Стюарт снова взял сумку Натаниэля, а тот забрал свою клюшку, и они направились к служебному входу. Лола, сливаясь с основными цветами Воронов, красным и черным, в которые были выкрашены стены коридоров, тенью следовала за ними по пятам. Натаниэль понимал, что просто катастрофически опаздывает: разогрев начался почти десять минут назад, а ему еще предстояло переодеться в форму. Но делать было нечего. Он уверенно преодолевал многочисленные повороты темного коридора и уже чувствовал, как из головы привычно улетучиваются лишние мысли: так происходило всегда перед игрой. Его перестала волновать Лола, даже мама и ее пропажа отодвинулись куда-то на второй план. Он беспокоился только об одном: что если тренер Морияма не позволит ему играть из-за опоздания? Но ответ на этот вопрос нашелся сам с собой — в виде встрепанного Кевина, встретившего их у двери в раздевалку. Выглядел Кевин очень рассерженным. Он уже полностью переоделся, но его волосы неопрятно торчали во все стороны, будто он много раз запускал в них пальцы. Шлем он крепко прижимал к груди. — Куда ты провалился? — не поздоровавшись, зашипел Кевин. На дядю Стюарта и Лолу он даже не взглянул. — Тебе повезло, что мы начинаем на полчаса позже! Натаниэль взял из рук дяди Стюарта сумку и спросил: — Позже? Почему? — Откуда я знаю! — воскликнул Кевин хриплым шепотом. — Бегом переодеваться! — Напоследок он сделал страшные глаза и скрылся в раздевалке, яростно размахивая шлемом. — Ну, удачи, парень, — сказал дядя Стюарт. — Мы будем смотреть. Лола за его спиной насмешливо хмыкнула, но Натаниэль понял, что, говоря «мы», дядя вовсе не имел в виду ее — он напоминал Натаниэлю об их разговоре в машине. «Играй так, будто мама на тебя смотрит, понял?» — Понял, — ответил Натаниэль. Он поднял сумку, крепче сжал клюшку и вошел в раздевалку. Дверь за ним со звонким щелчком захлопнулась.