Подводные камни

      — у меня есть свидетель! Есть человек, который может подтвердить мои слова, если вы не верите, если считаете, что я все выдумала от горя! — женщина опять сорвалась на плач, прикрывая рукой искривившийся рот. Удивительно, откуда в ней было столько слез.       — госпожа Чон, успокойтесь, никто не считает, что вы лжете, — строго, но спокойно ответила судья, — а показания свидетелей мы будем заслушивать на другом заседании. Если вам больше нечего сказать, то вы можете садиться.       — есть! Мне есть, что сказать! Посмотрите на него, — она ткнула пальцем в Джина, — строит из себя невинность! Сидит весь такой тихий и смиренный, словно он ни в чем не виноват! Но вы не знаете его! Это монстр! Чудовище! Как только я поняла это и попыталась вырвать своего мальчика из его лап, он пришел ко мне и стал угрожать! Он сказал: «Чонгук никому не достанется! Это его слова! А потом, потом! Потом случилось!.. — она начала задыхаться и хватать ртом воздух. — Моего ребенка не стало! Потому что он убил его! Чтобы скрыть, скрыть, что он!.. Надругался над ним! — она оскалилась. — Он так себя ведет, потому что боится тюрьмы! Он знает, что делают там за насилие над детьми! — Зал ахнул, а женщина начала кричать еще громче, не обращая внимания на просьбу суда сохранять спокойствие: — И пусть сделают! Он заслуживает страдание!       Джин был с ней полностью согласен — он заслуживал страдание. Он не знал только, где та мера страдания, которую он должен был испытать. Раньше он думал, что страдание прекращается прощением. Но ему не нужно было прощение, он желал того, что получить не мог — мертвые не возвращаются к жизни. А больше ничего не важно. Ни прощение, ни помощь, ни поддержка. Потому, когда он заметил на дне кошачьих глаз сострадание, прячущееся за сомнение, то отвернулся. Ему это не нужно. Нужно только ждать возможность совершить сделанный выбор, возможно, единственный, который ему остался, единственно желанный.       Мысль об этом возвращала ему мнимое чувство контроля над собственным существованием. Он это чувство хорошо знал, оно посещало его в минуты, когда жизнь казалась счастливой, словно этого счастья можно достичь, если что-то правильно сделать или не сделать неправильно. Но все это ерунда. Мы своим жизням не хозяева. Никто не выбирает кем родиться и где, а от этого зависит и все остальное. Джин перестал верить в свободу выбора. Он всю жизнь старался, поступал честно, стремился к добру, желал справедливости, но все равно лишился самого ценного и оказался на скамье подсудимых. Судьба догнала его и догнала быстро.       Он не слушал шепот зала, судью, крики этой женщины, а ведь именно ее слова привели его сюда самым быстрым путем. Сколько бы Джин ни пытался держаться от нее подальше, ее влияние было схоже с плесенью — она росла и заражала исподволь, а когда становилась заметна, избавиться от нее было уже нельзя, даже отрезав кусок.       Землистый привкус наполнил его рот, но Джин не мог сглотнуть — плесень стояла в горле. Очень хотелось пить, но ему не дали воды. Джин огляделся и увидел у охранника под стулом бутылку. Он облизнул пересохшие губы, отвел взгляд, сжал кулаки, но пить хотелось ужасно, а плесень начала душить, мешая вдохнуть. Джин поднял голову, посмотрел на охранника, поймал его взгляд и робко указал на воду. Охранник нахмурился, но подал бутылку. Джин отвернул запечатанную крышку и отпил пару глотков. Хотелось больше, но он закрыл бутылку и протянул обратно охраннику. Тот даже не повернулся, Джин держал бутылку некоторое время, а потом медленно опустил, сжал в руках и уставился в пол.       Он не обиделся. Он вообще ничего не почувствовал. Только землистый привкус разлился по всему телу и придавил его. Вот это как когда сверху земля. Хорошо.       У меня было очень тяжелое старое одеяло, я его недолюбливал, потому что часто просыпался по ночам с ощущением, что меня душат. А вот Чонгуку оно, наоборот, нравилось, и когда я купил новое, это тяжелое он забрал себе — спал под ним, когда оставался у меня. Но после того разговора с его матерью я под любым предлогом отправлял его домой, я начал хитрить, потом пользовался азартностью Чонгука, так что однажды он утащил мое старое одеяло в качестве приза и был собой очень доволен. Но постепенно он понял, что я намеренно его выпроваживаю, и, конечно, решил, что я его избегаю. А мне как было рассказать о подозрениях его матери? Врать ему не хотелось, и получалось это всегда откровенно плохо, потому я выдал только часть правды.       — твоя мама просекла, что ты у меня остаешься, и ей это не нравится! Так что хорош дуться и иди домой, а завтра снова увидимся!       Чонгук только сильнее надулся:       — когда я дома, ей тоже не нравится! Она всем недовольна! Учусь плохо, на уме одно рисование, в магазин не сходил, бардак развел, путаюсь под ногами! — он говорил высоким голосом, явно ее передразнивая. — Бесит просто!       — эй, Бэмби, успокойся, — я пытался утихомирить его, но он метался по кухне, размахивая руками.       — она постоянно жалуется, что устала, что ей тяжело воспитывать ребенка одной, что нет денег! Но, Джин! Это я устал слушать ее претензии! Я отдаю ей всю свою зарплату, я сам готовлю и убираюсь, но ей все мало! А она только и делает, что спит после смены, а потом смотрит тупые шоу по телеку!       Их семья все еще находилась на контроле у службы опеки, и формально она выполняла свои обязанности родителя — Чонгук был сыт, одет, ходил в школу, у него было жилье, счета, которые своевременно оплачивались, он работал, но его занятость не превышала установленное количество часов. Но как регламентировать то, что дома он не чувствовал себя хорошо из-за собственной матери?       И что я мог с этим сделать?       — Бэмби, — я остановил его и усадил на стул, — придется потерпеть. Ну и пусть она ворчит. Включи музыку в наушниках и уроки делай, или рисуй. А если будет совсем тошно, оставайся у меня. Но не часто! Если не хочешь на завод, надо соблюдать условия. Помнишь?       — помню.       — справишься?       Он вздохнул, опустил голову и уткнулся лбом мне в живот:       — справлюсь.       Слова прозвучали глухо, потому что Чонгук обхватил меня руками за пояс и крепко обнял. Я потрепал его по волосам, но он меня никак не отпускал, и я стал тихонько гладить его по голове. Мне была приятна эта нежность, но при этом мучительно тяжела, как одеяло, которое давило на меня и душило, хотя и грело.       Я не переставал думать о словах его матери, сказанных в ту нашу встречу. Во мне будто что-то щелкнуло, сломалось, оборвалось, но при этом встало на свои места. Я любил Чонгука больше всех в этом мире, никого дороже его у меня не было. Но она заставила меня посмотреть на мои чувства с другой стороны, и как бы я не хотел признавать это, — оказалась права. Оглядываясь на воспоминания, связанные с Чонгуком, я увидел в них столько нежности, сколько не бывает между друзьями или братьями. Я всегда относился к нему по-особенному, и наконец я понял, что и любовь моя, очень сильная и искренняя, тоже была особенной.       Пару лет назад мне пришлось признать, что девушки меня не интересуют. Это не стало для меня потрясением — эту проблему просто некуда было втиснуть в список тех, с которыми я тогда пытался справиться. Это даже было немного смешно, будто я достиг какого-то высшего уровня своей неприкаянности в этом мире. С другой стороны, мне некого было разочаровывать, не надо поддерживать честь семьи или продолжать род, потому что ни семьи, ни рода у меня не было. Я принял это знание о себе и забыл о нем на некоторое время. Но когда моя жизнь немного устоялась и успокоилась, желания начали напоминать о себе. Я хотел близости, хотел прикосновений, мое тело стало моим соперником.       У меня не было никакого опыта, кроме нескольких неловких поцелуев с девчонками еще в школе. Вроде это должно быть стыдно в девятнадцать лет, потому что в приюте между старшими парнями ходили слушки, что кто-то где-то с кем-то что-то… Но я не особо в это верил. Дрочка за закрытой дверью туалета — все так делали, но чтобы какая-то девочка привела приютского парня к себе домой или согласилась на перепихон… О таком разумнее было молчать, чем хвалиться, — в приюте нас строго пасли, опасаясь нажить проблем. Я совершенно не знал, как и где знакомиться, тем более с парнем, да еще для определенной цели. Об отношениях и вовсе не задумывался, и уже тогда стоило заподозрить причину.       Порывшись в интернете, я обнаружил огромное количество чатов и групп, где можно было получить информацию, совет или договориться о встрече. Я ни с кем не общался, но внимательно наблюдал, как это делают другие, читал анонимные истории, и первое, что я понял, — все это довольно опасно. Многие парни делились ужасным опытом обмана, разочарования, травли и насилия. Мне было страшно, но страх не остановил меня, а только сделал более осторожным.       Однажды в выходные я уехал в другой город и прошелся по барам, которые упоминались в чатах. Я многое увидел, многое понял, но вернулся домой на утреннем автобусе. Через пару недель я повторил свою вылазку, и уже во втором заведении ко мне подошел молодой парень, с которым мы сначала пили и разговаривали, а потом долго целовались и дрочили друг другу в кабинке туалета. Он оставил мне свой номер, но я не перезвонил.       Каждый месяц я выбирал разные заведения, выпивал, танцевал и привлекал чье-то внимание. Я всегда уклончиво отвечал на личные вопросы, но хорошо слушал, смешно шутил и, как оказалось, был очень красивым. Прежде мне не часто говорили, что я красивый, но парни в барах и клубах твердили об этом постоянно, и я был склонен им доверять, иначе почему бы они ко мне подходили.       Обычно я не соглашался никуда идти, хотя меня не раз приглашали посмотреть на кота и поесть рамён. Но один настойчивый парень уговорил меня, обещая приятное продолжение. И продолжение было настолько приятным, что ему я перезвонил и приезжал еще несколько раз. Наши желания совпали — он не лез мне в душу, но с удовольствием залезал в трусы, я не интересовался его жизнью, но очень интересовался его задницей. Мы легко встретились и легко разошлись. Однажды он позвонил мне, но я не ответил, а когда перезвонил сам, то трубку не взял уже он. И больше мы не виделись. Странно, но я не расстроился и сохранил о нем хорошие воспоминания, несмотря на такие наши отношения.       Чонгуку я не рассказывал, куда уезжаю и зачем. Я вообще ему ничего не рассказывал об этой своей стороне, он был ребенком в моих глазах. А когда я понял свои чувства к нему, то посчитал, что признанием только испорчу все, а мне не хотелось, чтобы он почувствовал давление или принуждение. А еще я просто боялся, что он отвернется от меня. Иногда он с восхищением рассказывал про знакомых девчонок, от чего я решил, что он обычный нормальный парень, и почти порадовался этому. А мои чувства — это только мои чувства. Да еще и неправильные, потому что нельзя думать о ребенке то, что думал я, нельзя видеть с ним такие сны, которые видел я, нельзя реагировать на его прикосновения так, как реагировал я, — это извращение.       Так я считал и старался замять свою любовь. Лучше разрушить, пока она не разрушит меня самого. Я начал таскаться по клубам и барам чаще прежнего, не разбирал лиц и имен, короче, поступал опрометчиво и глупо. Я жрал сам себя и травился собой. Я был убежден, что мои чувства неправильные, но не переставал хотеть взаимности. У меня была одна надежда, что это просто пройдет. Но казалось, что мне становилось только хуже. Я стал раздражительным и злым, во мне волнами поднималась агрессия, которую выпускал в сексе, но оказалось, что многим такое отношение нравится. Самое смешное, что я не мог осуждать этих парней за их предпочтения, ведь сам был влюблен в шестнадцатилетнего мальчика, что само по себе странно, и хотел любить его открыто и страстно, что уже переходило любые границы.       О моих отъездах Чонгук узнал сам. Я вернулся домой утром в воскресенье после очередного приступа самобичевания, который я утолил алкоголем и сексом, и нашел Чонгука у себя дома. Я видел, что он звонил вечером, но не мог ответить, потому что мой член был во рту парня, имя которого я забыл сразу как услышал. Легкое беспокойство по поводу этого звонка было отброшено более яркими ощущениями, а потом было уже слишком поздно, я подумал, что он спит. И он действительно спал, но не у себя дома, а в моей кровати. Чонгук знал, где я прячу запасные ключи, открыл дверь и решил подождать меня внутри. Ожидание затянулось, и он уснул прямо в одежде, свернувшись калачиком поверх одеяла. Когда я нашел его и накрыл пледом, он проснулся и недоуменно посмотрел на меня.       — где ты был?       Черные узкие джинсы и рубашка, растрепанные волосы со следами укладки, помятый вид, запах алкоголя и табака — у меня не было возможности соврать ему, как и сказать правду.       — в баре. Приятель позвал.       — всю ночь?.. — Чонгук глянул в окно на серый рассвет и нахмурился.       — ну, мы изрядно выпили, — я потер лицо руками и достал из шкафа полотенце, чтобы пойти в душ, — можешь оставаться, но я собираюсь спать.       — и часто ты по барам ходишь?       — не часто, Бэмби. А в чем проблема? — меня почему-то начали раздражать его вопросы, будто я провинился. И уже тогда стоило подумать об этом.       — никаких проблем… — стушевался он, — просто ты никогда мне не говорил об этом.       — а ты чего пришел? Все в порядке? — меня кольнула совесть, что я только сейчас об этом подумал.       — да, нормально.       — мама на смене?       — нет. Но она не заметит, что я ушел.       — как это? — мне хотелось скорее переодеться, хотя пару часов назад я чувствовал себя привлекательным.       — к ней мужик пришел. Я устал слушать их стоны.       Он говорил спокойно, но голос его изливался желчью, и она жгла меня. Ведь я тоже был с мужиком. Как его мать. Меня затошнило, и хотелось бы верить, что от похмелья, а не от отвращения к себе.       — извини, Бэмби, мне очень жаль…       — ты ни в чем не виноват.       Виноват.       — и часто к ней кто-то приходит?       — мне кажется, он к нам скоро переедет, — хмыкнул Чонгук, — его вещи уже по всему дому.       — кто это?       — не знаю! Какой-то хер с горы! — он стянул с себя плед, которым я укрыл его. — Кажется, они работают вместе!       Вот как его мать договорилась, чтобы Чонгука взяли на завод.       Я не знал, что сказать, как помочь ему, и чувствовал вину.       — ладно, я пойду, — он порывисто встал и прошел мимо меня к двери.       — Бэмби, подожди, — я схватил его за локоть и повернул к себе, — останься хотя бы до вечера. Давай поедим вместе, посмотрим кино, в мастерской поработаем, мне принесли один старый шкафчик на реставрацию, тебе понравится.       — ты спать собирался, — буркнул Чонгук, но я видел, что уговаривать его осталось недолго.       — я голодный очень. Хочешь блинчики?       Он помолчал, разглядывая свои ноги:       — хочу, — и обнял меня, уткнувшись носом в плечо. — От тебя приятно пахнет. Купил новые духи?       Я ничего не покупал, а вот парень, который терся об меня ночью, выглядел как тот, кто может позволить себе дорогой парфюм.       — нет, это мне в магазине пробник какой-то подсунули. Ладно, я в душ, а ты пока достань продукты и посуду, — я быстро сменил тему и ретировался в ванную.       После этого случая я больше не ездил искать случайных встреч. Пора было взять себя в руки — Чонгук нуждался во мне, пусть и не так, как того хотел я. Много лет назад, когда маленького зареванного мальчика с оленьими глазами втолкнули в нашу спальню, я сам взял ответственность за него. Он верил мне, потому что я убедил его, что верить мне можно. Я любил его и хотел, чтобы моя любовь снова стала простой и ясной — чистой. Какой она была, пока та женщина не замарала ее.

***

      Случайная встреча нашла меня сама. С приходом цветущей весны в мою жизнь пришел Джиан.       Мы встретились на автобусной остановке. Точнее, мы просто вместе ждали автобус, а потом вместе ехали в город. Я обратил на него внимание только потому, что не видел прежде, и подумал, что он недавно переехал в наш район. Он садился у окна, надевал наушники и дремал, прислонившись к стеклу, а выходил на одну остановку раньше меня.       Так мы и ездили вместе пару недель, не здоровались и не разговаривали. Но так получилось, что в один хмурый понедельник мы ехали на соседних креслах. Я любил садиться один, но как только становилось теплее, многие переезжали в свои загородные дома и автобусы были переполнены, выбирать не приходилось. Он, как обычно, дремал, но в тот день, видимо, крепко уснул. Почему-то я беспокоился, что он пропустит свою остановку, и когда мы к ней подъезжали, осторожно потряс его за плечо. Он вздрогнул, сел прямо, выдернул наушник и огляделся.       — сейчас ваша остановка, — сказал я, пропуская его к двери.       — ой, спасибо…       Спросонья он часто моргал — это было забавно, и я улыбнулся. Он неловко улыбнулся мне в ответ, поднялся, чуть пошатнувшись, и вышел, как только двери открылись. У него горели уши, и я опять улыбнулся.       На следующее утро мы встретились на остановке.       — привет. — Я сразу заметил, что он улыбался не только губами, а всем лицом и телом и словно бы всем своим существом. — Спасибо, что вчера разбудил меня. Надеюсь, я не храпел и не пускал слюни, — он прикрыл рот ладонью, но его смех все равно огласил все вокруг переливом колокольчиков.       — нет, ничего подобного, — усмехнулся я.       — ладно, допустим ты не врешь, чтобы сохранить остатки моего достоинства, — он легко перешел на «ты» и разговаривал так, будто мы были старыми приятелями. — Меня зовут Джиан.       Он протянул свою ладонь, и я пожал ее, совсем не удивившись, какой она была теплой — он весь казался теплым.       — Сокджин. Можно Джин.       — Джин и Джиан! Всего одна буква разницы! Мы должны были встретиться!       Я опять усмехнулся. Его открытость и дурашливость располагали к себе. Его появление было подобно лучу солнца, прорвавшемуся сквозь тучи.       Каждый будний день мы встречались на остановке и полчаса ехали вместе в автобусе. Я не заметил, как начал выходить из дома раньше, чтобы увидеть его побыстрее. С ним было легко и весело. Он постоянно что-то рассказывал, шутил, смеялся, был таким живым, ярким и свежим, как молодая листва весной. Я удивился, когда узнал, что он был старше меня на несколько лет, уже окончил университет и работал в офисе, куда чуть не опоздал в то утро. Он не привык рано вставать и долго ехать, потому что всегда снимал жилье поближе к работе, но с приближением весны решил переехать на природу и снял половину дома, как у меня, на соседней улице. Пожалел он об этом очень скоро, но договор с хозяином заключил до конца лета, деваться было некуда. Кто-то другой рассказывал бы об этой истории с раздражением, если бы вообще решился рассказать о своем глупом поступке парню из автобуса, но Джиан искренне смеялся над ситуацией, не стеснялся посмеяться над собой и принимал случившееся с легкостью. В его компании мне и моя жизнь начинала казаться простой и радостной, а его певучее щебетание по утрам поднимало настроение на целый день вперед, словно меня зарядили от солнечной батареи.       Чонгук же, напротив, приходил в мастерскую после школы непривычно тихим и задумчивым. Мне тяжело было видеть его таким, и я старался передать ему своей энергии, которую безвозмездно получал от Джиана. Я шутил глупые шутки, которые он так любил, дурачился с ним, когда это было возможно, и видел, что под вечер Чонгук стряхивал с себя несвойственные ему тяжелые мысли и робкая улыбка появлялась в его глазах. Но когда мы прощались на автобусной остановке, улыбка оставалась со мной, а Чонгук замирал, как олененок в свете фар.       Чонгук появлялся в мастерской три дня в неделю после школы. Мастер не отказал в моей просьбе взять его на работу, потому что давно знал Чонгука и знал, что он толковый парень. За то время, которое Чонгук проводил в художке, я по-тихому накидывал ему сам. Это было накладно, но я справлялся — брал заказы, откладывал и старался не думать, что мои деньги оказывались в кармане его матери. С другой стороны, если это была цена будущего Чонгука, то не так уж она велика.       Еще зимой он рассказал, что к ним переехал мужчина, с которым встречалась его мать. Она просто поставила Чонгука перед фактом, что господин Ан будет жить с ними, ничего больше не объяснив. Этот господин Ан оказался вроде бы не плохим человеком, по крайней мере не пытался взять на себя роль отца и воспитанием не занимался. А вот мать продолжала пилить Чонгука по любому поводу и без повода. Он злился, но терпел, потом взрывался, они скандалили, и Чонгук прибегал ко мне, разбитый и зареванный, забивался в угол кровати, пока я не выманивал его оттуда едой. В такие дни он писал матери сообщение, что останется у меня. Первое время она звонила и они продолжали ругаться, но потом ее профилактические воспитательные звонки закончились. Мы спали в одной кровати, как иногда тайком в приюте, но с того времени Чонгук стал разговаривать во сне. Я гладил его и успокаивал, гладил и горел от тлеющих внутри чувств.       Так одним утром мы позавтракали и пошли на остановку, где Чонгук познакомился с Джианом. Тот, как всегда, был весел и приветлив и легко сделал утро удивительно добрым.       — почему ты о нем не рассказывал? — спросил меня Чонгук вечером.       — о ком?       — о Джиане, — он нахмурился. — Или у тебя много тайных друзей?       — тайных? — я опешил. — Бэмби, мы познакомились случайно и общаемся только пока в автобусе едем.       — а кажется, что вы закадычные друзья, — Чонгук надулся. — Ты ему всю дорогу улыбался.       — потому что он всю дорогу шутил и ты хихикал вместе со мной! Бэмби, я не понимаю, что за претензии?       — никаких претензий! Я просто спросил, почему ты не рассказал мне про своего нового друга! Или что, спросить уже нельзя?       — спросить — можно. Но ты злишься! Что с тобой?       — со мной все нормально! Если не считать, что все от меня что-то скрывают, а еще поучают и шпыняют, будто я дитя неразумное! — его лицо скривилось, я не узнавал его.       — Бэмби, я так не делаю…       — делаешь! Ты со мной как с ребенком общаешься!       Я прикусил губу, чтобы только не сболтнуть лишнего. Ссоры на пустом месте между нами вспыхивали все чаще. Чонгук злился и упрекал меня, своими выходками и словами доводил до белого каления, и хотелось хорошенько встряхнуть его, чтобы мозги на место встали. Но я понимал, что он был несчастен, а потому не справлялся со своими эмоциями и не знал, как выразить свои чувства. Он стремительно взрослел, и весь знакомый ему детский мир менялся и превращался в другую реальность.       А еще я правда о многом недоговаривал, и меня грызла совесть. Я часто думал о том, как рассказать о вымогательствах его матери и не ранить. Но возможно ли взросление без боли? Мне не хотелось быть тем, кто сделает ему больно, потому я оттягивал необходимые разговоры, убеждая себя, что еще не время.       — хорошо, буду общаться как со взрослым, — сказал я после пары глубоких вдохов, — а ты будешь как взрослый себя вести и разговаривать со мной спокойно, если тебя что-то волнует. Договорились?       Чонгук покраснел, сжал кулаки, отвернулся — ему стало стыдно.       — договорились, — отрывисто сказал он.       — хорошо, — я смягчил тон. — Джиан переехал недавно, живет на соседней улице, но я не знаю где. Как я и сказал, мы познакомились случайно, вместе ездим утром в город на автобусе и разговариваем. Вот и все.       Чонгук молчал, разглядывая свои ботинки.       — давай его в гости пригласим, — сказал он наконец, — мне показалось, что он хороший парень.       — давай, — я улыбнулся, — мне тоже кажется, что он хороший.       — веселый такой и шутит смешно.       — ага, приветливый.       — с ним рядом я себя как в солнечный день почувствовал.       Джиан согласился на мое приглашение и пришел в субботу вечером с пакетом черешни и двумя банками пива — странный набор, но мне понравился.       — тебе мороженое, Чонгук! — он бросил ему брикет в яркой обертке, и тот ловко поймал.       Я приготовился слушать его возмущения или по меньшей мере созерцать кислую мину, потому что с ним опять общаются как с ребенком, но Чонгук расплылся в улыбке и тут же открыл мороженое.       Весь вечер мы просидели во дворе, наслаждаясь теплом приближающегося лета. Мой маленький двор, поросший травой, кустами и деревьями превратился в Нарнийский лес, потому что Джиан его так назвал. Он тут же начал восторженно строить планы как сделать это место еще уютнее — сказал, что надо покосить газон, подровнять кусты, поставить скамейку под деревом и обязательно стол, а еще надо развесить флажки, фонарики и колокольчики и тогда точно будет как в сказке. Я не стал возражать, потому что Чонгук поддержал эту идею и вызвался помочь — эти двое спелись за минуту! Я попросил только не трогать задний двор и мою мастерскую, на что получил уклончивый ответ.       В тот вечер Джиан рассказал миллион уморительных историй. Чонгук пытался не отставать от него и рассказывал что-то из своей жизни, хотя все истории были о нас, это заставило меня улыбнуться. Черешни нам оказалось мало, и мы пошли в дом готовить ужин, и Джиан дополнил список реновации моего двора барбекю. Ели мы все равно на улице — вышли с тарелками на крыльцо и устроились на ступеньках, и я мысленно признал, что двор и правда надо облагораживать. Мне хотелось, чтобы такие приятные и добрые вечера, как этот, случались с нами почаще. Не сложно было представить, что мы в волшебном лесу, — кусты у забора за два года сильно разрослись и реку было не видно, но не видно было и нас с дороги, а от моих соседей нас ограждал забор, увитый плющом. Отовсюду доносились звуки шелеста листвы и стрекотали кузнечики в траве.       Чонгук хотел остаться на ночь, я был не против, но настоял, чтобы он позвонил матери и получил разрешение. Он погрустнел, вздохнул и пошел с телефоном на задний двор.       — вы родственники? — спросил Джиан.       Я достал по банке пива из моих запасов и принес подушки, чтобы мягче было сидеть на прогретых за день досках крыльца.       — нет, мы друзья. — Он посмотрел на меня с удивлением, но ничего не сказал. — Знакомы очень давно, — пояснил я.       — извини, я лезу не в свое дело! Просто обратил внимание на то, как вы общаетесь.       — все в порядке, — я улыбнулся, — мы выросли вместе, ему было одиннадцать, а мне пятнадцать, когда мы познакомились.       — большая разница для такого возраста.       — почти четыре года, — кивнул я. — Надо мной посмеивались, что я с малявкой нянчусь, но ты бы видел, каким запуганным олененком он был, когда попал к нам! Я не мог его оставить.       — ваша семья его усыновила? — осторожно спросил Джиан.       Я покачал головой, закусил губу, но решил рассказать ему:       — мы приютские. Я там вырос, а Чонгук прожил у нас три года, пока мама не забрала его назад.       — что? — Джиан опешил. — Как он попал в приют, если у него есть мама?       — такая мама, — я пожал плечами.       Джиан выглядел потерянным, он положил руку мне на колено и заглянул в глаза. Я не любил, когда меня жалели — «несчастный ребенок», «бедный сиротка» и все такое. Но Джиан мне сочувствовал, а это другое.       — ты не знаешь своих родителей? — Я покачал головой. — Прости, что поднял эту тему, я не хотел тебя расстроить.       — все в порядке, — я улыбнулся и пожал его руку, — я привык. Тем более у меня есть семья — Чонгук, мои друзья, взрослые, которые растили меня и были добры.       — у тебя очень большое сердце, Джин.       — такое же, как у всех, — я сжал ладонь в кулак, — примерно такое, — и приложил к груди.       Мы рассмеялись.       Чонгук вернулся к нам радостный — мама разрешила ему остаться. Мы просидели на улице до самой ночи, а потом я заметил, что эти двое начали дрожать, и загнал их в дом пить чай. Чонгук клевал носом, но упорно сидел за столом с нами, пока не уснул, положив голову на руки. Я проводил Джиана до калитки и пригласил приходить еще. Он хитро улыбнулся и сказал, что и не собирался спрашивать, ведь ему надо привести в порядок мой двор.       Было уже за полночь, стемнело, и я недолго видел его удаляющуюся фигуру, но слышал шаги в тишине.

***

      Джиан сдержал обещание. В следующую субботу они пришли вместе с Чонгуком, уж не знаю, когда они успели сговориться, и за день привели двор в порядок — постригли газон и кусты. А на следующий день Джиан пришел один и развесил на крыльце теплые лампочки, а на ветки дерева рядом накинул гирлянду тканевых флажков. Потом они с Чонгуком еще привязали ленточки, и они красиво развевались на ветру, а колокольчики тихо позвякивали. Я сделал деревянную скамейку, и мы положили на нее подушки на манер дивана, вытащили из мастерской круглый кованый стол, который я купил за бесценок на блошином рынке, впечатлившись витой ножкой. Так двор, который на первый взгляд показался мне унылым и одиноким, превратился в уютный волшебный лес, в котором мы провели лето.       У нас появилась традиция встречаться по выходным втроем. Мы вместе готовили, потом ели, сидели во дворе, изнемогая от жары, смотрели кино на моем старом ноутбуке, слушали музыку и ходили купаться в реке. Вода была свежей, Чонгук прыгал с причала и плавал до дрожи и посинения, пока Джиан лежал на прогретых досках, позволяя солнцу целовать свою кожу. Потом мы лениво поднимались вверх по улице и возвращались в наш волшебный Нарнийский лес, я отпаивал Чонгука горячим чаем, а Джиан готовил нам коктейли. Чонгук канючил, что тоже хочет попробовать, я был против, но Джиан разливал напитки по красивым бокалам, которые сам же купил, и Чонгуку подавал с одним глотком на дне и кучей фруктов, ягод и украшений.       Джиан вообще много всего покупал. Он всегда приходил с напитками, снеками, продуктами, какой-то готовой едой из доставки или закусочной. Он покупал посуду, потому что хотел есть из красивой, покупал подушки, потому что хотел сидеть на мягком, купил проигрыватель, потому что хотел слушать музыку в хорошем качестве, и покупал безделушки для сада и дома, чтобы было красиво. Он любил все красивое и любил красивым себя окружать. Откровенно говоря, он и сам был очень красивым. Мне было неловко, что он тратил деньги, но он делал это так просто и будто для себя, что я перестал думать об этом. С Джианом все было легко. Он привнес в мою обычную жизнь немного шика, беззаботности и веселья, радости, волшебства и красоты.       Но и ему не чужды были проблемы и усталость. Он заходил после работы, уставший и вымотанный, приносил пиво, садился на скамейку, расстегивал верхние пуговицы на рубашке и долго пил молча. Ему тоже была нужна сила нашего Нарнийского леса. Я работал в мастерской и не мешал ему, а потом он сам приходил ко мне и начинал развлекать разговорами, отвлекая от работы, но я не сердился, мне нравилась его компания. Он был старше, образованный, совсем из другого мира, и мне было интересно его слушать, даже если он болтал какие-то безделицы, или узнавать что-то новое, когда он становился немного серьезнее. К полуночи, даже если история не была рассказана до конца, он вставал и уходил домой. Я провожал его до калитки, стоял там и слушал его шаги, пока они не растворялись в ночной тишине.       Так мы и провели лето. Самое счастливое лето в моей жизни. Несмотря на сердечные муки, душа моя узнала покой, радость и легкость.       День рождения Чонгука выпал на выходные. Мы собирались устроить ему небольшую вечеринку, но он написал, что сможет прийти только вечером и совсем ненадолго, потому что у его мамы тоже были планы, о которых она не потрудилась рассказать заранее, сказала, что это сюрприз.       Когда он пришел, то я сразу заметил, что улыбка у него натянутая. Мы подарили подарки — я сделал деревянную подставку для его пластинок, а Джиан купил редкую книгу с артами художника, которого Чонгук очень любил. Наш волшебный лес переливался светом теплых лампочек, небо между ветвями было такое синее и глубокое, словно опрокинулся океан, а глаза Чонгука сияли звездами, когда он открывал подарки и ел угощения.       Я осторожно спросил, какой сюрприз ему приготовила мама. Он неохотно сказал, что она отвела его в парк аттракционов и скоро ему надо идти в какой-то ресторан, где они будут ужинать с господином Аном. Спустя час, который пролетел слишком быстро, Чонгук получил сообщение от нее и начал собираться. Выглядел он не так, как должны выглядеть счастливые именинники, и Джиан пообещал, что мы отпразднуем его день рождения по-настоящему в следующие выходные. Чонгук повис у него на шее, потом обнял меня и ушел.       Мы остались сидеть во дворе. Было еще довольно тепло, но осень уже подбиралась к опушке нашего волшебного леса. Я принес из дома плед и накинул на плечи Джиана, а сам надел старый вытянутый свитер с россыпью капелек краски по рукавам. Ленточки развевались на ветках дерева, позвякивали колокольчики, Лапка мурчала, свернувшись на коленях Джиана, и я подумал, что очень сильно полюбил свой дом. Он стал самым безопасным местом, и не только для меня.       — знаешь, когда директор привез меня из приюта сюда, я чуть не расплакался, — я говорил тихо, потому что тихие разговоры любил больше всего. — Этот дом показался мне таким пустым, холодным и одиноким, что я хотел вернуться обратно в приют, в свою комнату с двухъярусными кроватями и девятью мальчишками по соседству. Я прожил там всю свою жизнь, там была моя семья, хорошая семья, пусть и не такая, как у других детей. Знаешь, меня как будто бросили второй раз, — краем глаза я увидел, что Джиан повернулся и смотрел на меня, но ничего не говорил. — Я думал, что это место никогда не станет уютным, не станет таким домом, о котором я мечтал в детстве, сколько бы я ни старался. Но оказалось, что мне просто было нужно встретить парня на остановке и разрешить ему развесить фонарики, чтобы вдохнуть волшебства в это место, — я рассмеялся, и Джиан рассмеялся вместе со мной.       Дело, конечно, было не в фонариках, но я этого не сказал, потому что Джиан и так все понял.       — а тебе не показалось странным, что мать Чонгука повела его в парк аттракционов? — спросил Джиан задумчиво. — Ему семнадцать исполнилось… Я бы придумал что-то другое.       Я пожал плечами:       — Чонгуку нравятся такие места, но мне тоже показалось, что он был не очень доволен.       — думаю, он хотел провести время с тобой.       — и с тобой, — добавил я.       — и выпить мой коктейль! — он хитро прищурился.       — ты развращаешь ребенка, — я покачал головой.       — не будь таким занудой, Джин! Пусть с нами лучше глоток выпьет, чем неизвестно где и с кем.       — не уверен, что это достойный аргумент, — возможно, я был занудой, но я знал, что у его матери зависимость. — Тем более Чонгук бы не стал так делать.       — откуда ты знаешь? Ему семнадцать!       — я знаю его, — сказал я уверенно.       — ах, Джин, — он вздохнул, — пусть так и будет.       Джиан улыбнулся. Мы допили наши коктейли, в которых лед совсем растворился и алкоголя не чувствовалось. Лапка ушла по своим важным кошачьим делам, и я уже было хотел убрать со стола, но Джиан остановил меня, удержал за руку:       — давай посидим еще немного, — он положил голову мне на плечо, — так хорошо.       Я не возражал. Я чувствовал умиротворение, которое накрыло меня легким одеялом, и ни одна беспокойная мысль не пробивалась сквозь него.       — ты хороший человек, Джин, — он повернул голову, и я ощутил его теплое дыхание на своей коже.       — перестань, — я улыбнулся.       — серьезно, я почувствовал это сразу.       А я почувствовал, как меня бросило в жар и внутри что-то опасно зашевелилось.       — ты мне очень нравишься, Джин.       Я повернул голову и посмотрел ему в глаза, которые были слишком близко. Джиан был очень красивым, очень добрым, очень хорошим. Он потянулся вперед и легко коснулся моих губ. Я не вздрогнул и не отстранился. Тогда он поцеловал меня снова на мгновение дольше. И я ответил. Его губы были прохладными, очень мягкими и на вкус как коктейль.       Мы целовались и целовались, а в полночь он ушел. Я проводил его до калитки, обнял на прощание и, как всегда, слушал его шаги, а потом долго слушал тишину и свое сердце. Оно ныло. Но я не мог понять от чего. Слишком много мыслей и чувств навалилось на меня. Джиан менял мою жизнь к лучшему, радовал меня, заботился обо мне. Я понял, что очень бы хотел его любить. Но пока он только нравился мне… Нравилось его ко мне отношение. Он был по-настоящему хорошим человеком. И когда я думал о нем, у меня в душе все цвело, но когда я думал и о нем, и о Чонгуке — я чувствовал боль, словно это неправильно быть с ним, когда есть Чонгук. Но я так хотел быть счастливым с человеком, который тоже хотел быть со мной и мог со мной быть.       Я не позволял себе мысли, что мы с Чонгуком можем быть вместе как возлюбленные, не хотел мечтать о несбыточном, ведь был уверен, что он любит меня как друга и брата. И я подумал, что судьба дала мне шанс найти счастье с другим человеком, отпустить свои чувства к Чонгуку и вернуть им чистоту и невинность. Я решил, что хочу попробовать.

***

      Мы стали видеться каждый день, я узнал, насколько Джиан был мягким и нежным. У его чувств не было полумер, он полностью отдался нашим отношениям. Никогда прежде я не ощущал себя так хорошо, потому что никто прежде не заботился обо мне так. Я узнал, что значит быть любимым. Время, проведенное с ним наедине, напоминало купание в теплой воде, и я нежился в нем.       Я попросил Джиана не рассказывать Чонгуку о наших отношениях. Мне было страшно раскрывать перед ним свою ориентацию, я был к этому не готов. Джиан расстроился, но согласился и поддержал меня. Я шептал ему спасибо, прячась лицом в изгибе его шеи и успокаиваясь сладким запахом, а он гладил меня по голове и говорил, что все хорошо. Он не осуждал меня, он разделял мои страхи и сочувствовал, а я узнал, что значит иметь человека, который готов защищать меня от меня самого.       В нашей жизни словно ничего не изменилось, просто когда Чонгук уходил домой, я провожал Джиана не до калитки, а до своей кровати. Он часто оставался у меня на ночь, а уходил только рано утром, чтобы потом встретиться со мной на автобусной остановке. Но его вещи в моем доме не появились и в стакане на раковине было только две щетки — моя и Чонгука.       Оставаясь наедине, мы много разговаривали. Джиану я рассказывал все, чего не рассказывал даже Чонгуку, но о своих чувствах к Чонгуку я умалчивал. Джиан стал единственным человеком, которому я показал рану, оставленную родителями, которые меня бросили. Рана эта зарубцевалась, но временами все равно кровоточила. Вся моя жизнь балансировала на вопросе — что со мной не так? Я смирился с тем, что больно будет всегда, но когда Джиан сказал, что и маленький Джин, и взрослый достойны любви, я разрыдался у него на груди. С ним я вообще много плакал. Плакал о разбитых надеждах, о похороненных мечтах, о неслучившейся жизни, о несправедливом мире, с которым мне нечем было сражаться и оставалось только смириться. Но с каждой пролитой слезой мне становилось легче. В темноте комнаты в нежных руках я позволял себе рассыпаться на осколки, а потом благодарил Джиана не словами, но прикосновениями. Я обнимал его, целовал, ласкал, доставлял удовольствие. Мне нравилось видеть, как ему хорошо, когда он выгибал спину, запрокидывал голову и рвано дышал подо мной, и я обманывался, что так могу возвратить ему все сполна. Я старался радовать его любой мелочью, заботился как мог и умел и пытался свою благодарность перекроить в любовь.       У меня были тайны и от Джиана, и от Чонгука. Меня почти постоянно терзала вина перед ними, и порой хотелось все бросить, сбежать и освободиться! Но сделать этого я не мог — мир отобрал у меня бунтарство вместе с семьей, и я утешался в объятиях Джиана, которые стали моей панацеей.       Осенью Чонгук рассказал, что его мать рассталась с господином Аном и тот съехал от них. Это могло быть радостной новостью, но тот был ее начальником на заводе и нашел причину для увольнения. Возможно, он не стал бы так делать, этот мужчина не производил впечатление мелочного и мстительного, но, судя по обрывкам скандала, который застал Чонгук, его мать изменила господину Ану. Я понял, что ничем хорошим это нам не сулит, и почти не удивился, когда спустя пару дней встретил ее недалеко от работы. Она сказала, что Чонгуку мало платят в мастерской и она сможет найти для него место получше, если я не решу эту проблему. Еще она не забыла напомнить о возрасте Чонгука и своей обеспокоенности моей заинтересованностью им.       После этой встречи я был сам не свой. Джиан, конечно, заметил это и спросил что произошло, и я все ему рассказал, не в силах больше справляться в одиночку. Он был шокирован услышанным и предложил обратиться в полицию и службу опеки. Я и сам думал об этом, но слишком велик был риск, а подождать до восемнадцатилетия Чонгука оставалось меньше года. Тем более я был уверен, что эта женщина будет искать работу, чтобы у опеки не возникло к ней вопросов. Просто она хотела стрясти денег с меня. Странно, что она не сделала этого раньше, имея в руках такой рычаг давления.       Временами на меня накатывало отчаяние, все усилия казались ничтожными и бесполезными и я буквально задыхался от тяжести навалившейся на меня жизни. Но стоило увидеть счастливого Чонгука, который улыбался, смеялся и обнимал меня, потому что получил очередную награду в художественном конкурсе, как во мне начинала светиться слабая надежда — все не зря. Пусть это короткая радость, никакие деньги не ценнее ее. На церемонии награждения учитель Кан шепнул мне, что у Чонгука есть все шансы получить стипендию в университет, надо только своевременно подготовить все документы. И я не собирался упускать этот шанс. А с Джиана я взял обещание Чонгуку про вымогательства его матери ничего не рассказывать — знал, что тот резко отреагирует, будет скандал с непредвиденными последствиями. Так у нас с Джианом появилась общая тайна.       Бывали дни, когда мне казалось, что я тяну Джиана на дно своими проблемами, своей жизнью, собой. Я накручивался настолько, что буквально видел, как меркнет его яркий свет. Меня захлестывало новой волной стыда, я отстранялся, замечал его недоумение и загонялся еще сильнее. И я убеждался, что поступил жестоко, позволив себе отношения с ним, ведь я просто использовал его, грелся его теплом, лечился его добротой. Я очень привязался к нему и испытывал сильные чувства, но не переставал колебаться и думать, что недостоин его. Я не мог простить себе, что начал встречаться с ним не из чистой любви, а от жажды любви. Он много разговаривал со мной, и я сдавался и рассказывал ему часть правды о своих чувствах. Джиан улыбался, называл меня глупым, тепло обнимал, и я готов был носить его на руках. Кажется, доброта мне была даже нужнее любви.       Иногда я замечал внимательные взгляды Чонгука, он наблюдал за нами с Джианом, и меня пробивало холодным потом от страха, что он догадался. Но он ничего не спрашивал, только держался ко мне ближе, чаще обнимал и садился между нами с Джианом, когда мы смотрели кино или просто бездельничали.       На мой день рождения Чонгук не смог прийти — он уехал с учителем Каном в другой город в университет на день открытых дверей, — но Джиан был со мной с самого утра. Он принес торт, подарок в красивой упаковке и букет цветов. На улице было холодно, ветрено, после обеда пошел снег, и мы остались дома. С ним было так уютно и тепло. Джиан приготовил еду, открыл вино, зажег свечи и баловал меня вниманием, поцелуями и комплиментами. Мы обнимались, слушали музыку и разговаривали. Никогда прежде мой день рождения не был только моим праздником, а Джиан показал, что так можно. Когда снег прекратился, мы тепло оделись и вышли в наш Нарнийский лес. Диванчик и стол пришлось убрать осенью, а вот ленточки на дереве остались, они украшали его голые ветви и покачивались на ветру. Мы ходили по свежему снегу, дурачились и лепили снежки, пока не замерзли. Я отвел Джиана домой, проводил в кровать, снял с него одежду и грел так, чтобы ему стало жарко. Потом мы долго обнимались, Джиан голый ходил готовить чай, кормил меня тортом с рук прямо в кровати, мы смеялись, смущаясь своей слащавости. Мы были просто двумя людьми, которым хорошо вместе. Это любовь? Я не знал. Раньше моя любовь была неотделима от страдания.       В Сочельник мы с Чонгуком по традиции сходили в приют, а Новый год встретили втроем. Чонгук остался ночевать, а Джиан ушел домой. Когда я провожал его до калитки, в груди у меня защемило. Я хотел прижать его к себе и не отпускать. Но я этого не сделал — дома меня ждал Чонгук. Джиан обнял меня на прощание, улыбнулся, пожелал счастливого нового года и тихо ушел — я не мог расслышать звук его шагов из-за мягкого снега.       Я стоял во дворе и не чувствовал, что нахожусь в волшебном лесу. Ленточки на дереве стали просто ленточками, которые Джиан с Чонгуком повесили прошлым летом, которое никогда не вернется. Я не знал, что мне делать. Я привязался к Джиану, я испытывал к нему глубокие чувства. Но я должен был признаться себе, что иногда, в темноте спальни, я шептал Джиану слово Бэмби. Я так запутался в себе! Я не знал, что чувствую и чего хочу на самом деле.       Ленточки тянулись ко мне и звали повисеть рядом с ними, потому что на ветру так хорошо, так спокойно. Я сделал пару шагов, но остановился. Неважно, чего я хотел, я просто знал, что всегда выберу Чонгука. Это как дышать. Жаль только, что все чаще я задыхался.       Когда я вернулся домой, Чонгук уже спал. Он почистил зубы своей щеткой, после душа вытерся своим полотенцем, достал свою пижаму со своей полки и лег на свой край кровати. Я разделся и лег рядом. В комнате было темно, и я смотрел в темноту и она смотрела в меня.

***

      Все решилось само собой в хмуром феврале. Мы с Джианом были вместе, он остался на ночь, когда входная дверь распахнулась, и в дом влетел Чонгук.       — Джин! Джин! — он кричал, и я услышал, как он пинками разбрасывает ботинки в прихожей.       Я успел надеть штаны, прежде чем он ворвался в спальню:       — Джин!..       Его голос сорвался, когда он увидел в кровати растрепанного Джиана, который натягивал на себя одеяло.       — Чонгук, — я подошел к нему, но он отшатнулся, — дай мне все объяснить.       Мои слова были похожи на реплику из дешевого фильма.       — все и так понятно, — он говорил резко, его грудь вздымалась, он хватал ртом воздух, — вы меня обманывали! А я ведь все видел, но все равно вам верил! Я думал, что не могут два самых близких человека так мне врать!       У меня в груди что-то оборвалось. Я видел, что у Чонгука уже были заплаканные глаза и слезы снова потекли у него по щекам:       — я всем только мешаю, — он закрыл лицо руками, — я никому не нужен… Никому не нужен! — он развернулся и выбежал из комнаты.       — Бэмби! — я рванул за ним.       — Бэмби?..       Я повернулся к Джиану и увидел, как расширились его глаза. Он открыл рот и приложил руку к груди, будто в него выстрелили. Мне стало больно, ведь пуля рикошетом попала в меня.       Я замешкался, мне хотелось подойти к Джиану, но я все равно побежал за Чонгуком. Но опоздал. Он надел ботинки и выскочил на улицу, оставив дверь распахнутой. Я выбежал на крыльцо, обжег босые ноги холодом промерзших досок, но увидел только его спину, сверкнувшую за калиткой!       — Чонгук! — я побежал по снегу. — Чонгук, вернись! Чонгук!       Он не вернулся. Я не чувствовал ног, не чувствовал себя, слушал только, как бухает мое сердце где-то в горле. Я схватил телефон, набрал номер Чонгука, слушал гудки до механического голоса оператора, потом опять набирал и никак не мог понять, откуда на экран все время капает вода. После десятков попыток я отбросил телефон в сторону и остался сидеть на полу в кухне.       Из спальни вышел Джиан. Он оделся. Увидел меня, постоял в дверях спальни, потом медленно подошел и опустился на колени. У него покраснели глаза и опухли губы — он плакал. И я понял, что тоже плакал, мне было невыносимо больно, что ему было плохо из-за меня.       — Джиан, — прошептал я.       — тебе надо одеться, Джин, ты замерз и заболеешь.       Он встал, вернулся в спальню и принес мне теплые носки и свитер, помог одеться, а я все плакал и хватался пальцами за край его футболки.       — Чонгук вернется, не переживай. Он обязательно вернется к тебе.       — Джиан, прости меня, мне так жаль, я не хотел, я не хотел…       — самое ужасное, Джин, что ты обманул себя, — сказал он грустно. — Я догадывался, что ты его любишь, но подумал, что раз ты согласился быть со мной, то выбрал именно меня. Я ошибся. Ты всегда будешь выбирать Чонгука, маленького олененка, которого встретил в пятнадцать лет, своего Бэмби, — он улыбнулся, но не так, как он делал это раньше, всем телом, всем своим существом, а только губами. — Мне с тобой было хорошо, Джин, я очень полюбил тебя, пусть и не говорил этого. Но я не хочу быть заменой, понимаешь?       Я ничего не ответил, даже кивнуть не смог, только плакал и ощущал себя рыбиной, выпотрошенной и тухлой.       Джиан погладил меня по щеке, поцеловал в лоб и поднялся на ноги, но я вцепился в его руку и не отпускал:       — не уходи, пожалуйста, Джиан, не оставляй меня, — я никогда и никого так не умолял, — я без тебя не могу.       Он закусил губу, запрокинул голову и тяжело сглотнул, а потом опустился опять передо мной на колени и взял мои руки:       — Джин, ты понимаешь, что мне сейчас очень больно? Понимаешь, что если я останусь утешать тебя, то мне будет еще больнее, несмотря на то, что я хочу остаться? Хочу, чтобы мы сейчас поговорили и остались вместе! — огромные слезы катились у него из глаз, он заикался и совсем потерял контроль. — Но я хочу сохранить к себе хоть какое-то уважение. Ты должен сначала разобраться со своими чувствами, ты должен решить, что тебе нужно, и я не могу помочь тебе в этом. Я могу только подождать и попросить тебя запомнить, что ты достоин любви, прощения и здоровых отношений, я был с тобой по-настоящему счастлив, и я хотел бы провести с тобой жизнь.       Он осторожно освободил свои руки из моих пальцев, вытер мои слезы нежным движением, встал, оделся и вышел. Я с трудом поднялся и как во сне пошел за ним следом, чуть слышно повторяя его имя. С крыльца я увидел, как он медленно прошел по двору, касаясь пальцами ленточек на дереве. У калитки он замер, постоял, но не повернулся. Это был первый раз, когда я не проводил его. Он опустил голову и вышел на дорогу. Я не слышал его шагов. Волшебства совсем не осталось.

***

      Чонгук вернулся до рассвета. Все это время я сидел на ступеньке крыльца и ждал его. В голове у меня было пусто. Я смотрел во двор, на снег, на дерево, на калитку и ждал. Иногда в моей памяти проносились образы прошлого лета и мне хотелось улыбнуться, но я сильно замерз, дрожал, и губы меня не слушались. Лапка пришла ко мне, потерлась о сгорбленную спину, ткнулась мордой в плечо, потом забралась на колени и замурчала, хотя она всегда больше любила Джиана. Его невозможно было не любить, ведь он свет. Без него моя жизнь погрузилась в темноту, в которой далеко-далеко сверкала одна звездочка — Чонгук.       Когда он зашел во двор, я почувствовал облегчение — он вернулся, он живой. У меня совершенно не осталось сил, я прислонился плечом к столбику, поддерживающему крышу, чтобы он поддержал и меня, и закрыл глаза.       — хён? — позвал Чонгук. — Хён!       Он дотронулся до меня, но я не хотел отвечать. Не потому, что я был обижен или сердит, я просто ничего не хотел. Я настолько был переполнен виной и отчаянием, что позволил им утопить меня.       — Джин, ты холодный, — захныкал Чонгук, — неужели ты всю ночь тут просидел? Пожалуйста, пойдем домой, — он потянул меня за руку.       — хорошо, что ты вернулся, — слова давались мне с трудом, — спасибо.       — прости, Джин, прости! — он все тянул меня, заставляя подняться. — Я был так сильно расстроен и злился!       — это ты прости, Бэмби, ты все верно сказал, я тебя обманывал. Мне очень жаль, я думал, что так будет лучше…       — хён, давай внутри поговорим, пожалуйста!..       Я встал на затекшие окоченевшие ноги и покачнулся. Чонгук поймал меня и заставил на него опереться. Мы зашли в прихожую, потом в кухню. Я увидел свой телефон, который все еще лежал на полу, но не мог вспомнить, почему он там оказался. Мы прошли в спальню, простыни на кровати были в беспорядке. Но почему? Я же не ложился сегодня спать…       Чонгук помог мне лечь, укрыл одеялом, забрался рядом и обнял.       — где ты был? — спросил я.       — просто по улицам бродил. Я видел, что ты звонил… Прости!.. — он скулил как побитый щенок. — Мне надо было остыть и подумать.       — почему ты прибежал ночью? Что-то случилось? — у меня не было сил на эмоции, я просто хотел знать, что произошло, но Чонгук молчал и во мне зародилось беспокойство. — Бэмби, что случилось?       — у мамы новый мужик, — Чонгук говорил нехотя и отрывисто. — Переехал к нам недавно. Вроде тот самый, с которым она спуталась, пока встречалась с господином Аном. Я даже скучаю по нему… — он вздохнул. — Этот парень младше мамы, не работает, все время дома торчит, все высматривает, вынюхивает, скользкий какой-то. Я заметил, что он ко мне заходил, трогал мои вещи. А еще он на меня все время смотрит, хён, противно так смотрит, что мне не по себе становится! Я сказал маме, но она отмахнулась, не поверила. А вчера, когда ее еще не было дома, он зажал меня на кухне и сказал, что я красивый.       У меня сдавило горло, я не мог вдохнуть и весь заледенел, будто снова оказался на улице. Я сел и заставил Чонгука посмотреть на меня:       — что он сделал? — слова были похожи на лай.       — ничего, хён, — Чонгук смотрел на меня со страхом, будто это я его домогался, — я сначала испугался, не мог пошевелиться, но потом толкнул его и убежал. На лестнице я встретил маму, — он начал чаще моргать, пытаясь прогнать слезы из глаз, — рассказал ей, но она сказала, что я сгущаю краски, а мне просто сделали комплимент. Я убежал и от нее тоже. К тебе…       И нашел меня в кровати с Джианом.       Я закрыл лицо руками и застонал. Все мои застывшие эмоции разом вскипели и прорвались наружу. Мне стало понятно, почему он кричал, что никому не нужен. Его мать не защитила его, близкие люди скрывали правду. Он чувствовал себя отвергнутым, и я хорошо знал, что это такое. У него никого не было, кроме меня, я должен был помочь ему.       — хён… Джин, пожалуйста, не плачь, — он обнял меня и начал гладить по спине, — со мной ничего не случилось, со мной все в порядке.       Я помотал головой:       — ты не должен был увидеть здесь то, что увидел.       — почему вы мне не сказали?       — я боялся.       — чего, хён?       — что ты отвернешься от меня.       — что? Почему? — Чонгук попытался заглянуть мне в лицо, но я отвернулся.       — потому что я такой.       — что за ерунда! Я люблю тебя любым, Джин! Ты самый дорогой человек в моей жизни! Неужели ты не понимаешь?       Он выбрал меня. Я выбрал его. Это случилось много лет назад, и у нас другого выбора нет. Я перестал понимать, что чувствую, но ухватившись за мысль о нашей связи, я почувствовал под ногами хоть какую-то почву. Словно это мой путь, мое предназначение. Возможно, это был бред, потому что той ночью я слег с болезнью.       Несколько дней я провалялся в кровати с температурой, потом страдал от бессилия и одышки, только дней через десять получилось вернуться к привычной жизни. У меня было много времени для размышлений, а Лапка была хорошим слушателем.       Я написал Джиану, что Чонгук вернулся, и сразу получил ответ, что он очень рад. Еще через пару дней я снова написал ему сообщение, переполненное сожалениями. Той ночью Джиан сказал, что мне нужно разобраться в себе и он готов подождать. Тогда его слова коснулись только края моего сознания, но позже я понял, что Джиан прав. Мне надо было разобраться со своими чувствами и желаниями.       Но в первую очередь я должен был помочь Чонгуку. Мой план не изменился — отправить его в университет в другой город, подальше от этой женщины, дать ему возможность увидеть другую жизнь, вкусить ее, встать на ноги и попытаться избавиться от болезненной привязанности к своей матери.       По Джиану я тосковал безумно. Мне было плохо без него, я искал его везде и во всем, но у меня ничего не осталось, кроме воспоминаний и руин нашего волшебного Нарнийского леса. Я написал ему снова и попросил время. Я попросил у него столько времени, сколько он может мне дать, хотя взамен ничего не мог предложить. Но Джиан нашел, что взять у меня, — обещание быть честным. И я пообещал.       Чонгук приходил каждый день, пока я болел. Сначала приносил еду, потом чтобы составить мне компанию. Он был очень тихим, задумчивым и грустным. Я спрашивал, как дела дома, он отвечал, что все нормально, но мне казалось, что он что-то недоговаривает. Я думал обратиться в службу опеки, рассказать, что происходит у них дома, но боялся, что его мать опять вывернется, а мне запретят видеться с ним. До его совершеннолетия осталось всего полгода, я молился всем силам всевышним, чтобы ничего не случилось.       — почему Джиан не приходит? — спросил он однажды. — Или он приходит, когда меня нет?       Опять кольнуло. Неужели он теперь всегда будет думать, что я могу обманывать его?       — он не приходит. Мы больше не вместе, — мне было неловко говорить об этом.       — почему? — Чонгук повторил вопрос.       — я запутался в своих чувствах. Я очень виноват перед ним.       — тебе больше не нравятся парни?..       Я усмехнулся:       — Бэмби, это не так работает.       — а как? Как ты вообще это понял?       — не знаю, — я пожал плечами, — я влюбился, и это оказалась не девчонка.       — почему ты мне ничего не рассказывал?       — я не хотел обсуждать с тобой такие интимные вещи, тебе было пятнадцать лет.       — что? Так давно?! — он вскочил со стула, и тот со скрипом проехался ножками по полу.       Я промолчал. А что тут скажешь? Чонгук сел обратно, сложив руки на груди и посматривал на меня исподлобья.       — ты скучаешь? По Джиану.       — а ты? — я вернул ему вопрос. Чонгук помолчал, а потом кивнул. — Ты можешь увидеться с ним. Он все еще живет на соседней улице, и у тебя есть его номер телефона.       А вот я не мог с ним увидеться. Я не знал, как вести себя, как смотреть ему в глаза. А еще я боялся. Да, я просто трус! Трус настолько, что перестал ездить на том же автобусе, только бы не встретить его.       Наступила весна, а меня преследовали призраки воспоминаний весны прошлой. Но я гнал их прочь, завалил себя работой и помогал Чонгуку готовиться к экзаменам и собирать документы в университет. Он принес ко мне все свои работы: альбомы, скетчбуки, холсты — все, что накопилось за годы учебы в художественной школе, сделал фотографии и оформил портфолио, приложил туда все свои награды, написал мотивационное письмо, и все это мы отправили в приемную комиссию. Оставалось ждать ответ, сдать экзамены и получить аттестат.       Но Чонгук будто сдувался с каждым днем. Однажды вечером он задержался у меня, я не выдержал и спросил его, что происходит.       — я кое-что узнал про папу.       — от кого?       Чонгук ничего об отце не знал, кроме того, что тот умер много лет назад.       — мама рассказала. Точнее, я нашел у бабушки его фотографии, документы и картины. Он был художником, хён, представляешь? Он учился в той же художественной школе, что и я! А знаешь, кто учил его? Господин Кан!       Мне вспомнились слова учителя, что Чонгук напоминает ему одного талантливого мальчика. У жизни странное чувство юмора.       — папа учился в университете, был успешным студентом — я нашел его зачетку и никак не мог понять, как он умудрился связаться с моей матерью, — Чонгук усмехнулся, а у меня мурашки побежали по коже. — Я спросил у нее. Она не хотела рассказывать, мы повздорили, опять кричали друг на друга, и она в сердцах выпалила, что они познакомились на вечеринке, где вместе здорово обдолбались! А потом еще не раз, — он опять усмехнулся, но я уже слышал отголоски истерики. — Когда он узнал, что мама беременна мной, он не прекратил, потому что ему было плевать на меня! Я еще не родился, но уже был ему не нужен! Его волновало только искусство и наркотики. Они же его и убили. Передоз. И вот я думаю, Джин, а зачем мне это нужно? К черту мне это рисование! А что, если со мной случится то же самое?       Он обхватил себя руками за плечи, его била крупная дрожь, и слезы катились из глаз.       — Бэмби…       Я обнял его. Он не стал сопротивляться, обмяк в моих руках и плакал, а я ждал, когда ему станет легче, успокаивал и убаюкивал.       — Бэмби, ты не твой отец, не твоя мать, ты совершенно другой человек. Ты замечательный, добрый, умный, очень талантливый. Ты мир красивым видишь и показываешь его красивым другим, когда рисуешь. Тебе не надо бояться. Вспомни, что именно рисование всегда тебе помогало. И у тебя есть возможность своими картинами помогать другим. Ты не должен думать, что ты никому не нужен. По крайней мере, ты нужен мне, и появятся еще люди, которым ты тоже будешь нужен, — он слушал меня, не возражал, но и не соглашался. — А еще подумай о том, что поступив в университет, ты сможешь жить отдельно от своей мамы. Она больше не сможет командовать тобой и контролировать. Не будет никаких упреков, скандалов и ее ухажеров рядом. Ты будешь свободен.       — я уеду от тебя…       — мы что-нибудь придумаем, главное, что ты будешь в безопасности.       — от мамы?..       Я ничего не ответил, только вздохнул.       — я все еще ее люблю, Джин, — он опять начал плакать.       — я знаю, Бэмби, конечно, любишь, она же твоя мама.       Он хотел сказать что-то еще, но не смог, потому что опять разрыдался.

***

      Чонгук вполне сносно сдал экзамены в школе и с отличием окончил художку. Его мать не пришла на выпускные в обе школы, зато пришли мы с Джианом. Мне было неловко находиться с ним рядом, но я ужасно обрадовался увидев его. Он своей легкостью смог сделать наше общение вполне сносным, и оба праздника мы провели вместе, почти как раньше.       Мы все еще ждали решения приемной комиссии. Учитель Кан был уверен в том, что Чонгук поступит, сам же Чонгук совсем извелся. Он сильно похудел за этот год и вытянулся. Он много работал в мастерской и занимался спортом, хотя скорее не для силы и красоты, а чтобы немного сбросить стресс. Он решил подать документы еще в несколько учебных заведений, потому что мысль уехать от матери прочно укоренилась в его голове, и я был этому безмерно рад. Я не думал о том, как мы будем поддерживать наши отношения дальше, я хотел только, чтобы он освободился от этой женщины.       Чонгук нехотя рассказывал, что они с ее новым парнем часто пьют вместе. Она нашла работу в магазине, раскладывала товары, а он большую часть времени проводил дома. К нему постоянно приходили какие-то люди, вид которых не внушал доверия. Чонгук врезал в дверь своей комнаты замок, из-за чего у них с матерью случился очередной скандал. Он даже перенес ко мне все вещи, которые считал ценными.       Все свое время он проводил на работе или у меня, а домой ходил только ночевать. Но однажды вечером он вернулся с остекленевшими глазами. Я перепугался, увидев его таким, спрашивал что случилось, но он долго молчал. А потом рассказал, что нашел мать под кайфом, а ее парень опять его домогался. Я похолодел, но Чонгук продолжил говорить ровно и монотонно. Он сказал, что после этого мама допытывалась, что он будет делать теперь, когда окончил школу, и ему пришлось сказать, что собирается уехать учиться. Она же начала рыдать и истерить, что он бросает ее, когда она всю жизнь на него положила, и если он действительно так поступит, то она что-нибудь с собой сделает.       Во мне поднялась такая злость, что я был готов пойти к ней и выбить из нее всю дурь! Она смела манипулировать чувствами Чонгука, прекрасно понимая, какое влияние все еще на него имеет.       Чонгук остался у меня. Утром ему стало лучше, но после шока до него добрался страх за мать, очнулась ли она. Я не позволил ему идти и сказал, что проверю сам. Всю дорогу до ее дома, я думал позвонить в полицию и сообщить о случае хранения и употребления наркотиков, и, наверное, это был бы лучший вариант, но я смалодушничал. Ее могли бы упрятать за решетку, и я не был уверен, что Чонгук простит мне это.       Дверь мне открыл ее парень. Запах алкоголя, затхлости и чего-то еще ударил мне в нос. Я позвал мать Чонгука. Она вышла. Никогда прежде я не видел ее в таком виде. Я сказал, что Чонгук у меня, и попросил ее поговорить. Она ухмыльнулась, что не удивлена тому, где этот паршивец пропадает, вытолкала меня за дверь, но напоследок крикнула, что работает в вечернюю смену.       Вечером я пришел к ней в магазин. Она раскладывала товары, когда заметила меня.       — чего тебе?       — разрешите Чонгуку жить у меня до его дня рождения.       — еще чего, — она достала сигарету из пачки и начала крутить ее в пальцах.       — мужчина, который живет с вами, домогается его, — я старался говорить спокойно, несмотря на злость, которая горела у меня внутри.       — что за чушь! — она закатила глаза. — Мне надоело это слушать!       — а вы не заметили, что ему страшно возвращаться домой?       — не выдумывай! Он просто лодырь, которому лень прибраться и помочь матери! Вот и шляется постоянно и у тебя торчит!       Я не знал, что еще добавить, она не слышала меня.       — я прямо сейчас могу позвонить в полицию и сообщить о случае употребления и хранения наркотиков, — я достал телефон из кармана. — У вас отнимут ребенка.       — не смей угрожать мне, — зашипела она и выхватил мой телефон. — Он тебе не достанется!       — он никому не достанется! — я вспылил. — Он человек и принадлежит сам себе! Вы не можете всю жизнь использовать его ради собственной выгоды!       — это ты подговорил его уехать, да? Это все твоих рук дело! Сначала ты убедил меня оставить его в школе, теперь решил увезти подальше! А потом что? Будешь содержать бедного студента и трахать в уплату?       — не надо меня по себе мерять! Я хочу, чтобы он получил возможность быть свободным человеком!       — художники много не зарабатывают, уж поверь, я знаю! — она зло рассмеялась.       — он совсем другой.       — кровь у него дурная и ты с этим ничего не сделаешь!       — как вы можете не верить в собственного ребенка?       — я знаю собственного ребенка. А ты послушай сюда, выродок, если ты обратишься в полицию, я напишу заявление на тебя. Понял? — я промолчал. — И чтобы Чонгук сегодня был дома.       Она развернулась и ушла на склад.       Чонгук ушел домой вечером, но среди ночи вернулся. Я будто чувствовал, что так случится, и сидел на крыльце. Я смотрел на ленточки на дереве — они полиняли, но все еще красиво развевались на ветру. Мне очень хотелось увидеть Джиана, рассказать ему все, хотелось, чтобы он обнял меня и успокоил, сказал, что все будет хорошо в нашем волшебном Нарнийском лесу. Но волшебства совсем не осталось.       Остались только мы с Чонгуком. Мы сидели рядом на ступеньках и смотрели на едва различимую внизу реку — я подрезал кусты у забора, ее снова стало видно.       — а помнишь, как мы плавали на остров? — спросил Чонгук.       — помню. Тебе было тринадцать, а я в тот день закончил школу.       — мне понравилось, — он улыбнулся.       — и мне тоже.       — и смотреть на воду под скрип уключин, и сидеть на том пляже, и есть всякую ерунду, и купаться, и исследовать остров, — он задумчиво смотрел на реку, хотя на самом деле смотрел в прошлое.       — да, весело было, — согласился я.       — это был счастливый день. Я был очень счастлив тогда. С тобой, — он повернулся и улыбнулся уже мне.       — я тоже был счастлив, — я улыбнулся в ответ.       — спасибо, Джин, — сказал Чонгук скромно, глядя на свои руки.       — за что, Бэмби?       — за все, что ты для меня сделал. Без тебя у меня ничего бы не было.       — тебе тоже спасибо.       — а мне за что? — он чуть рассмеялся, и я был рад этому.       — что ты есть в моей жизни, — я легко щелкнул его пальцем по лбу.       — невелика удача, — усмехнулся он, — мама сказала, что жалеет, что не сделала аборт.       — что она сказала? — я не мог поверить в услышанное.       — Джин, почему она не любит меня? Я всю жизнь старался, чтобы она меня полюбила. Но все зря.       Я притянул его к себе за плечи и обнял:       — не знаю, Бэмби, я не знаю.       — а ты меня любишь? — спросил он.       — люблю, — мне легко было это сказать.       — а как ты меня любишь? — Чонгук поднял голову и заглянул мне в глаза.       — я очень сильно тебя люблю, Бэмби.       Он помолчал немного, опустил голову, и я услышал тихое:       — я тоже люблю тебя, Джин.       Мне так хотелось увидеть его снова счастливым, по-настоящему счастливым, каким он умел быть в детстве, когда получал подарок, ел мороженое или плыл на остров.       — Бэмби, а хочешь опять прокатится на лодке?       Он сел, посмотрел на меня, на реку, на светлеющее небо над ней, опять на меня:       — хочу, хён, очень хочу!       — тогда давай съездим на тот остров.       — когда?       — прямо сейчас?       Мы переоделись, положили еды в рюкзаки и пошли на лодочную станцию. Там никого не было, одна лодка оказалась не на замке, как в прошлый раз. Мы сели в нее, отвязали веревку и в редеющем рассветном тумане поплыли вдоль берега по течению. Я был на веслах, скрип уключин нарушал тишину зарождающегося дня. Чонгук улыбался, и я радовался его улыбке.       Но в звуке опускаемых в воду весел, на самом краю моего сознания крутилась одна фраза, но я никак не мог вспомнить, откуда знаю ее:       «Не возвращайтесь в прежние места».       Не возвращайтесь…       — он вернулся в проверенное место, понимаете! — кричала женщина. — Он знал, куда отвезти моего мальчика! Он все продумал!       В зале совсем не осталось воздуха, Джин еле дышал, в горле пересохло, в глазах темнело.       — пожалуйста, госпожа Чон, успокойтесь.       — у меня есть доказательства! Вот! Это альбом Чонгука! Просто посмотрите, что в нем!       Зал замер, все начали тянуть шеи вперед и смотреть на перелистываемые страницы. На каждой из них были нарисованы обнаженные натуры, только тела и все мужские. Чем дальше, тем откровеннее становились рисунки, фигуры касались друг друга и сливались воедино. А на самой последней странице был один портрет. Портрет Джина.       — видите! Чонгук рисовал, что с ним происходило, потому что не мог сказать этого! Дети так делают! Ах, — она зарыдала. — А вот его мучитель! — и ткнула пальцем сначала в портрет, а потом в Джина.       Зал ахнул, а Джин не мог вдохнуть, он впервые видел этот альбом.       Все зашумели. Судья призывала присутствующих к порядку, но никто не слушал ее. Джин смотрел на альбом, и ему вспомнились слова Чонгука: «А как ты меня любишь?»       Как ты меня любишь? Неужели он?..       Джин не мог вдохнуть, хватал ртом воздух, но только сдавленные хрипы вырывались из его горла.       — помогите ему! Дайте воды! Он сейчас потеряет сознание!       Кошачьи глаза были последним, что Джин увидел перед тем, как его окутала темнота.