Комната запретов

      Я перерыл все коробки и из действительно значимых улик обнаружил разве что странный билет, похожий на студенческий, и телефонный справочник с некоторыми любопытными номерами, по которым можно было позвонить. Если же говорить о мелочах, то обнаружились какие-то случайные предметы одежды, непохожие на те, которые отец носил, очки, перчатки и сигареты — всё это навело меня на мысль о камуфляжных принадлежностях какого-нибудь шпиона. Если отец занимался подобной работой, то не было ничего удивительного в том, что он так рано умер. Причина же смерти могла быть заменена. А ещё становилось ясно, почему мама врала.       Последней значимой вещью были письма. Две разные стопки, и та, и другая — подозрительные. Первая принадлежала отцу, из неё можно было сделать вывод, что он вёл переписку с кем-то без указанного на конвертах обратного адреса. Письма были бессмысленные. «Середина с четвертью, пересмотри», — всякого подобного рода фразочки, из которых я сделал вывод, что это зашифрованные ответы на вероятные отчёты папы о каких-то делах.       Другая стопка адресовалась моей матери. Ровно двадцать писем, первые два пришли десять лет назад с интервалом в погода. Десять лет назад, когда мне было шесть, умер папа. С тех пор письма приходили матери каждый год по два раза: летом и зимой. Последнее было совсем недавним, июньским. Стопка была спрятана в одной из коробок «Чон-сын». Это значило, что мама, получив письмо неизвестно откуда, пришла сюда, тайком положила его и жила себе как ни в чём не бывало. И ведь знала же, что в своих старых вещах я копаться терпеть не могу. Понимала, куда надо прятать. «Наши двери для Вас открыты, как и всегда. Свяжитесь с нами. Вы знаете, где нас искать». Одно и то же содержание, одни и те же три предложения во всех конвертах. Интересно, кому это так отчаянно нужен был контакт с моей матерью и для чего. Сам того не ожидая, я здорово увлёкся поиском.       Всё это было как-то связано с альбомом, который мне впервые показала Юнон. Если папа и состоял в некой странной группе или учился в специальной школе, то он должен был состоять в ней чуть не с рождения. С этой группой мальчиков в тобоках, с которой он фотографировался, он фотографировался с детства. Фотографии, сделанные в праздники, отсутствовали. Это были, если верить календарю на хронологии сделанных фото, Чусок, Соллаль, всякие летние фестивали и любые значимые даты. Вероятнее всего, вместо тобоков мальчики с фото надевали какие-нибудь официальные одежды, по которым становилось бы ясно, что они принадлежат к какой-то организации.       «Начну звонить по номерам на каникулах», — решил я в солнечный день в середине недели, захлопывая альбом, который успел пересмотреть раз сто. В школе была тоска смертная, дома и того хуже, так что почти всё время я проводил в парке. На этот раз, однако, я вышел из гаража, прохладного, пустого и хранившего, как выяснилось, вполне серьёзные тайны, и решил просто проспать до вечера. По пути к дому я заметил идущую к выходу Юнон. Она, бегло взглянув сначала на меня, а потом на гараж, махнула мне рукой и приветливо, но отчуждённо улыбнулась. Я улыбкой не отозвался, но махнул ей в ответ, и она довольная пошла дальше. У самого порога я обернулся и поглядел ей вслед. За воротами её встречала долговязая фигура Эша. Чуть к ней склонившись, он весело над ней загоготал, и они направились куда-то вдвоём. Она зачирикала ему о чём-то, наверняка сверхъестественно важном, с видом надувшейся птички. «Ох уж эти нескончаемые трагедии», — отозвалось где-то далеко в уме.       Я зашёл в дом. Добрался до кухни, потому что думал выпить воды, но вместо этого отодвинул стул и рухнул за стол, свалившись на него головой. «А то, что крышу сносит у меня, — дребезжали далёкие, по ощущениям, совсем древние слова сестры, — доволен?» Я был уверен, что именно мой ответ на эту не то исповедь, не то манипуляцию послужил катализатором отношений, которые я только что имел счастье лицезреть. И какой бы справедливой, учитывая увиденное в кабинете отца Эшли, ни была моя реакция, я успел проесть себе ею всю плешь. Прошло больше недели с начала их отношений и окончания наших. Иногда Эш не гнушался рассказывать мне о них. Юнон захотела тоже попробовать поиграть, Юнон захотела покормить уток, «чтоб стали жирные, и, когда полетят, застреливший их охотник сказал спасибо неизвестной кормилице», Юнон смогла заставить пса принести ей палку, Юнон «такая красивая в платьях» (всё-таки надела не мешок, значит), Юнон, как оказалось из их похода в караоке с баскетбольным кружком, обладает чарующим вокалом.       Я не мог продолжать это слушать, но не мог и перестать это слушать. Эшли был моим единственным источником информации, учитывая, что с сестрой мы едва ли перекидывались за день парой слов. Действовать по-умному — полезно? Когда должно было начаться действие пользы: до или после того, как я сдохну от тоски? В первые дни я слонялся, как неприкаянный, рыл коробки в гараже и был в одном шаге от того, чтобы завалиться в комнату Юнон, припасть к её коленям и молить о помиловании. «Прости, что так ответил», — думал я о тех её словах на лестнице, вдвойне мучительных, учитывая, что это, вообще-то, вполне могла быть правда. Тем не менее, время шло, и я даже стал как-то свыкаться с болезненными ощущениями. Юнон каждый день ходила с Эшли — это обстоятельство стало рутинным. В школе они даже могли шутить о чём-то со мной вместе, пусть бы на переменах и убирались к баскетбольным. Меня они не звали, да я и сам с ними не хотел.       Дома было пусто, с работы ещё никто не вернулся. Юнон теперь тоже частенько заявлялась только к вечеру, после чего садилась за домашнюю работу и иной раз торчала с ней до ночи. Меня это немного напрягало, но кто я такой, чтобы что-либо говорить? Я встал из-за стола и всё-таки выпил воды, отчего-то мрачнея. Время шло. Достаточное, чтобы остыть от своего нытья и начать функционировать. Пусть бы сердце побаливало, да. Но мне надо было жить и в ус не дуть, назло не обращая внимания. Я вернулся в комнату и врубил себе на два часа документальный фильм про дельфинов. К слову, как оказалось, довольно ублюдочные животные. У них существуют действительные групповые изнасилования.       Юнон вернулась, когда я спал. Где-то за час до того, как должны были вернуться мама и тётя. Прежде всего я почувствовал дыхание улицы, когда она надо мной склонилась. Дыхание это было далёким и поначалу казалось частью сновидения. Потом последовал её шелестящий смех. Потом прикосновение, уже настоящее, её холодных пальцев к моим волосам. И, наконец, мягкий вопрос: — Ты чем это тут, океанолог, занимаешься? — сестра смеялась, чуть не шепча.       Я, пребывавший в полупрозрачном сне, даже умудрился отозваться: — Тебе хотел показать, кстати. — Да? — моих волос на лбу коснулся её аккуратный ноготок, он отбросили чёлку со лба. — Ты проснись-ка для начала.       Вот тут-то до меня и стало что-то доходить. Поначалу медленно, сквозь тяжёлые толщи дремоты. А после — резким ударом прямиком в мозг. Я подскочил, в ужасе озираясь по сторонам, и в конце концов уставился на сестру, возвышавшуюся над кроватью. — Привет, — сонно пробормотал я. — Привет, — ответила Юнон, улыбаясь, — извини, что бужу. Сильно спать хотел? — Нет, — молниеносно ответил я, вскакивая с кровати, но соображал по-прежнему туго и, как болван, озирался по сторонам, — что-то случилось? — Мы зашли мне за кофтой, — произнесла сестра, — и я решила тебя с нами позвать. А то ты весь день после школы просидел в гараже. Мы сейчас идём в пул. Пойдёшь? — Да, давай, — жмурясь, я потянулся. Ничего себе, она меня звала? «Что угодно, лишь бы с тобой». — Серьёзно? — Юнон удивлённо охнула. — Не ожидала, что согласишься. А что это ты тут делал? — она снова задорно хохотнула. — Документалки про дельфинчиков смотрел?       Всё ещё сонный, я только покивал. Но, очнувшись, добавил: — Ты бы знала, какие на самом деле жуткие создания, — с этими словами я двинулся к стулу, чтобы взять с него мастерку, — я это кино смотрел, как ужастик. Тебе его захотелось показать, кстати. — Ты говорил.       Я круто обернулся. — Когда это? — Во сне, — улыбнулась Юнон.       Она уже сделала шаг в сторону двери. — Я пока пойду приоденусь, а ты умывайся и спускайся к Эшли, он в кухне сидит. Он уже прихватил две бутылочки моего сиреневого молока. Проследи, пожалуйста, чтобы он за третьей не потянулся. — Окей.       Сестра ушла, и я со странным чувством приступил ко всему, что она наказала. Умылся, спустился в кухню. Даже посмотрел первым делом, сколько там баночек молока около Эша. Всё ещё две, ладно. «Странно, что она меня позвала», — тем не менее, только и успела мелькнуть мысль. Всё это время Юнон на подобное не расщедривалась. «Из-за того, что в гараже меня увидела?» — запоздало подумал я и вдруг разозлился. Она думала, наверное, что я по ней безутешно страдаю. Вообще-то, так и было, но подобные догадки с её стороны меня не прельщали.       Эшли, сидевший за столом, как только меня увидел, вскочил со словами: — О-па, — и тут же двинулся ко мне, расплываясь в улыбке, — здарова, партизан. Хорошо, что ты первый спуститься успел. Я как раз попросить хочу, — он встал совсем рядом со мной и тихо пробубнил, — не иди, а. По-товарищески. Откажи ей.       При этом мы всё ещё сжимали ладони в рукопожатии. Я озадаченно нахмурился, глядя перед собой. — А что такого? — пробормотал я. — Я свидание хочу закатить, настоящее, — цокнул Эшли и шпионски обернулся на лестницу, после чего снова вернулся ко мне, — ты там ей будешь, как собаке пятая нога, дружище. Она тебя позвать захотела, потому что распереживалась, не скучно ли тебе. Скажи ей, что ты тут не скучаешь, время проводишь улётно в своём обожаемом одиночестве, все дела.       Я удручённо помолчал, пялясь в пустоту. «Но я скучаю, — мелькнула болезненная, противная мысль, — по ней скучаю. Невозможно скучаю. И она впервые меня позвала, впервые пошла на нормальный диалог, а не формальный, впервые засмеялась рядом со мной с того раза». Эшли навис надо мной, ожидая ответа. Глаза у него были тюленьи, до того состроил умоляющую мину. Это он умел, когда надо было. А как только получал, что хотел, тут же переставал церемониться. Что ж… я покосился на лестничный пролёт, за которым, если пройти по коридору и заглянуть за одну из дверей, переодевалась невозможно отдалившаяся от меня девушка. Я только-только стал свыкаться с тем, что происходит вокруг. Не было никакой нужды лишний раз сыпать соль на рану. Нужно было возвращаться к реабилитации, не идти на поводу у Юнон, у её ласкового голоса, у её прохладных прикосновений. Когда я всему этому поддавался, всегда заканчивал тем, что потом горько сожалел. Так что теперь, вздохнув, я бросил: — Ладно, уломал.       И Эш, шокированный и восхищённый, чуть не повалил меня на пол в медвежьем захвате, который сам считал «объятьями». Когда Юнон спустилась к нам, она была уже в новой одежде, весёлая и всё ещё приятно уличная, летняя. — Ну что, готовы? — бросила она. — Ты как, океанолог, проснулся? — Ага, это самое, — ответил я и, вздохнув, произнёс, — я не смогу пойти, извините. Улыбка на лице сестры улетучилась. — Почему? — удивилась она. — Чувствую себя как-то фигово. — А что случилось? — Юнон сделала несколько шагов в мою сторону и внимательно меня осмотрела. — Не простываешь случайно? — Нет, ты чего. Просто охота и дальше валяться. Да и пул не люблю, — с этими словами я даже потянулся для верности, чтобы уж точно доходчиво донести, как мне это всё неинтересно, — вы идите, я пас. Но всё равно спасибо, что позвала.       Сестра посмотрела на меня с нечитаемым выражением, которое показалось мне… грустью. Но в какой-то момент она перевела взгляд на Эшли, и лицо её мгновенно разгладилось, приобрело светский, вежливый вид. Она пожала плечами и пролепетала: — Тогда идём вдвоём. — Да я же говорил, — фыркнул Эшли с весёлой улыбкой, — что ты его не уломаешь. — Ага, — очень странный, очень странный её смешок.       До того наигранный, что я даже удивился. Они направились к выходу, и я направился следом. У двери Юнон попросила развесить вещи, которые она бросила в стирку, а Эшли украдкой мне подмигнул, и они ушли. А я, прислонившись лбом к двери, опустошённо вздохнул. «Реабилитация, — твердил я себе, — то, через что я прохожу — это просто реабилитация. Завтра будет чуть легче, чем сегодня. А после завтра — чуть легче, чем завтра». С этими словами я двинулся назад в спальню и вернулся к своему фильму о дельфинах, даже не подозревая, что сестра, сгоравшая от неловкости, попросту впервые осмелилась попросить моей помощи. А я ей отказал.