Подводные камни

      — я позвонил Чимину, он обещал прийти на ужин. — Юнги отпил из кружки крепкий кофе.       — сегодня?       Папа аккуратно чистил вареное яйцо. Руки у него были морщинистые, мягкие, а пальцы уже не такие ловкие, как раньше. Они завели привычку завтракать вместе, удивительно, что им потребовалось на это меньше недели. Удивительно было, собственно, и то, что они жили здесь меньше недели, потому что по ощущениям Юнги прошло намного больше времени. Эти несколько дней были непропорционально плотно наполнены событиями по сравнению с предыдущими годами его жизни.       — да. Я пригласил его к семи вечера. Нормально?       — да, хорошо, — папа кивнул, — я приготовлю мясо.       — у нас есть мясо?       — то, что ты не ходишь в магазин, не значит, что и я не хожу, — он все еще ковырялся с яйцом, и у Юнги руки чесались сделать все самому, но это была бы вековая обида. — Откуда, ты думаешь, у нас еда на столе?       — пап, не начинай, — простонал Юнги, — я дерьмовый сын, мы выяснили это уже довольно давно.       — ну что за несносный мальчишка! Я ему про одно, а он мне про другое! — папа наконец-то очистил яйцо и положил на тарелку. — Иногда я удивляюсь тому, что ты юристом стал! Твои размышления просто немыслимы! Вот скажи мне, как от покупок ты пришел выводу, что плохой сын?!       — это прозвучало как упрек!       — тебе и слова не скажи! Сразу все в штыки и на свой счет принимаешь! — папа покачал головой. Такие незначительные перепалки случались с ними нередко, но это гораздо лучше тягостного молчания, когда каждый думает что-то свое. — Ты трудишься, чтобы у нас были деньги на жизнь, — какой же это упрек?       — ну вроде того, что я все время на работе пропадаю и ничего другого не делаю, — Юнги пожал плечами, — не помогаю тебе по хозяйству и с ремонтом, как сделал бы хороший сын.       — Юнги, то, что ты мне голову морочишь, единственный твой недостаток! — всплеснул руками мужчина. — В остальном, считаю, что Господь послал мне самого лучшего в мире ребенка, которого я испортил своим воспитанием! Доволен? А теперь ешь и иди на работу! Сил моих нет, отдохну хоть без тебя!       Юнги улыбнулся, украдкой посмотрел на папу и заметил, что тот качал головой, но тоже улыбался.       — извини, папа, — сказал он, — я помогу тебе в выходные со всем, о чем скажешь.       — сначала доведет до белого каления, а потом — извини, папа! — и так похоже передразнил, что Юнги расхохотался.       — все, молчу, ем и ухожу, — сказал он, наблюдая ухмылку отца, — как делают хорошие сыновья.       — вот именно! — кивнул он. — Ужин будет к семи. Может, на веранде поедим?       — да, было бы отлично! — Юнги собрал грязную посуду и отнес в раковину.       — оставь, — сказал папа, когда Юнги начал закатывать рукава рубашки, — обляпаешься весь и на работу опоздаешь.       Юнги закатил глаза, но решил, что продолжать перепалку, пусть и такую шутливую, у него и правда не было времени.       — я хочу съездить в школу, поговорить с учителями. — Вчера он рассказал папе про поездку в приют.       — что ты хочешь узнать?       — не знаю, — он пожал плечами. — Не могу отделаться от ощущения, что я что-то упускаю.       — тебе бы настоящие доказательства поискать, а не старые воспоминания.       Сложно было с этим поспорить. Юнги уже позвонил в контору, проводившую экспертизу ружья, из которого был сделан выстрел, но ему сказали, что сотрудник, занимавшийся этим делом, в отпуске. Неудивительно, если и учителей в школе не будет — лето, но попробовать стоило.       — я думаю, старые воспоминания могут указать мне, где искать.       — ладно, тебе виднее, — кивнул папа.       Погода на улице не изменилась — снова солнечно и жарко. Юнги старался одеваться свободнее, хотя понимал, что все равно неизбежно вспотеет. Он взял телефон, бумажник, попрощался с папой и вышел из дома. Машину он так ни разу во двор не поставил. У них ворота были не автоматические, а обычные, и после рабочего дня у Юнги просто не хватало сил открывать их и закрывать вручную, тем более на улице по утрам перед их домом была чудесная тень от дерева, и машина нагревалась не так сильно. Но нагревалась.       Юнги открыл дверь ключом, распахнул, подождал пока салон немного проветрится и только после этого сел за руль. Он посмотрел адрес школы, в которой учились Джин и Чонгук, прикинул, что это недалеко и к девяти утра он как раз будет на месте. Он не знал, что хотел услышать от учителей, но в школе мальчики проводили половину своей жизни, а значит, там могло произойти много всего. Кроме того, в школе должны были храниться их личные дела, а в памяти учителей — воспоминания.       Юнги завел машину, и та натужно заворчала.       — ну не сердись, малышка, завтра выходные и отдохнешь, — сказал он, погладив рукой по рулю, — а как только стану посвободнее, отвезу тебя на сервис.       Машина еще немного поворчала, потом звук мотора выровнялся, и Юнги медленно вывел ее на проезжую часть.       Пробки были в самом разгаре, но все равно меньше, чем те, в которых Юнги стоял раньше. Иногда у него возникала мысль, а зачем ему вообще все это? Ведь пока он ждал зеленый свет светофора, ждал начало заседания, ждал свой кофе в Старбаксе, жизнь проходила. Может, стоило переехать ближе к работе или найти работу ближе к дому, или вообще к черту сменить работу и самому готовить кофе и не в Старбаксе! Но как только свет светофора менялся и машина двигалась вперед, мысли оставались позади и все привычно шло дальше своим чередом. Потому что даже если ему что-то не нравилось, Юнги привык к этому, а менять жизнь слишком сложно, страшно и долго, и, возможно, придется привыкать к уже новым неудобствам. Юнги вздохнул. Компания себя самого нагоняла на него уныние, но, к сожалению, это была именно та компания, от которой невозможно избавиться.       Школа находилась в тихом переулке, утопающем в зелени. Юнги подумал, что уже скоро листья приобретут яркие краски и будет очень красиво. Он прошел вдоль ограды, разглядывая внутренний дворик, скрытый за деревьями, — площадка перед широким крыльцом была пустая, а асфальт, наверное, уже накалился. Калитка оказалась не заперта, и по неширокой аллее Юнги медленно пошел вперед. Отраженный в стеклах больших окон свет слепил ему глаза, и пришлось приложить к лицу руку на манер козырька.       Он учился в другой школе — в своем районе, ближе к дому, — но все школы похожи друг на друга, и эта напомнила ему те дни, когда с тяжелым портфелем и не менее тяжелым сердцем он плелся в класс. Юнги неплохо учился, у него были приятели и друзья, девочки заглядывались на него в старших классах, но вся эта жизнь «по звонку» тяготила его. Хотя спустя столько лет оглядываясь назад, он с удивлением понял, что то были хорошие времена. Все плохое забылось, и осталась только светлая ностальгия по беззаботным дням. То, на что в детском возрасте они не обращали внимания и принимали как данное, сейчас показалось таким милым и безмятежным. Юнги улыбнулся, вспомнив широкие коридоры и классы, спортивный зал, наполненный шумом голосов и свистком тренера, и даже запахи столовой. Что-то особенное было во всей этой школьной романтике, может быть, то, что ее не вернуть, как и детство. А ведь как отчаянно они хотели тогда повзрослеть! Юнги посмеялся и покачал головой, и дернул затертую ручку двери.       Широкий холл встретил его приятной прохладой, а вот сонный охранник выглядел недовольным.       — здравствуйте, могу я увидеть директора школы?       — еще нет никого — рано, — зевнул мужчина в форме.       Юнги посмотрел на часы, которые показывали половину десятого.       — а когда начинается рабочий день?       — не знаю, — тот развел руками, — лето, каникулы, график не пойми какой, — кажется он был этим крайне недоволен.       — я могу подождать?       — подождите, если охота, — охранник махнул на ряд стульев у стены, — только в журнал записаться все равно надо.       — да, конечно, — Юнги знал, что спорить с правилами бюджетных учреждений себе дороже.       Охранник без интереса записал его имя в журнал, Юнги расписался и сел на ужасно неудобный железный стул. И опять тревожные размышления об упущенном времени начали дышать в спину — разрушающее поведение, как сказал бы его психолог, потому Юнги попытался выкинуть их из головы и достал ежедневник. У него был пухлый бумажный блокнот-книжка с нелинованными страницами, что-то вроде дневника, куда он записывал свои мысли вперемешку с делами, номерами телефонов, именами и адресами. Возможно, не очень удобно для работы, но Юнги в такой писанине было комфортнее всего. Практику ведения дневника ему тоже посоветовал психолог. Сначала Юнги отмахивался — ну что за ерунда, кто в наши дни ведет дневник, но потом втянулся, и оказалось, что ему это очень помогало избавиться от тревожных мыслей, буквально «выгрузить» их из головы на бумагу.       Пока он делал записи, дверь несколько раз открывалась и по кафельному полу стучали каблуки. Юнги поднимал голову и наблюдал входящих, чаще всего это были женщины, скорее всего, учителя. Они были одеты довольно свободно и неформально, наверное, потому что каникулы и учеников в школе не было. Но чуть позже зашла высокая женщина в светлом брючном костюме. Охранник поприветствовал ее даже с улыбкой, а потом указал на Юнги.       — вы ко мне? — посмотрела на него женщина.       — госпожа директор? — Она кивнула. — Здравствуйте, я Мин Юнги. У вас есть время поговорить со мной?       — полчаса найду, но не более, мне надо ехать в комитет на совещание.       — хорошо, спасибо!       Юнги встал, и они вместе пошли в сторону лестницы и поднялись на второй этаж, где едва уловимо пахло краской.       — у вас ремонт? — Юнги попытался расположить директора к непринужденной беседе.       — ох, не напоминайте об этом, — вздохнула она, — учебный год не за горами, а сроки затягиваются, сплошная головная боль!       — сочувствую, — сказал Юнги, — я сам недавно переехал, а времени заняться ремонтом совсем нет, как, собственно, сил и желания.       — да, это ужасно выматывает, — кивнула женщина и пригласила его в кабинет. — А вы по какому вопросу? Извините мою рассеянность, столько всего навалилось, — она поставила сумочку на стол. — Ребенка хотите к нам определить?       — что? — Юнги немного опешил от подобного вопроса. — Нет-нет! У меня нет детей. Я адвокат. Адвокат Ким Сокджина.       — ах вот оно что. А причем здесь мы? Сокджин выпустился несколько лет назад, — ее голос сразу стал настороженным.       — вы совершенно не причем! — Юнги говорил спокойно и мягко. — Могу я присесть?       — да, конечно, садитесь! — кажется, она устыдилась своей бестактности, но Юнги был готов ее понять. — Чем могу помочь? Школа содействовала следствию, мы предоставили запрошенные характеристики, а большего от нас не просили.       — да, спасибо, я читал их, — улыбнулся Юнги, — но хотел бы уточнить некоторые детали.       Она кивнула и внимательно посмотрела на него, сложив руки в замок на столе. Юнги продолжил:       — Сокджин у вас с первого класса учился?       — да, все дети из приюта приходят к нам по месту жительства.       — а Чонгук поступил позже, я правильно понимаю?       — он, кажется, в среднюю школу пришел, — она задумалась, — надо посмотреть в личном деле. Если мне не изменяет память, он поступил к нам, когда поступил в приют. И выпустился тоже у нас в прошлом году.       Женщина опустила глаза и вздохнула. Юнги заметил, что многие так делали, вспоминая Чонгука.       — с ними были проблемы?       — не более, чем с большинством других учеников, хулиганами они не были, — директор развел руками, — в целом, как мы и указали в характеристиках, оба они были положительными учениками — не прогуливали, жалоб со стороны учителей не было.       — а других учеников? Их родителей? Все-таки эти дети немного другие…       — дети есть дети, — отрезала женщина, — и они не виноваты в том, какие у них родители, или в том, что этих родителей у них нет. — Она помолчала немного и продолжила: — Мы давно сотрудничаем с приютом, они хорошо воспитывают своих мальчиков, всегда на связи со школой, я бы сказала, что они даже ответственнее относятся к детям, чем некоторые родные родители, возможно, потому что для приюта — это работа… Но не суть! Все внутренние конфликты мы решаем внутри школы, но ничего серьезного, связанного с Сокджином или Чонгуком я не припомню.       — а тот случай, что Сокджин якобы вступал в отношения романтического характера с другими учениками? Мальчиками.       — я помню, — женщина вздохнула. — Я сама беседовала с Сокджином, и, поверьте, это был не самый легкий разговор.       — что вы имеете в виду?       — нелепость это была, вот что я имею в виду, — она закрыла глаза и потерла переносицу пальцами. — Вся школа гудела слухами, у которых не было ни одного основания! Но мы не могли оставить это без внимания, кроме того, звонили родители одной девочки и выразили опасения. — Юнги усмехнулся тому, что опасения выражали родители какой-то девочки, но ни одного мальчика. — Вам доводилось видеть обиду в глазах ребенка? Поверьте, мне тогда казалось, что это я должна просить у Сокджина прощения, а не ему надо извиняться за какое-то свое неподобающее поведение.       Юнги не знал, почему она была с ним так откровенна. Может быть, груз ответственности давил на нее. Он был убежден, что люди, работающие с детьми, были либо людьми глубоко сочувствующими, даже если старались этого не показывать, либо безнадежно черствыми. Похоже, директор относился к первым, чему Юнги в душе порадовался.       — а Чонгук про Сокджина ничего такого не говорил? — он неопределенно помахал рукой. — Они ведь были близки.       — они были очень близки, вот уж правда, как родные, а ведь у нас часто учатся братья и сестры, которые даже не посмотрят друг на друга в коридоре. Но это дела семейные, школа не вмешивается, — она поджала губы. — Нет, Чонгук никогда ничего плохого про Сокджина не говорил.        — скажите, а вы не заметили изменений в Чонгуке, когда он вернулся в семью из приюта?       — я бы посоветовала вам поговорить об этом с классным руководителем Чонгука, на вашу удачу она не в отпуске. Тем более что мне уже пора идти, — женщина посмотрела на часы.       — конечно, не смею вас задерживать, — Юнги кивнул, — еще только один вопрос, я могу посмотреть личные дела мальчиков?       — я попрошу секретаря сделать вам копии, — она встала и Юнги последовал ее примеру, — заберете, когда будете уходить. Но мы немногое можем вам показать, только характеристики, заключения психолога и логопеда, остальное — личная информация и не подлежит разглашению.       — я понимаю, — сказал он.       Они вышли в коридор и зашли в соседний кабинет, где Юнги познакомили с секретарем. Госпожа директор дала ей указания, забрала какие-то документы, попрощалась с ним и ушла, оставив после себя сладкий шлейф духов.       У секретаря на заваленном бумагами столе стояли два телефона, и оба трезвонили, но она, не обращая на них никакого внимания, попросила Юнги подождать минутку и предложила присесть, если ему несложно убрать папки со стула. Он посмотрел, куда бы эти папки можно было убрать, не обнаружил ни одной свободной поверхности и с улыбкой сказал, что постоит, но секретарь его уже не слушала, потому что слушала чей-то высокий голос в трубке третьего телефона и вымученно объясняла, что для того, чтобы записать ребенка на программу дополнительного образования, необходимо зайти на сайт комитета по образованию и зарегистрироваться там личном кабинете, а после еще одной тирады из трубки, попросила зайти в понедельник после часа дня. Юнги огляделся и увидел еще два больших стола, так же заваленных бумагами, двух занятых женщин и еще два разрывающихся телефона. Он никогда не задумывался, что кроме уроков была еще и такая работа, хотя удивляться не стоило, ведь школа — это целая система, которая не смогла бы функционировать без административной части.       — напомните, пожалуйста, чьи личные дела вам нужны? — тихим и кротким голосом с блаженной улыбкой на бледных губах спросил секретарь.       — Ким Сокджина и Чон Чонгука. — Она сделала запись на маленьком ярком листочке и положила его в кучку к другим маленьким ярким листочкам.       — пойдемте, я провожу вас к учителю.       Женщина поднялась и оказалась такой крошечной, что только-только доставала макушкой Юнги до плеча. Они вышли из кабинета, переполненного звуками телефонных звонков, и по коридору дошли до лестницы, минуя по пути строительные леса, прислоненные к стене. На лестнице им встретились две молодые женщины, которые с интересом посмотрели на Юнги и многозначительно переглянулись. Ему доводилось работать в женском коллективе, и он был знаком с такими взглядами, которые были всплесками любопытства, нежели настоящего интереса. На третьем этаже широкие окна были распахнуты и краской не пахло. Юнги посмотрел на свежеокрашенные стены и с сомнением подумал, долго ли они будут такими чистыми.       — учитель, — секретарь заглянул в открытую дверь, — госпожа директор попросила вас поговорить с этим человеком.       — да-да, проходите, пожалуйста, она мне позвонила только что!       — спасибо, — Юнги увидел женщину значительно старше себя, — меня зовут Мин Юнги.       Крохотная женщина ушла так тихо, что он даже не заметил, а учитель пригласил его войти.       Лет пятнадцать Юнги не бывал в школьном классе и почувствовал себя немного странно. Кабинет был большой, с тремя окнами, и три ряда парт тянулись к доске. Но кроме зеленой меловой доски, какие он хорошо помнил, был еще большой экран на катающейся подставке, такого в бытность Юнги не было. Забавно, но ему так сильно захотелось взять мел и написать сверху число и тему урока! А ведь он это ужасно не любил, потому что руки от мела всегда были грязными, а еще он мог так по доске скрипнуть, что весь класс вздрагивал. Юнги вспомнил, что была у них одна учительница, она мелок всегда в бумажку заворачивала, наверное, у нее кожа сильно сохла. Странно, что спустя столько лет, его память сохранила эту деталь. Пальцы у той учительницы были очень красивые, длинные и тонкие, ей бы фортепиано преподавать, а не физику, хотя физику она тоже хорошо вела, даже Юнги, который в точных науках был дуб дубом, с ее уроков выходил гордый с тройками и очень гордый с четверками.       — садитесь, пожалуйста, — женщина с улыбкой указала ему на стул у нескольких парт, сдвинутых вместе. Она убрала с них потрепанные учебники — Юнги посмотрел на обложку и понял, что оказался в кабинете литературы.       — спасибо, — он сел на стул и усмехнулся.       Она села напротив него на такой же стул и тоже улыбнулась, сразу догадавшись почему улыбается Юнги.       — извините, у меня младшие классы сейчас, потому и стулья маленькие. Своих старшеклассников я год назад выпустила.       — и Чон Чонгука? — Она погрустнела. — Я о нем хотел с вами поговорить.       — я поняла, да, — еще несколько раз кивнула, и будто не Юнги, а своим каким-то мыслям. — Что вы хотели узнать?       — вы же его хорошо знали?       — думаю, что достаточно хорошо, — женщина улыбнулась, — я почти семь лет видела, как он растет, взрослеет, меняется. Конечно, у меня много учеников, но и времени я с ними провожу много — пять дней в неделю, с утра и почти до вечера. Своих собственных детей я видела не так часто! — она рассмеялась, и Юнги улыбнулся вместе с ней. Он помнил, что были учителя, которые свое личное время отдавали им, занимались дополнительно, устраивали мероприятия, а ведь они, бестолочи, тогда этого даже оценить не могли.       — он ведь с первого класса в этой школе учился?       — нет, ему было одиннадцать, он пришел в середине учебного года с другими ребятами из приюта. У нас много приютских, к ним уже все привыкли, особо не выделяют, но любой новенький вызывает интерес, тем более появившийся так внезапно, тем более из приюта, — она подняла глаза вверх, будто припоминая события того времени. — Чонгук первое время был зажатый, тихий, знаете, он был осторожным — присматривался, прислушивался, как зверек оглядывался, оценивал ситуацию. Расслабился, только когда понял, что угрозы нет. Одноклассники его хорошо приняли, сразу заметили, что он добрый очень, дети чувствуют это, — она кивнула. Юнги мог бы поспорить, но не стал, может быть, Чонгуку в тот раз просто повезло, чему можно было только порадоваться. — Чонгук был очень любознательным! Он так хотел учиться и очень старался, хотя ему было тяжело.       — почему? У него были проблемы?       — он отставал от остальных — плохо читал и писал, плохо говорил и кругозор у него был узкий для его возраста. Думаю, это было следствием того, что с ним мало занимались прежде. Я разговаривала с сотрудниками службы опеки — семья у него неблагополучная. Но он очень быстро схватывал и вскоре нагнал остальных ребят, а потом многих и перегнал.       — вы считаете, — осторожно спросил Юнги, — что в приюте Чонгуку было лучше?       — вы задаете сложные вопросы, — она грустно улыбнулась и покачала головой, — я не знаю, могу судить только по его успеваемости, которая в разы увеличилась за год, может быть, полтора. А что на сердце у ребенка, которого мама в приют отдала? Лучше ему или хуже? — и развела руками.       — а его не травили другие дети за это?       — как я и сказала, у нас ученики привыкли к приютским, но дети есть дети. Хотя к Чонгуку особо не лезли.       — почему? — Юнги чуть наклонился вперед, сидеть на этом маленьком стуле было так неудобно, как, наверное, детям неудобно на больших стульях.       — потому что у него был Джин, — улыбнулась женщина.       — Джин запугивал других учеников?       — нет! Что вы! Ничего подобного! Просто, как бы вам объяснить… У домашних детей есть родители, они их невидимая в школе опора, а у Чонгука был Джин, понимаете, как тот самый взрослый, который всегда защитит. У Чонгука как будто была семья в лице Джина.       — но у Чонгука была настоящая семья — мама.       Женщина вздохнула, сложила руки на столе и посмотрела в окно.       — я не привыкла влезать в дела семьи, но раз вы спрашиваете, да и ситуация такая, — она опять тяжело вздохнула, — маму Чонгука я за все годы видела пару раз на нескольких родительских собраниях. На все мероприятия, соревнования, конкурсы и выпускные ходил Джин, даже когда закончил школу. И приходил он не к нам, не навестить учителей! Он приходил поддержать Чонгука. Так что сами решите, кто был мальчику настоящей семьей.       Юнги кивнул и хотел задать еще один вопрос, но учитель продолжил:        — в следующий после выпуска Джина учебный год Чонгук изменился. Он был очень грустным, замкнутым, пропала его тяга к знаниям, он совершенно ничем не интересовался, только в окно смотрел и после уроков убегал сразу, хотя раньше всегда оставался на спортивные секции. Даже внешние изменения были — мальчик выглядел неопрятно, ходил в мятой одежде и нестриженый. Я подумала, что это связано именно с тем, что Джин перестал быть рядом. Но потом я узнала, что Чонгук вернулся из приюта домой. Разве это не должно было его порадовать? — она не стала продолжать, а Юнги вполне уловил ход ее мыслей.       Он слышал слова матери Чонгука, он помнил, как она рассказывала о своих трудностях, о том, что была вынуждена отдать ребенка в приют, как забрала его обратно, чтобы спасти от ужасного влияния Джина. Да только то, что он слышал от других людей, пусть не противоречило ее словам, но не подтверждало их. Складывалось впечатление, что, оказавшись в приюте, Чонгук обрел семью, а не потерял, потому что останься он с матерью, ему грозила задержка в развитии, которая могла бы лишить его будущего.       Юнги осекся в своих размышлениях… Будущего у Чонгука не случилось. Но по вине ли Джина? Уже не один человек, кроме безутешной матери, говорили о том, что именно Джин заботился о Чонгуке и старался сделать все возможное, чтобы тот стал счастливым ребенком и самостоятельным взрослым. Тогда почему госпожа Чон только обвиняла его? Ее так подкосила утрата, что было вполне возможно, или у нее есть другие мотивы?       Эта мысль, возникшая в голове Юнги впервые, так громко щелкнула, что он бы не удивился, услышь ее учитель, но она только продолжила говорить:       — когда Чонгук сдал экзамены и окончил среднюю школу, он сказал, что больше учиться не будет, потому что мама хочет, чтобы он работал, — забрал документы и ушел.       — погодите, — нахмурился Юнги, — Чонгук сказал, что не пойдет в старшую школу, потому что его мама этого не хочет? Вы уверены?       — да, — кивнула женщина, — я хорошо это помню, потому что разговаривала с ним на эту тему. Он успешно учился, мог хорошо окончить старшую школу и попробовать потом поступить в университет, я ему так и сказала! — она разволновалась. — Он ответил, что просил маму оставить его в школе, но та отказала, якобы она не сможет дальше тянуть его на своей шее — я запомнила эту фразу, потому что была просто возмущена! Тогда я предложила ему пойти в колледж, но и на это он ответил то же самое — мама сказала, что надо работать.       У Юнги заколотилось сердце и подскочило к горлу. Это было явное расхождение со словами матери Чонгука. В суде она утверждала, что именно Джин повлиял на решение ее сына пойти работать в мастерскую и бросить школу, а она с трудом уговорила Чонгука совмещать учебу с работой.       — я очень переживала, — продолжил учитель, — у меня сердце было не на месте. Даже приютские ребята заканчивали старшую школу, а если уходили раньше, то шли в колледж. Но что я могла сделать? — она опять развела руками. — Я звонила госпоже Чон, та поблагодарила за участие в судьбе ее сына, но дала понять, чтобы я не вмешивалась в их дела, они сами разберуться. Она мать, и она принимает решения за своего ребенка, я вынуждена была согласиться. Но как я удивилась и обрадовалась, когда перед началом учебного года снова увидела Чонгука в школе! — женщина улыбнулась и морщинки разбежались вокруг ее глаз. — Он пришел написать заявление на зачисление. Джин тогда был с ним.       — но Джин не родственник, разве он может подписать заявление? — удивился Юнги.       — Чонгуку было пятнадцать лет, он мог сделать это сам. — Юнги кивнул и устыдился своего вопроса. Конечно, он знал, с четырнадцати лет подростки получали частичную дееспособность и сами могли подписывать некоторые документы. — Джин просто пришел вместе с ним. Не знаю зачем, может быть, поддержать.       И снова Джин пришел в школу, не мать Чонгука, будто будущее мальчика волновало его намного сильнее, чем это волновало ее.       — знаете, — продолжила она, — на этом печали не закончились. Все два года в старшей школе я волновалась за Чонгука. Он сильно изменился — стал замкнутым, угрюмым и вспыльчивым, потерял интерес к учебе. Это могло быть результатом переходного возраста, не отрицаю, но обычно так ведут себя дети, у которых не все в порядке дома.       — вы обращались в опеку?       — обращалась. Я была в постоянном контакте со специалистом, закрепленным за их семьей Чонгука, — Юнги кивнул, — но у них тоже влияние ограничено. Бытовые условия в доме были в пределах нормы, в школу Чонгук ходил, уроки делал, был сыт, обут, одет, сам ни на что не жаловался.       Учился, работал и постоянно рисовал — вроде все хорошо, но почему он выглядел несчастным? У всего должна быть причина. Юнги задумался.       — ах, мне так жаль. — Он поднял голову и увидел, что женщина смахнула пальцами слезы со щек. — Он и пожить-то еще не успел, бедный мальчик… И Джин тоже… Я читала новости в газете, — она покачала головой, — мне не верится, нет совсем не верится в это.       И опять те же слова от людей, что Джина хорошо знали. Никто не верил, что он мог навредить Чонгуку, все говорили только о том, как он помогал и поддерживал мальчика.       — у вас сохранился номер телефона службы опеки? — спросил Юнги.       — думаю, да, — она встала из-за парты и пошла к своему рабочему столу у окна, — сейчас поищу. Из ящика был извлечен пухлый потертый ежедневник, женщина полистала его, а потом повела пальцем по странице. — Нашла. Записать вам?       — будьте добры, — улыбнулся Юнги и вскоре получил квадратный листочек, где аккуратным разборчивым почерком был написан номер телефона и имя.       — адрес знаете? — спросила она, и Юнги покачал головой. — Давайте и его запишу.       Он протянул листок обратно, и она написала с другой стороны адрес.       — спасибо! — Юнги встал с маленького стульчика и почувствовал, что у него начали затекать ноги. — Вы мне очень помогли!       — вы ведь Джина защищаете?       Это прозвучало с такой надеждой, что Юнги хотелось ответить да, но он лишь сказал:       — я слежу за тем, чтобы его права не были нарушены, — но потом все-таки добавил: — Не хочу, чтобы он пострадал, если его вины нет.       Они поблагодарили друг друга, и Юнги ушел, оставив позади класс, в котором Чонгук, а может быть, и Джин, провели много часов, сидя за партами и узнавая о жизни героев выдуманных и настоящих. Он спустился по лестнице, никого не встретив, нашел кабинет секретаря и получил от нее копии из личных дел Чонгука и Джина. Телефоны все еще разрывались, краской продолжало попахивать, женщины работали на благо общества и будущего поколения, а Юнги ушел, тихо закрыв за собой дверь.       Совсем скоро эти коридоры и классы заполнятся шумом детских голосов, улыбками и смехом. Будут здесь и тревоги и волнения, будут трудности и разочарования, будет печаль и боль, но будет доброта и помощь, будет радость, будет дружба и любовь. Школа — это не здание, не уроки и переменки, школа — это люди, взрослые и те, кому только предстоит шагнуть в большой мир. Но разве школьный мир не казался тогда большим и важным, подумал Юнги? Можно ли сказать, что мир ребенка маленький только потому, что у этого человека недостаточно роста, веса и прожитых лет за плечами? Детские чувства неопытны, из-за того они острые и жалят сами себя. Дети одновременно сильны и уязвимы. Ни один взрослый не миновал эти годы — годы радости и печали. Но есть дети, которые навсегда остались детьми. Им не довелось повзрослеть, не довелось пережить еще много радостей и печалей.       Юнги вышел на улицу, спустился по широким ступеням крыльца, прошел по аллее и ни разу не обернулся, как дети. Они покидают школу с чистыми сердцами и смотрят только в будущее. И Юнги было чему у них поучиться — не оглядываться назад. А если и оглянулся, то все равно идти вперед с надеждой на лучшее.       Он миновал калитку. Солнце светило в макушку, и его тень была совсем крошечной, словно не взрослого человека, а ребенка. Он шел и топтался по ней, и было малость неловко, хотелось извиниться, попросить потерпеть совсем не долго, вот солнце покинет зенит и не придется быть попираемой ногами. Оказалось, что зенит — по сути высшая точка — не для всех лучшая. Кому-то нужно двигаться вверх, чтобы чувствовать себя хорошо, а кому-то надо отпустить и медленно спускаться. Всем свое время, всему свое время.       Юнги открыл машину, не стал ждать, когда проветрится, сел и завел мотор. Он намеревался поработать с бумагами в офисе, но, поразмыслив, решил, что надо съездить в службу опеки, а личные дела мальчиков он сможет почитать в выходные. Да, это несколько не вязалось с его обещанием помочь папе по дому, и Юнги почувствовал неприятный укол совести, но подумал, что ночи еще никто не отменял, а это довольно много часов свободного времени.       Отделов службы опеки по городу было несколько, в каждом районе свой. Юнги посмотрел на адрес на листочке и понял, что ехать было недалеко. Звонить не стал, решил, что разберется на месте, не стоило терять время — он знал, что в пятницу многие сотрудники государственных учреждений могли заканчивать рабочий день раньше обычного, кроме того, у них еще могли быть специальные дни и часы приема, в чем Юнги почти не сомневался. Бюрократия имела в себе как много плюсов, так и достаточно минусов, но находясь в этой системе уже довольно долго, он почти привык не тратить на нее излишне много эмоций.       Юнги добрался быстро. Отдел службы опеки и попечительства занимал часть первого этажа старого жилого дома и имел отдельный вход с маленьким палисадником, украшенным цветами, который Юнги смог оценить во всей красе, пока ждал на скамейке в тени, потому что приехал в часы обеденного перерыва. Когда время на его часах перевалило на пять минут больше указанного на табличке у входа, показалась небольшая компания женщин разного возраста. Они оживленно что-то обсуждали и смеялись, но когда заметили Юнги, притихли, и только одна, на вид самая старшая, проходя мимо обратилась к нему:       — вы к нам?       — да, — Юнги встал и вежливо всех поприветствовал, — я хотел поговорить с начальником отдела.       — ну проходите, — вздохнула она, — это я начальник отдела.       Впереди кто-то уже открыл ключом тяжелую железную дверь, и она жалобно скрипнула, пропуская входящих. За дверью был маленький холл с гудящими лампами дневного света на потолке, информационными стендами по стенам и рядами стульев, дальше вел коридор с дверями по одной стороне. Начальник отдела провел Юнги в один из кабинетов и пригласил сесть на стул для посетителей, сама женщина заняла кресло за столом перед пузатым монитором компьютера, Юнги такие лет десять уже не видел.       — вы по какому вопросу? — спросила она, сложив на столе руки без колец, а Юнги подумал, что встречал сегодня только женщин, будто никого другого не брали на работу в структуры образования и попечения детей.       — меня зовут Мин Юнги, я адвокат и хотел узнать про одну семью, которая долгое время находилась у вас на учете.       — для получения документов требуется запрос, — отрезала женщина.       — я понимаю, — поспешно кивнул Юнги, — но, может быть, вы сможете ответить на мои вопросы и без него?       — смотря, какие вопросы и по какой семье, молодой человек. — Такое обращение резануло Юнги слух, но он решил пока никак на это не реагировать.       — семья Чон Чонгука, мальчика, который погиб год назад.       — я поняла, — она кивнула и поджала губы.       — когда их семья попала на учет и по какой причине?       — это было давно, детали надо уточнять в документах, на которые у вас запроса нет, — сказала она, но продолжила: — Однако я помню эту семью достаточно хорошо, потому что она была закреплена за мной. На учет они попали, когда мальчику было лет семь. Нам позвонили из школы, где он тогда учился, сказали, что мальчик давно не приходит, а его мать не отвечает на звонки. Мы сразу поехали по адресу и встретили там бабушку ребенка, которой тоже позвонили из школы. Стали стучать, он открыл дверь, потому что узнал голос бабушки, — она замялась, вздохнула. — Я тогда еще на другой должности работала и сама выезжала по домам. Дверь когда открылась, у меня аж глаза заслезились от затхлой вони алкоголя и мусора. Мальчика бабушка сразу повезла в больницу, потом забрала к себе, а мать мы нашли внутри — напилась и в отключке лежала, — сказала женщина грубо. — После этого случая семья была поставлена на учет.       Юнги как обухом по голове ударили. Не то чтобы он не знал, по каким причинам семьи оказывались на учете у службы опеки, но этот рассказ не вязался с образом той женщины, которую он видел в суде, и с ее словами, да и просто был диким.       — почему мать не лишили прав? — спросил он глухо.       — это не так просто, господин Мин, — она усмехнулась.       Это Юнги тоже знал. Основания для лишения прав на ребенка должны быть значительными, кроме того, суд часто идет навстречу раскаивающимся родителям.       — в дальнейшем мы следили за семьей, несколько лет все было в порядке, но потом произошел случай, из-за которого мальчик попал в приют.       Юнги заметил, что она ни разу не назвала Чонгука по имени. Такое бывало не из-за черствости, а когда сотрудники служб, работающие с детьми в сложных ситуациях, сами находились в нестабильном эмоциональном состоянии. Они намеренно отстранялись от ситуации, дистанцировались от своих подопечных.       — какой случай?       Женщина крутила в руках карандаш и, кажется, размышляла, не выгнать ли Юнги вон со всеми его вопросами.       — господин адвокат, а с какой целью вы всем этим интересуетесь? — спросила она. — Прошли годы, мальчика уже в живых нет.       — я адвокат Ким Сокджина.       — ах вот как, — она подняла брови. — Я читала новости. Хотите его от тюрьмы отмазать?       Юнги не удивился. Разные люди по-разному видели произошедшее и по-разному реагировали.       — я хочу, чтобы суд был справедлив, и моя задача предоставить суду достоверную информацию для вынесения решения.       — вы ошибаетесь, этим занимается следствие.       — допустим, — Юнги не хотел спорить, он чувствовал, что его пытаются вывести на эмоции, — но, если следствие было проведено халатно, я как защитник обвиняемого считаю своим долгом прояснить неосвещенные следователем вопросы. Я был на заседании, — продолжил он, — и слышал слова госпожи Чон, которая пытается показать суду, что, несмотря на некоторые свои ошибки, как она их называет, она была образцовой матерью. Вы согласны с этим?       — что за чушь? — женщина фыркнула и бросила карандаш на стол с такой силой, что тот откатился и упал на пол. — Она-то образцовая мать?! Не смешите меня! Эта женщина закрыла своего ребенка в квартире, а сама пошла гулять с дружками, да так загулялась, что несколько дней дома не появлялась! А мальчик сидел и ждал ее! Благо в школе знали, что семья на учете, и быстро спохватились! Образцовая мать! — казалось, что годами накопившееся возмущение прорвалось наружу. — Рыдала и умоляла не отнимать у нее сына, обещала пройти лечение и найти работу! Суд, тот самый справедливый, о котором вы, молодой человек, мне рассказываете, посчитал, что мальчику будет лучше с матерью, тем более тот был к ней сильно привязан, но я никогда в ее слезы не верила! — женщина покраснела и тяжело задышала, она достала из своей сумки бутылку с водой и сделала пару глотков. — А потом эта мать научилась вести себя, так сказать, по регламенту, и, несмотря на все наши опасения и опасения со стороны школы, мы уже ничего не могли сделать! Понимаете? Эта женщина хитрая и выгоды своей никогда не упустит! Она оформила все пособия и льготы, которые только могла, чтобы получать деньги за просто так, лишь бы не работать! Нет, я не осуждаю систему социальной помощи населению, просто за годы работы я научилась замечать, когда люди нагло пользуются своим положением, лишь бы палец о палец не ударить!       И тут у Юнги во второй раз за день в голове громко щелкнуло — «выгоды своей никогда не упустит». Возможно, госпожа Чон была не только безутешной матерью.       Женщина встала и распахнула окно.       — извините, — сказала она сухо.       — все в порядке, — Юнги лишь кивнул, чтобы не смущать ее, он и сам чувствовал себя немного неловко. — Разрешите еще один вопрос?       — валяйте, — она плюхнулась в свое кресло и растеряла остатки профессиональной сдержанности.       — почему Чонгука не передали под опеку бабушки?       — она была пожилая, есть некоторые возрастные ограничения, — она неопределенно махнула рукой, — хотя на них можно было бы закрыть глаза, будь какие-то документы родства. Дело в том, — женщина начала пояснять, заметив озадаченный взгляд Юнги, — что она была мальчику бабушкой по линии отца, а ее сын не состоял в официальном браке с госпожой Чон. Он даже в свидетельстве о рождении не указан, потому что, насколько я знаю, умер еще до того, как мальчик появился на свет. — Юнги задумался и пожевал губу. — Правда, это не помешало бабушке завещать мальчику свою квартиру.       — она оставила Чонгуку квартиру?       — да. Видимо, боялась, что внук продолжит мотаться по съемным с такой-то матерью, привязалась к нему старушка. Хотя, насколько мне известно, первые лет пять после его рождения они не общались, не жаловала она свою несостоявшуюся невестку.       — а когда это случилось?       — когда бабушка умерла? — Юнги кивнул. — Давно уже, — женщина потерла глаза пальцами, — мальчик в приюте тогда был. Тогда же мамашка активизировалась, — она усмехнулась, — из кожи вон лезла, чтобы показать всем вокруг, а в первую очередь нам, как же она старается наладить свое положение, чтобы забрать сына из приюта.       — я так понимаю, до совершеннолетия Чонгука в права собственности по факту наследования вступила его мать?       — вы правильно понимаете, господин адвокат, — она сидела, откинувшись в кресле и смотрела в окно. — Представляете, как удобно? Старушка умерла, квартирку оставила, сынок в приюте на полном гособеспечении — что еще можно просить от жизни? Госпожа Чон на заводе работала и обитала в общежитии для сотрудников, но я слышала, что она уже тогда по-тихому жила в квартире бабули, а ребенка забрала еще не скоро, когда тому было почти четырнадцать. — Женщина вздохнула и замолчала, а Юнги ждал, что она еще что-то расскажет. — Начальником нашего отдела тогда другая сотрудница была, — сказала она задумчиво, — не хочу наговаривать, но мне кажется, что на некоторые вещи глаза намеренно закрывались.       Больше она ничего не добавила, но Юнги и так понял ход ее мыслей.       — а где Чонгук был зарегистрирован до того, как бабушка оставила ему квартиру?       — в другом городе, откуда его мать приехала, — женщина села прямо, поправила волосы и одежду, кажется, она смогла взять себя в руки, Юнги догадался, что их разговор подходил к концу, — здесь у них была только временная регистрация.       — а других родственников нет?       — если и есть, то не здесь. А по отцовской линии вроде больше никого. Вы что-то еще хотели узнать?       — нет, спасибо, вы мне очень помогли! — Юнги поднялся. — Я пришлю запрос на документы, подготовьте их, пожалуйста.       — хорошо, молодой человек, подготовлю, — она не стала вставать, чтобы проводить его. Юнги формально улыбнулся и уже потянул ручку двери, как в спину ему прилетело колкое: — Так вы считаете, что этот парень не убивал Чонгука? — впервые из ее уст прозвучало имя. Юнги обернулся. — В газетах писали, что он растлил мальчика и пытался это скрыть.       Она не была такой черствой, какой хотела показаться, судьба Чонгука сильно беспокоила ее даже теперь. У нее было острое чувство справедливости, от которого страдала в первую очередь она сама.       — я не опираюсь на домыслы, я ищу доказательства.       Юнги кивнул и вышел из кабинета, прошел по узкому коридорчику, толкнул дверь и оказался на улице, где с упоением вдохнул горячий послеполуденный воздух. Он быстро ушел прочь от этого места, от этой женщины и ее безнадежного отчаяния. Каждый день всю свою жизнь она пыталась помочь детям и не смогла справиться с тем, что помощь получит не каждый из них. Возможно, неугасимое стремление, поддерживающее ее годами, в конечном итоге сожжет ее саму.       Юнги сел в машину. Часы показывали начало четвертого, а он опять не обедал. До ужина, конечно, оставалось недолго, голод не мучил его, но Юнги решил, что перекусить все-так стоит. По пути в офис заехал в ресторанчик и быстро съел блюдо дня, не почувствовав вкуса и не запомнив название — три разговора с тремя разными женщинами дали ему слишком много пищи для ума.       В офисе он зашел в свой кабинет, забрал коробку с документами и направился в пустой зал для совещаний, где был большой стол. К бумагам из приюта он приложил копии документов из школы и оценил, что у него есть — характеристики, заключения психолога, логопеда и дефектолога, медицинские карты, протоколы педагогических консилиумов и дневники наблюдений. По сути, это были записи воспоминаний разных людей о жизни, взрослении и изменениях двух мальчиков. Юнги надел очки, достал свой дневник и ручку и сел за стол.       Вибрация телефона заставила его вздрогнуть. На экране был незнакомый номер. Юнги ответил:       — алло?       — Юнги, это Чимин.       — привет, — приятное тепло зародилось в груди от звука его голоса.       — я звоню сказать, что задержусь на ужин, возможно, надолго, — он говорил тихо, — может быть, стоит все отменить?..       Юнги посмотрел на часы, было около семи, он так увлекся работой, что не заметил, как пролетело время.       — где ты? — спросил он.       — у родителей. Папа попросил, — Чимин не сказал, что именно попросил его отец, но Юнги помнил, что если отец Чимина просил, не важно, что именно, тот должен был сделать.       — я заеду, тебе не придется тратить время на дорогу. Думаю, мой папа уже ждет нас и ворчит, что еда остывает, — сказал Юнги с улыбкой.       — ладно, — Чимин вздохнул, — я тут почти закончил. Помнишь, куда ехать?       — конечно.       — хорошо, — он сбросил вызов не прощаясь.       Юнги поспешно собрал бумаги в коробку и забрал ее с собой, мысленно дав обещание, что не будет много работать в выходные, а если будет, то только после того, как поможет папе.       В офисе уже никого не осталось, только уборщица мыла полы. Юнги на цыпочках прошел по мокрому под недовольное бормотание, попрощался и вышел на улицу. Стало свежее, сумерки начали опускаться на улицы, обещая тихий вечер и спокойную ночь.