Подводные камни

      Юнги поставил коробку на заднее сиденье, сел за руль и завел мотор. Старушка снова натужно захрипела и застучала, и Юнги долго гладил ее по рулю и приборной панели и ласково уговаривал не ворчать, понимая, что такой способ ремонта ненадежен, а молитвы он давно перестал возносить. Ему хотелось верить в бога, очень хотелось, особенно когда он видел людей, которые были убеждены, что кто-то «там» заботится о них и ничего плохого не случится, а если и случится, то это замысел божий, испытание, а потом точно наступит блаженство, пусть и после смерти. Юнги никогда не осуждал верующих, потому что считал, что для них бог действительно существует, но сам не мог поверить, что тот примет и его тоже. Хотя Иисус казался ему хорошим парнем, ведь подобная любовь доступна только доброму человеческому сердцу, Юнги не мог к тому обратиться. Он словно стоял в стороне у ступеней храма, слушал голоса и пения, но чувствовал, что его там не ждут, за таких, как он, хорошему парню будет неудобно, а ставить того в неудобное положение Юнги не хотел, потому всегда разворачивался и уходил, зная, что его не окликнут.       Звук мотора выровнялся, и Юнги с облегчением выдохнул. Он выехал с парковки и повел машину в сторону дома родителей Чимина. Дорога была знакома, но ему впервые пришлось ехать туда самостоятельно — раньше Юнги всегда сидел на пассажирском сиденье, а за рулем был Чимин. Машина у того была подержанная, но он любовно за ней ухаживал, водил уверенно и плавно и получал от этого истинное удовольствие. Юнги вспомнилось, что после лекций они частенько катались за город — у них было любимое место на высоком берегу реки, а возвращались уже затемно и просто ездили кругами по улицам до самой ночи. Юнги включал свои плейлисты, всегда очень грустные, потому что других у него попросту не водилось, но с Чимином грустно ему никогда не было. Рядом с тем мальчиком, улыбка которого излучала свет, тепло и надежду, тревоги отступали, но они всего лишь прятались в переулке и выползали обратно, стоило Юнги выйти из машины. Он уже забыл, из-за чего грустил и тревожился тогда, но чувство не изменилось, потому что никогда не покидало его. А спустя годы после тех исцеляющих поездок, десятки исписанных блокнотов и часы разговоров со специалистами он грустил уже о своей ущербности — ему казалось, что он не способен быть самодостаточным, ему был нужен человек рядом, который гладил бы его ласково, как он это делал со своей машиной.       Родители Чимина жили в частном доме ближе к окраине города, район можно было назвать пригородом — тихий и спокойный, где соседи знали друг друга и здоровались на улицах. Юнги остановил машину на противоположной стороне дороги за раскидистыми кустами сирени, раньше Чимин часто оставлял свою машину именно здесь, и сладкий аромат маленьких цветов по весне поселялся в салоне.       Часы показывали восьмой час, темнело и во многих домах уже включили свет. Юнги видел через низкий забор ухоженную лужайку, клумбы с цветами и занавески на окнах — образцовый дом благополучной семьи. Ему доводилось бывать и в гостях у семьи Пак — внутри все было так же чисто и аккуратно, только очень тихо, потому что отца семейства нельзя было беспокоить. Это Юнги понял, когда мама Чимина с круглыми глазами постучала к тому в комнату, где они работали над проектом, и шепотом попросила их разговаривать потише. Больше он у Чимина в гостях не был.       Юнги достал телефон и написал Чимину сообщение, что он подъехал и ждет на улице. Тот показался на крыльце минут через десять, поспешно пересек лужайку и вышел за калитку. Юнги помигал фарами, Чимин зажмурился, прикрыл глаза ладонью, а потом быстро подошел и сел внутрь.       — привет, — Юнги улыбнулся, он был рад увидеть Чимина снова.       — привет, — тот потянулся к ремню безопасности, с третьего раза защелкнул его и обхватил запястье ладонью. — Извини, что пришлось ехать за мной.       — мне не сложно, — Юнги завел машину. — Все в порядке?       — да. Я просто не ожидал, что папа позвонит.       — что-то срочное?       Чимин замялся, а потом закатил глаза:       — могло и подождать. Поговорить он хотел, а мне по его голосу показалось будто что-то серьезное, вот и сорвался.       Юнги хотелось спросить о теме разговора, но он прикусил язык — дела семейные, а он никто этой семье. Хотя своего статуса он вовсе не знал. Кто он Чимину? Старый друг, бывший однокурсник, знакомый, коллега? Иногда ему казалось, что все эти определения только усложняли жизнь, но нисколько не облегчали.       Они молчали, но молчание было тягостное. Юнги осторожно выехал на дорогу и спросил:       — как родители?       — нормально, — Чимин пожал плечами. — Папа теперь начальник, ходит весь такой важный, — он усмехнулся.       — а мама? — спросил Юнги, когда пауза затянулась, словно кроме отца у Чимина родителей не было.       — мама? Как обычно — нянчит отца, только здоровье уже не то. Я стараюсь приходить почаще и помогать ей, когда работа позволяет. У тебя как? — Чимин смотрел на дорогу и щипал запястье.       Юнги не понял, спрашивал Чимин про него или про его папу, но решил не уточнять:       — хорошо. Папа уже встретился со всеми своими друзьями и приятелями, с каждым поговорил, узнал все новости, — Юнги улыбнулся. — Еще он решил заняться ремонтом и привести дом в порядок, разбирает потихоньку старые вещи, копается в саду. Мне кажется, папа рад, что вернулся.       — а ты рад?       Чимин наконец повернулся и посмотрел на него, в голосе звенел вызов, или что-то другое, скрытое. Юнги понял только, он буквально увидел то, что Чимину рядом с ним нехорошо, что Чимин рядом с ним весь как струна натянутая. И Юнги от этого тоже было нехорошо, и он был готов принять на себя всю вину человеческую, раскаяться и просить прощения, только бы Чимин хотя бы раз снова посмотрел на него как раньше, посмотрел с теплом и лаской.       Он съехал на обочину и остановил машину.       — Чимин, что случилось? — Юнги повернулся, чтобы видеть его лицо. — Я чувствую, что тебе со мной трудно, тяжело, что ли. Я понимаю, что мы давно не общались, и, может быть, причина в этом, но если в чем-то другом, скажи мне, пожалуйста, — Юнги говорил медленно и старательно подбирал слова, хотя, возможно, это было не нужно, а нужно было прямо спросить, на что Чимин обижен, только сомневался он, что получит прямой ответ. — Я не могу изменить прошлое, но я прошу прощения. Мне хотелось бы вернуть нашу дружбу.       — дружбу? — Чимин не отворачивался, сидел ровно и почти не моргал, сжав пальцами запястье. В темноте машины его лицо было видно только на половину, и Юнги показалось, что тот на самом деле был расколот пополам.       — а мы не были друзьями?       — были, — сказал Чимин, чуть помедлив.       — я скучал, — Юнги тяжело было говорить о своих чувствах, — но, к сожалению, не сразу понял, что моя тоска — она по тебе и по нам.       Чимин опустил глаза и долго смотрел на свои руки.       — извини, Юнги, — сказал он, — возможно, я несправедлив к тебе, слишком резок. Просто ты свалился как снег на голову после стольких лет молчания! Я думал, что уже забыл все, а оказалось, что нет! — Чимин махнул рукой и повернулся так, что свет фонаря снова осветил его лицо целиком. — Поехали, а? Что мы стоим посреди дороги? Твой папа ждет!       — хорошо, — Юнги вздохнул, завел мотор и выехал с обочины, — только пообещай, что будешь разговаривать со мной, не будешь утаивать.       — еще чего! Не собираюсь я тебе ничего обещать, — Чимин насупился и сложил руки на груди, а Юнги усмехнулся, увидев его надутые губы.       Вот так, маленькими шагами, они же могут идти навстречу друг другу? Или рядом? Рядом тоже хорошо. Юнги был бы рад пройти с Чимином рука об руку всю оставшуюся жизнь, а что там за ее порогом, он не знал, да и никто не знал наверняка. Хотя верующие, скорее всего, получат именно то, во что они верили, и Юнги решил, что будет верить в тихое счастье, которое маячило перед ним в образе Чимина. Он никак не определял свои чувства, ведь определения всегда упрощают истину, а упрощенная истина лжива, и надеялся пока просто на то, что они смогут общаться как раньше. О том, что рассказала Ёрым Юнги пока серьезно не думал, а Чимин о нем самом правду и вовсе не знал. То, что они оба мужчины, которым нравятся мужчины, еще не значило, что они будут вместе, важнее было то, смогут ли они построить на этом настоящие отношения.       Остаток пути они проехали молча, но это молчание тягостным уже не было. Маленький разговор, неловкий, скомканный и такой трудный для тех, кому говорить о своих чувствах, как валуны тяжелые в гору катить, развязал один узелок и дышать стало легче, потому что воздуха между ними стало больше.       Юнги припарковал машину на привычном уже месте под деревом. Стемнело, тихий стрекот насекомых окружил их со всех сторон, скрадывая другие звуки и успокаивая. Юнги пошел открыл калитку и пропустил Чимина вперед. На веранде за деревьями горел свет, вкусно пахло едой. Они пошли по садовой дорожке к дому. Чимин осматривался и молчал, но улыбка появилась на его лице.       — ничего не изменилось, — сказал он тихо и было понятно, что сказал он это себе самому, а Юнги подумал, что вот бы и на самом деле ничего не изменилось.       На веранде был стол, папа накрыл его скатертью, поставил посуду и лампу, свет которой и привел их сюда. Юнги открыл дверь в дом, и запах еды стал еще сильнее:       — папа? Мы пришли!       — да неужели, — донеслось ворчание из кухни, — а я уж подумал, что к старости совсем туго соображать стал раз время перепутал.       Юнги бросил взгляд на часы на стене — они показывали почти восемь, вместо обещанных им семи. Папа вышел в прихожую в клетчатом фартуке в оборках, уперев руки в бока. Юнги узнал фартук, его раньше носила мама.       — здравствуйте, господин Мин! — Чимин вышел из-за плеча Юнги, но неловко остановился за порогом. — Извините, мы опоздали из-за меня.       — Чимин~и! Ну что ты в дверях топчешься, как не родной! Ну-ка иди сюда! — папа сгреб Чимина в охапку и долго не отпускал, похлопывая того по спине и что-то тихо приговаривая. Чимин постепенно расслабился и тоже обнял старика, а Юнги заметил ту самую ласковость, которая прежде переполняла мальчишку. — Я подозревал, что вы, оболтусы, опоздаете, потому готовить позже начал, — сказал папа, когда разомкнул объятия.       Вместе они накрыли на стол, Юнги на скорую руку сделал салат к мясу, Чимин разложил закуски. Ужинать на веранде было очень приятно — еда на свежем воздухе казалась еще вкуснее, вечерняя прохлада успокаивала тело и мысли, мягкая темнота летней ночи скрывала их от остального мира, а теплый свет лампы окутывал уютом.       Юнги вспомнил, что раньше мама любила ужинать на веранде, а потом подолгу пить чай, только при ней на столбиках, поддерживающих крышу, висели легкие занавески, которые покачивались на ветру. Он улыбнулся, краем уха слушая тихий разговор папы и Чимина. Вокруг абажура лампы кружили мошки, и Юнги подумал, если даже такие крохотные существа стремились к свету, то почему Джин от него бежал? И сразу нахмурился.       — да, Юнги? — голос папы вырвал его из размышлений. — Погляди на него, опять сидит лоб наморщил, — это он сказал уже Чимину, — хоть бы кто ему намекнул, что краше он от этого не становится.       Чимин прикрыл рот ладонью и тихо рассмеялся, а Юнги даже не смог рассердиться, потому что так давно не слышал именно этого смеха — легкого и звонкого, вместо угрюмых смешков и язвительных выпадов.       — я задумался.       — да поняли мы уже, что ты задумался! Недозваться тебя! — папа положил кусочек мяса в тарелку Чимина, а потом положил и Юнги тоже. — Мы говорим, правда вечер чудный стоит?       — да, очень хороший вечер, — кивнул Юнги. — Давно так спокойно не было.       — ну так! С хорошими-то людьми и посидеть приятно! — улыбнулся папа. — Да и тут у нас хорошо, — он обвел рукой веранду и сад, — в городе сидели бы в квартире, велика радость!       — мы и тут в городе, папа, — поддел Юнги, предполагая, что старик уцепится за его слова и еще что-нибудь выдаст.       — тут мы дома, неслух! — отец отвесил ему подзатыльник, как маленькому. — Вот! — он снова указал на сад. — Земля родная, все свое! — А там — эх! — скривился и махнул рукой. — Чимин~и, а у тебя родители на том же месте поживают?       — да, все там же.       — а ты с ними?       — нет, я съехал, — Чимин отвел глаза, откусил большой кусок мяса и начал его медленно пережевывать.       — ну и понятно, дети всегда хотят от родителей умыкнуть! А потом наоборот. Вон, Юнги, сначала умотал в город, а теперь спасу от него нет, ни минуты покоя, все подле меня крутится, будто я дите малое! — папа всплеснул руками.       — все то тебе не ладно! — усмехнулся Юнги и встал, собирая грязную посуду. — Пойду чай сделаю, хоть ненадолго тебя в покое оставлю!       — иди-иди!       Юнги зашел в дом, но позади себя снова услышал смех Чимина и громкий шепот папы, который уже о чем-то с ним секретничал.       В кухне над столом горела лампа, тикали часы, с улицы изредка доносился шум проезжающих машин и следом лай соседской непутевой собаки. Юнги поставил посуду в раковину, взял чайник, наполнил водой, потом зажег газ и водрузил чайник сверху. Пока тот не закипит, можно было вернуться к папе и Чимину, но Юнги решил остаться, было у него чувство, что тем двоим хорошо и без него. Он нисколько не обижался, ведь понимал, что иногда людям нужно побыть наедине.       Юнги сел на стул и по привычке стал смотреть в окно, пока голубые язычки лизали дно чайника и тот потихоньку шумел. Ему хотелось бы думать только о чайнике и тихих разговорах на веранде, но мыслями он все равно возвращался к Джину. Интересно, а они с Чонгуком вот так сидели летними вечерами? А о чем они разговаривали? Какие шутки их смешили? И почему они решили пойти на реку той ночью? А если бы не пошли, как бы сейчас все было?       Но у жизни нет сослагательного наклонения. Назад не вернуться, в одну воду дважды не войти, и не каждому из нее суждено выйти.       Юнги вспомнил рассказы трех женщин, которых он встретил сегодня. Две из них знали и Джина, и Чонгука, и обе сомневались в том, что старший мог навредить младшему, они, напротив, в один голос говорили, что Джин заботился о Чонгуке, и складывалось впечатление, что заботился даже больше родной матери. И это подтверждали слова третьей женщины, которая Джина не знала вовсе, но хорошо знала мать Чонгука. Уверенность Юнги в том, что госпожа Чон хотела казаться лучшей матерью, чем она на самом деле являлась, только крепла.       Чайник закипел, и крышка на нем начала подпрыгивать. Юнги встал и выключил плиту. Он достал чашки с полки, поставил на поднос вместе с горячим чайником и понес на веранду. Входная дверь была приоткрыта, и с улицы в прихожую лился теплый свет лампы. Юнги хотел уже толкнуть дверь плечом и распахнуть шире, но замер, услышав голос папы:       — Чимин~и, ты уж присмотри за ним, ладно? — говорил он тихо. — Я так перепугался, когда узнал, что он опять столкнулся с тем следователем! Ведь если история повторится, я просто не представляю, что с ним будет! Юнги тогда буквально сбежал из дома, уехал в город, на звонки отвечал редко — как мы с мамой волновались! А когда он все-таки приехал, мы просто не узнали своего сына, он был разбит, сломан, ах, сил вспоминать нет!.. А потом еще и Юна умерла… Мы с ним оба с трудом пережили эту утрату, если такое вообще можно пережить. И только вроде все налаживаться стало, как это дело на него свалилось. Но я так рад, что мы снова встретили тебя, Чимин~и! Юнги прям ожил, расцвел, он улыбается, когда о тебе говорит! Я не знаю, что между вами случилось, но вы уж постарайтесь быть помягче друг к другу, вам обоим поддержка нужна, я же вижу, что и у тебя груз на сердце тяжелый, а вдвоем-то как легче нести.       Юнги не хотел услышать, что ответит Чимин — боялся — и шагнул на веранду, толкнув бесполезную дверь. Он ругал себя за то, что подслушал разговор, который для него не предназначался. Детская благодарность боролось с гордостью взрослого, но первое всегда пересиливало, хоть внешне побеждало второе. Юнги было приятно еще раз убедиться, что папа всегда на его стороне. Именно таким взрослым он и сам хотел бы быть.       — ты там что, чайник караулил? — папа снова начал говорить громко, а Чимин задумчиво водил пальцем по скатерти.       — да, чтобы не убежал, — кивнул Юнги.       Он хотел разлить чай по чашкам, но папа остановил его:       — я сам! Ты все неправильно сделаешь! — он поднялся на ноги и отнял чайник.       — да что тут можно сделать неправильно? — Юнги закатил глаза.       — ой, не ёрничай тут мне! Слушай отца да учись, пока я жив!       Юнги хотел продолжить их перепалку, но Чимин опять рассмеялся, прикрывая рот ладонью — эта старая его привычка почему-то была Юнги ужасно дорога.       Он сел за стол и стал смотреть, как папа разливает чай в тонкие чашки белого фарфора с нежным узором. Этот сервиз мама доставала, когда приходили гости или когда, как она сама говорила, ей хотелось пожить красиво. Юнги любил эту ее черту — пожить красиво. Мама могла найти красоту в чем угодно, окружить ею себя и их с папой, и была ее красота простой и понятной — цветущая веточка в вазе, клетчатый фартук, зеркало в резной раме, пирог с яблоками под салфеткой, чай в фарфоровых чашках, белые занавески на веранде. Маленькие мелочи, которыми она украшала их мир. Как же Юнги скучал по этой тихой красоте, как он нуждался в ней! И возвращение в этот дом, который мама так любила и берегла, чуть облегчило его тоску. Хотелось вернуть красоту, маме бы это понравилось.       Юнги смотрел, как папа просто налил чай в каждую чашку по очереди, и не заметил никакой особой технологии, которую мог бы нарушить. На его вопросительный взгляд, папа поднял глаза к небу и вздохнул:       — с душой надо все делать, Юнги, с душой! — и дотронулся узловатым пальцем груди в районе сердца.       — думаешь, у меня бы души не хватило чай налить? — он покачал головой. — Вот какого ты обо мне мнения, папа, я все понял, — Юнги картинно обиделся.       — ты свою душу на другое растрачиваешь, — мужчина сел и с удовольствием отхлебнул из чашки, — а надо и о семье думать, о близких.       — а если у Сокджина семьи нет? Кто подумает о нем? — Юнги и сам не понимал, почему его мысли всегда возвращались к тому несчастному парню. Может быть, потому, что он чувствовал, что должен того защитить?       — да, бедный мальчик, — папа покачал головой, — я тут поспрашивал про него, так вот ничего худого не услышал — все говорят, что трудился на совесть, вежливый был, тихий, добрый. А еще за домом своим ухаживал — дурной человек так делать не будет! — и снова покачал головой. — Да, тяжелая у вас работа… Чимин~и, а ты-то зачем в следователи пошел?       Чимин пожал плечами:       — папа настоял. У него в следственном знакомые, там появилась вакансия — меня приняли. Скучная история, — он усмехнулся, отпил чай и посмотрел в сад, и опять Юнги видел только одну половину его лица.       — нравится тебе там работать? — спросил папа.       — привык, — Чимин улыбнулся, но как-то не весело.       — ох, но работа уж очень тяжелая, — папа вздохнул.       — любая работа тяжелая, господин Мин, это же работа!       — и то верно! — и они оба рассмеялись.       Юнги всегда удивлялся папе, как тот умел говорить прямо, но при этом не давил, не навязывал свое мнение, и даже после не совсем удобных вопросов беседа спокойно текла дальше, как полноводная река, и он находил, о чем еще поговорить.       Чашки не раз наполнялись чаем с душой, лампа мягко освещала стол, покрытый скатертью, машины проезжали все реже, и дурная собака не лаяла. Насекомые стихли, а в небо поднялась луна. В ее белом свете каждая веточка дерева обрела невероятную четкость, и Юнги разглядывал их и слушал разговор папы и Чимина, не разбирая слов, как звук течения воды. Он словно спал наяву, и было ему спокойно в этом саду на этой веранде этой теплой ночью с этими людьми, и казалось, что ничего в мире больше не существует, кроме того, что он видел и ощущал.       — ладно, вы, ребятки, посидите еще, а я человек пожилой, мне спать пора, — папа поднялся, Чимин тоже встал, и они обнялись тепло и бережно, как родные.       Прозвучали пожелания спокойной ночи и добрых снов, и папа ушел, шаркая тапочками по полу.       — мне тоже пора, — Чимин обвел взглядом стол, веранду, сад и устремил глаза к луне.       — останься. Давай посидим еще немного. Так хорошо, — Юнги не хотелось, чтобы Чимин ушел, не хотелось, чтобы этот вечер закончился, он давно не чувствовал такого умиротворения и как алчущий пил его, даже понимая, что впрок не напьется.       — ладно, — Чимин говорил медленно и медленно двигался, словно подстроился под медленный мир.       За эту неторопливость Юнги и любил окончание дня. Не надо было уже никуда спешить, не нужно было ни о чем волноваться, никакое дело нельзя было начинать в такое время. Но можно было просто жить, дышать, смотреть вокруг, подмечать все скрытое яркостью дня.       Юнги хотелось совсем остановиться, прекратить движение, перестать сражаться. Он был просто слабым человеком в круговороте событий и знал, что сколько бы усилий он ни приложил, их будет недостаточно. Но также он знал, что все равно будет стараться изо всех сил, чтобы несправедливости в мире стало меньше пусть хоть на одну каплю. Иначе мир перестает быть миром.       — ты хотел рассказать мне что-то, — Чимин первым нарушил затянувшееся молчание. — Про Сокджина.       — да, — протянул Юнги, с трудом собирая свои мысли. — Ты знал, что друзья и близкие зовут его Джин?       Чимин покачал головой:       — детское прозвище?       — он попал в приют в четыре года и говорил только одно слово — Джин.       Юнги пересказывал слова других людей, но у него было ощущение, что он на самом деле был знаком с тем четырехлетним мальчиком и своими глазами видел, как тот взрослел.       — а у тебя было детское прозвище? — спросил Чимин.       — я не помню, — Юнги долго думал, перебирал свои детские воспоминания, но никак не мог вспомнить, и ему вдруг показалось, что он потерял что-то очень ценное. — Надо спросить у папы. А у тебя? — он посмотрел на Чимина.       — мама звала меня разными ласковыми словами — птенчик, пирожок, картошечка и всякое такое, — Чимин смущенно улыбнулся, — а папа только по имени, — и улыбка пропала.       Юнги заметил, что после вечера, проведенного в компании его папы, Чимин будто стал мягче, больше не ощетинивался и не язвил. Он стал напоминать знакомого Юнги мальчика, только повзрослевшего на десять лет.       — а у Джина родителей нет.       Юнги произнес эти слова, и они поразили его. Понятно, что у каждого человека родители есть, но Джин их не знал и даже имя себе выбрал самостоятельно.       — я не встречал его, — сказал Чимин, — какой он?       — какой он? — задумался Юнги. — В первый раз я увидел Джина на заседании, где его обвиняли в убийстве несовершеннолетнего мальчика. Наверное, я должен был испытать к нему отрицательные чувства, но, знаешь, я сразу почувствовал сострадание, которое долго пытался перекрыть сомнением. Мне нужно узнать правду, чтобы вынести собственное суждение, потому что чужие меня не интересуют. Но правда скрыта, никого на реке, кроме Джина и Чонгука, той ночью не было. Чонгук мертв, а Джин молчит.       — да, — кивнул Чимин, — я слышал об этом, но по телефону ты мне сказал, что он с тобой разговаривал.       Юнги смотрел на медленно опускающуюся с небосклона луну — скоро она унесет свой свет с собой и вокруг станет темно. До утра.       — он сказал мне всего пару слов.       Чимин наклонился, пытаясь заглянуть Юнги в лицо:       — и что он сказал? Как это случилось?       — я приехал к нему в больницу прямо из приюта. Там я встретил мальчишек, которые в один голос твердили мне, что Джин самый хороший и добрый человек, что тот не мог навредить Чонгуку, что они ужасно по нему скучают и ждут его возвращения. Они попросили передать ему письма, рисунки, подарки и их слова. Когда я все это привез… Чимин, ты бы видел его! Я не знаю, сколько страдания может вынести человек, но мне кажется, что этому парню уже хватит. Он разрыдался, когда читал их записочки, а потом сказал, что недостоин этого. Я не знаю, что он имел в виду, но мне кажется, он говорил о том, что недостоин любви, помощи и сострадания. Суд еще не вынес решение, а он уже сам себя обвинил, понимаешь?       Джину не нужно было следствие, свидетели, суд, приговор. Он для себя уже все решил, он себя уже наказывал. Юнги стало это ясно так же, как лунная ночь.       — все, кто знают Джина, — продолжил Юнги, — говорят мне, что он заботился о Чонгуке, а некоторые говорят, что сильнее родной матери. А еще мне кажется, что госпожа Чон в своих показаниях искажает факты.       — что ты имеешь в виду? — насторожился Чимин.       — сегодня я был в школе и учитель Чонгука рассказал мне, что мальчик хотел пойти в старшую школу, но его мама решила, что тот должен работать. А госпожа Чон на суде утверждала, что Чонгук сам захотел бросить школу под влиянием Джина и она с трудом уговорила сына совмещать работой с учебой. Однако подавать заявление на прием в старшую школу с Чонгуком ходил именно Джин.       Эта маленькая зацепка дала Юнги новое направление для размышлений:       — кажется, будто госпожа Чон хочет утопить Джина в той самой реке, с которой не вернулся ее сын.       — ты думаешь, — Чимин говорил осторожно, — что она хочет отомстить за смерть Чонгука?       — это довольно предсказуемо, — кивнул Юнги, — но мне кажется, что она пытается выгородить себя, будто стремиться показаться лучшей матерью, чем на самом деле являлась.       — общественное мнение много значит.       Чимин вздохнул, а Юнги уловил в этом вздохе слишком много грусти, разочарования и отчаяния.       Было тихо, луна скрылась, и сад погрузился во тьму, только за забором на улице светили фонари, а если бы их не было, можно было бы подумать, что за пределами теплого света маленькой лампы абсолютная пустота.       Юнги повернул голову и посмотрел на Чимина, который водил пальцем по ободку чашки, и тихий, едва различимый звук рождался от этого движения.       — и одно из этих общественных мнений, — сказал Юнги, а Чимин поднял голову и посмотрел на него, — что госпожа Чон никогда не упустит свою выгоду.       Чимин нахмурился:       — кто тебе сказал?       — я разговаривал с работником службы опеки — их семья была на учете много лет, — Юнги потер лоб. — И знаешь, что меня особенно удивляет? Почему в суде не берут это во внимание! Разве постановка на учет не является доказательством того, что госпожа Чон недобросовестно выполняла свои родительские обязанности? У меня же сложилось впечатление, что ей даже сочувствуют, как одинокой матери, оказавшейся в трудной жизненной ситуации.       Чимин фыркнул:       — родитель должен оставаться родителем в любой жизненной ситуации и в первую очередь заботиться о благополучии своего ребенка.       — а госпожа Чон заботилась о своем благополучии, как мне теперь кажется, — Юнги продолжил: — В опеке мне рассказали, что мать Чонгука рьяно начала бороться за свои родительские права, как только мальчик получил в наследство квартиру от бабушки по линии отца. У самой же госпожи Чон, похоже, никакого имущества не было, а зарегистрирована она даже не в этом городе.       — ты думаешь?.. — Чимин не договорил, но его вопрос и так был понятен.       — я не знаю, это мои домыслы, но согласись, что в таком случае, история обретает несколько другой оборот? — Чимин кивнул. — Понятно, что права на собственность она получала ограниченные и только до момента совершеннолетия сына, но ее сын совершеннолетним так и не стал.       — стоп! Нет! — запротестовал Чимин широко распахнув глаза. — Ты же не думаешь, что она причастна к смерти сына, а вину хочет скинуть на парня-сироту?!       Юнги задумался, но покачал головой:       — нет, я лишь думаю, что госпожа Чон не так проста и за своей безутешностью вполне может скрывать что-то еще. Заметь, она очень сильно хочет упечь Джина в тюрьму, хотя доказательная база против него довольно слабая. Повторюсь, ее желание можно обосновать ее горем, но если предположить — только предположить! — что у нее есть другая причина?       Юнги казалось, что он пытается сложить пазл, в котором нет половины деталей — вроде бы картинка вырисовывается, но понять ее невозможно.       — мать Чонгука получит квартиру независимо от того попадет Джин в тюрьму или нет, так что обосновать ее поведение желанием нажиться не получится, — сказал Чимин. — А что насчет Джина? Была у него причина навредить Чонгуку?       Юнги вздохнул, ему даже вслух говорить об этом было противно, потому что белые нитки у той версии, что он услышал в суде, торчали со всех сторон.       — скрыть то, что он совратил ребенка. Ну чушь! — Юнги всплеснул руками. — Допустим, Джин увез Чонгука на лодке, чтобы убить и спрятать тело. Зачем тогда он вернулся и вызвал скорую?       — испугался? Запаниковал? Решил извратить ситуацию и показать, что на самом деле он хотел спасти мальчика?       — тогда почему он молчит и никак не оправдывается? Вообще не рассказывает, что произошло? Я не понимаю! — Юнги встал, подошел к краю веранды и оперся на столбик. — Кроме того, реальных доказательств, что над Чонгуком совершались какие-то действия сексуального характера, нет!       — а что есть? — Чимин сидел за столом в теплом свете настольной лампы, и у Юнги при виде его путались мысли, как бы сильно он ни был увлечен судьбой Джина и Чонгука.       — есть альбом, в котором Чонгук рисовал обнаженные мужские тела, а на последней странице портрет Джина, и слова госпожи Чон, которая якобы подозревала, что с ее сыном могут делать что-то непотребное, но никак не пыталась этого пресечь, боясь огласки и общественного осуждения или чего-то там еще, я не способен вникнуть в причины некоторых поступков этой женщины! — Юнги развел руками, он чувствовал нарастающее раздражение.       Чимин встал из-за стола и остановился в ним рядом, устремив взгляд в темный сад.       — она имеет в виду, что Чонгук рисовал вещи, происходившие с ним самим? — Юнги кивнул. — А если Чонгук таким образом пытался осознать свою ориентацию?       — я не знаю, — Юнги пожал плечами, — и от него мы это тоже узнать уже не сможем. Но мне эта версия кажется более правдоподобной, потому что в рисунках насилие отображают дети более младшего возраста, которые еще не понимают, что с ними делают, а Чонгуку было почти восемнадцать, и, я думаю, к этому возрасту он уже точно знал о сексе, даже если не занимался им.       — тогда портрет в конце альбома может значить совсем другое, — сказал Чимин, поворачиваюсь к Юнги лицом.       — что именно?       — что Чонгуку нравился Джин.       Юнги опешил. Почему он сам не подумал об этом? Он вспомнил, как увидел альбом несколько дней назад, как он был преподнесен суду в качестве неопровержимого доказательства, как зал ахнул, а потом… Джин побледнел и потерял сознание.       — а что, если?.. — он присел на краешек стула рядом и замолчал, мысли метались.       — ну, Юнги, говори! — Чимин опять напрягся, и снова показалась его резкая сторона, будто другая половина лица осветилась.       — Джин в зале суда увидел этот альбом, и ему стало плохо. Заседание завершили, я вызвал скорую, а вечером в больнице он пытался покончить с собой. Многие решили, что он сделал это потому, что лучше в петлю, чем в тюрьму за растление ребенка. Но если все так, как предположил ты…       — тогда Джин понял, что лишился человека, который любил его, — закончил Чимин и осел на стул напротив.       Они замолчали. Тишина окружила их и поглотила, темнота наступала со всех сторон, и только маленькая лампа отвоевывала им маленький островок света и жизни. Потому что без света нет жизни. Чонгук был светом для Джина? А Джин был светом Чонгука?       — неужели, — начал Чимин тихо, — Джин тоже любил? Неужели они любили, но не знали о чувствах друг друга? — он крупно вздрогнул и обхватил рукой запястье.       — Джин винит себя.       — но что случилось на реке?       Они посмотрели друг на друга, и вопрос повис в воздухе. Даже если их предположение верно, оно не отменят именно этот самый главный вопрос — что случилось на реке?       — может быть, произошел несчастный случай? — прошептал Чимин.       Его лицо его было бледным, даже в теплом свете спасительницы-лампы, и он опять щипал кожу на запястье. Юнги осторожно взял его руку и отвел в сторону.       — я не знаю, Чимин. Только Джин знает, и только он может нам рассказать. Третьего человека в лодке не было.       — а если был кто-то на берегу? — он вцепился пальцами уже в руку Юнги, не замечая в волнении, что делает больно. — Что, если кто-то другой убил Чонгука?       Юнги снова покачал головой и стал гладить ему руки, чтобы расслабить и успокоить.       — выстрел произошел в лодке, ружье, из которого стреляли тоже было в лодке. Лодка выдерживает двоих. Не было никого третьего.       Чимин сидел, закусив губу, и смотрел куда-то мимо Юнги, словно пытался увидеть сквозь пространство и время, что же случилось тогда. Почему на лодке уплыли двое, а вернулся только один? Почему Джин пытался покончить с собой? Почему госпожа Чон так отчаянно пыталась упечь Джина в тюрьму, что даже искажала факты в своих показаниях? Так много вопросов и недостаточно информации для ответов.       Юнги смотрел на Чимина, держал его за руку, гладил ему пальцы и чувствовал ужасную жажду, которая вдруг начала его мучать. Он тяжело сглотнул сухим горлом.       — что же случилось на реке? — снова повторил Чимин.       — я не знаю, — снова повторил Юнги.       Чимин посмотрел ему в глаза, моргнул, опустил взгляд на их руки, задержал на мгновение, а потом поднялся и отошел. Юнги хотелось подняться за ним следом и не просто взять за руки, а обнять крепко. Да только что-то внутри шептало, что не время еще. Слишком много импульсивных поступков он уже успел совершить в своей жизни.       Он опять сглотнул, раздирая глотку, и глухо сказал:       — у меня пиво есть, давай выпьем.       — я не пью, — Чимин покачал головой, снова глядя в темный сад.       — почему?       — алкоголь на меня плохо влияет. Становлюсь слишком болтливым, — и криво усмехнулся. Снова эта чужая улыбка коснулась пухлых губ. — Но ты можешь выпить, я не против.       — нет, я не буду, — у Юнги подрагивали руки от того, как сильно хотелось повернуть Чимина к свету лампы, потому что снова была видна только половина его лица, — мне нужно отвезти тебя домой. Или можешь остаться у нас.       — я вызову такси, Юнги, не надо меня возить, — отмахнулся Чимин и плюхнулся на стул.       А может ему хотелось Чимина отвезти, хотелось снова прокатиться с ним на машине по пустым темным улицам, пусть за рулем будет он сам, а не, как прежде, светлый мальчишка. Может, ему так сильно хотелось хоть ненадолго вернуться во времена их юности, когда они еще не стали чужими. Может, он хотел… Неужели он снова что-то начал так сильно хотеть?       — и мне правда уже пора домой, — слова Чимина пробились к нему словно издалека, преодолевая время, — завтра на работу.       — но завтра суббота.       — ну и что? — Чимин дернул плечами. — Дел немерено.       — зачем ты все-таки пошел в следственный? Разве ты не хотел пойти в область защиты?       — это ты хотел пойти в область защиты, а я хотел пойти за тобой, — выпалил Чимин резко, повернулся к Юнги и посмотрел в глаза с вызовом, но потом вдруг смягчился и сказал тише: — Да какая уже разница, Юнги, чего я хотел? Я, может, уехать отсюда хотел, да побоялся маму оставлять. А может, чего-то другого испугался — кто теперь знает? Столько лет прошло — к чему это все вспоминать? И я уже говорил, когда я окончил университет, папа настоял, чтобы я пошел работать в следственный.       — а мама? — совсем другие вопросы вертелись на языке у Юнги, но он задал самый простой.       — а что мама? — Чимин пожал плечами и прикрыл глаза.       Юнги вспомнил маленькую хрупкую женщину, которая всегда улыбалась ему, возвращаясь с работы с пакетами из супермаркета. Она ездила на автобусе, потом пешком шла с остановки и по пути заходила за покупками, а Чимин у порога подхватывал ее сумки и каждый раз ворчал, почему она не попросила помочь. Она же пожимала плечами, улыбалась и говорила, что ужин будет, когда вернется папа, но Юнги всегда уходил до его прихода.       — я тоже взял работу с собой, — сказал Юнги, — в приюте мне дали целую коробку документов, а потом еще в школе немного. Собираюсь разобрать их.       — что ты хочешь найти? — Чимин открыл глаза, это дело начало и его утягивать камнем на дно.       — наверное, ответы.       — ты не узнаешь из бумажек, что случилось на реке, — Чимин покачал головой и начал покусывать губы.       — но я могу узнать, что привело их туда.       — нам нужно, чтобы Джин заговорил.       Юнги затаил дыхание, он еле сдержал улыбку. Одно короткое слово, сказанное Чимином, скорее всего, случайно, заставило его сердце биться чуть чаще.       — ты поможешь мне в этом деле? — спросил Юнги с надеждой.       Чимин молчал. Он снова встал со стула и подошел к столбикам веранды. Он смотрел в темноту ночи без страха, что она будет смотреть на него. А потом повернулся и лампа осветила его лицо:       — я подумал про Джина и Чонгука. Если мы правы, а мне кажется, что мы правы, то у них еще есть шанс.       — я не понимаю, Чимин… Чонгук мертв.       — а Джин жив. И пока Джин жив, память о Чонгуке жива. Память об их детстве, юности, тех радостных моментах, что у них были, о всех рассветах и закатах, которые они вместе встретили, о заботе, дружбе и любви — все это живо. Джину нужно время и поддержка, чтобы осознать всю ценность того, что у них было, и пронести эти воспоминания через годы. Понимаешь?       — горечь утраты никогда не пройдет.       — не пройдет. Но если у него будет достаточно времени, он научится с нею жить. Неужели ты думаешь, что Чонгук хотел Джину смерти? Нет! Жизнь — это дар, от которого не отказываются. Сколько бы он себя ни винил, мне кажется, Джин не убийца.       Чимин замолчал. Его переполняли сильные эмоции, но Юнги заметил, что тот не сжимал свою кисть и не царапал кожу.       — я подумал, — снова сказал Чимин, — что пока мы живы, мы можем быть счастливы, у нас есть возможность. И, знаешь, Юнги, я очень хочу быть счастлив и у меня есть шанс на это. Понимаешь?       «у нас есть шанс», — подумал Юнги и кивнул.       — я подал в суд ходатайство об изменении меры пресечения, чтобы Джина отпустили из следственного изолятора домой. Собираю сведения, готовлю защиту. Мне кажется, что я скоро найду что-то важное.       — хорошо, — Чимин задумался. — Где о человеке можно узнать больше всего?       — у него дома, — они сказали это в голос и улыбнулись.       — давай съездим к Джину и заглянем к госпоже Чон.       Они просидели на веранде еще долго, почти не разговаривали, так и не выпили пива. Потом Чимин вызвал такси, и Юнги проводил его до калитки. На востоке небо над горизонтом начало медленно светлеть. Они стояли на обочине дороги и слушали тишину предрассветного часа, и пусть Юнги всегда больше любил вечер и ночь, это время рождало в его сердце надежду. Надежду на новый день и продолжение жизни. Ведь, как сказал Чимин, пока они живы, у них есть шанс быть счастливыми.       Шорох шин по асфальту они услышали издалека, потом показался свет фар. Машина остановилась, и Чимин открыл заднюю дверь. Он замялся, повернулся к Юнги и коротко обнял его:       — спасибо за ужин, мне было приятно. И передай спасибо папе. Я позвоню.       Чимин сел в машину, а Юнги пальцами все еще чувствовал тепло его тела.       Он смотрел вслед удаляющейся машине, а потом слушал, как она уезжает, пока не стало совсем тихо. Юнги оглянулся вокруг — улица, которую он помнил с самого детства, соседние дома, дерево у ворот и ощущение какое-то странное, непривычное, но будто бы правильное — он на своем месте. Внутри развязался еще один узелок, Юнги глубоко вдохнул свежий воздух раннего утра и пошел к дому, шурша гравием под ногами.       Он выключил лампу, потому что она больше была не нужна, собрал посуду и в несколько заходов унес все на кухню, осторожно поставил в раковину и написал папе записку, что помоет все днем. Скатерть на столе Юнги оставил и пообещал себе, что найдет те самые занавески, которыми мама раньше украшала столбики веранды.       Он вошел в дом и запер дверь. Сил хватило только на то, чтобы почистить зубы, раздеться и упасть в кровать. Из приоткрытого окна начал доноситься птичий щебет, но Юнги его не слышал — у него в голове был только голос Чимина, улыбка Чимина, тепло Чимина под пальцами. Он сжал кулаки и уснул.