Комната запретов

      Тишину в комнате нарушало только шуршание карандаша по бумаге: мы с Юнон вовсю готовились к контрольной по алгебре. Чем ближе к июлю, тем больше становилось контрольных работ и меньше свободного времени. Откуда ни возьмись свалилось лето, а я и не заметил.       С самого первого нашего совместного занятия стало ясно, что я и в подмётки не гожусь Юнон. Когда мы изучали одно и то же, начав в одно и то же время, но она управлялась гораздо быстрее и легче, я почувствовал на себе значение выражения «тугая голова». В неточных науках я ещё мог с ней посоревноваться, а с точными полный провал. Именно по этим злосчастным дисциплинам и проходился рейд контрольных всю последнюю неделю, и сестра решилась меня натаскать. Мы выдвинули стол в центр комнаты (инициатива Юнон) и занимались вместе уже несколько дней, мучительных и долгих, но в то же время и спасительных. Здорово было прикидываться, что ничего не происходит, потому что в происходящем было гораздо сложнее разобраться. Математика отвлекала от всех этих выяснений отношений. Ни хождения по грани, ни страха потерять дружбу, ни дурацкой любовной горячки, свалившейся на мою голову — только теоремы, формулы и уравнения.       Прошло около недели, может, немного больше, с тех пор, как мы с Юнон «помирились». Но с того вечера наши отношения были не совсем теми же, что прежде. Для начала, мы решили провести таки это «расследование» по поводу пропавших фотографий в альбоме моего отца, как только пройдёт волна контрольных и тестирований. Сам я бы и рад забыть про этот альбом и жить счастливо, но мамино полуобморочное состояние в тот миг, когда она услышала о фотографиях, попросту не оставило мне выбора. Юнон показала мне альбом снова на следующий же вечер. Логика в белых пятнах действительно присутствовала… но это я, пожалуй, забегаю вперёд. Тем более, что для меня в те дни это было последней заботой. Как и всё, что не касалось наших с Юнон отношений. И то, что мы решили разобраться в «загадках прошлого» только после экзаменов, вовсе не значило, что мы не ходили в сарай совсем. Было кое-что, чего никто из нас не решал, о чём мы больше не заикались и не договаривалось, однако оно всё ж таки происходило, будто само по себе. Стихийно, я даже обнаглею и скажу — вообще без нашего ведома.       Сестра повела меня в гараж в тот же вечер после ужина, потому что тоже заметила мамино странное поведение и хотела посвятить меня в то, что нарыла, но каким-то образом случилось так, что и тогда мы снова начали целоваться. И с тех пор это повторялось ещё не один раз, так что я сам не заметил, как привык к нашим походам в гараж, чтобы там обжиматься друг с другом. Именно это и стало той самой переменой, из-за которой уже никак нельзя было назвать наши отношения прежними. За пределами сарая, правда, мы подобного не делали и вообще вели себя так, будто ничего не происходит.       Я уже не знал, хорошо это или плохо, о чём и думал на протяжении всего времени, приходя то к одному выводу, то к другому, но так или иначе продолжал в том же духе. Меня всё устраивало до тех пор, пока это было невинной игрой. Самой приятной частью дня становились минуты, когда мы заходили во двор дома, и Юнон вдруг озарялась кошачьей улыбкой, стреляла в меня хитрыми глазками и молча направлялась в сторону гаража. А стоило нам только оказаться за бесшумно закрывшейся дверью в прохладном помещении, как мы целовали друг друга, будто сто лет не виделись, Юнон запрыгивала мне на руки, сама бросалась в объятия и выглядела самой счастливой девушкой на свете. Из-за этого меня мучили и в то же время опьяняли мысли: а не влюбилась ли она в меня тоже? Но каждый раз сестра весело убеждала, что это было милое и невинное баловство. И это условие действовало на меня противоречиво: с одной стороны, я хотел большего, с другой стороны, только пока всё это было игрой, я мог продолжать. С каждым разом, с каждым новым нашим экспериментом в гараже, постепенно и медленно я заходил всё дальше, и сестра позволяла мне всё больше: позавчера расстегнуть одну пуговицу школьной блузы, вчера залезть под неё рукой — мы заигрывались всё пуще и серьёзнее, но в упор притворялись, что не понимаем этого, и за пределами гаража ходили, как будто ни сном ни духом.       И вот, в вечер накануне того самого момента, когда я понял, что всё плохо, мы сидели у меня в комнате по разные стороны выдвинутого в центр стола и готовились. Всё воскресенье угробили на эту подготовку. Юнон, хоть и говорила за ужином бабушке, что не любит математику, щёлкала её, как семечки, а вот у меня раскалывалась голова. Я ненавидел алгебру. С трудом вытягивал её на четвёрку, и то не всегда. Мы решали уравнения из одного решебника и уже подходили к завершению главы, поэтому я ликовал… про себя, конечно, чтобы не опростоволоситься перед своей гениальной сестрой-зубрилой. И всё-таки Юнон первая завершила работу над последним упражнением, выбросила ручку на стол и вскрикнула: — Всё! — после чего развалилась на столе всем корпусом и притворялась, что похрапывает. Минут пять вот так «прохрапела», не поленилась же. Иногда сестра могла кривляться с завидным усердием.       Я догнал её минут через десять, отложил ручку и захлопнул тетрадь, не желая даже взглянуть на плод своего труда. Шея затекла, мне пришлось разминать её, вращая головой, а Юнон следила за каждым моим движением одним приоткрытым глазом, не поднимаясь со стола. «Ни капельки ты не устала». Я рассматривал её с чувством недоумения вперемешку с недоверием. Она точно упражнения делала? Может, проверить её тетрадь? По лицу же видно было, что энергии у неё через край. И это после нескольких часов занятий! Мы провели за этим столом большую часть свободного времени всю прошедшую неделю, он уже стал ассоциироваться с тюремной камерой. — Как ты это делаешь? — не выдержал я. — Я вот-вот сдохну, а у тебя ХП на максимуме. Ты что, киборг? — Нет, Печеня, — хохотнула сестра, поднялась и оперлась подбородком на локоть, смотря на меня исподлобья с обречённой улыбочкой, — я плод твоего воображения, возникший в период полового созревания.       «Проклятый Эшли!» — Не называй меня так, — рявкнул я.       Немного покосившись на меня ещё, сестра вдруг вскочила и танцующей походкой обошла стол, встав сзади. По привычке её близость сразу электризовала ауру вокруг меня, тут же выводя из расслабленной вымученной усталости в напряжение. Я не успел повернуть голову, как почувствовал прикосновение её вечно холодных пальцев к шее. Если сестра что-то делала, то всегда делала это быстро. Обожала эффект внезапности. Она стала усердно массировать кожу, стараясь размять затвердевшие мышцы, но я пребывал в таком напряжении от неожиданности, что это мало помогало. Мы не касались друг друга за пределами гаража. — Так, — сестра вдруг треснула меня ладонью по лопатке. — Расслабься, а! А то все мои усилия насмарку.       Я вынужденно расслабил плечи, после чего Юнон продолжила массаж. — Это необязательно, — сказал я, однако опустил голову вбок, подставляя под её руки участок шеи. — Завтра последняя контрольная, — напомнила она между делом. — И можем начать шерстеть в гараже что-нибудь ещё, что тётя Ина скрывает, — сестра обвила руками шею и опустилась, обняв меня сзади. — Наконец-то житуха! — Да, — я быстро высвободился из-под её объятий и встал на ноги, немного попятившись назад. — Само окончание этого школьного апокалипсиса уже звучит неплохо. — Ага, летом так неохота что-то делать, — прохныкала сестра и двинулась в сторону выхода. — Пойдём холодильник обработаем?       Я двинулся за ней следом. — Эш тебя звал на какую-то вечеринку, кажется? — Ага, он говорил, да? Я думаю пойти. У него в голове есть целая система с кучей разновидностей вечеринок, и эту тусовку он отнёс к такой, где ты стоишь с бумажным стаканчиком колы, невинно кивая в такт музыке, а мимо проходит какой-нибудь жмых и так аккуратненько тебе в газировку подливает что-то высокоградусное. Короче, должно быть весело. Кстати, зря ты вчера не пошёл готовиться в библиотеку с нами. Эшли познакомил меня с Нори, с которой они встречались уже четыре раза и четыре раза расходились. Эш сказал, что она единственная, у кого иммунитет к «американским» разрывам. И это похоже на правду, потому что я не видела ни одну его бывшую девушку, хотя если судить по рассказам, у него их дофига.       Юнон спрыгнула с последней ступеньки и чуть ли не маршем направилась в сторону кухни. — Я не привык готовиться вне дома. А Нори знаю, да, она его близкая подруга. — Она офигенная, — Юнон вдруг развернулась посреди гостиной и задумчиво хмыкнула. — Я хотела бы быть такой же. — Почему? — в голове припоминалась Нори с густыми прямыми и чёрными волосами в строгой стрижке каре, всегда носившая серёжки-колечки и одевавшаяся во всё чёрное. Как ни неудобно, больше всего в ней мне запомнился её грубовато-мягкий, не то как бархат, не то как наждачная бумага голос, а также широкие бёдра и классная задница. Не то, чтобы я её раздевал глазами, но не был же слепым, в конце концов, а её формы бросались в глаза, несмотря на то, что вульгарную одежду она не носила. Только увидев её единственный раз в жизни, я сразу же понял, почему её Эш не смог бросить «по-американски». Нори ему попросту была не по зубам. — У неё была куча парней, — выдала вдруг сестра. Я недоумённо нахмурился. Серьёзно, и это повод для зависти? Она их что, коллекционировала? Однако Юнон продолжила. — Но это у неё они все были. А со мной не так. Не у меня была куча парней. А я была у них… Когда Нори рассказывала, то говорила так, будто те были её собственностью. А в моём случае собственностью была я. Много, много раз… — Юнон поморщилась. Меня напрягло это: «Много, много раз…» На секунду я усомнился в том, девственница ли она. И тут же мысленно влепил себе пощёчину, чувствуя приливающий к ушам жар. «Мерзкое, гадкое животное», — шептал мне внутренний моралист. А желание вовсю воспроизводило не далее как вчерашние события в сарае: вздохи, трения, поцелуи… «Ничтожество, какое ты ничтожество». К моему ужасу, в штанах становилось тесно. Никогда прежде я не мастурбировал столько, сколько в те дни. — А я вообще ни у кого не был, и у меня никого не было, — я возобновил ход и положил руку на плечо сестре, шагая мимо. — Бросай уже с этими глупостями, это не стоит переживаний. Особенно то, что было в прошлом и что изменить уже нельзя. — Ага, вот и раньше ты так говорил, что думать о прошлом нет смысла. А оказалось, что даже твоё прошлое может быть очень даже загадочной сучкой! — сестра двинулась следом, и мы достигли таки холодильника, открыв его и по-царски разглядывая содержимое. — Анализируя прошлое, мы становимся лучше в настоящем. — Мне всего лишь интересно, зачем маме понадобилось скрывать от меня что-то, касающееся папы. Историю я люблю, знаешь, за что? За интриги, загадки, перевороты и кровопролития. В моём прошлом ничего подобного не было, так что я им не интересовался. А тут бац, и появись какая-то загадка прям в сарае. Что до твоих слов, так ерунда это всё. Копаясь в прошлом, мы обесцениваем настоящее. — Знаешь, если бы все люди были такими, как ты, писать историю было бы некому… — Да это я такой, потому что просто родился не в то время. Цивилизованно, мирно, скучно. Вот пришёлся бы мой век на Колониальный период, ммм… — я мечтательно помычал, закрыв глаза. — Вот была бы веселуха. Тогда и историю можно пописать. — Не говори глупости, Чонгук. Это был плохой период, но он ничем не хуже другого. Прелесть истории в том, что в ней не бывает белых пятен. Пятьдесят лет назад, сейчас — никакой разницы: мир как катился ко всем чертям, так и катится. Просто ты слишком скучный, история проходит мимо таких, не замечая. — Наверное, ты права, — усмехнулся я. — Но я вполне хотел бы быть частью тайного общества революционеров, подпольной организации или чего такого. Мне кажется, что борьба подходит мне лучше, чем что-либо.       Именно поэтому меня тянуло в полицию. Борьба с преступностью — это не только борьба, но и борьба благородная. Мне это подходило. Хуже всего для меня была перспектива чахнуть где-нибудь в офисе, не отнимая зада от стула, либо быть воротилой в бизнесе, набивая карманы. Мне хотелось во что-то мрачное, сложное и постоянно балансирующее на лезвии морального и аморального. — Ты так и не сказал мне, кем хочешь стать, — как-то вдруг вспомнила Юнон, словно в такт моим мыслям. — Узнаешь, как стану, — улыбнулся я. Мы уселись на полу и достали из холодильника по одной ножке острой жареной курочки. Никогда я подобного не ел в не разогретом виде, да ещё и сидя на полу. Но Юнон почему-то любила есть еду так, будто это была краденая с чьего-то поля кукуруза. — Я уже говорила, что это воняет снобизмом? — хмуро фыркнула она. — Да, но я правда не могу сказать. А сама-то? Уж не может быть, чтобы совсем никаких вариантов. — Ну… — Юнон запнулась, пустым взглядом всмотревшись в кусок курицы. Я выжидающе на неё поглядывал. — Я думала, может… стриптизёршей… — Да ну тебя, — я махнул на неё рукой, вцепился в ножку и проговорил сквозь зубы: — Стриптизёрша и сутенёр. Вы с Эшли два сапога пара. — Думаешь? — вдруг подхватила сестра, да так резко, что я снова невольно посмотрел на неё с набитыми щеками. Лицо Юнон вдруг исказилось болезненной гримасой, будто в этот самый момент у неё брали кровь из пальца. — Как думаешь, Чонгук, я с Эшли похожа больше, чем… с тобой?       Я нахмурил брови, задумавшись и продолжая жевать. Вообще, у нас с сестрой было не так уж и много общего, если исключить любовь ко всяким допотопным фильмам по телеку в два часа ночи, сюжет которых забывается уже поутру. Юнон, какой бы эксцентричной она ни была, как бы ни старалась спрятаться за колючками, всё-таки была тёплой. А вот я как раз наоборот: серая, бесцветная льдинка. Зато Эш… — Наверное, с Эшли всё же больше. — А мне кажется, что с тобой, — поспешила сестра покачать головой. — Почему? — Слишком много лишнего анализа. Мы про себя постоянно что-то перевариваем, фильтруем, сортируем — я заметила, у тебя тоже это есть. И рады бы забить и жить спокойно, но не можем. А Эшли не любит подолгу запариваться, и участь раскидывать мозгами и скрупулёзно корпеть над какой-то проблемой ему не грозит. Как, например, с его родителями. Он говорил, как начинает думать об этом, так сразу может сплоховать, так что просто не берёт в голову и плывёт по течению. Если взять тебя или меня, и поставить на его место, то мы бы не спали, не ели, а ходили и думали об этом целыми днями, искусав все ногти и вырвав на себе все волосы, — в эту секунду Юнон встретилась со мной взглядом, и так мы и застыли.       Я понял, что она имеет в виду. В такой ситуации мы оба уже были. После того, как в первый раз поцеловались. Юнон по-кроличьи шмыгнула носом и отвернулась, откусив от куриной ножки. Я сделал то же самое. Странно, но после второго поцелуя мы оба поступили именно так, как Эшли. Старались не думать слишком много, а просто пустили всё на самотёк.       Хотя кого я обманываю, я думал об этом чуть ли не постоянно, и центром всех размышлений был вопрос: а что, если она в меня влюблена так же, как и я в неё? «Но в этот раз она мне не компания, разве нет? Для неё всё это игра — в этот раз я мучаюсь в одиночку». Стал бы Эшли вот так же убиваться? Да, Юнон была права, он старался бы отвлечься всеми возможными способами. Для Эшли казалось невозможным оторваться от земли и унестись куда-то на крыльях своих размышлений. Я догрыз свой кусок и встал с пола, чтобы выбросить кость и вымыть руки. Юнон тоже поднялась и последовала за мной, так же продолжая размышлять о чём-то. Через окна уже заглядывала иссиня-чёрная темнота, но ни мамы, ни тёти не было дома. Ранее они написали, что могут задержаться, и просили ложиться спать, не дожидаясь их.       Молча мы вымыли руки и отправились наверх: я спереди, Юнон за мной. От её пристального наблюдения мне пекло затылок. Посреди лестницы я почувствовал, что она тянет меня за уголок футболки, и вопреки воле это тут же подогрело кровь. Не буду врать, я ожидал чего-то подобного. Сам не смог бы сказать, чего именно, если бы меня спросили… просто чувствовал, что молча по комнатам мы сейчас не разбредёмся. Что-то назревало, и предчувствие этого было столь явным, что хоть ложкой ешь. — Чонгук, — позвала Юнон.       Я развернулся. — М?       Она взглянула на меня исподлобья таким невинным, скромным и просящим взглядом, что тут же сделалось не по себе. «Мы не в гараже», — напомнил я себе. — Может, снова со мной поспишь? — спросила она.       У меня будто кость встала поперёк горла. Я глупо уставился на сестру, не зная, как реагировать. Но не переменился в лице, не дрогнул, не шелохнулся — никак не выдал себя. — Снова мучают плохие мысли? — спросил голос, казавшийся слишком низким и хриплым, чтобы быть моим.       Юнон изобразила ту самую хитрую улыбку, какой всегда одаривала меня, когда направлялась в сторону сарая. Сделала шаг на ступеньку выше, и мы оказались непозволительно близко. «Мы не в гараже!» — снова всплыло уведомление. — Типа того.       «Неужели ты тоже влюбилась в меня? — отчаянно спрашивал я про себя, в то время как на лице не дрогнул ни один мускул. — Или это очередная часть твоего эксперимента? Чего ты от меня хочешь?!» — Юнон, — медленно проговорил я, — что ты творишь?       Улыбка на её лице сменилась хмурым выражением. Сладкая поволока мгновенно растаяла, уступив место тяжёлому подозрению, разочарованию и… обиде? — Просто хочу кое-что проверить, — тихо сказала сестра. — Обязательно делать это на мне? — фыркнул я и тут же понял, что ляпнул что-то не то. Потому что Юнон стала выглядеть так, будто её только что нокаутировали из реальности. Взгляд её округлённых глаз поплыл куда-то в сторону и сделался каким-то расфокусированным. Выражение лица застыло, как на восковой фигуре. Когда она наконец посмотрела на меня, я вдруг очень ясно понял, что наши похождения в гараж закончились. — Ты что, идиот? — просипела она неожиданно низким, грудным надрывным голосом. — А на ком ещё?       Я совсем растерялся. В её голове в этот самый момент разворачивались ураганы, а я упустил момент, в который всё началось. Я открыл было рот, чтобы ответить, но слов не нашлось. Юнон видела моё замешательство, и это её, похоже, злило, потому что её взгляд стервенел с каждой секундой. Хорошо, что я стоял выше, потому что было похоже, что она весьма не против столкнуть меня с лестницы. Внезапно Юнон подскочила, схватила меня за руку и потащила наверх. А когда мы дошли до второго этажа так, что она стояла на вершине, а я на предпоследней ступеньке, сестра круто развернулась и впилась в мои губы. Кровь резко ударила в голову. Поцелуи, вздохи, трения — мои руки уже тянулись к ней… «МЫ НЕ В ГАРАЖЕ». Я так резко отскочил на несколько ступеней назад, что споткнулся и чуть не улетел вниз. — Что ты… — поднял голову я и остановился на полуслове, потому что в глазах сестры сиял какой-то страшный блеск. — Не поцелуешь меня? — ядовито прошипела она.       Это стало выводить из себя. — Меня одного здесь всё ещё волнует, что мы брат и сестра?! — повысил я голос. — Что-то это не шибко волновало тебя, когда ты зажимал меня вчера, — усмехнулась Юнон, — шепча при этом «пожалуйста». Или это было другое? — Да, — рявкнул я, — сейчас мы не… «…в гараже». Окончание этого ответа встало у меня поперёк горла, потому что я вдруг понял, насколько глупо говорить нечто подобное. Но Юнон, кажется, и без меня догадалась, потому что наклонилась и стала хохотать. — Я в шоке! — выдала она сквозь смех. — Я просто в шоке!       Я её обидел? Она хотела, чтобы я поцеловал её сейчас? Всё это не было для неё просто игрой? «Я ей нравлюсь?» — било пульсом в висках. Ужас и счастье хлынули в голову льдом и раскалённым жаром в одно и то же время. Захотелось подхватить её на руки, двинуться прямиком к ней в комнату и сделать нечто ошеломительно неправильное, и в то же время горло сковала паника, потому что это уже были не игрушки. «Я так не могу». Нужно было всё узнать, пока я не свихнулся. — Юнон, — аккуратно проговорил я, — я тебе нравлюсь?       Сестра резко вскинула голову, стрельнув в меня убийственным взглядом. — Размечтался, мерзость несчастная, — выплюнула она.       Лучше всего у меня получалось вести себя так, будто мне по барабану, в то время как в голове взрывались фейерверки. Пожалуй, получалось у меня даже чересчур хорошо. — Чего тогда ты хочешь? — я искренне не понимал. — Мне от тебя ничего не нужно, тупая псина, — снова плюнула Юнон, — больше интересно, что тебе самому нужно? Нравится дрочить на сестрёнку? Мерзкое ничтожество.       В ушах зазвенело не хуже, чем могло бы звенеть от хука в челюсть. Я сам не заметил, как сжал кулаки. — Какого чёрта ты от меня хочешь? — прорычал я. — Хочешь, чтобы я с тобой поспал? — я снова приблизился к ней вплотную, и Юнон, кажется, поняв, что сказала лишнего, едва заметно сжалась. — Я же могу, Юнон, — цедил я сквозь зубы. — Давай, пошли к тебе в спальню, только я за себя не ручаюсь, — это я прошипел в самое её лицо и буквально почувствовал, как у неё перехватило дыхание, — хватит испытывать моё терпение, я просто душка, но у всего есть свой предел. — Зачем ты соглашался, раз тебе так не нравится? — усмехнулась она. Впрочем, голос у неё подрагивал. — Ты идиотка? — я схватил её за плечи, заставив сжаться ещё сильнее. — По мне было похоже, что мне не нравится?       Мы всё ещё стояли так близко, что я мог чувствовать и своё, и её желание, и от этого у меня кружилась голова. — Тогда какая разница, там или здесь? — воскликнула Юнон. — Ты же понимаешь, что в гараже я не перестаю быть твоей сестрой, тупица? — Есть разница между игрой и чем-то серьёзным, — выдохнул я, опустив голову. — Вот так, значит, да? — сварливо хохотнула она. — Играться в сарае — всегда пожалуйста, а в остальное время к тебе не лезть? — Так ты хочешь большего? Если так, то мы в жопе, дура, ты этого не понимаешь? — я слегка потряс её за плечи. — Скажи мне, ты хочешь большего?       «Скажи, что да», — шептало желание. «Завали пасть», — посоветовал желанию внутренний моралист. Юнон отвернула голову, обмякла в моих руках и в целом приняла форму живого трупа. Я ненавидел, когда она так делала. Малейшая сложность, и она просто сдавалась, хмыкнув «значит, не судьба». Сестра могла проявлять удивительное упорство во всём, что касалось учёбы, но по части взаимоотношений с людьми она была полным чайником, и винила она в этом окружающих. — Я не знаю, чего хочу, — слабо и бесцветно выдала она, — лучше скажи, хочешь ли большего ты.       Желание и моралист принялись мутузить друг друга до состояния кровавого месива в моей голове. Но по окончании этой битвы я аккуратно отпустил сестру дрожащими руками, и она пошатнулась, едва удерживая равновесие. «Я желаю тебе добра». — Нет, — соврал и в то же время сказал правду я, — я не хочу большего. Это было бы неправильно.       Юнон снова отвела глаза, словно теперь совершенно растеряла интерес к этому разговору. — Понятно, — серо отчеканила она и развернулась в сторону своей комнаты, — ты абсолютно прав. Ты хороший мальчик.       У меня в голове творилась такая каша, что было даже страшновато. Спроси кто-нибудь в тот момент, что только что случилось, и я натужно мычал бы, как двоечник с невыученной домашкой у доски. — Куда ты? — бросил я ей вслед. — Спать, — ответила она, не оборачиваясь, — не иди за мной. Сунешься в комнату — убью.       Та часть меня, которая не желала с ней расставаться, металась в агонии. Мне не нравилось, как всё кончилось, но и ничего другого я придумать не мог. — Ты обиделась? — отчаянно спросил я. — Что мне сделать?       У самой двери сестра остановилась и развернулась ко мне. Её бледное лицо светилось серым пятном в полутьме коридора. Силуэт казался маленьким и удивительно далёким, хотя нас разделяли несколько метров. Глаза сестры были чёрными. В тот миг Юнон была холодной, твёрдой и неприступной. Тогда я ещё не знал, что именно так в её исполнении выглядит чистая злость. А ещё я не знал, на какое безумие она готова пойти, когда зла. «Эксцентричная личность», да? Не приведи господь. — Юнон, — попросил я снова и так чувственно, что сам удивился своей откровенности, — пожалуйста, скажи, что мне сделать? — Иди спать, Чонгук, — ответила сестра. И скрылась за дверью своей комнаты.