Подводные камни

      Открыли окно. Несчастной плачущей женщине нужен был воздух, но тот упрямо не хотел заходить в этот зал, и спутанные жалюзи едва шевелились. Джин увидел, как секретарь суда брезгливо смахнула неподвижную тушку мухи на улицу — наконец она оказалась на свободе, что так отчаянно искала, но которая ей теперь не нужна.       Женщина вытирала скомканным бумажным платочком слезы и потекшую тушь. Она всхлипывала и мелко кивала своему юристу, слушая, что та говорит, близко к ней наклонившись. Зал наполняло шуршание тихих шепотов — головы присутствующих склонялись друг к другу, как ветви ивы к воде. Все они шептались об одном, все они обсуждали одно, все они задавались одним вопросом.       Судья дала несколько минут всем успокоиться. Она перебирала бумаги у себя на столе, делала записи и постоянно поглядывала на плачущую женщину, потерявшую ребенка и безутешную в своем горе. Каждая мать была способна разделить это чувство.       Юрист налила воды своей клиентке. Джину воды никто не предложил. Он тяжело сглотнул и опустил глаза на свои руки. Пальцы подрагивали, кожа шелушилась, а мозоли почти сошли, уже год он не прикасался к инструментам. Уголовные дела длятся долго. Прерванные жизни будто требуют, чтобы остановились и жизни других. Джин был не против остановить свою. Ему казалось, что он уже умер, да вот только с подоконника его еще не смахнули.       — я не смогла спасти сына от этого человека, даже когда забрала его домой! — эта женщина снова заговорила. Она гнусавила, шмыгала носом и голос ее был переполнен отчаянием. — Я не понимала, насколько большое влияние он оказал на моего ребенка! Сколько бы я ни объясняла Чонгуки, что этот человек опасен, что у него дурные намерения, сколько бы ни просила прекратить с ним видеться, он продолжал бегать к этому преступнику! Мой милый мальчик научился врать! Мы ругались, я признаю это, — она опустила голову и скорбно поджала губы, — я просила Чонгука, умоляла, не видеться с ним больше! Но тот постоянно твердил как заученное, что это его друг, — это слово она выплюнула из своего красивого рта, как нечто противное и ядовитое. — Что мне оставалось делать? Запереть его в квартире?! Бросить работу и провожать везде?! — она горько усмехнулась. — Я чувствовала, что уже теряю доверие своего ребенка, — и снова слезы закапали из ее глаз, — и я решила, что у меня нет выбора, кроме как перестать препятствовать их общению. Но это не значит, что я не следила за сыном, его состоянием и поведением! Я все делала для своего ребенка! Он ходил в школу, занимался рисованием, а еще посещал разных платных специалистов! Я брала дополнительные смены, чтобы обеспечить Чонгуки всем, в чем он нуждался! Но этот человек, этот преступник, чем-то так заманил моего мальчика, что тот захотел уйти из школы в шестнадцать лет и работать с ним вместе в мастерской! Мне удалось только переубедить Чонгуки остаться учиться! Ах, если бы я знала, чем все это закончится, я бы все сделала — бросила работу, этот город и увезла сына подальше от этого извращенца!       Зал зашумел, загудел как побеспокоенный улей — намек не остался неуслышанным и непонятым, и, конечно, тут же подвергся осуждению человек, который за все время не произнес ни слова, сидел сжав дрожащие пальцы, сидел опустив глаза, бледный и недвижимый. И только красный след на его левой щеке растекался и ширился, будто он был единственным живым во всем этом теле.       Джину казалось, что он уже никогда не выйдет из этого зала, не вдохнет свежего воздуха, не выпьет воды. И приняв это со смирением, он был рад окончанию страданий и легко был готов принять то, что должно было случиться еще год назад, а потом чуть позже и чуть позже еще. Удивительно, что он за жизнь не держался, но она держалась за него, в странном удовольствии продолжая мучения одного маленького измученного человека.       Слова этой женщины скользили над его сознанием, как туман над рекой в предрассветный час, — Джин слышал их, но они не касались его. Головная боль тоже устала, больше не сверлила череп, не рвалась наружу, она просто пульсировала, почти убаюкивала. Вот бы все это закончилось — и боль, и слова, и время.       Гул голосов стих.       Гул голосов.       Гул.       Гул шлифовальной машинки утомил меня. В мастерскую поступил большой заказ на реставрацию двенадцати стульев, шкафа и старинного комода. Мы все были заняты с утра до ночи, но я был рад этому. Мне больше не надо было ходить в школу, делать уроки, не было рядом Чонгука — жизнь так сильно изменилась! Я чувствовал себя потерянным, как маленькая лодочка в бескрайнем океане, и чтобы ощутить под ногами твердую сушу, я делал привычные дела и не позволял своим мыслям убегать далеко, чтобы самому не пойти на дно, в пучину тревоги.       Так прошла осень, и была она тихой. Я работал, Чонгук приходил после школы или занятий в художке. В мастерской все были рады его возвращению, они не знали о случившемся летом и ни о чем не подозревали, или просто не хотели влезать не в свое дело.       Как и раньше, Чонгук рисовал или сидел с учебником и делал уроки. Я стал замечать, что он учился без усердия и интереса, как прежде, и старался помочь ему, когда появлялась свободная минутка. Но минуток таких было мало, я не мог уделять ему много времени в ущерб работе. Пусть мастер не сердился и относился к нам тепло, все еще видя в нас обоих детей, я себя ребенком уже не чувствовал. В некоторые дни Чонгук вообще не доставал тетрадки, а просил простую работу. Ему все помогали и хвалили, и он был счастлив и очень старался.       После работы мы долго-долго шли до остановки, там пропускали парочку нужных автобусов и только потом Чонгук уезжал домой. Но осень набирала силу — дни становились все короче и холоднее, часто шли затяжные дожди. В приют мы боялись идти, не хотели показываться вместе, хотя знали, что многие пацаны догадались о наших встречах, но помалкивали, за что я был всей душой им благодарен. Мы часто ходили в книжный магазин и сидели между полками, но там сменился персонал и на двух мальчишек, которые ничего не покупают, стали косо посматривать. Однажды к нам подошел охранник, состоялся неприятный разговор, и больше мы туда не ходили.       Чонгук все чаще стал звать меня прийти к нему домой. Его мама работала сменами на заводе сутки через трое. Чонгук жаловался, что плохо спал, когда приходилось оставаться одному в квартире, возможно, потому что он привык спать еще с оравой парней в одной комнате, возможно, по какой-то другой причине, о которой он не рассказывал. Я смутно догадывался, что пугало его, но мы не говорили об этом. Сам же я боялся, что его мать вдруг вернется, увидит меня и устроит скандал или еще того хуже, потому только пару раз заходил к ним домой, да и то на полчаса.       Квартира была небольшая — две комнаты, кухня, прихожая и совмещенный санузел. Когда я только вошел, то мне сразу бросилась в глаза ее неухоженность, но присмотревшись, я понял, что так было не всегда. Прежняя хозяйка с любовью относилась к своему скромному дому — отпечаток руки бабушки Чонгука был абсолютно везде, хотя она уже много лет как умерла. Я заметил истрепавшийся, но некогда красивый самодельный коврик у дверей. На окнах висели нежные занавески, которые уже давно не стирали. Чонгук, как воспитанный хозяин, налил мне чай, и я заметил, что в стенки красивой чашки с тонкийм узором, въелся налет, а серебристая ложечка с витиеватой ручкой совсем потемнела. На старинной мебели, которую я оглядывал уже профессиональным взглядом, виднелись жирные пятна и царапины. И такие мелочи были во всем. Мама Чонгука въехала в чужой дом, ничего не принесла с собой и стала пользоваться всем как своим, но при этом не берегла ничего, ведь это были не ее вещи. Словно саранча налетела на поле и пожрала выращенное чужими руками.       Но спальня Чонгука отличалась. Мать поселила его в маленькую комнату, а сама заняла ту, что раньше, скорее всего, была гостиной. Я улыбнулся, когда Чонгук радостно распахнул передо мной дверь и взволнованным голосом пригласил войти. В отличие от остальной квартиры в его комнате было аккуратно и чисто. Он привык заправлять кровать, вытирать пыль и проветривать. Все его вещи аккуратно лежали на своих местах, а стены были увешаны рисунками и плакатами с человеком-пауком, за которыми с трудом можно было разглядеть обои с мелкими цветочками. Он сделал эту комнату своей, но с уважением относился к пространству, в котором жил.       В маленькую спальню был втиснут книжный шкаф и стеллаж, полки которых прогибались под весом книг, альбомов с фотографиями, фарфоровых статуэток, всяких мелочей и стопок пластинок. Оказалось, что все это были вещи бабушки, которые его мама хотела выбросить, потому что никакой практической пользы в них не было, в отличие от посуды, полотенец и постельного белья. Чонгук уговорил ее все оставить, но при условии, что весь этот «хлам» будет пылится в его комнате. Но у него ничего не пылилось.       На комоде стояло несколько выцветших фотографий. На одной я узнал маленького Чонгука рядом с пожилой женщиной с добрыми глазами. Она обнимала его за плечи, а он прижимал к груди плюшевого щенка. На другой фотографии эта же женщина, но значительно моложе, стояла рядом с молодым парнем в академической шапочке. Чонгук был на него поразительно похож.       Я знал, что был первым гостем в этой комнате и самым желанным, что не могло не радовать меня. Чонгук волновался и хотел произвести хорошее впечатление. Он показал мне книги, которые покупал на скопленные карманные деньги, хвастался новыми кистями, карандашами, какими-то особенными маркерами и бумагой разных видов, которая мне казалась совершенно одинаковой. И я бы хотел остаться подольше, сделать с ним уроки, поваляться на кровати, посмотреть фильм на стареньком ноутбуке или послушать музыку, но беспокойство гнало меня прочь. Я чувствовал, что нам двоим там не место, хотя от стен и веяло добротой, которая впиталась в них за много лет, пока в этом доме жила добрая женщина, любившая своего сына, а потом и своего внука.       У Чонгука появился телефон, мама отдала ему свой старый. Иногда я становился свидетелем их разговоров. Чонгук весь подбирался, когда видел на дисплее, что звонит именно она, отвечал коротко, но всегда мягко и никогда не смотрел в это время на меня, а после неловко улыбался. Я тоже купил себе недорогой телефон. В моей адресной книге было всего несколько номеров, а чат и вовсе один. Чонгук же мой номер не записывал, а выучил наизусть. Потом он рассказал, что не хранит наши переписки и ему не надо было объяснять почему.       Незадолго до моего дня рождения директор Ли отвез меня в мой будущий дом. Всю дорогу я сидел на переднем пассажирском, вцепившись пальцами в ремень безопасности до побелевших костяшек. Мне было до одури страшно, что место, дом и соседи будут ужасными, но мне все равно придется там жить, потому что ничего другого я себе позволить не смогу. Директор Ли болтал всю дорогу, но я его почти не слушал, только кивал и со всем соглашался, а тот будто ничего и не заметил, пока мы не остановились на узкой дороге, куда свернули с шоссе, уводящего из города.       Все дома на этой улице были с приусадебными участками, и я подумал, что весной здесь будет очень много зелени, воздуха и запахов. Мы вышли из машины, наши шаги по мерзлой темной земле казались мне очень громкими. Я оглянулся и между крышами домов и голыми ветками деревьев разглядел реку. Она была далеко внизу, но ее было видно. Директор Ли подвел меня к калитке, я заглянул через забор и увидел довольно большой дом. Он стоял вдоль дороги, а внутренний двор тоже был разделен забором.       — как я и говорил, ты получишь только часть дома. Твоя половина та. — Я проследил взглядом за его рукой и увидел два стареньких окошка без занавесок. — А здесь живут твои будущие соседи. Сначала познакомимся с ними.       Директор открыл калитку и пошел впереди меня по дорожке, выложенной плиточками, к входным дверям. Я молчал, еле дышал и шел следом. Дверь открыла женщина, сказала, что они с мужем ждали нас, и пропустила в прихожую. Внутри было чисто и просто, очень тепло, пахло едой, но дальше порога нас не пригласили. Меня представили хозяйке и хозяину, супружеской паре Шин. Они уважительно со мной разговаривали, но было заметно, что их не радует соседство с приютским мальчишкой и я не осуждал их, только кивал, на каждый вопрос твердил «да» и «конечно» и без умолку повторял «спасибо». Не знаю, за что я благодарил их и на что соглашался, просто чувствовал себя не в своей тарелке и хотел поскорее уйти из дома, где на столе стояла выпечка не для таких, как я.       Мы снова прошли через голый двор, вышли на улицу, повернули направо и через пару шагов директор Ли открыл другую калитку и пропустил меня вперед. Мой двор оказался намного меньше, тропинку завалили разросшиеся кусты, а у крыльца росло дерево. Мне понравилось это, ведь когда появится зелень, она спрячет мой домик и меня в нем.       Моя часть не была половиной, а только третью, а может даже четвертью. Мы поднялись на крыльцо по скрипучим ступенькам. Директор Ли открыл дверь своим ключом и вошел внутрь, ища на стене выключатель. Я несмело перешагнул порог и вдохнул запах незнакомого дома. Два окошка во двор — это были прихожая и кухня. В кухне еще две двери, одна в маленькую ванную, другая в комнату. Ее окна выходили на задний двор, я выглянул наружу и увидел сарайчик в углу и деревья за забором. Вот и вся моя жилплощадь.       В доме было довольно тепло, директор Ли потрогал каждую батарею, пощелкал выключателями, проверил воду в кранах и остался доволен. Я стоял посреди кухни и просто наблюдал за его действиями, вдыхая сухой воздух, пропахший пылью.       На кухне была плита, холодильник, шкафчики и полочки, стол у окна и пара стульев. В комнате, которую я назвал спальней, стояла кровать, сверкая голым матрасом, в углу примостились комод и шкаф. Пол тихо поскрипывал, когда директор Ли топал ногами туда-сюда, хотя развернуться в этом жилище особо было негде.       — так, все работает — отопление, свет, вода, — начал перечислять мужчина, серьезно сведя брови, — мебель есть, в ванной машина стиральная, — он сказал это с ноткой гордости, — почистишь, намоешь, уют наведешь и все будет хорошо. Я предупреждал, что ничего шикарного обещать не могу, сам понимаешь, социальное жилье, все дела, — он развел руками и отвел взгляд.       — все хорошо, мне здесь нравится. Тихо, — я не врал. Меня не пугали маленькие комнаты, старая мебель и скрипучий пол. Мне не нужна была помощь, я просто хотел, чтобы мне не мешали, чтобы никто не нарушал моего хрупкого спокойствия и не лез в мои дела. — Спасибо!       Директор Ли кивнул, улыбнулся, чуть приподняв уголки губ, похлопал меня по плечу, и мы ушли. Он запер дверь, но ключ оставил себе.       Ноябрьский день был коротким и темным, поднялся ветер, и мы поскорее сели в машину. Директор высадил меня у мастерской, куда вечером забежал Чонгук и с открытым ртом слушал рассказ о моем новом жилище. Он был в полном восторге, что у меня будет свой дом, пропустив мимо ушей, что я получу только часть дома. А когда он услышал, что есть еще двор и сарай и все это с видом на реку, то захлопал в ладоши. Чонгук тут же изъявил желание прийти ко мне в гости и все посмотреть, но я не разрешил, пока не приведу все в порядок, а это не скоро с учетом моей занятости на работе и небольшого заработка. Тогда он стал напрашиваться мне помогать, но и в этом я отказал. Я чувствовал, что должен сделать это сам, в одиночестве, возможно, потому что это мой первый настоящий дом. Чонгук надулся, но сердился не долго и опять начал расспрашивать, так ему было любопытно. А ведь я и сам пробыл там всего минут пятнадцать и просто повторял одно и то же почти на каждый вопрос.       Накануне моего дня рождения выпал снег и не растаял, как это бывает с первым снегом, который только наделает сырости да грязи. Утром, когда я проснулся до подъема и лежал в тишине спальни, слушая мерное дыхание других мальчишек, я сразу понял, что снег не растаял — в комнате было светлее, чем обычно в этот час. Я тихо поднялся и посмотрел на улицу — весь видимый мне мир был устлан белым. Все замерло, словно фильм поставили на паузу, но я чувствовал движение времени. Только оно не переставало делать мир живым. Хотя я с удовольствием бы остановился и сошел с этого поезда, несущегося в неизвестность, ведь сегодня Чонгук не спрыгнул с верхней койки, не обнял и не прошептал «с днем рожденья, хён». Но он прислал мне сообщение, в конце которого добавил «я люблю тебя», и я решил, что не против еще прокатиться на этом экспрессе в неминуемость будущего с таким попутчиком.       Утром директор Ли таскал меня по разным конторам, где я подписывал всякие документы, и к ужину я был не просто совершеннолетним человеком, а с жилплощадью в собственности. Все случилось так быстро, что я не сразу это понял после стольких лет ожидания.       Вечером в приюте для меня приготовили праздник. Он был одновременно радостным и грустным — мы радовались тому, что я ухожу, и грустили из-за того, что я ухожу. Я получил пачку писем от ребят, скромные подарки, много объятий и добрых пожеланий, вытер много детских слез и раздал миллион обещаний не забывать их и навещать. Еще я напропалую шутил свои дурацкие шутки, только бы отвлечь всех от мыслей о расставании, да и себя заодно.       Сотрудники приюта тоже меня поздравляли. С некоторыми из них я был знаком много лет, а с кем-то и всю жизнь. Старая нянечка крепко обняла меня, как давно-давно не обнимала, и я сразу вспомнил ее запах и мягкие руки, которыми она вытирала детские слезы, и ее тихий голос, которым она утешала наши печали. Но пришло мое время сжимать морщинистые ладони и смахивать с них соленые капли, что падали из помутневших глаз. Она шмыгнула носом, пробормотала как же я вырос, каким взрослым и красивым я стал, а ведь был таким крошечным неуклюжим котенком, каждую ночь скидывал одеяло и спрашивал, где мама и папа, и просил погладить по спинке. Она мягкими ладонями притянула мое лицо к себе и расцеловала в обе щеки, а я почувствовал раздирающий сердце стыд, что так мало внимания уделял ей, единственной дарившей мне нежность, стоило только стать выше, словно вместе с ростом во мне появилась черствость. Но она как обычно все поняла и сказала: «не терзай себя». Сколько же в ней было любви к чужим детям.       Когда младших увели спать и старшие медленно разбрелись по спальням, я остался в большой комнате под предлогом уборки, но застрял у окна. Я крутил в руках свечу с торта и вспоминал, как больше двух лет назад мы с Чонгуком загадали на его день рождения одно желание — всегда быть вместе. Я загадывал его еще трижды, но не всем желаниям суждено исполниться. Оглянувшись, я окинул взглядом комнату, в которой остался один. Фонарики мягко переливались, флажки висели под потолком, и скоро появится елка — выглядело почти сказочно, для чуда есть место в нашей жизни, оно прячется в мелочах. В кармане завибрировал телефон: «хён, ты только не грусти! Ты теперь взрослый и можешь жить как хочешь! А я буду с тобой!» Он добавил в конце улыбающуюся рожицу, но мне хотелось увидеть его настоящую улыбку. Я закрыл глаза, представил его круглые глаза и заячью улыбку и сам улыбнулся. Еще одно маленькое волшебство.       Я услышал шаги — директор Ли заглянул в комнату, покашлял и покряхтел и попросил меня зайти к нему в кабинет. Когда я увидел, что многие взрослые не разъехались в такой поздний час, а собрались в кабинете директора, то подумал, что случилось что-то плохое, нахмурился и сжался. Но они все улыбнулись, как только заметили меня, и поздравили с днем рождения и выпуском из приюта, сказали много добрых напутственных слов и взяли обещание, что я буду навещать их и обязательно приду, если понадобиться помощь. А потом директор Ли протянул мне конверт, и когда я заглянул в него, то сразу попытался вернуть.       — нет, Джин, возьми! Это подарок от всех нас! Ты теперь будешь жить самостоятельно и тебе понадобятся деньги!       — у меня есть, я работал, я откладывал… — бормотал я, чувствуя, как жар прилил к лицу и ушам.       — мы знаем, Джин, ты у нас самый ответственный выпускник, — и все вокруг одобрительно загудели, — но расходов будет много! Тебе жизнь устраивать надо!       Он был прав, а я был благодарен и смущен. Не со всеми взрослыми в приюте у меня сложились хорошие отношения, но было здесь и много добрых людей, которые хорошо с нами обращались, сочувствовали и старались помочь. А самая главная помощь — это человеческое отношение и хотя бы немного любви. Дети — это тоже люди, только опыта у них меньше. А любовь нужна всем.       Я искренне поблагодарил всех, хотя слов у меня не хватало, хорошо, что крепкими объятиями можно их заменить.       В спальне было темно и тихо, когда я вернулся. Я старался не потревожить сон мальчишек и шел крадучись, потом разделся и лег. Моя последняя ночь в этой кровати. Ничего вроде особенного, просто место, где я спал, сколько таких еще будет в жизни. Но стоило только подумать, что здесь я в последний раз, как это место вдруг обрело огромный смысл. Я ни разу не переезжал и жил в этой спальне и спал на этой кровати, сколько себя помнил. Тут прошло все мое детство. Оглядываясь назад, я понял, что несмотря ни на что, оно было счастливым. Да, без родителей, да, в общей комнате, но были люди, которые по-своему любили меня, были друзья, с которыми не соскучишься, я учился, мне помогли найти работу, меня не обижали. Я встретил Чонгука. Разве это не счастливая жизнь? Возможно, кому-то она могла бы показаться убогой, но я ценил то, что у меня было. А еще я заметил, что время стерло из моей памяти плохие воспоминания, но оставило хорошие. Думаю, это тоже счастье. А если плохое воспоминание и оставалось, оно все равно тускнело и выцветало, как фотография на комоде.       Я думал, что не усну, ведь утром мне предстояло взять свои сумки и поехать в свой новый дом. Только от мысли об этом у меня все зудело под кожей. Но долгожданный восемнадцатый день рождения так меня измотал, что я просто отключился и очнулся, когда кто-то осторожно потряс меня за плечо. В первое мгновение промелькнула мысль, что это Чонгук, он так делал раньше, и мое сердце подпрыгнуло, больно ударившись о ребра. Но, конечно, это был не он. Меня разбудил тихий мальчик, мой сосед. Он скромно улыбнулся и одними губами сказал, что пора вставать. Его перевели к нам в приют в середине лета, а весной он уже должен был выпуститься. Он был грустным и все время молчал, когда только появился, но со временем стал больше улыбаться и разговаривать. Он был очень нежным и задумчивым. Мне он понравился, и мы договорились не терять друг друга. Хороших людей надо хранить, ведь ничего дороже у нас в жизни не появится.       На завтрак я не пошел. Есть не хотелось и делать свои проводы слишком длинными тоже. Я оделся, в последний раз заправил свою кровать, собрал все вещи и прошел мимо столовой в административное крыло. Оживленные голоса и звуки из столовой остались позади и с каждым шагом становились все тише. Скоро мальчишки тепло оденутся и пойдут в школу, по дороге дурачась в снегу, и будет у них самый обычный день, просто без меня. Жизнь просто идет дальше, она не останавливается и не замедляется, даже когда нам кажется, что все должно рухнуть. Минута за минутой, час за часом, день за днем. И мы тоже не можем остановиться и должны жить дальше, даже если не хочется, страшно или больно.       Директор Ли отвез меня сам. Когда я вышел на улицу в тусклый рассвет, он уже грел машину. Багажник был открыт, и я положил туда две свои сумки рядом с какими-то тюками, завернутыми в пленку, и коробками. Я старался не оборачиваться, просто сделал несколько хрустких шагов по притоптанному снегу, вдохнул холодного воздуха до рези в легких и сел на пассажирское, постучав ногами друг о друга, чтобы не наделать в салоне сырости.       Мы пристегнулись, и директор Ли медленно вывел машину из заснеженного двора. Я смотрел только вперед и даже не моргал, но боковым зрением заметил, как мы миновали железные ворота. Мое сердце бешено колотилось, но я не мог пошевелиться, застыл словно ледяной истукан. Директор Ли включил радио — передавали сводку новостей, потом прогноз погоды, рекламу средства от простуды, а потом заиграла рождественская музыка. Иногда я мечтал, чтобы мой день рождения был летом, чтобы никакого снега, гирлянд и елок, чтобы вся эта суета не отнимала у меня мой праздник.       По пути мы пару раз встали в пробку на светофоре, и я наблюдал, как начинался зимний день, лениво освещая улицы города. Но чем дольше мы ехали, тем свободнее становилось на дорогах. Когда минут через сорок директор Ли остановил машину у калитки ведущей к моему дому, было уже довольно светло, хотя солнце из-за туч не показалось.       Я достал свои сумки из багажника, а директор Ли вытащил тюки:       — это мы тебе собрали, — сказал он, захлопнув багажник, — из списанного. Ну это так, на первое время, а дальше сам решишь, — он поджал губы, словно ему было неловко.       — господин Ли, мне ничего не нужно, я сам, — неловко было не только ему. За жизнь я уже свыкся с положением бедного родственника, но моя гордость страдала каждый раз, когда мне приходилось с ней договариваться.       — сам, сам… С усам! — начал ворчать мужчина. — Прекращай это, Джин! И пойдем уже, замерзнешь!       Я вздохнул и первым вошел в калитку. Двор завалило по щиколотку, снег никто не разгребал, пока я дошел до крыльца, нахлебал полные ботинки. Поднялся на три ступеньки, достал ключ, который мне вчера торжественно вручили, и открыл дверь. Сумки я занес на кухню, директор Ли затащил тюки в прихожую.       — тут одеяла, подушки и белье с полотенцами. Сейчас посуду принесу, — и он снова вышел.       Я стоял на маленькой кухне и медленно переводил взгляд с сумок на стол у окна, потом на старый шкафчик над раковиной, потом через дверной проем на кровать в спальне, на потертый пол, на лампочку в потолке, на выключенный холодильник с приоткрытой дверцей, снова на сумки — и так мне стало страшно, что не хотелось оставаться! Все было чужое, пустое, холодное. Какое будущее ждало меня в этом одиноком доме? Я всегда мечтал иметь настоящий дом, но в моих мечтах он был не таким. Я воображал, что в нем будет светло, будет вкусно пахнуть, будет звучать смех, будут теплые руки, которые обнимут меня, и мягкий голос, который скажет, что теперь все будет хорошо.       — эй, сынок. — Я не услышал, как вошел директор Ли. Он поставил на пол большую коробку и посуда внутри звякнула, подошел ко мне и осторожно положил руки на плечи. — Ты чего? Тебе тут так сильно не нравится? Почему же ты не сказал раньше? Я предупреждал, что шикарно не будет, но постарался бы подобрать что-то другое.       Я зажмурился, почувствовал, как предательские слезы скатились по щекам, и помотал головой, потому что боялся начать говорить и разреветься. Не дом меня пугал, а одиночество, которое поставило сумку рядом с моей и по-хозяйски осматривало комнаты. Мне казалось, что я остался совсем один. Да, у меня был Чонгук, были друзья но… не было человека, который бы обо мне позаботился.       Я уткнулся лбом в плечо директору Ли и позволил себе пару минут погоревать об этом, дольше было нельзя. Мужчина гладил меня по голове и говорил что-то, но я не слышал, а когда ком в горле удалось проглотить, я вытер слезы и поднял голову:       — все хорошо, мне здесь нравится. Спасибо вам большое! За все спасибо! И простите, пожалуйста, если я сделал что-то плохое, — я взял его за руки и сжал.       — ты приходи к нам, Джин, обязательно приходи, — мои ладони сжали в ответ, — если нужна будет помощь и просто так. Не забывай нас. Хорошо?       — хорошо. Никогда не забуду.        «Ведь вы моя единственная семья», — но этого я не сказал.       — ладно, — мужчина отступил к двери, — мне пора.       — да, мне тоже надо на работу, — мы попытались обычным разговором вернуть все в привычное русло.       — подвезти тебя?       — не надо, я на автобусе. Остановка в конце улицы, прямо до мастерской доеду.       — а, хорошо, — он потоптался еще немного, — ладно, тогда я пошел. Пока, Джин. Приходи на Рождество.       — приду.       Я пришел в Сочельник. Младшие висели у меня на шее и не отходили ни на шаг. Я принес угощение — печенье, конфеты и мандарины, не так много, как хотелось бы, но надеялся, что на всех хватит. Мы сидели на полу у елки, пили горячий чай со специями, шутили и смеялись. У меня было ощущение, что я вернулся домой. Только одного члена семьи не хватало.       За три недели, что я пытался привести свое жилище в порядок, навести чистоту и создать уют, Чонгук каждый день напрашивался мне помочь. Он приходил в мастерскую, расспрашивал обо всем, потом канючил, потом дулся, а потом долго обнимал меня на прощание. Я очень хотел пригласить его, но был еще не готов, как и мой дом. Мне надо было привести в порядок мысли, навести чистоту и создать хоть какой-то уют.       Первая ночь была самой тяжелой. Я вернулся с работы уже затемно — дни в декабре короткие. Перешагнул сумки и коробки у дверей, включил свет над столом, достал из рюкзака готовую еду и съел ее холодной пластиковыми приборами. Оглядывая кухню и сваленные в кучу вещи, я не знал, что мне делать. Но я так устал и хотел спать, что решил начать с малого — развернул тюки, которые директор Ли привез из приюта, положил матрас и заправил кровать в спальне. Белье было знакомое и даже пахло знакомым мне с самого детства запахом. Я погладил его рукой и улыбнулся. Потом пошел в ванную и открыл кран. Лейка в душе начала плеваться бурой водой, но вскоре напор выровнялся и вода стала прозрачная. Я сполоснул все кипятком, принес из сумки необходимые вещи и помылся. Приютские тапки, которые я считал уродскими, грели мне ноги, когда я в пижаме вышел из ванной. Несколько раз проверив, заперта ли дверь, я вернулся в спальню, выключил свет и лег в постель. И меня накрыла тишина. Не было сопения мальчишек, шарканья старой нянечки по коридору, тихих разговоров, не тикали часы, только холодильник на кухне гудел. От моих соседей не доносилось ни звука, машины по дороге не проезжали, и даже собаки не лаяли. Я лежал, свернувшись калачиком, и все слушал, и слушал, и слушал… и, кажется, задремал, пока не раздался звук входящего сообщения. Я вздрогнул и схватил телефон с тумбочки:       «хён, как у тебя дела?»       «все нормально, Бэмби»       «спишь?»       «нет»       «не спится на новом месте?»       «непривычно»       «понимаю…»       «а ты почему не спишь? Уже поздно, завтра в школу»       «у мамы гости»       Чонгук рассказывал, что время от времени к его матери приходили гости. Он не говорил кто, но я думал, что мужчины. На следующий день он всегда был сонный и тихий.       «надень наушники и включи музыку, так будет не слышно шум. я тоже надену»       «у тебя шумно?»       «нет, у меня слишком тихо»       «хорошо. увидимся завтра! спокойной ночи!»       «добрых снов, Бэмби»       И я правда достал наушники, включил музыку и потихоньку уснул, стараясь думать о том, что вокруг меня все еще есть люди, а не оглушающая тишиной пустота.       А потом, день за днем, все пошло по накатанной. Утром я уходил на работу в мастерскую, потом возвращался и до ночи или изнеможения наводил порядок в своем доме. Вскоре я понял, что когда станет тепло, работы у меня еще прибавится, потому что окна, полы и крыльцо нуждались в значительном ремонте. Радовало только то, что я умел делать многое сам, а инструмент мог попросить в мастерской.       Накопленные деньги утекали, как вода сквозь пальцы, хотя я покупал только самое необходимое. В конце месяца я впервые оплатил счета, и мне вовсе стало не по себе. Я никогда прежде не расходовал такие крупные суммы и из-за этого был готов поддаться панике. Но подарок Чонгуку все равно купил, а еще отложил немного денег с зарплаты, как это делал всегда, только теперь уже не в жестяную коробку, а на счет в банке — директор Ли помог мне с этим незадолго до выпуска.       Я узнал, что на буднях мои соседи жили в другом месте, ближе к работе, как я понял, а в дом приезжали на выходные. Хозяйка зашла поздороваться в субботу утром, когда я сдирал со стен в спальне старые обои. Она принесла сдобные булочки, а я даже не смог ее пригласить, потому что пыль у меня стояла столбом. Но она, кажется, не обиделась, улыбнулась и пожелала удачи с ремонтом. После этого я перестал прислушиваться к тишине по ночам и не боялся шуметь инструментом до самого утра. Мне хотелось поскорее все привести в порядок и сделать по-своему. А может я просто стремился заполнить свое время делами, потому что, не смотря на усталость, спал я беспокойно.       Новый год я встретил в одиночестве, но мне не было грустно. Я прошелся по своему маленькому дому, полюбовался на свежеокрашенные белые стены, натертый до блеска кафель в ванной, новые полочки на кухне, куда я поставил посуду, отданную мне в приюте. Я сел за стол и стал смотреть в окно на белый снег во дворе, где я протоптал тропинку до калитки и обратно. У меня было тепло, тихо и почти уютно.       После полуночи я накинул куртку и вышел на крыльцо посмотреть салюты. В темном небе среди зимы распустились цветы. Я сфотографировал их и отправил Чонгуку с коротким поздравлением.       Но ответ пришел только утром. Первый день нового года выдался солнечным, и я вышел на улицу. Было очень тихо и казалось, что все замерло в неподвижности. Холод по пальцам пробирался мне под куртку, пока я стоял у калитки и смотрел вниз на белую ленту замерзшей реки.       Мой телефон звякнул — Чонгук прислал мне селфи, он улыбался. Я узнал его комнату, увидел на стене новые рисунки и гирлянду с фонариками. Как и любую фотографию, которую он присылал, я сохранил ее в свою галерею, написал ответ, понял, что очень замерз, и пошел домой, похрустывая снегом под ногами. Этот выходной я собирался провести совершенно ничего не делая, лежа в кровати за просмотром любых шоу или кино. Хотелось бы сделать это на экране побольше телефона, но ни телевизора, ни ноутбука у меня не было.       На крыльце меня ждала неожиданная встреча, хотя я догадывался, что рано или поздно она обязательно случиться. Уже давно на снегу вокруг дома я заметил кошачьи следы и все ждал, когда хозяин этих лап покажется мне. Трехцветная кошка сидела у входной двери, словно ждала, когда же я открою ей дверь и впущу внутрь. Она была чистенькая, но довольно тощая, что не лишало ее уверенности в своей неотразимости. Я не знал, потяну ли содержать животное, лишних денег у меня не было, но она оказалась такая ласковая, а в моем доме было так одиноко.       Я впустил ее, и первый день нового года мы провели вместе с Лапкой и надеждами на счастливое будущее.

***

             Прошла зима. Как только сошел снег и стало теплее, все свободное время я стал посвящать ремонту дома. Солнце дольше оставалось над горизонтом, дни становились длиннее, и казалось, что и сама жизнь растягивалась и удлинялась.       С началом лета и каникул Чонгук постоянно торчал у меня. Матери он говорил, что ходит на пленэры с учителем Каном, что так и было, но не каждый день и не до самой ночи. Та ему верила, либо потому что понятия не имела, что такое пленэр, либо ей было все равно. За периодом тотального контроля последовал период абсолютного попустительства. Какими мыслями она руководствовалась, я не знал и старался лишний раз не думать о ней вовсе, как это делал прежде. Эта женщина присутствовала в моей жизни без моего на то желания, но я не хотел давать ей места больше необходимого.       Мастер отправил меня в отпуск на две недели, и за это время я успел поменять крыльцо. Чонгук пытался помогать, но больше мешал и вертелся под ногами. Отмахнуться от него я не мог, потому дал задание снимать старую краску с оконных рам и потом зашкуривать их — работа не сложная, но требующая усердия. Сам же позвонил нескольким парням, с которыми рос в приюте, и они помогли мне с крыльцом.       Это было доброе время. Такие простые вещи, как совместный труд, еда, разговоры и шутки, сделали нас счастливее, а вид законченной собственными руками работы и вовсе ни с чем несравнимое удовольствие. В тот день мы устроили пикник во дворе — поставили стол под дерево, вынесли стулья, я приготовил еду, и в длинных сумерках мы много говорили и смотрели, как река внизу сверкала молоком.       Каждый раз Чонгук просил разрешить ему остаться ночевать, но я всегда отправлял его домой, хотя очень хотел, чтобы он остался. Сидя в одиночестве за неубранным столом и слушая звуки летней ночи, я все равно чувствовал, что все правильно, и мне хотелось верить, что после всего пережитого так будет и дальше. Лапка свернулась у меня на коленях, я гладил ее, смотрел на дом и чувствовал, что он наконец-то стал по-настоящему моим безопасным местом, и в мыслях я молил судьбу не отнимать это. Мне не исполнилось еще и девятнадцати лет, а я был словно старик, который мечтал о покое.       Но мне все-таки было только девятнадцать и стоило закончить дела с домом, как я решил привести в порядок сарай на заднем дворе. Точнее, у меня был план сделать там свою мастерскую. За время ремонта я понял, что мне не хватало места, где бы я мог хранить инструмент и материалы, чинить мебель, которая в этом нуждалась, или, например, зачистить от старой краски двери, чтобы покрыть свежей. Я умел все это делать, мне это нравилось, и у меня был пустующий сарай. Так я думал, прежде чем вытащить и вывезти из него кучу мусора. Но удалось найти и настоящие сокровища вроде деревянного сундука и пары венских стульев. До осени я успел утеплить сарай и провести туда электричество. А Чонгуку исполнилось пятнадцать лет, и он пошел в выпускной класс средней школы.       Учился он без энтузиазма, зато рисованием занимался усерднее прежнего. Ему это нравилось, и он делал успехи. Благодаря учителю Кану Чонгук успешно участвовал в конкурсах, а весной его пригласили на отчетное мероприятие городских школ искусств, на котором ежегодно награждали детей, проявивших себя в разных творческих направлениях. Когда Чонгук узнал об этом, он прибежал ко мне на работу и ничего не мог сказать, только обхватил за пояс, уткнулся в грудь и сжал так сильно, что я еле дышал, а сердце мое колотилось от страха, что с ним случилось что-то плохое. Но оказалось, что он просто не знал, как реагировать на такую большую радость.       Накануне мероприятия он очень волновался, полночи строчил мне сообщения, что не может уснуть, а потом что ему приснился кошмар. Утром он жаловался, что ужасно выглядит, и грозился, что никуда не пойдет, но когда в фойе концертного зала я увидел его, то не мог отвести глаз — Чонгук выглядел таким взрослым и таким красивым. Я замер у широкой лестницы и смотрел на него, стоявшего наверху, и не мог пошевелиться, и дышал с трудом. Он кусал губы, дергал пуговицу на пиджаке, который мы купили ради этого случая, а глаза его были круглыми и огромными, как у олененка.       — Бэмби, — окликнул я.       — хён! — Чонгук побежал по ступенькам, хотя я уже поднимался. — Наконец-то ты пришел!       — я опоздал?       — нет, — он схватил меня за руку и не отпускал, — просто я пришел немного раньше и не знал, что мне делать.       Его матери я не заметил и не удивился. Наверное, она работала или у нее были важные дела. Важнее вручения ее ребенку первой в жизни серьезной награды.       — в том зале выставка работ, — Чонгук махнул рукой в сторону распахнутых дверей. — Хочешь посмотреть?       — да, конечно.       Мы пошли вместе, но по пути его окликнул один из организаторов, и Чонгук убежал к группе других детей. Я тоже не дошел до выставки, потому что по пути встретил учителя Кана. Мы не часто виделись после того раза, когда я притащил к нему Чонгука с просьбой взять учиться, но он всегда был приветлив со мной.       — здравствуйте, Сокджин!       — здравствуйте!       — пришли поддержать нашего Чонгуки? — мужчина не скрывал гордости своим учеником.       — он очень волнуется.       — первый раз всегда страшно, но потом будет уже проще, — улыбнулся он.       — потом?       — неужели вы думаете, что это его последняя награда? — господин Кан рассмеялся, словно я сказал какую-то шутку. — Его ждет большой успех, поверьте моему опыту, главное — не бросать начатое.       — ему нравится рисовать, не думаю, что он захочет бросить.       — это очень хорошо, очень! Но ему нужна поддержка.       — я приложу все усилия, — я сказал это абсолютно серьезно.       — в вас я нисколько не сомневаюсь! — улыбка учителя была какой-то грустной. — Знаете, дорогой Сокджин, я так хорошо помню вас в тот день, когда вы пришли ко мне, — он смотрел мне за спину, словно там стояли мы с Чонгуком двенадцати и шестнадцати лет. Я хорошо помнил его в том возрасте, но совершенно не помнил себя, только окружения и происходившие события. Но это же не я. А был ли я вообще?       Господин Кан продолжил:       — я удивился, но не тому, что два мальчика пришли учиться рисовать, а вашей, Сокджин, решительности. Вы, сами еще ребенок, были готовы сражаться за Чонгука, которого прятали за спиной. — Мне стало неловко смотреть в добрые глаза учителя и слушать его слова, я улыбнулся и потупился. — Я просто хотел сказать вам, что он вырос и сам способен и хочет постоять за себя и за вас. Дайте ему возможность сделать это.       — ему пятнадцать, — попытался я возразить.       — разве вам было не столько же? — не дожидаясь ответа, господин Кан взял меня за руку и пожал ее. — Еще я хотел сказать вам спасибо, Сокджин! Вы привели в нашу школу удивительного ученика! Давно я не встречал таких талантливых, увлеченных и старательных детей! Ах, Чонгук так сильно напоминает мне одного мальчика, которого я учил много лет назад…       Он не успел договорить, потому что прозвучал второй звонок и к нам подбежал взволнованный Чонгук. Он потянул меня за рукав пиджака, учитель улыбнулся, махнул мне рукой, а я успел только кивнуть ему и крикнуть спасибо из-за плеча, потому что Чонгук тащил меня в зрительный зал.       — Бэмби, я разговаривал с учителем, — у меня было ощущение, что я не услышал что-то важное и почувствовал раздражение.       — ну, хён! Потом еще поговорите! Я должен показать тебе место!       — мы не будем сидеть вместе?       — нет, — и его это явно не радовало, — я буду с другими ребятами, так организаторы решили.       Когда Чонгук поднялся на сцену, получил награду и большой букет, я сделал фото на память, а после мероприятия мы сфотографировались вместе, то он успокоился и светился от радости, прижимая к груди свою первую настоящую награду.       В этом же костюме спустя несколько недель он получил аттестат об окончании средней школы. Я снова пришел туда, куда не собирался приходить. Школа за два года совсем не изменилась, учителя узнавали меня и приветливо улыбались, на каждый вопрос я отвечал, что у меня все хорошо, не вдаваясь в подробности. Выпускники вошли в зал под ту же музыку, директор была в том же костюме и произнесла такую же речь. Когда все закончилось, мы с Чонгуком и другими приютскими ребятами так же, как и тогда, пошли есть мороженое, а потом долго болтались по городу и дурачились, и я все ждал, когда Чонгук начнет просить поехать в путешествие на остров, настолько реальным было ощущение, что мы вернулись в прошлое. Но он не просил и даже не вспоминал об этом, и постепенно прошлое отступило, уступая место настоящему, в котором мы распрощались с друзьями и поехали ко мне домой.       Мягкий летний вечер встретил нас во дворе вместе с Лапкой. Мы сидели на крыльце, смотрели на ленту реки вдалеке, разговаривали обо всем и ни о чем — самые любимые и хорошие разговоры. Было тихо, тепло, спокойно. Я запомнил этот вечер на всю жизнь, как и тот два года назад. Они были такими разными, но при этом очень похожими — оба счастливые.       Чонгук остался у меня ночевать, как и много раз прежде. У меня в шкафу была полка с его одеждой, в ванной на раковине его щетка, а на крючке его полотенце. Он ходил по дому в своих тапках, пил из своей чашки и спал со мной рядом на своей стороне кровати. Его мать была на смене и больше не звонила по вечерам. По утрам он уходил рано, а через трое суток опять оставался на ночь.       Так мы и прожили то лето. Очень хорошее лето, пока ближе к осени я не предложил поехать в магазин и купить все необходимое к школе.       — я не пойду в старшую школу, — Чонгук гладил Лапку и даже не посмотрел на меня, когда я повернулся от раковины, где только что чуть не разбил стакан, выскользнувший у меня из рук.       — что?       — я не пойду в старшую школу, — повторил он, но голос его чуть зазвенел.       — это я слышал, — отмахнулся я, выключил воду и подошел ближе к нему. — Почему? Ты в колледж собрался? И не сказал?       — нет, — Чонгук все крепче прижимал кошку к себе, — работать пойду.       — работать? — у меня в голове не укладывались его слова, и я не мог сформулировать ни одного нормального вопроса.       — к маме на завод. Она сказала, что договорилась и меня возьмут, как только шестнадцать исполнится.       До его дня рождения оставалось две недели, я уже купил подарок и прятал в мастерской в сарае.       — ничего не понимаю… Зачем это? Зачем тебе идти работать? Тебе надо получить образование!       — мама сказала, что нам нужны деньги, — Чонгук все ниже опускал голову, будто хотел спрятаться у Лапки за ухом, — она сказала, что оканчивать старшую школу нет смысла, ведь платить за колледж или университет она все равно не сможет.       Эта женщина собиралась лишить его будущего. Даже я, круглый сирота, окончил школу, сдал государственный экзамен и получил профессию. Мое удивление сменилось злостью:       — что за чушь! Ты должен дальше учиться! Какой будет твоя жизнь с одним аттестатом средней школы?!       — мне придется оставить рисование, — Чонгук поднял голову, и я увидел, что у него в глазах слезы.       Ему нельзя на завод, он художник.       — Джин…       Лапка не выдержала и соскочила с коленей Чонгука, а я не выдержал и обнял его:       — не плачь, Бэмби. Мы что-нибудь придумаем, — я что-нибудь придумаю. — Почему ты мне не рассказывал?       — не знаю, — он всхлипывал, уткнувшись мне в грудь. Он так вырос за лето! Стал шире в плечах, на руках прощупывались мышцы, он ими ужасно гордился, но он все равно оставался ребенком, которому в этом мире нужна была помощь.       Той ночью Чонгук остался и во сне прижимался ко мне, как когда-то морозной зимой. Наверное, мы никогда не перестанем быть теми мальчиками из приюта.       Я не мог уснуть, все думал, что мне делать. Утром мы позавтракали и Чонгук ушел в художку, а я позвонил мастеру, предупредил, что задержусь, и поехал к дому, на входных дверях которого все еще держалась выцветшая наклейка с олененком. Я решил, что должен поговорить с этой женщиной.       Когда я приехал, дверь мне никто не открыл и я остался ждать у подъезда.       Мать Чонгука появилась примерно через полчаса. Я не видел ее почти два года, но она мало изменилась — все такая же худая, с осветленными волосами и на каблуках. Она зашла во двор, разыскивая что-то в своей огромной сумке, и заметила меня только у крыльца.       — здравствуйте, госпожа Чон, — я старался держаться уверенно.       — ну привет, — она остановилась, сложила руки на груди и окинула меня оценивающим взглядом.       — я хотел поговорить с вами.       Она хмыкнула и закатила глаза:       — не сейчас. Я с работы, хочу есть, в душ и спать, так что, — она попыталась пройти к двери, но я встал у нее на пути.       — пожалуйста, госпожа Чон, это на счет Чонгука!       — конечно! Зачем бы ты еще пришел! — она в раздражении бросила сумку на скамейку у входа, достала из кармана куртки пачку сигарает и прикурила. — Ну говори.       Я хотел бежать от нее, но остался, позволил себе пару секунд собраться и сказал твердо:       — Чонгук должен пойти в школу.       — он окончил школу, — женщина села рядом со своей сумкой, закинула ногу на ногу и глубоко затянулась.       — в старшую школу.       — это не обязательно.       — ему надо учиться, он должен получить образование! — я начал горячиться и сжал кулаки.       — ему надо зарабатывать деньги! Я не буду тянуть его на своей шее еще два года!       — он может учиться и подрабатывать, — я не удивился, что в первую очередь ее интересовали деньги, и собирался воспользоваться этим.       — кому нужен шестнадцатилетний школьник? Мне с трудом удалось уговорить начальство взять его на завод! — она говорила резко, но повела плечами так, будто что-то умолчала.       — я договорюсь, и его возьмут в мастерскую. Он будет приходить после школы. Ему нравится работать с деревом и он всех там знает!       Она долго молчала, докурив свою сигарету до самого фильтра. Я стоял и ждал, готовый уговаривать ее любыми способами.       На самом деле в мастерскую не требовался работник, и я собирался платить Чонгуку из своей зарплаты или отдавать ему те деньги, которые зарабатывал с частных заказов — мое дело потихоньку развивалось, все больше людей обращались за ремонтом мебели, а еще мастер передавал клиентов, которых сам не хотел брать.       — госпожа Чон, — я не выдержал, — он окончит старшую школу, сдаст экзамены, у него уже будет опыт в профессии, он сможет пойти учиться дальше, есть различные программы, стипендии, он получит диплом и в будущем будет зарабатывать больше, чем на заводе, понимаете?       Она раздавила окурок о край скамейки и швырнула в кусты.       — если он не справится или денег будет мало, то я заберу его из школы и будет по-моему. Ясно тебе? — она встала и ткнула меня пальцем в грудь.       — ясно, спасибо, госпожа Чон, — я кивнул, опустил глаза, но не отступил.       — и не строй из себя бедненького сиротку, я тебя насквозь вижу! — она сделала еще шаг и зашипела мне прямо в лицо, я чувствовал запах табака и дыма из ее рта. — Я знаю, что он к тебе постоянно бегает, на ночь остается, когда меня дома нет, и я прекрасно понимаю, чего ты от него хочешь. Так что не думай, что у тебя получится меня обмануть! А если попробуешь, то просто помни, что он несовершеннолетний мальчик, а ты взрослый мужик. Кому поверят, когда окажется, что над ребенком надругались?       Я не выдержал и отшатнулся от нее. Она взяла свою сумку, открыла дверь и ушла, не сказав больше ни слова. А я скатился по ступенькам и бегом убрался подальше от этого дома и этой женщины, которая, подозревая, что с ее сыном может что-то случиться, выбрала закрыть на это глаза ради дохода сейчас и выгоды в будущем.       Я хотел забрать Чонгука. Держать его от этой женщины подальше! Будь моя воля… Но, чуть успокоившись, я позвонил ему и сказал только, что нам нужно подать заявление о приеме его в старшую школу.