Комната запретов

Дверь бесшумно раскрылась под одним лишь невесомым толчком моей ладони, и на полу сумеречного помещения растянулась бледная размытая полоса вечернего света. Здесь было всегда на порядок темнее, чем в остальном пространстве, так что в сарае уже вовсю сгущались сумерки. Пробежавшись глазами по завалам, я обнаружил Юнон, сидящую на диване и поджавшую колени, на которых была какая-то книга. Сестра увлечённо уткнулась в неё. И сколько она вот так сидела, чтобы изобразить задумчивую занятость, когда я войду? Теперь на мне лежала задача по вызволению её из этого места, к которому она почему-то прикипела. С самого начала ярая заинтересованность Юнон в этом гараже и всём барахле, что покоится тут, вызывала у меня непонимание, потому как сам я не любил это место. — В этом альбоме не хватает фотографий, — изрекла Юнон тут же, как я вошёл, а сама не отрывалась от страниц. — Каком альбоме? — спросил я и сделал шаг внутрь, а дверь за мной всё так же бесшумно захлопнулась сама собою. — Не знаю, тут везде горы, овцы, какие-то мальчики, — сказала сестра, после чего закрыла книгу и отложила её. А я как раз вспомнил, что это было не что иное, как альбом с папиными детскими фотографиями. Именно этот альбом я рассматривал накануне, перед тем как Юнон зашла сюда несколько дней назад. — Чего ты здесь сидишь? — перешёл я сразу к делу. — Пошли, мама вернулась с работы. Когда я выходил, они с тётей Соль сказали, что есть какие-то хорошие новости. И просили нас помириться. Мне уже надоело, что люди считают нас поссорившимися. — Это не я виновата. Если бы я вышла, ты бы продолжал и дальше вести себя так, будто меня не существует. — Я… не вёл себя так. — Разве? — Юнон слегка развернулась ко мне. — Ты правда сидела здесь с самого обеда? — Тут много чем можно заняться, — хмыкнула сестра и отвернула голову. Мы помолчали. — Я не вёл себя так, будто тебя не существует. Просто не был уверен, хочешь ли ты говорить об этом. И вообще говорить. — Хочу. Хочу говорить об этом. И «вообще говорить» тоже хочу. Теперь ты узнал, Чонгук, — Юнон встала с дивана и выпрямилась во весь рост, что добавляло ей важности. — Теперь моя очередь: чего бы тебе хотелось? — Мне бы хотелось, чтобы ты вышла отсюда и перестала устраивать из этого сарая храм, — аккуратно сделал я выпад. — Твоё поведение вызывает подозрения у наших родителей, а я не хочу, чтобы они зазря беспокоились. Или не зазря, что ещё хуже. — Ты уходишь от вопроса. Я не имела в виду маму или тётю, или этот сарай. Я имела в виду разговор о случившемся. Как ты к этому относишься? — Тебе обязательно нужно было торчать здесь полдня, чтобы спросить у меня об этом? — Хочешь, можем обсудить поцелуй и за пределами этой комнаты! Да хоть за ужином! — воскликнула вдруг сестра, звонко хохотнув, и сделала пару шагов в мою сторону. — Пошли? — Да не хочу я обсуждать поцелуй! — взбесился я. Юнон вдруг застыла. Мы смотрели друг на друга, и я заметил сквозь серо-синие сумерки что-то очень тёмное на дне её глаз. Все решения у меня уже были приняты после того, как мне позвонил Эшли. Так что оставалось просто вернуть наши с Юнон отношения на место после случившегося. Да, это неловко, да, мы слегка растерялись, но больше толком ничего и не произошло — я это отчётливо понял в ту самую секунду, как Эш сказал, что Юнон к нему бегала все эти три дня. Только вот создавалось ощущение, что ей упорно не хотелось разделить мой взгляд на произошедшее. Зачем-то она вцепилась в этот поцелуй, поддерживая атмосферу напряжения, будто жаждала вывести меня на чистую воду, заставить разоблачить себя и свою симпатию. Эшли как-то раз говорил, что в химии между двумя такие правила: кто первый влюбился, тот проиграл. Что ж, здесь я был заведомо проигравшим, но не собирался себя обнаруживать. Ничего серьёзного не случилось на самом деле, если следовать логике самой Юнон. Мы просто поцеловались и испытали неловкость от этого. Теперь, вот, наконец заговорили и можем просто болтаться вместе и дальше. Разве нет? — Значит, не хочешь, — тихо сказала сестра. — Да, не хочу. Я не знаю, что ты там подумала, и готов отвечать за последствия, если вдруг как-то тебя задел. Если тебе стало страшно, неприятно или что-то ещё в этом роде, то извини. У меня и в мыслях не было обидеть тебя, я хотел бы продолжить общаться, забыв о случившемся. Ничего же не случилось, да? — я принял примирительный вид и наклонил голову, взглянув на неё из-под вздёрнутой брови, выдающей сомнения. — Чонгук, ты странный, — вздохнула Юнон и обернулась по сторонам, зачем-то начав разглядывать стены сарая. — Я тут вот о чём подумала… Ты говорил, что не любишь этот гараж, да? Что ненавидишь копаться в старом хламе и в прошлом вообще. — Да, — подтвердил я, не совсем понимая, к чему она ведёт. Лицо Юнон было лишь слабо освещено скудными остатками дня, заглядывавшими через глухое окошко под самым потолком. Сестра двинулась обратно к дивану и подозвала меня с собой. Ничего не оставалось, кроме как повиноваться и сесть рядом с ней, где Юнон снова положила на колени тяжёлый альбом с фотографиями папы в детстве и провела по нему рукой. — Ты смотрел этот альбом? — Да, — я тряхнул плечом. — А ты видел, что в нём не все фотографии? — Эм… Как-то не обратил внимания. — Так вот, они не все, — кивнула Юнон. — Что думаешь по этому поводу? — Юнон, к чему ты ведёшь? — не выдержал я. — Давай сразу к делу. Я не любил, когда начинали заходить издалека, с кучей предпосылок, чтобы просто поиграть на твоих нервах и сделать момент с задвинутой речью более живописным. — Мне кажется, с ними что-то сделали, — ответила сестра вместо меня и открыла книгу, начав быстро листать её, будто уже знала наизусть каждую страницу. Видимо, она здорово заскучала, пока проводила здесь время. Впрочем, никто не запирал её в этом сарае. Юнон добралась до нужной страницы и остановилась прямо там, где папа кормил ягнёнка. — Вот, здесь пробел. Между парой фотографий действительно было пустое пространство из-под фотографии, хотя это была и близко не последняя страница. Указательный палец сестры ложился прямо на пустоту, предназначенную для фотоснимка. — Папа очень часто переезжал, насколько я помню. Неудивительно, что он потерял некоторые вещи, — сказал я, лишь бы что-нибудь сказать. — Нет, — сестра закачала головой и вернулась к альбому. — Нет, — повторила она. — Эти пробелы слишком последовательные, — Юнон снова принялась листать альбом. Но я остановил её жестом. Моя ладонь тяжело легла поверх страницы, после чего потянулась к краешку книги и захлопнула альбом. Я настойчивым движением выхватил его из рук сестры и отложил в сторону, что сопровождалось недовольным фырканьем с её стороны. — Юнон, это сейчас неважно. Нас ждут на ужин, — вечно ей что-то прилетало в голову, а сейчас у меня для подобного не было настроения. — Вот об этом я и говорю! — воскликнула сестра, повернувшись ко мне корпусом. Из-за уха выбивалась прядь волос, между бровями пролегла складка, а на дне глаз всё та же загадочная темнота, причина которой оставалась непонятной. Юнон выглядела, не как Юнон. Она казалась слишком взволнованной или даже уставшей. — Ты противоречишь себе. Это твоё прошлое, твои корни, важная часть тебя, а ты убегаешь, убегаешь, убегаешь! Такое ощущение, что ты стараешься избегать того, что для тебя наиболее важно. Я невольно нахмурил брови. — Юнон, по-моему, ты слегка усложняешь природу моих переживаний… — но прозвучало неубедительно. Чувствовался привычный взгляд сестры снизу вверх, словно это взгляд совсем маленькой девочки, видевшей в тебе учителя. Так она на меня смотрела время от времени. Будто я был гораздо умнее, важнее, глубже… где-то вне досягаемости её понимания. — Вот и тут так же, — заговорила сестра снова. — Ты сказал, что не избегал меня, а просто не был уверен, хочу ли я говорить. Но когда я подтвердила, что хочу — выдал, что сам говорить не хочешь… Это какой-то… бред. Ты себе опять противоречишь! Что у тебя на уме? Почему-то сестра считала меня умником, в основном, из-за серых взглядов на жизнь и унылой серьёзности. Люди часто видят в серьёзности задатки ума, но это неправильно. Вполне можно быть чугунным, хмурым и молчаливым тупицей. — В противоречиях нет ничего ненормального. Это всего лишь значит, что ты не уверен в происходящих вокруг вещах и то приходишь к одному выводу, то вдруг находишь какой-то совершенно иной. — Это зависит от обстоятельств. Когда человеку кажутся правильными два противопоставленных друг другу явления — это уже проблема, с какой стороны ни смотри, — даже боковым зрением я мог видеть, что Юнон прищурилась. О чём это она? Подумала, что я хочу с ней встречаться, наплевав на то, что брат?.. Или просто ляпнула… — Однако одно явление, вызывающее сразу и приязнь, и отторжение — это вполне частая штука, называется амбивалентность! — Так у тебя амбивалентность? — резко подхватила сестра. — Что? — опомнился я. — Нет! Я не про себя! — Тогда что у тебя? Чонгук, — Юнон вдруг развернулась ко мне всем телом и подогнула под себя колени, — скажи, что ты думаешь обо всём этом. Я должна знать, совпадает ли это с тем, что я ожидаю услышать. Если я не узнаю, то буду мучиться. Напряжение от её давления вдруг сковало горло. Всё-таки она намеревалась меня разоблачить. Я бросил сестре внимательный взгляд, но тут же отвёл его. — А что ты ожидаешь услышать? — Не скажу! — Тогда и я не скажу, — я усмехнулся. — Почему твой ответ зависит от моих слов? Чонгук, это неправильно! Противоречия — это неправильно, они рождаются от нерешительности, а нерешительные люди всегда увязают в проблемах, — это прозвучало забавно, потому что я как раз накануне вполне твёрдо решил всё это оставить, помочь Эшли и закопать в себе своё влечение. Решил-то я решил, а вот перейти к исполнению… — Посмотри на меня, — потребовала Юнон. Я снова повернул к ней голову. — Я не хочу такую твою реакцию, которая меня устроит. Я хочу настоящую. Сделай вид, что я её даже не узнаю. Если взять очень искренне, честно-честно: что ты думал после того, как мы поцеловались? Тебе понравилось? Или нет? Или двоякие чувства? Не может же быть, чтобы вообще никаких! — но по голосу было слышно, что и этот вариант она допускает, вот только он ей почему-то не приглянулся. — Ты хочешь общаться со мной и дальше? И если нет, то почему? Я не могу понять, что это всё значит для тебя, и поэтому спрашиваю. А ты вместо ответа хочешь покопаться во мне и выдать то, что мне нужно. Нет, забей на то, что мне нужно. Клянусь, я не обижусь, что бы ты там ни предпринял. Но я не гарантирую, что ничего не приму в ответ, чтобы исправить твоё решение. Так что, если говорить именно честно, не опираясь на мою реакцию, мнение по этому поводу и всё остальное: что ты думаешь? Как бы поступил? — на последний вопрос она надавила голосом и даже произнесла чуть медленнее, как бы вкладывая в него весь имеющийся вес. Взгляд её был совсем потемневшим и даже отливавшим какой-то новой, сияющей глянцем чернотой из-под тонких, но густых полос бровей. Такой красивой она ещё ни разу мне не казалась. Я смотрел на неё во все глаза. Честная реакция, значит, ей нужна? Она продолжала меня провоцировать! Сама того не понимая, она уже второй раз будто давала зелёный сигнал тому, что я старался в себе подавить. Я уже пообещал Эшу, что помогу ему ей понравиться, а теперь должен признаваться ей, что симпатия зародилась ещё до этого поцелуя, а она эту симпатию своей опрометчивостью разворошила, будто палками в поковырявшись в пчелином гнезде? Как-то даже и не по-товарищески по отношению к Эшли. Конечно, я мало что мог сделать для него: он и сам сказал, что намеревается разобраться почти в одиночку. Так что, если бы я выдал Юнон всю правду, вряд ли ему это помешало бы… Может, сказать правду? Нет, подобное было слишком сложно произнести вслух. Я вдруг выбросил идею почти сразу после того, как она взбрела. С ума сбрендил, что ли? Какую ещё правду? Можно было наплести, что всё это простая неловкость! В конце концов, у меня до этого вообще не было опыта в целованиях, а сестру я не просто в щёчку чмокнул, а успел облизнуть ключицу (это мне особенно понравилось, потому что тут уж она раскрепостилась совсем, вцепившись в меня руками и буквально подавшись навстречу), да и языками мы тёрлись вполне увлечённо. Этого всего вполне достаточно, чтобы смутиться на пару дней. Точно, именно так я и решил совсем недавно, после разговора с Эшли: я буду активно вешать на уши Юнон лапшу в духе старшего братика, который о ней заботится и ни в коем случае не может хотеть (а топорщащаяся ширинка — это ошибка системы), и мы будем продолжать дружить так же, как раньше, избавившись от последствий этого «конфуза» и как бы забыв, что физически этот «конфуз» нам обоим очень даже пришёлся по вкусу. Но сейчас, когда она смотрела на меня, твёрдо ожидая ответа, мне вдруг совсем не захотелось её обманывать. Сестра сказала, что может заставить меня менять свои приоритеты, если услышанное ей не понравится. Интересно, как она заставила бы меня изменить своё решение по поводу того, что она мне нравится? Если бы узнала об этом, была бы она так же тверда и непреклонна? — А если ответ тебе не понравится? — спросил я, чуть сузив глаза. — Я почти уверена, что это так. Ничего, переживу, Чонгук. Снова ты обо мне! Я же сказала: неважно. Я облизнул губы. Значит, неважно… Наши лица были близко друг к другу, что ни на секунду не уходило от моего взгляда, но Юнон, кажется, не сильно беспокоилась по этому поводу. Господи, какой же наивной она была! Это точно моя сестра говорила, что отлично понимает мужскую природу? Если так, то как она умудрилась упустить из виду, что я скольжу взглядом по её губам? Или я для неё не мужчина? О чём я говорю: Юнон ходила на свидание с Эшли и даже готова была встречаться с ним, о чём гордо заявила мне во время нашего спора, когда я был против. У неё была куча парней, в которых она так и не научилась разбираться. Не знаю, что она обо всём этом думала, и какие там свои предположения хотела подтвердить или опровергнуть. По дороге домой сестра казалась смущённой и даже напуганной, а сейчас же выглядела уверенной и настойчивой, но это всё напускное. За этой видимостью самообладания притаилось всё то же мучительное сомнение со стеснением вперемешку. — Хочешь узнать, что бы я предпринял, основываясь только на своём желании и не боясь тебя обидеть? — Да. — Тогда без обид, — предупредительно сообщил я заранее. В тот же самый миг показалось, что в её глазах уже мелькнула обида, будто она готовилась услышать что-то неприятное. В самом деле? Однако сестра кивнула, готовая слушать. Но я не стал говорить. Вместо этого я круто развернулся к ней всем туловищем и стремительно прислонился к ней лицом, потянувшись вперёд. Оторопевшая, она застыла, и я заключил её губы в свои, обхватив их в сухом поцелуе, не спеша двинуться хоть на миллиметр. В конце концов, было бы странно целовать её остолбеневшую, словно куклу. Так мы и застыли буквально на столько, сколько сестре понадобилось, чтобы осознать, что я снова поцеловал её, пусть и не так, как в прошлый раз, а деревянно и сухо — просто для наглядности. Спустя мгновение Юнон отскочила от меня, как от клетки с резко рявкнувшим зверем, округлив глаза на полную и шокировано сдвинув брови. С чуть приоткрытым ртом, она с какое-то время на меня глазела и не могла сообразить, что только что произошло? — Что ты делаешь? — пролепетала Юнон в конце концов, так и не осилив задачку. — То, что ты и попросила. Сделал то, что предпринял бы, основываясь на желании и не боясь обидеть, — почему-то я расплылся в крайне развязной зубастой улыбочке, начав выдыхать рваные беззвучные смешки. На самом деле мне смешно не было. Я был в панике. — Я не… — она осеклась и упала взглядом на диван, как бы не в силах дальше продолжать со мной игру в гляделки. — Ты что, издеваешься надо мной? — Нет, — сказал я серьёзным голосом, бросив смешки и обречённо вздохнув. — Именно так я и поступил бы. Юнон снова подняла взгляд и посмотрела теперь со всей ясностью. — Поцеловал бы меня снова? — Да, — я пожал плечами, как будто мне это вообще всё по барабану. Она о чём-то протяжно хмыкнула, пока не умолкла совсем. Что же там за химия происходила у неё в уме? Я терялся в догадках: что подумала, что предпримет… Этот поступок был настолько неожиданным даже для меня самого, что сразу предположить какой-нибудь ответ не приходилось возможным. Однако дальше случилось то, чего я точно никак не ожидал. Я и сам толком не знал, чего ожидал, но определённо не этого. Юнон, сидевшая рядом и подогнувшая под себя колени, вдруг толчком подалась в мою сторону и плавно скользнула вверх, водрузившись мне на ноги повернувшись лицом к лицу. В удивлении и от неожиданности я взмахнул бровями и сначала посмотрел вниз, как бы обнаруживая её расставленные голые колени на своих боках, и поднял к ней лицо, чтобы что-то возмущённо возразить, но так и замер с застрявшими в горле словами. Сестра смотрела на меня сверху вниз, обдавая не то льдом, не то жаром. Я проглотил нараставший ком, пока мы застыли, схлестнувшись взглядами. Совсем как в кабинете на перемене. Ладони моих рук, которым теперь было некуда деться, почти не касаясь легли ей на бёдра, совершенно сами собой, совершенно без моего участия. Скользнув взглядом по этому жесту, Юнон вернулась потемневшими глазами к моему лицу и приказала: — Тогда поцелуй меня. Озноб снова охватил грудную клетку. Возникла новая пауза. Нет, я бы мог возразить ей, но в тот момент эта мысль почему-то совершенно выскочила из головы, и даже предложи мне кто-нибудь её в качестве варианта, она всё равно отправилась бы прочь. Невозможно сопротивляться, когда тебя просят сделать то, что ты хочешь сделать больше всего. Мы уже смотрели друг на друга, готовые продолжать — это стопроцентно, а не всего лишь мне померещилось, и поэтому все мысли вытеснялись. Я убрал ладони с её бёдер и прикоснулся ими к лицу, отправив волосы за уши, при этом всё ещё не будучи уверенным в том, что делаю. Не могу сказать точно, в какой именно момент разум отключился, но в ту секунду он определённо уже не работал и не надоедал, как тот самый противный рингтон, звучащий брякающим фоном в приятном сновидении. Юнон удалось отключить его. — Ты уверена, что этого хочешь? — всё-таки спросил я с опаской именно потому, что знал: она точно хочет. Происходящее всё ещё оставалось неправильным, и тоном голоса, с которым был задан этот вопрос, я невзначай напомнил ей об этом. — Да, — она открыла глаза, не задумавшись ни на секунду. Кажется, никаких напоминаний через интонацию моя сестра не уловила. Но разве ж в тот момент я об этом думал? — Мне понравилось целоваться. Это плохо? — Нет… — выдохнул я крайне неуверенно. — Я не знаю. Снова два дня будем друг друга игнорировать? — Это только от тебя зависит, — Юнон улыбнулась. — Не оставишь меня в гараже, как этот альбом, на который даже смотреть не хочется? — Что? — я нахмурился. — Такого в планах у меня никогда не было. — А что у тебя было в планах? — Ну… Что-нибудь, чтобы всё это не превратилось в катастрофу, — выдал я. Обманывать, попробовать себя в роли свахи, а также подавить в себе, подавить, подавить. — А я хочу, чтобы у тебя «снесло крышу», — она опустилась и прислонилась своим лбом к моему, шепнув теплом мне в лицо. — Можно как-нибудь впихнуть это в твой план не устраивать катастрофу? — Нет, — прошипел я. Она выдохнула рваный смешок, резко наклонилась и нетерпеливо поцеловала меня, и грудь мне защемило от счастья и наслаждения. Я опустил ладони к её бёдрам и сжал их что есть мочи, едва ли не хныча от удовольствия. Стало так горячо, что можно было расплавиться, будто мы две восковые фигуры, и этот жар топил все мысли и обещания, которые я давал Эшли, и все знаки стоп, которые я понаставил в своей голове. Юнон обхватила мне ногами спину, обвила руками шею и снова запустила руки в волосы — то, на чём остановилась в прошлый раз; от каждого её прикосновения отходила волна мурашек. Даже вновь нахлынувшее возбуждение не останавливало меня: я продолжал водить своим языком по рту, переплетаясь с её языком, то медленнее, то быстрее; то попеременно пленяя и губы, то вновь углубляя поцелуй. Я не делал это резко или агрессивно, касался её как можно нежнее и мягче, так чтобы вообще не чувствовать, где чьи губы, а вот Юнон чуть ли не задыхалась и время от времени даже будто намеренно слегка съезжала чуть ниже или вбок, чтобы прилепить поцелуй куда-то не то в подбородок, не то в щёку и перевести дыхание… В тот миг я вряд ли смог бы остановиться, даже если это было бы необходимо. От каждого моего прикосновения Юнон тяжело выдыхала удовольствие, что только подогревало искушение позволить себе ещё больше, и я переместился губами к шее и мягко впился в участок шероховатой от мурашек молочной кожи, почувствовав вырвавшийся из вздымающейся груди сестры едва слышимый стон. Всё что угодно, чтобы это слышать. Я продолжил поцелуи, и всё было хорошо, как вдруг она почему-то захотела оторвать меня, безмолвно вцепившись ладонью в мне плечо и постаравшись от себя отодвинуть. В этом жесте не было и крупицы необходимой силы, чтобы действительно меня оторвать, а самому мне было тяжело, почти невозможно оторваться от неё, тёплой и мягкой, тающей у меня в руках. Я путешествовал губами по её шее и чувствовал, что ей приятно, однако ладонь сестры всё ещё строго упиралась в плечо, стараясь оттолкнуть. Мы будто стали соревноваться с её рукой: ладонь давила на плечо, а я продолжал поцелуи, заставляя хватку ненадолго слабеть. — Чонгук… — в конце концов еле слышно пропищала Юнон, и в интонации явно читалась просьба остановиться. Только тут я, наконец, смог прийти в чувство и резко оторваться от неё, откинувшись на спинку дивана. — Всё в порядке? — спросил я на автомате со вздымающейся грудью. — Да, — Юнон кивнула, и до меня дошло, что она снова неловко и смущённо косится на мою топорщащуюся ширинку. Чёрт. Снова у меня встал, а её это, похоже, здорово смущало. Чёрт, чёрт, чёрт!.. К ушам прилил жар. Если стыдно ей, то стыдно и мне — здесь только Юнон могла быть ведущей, определяющей какие-либо границы. Но что плохого в том, что я возбудился? Это ведь необязательно сразу значит, что я хочу с ней переспать и прочее, эрекция — вполне обычная реакция на физическую близость. Разве не Юнон была той, кто шептал мне об этом на ухо? И куда же теперь провалились её слова о том, что это всё вполне естественно, если теперь она стушевалась и сжалась, как ёж? Или это из-за того, что возбуждается именно её старший брат, ей так неловко… — Извини, — я легонько взял её за талию и оторвал от себя, усадив рядом, как ребёнка. Юнон молча уселась и опустила ноги на пол. Она всё ещё была в школьной юбке, так что от моего взгляда не ушла гусиная кожа на голых ногах. Мне было неловко смотреть в её сторону, и я отвернул голову, дёргая правой ногой и стараясь отвлечься, чтобы унять возбуждение. — Это ничего, Чонгук, правда, — спохватилась Юнон и протараторила откуда-то сбоку. — Я не поэтому тебя остановила, честно, всё в порядке. Но поворачиваться я не спешил. Теперь напряжение в паху стало тяготить, и тут уж стало понятно, что нужно будет мастурбировать снова. Вот и всё, что мне остаётся. Почему-то вслед за этой мыслью в голову снова заполз Эшли. У него-то, конечно, не было с этим проблем: вокруг почти всегда находились какие-нибудь желающие удовлетворить его нужду… Но меня до недавних пор мало смущал факт собственной девственности и самоудовлетворения. Я не спешил трахнуть всё, что движется, как Эшли; мне вообще казалось, у него какие-то проблемы с его одержимостью. Эшли называл меня евнухом и неустанно сравнивал богатое разнообразие своей половой жизни с моим полным отсутствием таковой. Возможно, поэтому на миг во мне проснулось нечто вроде гордости, возвышенности — как бы невольное довольствие тем, что я дважды поцеловал девушку, к которой у него проснулся интерес? Ему-то Юнон дала от ворот поворот, как он сам рассказал (хоть в этом я ей не особо верил). И я говорил, что помогу, но решение всё равно оставалось за сестрой. И если бы она вдруг настоятельно решила не встречаться с Эшли — я не остался бы виноват… Чёрт, я вообще собирался ему помогать? Или просто сделал видимость? На самом деле меня же коробило от мысли, что они могут сойтись… Но даже сквозь всю захлестнувшую вдруг волну эгоистичных ощущений со звучащей поверх всего фразой: «Не хочу отдавать», — я понимал, что целоваться с Эшли для Юнон было бы куда лучше, правильнее, чем целоваться со мной. Это не было бы настолько противоестественным, что ли? Хотя, раз она думала, что мы просто игрались, значит, всё в порядке? Не-не-не, к чёрту такие игры, я в такое не играю. В данной ситуации я в очередной раз был будто котёнком, которого она поддразнивала ниткой с бантиком на конце. Однако теперь уж было поздно строить из себя моралиста. Я не отказал Эшли в помощи, потому что не было никаких братских-сестринских причин, по которым мне не хотелось бы ему помочь. Просто отвечать: «Нет!» — не попёрло бы. Эш стал бы докапываться, а в этом он был профессионалом. Так что я ответил то, что он хотел услышать, чтобы не потребовалось говорить правду. И я даже действительно подумал, что помогу ему! Потому что так будет «правильно». Но спустя пять минут после разговора с ним я пошёл в гараж и стал целоваться с Юнон, как ни в чём не бывало, так что пора было завязывать с: «Мутить с Эшли для Юнон будет лучше», — слишком уж лицемерно звучала эта фраза в моём исполнении. Потому что я этого не хотел. Если быть с собой до конца откровенным, я думал: «Помогу, а сам втайне буду надеяться на провал». Ничего другого мне, похоже, не оставалось. Либо это, либо отказать ему, расписав в качестве причины своё собственное, сводящее с ума желание к сестре. Интересно, как Эшли отреагировал бы?.. Будь это любая другая девушка, он сказал бы: «Слава богу, он не пидор!» — но здесь… Из чистого любопытства даже приспичило ему рассказать. Эшли, может, и был распущенным любителем беспорядочных связей, но в общем-то в этом плане оставался «старообрядником». От всяких мазохистов, фетишистов, БДСМ и прочих любителей развлечься его воротило, он предпочитал эдакий традиционный вариант — в общем, не сильно пускался во все тяжкие. Мне о его половой жизни было хорошо известно всё и во всех деталях, к сожалению. Так что бы он, интересно, сказал, выпали я, что целовался с Юнон уже два раза, причём второй раз пришёлся как раз на то время, как мы только-только оборвали телефонную связь после моего обещания ему «помочь»? Врезал бы мне? А что, может, это меня образумило бы… даже захотелось рассказать ему, чтобы хоть кто-то меня образумил. Я облюбовал себе точку в полу и смотрел на неё, всё так же слегка дёргая ногой, как вдруг почувствовал прикосновение ледяных пальцев к левому уху. — У тебя уши, как помидор… — сказала Юнон сбоку. Я всё-таки повернул к сестре голову. С тех пор, как я вошёл, стало ещё темнее, но её лицо всё ещё можно было рассмотреть. Да она и сама была вся раскрасневшаяся! Губы потемнели оттенков на десять, щёки будто покрылись розовой пыльцой, слегка смешавшейся с крапинками веснушек на носу. И снова сонный взгляд из-под полуприкрытых век. Нет, следовало признать, мне ужасно нравилось видеть её такой и знать, что я являюсь тому причиной. Меня распирало от этого. — Это хорошо, — говорю, возвращаясь из своих размышлений обратно в гараж, — что остановила. Мне кажется, у меня чувство меры точно хромает на обе ноги. — Всё в порядке, это нормально. Ты никогда ни с кем не целовался, а тут возьми да и начни обжиматься с девушкой в гараже. Может понести… Даже удивительно, что ты вот запросто смог затормозить… — она зачем-то шмыгнула носом с видом умудрённой старлетки. Но я осознал, что в этих словах действительно звучал некий опыт и отсылка на какие-то воспоминания. Выходит, я и здесь был мальчишкой на чьём-то фоне? Даже как-то неловко. Я вообще целоваться умею? Интересно, скольких сестра перепробовала, чтобы судить о скиллах, техниках поцелуев и всяком таком? Ну, на второй поцелуй со мной она пошла сама, значит, всё в порядке? Я как-то вдруг даже по-петушиному стал про себя кичиться этим. И сколько же парней из тех, кто вот так же уже целовали Юнон, смогли «затормозить»? Судя по тому, как сама сестра о них отзывалась, те шли напролом, воинственно игнорируя упирающуюся в плечо руку и будучи готовыми хоть оторвать её, чтоб не мешалась. Но я их теперь даже будто в чём-то понимал… Господи, это то, что имела в виду Юнон, гребя всю мужскую половину человечества под гребёнку своего страшного осуждения? Но не от именно похоти же идёт в первую очередь это агрессивное желание продолжить, а от понимания, что ей происходящее нравится, как бы она ни упиралась! Хочется сразу всё её отпирание списать на какое-то смущение, а само смущение выкинуть нафиг. Однако в нашем с ней случае сестра кое-чего явно недопонимала. Я не просто впервые целовал какую-то там девушку — я целовал девушку, которая мне нравится. Это не было просто экспериментом или поиском ощущений, мне хотелось как и ментальной, так и физической близости, дальнейшего развития и полного обладания ею без намерения делить с кем-то ещё. Я не имел права на такие желания, но, что поделать, они у меня всё-таки были. А Юнон их только подкрепляла. Но теперь меня почему-то вдруг будто отпустило. После того, как мы поцеловались снова, до меня дошло две вещи: во-первых, она не испытывала отвращение ко мне, и во-вторых, ни черта она не распознала, что нравится мне — я вообще был для неё нерешаемой задачкой. И это очень здорово играло на руку. — Слушай, давай бросим эту игру в молчанки, — снова заговорила сестра и поднялась с дивана. — Будем общаться, как раньше, — Юнон протянула руку. — Я в эти пару дней чуть со скуки не окочурилась. Я тоже поднялся и встал рядом с ней, но не взял её ладонь в свою. Тесноты в штанах уже не ощущалось (хотя желание облегчиться никуда не исчезло). Нам нужно было возвращаться, пока мама и тётя не заявились в этот сарай, провались он под землю. — Да, — ответил я и вдруг сказал то, что и должен был сказать изначально, вместо того, чтобы лезть целоваться. — Просто стало немного неловко после случившегося. Но теперь всё в порядке. Юнон воодушевлённо кивнула, улыбнувшись. Мы двинулись к выходу и как только очутились во дворе, увидели на крыльце у заднего выхода из дома маму и тётю, вынюхивающих через двор, что там у нас творится. — Что им скажем? — спросила Юнон, не отрывая взгляда от родительниц. — Что мы решили пожениться? Я тихо прыснул, заулыбавшись одними губами, и добавил: — Из-за твоей беременности. — Как думаешь, как бы они отреагировали, если бы мы вдруг заявили, что начнём встречаться? — Не знаю, — я повёл плечом, действительно задумавшись. Для Юнон-то всё это было шуткой, а вот если бы я и правда заявил, что влюблён в сестру и намерен с ней встречаться, что они ответили бы? Тётя Соль — это понятно, она бы закутала своё чадо в несколько одеял и унесла от меня подальше (и правильно), но что сказала бы мама? Она-то верила в мою святость и в то, что я «копия своего отца», и во мне никаких плохих страстей быть не может — только чистое, как горные реки, благородство. Или они с папой тоже брат и сестра?.. А вообще, был и третий вариант, в котором мама так же и думала бы, что я святой, и стала бы меня всячески оправдывать. Это порой пугало меня в ней больше всего: казалось, я могу стать хоть самым редкостным мерзавцем, а она всё равно будет любовно вздыхать: «Любимый сыночек, самый хороший». Почему-то мне не нравилось таковым быть в её глазах. — Помирились? — спросила тётя Соль, уперев руки в бока и улыбнувшись. Нет, в их лицах не было и намёка на подозрение чего-то левого, плохого, не того. А мне всё почему-то казалось, что они без пяти минут догадались, и каждый мамин тревожный взгляд невольно сопровождался у меня мыслью: «Поняла? Додумалась?» — везде мерещилось, что все уже давно обнаружили нашу странную химию с Юнон, провались она под землю. Химия, а не сестра… — Да, — кивнула Юнон. — Мы и не ссорились толком, просто нужно было обсудить одну вещь, а Чонгук упёрся всеми лапами в землю и пятился назад, как бы я его ни тянула. — А что ты хотела обсудить? — спросила мама, нежно хихикнув. Мы уже зашли в дом и направлялись в кухню. — Да я там нашла кое-что, хотела ему показать, а он всё заладил, что это неинтересно. Так что это превратилось в борьбу умов. И, конечно же, я победила. — Ну, ничего, вот ещё пара-тройка тренировок с бабушкой… — громко пробубнил я. Все по очереди вымыли руки и уселись за стол. Это был первый более или менее расслабленный ужин с тех самых пор, как Эшли был у меня в гостях, что сразу чувствовалось по атмосфере. Особенно мама и тётя Соль выглядели облегчёнными, видя, что мы с Юнон не воротим носы друг от друга, но поглядывали они на нас пока что всё ещё с небольшой опаской и, разумеется, с блеском страшного любопытства в глазах. Что же там за перепалка случилась между нами, в конце концов? Чувствовал я, что без дальнейших вопросиков не обойдётся. По поводу же нас с Юнон… Сказать, что проблема осталась позади или разрешилась? Неправда, ничего подобного, всё только усугубилось, а на месте терний поросли ещё более прыткие тернии: так что не протиснуться, не продохнуть — но всё это было маловажным в тот вечер. Какая разница, что меня всё ещё влекло к Юнон? Какая разница, что она не перестала от этого быть моей родственницей? Мне плевать — будь она хоть сестра, хоть двоюродная тётя. И даже на интерес Эшли по отношению к ней мне было абсолютно по барабану. По крайней мере, в тот самый вечер. Все переживания можно было оставить на следующий день, а пока между мной и сестрой вдруг испарилась неловкость, отчего я пребывал в замечательном настроении. Мы поцеловались снова, и снова по её желанию. Как только покидала сарай, Юнон вдруг снова стала самой собой — и это было лучше всего. Я спокойно вцепился палочками в чапчхэ*: тётя Соль накрыла небольшой праздничный столик, видимо, в честь той самой хорошей новости, о которой хотела с нами поговорить. — Я получила работу, — торжественно заговорила она. Я округлил глаза. — Правда, пока что не в школе. К сожалению, меня не могут взять прямо посреди семестра. Но уже пообещали, что работа точно будет моей в июле. А сейчас я буду работать в библиотеке. Конечно, не так престижно, как в школе, но до лета, думаю, протяну! — она весело оглядела меня и Юнон. Мы с ней многозначительно перегнулись, застыв с едой в палочках. — Это очень круто, мама, — проговорила Юнон, медленно оторвав от меня взгляд и посмотрев на тётю. — А что по поводу квартиры? Та лишь поджала губу и покачала головой: — Не в ближайшее время, — грустно сказала она. Я расслабил плечи. — Это ничего, вместе жить куда веселее! — поторопилась заявить мама, мельком посмотревшая на меня: не разозлюсь ли? Я едва сдержал уголки губ от поползновения вверх. Об этом маме теперь можно было не волноваться. Если изначально идея делить крышу с родственниками не претила мне, то теперь я определённо был последним в очереди среди тех, кто хотел бы, чтобы Юнон покидала этот дом. Конец первого семестра ещё нескоро… Июль казался очень далёким. У нас была ещё уйма, прорва, целая огромная куча времени, чтобы… Пустота моментально заполонила голову, давая о себе знать, и радужная картинка тут же сменилась объективной реальностью. Чтобы что? Что будет дальше? Я тряхнул головой: нет, решил же, что не хочу думать об этом сегодня. На глаза попалась сестра, которая как раз решила скорчить мне смешную физиономию, поморщив нос. — Поздравляю, тётя Соль, — улыбнулся я и отправил-таки порцию чапчхэ в рот. — Ох, спасибо, я очень рада что теперь не буду только на иждивении вашей семьи! По крайней мере, наполовину… — Пе-рес-тань, — строго отчеканила мама. — И слышать не желаю. — Это ты с высоты своей горы говоришь, Ина, — махнула рукой тётя. — Невозможно спокойно жить, припеваючи, когда находишься в таком неприглядном положении… — Зато вы развелись со своим мужем, отравлявшим жизнь годами, — поддержал я маму. У меня было медовое настроение. В голове мёд, в душе мёд, с губ тоже слетал мёд. — Трудности, может, и возникли, но только как признак того, что всё, наконец, меняется к лучшему. — Замечательные слова! — охнула тётя, приложив одну ладонь к груди, а другой потянувшись к бокалу с шампанским. Мама тут же схватила и свой, а мы с Юнон подняли кружки с газировкой, и все звонко ударили своими бокалами друг о друга прямо над центром стола, после чего каждый отпил напиток. — А по поводу квартиры, — добавил я после продолжительного молчания, — мне кажется, можно не торопиться с этим совсем. Ни меня, ни маму (я уверен), ваше присутствие нисколько не притесняет. Мама чуть шире распахнула глаза, изо всех сил стараясь не выпучить их до крайности, и постепенно восторженное выражение её лица стало прямо-таки искриться благодарностью. Даже сама тётя Соль была немного удивлена, хоть и старалась этого не показывать. Она бросила кроткий взгляд в адрес мамы и в ответ получила точно такой же. Мама чуть ли не плечами пожимала, поджав губы в ответ на немые вопросы тёти. Видимо, они уже успели десять раз обсудить, что я ненавижу гостей… Неужели маме было так сложно умолчать об этом? Про себя я фыркнул, но по-доброму. — А когда мы только въехали, ты был злой, как чёрт! — вдруг уж совсем по-обезьяньи выпалила Юнон, звонко усмехнувшись и озвучив недомолвки всех сидящих. — Чуть ли не рычал, аж пар с тебя валил клубами! — Неправда… — сказал я тихо, вжав голову в плечи. На самом деле это, конечно, была правда. Я никогда не вёл себя так, чтобы это стало понятно, но все всё равно прекрасно знали и понимали. Только Юнон могло прийти в голову озвучить то, что и так было на уме у всех собравшихся, которым, правда, вежливость мешала преподать всё в качестве усмешки, как ужасно забавную вещь. Вопреки моему мнению, мама тихо хихикнула, посмотрев на меня исподлобья, что только усугубило очевидность моего недовольства, которое я скрывал. — Так, хватит смущать Чонгука, — вмешалась тётя Соль, которая всегда почему-то меня спасала: от бабушки, а теперь вот, от этих двоих… — Так ещё приятнее, — обратилась она ко мне, чуть наклонив голову в мою сторону. — Что изначально ты был не рад посторонним людям — это нормально, а кто вообще в здравом уме им будет рад в своём доме? То, что ты теперь нас с Юнон подговариваешь остаться подольше, просто значит, что теперь не относишься к нам, как к чужакам, разве нет? Подумав, я кивнул, снова невольно взглянув на Юнон, шутившую ещё меньше минуты назад, но сделавшуюся почему-то теперь совсем серьёзной, потускневшей всем видом. Рука с палочками легла на стол, а плечи обессиленно опустились, как и уголки губ, а сама она стеклянными глазами смотрела в никуда, медленно оторвав от безымянной точки взгляд в мою сторону. Что-то она говорила мне этим взглядом. Что-то нехорошее. — Кстати, — вмешалась мама, — а что у вас там был за спор, что вы решили играть в молчанку? Мы здорово перепугались, что вы поссоритесь и жить под одной крышей будет совсем тяжко… — она посмотрела сначала на Юнон, а потом на меня. Всё-таки вопросов избежать было нельзя. Я растерялся. Действительно, что это вообще был за спор? Распахнув рот, чтобы сиюсекундно сочинить что-то бездумное, я так и застыл, перебитый Юнон: — Я хотела его втянуть в кое-какое расследование. Но Чонгук упорно решил, что его это не касается, и он не хочет участвовать. Мама выразительно изогнула бровь, изображая ещё большее вопрошание, чем было прежде. Меня еле хватило, чтобы не выразить на лице то же самое. — Расследование? — переспросила тётя Соль, подталкивая сестру к новым объяснениям. — Ага, — Юнон покопалась в лапше палочками, потянувшись через стол и стараясь уцепить побольше. — Я нашла чей-то альбом в гараже, и в нём в очень странном порядке отсутствуют некоторые фотографии. Мне показалось, что это было сделано с намерением что-то скрыть. Не знаю, чей это альбом… Не знаю даже, насколько он старый. Но мне стало интересно, и я говорю: «Чонгук, давай проведём расследование!» А он мне: «Не хочу! Не буду! Не пойду в сарай!» — будто он там чего боится, — по губам сестры расплылась улыбка. — Но я, кажется, поняла, чего он боялся, и намерена искоренить его страхи! Глухо ухнуло в ушах. Искоренить? Что она собралась искоренять и, главное, каким образом? Сестра деловито слопала всё, что намотала на палочки, и от её продолжительной улыбки под ложечкой щекотало. Но одно течение мыслей сменилось другим, когда я встретился взглядом с мамой. Глаза её теперь представляли из себя два белых кругляшка со зрачками, устремлёнными вниз. Почему-то она выглядела, как ударенная молнией, и это заставило меня слегка похмуриться. Чего это она? Почему её лицо всё ещё продолжало медленно вытягиваться? Я мысленно вернулся к тому, о чём болтала Юнон немного ранее: альбом с фотографиями в сарае… В отличие от сестры, я знал, какой примерно он давности и кому принадлежит. Это что, из-за него мама вдруг посерела? Нехорошее предчувствие закралось в самые глубокие закоулки сознания. Неужели, сестра права, и в этом древнем, как мир, альбоме, действительно было что-то, что имело какое-либо иное значение, помимо знака старой памяти? И пробелы в нём действительно являлись намерением что-то скрыть? Если так, то от кого, как не от меня?