Подводные камни

      — хорошо, что он в больнице был, быстро откачали, — продолжил Минхо.       — так он жив? — у Юнги колотилось сердце и звенело в ушах.       — что? — из трубки донесся грохот и приглушенные ругательства. — Дети игрушки раскидали по всему дому…       — Ким Сокджин жив? — повторил Юнги громче, его не интересовали ни дети, ни игрушки.       — говорю же, откачали его, — послышался звук захлопнувшейся двери, и стало тихо.       — блядь, Минхо, черт тебя дери! — Юнги не выдержал. — Зачем ты мне тогда сказал, что он удавился?       — так он удавился! — возмутился Минхо. — Но его спасли!       — ты сказал так, что я подумал, что он умер! — Юнги закрыл глаза и потер рукой лицо.       — а как надо было сказать?! — раздражение просочилось через телефонную связь.       — что он пытался, подчеркиваю — пытался, покончить с собой! — Юнги плюхнулся обратно в кресло, почувствовав слабость в ногах.       — ну извини, что я недостаточно точно подобрал слова! Я вообще-то ребенка спать укладывал, а из-за этого звонка мне теперь еще полночи не спать! Это ты его защитник, а не я, тебе бы и звонили!       — я стал его защитником несколько часов назад, у них еще нет моего номера! — усталость и испуг смели его хваленый контроль. — А ты это дело почти год ведешь, и все это время твой подзащитный сидит в следственном изоляторе, хотя достаточных оснований на это нет!       — это постановление суда, Юнги!       — которое ты не оспорил!       Повисла пауза, они оба вскипели и наговорили лишнего. Юнги несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, расслабил сжатые челюсти и продолжил намеренно спокойно:       — извини. Лучше расскажи мне, что произошло.       За шелестом телефонной связи было слышно, как Минхо тяжело выдохнул, но ответил, игнорируя извинения Юнги:       — мне позвонили, сказали, что Ким Сокджин совершил попытку самоубийства, — он выделил последнюю фразу голосом. — В больнице его поместили в отдельную палату, потому что в общую, как ты понимаешь, нельзя. Отдельные палаты у них повышенной комфортности, со своим туалетом и душем. После осмотра Ким Сокджин остался под охраной двух конвойных, но один куда-то ушел, а второму не то в туалет приспичило, не то еще куда, я не вдавался в подробности, и он отошел, сказал, что его минут десять не было. Ким Сокджина в палате закрыли, он спал. Когда конвойный вернулся, то в кровати того не обнаружил, рванул в душевую, а парень там на шнуре от вентилятора повеситься пытался. Из петли достали, врачей вызвали, первую помощь оказали.       — ясно, — протянул Юнги, в уме уже составляя жалобу на конвойную службу за халатное отношение к своим обязанностям.       — я не удивлен, — Минхо сказал это сухо и резко.       — чему? — Юнги размышлял над услышанным и не обратил внимания на неприятную интонацию.       — что он повеситься пытался. Смекнул, что лучше так, чем на зону по статье за растление малолетнего мальчика.       Юнги опешил, у него в голове не укладывалось, что Минхо сделал такой вывод. Но он с горечью отметил, что подобные мысли могли поселиться в умах многих, кто следил за этим делом. Стало противно и мерзко. Юнги проглотил горький комок злости и разочарования.       — в какую больницу его отвезли?       — в центральную.       — завтра съезжу туда. Спасибо, что позвонил. Доброй ночи, Минхо!       — доброй ночи, Юнги, — голос в трубке заметно смягчился, — завтра увидимся.       — ага, — Юнги сбросил вызов, говорить ничего больше не хотелось.       Он остался сидеть в кресле, смотрел то в черноту за окном, то на собственное отражение в черном стекле и ждал пока успокоятся мысли и сердце. Потом он поднялся, собрал бумаги, которые рассыпались по полу и как попало запихнул в папку холодными пальцами. Беспокойство скопилось в груди, дышать получалось только дурацкими мелкими вдохами, а часы показывали около полуночи и делать в это время ничего было нельзя.       Юнги вышел из комнаты и направился в кухню. Ему не хотелось разбудить папу, не хотелось рассказывать, почему он не спит и слоняется по дому в такой час, потому он шел медленно и тихо. Фонарь на улице давал достаточно света, чтобы найти чашку и налить воды. Когда он поднес чашку ближе, чтобы отпить, то сначала удивился, а потом улыбнулся — у него в руках была кружка с маленьким зайчиком. Теплые воспоминая нежно коснулись его взволнованного разума. Мама купила ее, когда Юнги учился в младшей школе. С этим зайчиком он не расставался, они вместе начинали день и вместе заканчивали. Потом Юнги повзрослел и кружка поселилась на полке. Но когда он болел, мама приносила ему сладкое какао именно в ней, сидела рядом, иногда читала ему книжку и целовала в лоб перед сном. Мама умерла пять лет назад, а кружка сохранилась. Эти воспоминания были радостными, но все еще приносили боль утраты, которая, скорее всего, никогда не поблекнет, в отличие от маленького зайчика. Но Юнги все равно не хотел расставаться со своими воспоминаниями. Он не знал, кем станет без них, и этого страшился.       Эти мысли отодвинули на задний план его беспокойство, но стоило отвести глаза от зайчика и посмотреть на уличный фонарь за окном, как Юнги снова подумал о Сокджине. Он был уверен, что тот тоже не спал, лежал на больничной койке и смотрел в окно под надзором конвойного. Ким Сокджин утратил год своей молодости, потому что жизнь в неволе — это не жизнь. Но хотел ли он жить? Судя по всему, нет.       Иногда Юнги думал, а как это — лишить себя жизни. Он представлял, как делает с собой что-то, за чем неминуемо последует смерть, и ему становилось так страшно, что он отбрасывал эти мысли подальше. Не сама смерть его пугала — седая с косой никого не минует, — а необратимость сделанного выбора.       Юнги вспомнил Сокджина в зале суда, именно там он встретил его впервые, ничего не зная о нем прежде. Сокджин сидел на скамье подсудимых, и каждый мог видеть его. Иногда он смотрел на присутствующих, и было заметно, что его ранило их отношение к нему. Сокджин быстро отводил взгляд и погружался в мысли, вероятно, еще более болезненные, потому что только их тени на его лице, заставляли Юнги чувствовать отчаяние. Но все чувства Сокджина были тихие, как глубокая темная вода, не увидишь дна которой, пока не утонешь в ней. И только рисунки Чонгука всколыхнули эту тихую воду так, что она поднялась столбом и обрушилась паникой. Уже тогда в пустоте зала суда Юнги увидел в глазах Сокджина фатальную решимость, но не понял, какой выбор тот сделал. Оказалось, что выбор необратимого. В этом альбоме Сокджин увидел что-то, чего не увидели все остальные. Юнги вспомнил слова Минхо и ему стало противно, не вязались эти слова и образ Сокджина. Или он обманывает себя?       За время работы Юнги успел столкнуться с разными человеческими мотивами, пороками и поступками, его сострадательность притупилась. Он знал, что люди делали плохие дела и хотели остаться безнаказанными, что внешность обманчива и за маской скрывается еще не одна маска. Он понял, что вера в людей, честь и совесть — это вещи хоть и общепринято ценные, но на практике почти бесполезные, а потому жить с ними тяжело и лучше бросить, как тот самый чемодан без ручки. Но сегодня Юнги показалось, что в Сокджине он почувствовал искренность — тот испытывал страдание невосполнимой утраты, чувство Юнги хорошо знакомое, а не страх за свою судьбу. Или это память играла с ним злые шутки, подкидывая воспоминания и заставляя смотреть на настоящее через эти осколки? Но разве вообще есть люди, которые смотрят на мир не через призму своего прошлого?       Юнги потер глаза и тихо застонал. Он слишком увлекся абстрактными размышлениями, а они никогда не доводили его до добра. Профессия научила его опираться на факты, а не строить домыслы на неустойчивом фундаменте эмоций и предчувствий. Ким Сокджин — его подзащитный, и он обязан защищать его на основе закона. Человека нельзя считать виновным, пока не доказано обратное. Общественность же пренебрегла этим правилом и вынесла необъективные суждения. Ким Сокджин — человек, а каждый человек достоин человеческого отношения и справедливого суда. Этим Юнги и должен заняться.       Это дело выставляли простым и ясным, как прозрачный ручей, но Юнги оно представлялось как темная тихая река, в которой полно подводных камней. Они скрыты толщей воды, не видны в ее тени, они лежат недвижимы, но в них таится опасность. Тянущее чувство тревоги требовало от него узнать, что же случилось почти год назад ранним утром на туманной реке. И было оно так тяжело, что грозило камнем утянуть в холодные темные воды.       За годы терапии Юнги научился принимать существование своих чувств. Он понял, что на пустом месте они не появляются, причина есть всегда. У Ким Сокджина была причина замолчать, была причина быть безучастным, была причина умереть. У матери Чонгука была причина говорить, говорить громко, говорить слова против него. И не всегда причина находилась на поверхности, порой нырнуть приходилось глубже, до рези в легких и судорог в мышцах.       Юнги встал и подошел к окну. Небо вдалеке едва посветлело. День «сегодняшний» уже начался, а Юнги все еще жил во «вчерашнем». Он допил воду и покрутил в руках чашку с зайчиком. Мама говорила, что все человеческие невзгоды и искалеченные души — от недостатка любви. Тогда он не понимал ее, думал, она имела в виду любовь романтическую, например, как между ними с папой. Но с возрастом осознал, что говорила она о любви всеобъемлющей, такой, которая порождает добро. С ее уходом мир утратил очень много доброты, Юнги знал, что один он столько восполнить никогда не сможет. Да и не умел он так любить, не успел у нее научиться. Он снова вздохнул, погладил зайчика пальцем и осторожно поставил кружку на полку. Его доброта была в уважении. Юнги для себя решил, что независимо от того, оправдает Сокджина суд или обвинит, будет с уважением относиться к его жизни и защищать ее. Потому что голос мамы глубоко внутри шептал, что этому парню нужна та самая любовь.       В предрассветных сумерках Юнги наконец-то лег в постель. Усталость, или принятое решение, подарили ему глубокий сон без сновидений.

      ***

      Юнги проспал. Его разбудила назойливая вибрация телефона. Звонил Минхо, уточнить, когда Юнги появится в офисе. Не хотелось в первый официальный рабочий день ударить в грязь лицом, но по голосу, наверное, было понятно, что он еще в кровати. Пришлось признать, что он проспал, и заверить, что скоро будет в офисе.       Юнги поспешил в ванную, по пути столкнулся с папой, который крайне удивился увидеть его дома в такой час. На душ времени не было, потому Юнги только умыл лицо и почистил зубы. Почти бегом, что было не просто в его преклонном возрасте тридцати трех лет, он вернулся в спальню и обнаружил, что все рубашки покоились на дне чемодана, а отпаривать их не было времени. Пришлось надеть белую футболку, заправить в брюки и прикрыть пиджаком. Юнги не особо заботился о своем внешнем виде, но на работу привык носить костюм, благо они хорошо сидели на его худощавой фигуре.       На ходу он подхватил телефон и картонную папку, у дверей надел ботинки, взял ключи и, крикнув папе, который выглянул в прихожую с чашкой кофе, чтобы не ждал к ужину, вышел во двор. Хорошо, что вчера он поленился и оставил машину за воротами — иногда неожиданные вещи приносят нам благо. Юнги открыл дверь, сел на водительское и сразу завел старушку. Часы на приборной доске показывали одиннадцатый час, солнце уже припекало, и салон нестерпимо нагрелся. Одной рукой выворачивая руль, второй — Юнги с усилием крутил ручку, чтобы опустить стекло. Стало чуть свежее, но он уже чувствовал, как пот начал собираться над верхней губой, а еще нестерпимо хотелось кофе, запах которого из чашки отца так и засел в носу. Такое утро не предвещало доброго дня. Юнги вздохнул и прибавил газу, благо что пробки уже рассосались.       На одном из поворотов он понял, что был неподалеку от больницы, где находился Ким Сокджин. Юнги свернул в удачно подвернувшийся переулок и остановился на обочине, чтобы найти номер телефона больницы. После нескольких попыток дозвониться, Юнги все-таки услышал в трубке резкий женский голос. Он попросил уточнить, есть ли у них пациент по имени Ким Сокджин, на что после небольшой паузы, заполненной звуком клацанья по клавиатуре, отдаленными голосами и трелью разрывающегося телефона, ему ответили, что такой пациент есть, часы приема после трех дня. Больше Юнги ничего спросить не успел, потому что вызов был разъединен, и это его ни капли не удивило.       Он намеревался поехать в больницу утром, чтобы навестить Сокджина и поговорить с врачом, но зная их правила, понял, что смысла соваться туда раньше обозначенного времени никакого нет. Юнги завел машину и направился в офис, но по пути позволил себе остановиться у кофейни, чтобы купить два больших. Один он выпил сам почти залпом и сразу почувствовал себя лучше, хотя поесть чего-нибудь тоже не помешало бы. Второй он подал Минхо, когда заглянул в его кабинет:       — привет. Извини за вчерашнее. Не знал, какой ты любишь, так что купил просто черный.       Минхо усмехнулся, повернулся на стуле к подоконнику и взял стоявший там бумажный стакан:       — а это тебе, — улыбнулся он, — но уже остыл. Я утром звонил, чтобы спросить, какой ты любишь, но не успел и слова сказать.       — я не привык опаздывать, вот и торопился, — Юнги тоже улыбнулся, и они обменялись бумажными стаканами. — Я люблю американо.       — я так и подумал, — кивнул Минхо, — а мне нравится с молоком и сахара больше.       — черт, не угадал, прости.       — не переживай, у меня все есть, — он достал из ящика стола сахар в бумажных пакетиках, которые подают в кафе, Юнги заметил логотип популярного сетевого заведения, и маленькую пачку сливок с полки позади себя, — создаю на работе комфортные условия!       Они выпили кофе в приятной тишине. У Минхо был отдельный кабинет, Юнги же выделили стол в помещении побольше, но с тремя соседями.       — проспал? — спросил Минхо.       — да, — ответил Юнги нехотя, — до утра не мог уснуть. А когда проснулся, не сразу понял, где я.       — а ты разве не в свой старый дом вернулся? — удивился Минхо.       — туда, но я не жил в нем пять лет и еще около пяти только на праздники к родителям приезжал. Так что я уже не знаю, где мой дом, — Юнги поспешил отпить кофе, чтобы пресечь поток непривычных для него откровений.       — понимаю, — протянул Минхо, хотя что он мог понимать, если всю жизнь прожил в одном месте. — Решил не ехать утром в больницу? — он сменил тему, словно ему тоже стало неловко от случайного шага за личные границы Юнги. Что ж, пожалуй, они сработаются.       — у них приемные часы с трех. Я звонил.       — а, ну тогда смысла нет соваться раньше времени, — они помолчали. — Юнги, ты думаешь, что Ким Сокджин не убивал мальчика?       — я не знаю.       — это хорошо, — Юнги нахмурился и Минхо пояснил: — Ты сомневаешься, а значит, будешь искать. После твоих слов вчера, — он замялся, — я подумал, что малодушно поддался общественному мнению на счет Ким Сокджина. Мне правда совсем не хотелось заниматься этим делом. Я сам отец, понимаешь?       — наверное, — разговор повернул в опасное русло, — у меня детей нет, так что даже если мне кажется, что я понимаю, это может быть не так, — Юнги встал со стула, — ладно, пора работать, потом в больницу поеду. Спасибо за кофе!       — и тебе! — улыбнулся Минхо.       — с молоком, я запомнил, — Юнги постучал пальцем по виску, улыбнулся и вышел из кабинета.       Их офис находился на первом этаже старого жилого дома, окнами выходившего в сквер аккуратной квадратной формы. Раньше на месте сквера была площадь с церковью в центре. Площадь ограничивали дома и четыре улицы, крестом расходившиеся в разные стороны. Юнги видел старые черно-белые фотографии, и это было красиво. Лет пятьдесят назад церковь разрушили, на ее месте высадили деревья и стало не менее красиво, на его взгляд.       Юнги вышел в довольно узкий коридор, освещенный теплыми лампами на потолке со старой лепниной, и пошел в самый его конец, заставляя паркет скрипеть под ногами. В кабинете за столом у красивого полукруглого окна сидела молодая женщина и сосредоточенно работала, уткнувшись в монитор компьютера. Юнги окинул взглядом хрустальную люстру, деревянные шкафы со стеклянными дверцами, четыре стола с мониторами и другой офисной техникой и чуть улыбнулся — ему нравилось это странное сочетание старины и современности, и он понял, что скучал по этому месту.       — здравствуйте! — поздоровался он, и женщина отвлеклась на звук его голоса.       — здравствуйте! — у нее была приятная улыбка с ямочкой только на одной щеке. — Вы Мин Юнги?       — он самый.       — мы ждали вас вчера. Вот этот стол ваш, — она указала на еще один стол рядом с окном. — Теперь нас здесь четверо, надеюсь, мы сработаемся!       — я беспроблемный сосед, — улыбнулся Юнги и подошел к своему новому рабочему месту, — тихий и неконфликтный.       — тогда вы отлично впишетесь в наш коллектив! Мне приятно быть первой, кто поприветствовал вас! — она тихо рассмеялась.       — а где остальные?       — у всех дела, — она пожала плечами.       — точно, — кивнул Юнги, — не буду и вас отвлекать.       — можно на «ты», — она снова улыбнулась.       — ко мне тоже.       Юнги надеялся на хорошие отношения с коллегами, но рассчитывал, что традиции совместного проведения досуга у них нет, а вот уважение к личным границам и частной жизни есть.       До двух часов, когда Юнги собрался поехать в больницу, в кабине так больше никто и не появился. За это время он внимательно просмотрел материалы дела.       В протоколе допроса госпожи Чон от более ранней даты она утверждала, что Ким Сокджин приходил к ней домой накануне трагедии, просил отпустить Чонгука жить у него и угрожал, когда она отказала. В более позднем протоколе были зафиксированы ее подозрения, что Сокджин манипулировал ее сыном и мог принуждать того к сексуальной связи. В протоколе допроса женщины, которая слышала разговор госпожи Чон и Ким Сокджина в магазине накануне гибели Чонгука, было зафиксировано, что тот угрожал матери мальчика, что ее сын «никому не достанется». А хозяин лодочной станции в своих показаниях утверждал, что лодка его, а ружье — нет. А вот показаний самого Сокджина не было, и Юнги теперь знал почему.       Была в деле характеристика Ким Сокджина. В возрасте четырех лет он поступил в приют, в семь пошел в школу, в шестнадцать был принят на работу в столярную мастерскую, в семнадцать окончил школу, в восемнадцать выпустился из приюта. Учился хорошо, серьезных нареканий по поводу поведения не имел, отклонений в развитии не наблюдалось. Юнги выписал в блокнот адрес и номер телефона приюта, школы, в которой Сокджин учился, и мастерской, где он работал.       Нашелся в папке еще один протокол — допрос соседей Сокджина. Те сообщили, что в ночь гибели мальчика ничего не слышали и не видели. Они утверждали, что Сокджин был соседом тихим, приветливым, вечеринки не устраивал, чужих в дом не водил. За три года, что они жили рядом, не было ни одного конфликта. Когда он решил сделать мастерскую в сарае на заднем дворе, то предупредил их заранее, что к нему иногда будут приходить клиенты. Они и сами не раз обращались к нему за помощью в ремонте и реставрации мебели и всем друзьям советовали, потому что работал Сокджин на совесть, а плату брал умеренную. Еще они подтвердили, что хорошо знали Чонгука, потому что тот приходил к Сокджину почти каждый день. А в последний год они видели еще одного молодого человека, но его имени, к сожалению, не запомнили. Юнги записал в блокнот адрес Сокджина.       Также Юнги прочитал заключение о причине смерти Чонгука, об отсутствии на теле мальчика повреждений, кроме пулевого ранения в область чуть выше плеча. Еще имелось заключение экспертизы подтверждающее, что кровь в лодке, принадлежала Чонгуку, из чего можно было заключить, что стреляли в него именно там. Присутствие в лодке Сокджина ничем не подтверждалось, но на ружье, из которого был застрелен мальчик, обнаружились его отпечатки. И вот тут сердце Юнги забилось чуть быстрее. В заключении было указано, что отпечатки находились на стволе ружья и несколько смазанных на прикладе, но на спусковом крючке ничего не было. Как же он тогда выстрелил? И почему никто об этом не говорил? Неужели только наличия отпечатков Сокджина на ружье достаточно для того, чтобы утверждать, что именно он совершил выстрел?       Юнги откинулся на спинку кресла и стал разглядывать хрустальную люстру, нервно дергая пуговицу своего пиджака. Картинка не складывалась, данных явно было недостаточно. Юнги добавил в блокнот еще несколько фамилий и адресов, положил его в карман вместе с телефоном и вышел из офиса на улицу, где полуденный зной нагрел воздух до обжигающей температуры. Его машина стояла в тени, что ее, к сожалению, не спасло. Юнги щелкнул ключом, сел в салон, который напоминал скорее сауну, открыл окна и выехал с парковки, направляясь в сторону больницы.       Мысли метались в его голове, как светлячки в стеклянной банке. Юнги усилием воли старался их успокоить, потому что голова и так шла кругом — было жарко и он так и не поел. Недалеко от больницы он зашел в магазин, купил бутылку воды и какой-то сладкий напиток, расправился с ними в тени перед центральным входом и пообещал себе, что поест, как только закончит здесь.       В регистратуре он довольно быстро смог узнать номер палаты Ким Сокджина и выяснить, где найти его лечащего врача, к которому и отправился первым делом. Лестницы, лифты, коридоры и запутанная номерная система привели его в нужный кабинет, но там, конечно, никого не оказалось, и пришлось ждать под дверью. Спустя минут пятнадцать дерганья ногой и обкусывания губ, появился здоровенный мужчина в белом халате.       — вы ко мне? — голос его тоже был здоровенный, басистый.       — вы врач Ким Сокджина?       — да, — вздохнул мужчина.       — я его адвокат, — Юнги показал корочки, на которые врач взглянул мельком.       — ну заходите, — он открыл дверь и вошел, приглашая Юнги проследовать за ним.       Кабинет был небольшой, окнами выходил во внутренний двор. На столе компьютер, принтер, бумаги, папки и ручки в беспорядке. Врач сел в свое кресло, а Юнги указал на стул по другую сторону стола.       — что хотели узнать? — этот человек не привык заходить издалека, и Юнги был этому рад.       — как состояние моего подзащитного?       — стабильное. — Юнги кивнул, призывая врача продолжать. — Он поступил к нам вчера после обморока. Пульс повышен, давление в норме. Взяли кровь, сделали ЭКГ, оставили в палате отдыхать. Вечером пациент попытался повеситься. Нашли его быстро, оказали первую помощь. Утром сделали рентген, чтобы проверить в порядке ли шейный отдел позвоночника, ну и на всякий случай грудную клетку тоже посмотрели. Повреждений позвоночника не обнаружили, но заметили сросшиеся переломы двух ребер.       — переломы? — переспросил Юнги.       — сросшиеся переломы.       — а их давность можно установить?       — маловероятно, а в его карте так и вообще ничего о них нет, — врач развел руками.       — понятно, — Юнги потер лоб.       — у парня истощение, — мужчина был недоволен, но Юнги не мог понять чем, — у него недостаток веса и анализы плохие. Психиатр считает, что у него депрессия.       — его осматривал психиатр?       — он суицидник, конечно, его осматривал психиатр! — врач начал выходить из себя и уже заметно злился. Юнги откинулся на спинку стула и отодвинулся от него подальше.       — а как психиатр установил это, если… — Юнги недоговорил.       — то, что парень молчит, не значит, что с ним невозможно общаться! Сам факт того, что он отказывается говорить, да еще и пытался повеситься, возможно, не раз, — мужчина надавил голосом на последнее слово, — указывает на его нездоровое психическое состояние!       Вопросов у Юнги было много, но вид огромного раздраженного доктора, вынуждал его осторожно подбирать слова.       — вы считаете, Ким Сокджин просто не хочет говорить?       — просто! — передразнил его мужчина. — Просто да не просто! Парня в убийстве обвиняют, год уже в следственном изоляторе держат! А вы вообще знаете, как там с людьми обращаются? Эх! Сирота, всю жизнь один-одинешенек! Никому-то он не нужен!       — вы его знаете? — догадался Юнги.       — знаю, — врач все еще злился, но злость его медленно уступало место грусти, — я в приюте несколько лет работал. Джин маленький еще был, не запомнил меня.       Юнги вдруг подумал, что не представляет Ким Сокджина маленьким Джином, а ведь каждый взрослый когда-то был ребенком с крошечными руками, пухлыми щеками и глазами, которые видели в мире только свет и добро.       — вы думаете, — осторожно подбирал слова Юнги, — что Сокджину нужна медицинская помощь?       — ему нужна помощь, — резко сказал мужчина. — Он жить не хочет!       — боится тюрьмы? — Юнги скривился от своих собственных слов.       — да он уже ничего не боится! — врач махнул рукой.       Юнги закусил губу, соображая, что ему делать.       — а сколько времени он может находиться в больнице?       — пару дней подержу, но для госпитализации в психиатрическую больницу нужно его согласие. Он отказался.       — отказался?       — да. Психиатр с ним общался, Джин явно дал понять, что в больницу не ляжет. Для окружающих он опасности не представляет, для себя тоже, если будет под присмотром. Надеюсь, в следственном изоляторе за ним наблюдать будут получше, чем эти остолопы, — фыркнул врач.       — я хочу оспорить решение суда о содержании Сокджина в следственном изоляторе. Может быть, вы уговорите его начать лечение?       Мужчина подозрительно посмотрел на Юнги:       — вытащить его хотите?       — хочу, чтобы законы были соблюдены.       Врач помолчал, раздумывая, потом кивнул:       — я не верю, что Джин убил мальчика, но думаю, что он винит себя в его смерти. Возможно, из-за чувства вины и в петлю полез.       Юнги не стал отрицать это или соглашаться.       — я могу увидеть Сокджина?       Врач посмотрел на часы на руке:       — можете. Пойдемте, я провожу.       Они миновали еще несколько коридоров и парочку лестниц. Юнги в больницах бывал редко и будь его воля не бывал бы вовсе. Место надежды на выздоровление и долгую и счастливую жизнь нередко становилось местом горя и печали, где все надежды умирали вместе с дорогим человеком.       Палата Сокджина находилась на третьем этаже в отдаленном крыле. Юнги сразу понял, в какую дверь ему нужно, заметив на стуле конвойного. Он показал угрюмому мужчине в форме свое удостоверение, и тот пропустил внутрь. Врач сказал, что ему нужно работать, и ушел, оставив Юнги свой личный номер телефона для связи. В палате дежурил еще один конвойный, а на кровати, отвернувшись к окну, сидел Сокджин в больничной пижаме.       — вы можете выйти? Мне нужно поговорить со своим подзащитным, — обратился Юнги к конвойному.       — дверь закрывать нельзя, — тот крякнул и встал со стула, — мы в коридоре.       Юнги решил, что в свете последних событий спорить с ними не стоит. Он взял стул, поставил ближе к кровати и сел.       Сокджин не повернулся, не посмотрел на него и вообще никак не отреагировал на происходящее в палате. Он сидел неподвижно, только едва заметно мял пальцами край одеяла, которое прикрывало ему ноги. Юнги снова обратил внимание на его бледность, граничащую с серостью, сухость кожи и неровно остриженные короткие волосы. После разговора с врачом он заметил и худобу Сокджина — хрупкие пальцы, тонкие запястья, слабые руки, которые еще недавно были натружены тяжелой работой. Размах его плечей был широким, но хрустящая больничная рубашка висела на них. Он облизнул потрескавшиеся полные губы и опустил глаза. Даже страдание, въевшееся в весь его облик, не смогло скрыть его красоту — Ким Сокджин был поразительно красивым.       — Сокджин? — позвал его Юнги, но тот не поднял глаз. — Джин?       Парень чуть вздрогнул. Юнги обратил внимание, что врач называл его «Джин», и подумал, что это его детское имя и имя для близких. Похоже, Сокджин давно не слышал, чтобы к нему обращались именно так.       — Джин, меня зовут Мин Юнги, я ваш адвокат, — Сокджин быстро посмотрел на Юнги и чуть заметно кивнул. — Государственный адвокат, вам за мои услуги платить не надо, — решил он уточнить, держа в уме, что парень вырос в приюте и никогда не имел больших денег. — Ваш предыдущий защитник передал мне материалы дела, я ознакомился с ними и считаю, что следственная работа была проведена весьма формально. Я намерен собрать больше информации, поговорить с людьми, которые давно и хорошо вас знают, например, с сотрудниками приюта, — Юнги сделал паузу, но Сокджин никак не отреагировал, — мастерской, где вы работали, соседями, друзьями, — Юнги продолжил перечислять. — Я уверен, что есть много людей, которые поддержат вас, Джин, которые уверены, что вы невиновны. — Парень закрыл глаза и покачал головой, но Юнги не знал, что именно тот отрицает. — Вы не один, Джин, — Юнги придвинулся к парню чуть ближе, надеясь, что тот посмотрит на него, — ваша смерть принесет страдание многим людям.       Сокджин закрыл лицо руками и начал чуть раскачиваться из стороны в сторону. Юнги испугался, что зашел слишком далеко, но он вдруг понял, что у него сердце не на месте при виде этого мальчика. Несмотря на то, какие резкие и грубые слова Юнги слышал в его адрес, он не мог отделаться от мысли, что перед ним сидел несчастный и одинокий ребенок, которому в этой жизни досталось очень мало любви. Юнги хотелось обнять его и утешить, но он не смел даже прикоснуться к Сокджину.       — Джин, я собираюсь подать в суд ходатайство об изменении меры пресечения. Иными словами, я хочу добиться, чтобы вас отпустили домой. — Сокджин снова коротко посмотрел на него. — Я не знаю, почему следователь по делу подал в суд ходатайство о содержании вас в следственном изоляторе, потому что достаточных оснований для этого нет, — Юнги заметил, что при упоминании следователя и следственного изолятора, Сокджин напрягся и сжался, — я попробую добиться меры пресечения в виде подписки о невыезде или домашнего ареста.       Из коридора доносились голоса и звуки шагов, на стене громко тикали часы, через приоткрытую дверь в ванную можно было услышать ворчание труб, и только Сокджин не произнес ни звука.       — Джин, я не осуждаю вас за то, что вы не хотите говорить, — Юнги был мягок с ним, словно пытался приручить раненого зверя, — но если бы вы рассказали мне о том, что случилось, я смог бы помочь вам. Я ваш защитник, и я буду вас защищать. Вы можете доверять мне.       Сокджин отвернулся и снова посмотрел в окно. Юнги тоже посмотрел туда. Легкий ветер играл с листьями дерева, а небо было такое яркое и высокое, что свет его резал глаза. Юнги перевел взгляд на тумбочку рядом с кроватью и обратил внимание, что на ней ничего нет, совершенно пустая. Он нахмурился и укорил себя, что ничего не принес с собой.       — Джин, вы пробудете в больнице еще несколько дней. Ваш врач — очень хороший человек и позаботится о вас. Отдыхайте, а я приду завтра, — Юнги встал и вернул стул на прежнее место. — И, пожалуйста, Джин, подумайте о моих словах. Я буду благодарен за ваше доверие.       Сокджин посмотрел на Юнги чуть дольше, кивнул, отвернулся к стене и укрылся одеялом.       Юнги вышел из больницы, на улице ужасно парило. Он поднял глаза к небу и увидел вдалеке тяжелые тучи — возможно, будет гроза. Настроение у него тоже было тяжелое. Он думал о словах врача, которые подтверждала безучастность Сокджина. И только одна яркая эмоция проскользнула во всем его виде — страх при упоминании следователя. Юнги знал, что некоторые следователи не гнушались крайне сомнительных способов ведения допросов подозреваемых, тем более по уголовным делам.       Он вернулся к своей машине и направился в следственный комитет. Было около пяти часов, и Юнги спешил. Он так и не поел — не хотелось, хотя голова снова начала болеть, и он подозревал, что это от голода. Хотя, может, и от жары, или из-за надвигающегося дождя, кто его знает, в его возрасте голова могла болеть от чего угодно.       Юнги не раз бывал в следственном комитете этого города, воспоминания у него остались самые неприятные, и ручку двери ненавистного здания он дернул с тяжелым вздохом. Он обратился к дежурному у входа:       — здравствуйте, следователь Лим на месте?       — Лим? — переспросил молодой сотрудник.       — да, Лим Сунг.       — у нас такого нет.       Юнги нахмурился и полез в картонную папку, чтобы проверить, правильно ли он назвал имя следователя, которое ему казалось странно знакомым.       — у вас должен работать следователь Лим Сунг, он вел дело Ким Сокджина, — начал Юнги.       — может, вы к начальнику пойдете? Он на месте, у него и спросите, — дежурному явно не хотелось разбираться с чужими проблемами.       — хорошо, — вздохнул Юнги.       — паспорт давайте.       Он протянул паспорт, и дежурный вписал его данные в книгу посещений.       — второй этаж, двадцать седьмой кабинет.       — спасибо, — Юнги забрал свои документы и прошел мимо дежурного к лестнице.       Казенщина и однотипность. Облицованные гипсокартоном стены выкрашены в тошнотворный цвет, на потолке гудели лампы дневного света, а под ногами вытертый линолеум. По обе стороны коридора одинаковые тонкие двери и ряды железных стульев рядом. Место, где не хочется задерживаться.       Он поднял руку, чтобы постучать в дверь с номерной табличкой двадцать семь.       — Юнги? — знакомый голос заставил его резко повернуться и замереть. — Что ты здесь делаешь? — холодный взгляд и ни намека на улыбку.       — привет, Чимин.       Юнги чувствовал свое сердце где-то в горле, а не в привычном ему месте за ребрами. Он был совершенно не готов к этой встрече. Последние три дня, когда его жизнь из привычного «вперед» решила направиться в непредсказуемое «назад», в мысли, занятые переездом, воспоминаниями и делом Ким Сокджина, непрестанно возвращался светлый образ человека, который сейчас стоял перед ним, но Юнги гнал их прочь. Чимин будто совсем не изменился с их последней встречи и одновременно стал совершенно другим. Юнги видел знакомые черты, но не чувствовал больше той мягкости, которую так сильно любил.       — привет. Не ожидал тебя увидеть.       — я тебя тоже.       — что ты забыл у начальника следственного комитета в этом городе? — Чимин кивнул на дверь позади Юнги и усмехнулся, и это было совсем на него не похоже. Не похоже на прежнего него…       — я ищу следователя Лим Сунга, — Юнги говорил совсем не то, что хотел услышать Чимин, и сам не знал почему.       — Лим Сунг? Он на пенсии, — Чимин сложил руки на груди.       Юнги переступил с ноги на ногу и потер лоб:       — а его номер телефона остался?       — у старика нет телефона, — фыркнул Чимин, — оставил в ящике стола, когда уходил и сказал, чтобы мы, сволочи, забыли к нему дорогу.       — но мне надо с ним поговорить, — Юнги опешил от такого поворота событий.       — зачем он тебе?       — он вел дело Ким Сокджина, я его адвокат.       — так ты вернулся из-за работы? — усмехнулся Чимин.       — нет, — Юнги совсем растерялся, за пару минут жизнь подкинула слишком много вводных данных, а голова болела все сильнее, — папа захотел вернуться домой, я не мог его бросить.       Чимин смутился, растерял вдруг всю свою насмешливость и стал похож на того человека, которого Юнги знал раньше.       — как дела у господина Мина?       Голос Чимина прозвучал иначе, так мягко, что у Юнги защемило сердце. Он открыл рот, но не успел ответить, потому что дверь рядом распахнулась и ударила его в спину. Юнги сморщился от боли и опасно качнулся вперед, но Чимин поймал его за плечи.       — черт возьми! — выругался кто-то. — Да что ж вы у дверей-то стоите! Извините, пожалуйста! Я вас не зашиб?       — все нормально, извините, — сказал Юнги и отошел в сторону.       — вы к начальнику?       — он ко мне, — сказал Чимин, а потом обратился к Юнги, — ты на машине? Поехали, дорогу покажу.       Они вместе вышли из здания следственного комитета. На ступеньках крыльца Юнги заметил, что поднялся ветер и тучи подползли ближе к городу. Чимин узнал его машину, ухмыльнулся и молча направился в ее сторону. Юнги пошел за ним следом, открыл сначала пассажирскую дверь, потом со стороны водителя и сел за руль.       — эта развалюха еще на ходу?       — да она нас с тобой переживет, — Юнги накинул ремень безопасности, и Чимин сделал то же самое. — Куда ехать?       — на Северное шоссе.       — Лим за городом живет?       — да.       Юнги завел машину и не без удовольствия покинул парковку следственного комитета.       Им удалось удачно миновать пробки и выскочить на окружное шоссе. Ехали в тишине, радио в его машине давно сломалось, а Юнги не чувствовал необходимости его ремонтировать. В собственной машине, совершая привычные механические действия, он немного расслабился и мысли его успокоились. Иногда он посматривал на Чимина, который отвернулся к окну, будто ему тоже нужно было немного времени. Он оттягивал кожу на запястье пальцами другой руки, Юнги хорошо помнил эту его привычку — Чимин травмировал себя прежде, даже не замечая этого.       — я не знал, что ты в следственном работаешь, — Юнги первым нарушил молчание, чтобы отвлечь Чимина.       — а что ты вообще знал? — прозвучало с вызовом, который Юнги решил проигнорировать.       — что ты окончил юридический.       — это было семь лет назад, — Чимин закатил глаза.       — время летит.       — а ты все адвокатом работаешь?       — да.       — понятно, — Чимин снова отвернулся к окну.       Они ехали навстречу синим тучам, ветер усиливался, солнце скрылось, на улице стало свежее. Юнги покрутил ручку и опустил стекло ниже, Чимин последовал его примеру. Шум шин по асфальту отдаленно напоминал шум моря, которое Юнги не видел много лет. Он опять украдкой посмотрел на Чимина, пытаясь понять, почему тот согласился помочь, хотя весь его вид говорил, что он не рад их встрече. Юнги вздохнул, вдруг стало тошно невыносимо, а голова грозила расколоться на части подобно его сердцу.       — направо.       На перекресте Юнги повернул, куда было сказано, и еще минут пятнадцать они ехали по узкой дороге до небольшого поселка. Все дома в нем были частные, с высокими заборами и доносящимся из-за них лаем.       — надеюсь, старик на нас собак не спустит, — проворчал Чимин, снова указывая Юнги куда повернуть.       Они остановились у последнего дома на улице, дорога упиралась в него и больше никуда не вела. Тучи полностью затянули небо — стало темно. Юнги почувствовал острый запах грозы и не сомневался, что скоро пойдет дождь, надеялся только, что это не помешает им уехать, потому что застрять в таком мрачном месте ему совсем не хотелось.       Чимин вышел из машины и направился к калитке. Он опустил ручку, петли скрипнули — оказалось открыто. Они зашли в заросший травой и заваленный всяким хламом двор, через который к дому вела узкая тропинка. Чимин шел впереди, и Юнги мог хорошо его рассмотреть. Он мало изменился за эти годы, все такой же тонкий, движения такие же плавные, только волосы стали короче и натурального темного цвета. Юнги заметил, что он перестал носить серьги и кольца, хотя раньше их очень любил.       — не удивляйся, если он пошлет нас, — Чимин подошел к двери и громко постучал.       На крыльце стоял колченогий стул, какие-то ведра, кастрюли и резиновые сапоги в грязи.       Чимин постучал еще раз, и из дома послышались шаги и ругательства.       — чего надо?! — Дверь распахнулась и над ней ярко зажглась лампочка, заставив Юнги зажмуриться и сделать шаг назад. — Пак? Какого лешего тебя сюда принесло?! Я велел забыть ко мне дорогу! — на крыльцо вышел пожилой мужчина в засаленной фуфайке.       Юнги увидел его лицо на свету и похолодел. Он забыл имя этого человека, забыл его голос, но не смог забыть лицо.