Подводные камни

      — откуда ты знаешь? — прозвучало резко и Юнги добавил мягче, чтобы не спугнуть Ёрым, хотя такие как она были не из пугливых. — Опять птичка нащебетала?       Женщина снова рассмеялась, будто для нее все это было шуткой. А ведь для нее все это и было шуткой. Она разносила на хвосте старые, ничем неподтвержденные слухи о Сокджине, словно это какая-то забава, подавала общественности пищу для размышлений и еще один повод заклевать парня: «Вот, посмотрите, он всегда был таким! Скольких невинных мальчиков он развратил? Подумайте, чего он достоин!» Юнги передернуло, он не хотел, чтобы и Чимин оказался у позорного столба.       — не птичка, — Ёрым посмотрела на маленькие часики на тонком запястье и направилась в сторону выхода из здания суда, — информация почти из первых уст.       Юнги пошел следом:       — сам Чимин тебе сказал?       Он не мог в это поверить. Новый Чимин, которого он встретил вчера, был замкнутым и молчаливым и не стал бы рассказывать о себе такие личные вещи, тем более Ёрым. Юнги не сомневался, что у нее в городе была определенная репутация, которую можно было уточнить у достоверного источника — у папы, и не будь ситуация такой неприятной, он усмехнулся бы своим мыслям. Кажется, Юнги начинал понимать правила игры и как в нее включиться, что могло быть очень выгодно, но заставило бы задвинуть подальше собственную совесть. А что у него было кроме совести и кем он тогда станет?       — Юнги, слушай внимательно, — Ёрым закатила аккуратно подкрашенные глаза, — я сказала «почти». Мне Чимин ничего не сказал, кроме того, что у нас с ним ничего не получится, — она поджала губы. Эта женщина не любила, когда ей отказывали. — Я узнала от моего близкого знакомого. — Юнги мог предположить близость их отношений по удовлетворенному блеску в ее глазах. — А ему под пьяную лавочку проболтался сам Пак.       Они вышли на каменные ступени дворца правосудия и остановились в тени колонны, поддерживающей портик на манер древнегреческих храмов — слишком величественно для места, где разбирались человеческие поступки. Платье и волосы Ёрым шевелил ветер, и ее можно было принять за прекрасную деву, что освятила это место своим присутствием, если бы она сохранила хоть каплю чистоты и непорочности.       — в следственном у кого-то был день рождения, — продолжила она, — и они всем отделом пошли в бар. Пак набрался, не смог уйти с остальными и отчаянно искал, кому подсесть на уши, чтобы рассказать о горестях своей нетрадиционной жизни, — в голосе Ёрым не было злости или отвращения, она говорила так, будто рассказывала забавный случай. — Так мой знакомый узнал, что того недавно бросил парень и не просто бросил, обокрал и смылся! — она покачала головой. — Парень был приезжий, случайно, или не совсем случайно, познакомился с Паком, быстренько к нему переехал, пожил полгодика на всем готовом, а потом собрал все ценные вещи у того дома и уехал дальше покорять наивные сердца. Представляешь? Вот это история! Не хотела бы я, конечно, оказаться на месте Пака, но ведь головой надо думать, это урок для него. Хотя все равно жалко парнишку, — она вздохнула, — мой знакомый сказал, он так плакал, что всю рубашку себе слезами промочил. Но потом, видимо, когда протрезвел немного и понял, о чем проболтался, попросил моего знакомого никому об этом не рассказывать, сказал, что не хочет, чтобы его отец узнал.       Ёрым снова посмотрела на свои часики, которые подсказали ей, что время истории про одного глупого Пак Чимина истекло и ей пора бежать по своим, куда более важным делам, чем размышления о чувствах этого самого глупого Пак Чимина. Она попрощалась с Юнги, чмокнула его в щеку, с обольстительной улыбкой сказала, что ждет звонка, и сбежала по ступенькам вниз, раздувая складки своего легкого платья, такого же легкого, как ее мысли, пока Юнги стоял истуканом и не знал, сможет ли пошевелиться, ведь потяжелевшее сердце пригвоздило его к месту.       Юнги дышал медленно и осторожно, чтобы не дать эмоциям возможность захлестнуть себя. Но сдержать боль не получилось. Она разлилась из места где-то за ребрами, прокатилась до самых кончиков пальцев, заставив их задрожать, а потом вернулась обратно и сдавила легкие. Юнги тяжело сглотнул, в носу защипало, он поднял глаза к ясному небу. Он старался не думать о том, какое отчаяние ощутил Чимин, когда вернулся однажды домой и нашел его пустым, старался не думать, каким выпотрошенным и опустошенным он себя почувствовал, но подумал. Небо затмила пелена слез.       Юнги быстро сбежал по ступеням на парковку, с трудом вставил ключ в замочную скважину, распахнул дверь и сел в салон. Он вцепился в руль, как в спасательный круг, и стал дышать медленно, и считать от одного до десяти и обратно. После нескольких таких кругов ему стало полегче, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.       Чимин пережил предательство и унижение и заслуживал сочувствия, а не порицания и ехидных смешков. Хотелось позвонить ему, поговорить, но у Юнги не было его номера и не было уверенности, что Чимин захочет с ним разговаривать. Они отдалились друг от друга, но оказалось, что были похожи.       За болью сопереживания эта мысль ускользнула от Юнги, но успокоенные эмоции позволили ей выйти вперед и оказаться обдуманной. Юнги ощутил странную надежду на будущее, надежду на возможное счастье. Образ Чимина стоял перед глазами, и образ этот был любим и желанен. Чимин не создавал впечатление человека, нуждающегося в защите, но Юнги хотел защищать его или стать для Чимина безопасным местом. Возможно, после всех своих прошлых поступков это могло показаться лицемерным, но Юнги верил, что люди меняются и каждый достоин шанса на искупление. Пусть Чимин решит, кем он хочет Юнги в своей жизни и хочет ли вовсе, а ему остается надеяться на лучшее и принять этот выбор. Юнги понял, что сам по себе ничего не представлял, ценность его жизни состояла из ценности дорогих ему людей — папа, мама, Чимин.       И Ким Сокджин. Вот уж кто не мог постоять за себя. Не мог и не хотел. Надо было понять почему и найти то, что подтолкнет его к жизни.       Юнги завел машину и поехал в приют.       Место показалось ему приятным. Он остановился на другой стороне улицы в тени парка, перешел дорогу и оказался у ворот. Юнги заглянул внутрь — широкая дорожка вела к вытянутому зданию в один этаж. Во дворе было много зелени, детская площадка, а чуть поодаль угадывалось футбольное поле. Юнги потянул калитку — оказалось открыто — и вошел. Чем ближе он подходил, тем громче становились голоса детей, которые доносились с заднего двора. Юнги приблизился к невысокому крыльцу, от которого в обе стороны расходились ряды одинаковых окон, поднялся и вошел внутрь.       Небольшой холл наполняли звуки какого-то телевизионного шоу. Пожилой вахтер сидел, откинувшись в кресле, и дремал. Юнги увидел стеклянные двери, уводящие в два противоположных крыла здания, ряды железных стульев вдоль стен, информационные стенды. Он подошел ближе к столу вахтера, но тот крепко спал. Юнги оглянулся — больше никого не было. Он вздохнул, не зная, что ему делать.       — вы покашляйте, он и проснется, — донесся мальчишеский голос из правого коридора, — еще и вид сделает, что не спал.       — эм, спасибо, — сказал Юнги, заглядывая в коридор.       — да не за что! — мальчишка лет тринадцати пожал плечами и развернулся, чтобы уйти.       — подожди, пожалуйста! — позвал он мальчишку и пошел следом, сам не совсем понимая зачем.       — чего вам, дядя? — прозвучало слегка высокомерно, но Юнги не стал обращать на это внимание.       — а ты знаешь, где кабинет директора?       — ну знаю, — кивнул мальчишка. — А вам зачем?       — дело есть.       — проводить вас, что ли? — он окинул Юнги оценивающим взглядом. — Так я могу, но все равно вам в книге у него расписываться надо, — и ткнул пальцем в сторону мирно спавшего вахтера.       — а ты правила знаешь?       — надо знать! Если не знаешь, все равно накажут.       — незнание не освобождает от ответственности, это верно, — усмехнулся Юнги, — тебе надо стать юристом, когда вырастешь.       — это вряд ли, дядь! Механиком может быть, или поваром, маляром там, штукатуром еще — вот это вернее! — прагматичность это ребенка восхищала и несколько пугала. — Ну пойдемте, что ли!       Мальчишка обошел Юнги и они вместе вернулись в холл, где тот наклонился к столу и громко сказал:       — тут к директору дядя какой-то пришел, дело говорит у него!       Вахтер дернулся и открыл глаза.       — здравствуйте! — кивнул Юнги. — Подскажите, господин Ли у себя?       — а? — пожилой мужчина протер глаза и нацепил на нос очки с толстыми стеклами. — Да-да, господин директор у себя. Как вас зовут? — и достал разлинованную тетрадь и ручку.       — Мин Юнги.       — Мин Юнги… — по слогам проговорил тот, пока записывал. — Кем будете?       — адвокат, — он достал удостоверение и поднес ближе к глазам мужчины.       — адвокат… — также по слогам проговорил тот и записал. — Эй! Чонхо! Проводи господина адвоката к господину директору!       — спасибо, — улыбнулся Юнги и пошел за мальчишкой в другое крыло здания, которое, видимо, было административным.       Они вошли в чистенький светлый коридор, на стенах которого висели фотографии с улыбающимися детьми со всяких мероприятий, их дипломы и грамоты, а стеллаж в углу был плотно заставлен блестящими наградными кубками.        — вы серьезно адвокат? — Чонхо посмотрел на него с прищуром и Юнги кивнул. — Из-за Джина пришли?       — ты знаешь Джина? — Юнги замедлил шаг и посмотрел на мальчика.       — знаю, конечно! Все его знают! Он к нам часто приходил, подарки на Рождество приносил малявкам! Он хороший, дядя, он знаете какой хороший! — мальчишка разволновался, схватил Юнги за руку и заставил того наклониться чуть ближе. — Не мог он Чонгука убить! Враки это все! Неправда! Он его так любил, как родные матери детей не любят! Он ему во всем помогал! И Чонгук его любил очень, они как братья были, не разлей вода! Я столько историй слышал про них! Вы к нам приходите после ужина в общую комнату, дядя, мы вам все расскажем!       Такая непосредственная детская привязанность, искренность, вера, желание помочь поразили Юнги и впечатлили. Впервые он услышал об отношениях Джина и Чонгука что-то чистое и доброе, и говорил это приютский мальчишка, такой же, какими были они сами.       — если мне разрешат зайти, то я был бы рад послушать ваши истории, — Юнги сказал это серьезно. Парнишке было мало лет, и ростом он был не велик, но сердце у него было большое, и чести и достоинства в нем хватало.       — а вы Джина когда увидите? — Чонхо закусил губу.       — я собирался сегодня его навестить.       — передадите ему наши приветы?       — конечно передам, — улыбнулся Юнги, — я уверен он будет рад получить от вас весточку.       — хорошо! Спасибо! Я пойду пацанам расскажу! — он кинулся бежать по коридору обратно. — Вон дверь директора Ли, приоткрытая!       Юнги оглянулся и увидел, что одна из дверей была открыта. Он подошел и постучал по косяку.       — директор Ли?       — заходите! — послышалось из кабинета.       — здравствуйте! — Юнги открыл дверь шире и вошел внутрь.       Он увидел только ноги в костюмных брюках и совсем не подходящих им резиновых шлепанцах, остальное тело скрывали дверцы шкафа, в который мужчина забрался по пояс.       — извините, я, кажется, не вовремя.       Из-за дверцы показалась лысеющая голова, широкие плечи и полноватый живот, обтянутый рубашкой. Мужчина посмотрел на Юнги, смахнул рукавом пот со лба и закрыл шкаф, переполненный канцелярскими папками.       — все в порядке, садитесь, — он указал на стул, а сам тяжело опустился в кресло у рабочего стола. — Чем обязан?       — меня зовут Мин Юнги, я адвокат Ким Сокджина, — Юнги показал удостоверение, и господин директор внимательно его посмотрел, водрузив на нос очки. — У вас есть время поговорить о нем?       — конечно-конечно, — мужчина подвинул кресло ближе к столу и сел прямо. — Что вы хотели узнать? Знаете, за весь год к нам никто не приходил! — он, как и Чонхо, разволновался и торопился говорить. — Прислали только запрос на характеристику. Так мы сразу сделали! Все честно написали! Но ведь про Джина и дурного-то ничего нельзя сказать, понимаете? — Юнги кивнул. — А на Чонгука даже характеристику не просили, а ведь он у нас почти три года прожил, а ведь это срок не маленький для ребенка-то, понимаете? — Юнги кивнул еще раз. — Мы все были просто шокированы, когда из новостей узнали… Чонгук, бедный мальчик… А Джин, эх, — директор покачал головой. — Не знаю, не знаю, дикость какая-то, не может этого быть, — он все качал головой и качал из стороны в сторону. — Вы же помочь ему хотите, да? Вы же его защитник.       — я постараюсь сделать все возможное. Невиновные люди не должны быть в тюрьме. Вы можете мне про мальчиков рассказать? Они же здесь познакомились?       — да, у нас, — господин директор задумался. — Я работал воспитателем, когда к нам привели Джина. Ему было четыре и он говорил только одно слово — Джин, — мужчина улыбнулся, — так к нему и привязалось это имя.       Почему в залах суда не говорят о таких вот вещах? Ведь именно они наделяют людей человечностью — первое слово, детское прозвище, любимая сказка перед сном. Потому что в зале суда не нужна человечность, сострадание только мешает творить правосудие. В зале нет людей, есть только их поступки и закон, что не един для всех.       — а кто его родители?       — я не знаю. В документах значилось «отказник», привела его служба опеки, — господин Ли пожал плечами. — Он был такой маленький, худенький, не разговаривал, не ел, плакал! Многие воспитатели сердились, тяжело с таким ребенком. Но знаете, Джин оказался ласковый очень. По ночам он сбегал из спальни на пост к одной нянечке и просто сидел рядом. Она не ругала его, улыбалась, разговаривала с ним, хотя он не отвечал, обнимала, если он плакал. Джин так и засыпал на диванчике. А потом она стала приносить ужин из столовой, и с ней Джин ел, — мужчина рассказывал медленно, возвращаясь назад извилистыми и узкими тропами своей памяти. — Постепенно он привык, окреп, начал говорить, играть с другими ребятами, а к школе уже догнал в развитии возрастную норму.       — у него были отклонения в развитии?       — отставание. Дети, которые лишаются родителей в раннем возрасте часто отстают от своих сверстников, живущих в семье. — Юнги кивнул, он не знал о таком. — Джин хорошо учился, занимался спортом, примерно себя вел, не было с ним никаких проблем. Но в подростковом возрасте он сильно замкнулся. Видимо, осознание сиротства и того, что родители уже не вернутся, а приемные вряд ли захотят взять взрослого ребенка, сильно на нем сказалось, — господин Ли тяжело вздохнул. Юнги подумал, что мужчина часто сталкивался с подобными случаями в своей жизни, но, кажется, не утратил сочувствия. — А потом появился Чонгук и Джин изменился.       — что вы имеете в виду?       — знаете, он будто воспрял духом, словно у него свет в жизни появился! Удивительно!.. — мужчина улыбнулся, перебирая свои воспоминания. — Джину было пятнадцать лет, когда Чонгук к нам попал.       — а Чонгуку сколько?       — одиннадцать.       — большая разница для такого возраста.       — да, вы правы! На самом деле они не должны были оказаться в одной спальне, мы стараемся селить детей по возрасту, но Чонгук появился у нас без предупреждения, и свободная кровать была только там.       — они так и жили в одной спальне?       — да, долгое время. Джин с первого дня взял на себя опеку над Чонгуком, мальчик к нему быстро привык, и мы решили не разлучать их.       — но потом все-таки расселили?       — пришлось, — вздохнул директор. — Из школы позвонили. Оказалось, что там ходил слух, будто Джина видели с мальчиками, ну, — мужчина замялся, — в романтическом плане. Я думаю, что это была чья-то дурацкая шутка! У нас ничего такого не было! Мы бы заметили! Точнее!.. — он совсем сбился и запутался. — Ладно! Было и у нас кое-что. Воспитатели видели, что Чонгук к Джину в кровать по ночам забирался. Но! Мы об этом не беспокоились, потому что это случилось, когда в приюте отопление зимой отключили из-за аварии на станции! Мы спасались обогревателями, но все равно холод собачий стоял! — директор будто оправдывался перед Юнги или еще перед кем. — А из-за этой истории в школе нам пришлось отреагировать на ситуацию, чтобы потом не всплыло, что мы знали, но ничего не сделали. Сами понимаете! Мы государственное учреждение, работаем с детьми! С Джином была проведена беседа, а Чонгука переселили в другую спальню.       — и как они отреагировали? — недостающие кусочки постепенно складывались в историю жизни этих двух мальчиков.       — как? Словно мы их навеки разлучили! А они через стенку спали. Эх, дети! — господин директор усмехнулся и махнул рукой. — Но не перечили. Джин предусмотрительный был, не зря всю сознательную жизнь в приюте прожил, — мужчина пояснил, заметив недоуменный взгляд Юнги: — Правила не нарушал. Он к тому времени работал, Чонгук ходил в художественную школу, и они не хотели лишиться своих привилегий. Не подумайте, что у нас тут строгий режим, но правила есть и они должны соблюдаться всеми! — Юнги кивнул.       — Джин учился и работал?       — да, по закону с шестнадцати лет можно работать. Если воспитанник этого хочет, приют не препятствует, но следит, чтобы работа была нормальная и не мешала учебе. Джина наш сотрудник рекомендовал своему приятелю в столярную мастерскую, и тот держался за эту работу. Хорошим столяром стал, толковым! — директор сказал это с нескрываемой гордостью.       — а почему он решил начать работать так рано? — насколько Юнги помнил, никто из его одноклассников не работал, все учились, а потом шли в колледж или университет.       — это задел на будущее. Ну смотрите, — начал разъяснять господин Ли, — когда воспитаннику исполняется восемнадцать лет, он должен уйти из приюта. Государство обеспечивает ему жилье и некоторое время выплачивает небольшое пособие. И все, — он развел руками, — помощи больше ждать неоткуда, надо обеспечивать себя самостоятельно. А Джин не только о себе думал, он считал, что Чонгуку должен помогать.       — но ведь Чонгук не сирота, — осторожно сказал Юнги, — у него была мать.       — ой! Ничего мне не говорите про эту мать! — мужчина нахмурился и махнул рукой. — По полгода сына не навещала, ни звонков, ни писем, потом явится с подарками какими-то дурацкими, всю душу парню растревожит и опять несколько месяцев ни слуху ни духу! Хорошая мать, нечего сказать! — директор Ли покраснел и опять смахнул пот со лба рукавом. — Показуха одна для опеки, вместе с горючими слезами, которые она вот в этом кабинете проливала, а потом уходила как росой умытая! — Юнги вспомнил слезы этой женщины, которые видел в зале суда. — Зато Джин готов был в лепешку разбиться, но все для Чонгука сделать! Захотел тот рисовать учиться, так Джин его в художественную школу отвел, учителя нашел да еще уговорил взять в середине года. Подумайте! А ведь и сам еще ребенком был!       — как он это сделал? — удивился Юнги.       — да это целая история! Покою мне нет с этими мальчишками, все учудят чего-то! И так всю жизнь! А все равно люблю остолопов, — господин директор улыбнулся. — Зимой дело было, под Новый год, кажется. Прибегают ко мне, шапки набекрень, щеки красные, понятно, что с остановки через парк бежали, и давай у меня перед носом бумажками какими-то трясти: «Директор Ли, директор Ли, подпишите документы, чтобы Чонгука в школу зачислили!» Я ничего не понял, хотел уже им разнос устроить, дело вечером было, я домой собирался, а они и так, и этак, подпишите да и все! Оказалось, после школы поехали они в художественную школу, уж не знаю, кто им адрес дал, пришли туда и нашли учителя. Джин ему рисунки Чонгука показал — тот все время рисовал что-то, в кружок у нас ходил да все ему мало было — и ведь уговорил старика Кана взять мальчишку в группу в середине учебного года! Но без подписи опекуна Чонгука бы не зачислили, а опекун у них я. Вот они и рванули с документами ко мне. А ведь это же так просто не делается, Чонгука же надо было туда водить и забирать, ему еще четырнадцать не исполнилось, а у нас сотрудников в обрез. Мне бы им отказать, да вы бы их видели! Какими глазами они на меня смотрели, будто вся жизнь их от этого зависит! Джин уговаривал меня, что сам с Чонгуком ходить будет, и я на свой страх и риск согласился. Думал, подведут меня под монастырь! — он покачал головой и усмехнулся. — А нет! Они у меня ответственные оказались. Джин и на работу ходил, и Чонгука провожал, и уроки всегда сделаны были, что у одного, что у другого. Все материалы для рисования сам Чонгуку покупал со своей зарплаты, — мужчина резко погрустнел, словно туча набежала. — Эх, мальчишки мои, — он встал и отошел к окну.       Юнги отвернулся, чтобы не смущать мужчину, но сложно было не заметить, как директор достал из кармана платок и промокнул глаза.       — один раз только набедокурили, — он подошел к графину, налил воды и выпил, — на лодке уплыли кататься.       — расскажите, что тогда случилось, — попросил Юнги, вспомнив, что Минхо упоминал об этом случае.       — Чонгук услышал от кого-то, что на реке остров есть, куда на лодке можно добраться, и так его захватила эта мысль, что он не одну неделю только об этом и говорил. Видимо, Джин все-таки согласился съездить с ним туда, — директор сел обратно в кресло. — Увели лодку, сплавали на остров, обратно приплыли, денег еще под дверь станции подсунули за аренду, честные такие, — мужчина усмехнулся и покачал головой с улыбкой, — а потом на автобусе в приют вернулись, припозднились только. А в тот день, как на грех, мать Чонгука явилась. А Чонгука нет и нет. Она истерику закатила, полицию вызвала, а когда эти двое путешественников вернулись, налетела на Джина, якобы зачем он, взрослый лоб, ее маленького мальчика на остров увез. Намекала, понимаете? Словно зуб у нее на Джина был. Не знаю… — он потер подбородок. — Чонгук ревел белугой, кричал, что Джин ни в чем не виноват, хватался за него ручонками своими — ой, сил вспоминать нет! — директор закрыл глаза рукой. — В тот же вечер мать забрала Чонгука. Джин неделю с кровати не вставал, не ел почти, так сильно переживал. Да и потом не оправился. Ему у нас полгода жить оставалось, так за все это время я его улыбку всего пару раз видел, — господин Ли вздохнул. — Но знаете, он дурного слова про госпожу Чон ни разу не сказал.       Они молчали. Директор погрузился в воспоминания, а Юнги пытался привести мысли в порядок — многое ему уже было известно, но он словно с другой стороны увидел историю Джина и Чонгука. Внутренний голос подсказывал, что это была только вершина айсберга. Юнги все больше убеждался, что Джин был таким подавленным не от допросов, пребывания в следственном изоляторе и не от страха тюрьмы. Со слов господина директора, он сильно тосковал даже когда их с Чонгуком разлучали на время, нетрудно представить, что он чувствовал теперь, пережив утрату дорогого человека. Неужели при такой любви и привязанности Джин сознательно навредил мальчику? Юнги не мог в это поверить.       — расскажите про Чонгука. Каким он был?       — каким он был? — задумался директор. — Он был очень хорошим, да, очень хорошим. В нем было столько света, доброты, стремления. Неудивительно, что Джин и другие ребята тянулись к нему. Такая искренность и чистота души притягивает и окружающих делает лучше, — мужчина совсем загрустил. — Но Чонгук был очень тревожным ребенком, неуверенным в себе, несмотря на то, что у него получалось буквально все, за что бы он ни брался. Я думаю, Джин стал для него опорой, потому что верил в Чонгука так, как он сам не верил в себя. Как много красоты он мог бы принести в мир. Какая ужасная утрата…       Юнги не знал этого мальчика, но тоже почувствовал скорбь. Они помолчали. В тишине через приоткрытые двери послышались детские голоса.       — вот и время ужина, — сказал директор, — детские желудки как часы!       Они улыбнулись.       — скажите, а у вас сохранились личные дела Джина и Чонгука, медицинские карты?       — в архиве должны быть, — кивнул мужчина.       — я могу их посмотреть? Или вам нужен адвокатский запрос?       — ничего не нужно, — отмахнулся директор, — в журнале у меня распишитесь и все. Пойдемте.       Они вышли из кабинета и вместе прошли в конец коридора. Господин Ли ключом открыл железную дверь. Небольшая комната была заставлена стеллажами, каждый из которых обозначался буквами. Они прошли сначала по одному узкому проходу, где директору приходилось перемещаться боком и нашли папку на завязках с именем «Чон Чонгук». Потом прошли по другому проходу и мужчина снял с полки небольшую коробку с именем «Ким Сокджин».       — Джин у нас шестнадцать лет жил, поднакопилось бумажек, — директор вручил Юнги коробку и туда же положил папку Чонгука.       Они вернулись в кабинет. В коридоре Юнги заметил несколько детских лиц, заглядывающих в административное крыло через стеклянную дверь. Он расписался за все переданные ему документы и поблагодарил директора приюта, который показался ему добрым и честным человеком, неравнодушным к детям. А для родителей дети всегда остаются детьми, даже когда вырастают и уходят из родного дома. Приют был домом Джину и Чонгуку.       — вы приезжайте, если еще что понадобится, — сказал он, открывая Юнги дверь, — мы все здесь верим, что Джин ни в чем не виноват, и хотим помочь ему! Ох, бедный наш мальчик!.. Я ведь приезжал к нему, но меня не пустили, сказали, если не член семьи и не защитник — нельзя. А какие члены семьи, прости господи! Сирота же он! — мужчина махнул рукой. — У него никого роднее нас нет!       — спасибо за помощь, — Юнги неловко поклонился с коробкой в руках, — я передам Джину, что вы его не забываете.       — не забываем, нет! Так и передайте! И приветы от нас всех! И от сотрудников, и от детей.       Они вместе прошли по коридору и вышли в холл, где Юнги со всех сторон окружили мальчишки.       — а вы еще что тут делаете? — грозно спросил директор.       Мальчишки отступили на полшага назад, а Чонхо, как их лидер и предводитель, смело выступил вперед и протянул Юнги какую-то пухлую пачку. Юнги пригляделся и понял, что это были письма, записочки, открытки и рисунки на вырванных из тетрадок листочках.       — дядя, вы сказали, что к Джину поедете, передайте ему это от нас, пожалуйста, — Чонхо говорил громко и торжественно и Юнги даже позавидовал уверенности и целеустремленности этого мальчика. — И вот это еще, — мальчишки протянули Юнги мешок, — это подарок ему от нас всех!       В мешке лежали конфеты, печенье, яблоки, пара апельсинов и маленькие коробочки с молоком — самые ценные сокровища, которые были у приютских ребят. Юнги вспомнил слова Чонхо, что Джин приносил подарки на Рождество, и улыбнулся — доброта всегда возвращается.       — конечно, я все передам, — Юнги поставил коробку с документами на пол и взял письма и мешок, — я думаю, он будет рад.       — мы скучаем по нему! Каждый день его вспоминаем! Передайте, что мы его очень любим! И ждем, когда он вернется! — детские голоса посыпались на Юнги со всех сторон. Он оглядел их взволнованные лица — некоторые уже терли глаза и шмыгали носом, но они прятали слезы и выкрикивали слова поддержки. Юнги снова вспомнил другие слезы, те, что были пролиты в зале суда у всех на виду.       — вы на машине? — спросил директор. Юнги кивнул. — Ну-ка быстро помогли господину адвокату все донести!       Мальчишки, что постарше, подхватили коробку, мешок и чуть ли не самого Юнги и побежали на улицу через двор за калитку. Они аккуратно положили все на заднее сиденье, когда Юнги открыл дверь, и с восхищением обсуждали его старушку, какая она красивая и блестящая, да еще и ключом открывается. Юнги попрощался с ними, поблагодарил и до поворота в зеркало заднего вида смотрел, как они стояли всей гурьбой на обочине дороги и махали ему руками и губы у них шевелились, наверное, потому что они все еще передавали Джину свои приветы, поддержку и любовь.       Юнги чувствовал себя странно, но при этом в нем словно зажглась надежда. Эти мальчики так сильно верили в Джина, что и Юнги поверил. И он хотел, чтобы Джин вернулся к ним, увидел их счастливые глаза, услышал радостные голоса, услышал смех и тоже поверил. Поверил в то, что он достоин любви, прощения и спасения.       Юнги снова посмотрел в зеркало, но уже на коробку с документами, которые ему отдал директор Ли. Он надеялся, что найдет в ней что-то такое, что поможет понять, как вести дело дальше, и прольет свет на дни жизни Джина и Чонгука, скрытые в толще вод. Юнги был уверен, что если узнает, что случилось в ту ночь на реке, то посмотрит только на поверхность воды, но если сможет проникнуть глубже, то увидит и камни на дне. Может быть, к одному из тех камней была привязана веревка, которая уже много лет не давала свободно дышать ему самому.       Часы показывали половину седьмого, Юнги гнал машину и надеялся, что успеет попасть в больницу до окончания времени посещения. Ему нужно было передать письма и подарки, как и обещал.       Он бегом преодолел больничный двор, влетел в двери, проскочил мимо регистратуры и побежал по коридорам, надеясь на свою память. Никогда бы он не подумал, что будет рад увидеть конвойных, но когда заметил одного из них на железном стуле у входа в палату, выдохнул с облегчением.       — я Мин Юнги, — он еле говорил из-за одышки, — адвокат Ким Сокджина.       — что у вас тут? — конвойный указал на мешок.       — конфеты, фрукты и молоко. Это для моего подзащитного, — Юнги показал содержимое мешка.       — ладно, проходите. Дверь не закрывать.       Юнги зашел в палату и увидел на кровати Джина. Он был все такой же бледный и прозрачный, в руках держал пульт. Юнги бросил взгляд на телевизор — там без звука мелькали картинки какого-то фильма.       — здравствуйте, Джин, — Юнги улыбнулся, взял стул и поставил ближе к кровати.       Парень чуть кивнул и выключил телевизор — ничего не нарушило тишину комнаты.       — как вы себя чувствуете? — спросил Юнги. Он не питал особых надежд, что Джин ему ответит, но надеялся так показать свои благие намерения и заинтересованность.       Джин снова кивнул.       — вы поговорили с доктором?       Джин покачал головой и немного нахмурился.       — хорошо, — осуждать парня он бы точно не стал. — Вчера я виделся со следователем, который вел ваше дело, — Джин опустил глаза и Юнги заметил как напряглись его плечи. — Премерзкий тип! — Джин вскинул голову и посмотрел на него с явным удивлением, а Юнги не мог не порадоваться первой яркой эмоции на бледном лице. — Мне не повезло, и я познакомился с ним несколько лет назад. Могу с уверенностью сказать, что годы сделали его только хуже. Я убедился, что ваше дело было проведено халатно, да еще с преследованием личных интересов, и намерен донести это до сведения суда.       Джин вздохнул, отвернулся и, словно потеряв к разговору всякий интерес, начал смотреть в окно, как и в прошлую их встречу.       Юнги продолжил:       — а сегодня я ездил в приют, — окно было забыто, Джин повернулся к нему и прикусил губу, будто хотел что-то сказать, но остановил себя, — виделся с директором Ли и с мальчиками, — Юнги протянул Джину мешок и положил ему на колени, когда тот не стал брать, — они попросили передать тебе подарки и письма, — Юнги положил рядом пачку листочков, где корявыми детскими почерками старательно были выведены искренние слова. — Они просили передать, что сильно скучают по тебе, Джин, и ждут, когда ты снова придешь. Просили передать, что верят в тебя и очень любят.       Джин поджал губы, пальцы у него подрагивали. Он долго сидел неподвижно, но все-таки заглянул в мешок, достал яблоко и чуть-чуть улыбнулся. Потом он несмело потянулся к листочкам, взял их в руки и начал читать один за другим. Его руки дрожали все сильнее с каждой записочкой, с каждым прочитанным словом, с каждым нарисованным сердечком и смешной рожицей. Юнги увидел, как губы Джина болезненно искривились и он резко прижал локоть к лицу. Сдавленные всхлипы нарушили стерильную тишину палаты.       — эй, Джин, — Юнги замер, но вспомнил смелых мальчишек и сел на край больничной кровати, — тише, тише, — он положил руку Джину на плечо и осторожно погладил.       Джин тяжело сглотнул, опустил локоть и, не открывая глаз, прижался щекой к его ладони. У Юнги сердце в горле встало и не давало вдохнуть. Он приобнял парня за плечи и притянул к себе. Джин слабо пытался отодвинуться и мотал головой.       — поплачь, Джин, тебе станет легче, — Юнги гладил его ладонью по спине и пальцами чувствовал каждый позвонок, — ты не один. Директор Ли сказал, что приходил, но его к тебе не пустили. Ты не один, Джин. Мальчики в тебя верят, Чонхо сказал мне, что они каждый день о тебе вспоминают. Ты не один, ты не один.       Джин больше не мог сдерживать слезы и плакал так горько, хватал ртом воздух и почти выл.       — я не достоин этого, — слова с трудом покинули его горло, упали на простыни тяжелыми камнями, что давили его изнутри.       Юнги обнял его крепче:       — что ты говоришь такое, конечно достоин. Каждый достоин любви, помощи и прощения. — Джин мотал головой и все сильнее хватался пальцами за рубашку Юнги. — Любящие прощают. Есть люди, которые любят тебя. А я постараюсь помочь.       Джин постепенно обмяк, всхлипывал все реже и тише, истерика отступала. Юнги убрал с кровати подарки, положил на тумбочку рядом и помог ему лечь. Джин закрыл глаза, отвернулся и натянул одеяло на голову.       Вошла медсестра. Она попросила Юнги уйти, потому что время посещений закончилось.       — мне нужно уходить, Джин, — сказал он тихо, положив тому руку на плечо, скрытое одеялом. — Отдыхай и подумай, пожалуйста, о моих словах. Помоги мне помочь тебе.       Джин лежал неподвижно, Юнги попрощался, пообещал навестить его снова и ушел. Рукав его рубашки был насквозь мокрый, а на душе, хоть тяжело, но радостно — Джин заговорил. Юнги надеялся, что это первый шаг.       Он нашел кабинет врача, того доктора-великана, и узнал, что тот намерен еще подержать парня в больнице. По выходным они не выписывают, так что в следственный изолятор его пациент вернется не раньше понедельника. Рассказывать врачу о том, что Джин сказал несколько слов, Юнги не стал. Почему-то захотелось сохранить это и поделиться только с кем-то очень близким, потому что новость эта казалась Юнги почти сакральной.       Парковка опустела, когда он вышел из больницы. Юнги чувствовал себя вымотанным и одновременно окрыленным. Такая неопределенность чувств не нравилась ему, тревожила и мешала, но не сегодня. Этот день вытряс из него всю душу, но, может быть, встряска была ему полезной и поставила на места все, что прежде болталось без дела.       Юнги шел и ему казалось, что асфальт под ногами был тверже обычного, воздух свежее, а мир вокруг яснее, словно зрение у него стало более острым после того, как пелена упала с глаз. Он все еще держался за мысль о том, что должен быть непредвзят и опираться только на факты. Но пример непоколебимой веры в глазах людей, которым верить в жизни во многое не приходилось, вселял в него смелость тоже уверовать.       В такие моменты он чувствовал присутствие мамы. Юнги казалось, что она приходила к нему, шла за плечом так, чтобы не видно, но чтобы рядом и поддерживала, давала ему понять, что он поступает правильно, как она его учила.       Юнги сел в машину и достал телефон. Он нашел сайт с номерами государственных учреждений и набрал следственный отдел. Когда ему ответили, он попросил связать его с Пак Чимином. Долгие гудки закончились щелчком и знакомый голос в трубке произнес:       — следователь Пак Чимин.       — Чимин, привет.       — Юнги?       — да. Извини, звоню на рабочий, потому что у меня нет твоего личного номера.       — ясно, — Чимин отвечал довольно сухо, наверное, был в кабинете не один, — что случилось?       — ничего не случилось. Я хотел пригласить тебя завтра вечером к нам на ужин. Папа хотел тебя увидеть, и я буду очень рад.       Повисло молчание:       — Юнги, я не думаю…       — Чимин, пожалуйста, не отказывайся! Ничего особенного, просто поедим вместе, поговорим о чем захочешь и не будем говорить о чем не хочешь!       — ладно, — вздохнул он, — во сколько?       — в семь тебе удобно?       — да, наверное. Дай мне свой номер. — Юнги продиктовал. — Тогда до завтра.       — Чимин!       — что еще?       — ты же в курсе, что Ким Сокджин не разговаривает?       — ну да, слышал об этом.       — он сказал мне сегодня пару слов, — Юнги улыбался до десен, такая радость его распирала.       — серьезно? — голос Чимина смягчился.       — да. Мне кажется, это хороший знак, несмотря на то, что он сказал.       — ладно, завтра расскажешь. — Юнги услышал другие голоса в трубке.       — пока, Чимин!       — пока.       Вызов был завершен. Юнги положил телефон в карман и зажмурился от яркого света — солнечный зайчик играл в зеркале. Юнги решил, что это весточка для него, записочка со словами веры и любви.