Комната запретов

Вдвое прискорбней, что он не избег от губящего рока; Было ли в пользу ему, что имел он железное сердце?..

      Я ввалился в парадную дверь, полый и отупевший. Хранящий в посткоитальной пустоте разве что свежие воспоминания о вязкой противной жидкости между пальцев. Нет, не её — своей собственной. Я был омерзителен себе и, конечно, заслуживал её омерзения тоже. Даже несмотря на то, что это она меня обо всём попросила. Я исполнял её просьбу, да… её указание. Но это ничего не меняло. Всё происходило по тому сценарию, о котором мне твердил голос, вещавший в сознании и творивший в чреве тошнотные шевеления, когда я опускался до низменных состояний — голос рассудка. Он предупреждал, что так и будет, если пойти у неё на поводу. Это ей можно было позволить себе ослабить бдительность, а не мне. Когда она теряла голову, она просто теряла голову. Когда голову терял я, я как бы пользовался тем, что она теряет голову. Конечно, это оттого, что я и сам слаб, но моя слабость, в отличие от неё, прощения не заслуживала. Так мне казалось.       Свет везде был приглушённый, пурпурный, народу навалило прилично. Я терпеть не мог такие местечки. Если бы не Юнон, меня бы здесь не было. К веселью я сильно опоздал и застал толпу уже пьяной, что только сгустило мрак и без того не радужного настроения. Юнон пока видно не было, но я подспудно чувствовал, что она будет где-то поблизости с Эшем. Она всегда убиралась к нему, как только у нас начинались беспорядки, как царская особа к одному из своих безутешных фаворитов, когда муж-тиран её доконал. Он зализывал нанесённые мною раны своими сверкающими глазками, смазливыми улыбочками и сыплющимися изо рта комплиментами. Эшли меня в тот вечер бесил, бесил совсем без вины. Просто я слонялся между людей в его доме, ища его и ютящуюся у него под боком сестру, с которой у нас всё не должно было так закончиться… нет, с которой у нас вообще не должно было ничего начаться, но всё-таки началось. — Опа, Чонгук, — кто-то шлёпнул мне по плечу, — вот это костюм у тебя! Только молотка не хватает.       Я не заметил, как спонтанно заплыл в целое озеро ребят с баскетбольного кружка. Все они были разодеты пиратами. — Как настроение, Олдбой? — хохотнул Юго, недавно переведённый из нашего класса парень, Юнон теперь сидела за его партой. — Уже охота переспать с какими-нибудь близкими родственниками?       В руку мне сунули стакан с чем-то пузырящимся. Бесшумно хохоча с натянутой на губы резиновой улыбкой, в то время как внутри всё скручивалось в узел от напряжения, я спрятался за глотком напитка. Вкус походил на газированный сироп от кашля, разве что более концентрированный. «Ух, какая сладенькая жижа!» — я удивлённо взглянул на свой бумажный стаканчик, превзошедший все мои ожидания. Юнон определённо была в восторге, когда это попробовала. «Надо было вместе прийти», — постановил я. Хотелось бы видеть её «ух ты», и в следующую же секунду — важничающую мину, как у члена жюри на строжайшем конкурсе, чтоб никто не забывал, что это тут за фифа. Она меня умиляла. Какое-то время я безжизненно стоял среди ребят, точно соломенное чучело, потягивал замысловатый напиток, смакуя на языке нотку чего-то ягодного, и в перерывах рассматривал плещущееся озерко в стаканчике. Мне почему-то стало совсем паршиво. Распалённое лицо сестры всё светилось перед глазами: её губы, её веснушки, её слова о том, как ей хорошо со мной, именно со мной. Я спросил, хорошо ли ей. Она ответила, что ей хорошо со мной. Но всё оборвалось, и она была где-то здесь, восторгалась вот этой самой шипучкой из точно такого же стаканчика, пока я одурело онанировал на воспоминание о ней. Фу. «Какой кошмар, — я ещё отпил алкогольной газировки, — не стоило этого начинать».       Такие мелочи, как щенячий восторг Юнон о всякого рода ерунде, уплыли на периферию… с начала нашей небольшой проблемки сексуального характера. Я всё бычился, что паскуда Эшли якобы полезет к ней в трусы, и вместо этого полез в них сам. М-м-м. «Хорош защитник», — отчего-то я скупо усмехнулся сам себе. Признаться, я не был удивлён. Нечто ощущалось в воздухе все эти дни, и подспудно я чувствовал, что мы в одном шаге от чего-нибудь эдакого. Так что да, шибкого ошеломления не было, зато разочарования было полным-полно. Мне не хватало той старой непринуждённости. Я сделал ещё один крупный глоток. «Нет, какая всё-таки сносная вещь», — стакан удостоился ещё одного удивлённого взгляда. Алкоголь мне доводилось пробовать, причём всякий разный (это был наш эксперимент с Эшли, надо же понимать, вокруг чего столько шума), но вкус был отвратительный, я выдерживал максимум глоток. На этот раз всё обстояло иначе. Ещё и в голову неплохо ударяло. Интересно, где Эш это откопал? «Кстати, о нём». — Эшли не видели? — бросил я в толпу, не обращаясь ни к кому конкретно.       Парни всё это время о чём-то гоготали. Они был высоченные, недаром баскетболисты. Я и сам не такой уж низкий, но эта компания вышибал меня посрамила. Неплохие ребята, они мне нравились, правда, скорее как концепт некой группы, в которой каждая отдельная персона обезличена. Друг без друга они для меня мало что значили, да и, если честно, они были до того слипшимися, что друг без друга едва ли значили что-то даже для самих себя. В этом, мне казалось, минус подобного радикального экстравертизма. Сильно страдает твоя собственная целостность. — Ты живёшь в своём мире, да? Даже не слышишь разговоров! — хохотнул кто-то и указал на второй этаж. — У Эшли уединение в кабинете с той новенькой.       Их политику по части всяких там девочек я никогда не разделял. Сплошные игры на ведение счёта и никакого чувства. Если кто-то из них всерьёз влюблялся, остальные поднимали вокруг события ритуальный хоровод издёвок и улюлюканий. Всё это без действительной злости, без яда и чисто по-приятельски, конечно, но мне всё равно не нравилось. Когда какая-то бедолага начинала с кем-то из них гулять, она, грубо говоря, делалась подружкой всего коллектива. По одному кого-то из них отхватить не получится, только с полным пакетом в придачу. Неудивительно, что у них в этом плане была постоянная «текучка кадров». Хотя, надо признать, желающих с ними сблизиться претенденток от этого не убывало. Я метнул взгляд на второй этаж, почувствовав мгновенный жар в висках. — Узнают друг друга получше, наверное, — ухмыльнулся Юго мне на ухо, — если понимаешь, о чём я.       Вместе с тем он забросил свою лапу мне на плечо. Я у него был на хорошем счету, как-то мы делали школьный проект вместе, и Юго был впечатлён моими детальными описаниями Имдинской войны. Он считал, что я мозговитый, а мозговитым можно иной раз и побыть странными. Все они верили, что я не без аутистических заморочек, но при этом окрестили безобидным и славным, и относились ко мне с самым простым добродушием. И меня такой расклад более чем устраивал. — Чего? — мгновенно взъерепенился я и грубо отшвырнул от себя руку, чего прежде никогда не сделал бы. — Это моя сестра, осёл! Ты по щам захотел?       По толпе разлетелось гулом драматичное «воу». — Нет, ты чего! — выпучил глаза Юго. — Извини, не знал. Серьёзно, не знал! — Да, Чонгук, дружище… мы вообще ничего такого… — пришли к нему на помощь остальные.       Юго страшно смутился, и мне пришлось поумерить пыл, буркнуть «ладно, проехали». Я махом допил остаток шипучки и двинул на второй этаж, по пути невольно сжимая стаканчик, который швырнул в первую же встретившуюся урну. Безликие фигуры проносились мимо, как манекены. «Матерь честная, откуда может быть столько знакомых у одной-единственной персоны?» Эш, конечно, не сам приглашал всех гостей, но я готов был поклясться, что он знает лично каждое лицо. В вещах, подобных этой, он казался мне сверхчеловеком. Не ницшеанским, правда, но всё-таки это впечатляло. Надо иметь особенный склад характера, чтобы умудряться заводить стольких приятелей. Я утомлялся, когда приходилось лишний раз контактировать с лишними людьми, а Эш ловил от этого кайф. Впрочем, едва ли в тот момент моя голова была занята хвалебными мыслями в его адрес.       Кабинет его отца представлял из себя очень своеобразную комнату. Со входа она начиналась с небольшой паркетной площадки, уходящей влево и вправо вдоль стены, и с обеих сторон по углам перетекающей в лестницы на антресольный этаж. На этом этаже в основном были шкафы с книгами и несколько рабочих столов — мини-библиотека. Центр же комнаты располагался в углублении в полу, под антресольным этажом, к которому от паркетной площадки вела пара-тройка ступенек вниз. В углублении, в центре располагались массивные кожаные диванные модули, просторный журнальный стол да пара тумбочек, а по углам были раскиданы всякие мелочи: столик для пула, мини-бар, ещё полки, ещё рабочие места. Пол там был устелен ковролином, на столе в центре минималистичной башенкой громоздились настольные игры. Иногда мы с Эшли в них рубились. На моей памяти, не было такой партии в шахматы, в которой Эш меня обошёл бы. Даже до ничьи не доходило. Как правило, у него заканчивалось терпение, он начинал делать глупые ходы, и всё скоропостижно знаменовалось моим матом.       Я услышал щебечущие голоса сестры и одноклассника с самого порога, при этом оставаясь выгодно невидимым. Хотел было сделать торопливые шаги вперёд, выкинуть нечто решительное и яростное, в духе «мне есть, что возразить против этого брака», но отчего-то почти сразу застыл без движения. Пустота этой роскошной, красивой комнаты, отлетающие от стен весёлые голоса, интимность принадлежащей только им двоим атмосферы — всё это заставило меня поморщиться и внутренне сжаться. Щёки горели от выпитого напитка (чертовски крепкая штучка), от негодования, ревности и вихря сожалений. С появлением сестры в тихой гавани моей жизни были сплошные стихийные бедствия. «Надо домой, — вертелось на уме, — не место, мне здесь совсем не место, да и рядом с ней не место, и дело не в родстве — мы слишком разные, слишком непохожие». Всем своим естеством она возмущала идеально выстроенный структурализм моего мира, мои представления о том, каким надо быть, как надо поступать, как судить о вещах и людях. Я был верен этим простым и безопасным представлениям, и в то же время она, не соответствовавшая им ни на грош и привнёсшая в них элементы безобразного, оставалась в моих глазах идеальной, правильной и прекрасной. Логический парадокс — вот кто это была такая.       Я развернулся влево и поднялся по ступенькам на антресольный этаж, словно невидимый призрак, словно антагонист в драматичном кино про дворцовые интриги, при этом чувствуя себя донельзя глупо. Прошёл в самую тёмную часть антресольного этажа и, опираясь на перила, злой горгульей уставился на эту сладкую парочку сверху вниз. Они располагались на диване. Юнон закинула ноги на стол, варварски развалившись на модульной подушке. Рядом с её ногами на столе стояла начатая бутылка виски. Украла всё-таки, подбила на это Эшли. Сам он сидел подле неё, они повернулись друг к другу полубоком, и их ясные, светлые лица приветливо друг другу улыбались. — Я не занимаюсь такими вещами, как критическая оценка, мне не нравится тестировать людей. Так же теряется живость общения, — палил тем временем Эшли, — неужели ты таким занимаешься? — Ещё бы! — звонко заявила сестра. — Я, знаешь, начинаю с чёрного списка. Как только вижу, я как бы мысленно кидаю в чс, а потом смотрю, удастся ли доходяге реабилитироваться. — Но это жестоко! — хохотнул Эш. — За что вот так? Юнон откинула голову на подушку. Она косилась на него с плутоватой ухмылочкой. — Слишком много попадалось дерьмовых людей, — простодушно хмыкнула она, — рассказать секрет? — Шутишь? Ещё бы. — Глаза у тебя есть, и кое-что кое-где тоже, и это даёт мне повод судить, что ты уже оценивал мою фигуру. Что скажешь? — Скажу, что твоя прямота здорово выбивает из колеи, — бесшумно рассмеялся Эш. — Ну, допустим. Естественно, я тебя оценил. У тебя длинные ноги, ты жилистая, что нравится не всем, но лично мне очень даже, и я готов поспорить, что у тебя шикарная спина. Вот мой честный обзор. — Да! Именно так. Я угловатая, и мне, наверное, не хватает выпуклостей, но… — Нет, с ними всё в порядке, — ехидно перебил Эшли.       Я наблюдал за ними с крепко сцепленными челюстями. Юнон выдержала недолгую паузу, в течение которой эти двое не отрывали друг от друга улыбающихся глаз. — Но, — продолжила сестра медленно, — да. Моя фигура, скажем так, из тех, что всё-таки бросается в глаза. Самая главная её особенность: подобная формируется очень рано. Из-за роста, жилистых, как ты сказал, ног, высоких угловатых плеч я была секси уже в двенадцать лет. — Ой, нет, — зажмурился Эшли, — только не говори, что… — Ага, — беспечно заявила Юнон, при этом пальцами одной ноги она ленно почесала комариный укус на голени другой; во многих её жестах была какая-то мальчишеская грубость, которая, почему-то, только добавляла ей очарования, — до меня впервые домогались, когда мне было одиннадцать. — Ёлки палки… — Это было только начало. Мне довелось узнать, что вы все из себя представляете. Я предпочитаю сначала сказать «фи», а потом посмотреть, смогут ли меня переубедить.       Эш посмеялся, задумываясь. — И как, удавалось кому-то? — Не особенно, — Юнон фыркнула; пальцы её стопы беспощадно дербанили комариный укус на другой ноге, а она даже не обращала на это внимания. — Хотя, знаешь… мне кажется, девушке моего брата здорово повезёт. Вот он — просто прелесть. — Кто, Чон Чонгук?! — загорлопанил Эшли, вместе с тем он подорвался с дивана и потянулся вперёд, чтобы плеснуть себе виски в стакан. — Ты о нём просто не можешь судить здраво. Женщины про своих родных всегда думают, что те ангелочки. С тобой-то он душка, потому что ты его сестра, а вот гипотетической несчастной, у которой хватит дурости встречаться с этим пресным сухарём, я наоборот соболезную. Он же никакущий!       Пока Эш, наклонившись вперёд, подвигал поближе стакан и стеклянную бутыль, пока возился с напитком, пока тянулся к пристроенному на полу мини-холодильнику, чтобы взять лёд, я наблюдал за сестрой. Юнон, откинув голову на кожаной мягкой спинке в форме подушки, мечтательно глядела в потолок и вдруг приложила ладонь к животу. Недостаточно низко, чтобы это можно было счесть чем-то странным, но достаточно низко, чтобы я догадался, что за воспоминание светится перед её глазами. Она прикрыла глаза, облизнула губу. Снова распахнула веки и одёрнула от себя ладонь. Я проглотил возникший вдруг ком в горле. — Ты что, — в её голосе ни с того ни с сего засверкала сталь, — сейчас гадости про моего брата говоришь? Эшли нисколько не смутился. Только сварливо похихикал, возвращаясь в старую позу уже со стаканом. — Я не задумываясь говорю ему в лицо всё то же самое, — гордо выдал он, кстати, чистую правду, — извини, но ты необъективна! Ты вещаешь то же самое, что его мать. — Мне плевать. Ни слова плохого о нём слушать не стану, ясно? Это мой брат, и скорее всего, он очень рано женится, лет в двадцать, и будет отличным мужем, отцом — всё вот это. Обо мне суди, как хочешь, можешь даже в лицо, но о моей семье в моём присутствии плохо говорить не смей, иначе дружбы у нас не получится. — Ладно-ладно, — тут Эш, конечно, дал заднюю, — конечно! Я ж это вообще в шутку… а когда мы осудили твою маму за историю с волосами, ты так не бесилась! — Просто я Чонгука обожаю, — простодушно заявила Юнон, — и с тобой захотела водиться только потому, что ты его друг, а я его к тебе ревновала.       Что-то тёплое разлилось по груди. «Вот что Эшли имел в виду, — догадался я, — когда говорил, что они общаются в основном обо мне». — Обидно! — усмехнулся он. — Так было поначалу, — с улыбкой оговорилась сестра, уверенно заглянув в глаза своему собеседнику, — теперь-то я поняла, какой ты классный. И пёс у тебя просто атас. С тех пор, как мы замяли всю эту тему со свиданием и решили быть друзьями, всё пошло как по маслу.       А вот тут я насторожился. «Она же говорила, — встрепенулось воспоминание, — что собирается встречаться с ним». И всю эту неделю они были слишком дружны, милы и непохожи на самих себя, чтобы можно было полагать, что они не представляют друг для друга интереса. Эшли в ответ на её слова кивнул, но я-то знал, что он стремится изменить её намерения. — Раз у нас всё в шоколаде, — воодушевлённо придвинулся он ближе, в его пальцах покрывался капельками стакан с виски, — это значит, я выбираюсь из чс? — Разумеется! Ты давным-давно не там, — хохотнула Юнон и вдруг пронялась какой-то смущённой улыбочкой, — только вот… даже когда у меня кто-то выбирается из чс, происходит так, что очень скоро я сама туда попадаю. — Как так? — ухмыляясь, Эшли отпил виски. — Как так? — сестра помычала и, совсем смущённая, спрятала смеющееся лицо в ладонях; вдруг я осознал, что она пьяна. — Ты же меня видел. Разве ты забыл, что я устроила тебе в кино? Я несносный человек — вот как! — Ну, тебе пришлось несладко. Естественно, ты можешь всё воспринимать в штыки. — Слушай… — Юнон поморщилась и вдруг, к моему ступору, потянулась к стакану Эшли, выхватила его и сделала аккуратный, медленный глоток… какой фамильярный жест; Эш наблюдал за ней с удивлённым и в то же время зачарованным видом, а я наконец увидел со стороны, как работает соблазнение в её исполнении, со мной она тоже подобное проделывала; вернув стакан, Юнон продолжила, — то, что с тобой дерьмово обращались в прошлом, не даёт тебе никаких прав самому дерьмово обращаться с другими. Разве ты не согласен? — Раз так считаешь, почему не исправишь это? — Если бы я могла! Я не человек, а комок нервов. Серьёзно, сама я больше всех от этого страдаю. Но и другим достаётся нехило. Вообще, держись от меня подальше! — Ещё чего, с тобой интересно, — Эшли тоже сделал показательный торопливый глоток, не отрывая от сестры глаз, после чего вернул стакан со льдом на стол.       «Ах, какая химия», — я прицепился к ним воспалённым взглядом. Я видел в них нас. Видел нас с сестрой со стороны. Видел все те моменты, от которых у меня голова шла кругом и от которых меня штормило — со стороны. Вот чем всё происходящее между нами было на самом деле — точно такой же игрой, свидетелем которой я теперь был. Разве что в данном случае оба участника это понимали, а я принимал всё за чистую монету. Спрашивал: «Я тебе нравлюсь?» — ну что за олух. — Как думаешь, Чонгук уже пришёл? — в конце концов нарушила молчание Юнон, заглядывая Эшли за спину. — Пойдём его поищем. Здорово вдвоём сидеть, но он там, наверное, слоняется один-одинёшенек, как бедный родственник. — Опять вы не вместе пришли. Он небось ныл, что идти надо? — Так и было! Я в нём души не чаю, конечно, — возмущённо пропыхтела сестра, — но порой чёрт ногу сломит, что у него в башке творится!       Я в самом деле «ныл», что не хочу идти. Вот только по отдельности мы заявились вовсе не по этой причине. — Хочешь, — Эшли вдруг щёлкнул пальцами, — развею загадку твоего братца раз и навсегда?       Юнон заметно воодушевилась. — Хочу! — просияла она. — Просвети уж меня, недалёкую дурнушку, а то я все ногти сгрызла до корней, пока корпела над этой наукой. — Наука! — издёвчески плюнул Эш. — Чон Чонгук — наука? Такой «науке» разве что за Шнобелевскую премию тягаться. Овервотч и порнуха — вот тебе и вся наука. Поздравляю, у тебя PhD. Юнон невесомо рассмеялась, откинувшись на спинке, а после вдруг развернулась начала лупить моего обидчика по плечу. — Я сказала! — хохотнула она. — Не смей в его адрес!.. — Что, уже правду сказать нельзя? — взревел Эш, шуточно задирая руки над головой. — На правду не обижаются!       Сестра, не сдержавшись, снова расхохоталась, и от смеха стала такой очаровательной, что не засмотреться на неё было просто невозможно. Когда я наконец оклемался, я вдруг совершенно случайно заметил, что и на Эшли она производила такое же впечатление. Ещё бы. Любой, кто способен видеть, не сможет на такое не засмотреться. В очередной раз про себя я подумал, что не виноват в своём влечении. Юнон сорила своими феромонами везде, где появлялась. Её беспардонная, хаотичная энергетика приковывала к ней намертво.       Что по поводу науки под названием Чон Чонгук — даже обидеться тяжело. Эш был во всём прав. Я и сам не понимал, почему кажусь сестре таким непостигаемым, когда и постигать-то толком нечего. Мой ум представлял из себя некую сферу, отравленную перманентной раздражительностью. Юнон в этой среде была всё равно что распустившийся в ядовитом постъядерном зловонии цветочек. Кусающийся хищный цветочек, да, но всё равно милый мне даже со всеми его зубами. — Ты неправ, — отсмеявшись, заявила Юнон с широкой улыбкой, — Чонгук не такой, он хороший. — Я тебе без шуток говорю, — совершенно серьёзно прогудел Эш, даже положив для верности руку на сердце, — понятия не имею, за какие заслуги ему такие лавры. Нори тоже говорила, что он якобы котёнок, даже Сохи, когда на нас фыркает, на меня смотрит злобно, а на него с переживанием. Да не котёнок он, просто контуженный. За что вы его в святые рядите?       «Реально», — подумал я, дивящийся, что полностью согласен с озвученной мыслью. Как бы я ни бесился на Эшли, здесь он был железобетонно прав. — Не знаю, — улыбалась Юнон, — за то, что он заботливый, неравнодушный и мягкий. И терпит, к примеру, что я такая дурная.       Тепло. Я недоумевал, как она могла такое проворачивать. Я был так зол, так раздражён и обижен, так хотел убраться отсюда и никогда больше не принимать в этом балагане никакого участия, и вот — снова тепло в районе солнечного сплетения, мягкое, воркочущее тепло. Снова желание целовать её, как будто оно никуда и не девалось. Тем не менее, на этот раз я теплу не поверил. Не хотелось опять виться за её чарами, когда увидел, как это выглядит со стороны. — Никакая ты не дурная, — отплевался Эшли. — Дурнейшая. — Раз уж на то пошло, меня это тоже не колышет, — заявил Эшли, — я тоже дурнейший. Так что мне на твою дурость по барабану.       Интересно, он вообще задумывался, что в этот момент фактически соревновался с её братом? Не вызывало ли это у него каких-то переключений в мозгу? Не настораживало ли? Юнон говорила обо мне со слишком уж решительной теплотой, так, как ни о ком не говорила, и Эшли начинал ревновать — вот уж комедия. «Все мы здесь скоморохи, танцующие ей на потеху». — Разве ты не джентльмен? — охнула Юнон. — А когда мы встретились, ты был такой галантный. — Да-да, провидица, я уже понял, что ты меня раскусила. Ну да, у меня была куча девчонок. Но, я так понимаю, и твой послужной список не отстаёт. Разве это не делает нас Её и Его высочеством Дурнейшими?       Сестра снова залилась тёплым смехом. — Мне нравится, какая ты сейчас обезьяна! — весело заявила она. — Ты так куда честнее. Обезьяна, зато какая честная обезьяна! Когда ты был обезьяной с манерами, типа в галстуке, это был цирк. — Я даже не знаю, обижаться или радоваться, — нахмурился Эшли.       Но Юнон, похихикав, уставилась на него с такой радушной и свойской улыбкой, что я, к своему ужасу, угадал в её взгляде действительную человеческую симпатию. Сам Эш почти тут же охотно ответил ей такой же воодушевлённой миной. — Я же знаю, что у тебя на уме, — вдруг произнесла сестра чуть тише и совсем ласковым голосом, — давай не будем всё портить, а? — А я портить, — растеряв улыбку, с решительной пылкостью отозвался Эшли, — ничего и не собираюсь. Только лучше сделать. — Мы же так неплохо общаемся, и так непринуждённо. Зато в романтическом плане я таких, как ты, терпеть не могу. — А вот я таких, как ты, — ещё твёрже заявил мой одноклассник, глаза у него здорово горели решимостью, — вообще никогда не встречал. Ни в романтическом плане, ни в каком. — Ты эту чушь всем девчонкам затираешь? — Юнон, ты вроде бы и такая безбашенная, а такая трусиха. Предпочитаешь притворяться, что не веришь в честность моих слов? Ты мне интересна, я тебе тоже — чего ты боишься? — Всё, я устала от этого разговора, — улыбаясь, сестра резко подскочила на ноги, — пойдём поищем моего брата, пока он не расплакался там один. Помедлив, Эш тоже встал. — Учти, что это не последний наш такой разговор, — серьёзно заявил он, — забодало притворяться, что я сдался. — Да я и так видела, что ты не сдался. — А я, знаешь, что видел? Что ты и не против.       Они застыли друг напротив друга. Пятнадцать секунд, тридцать, минута. В животе у меня завязывались узлы, снова. Эти двое стояли не шевелясь, как два столба. Как вдруг всё наконец стало принимать оборот, от которого к моему горлу подступила дурнота. Эшли сделал шаг в сторону моей сестры. Она не отстранилась, продолжая глядеть на него. Он сделал ещё один осторожнейший шаг, как хищник на охоте, боящийся спугнуть дичь. Сестра оставалась неподвижной. Эш чуть наклонился… — Кх-м! Кх-м! — вдруг нарочито кашлянул я на всё громоздкое помещение.       Их отбросило друг от друга, точно взрывной волной. Я не замечал, как сильно сжимал перила, как горели уши, как неистово всё звенело. Нет, нужно было убираться. В прежнюю жизнь, где всё сухо и ясно. Где спокойно, тихо и в помине нет никаких интриг. Бежать от грязи всего, от собственной грязи, от этих липких сцен, когда сквозь белые пятна забвения к мозгу подбирается реальность, и перед глазами оказывается омерзительная картина спермы на собственных пальцах, вызванной не чем иным, как мыслями о ней. Бежать от этого прочь, от этой ревности, которая превращала меня в кого-то другого, в какую-то бешеную собаку, неприятную, лающую, истеричную. Я не нравился себе влюблённым в Юнон. Перепугавшиеся, эти двое ошалело уставились в мою сторону. Эшли — с яростным, почти ругательным немым возмущением. Юнон… — со страхом. Со смущением и страхом. — Чонгук?.. — произнесла она одними губами. — Ты какого чёрта творишь?! — взревел Эш. — Совсем с дуба рухнул?! — Я вас напугать хотел, — ответил я с самым ровным лицом, в импровизации я был непревзойдённым мастером, — захожу, значит, поднимаюсь на антресоль, думаю припугнуть, а вы тут меня самого напугать до полусмерти вздумали. Давайте-ка — это самое. Не при мне.       Эшли снова выругался, на этот раз тихо. Я развернулся и направился к ним, слыша, как он спрашивает её, в порядке ли она. Они неловко мялись на паркете, пока я спускался. Как только Эшли окинул меня взглядом с головы до ног, он развернулся к Юнон и провозгласил: — Это гениально! Шикарный костюм.       К слову, сам он был одет как пират. — Ты угадал, я это не сам придумал, — усмехнулся я, рассматривая своё одеяние. — Сам бы ты вообще сюда не заявился, — цокнул Эш. — Пойду-ка напиток возьму, — вдруг заявила Юнон, — вы догоняйте, если что.       И, ни на кого не глядя, она юркнула наружу. Эдакая смущённая мышка махнула хвостиком. Как только мы с Эшли остались одни, он мигом растерял свою дружелюбную улыбку и злобно пихнул меня в плечо. — Какая ж ты падла! — ругнулся он. — Мы почти поцеловались с ней. Не мог заткнуться и уйти? — Я ещё раз говорю тебе, — монотонно произёнс я, — я на это смотреть не хочу. — Блин! — он навернул небольшой круг шагами. — Какая она красивая, просто обалдеть. Но у неё очень злой язык. Дружище, я должен с ней встречаться. — Да на здоровье, если ты ей нравишься, — я вздохнул и тоже направился в сторону выхода, — но если обидишь её, я тебя убью.       Внешне я был непринуждён, как Будда, а внутренне закипал. Мы вместе покинули кабинет его отца. — А ты чего так долго? — изумился Эшли. — Ты её расстраиваешь, она же без тебя стесняется. — Да мне просто телефон нужно было нормально зарядить, а ей не терпелось сюда чухнуть.       Подумав, Эшли заключил: — Ну, это и хорошо, — и усмехнулся, — мы с ней так классно посидели, — у лестницы он увидел своих и сказал мне, — о, я щас. Пока найди Юнон. Только обязательно, чтобы она одна не была. А то она всё ещё стесняется, по-моему, — и он спустился вниз к остальному сборищу пиратов.       Я мрачно смотрел ему вслед. «Снова этот командирский тон», — подумал я с самым чистым отвращением. Они чуть не поцеловались, и он снова обзавёлся этим нагловатым гонором. Мне хотелось хорошенько втащить ему, но гораздо, гораздо больше мне хотелось просто убраться отсюда и позволить сестре делать всё, что ей заблагорассудится. Лишь бы меня это не касалось. Всякое там тепло, разливавшееся в груди, обрело ядовитый оттенок и жглось зелёной желчью. Она стонала в моих руках этим же вечером, шептала, как ей хорошо со мной, и буквально только что чуть не поцеловалась с Эшли. Я шёл за ней с извинениями, колеблющимися на губах, с заверениями, что она не та, кем себя называла, но я зря переживал. Юнон и думать об этом забыла.       Вздохнув, я уселся на верхушке лестницы, чтобы собраться с мыслями, прежде чем уйти оттуда. Именно в таком состоянии где-то минут пять спустя я увидел перед собой её поднимающуюся фигуру. Напряжение резко возросло. Она глядела на меня, держа в одной руке блюдце со всякими канапе, а в другой — стаканчик со знаменитой розовой газировкой. Удивлённо похлопала ресницами. Не поняла, стало быть, куда это Эш запропастился. — Ты чего тут сидишь один? — хмыкнула Юнон как ни в чём не бывало. — А Эшли где?       Я смерил её долгим взглядом. — Он там, — я кивнул вниз, — с другими пиратами. А мне здесь как-то западло, я, наверное, домой пойду.       Сестра поднялась, поставила рядом со мной блюдце и стаканчик и сама уселась рядом. Взяла стаканчик и отхлебнула алкогольную газировку. От неё самой тоже чем-то алкогольным тянуло. Приятно тянуло. Даже когда она выпивала, от неё изумительно пахло. Чем-то мягким от волос, от кожи. От губ. Я сидел рядом с ней напряжённый, накалённый до предела, и в любую секунду готов был сорваться прочь. — Ты не говорила, что до тебя домогались, — выдал я, — когда тебе было всего одиннадцать.       Юнон округлила глаза, глядя куда-то в сторону. — Ничего себе, — усмехнулась она, — да ты нас триста лет подслушивал, а не только что пришёл. — И всё-таки ты мне не рассказывала. — Я тебе много чего не рассказывала, Чонгук. Ты пробовал этот шедевр, кстати? — как ни в чём не бывало Юнон указала на напиток. — Такой вкусный коктейль, я падаю. И я от него здорово опьянела. По мне видно? — она развернулась ко мне корпусом.       Я покосился на неё. — Если не присматриваться, то нет, — хмыкнул я, отворачиваясь, — но когда приглядишься, то да, становится заметно, что нетрезвая. — А ты его пил? — Пил. Да, вкусная шипучка. — Шипучка, — хихикнула Юнон и оперлась локтями на колени, подаваясь корпусом чуть вперёд, — мне всегда нравилось это слово. Оно такое игривое. Шипучка.       Я ничего не ответил. Мы смотрели на слоняющихся туда-сюда людей. В гостиной кто-то пел караоке, в кухне играли в настолки. Было довольно шумно, и свет был сильно приглушён. — Ну как, — заговорила Юнон спустя время, — сделал там дома, что собирался? Я гадко поморщился. И кое-как выдавил из себя: — М-г-м.       Возникла гудящая пауза. — Что представлял? — вопрос был задан ласково и непринуждённо. — Мы сейчас не в гараже, Юнон, — крайне жёстко пропечатал я, — а значит, не можем задавать друг другу такие вопросы.       Ещё одна пауза, на этот раз совсем тяжёлая. — А чего рычим тогда так злобно? — ехидно спросила сестра. — Мы же не в гараже, значит, ты мне просто брат. И ревновать меня к другому не должен. — Слушай, я выхожу из игры, — плюнул я с отвращением, — какая всё это грязь, сил нет. — Я — грязь? — Нет. Не переворачивай, чёрт побери. — Что тогда грязь? — Всё это. То, что ты уходишь, а я на тебя… то, что я прихожу после того, что между нами было, и смотрю, как ты пьёшь из его стакана. Всё это — грязь. Я себе противен, мы мне противны, ты противна. — Ну, я себе тоже противна, если тебе будет от этого легче, и ты противен, и мы, — ядовито выдала Юнон, — я просто подумала: а что? Поцеловаться с нормальным мальчиком при нормальных обстоятельствах. Чтобы всё как у всех, по-человечески. А не только и делать, что пользоваться кое-чьей похотью, чтобы хоть что-нибудь из кое-кого выбить.       Дыхание у меня было горячим, голова буквально закипала. — Я и сам не хотел этого, — процедил я, — этой пошлости. И вообще… мне пошлостью тогда то, что между нами было, совсем не казалось, но это плевать, всё равно я не хотел продолжать. Ничего не хотел. Но я не могу сопротивляться, когда ты просишь. — Ты был прав, Чонгук, — отрезала сестра холодно, — ты во всём был прав. Тупая была идея. Давай забудем обо всём этом идиотизме. — Ага, — бросил я быстрее, чем подумал.        «Ага, — передразнил внутренний голос, — вот так возьмёшь и выкинешь её оргазм на твоих пальцах из головы. Так это и делается. Как она там говорила? Чик-чик — и готово». Помолчав, Юнон вдруг развернулась к блюдцу и взяла с него две разные тарталетки. Одна с икрой, другая — с начинкой из какого-то сыра. Юнон сложила их верхушками друг к другу и показала мне. — Смотри, как я их ем, — и она бросила их в рот вот так, склеенными, при этом с самым довольным видом.       Я бесшумно посмеялся, хотя настроение и было невесёлое. — Ты вообще любишь над едой надругаться…       Жуя, сестра состроила возмущённую мину. А прожевав, воскликнула: — Так это вкусно! — и принялась снова химичить над тарелкой, соорудила ещё одну «бомбочку», которую поднесла ко мне. — На, попробуй. — Да я не хочу есть… — Не беси меня, а. Вздохнув, я сдался и принял угощение. Долго, задумчиво жевал. В голове всё ещё ничего не было, а на сердце оседала сажа. — Ладно, сносно, — заключил я. — Сносно? — вознегодовала Юнон. — Не сносно, а крышесносно! — и она, осудительно покачав головой, снова отпила своего коктейля, как вдруг, посидев и задумчиво поглядев в никуда, отставила стакан и обрела до боли знакомый мне колючий вид; я украдкой на неё косился. — Ах, да, — медленно и ехидно протянула она со смешком, глядя в сторону, — я забыла. Ты же у нас не такой, как все. У тебя же крышу не сносит. — И откуда, спрашивается, этот недовольный тон? — спокойно отозвался я. — Хотела бы, чтобы снесло? Ты же ненавидишь тех, у кого сносит крышу. Снесёт у меня, ты постановишь, что я мерзкий и похотливый, как постановила сегодня, и я «пойду лесом». Мы же друзья, я тебе даже брат, насколько я помню. В чём смысл твоего эксперимента?       Юнон покосилась на меня. В её глазах шипели шумы задумчивости и обиды. — Дело не в этом, — отчеканила она, — я не какие-то там теории хочу доказывать о том, что у всех сносит крышу, и у тебя якобы в том числе. Не из-за этого на самом деле начинаю. — Если не это, что тогда? — равнодушно мотнул плечом я, но всё-таки развернулся прямиком к ней. — А то, — нагло хмыкнула Юнон, наклоняясь чуть ближе; я невольно покосился на её губы, так как мы сидели друг напротив друга, — то… — она набрала полную грудь воздуха и, выдержав паузу, смущённо выдохнула, — то, что крышу сносит у меня самой, дурень. Доволен?       Надо же. Казалось бы, ещё недавно по крови ползала зелёная отрава, а тут на тебе — оно. То самое тепло, живое и приятное. И её губы, её веснушки — снова тут как тут. И глаза те же туманные, что были. Но я тут же вспомнил её флирт, вспомнил этот же самый её взгляд, только обращённый на другого, вспомнил её лукавую улыбку и ту сцену, которую я прервал. И холодно фыркнул, отворачиваясь: — Ага. Как же.       Слова прозвучали как выстрел. При этом я даже не понял, в кого выстрелил. В себя, в неё или в нас обоих. Юнон молчала, развернувшись ко мне корпусом и оторопело глядя куда-то мимо. А в конце концов поднялась на ноги и бодро заявила: — Пойду Эшли поищу, — вдруг я отчаянно пожалел о своей язвительности, — ты уже домой? Скажи тогда маме, что я тут с одноклассницей, ладно? Если будет спрашивать, — с этими словами она преспокойно отправилась вниз, оставив мне блюдце и стаканчик.       Я хотел остановить её. Хотел броситься следом, вывести наружу, пройти с ней чуть подальше, а где-нибудь на полпути к дому, в пустом проулке, в свете фонарей плюнуть на всё и… сделать, как она выразилась, по-человечески. Но едва ли это было бы выходом. С Юнон что ни путь, то тупик — никак иначе. К тому же, она была такая безутешно грустная только оттого, что я её отшил. Я верил, что, стоит мне только пасть ниц, она снова сделается надменна и насмешлива. «К чёрту», — решил я. И плевать, что сердце болезненно ноет, что ладони потеют и яростное отрицание вихрем крутится в уме. Плевать, что на месте моего одноклассника в этой комнате, когда происходил этот красивый момент, должен был быть я. Плевать, что всё так невозможно между нами — к чёрту.       Я встал, спокойно взял оставленный ею беспорядок, спустился вниз и что-то выбросил, а что-то оставил на столе. После чего молча покинул вечеринку, никем не замеченный, и отправился домой. Когда вернулся в свою комнату, я избавился от наделанной сестрой красоты, завалился в кровать в темноте и с горячим, воспалённым умом умудрился кое-как начать засыпать. Как вдруг, где-то спустя минут двадцать, пока дремал, я разбуркался от пришедшего сообщения. Это Эш писал, делился оголтелой новостью. Они с Юнон начали встречаться.