Анклет

      Утром Чимин пришёл в кафе гораздо раньше, чем планировалось, они с мамой собирались позавтракать. Он заказал капучино с двойной порцией сиропа и карамельный чизкейк — может, на этой ударной дозе сахара вывезет часок, чтобы поддержать разговор. Бежевые диванчики, красные подушки, розовые цветы в вазах и такое же панно на стене: так ванильно, что давит. За большими окнами пасмурно. Пока ждал официанта, уже забыл, какой выбрал десерт, и несколько минут пялился в меню, жмурясь и растирая веки — ужасная сухость.       Намджун ушёл около трех ночи. Одному оставаться дома было невыносимо. Те цветы, которые Чимин так и не успел подрезать, он положил в раковину и наполнил её водой, заткнув слив. Всё прочее — бокалы из-под вина, недопитую бутылку, огарки свечей, какие-то разбросанные вещи, гору помытой посуды — оставил как есть, брюки швырнул на кровать, переоделся в джинсы и вышел на улицу. Сначала пешком, а потом с ночными автобусами добрался до Меллерстейна, посмотреть, может, кто-то ещё не разъехался. Там осталось человек десять, диджей всё ещё стоял за пультом, какая-то парочка танцевала, их Чимин даже не помнил. Из основного состава — только Чонгук сидел на полу и уже издалека можно было сказать, что его порядком развезло. Рядом световик ухватился за его предплечье и уговаривал встать.       — О, Чимин-щи, — обернулся он и оживлённо затараторил, — так вы ещё здесь! Почему я вас не видел? Думал, уехали. Не знаете, куда его отвезти? Говорит, домой хочет, а вот адрес не называет.       Но Чимин и представить не мог, где живёт Чонгук. Он присел на корточки возле него, похлопал по лицу, дал попить воды и немного побрызгал на щёки.       — Куда тебя отвезти, Чонгук?       — Я уже, — Чонгук икнул, — съехал из общежития…       — Куда?       — В квартиру.       — Какой район? Улица?       — Где Аёнг? Она здесь?       — Нет. Чонгук, посмотри адрес в телефоне, ты же его записал куда-нибудь? Где твой телефон?       Молчание.       — Чонгук.       — А?       — Дай свой телефон.       — А где он? Дайте мой телефон, Чимин-щи просит! — крикнул он.       В общем, это было бесполезно. Домой везти его Чимин не решился, не хватало ещё, чтобы они пересеклись с Аёнг и Хосоком, если те всё-таки вернутся утром, так что был лишь один вариант — съёмная квартира Юнги. Пришлось оставаться там вместе с ним. Из бессвязного пьяного бреда Чимин смог разобрать только одно: свою новую девушку Чонгук так и не проводил, она уехала ещё давно. Затем не переставал спрашивать, где Аёнг, пока его голова не коснулась подушки и он не отключился. Чимин лёг напротив на небольшом диване, вставил наушники и попытался отвлечься на инстаграм; смотрел фото и видео с премьеры, на которых его отметили, и делал репосты. Кажется, первым зрителям всё понравилось, но это совсем не показатель. Через несколько дней появятся рецензии театральных критиков, и вот тогда уже станет понятно, успешной ли была премьера. Придётся проглотить всё, что они напишут.       — Выглядишь не очень. Не спал, что ли?       Чимин не заметил, как пришла мама. Она весело цокнула и потрепала по волосам — наверное, не так всё поняла. Вчера она видела, что Намджун сначала отвёз домой Сонхи и Мунбёль, а затем вернулся, чтобы уехать с Чимином. Утром пришло сообщение: «Зови с нами Намджуна на завтрак :)». Чимин отправил на это ничего не значащие смайлики и теперь предвкушал вопросы, на которые не имелось заготовленного ответа. Они не так давно начали впервые хоть как-то обсуждать личную жизнь и привыкнуть к этому было пока трудно.       Приторный капучино с миндальным сиропом немного привёл в чувство, и Чимин, пользуясь этим, пошёл на опережение и спросил о постановке: чья игра больше понравилась, какая песня запомнилась, какой трюк впечатлил. Но, видимо, он слишком заторможено кивал, когда слушал ответ, и с опозданием вставлял «мгм», раз мама в конце концов не выдержала:       — Ты что-то не в настроении совсем. Прям лица нет. Что-то случилось?       Чимин снова завис, размазывая десертной ложкой карамель по тарелке, и ответил не сразу.       — М? Устал просто.       — Уверен?       Он медлил, не в силах выжать из себя ни слова. Ни тогда, ни сейчас. Все оправдания, вся полуправда и полуложь — всё закончилось ровно в ту секунду, когда порванный анклет громко лязгнул о стеклянную поверхность стола. В ушах всё ещё звенело. И теперь, сидя перед матерью, он не в состоянии был снова лгать. Даже в такой мелочи — мол, нет, ничего не случилось. Случилось.       — Солнце, что произошло? Поделись со мной.       Он вздохнул, растирая пальцами опухшие веки, и застыл с закрытыми глазами, будто его настиг сонный паралич.

***

      Выйдя из ванной, Чимин уже заготовил речь: хотел сказать Намджуну, что между ними ничего быть не может, извиниться за минутную слабость, немного перебрал с вином, но это ничего, как насчёт оставить это и работать дальше? Но не успел. Намджун опередил его неожиданным вопросом:       — Когда у тебя день рождения?       — Зачем тебе?       Чимин остановился посреди гостиной. Намджун собирается что-то запланировать? Отвечать не хотелось. Не нужно, чтобы он что-то выдумывал на день рождения, который наступит уже довольно скоро.       — Ладно, не суть важно. Но он ведь не тринадцатого сентября?       — Нет… — протянул Чимин, хмурясь.       — Вот и я подумал, не может такого быть, чтобы на следующий день после моего…       Ничего не понимая, Чимин опустился на диван и решил сосредоточиться на том, что собирался говорить. Он и так едва смог взять себя в руки: перед премьерой плохо спал, тревожился, но его работа продолжалась и после аплодисментов, нужно было со всеми пообщаться, уделить всем внимание — потенциальные спонсоры, критики, журналисты, а ещё друзья. Здесь вино, там шампанское, дома — алкогольные игры, и вот он уже расслабился, расслабился настолько, что позволил себя целовать. И кто знает, что ещё позволил бы, не остановись он в последний момент.       — А когда всё-таки? — снова спросил Намджун. — Хочу проверить одну… теорию.       — Тринадцатого октября, — выдохнул Чимин.       — Вот и я подумал, что не в сентябре. Но число совпадает, значит, не совместная дата… Выходит, ноль девять — это не месяц, верно? — Он поднял руку, и в свете торшера блеснуло что-то. — Ноль девять — это день. Девятое марта, я полагаю?       Чимин прищурился, но не смог разглядеть, что там в руке. Музыка уже давно стихла, наверное, телефон разрядился. Девятое марта. День рождения Юнги. Причём тут оно? Вся кровь разом хлынула к ногам от проскользнувшей догадки, и вдоль позвоночника пополз неприятный холодок.       — И буквы «MY», — продолжал Намджун неторопливо, — это не «мой», а Мин Юнги. Хотя… Можно читать и так, и так. Верно, Блонди?       Чимин понял, что в руке. Всё понял. Понял, но не мог поверить, поэтому опустил голову и уставился на свою ногу. Анклета нет. Сердце бешено застучало. «Но ведь я точно его надевал сегодня…».       — Ты про что? — прозвучало слишком сипло.       — Да ладно, Блонди. Не понимаешь? — снова его иронический тон. — Про твой анклет, а точнее про то, что на нём написано. Нашёл возле дивана. Видимо, зацепился за обивку, не знаю. Или я неправильно расшифровал?       Чимин попытался сглотнуть, но во рту пересохло. Несколько бесконечно долгих секунд он заторможенно смотрел на анклет в пальцах Намджуна, а затем подорвался с места. Чимин потянулся к его руке, но тот резко отвел её, с вызовом глядя снизу вверх.       — Что такое, Блонди?       На чётко очерченных полных губах застыла ухмылка, она издевательски говорила —Намджун знает. Чимин смотрел в его глаза, пронизывающие насквозь, и молчал, замерев с протянутой ладонью.       — Верни, пожалуйста, — наконец, выдавил он.       — Верну. Мне он не нужен. Но сначала скажи, прав я или нет.       Намджун спокойно сидел в кресле, мол, давай, попрыгай тут, попробуй отнять. Не отводил взгляд, не переставал ядовито улыбаться, пока Чимин ощущал, как внутренности растворяются в этой жгучей кислоте — его поймали на месте преступления, которого он не совершал, и теперь насмехаются, дразнят как какого-то щенка.       — Прекрати. Это моя вещь и тебя не касается, что на ней написано, — Чимин понизил голос, пытаясь быть убедительным, но получилось как-то слишком натужно. В груди закипал гнев из-за собственного бессилия. Он загнан в угол, и теперь каждое слово будет звучать жалко, неестественно.       — Юнги твой таинственный мужчина? Это он тебе подарил эту милую вещицу? Просто скажи, да или нет.       У него буквально размахивают перед носом подарком близкого человека и пытаются проникнуть туда, куда никто не имеет права заходить, тем более так подло, выбив дверь грязным ботинком. И любой ответ Чимина, полученный под таким давлением, смотрелся бы отвратительно. «Нет» — отрицание очевидного, «да» — будто удалось продавить, «не твоё дело» — то же самое, что да. Как унизительно.       — Ну что молчишь, Блонди?       Чимин чувствовал, как от злости у него дрожит подбородок и трясутся руки. Он едва стоял на ногах, продолжая выдерживать пристальный взгляд, и надеялся, что не сломается под ним, не позволит себе позорно разрыдаться от унижения.       — Тебя никаким образом не должно волновать, кто и что мне подарил, — проговорил он хрипло, слегка дрогнувшим голосом. — Я не животное и не твой питомец. Никаких шансов на это у тебя нет и не было. А теперь отдай мне мою вещь и уходи. И больше не смей называть меня своими ебанутыми прозвищами и вообще хоть как-то обращаться ко мне. Тебе пора.       Намджун, наконец, отвёл взгляд. С тяжелым вздохом он положил анклет на низкий столик, и раздался оглушительный звон металла о стеклянную поверхность.

***

      — Я не могу, мам. Не хочу об этом говорить.       Чимин облокотился на стол. Не успел он ненадолго отвлечься, как его снова начало потряхивать из-за того ночного разговора.       — Но вчера ведь всё было хорошо. Ты весь светился, улыбался, — мягко говорила она, — всё прошло так, как ты хотел. И Намджун… Он ведь ухаживает за тобой? Как я и думала тогда, ещё летом.       Хотелось взвыть от усталости. Все пытаются что-то выяснить, всем нужно что-то понять и расковырять. Пусть на этот раз без ухмылок, провокаций и поддразнивания, а с искренним беспокойством, но всё же. Чимином овладело непреодолимое желание оказаться где-нибудь в глухом лесу и спрятаться в крохотном деревянном доме, где никто не сможет его найти. И почему всем есть дело до того, с кем он встречается? Почему именно сейчас, сегодня?       — Мам, я же сказал… Я не хочу обсуждать это.       Она вздохнула.       — Но я ведь просто хочу поддержать тебя. Ты мой единственный и любимый сын, я переживаю о тебе. Может, поделишься всё-таки?       — Ты не захочешь это знать. Всё очень запутанно.       — Ну так мы распутаем. Давай распутываться. Это связано с Намджуном, у вас что-то не складывается?       — Мам.       — И ещё ты мне говорил, когда мы были на море, что у тебя уже есть какой-то молодой человек, но я о нём больше ничего не слышала. Ты в них и запутался, да? В своих парнях? — спросила она отчасти сочувственно, отчасти снисходительно, будто бы Чимин стоял перед витриной магазина и не мог выбрать между двумя игрушками.       Вот только Чимин уже свой выбор сделал и расплачиваться за него готов был самостоятельно.       — Почему ты не можешь мне рассказать, что же там такого? Я уже не знаю, что и думать. Тот второй парень, кто он?       Чимин не спал уже вторые сутки и казалось, будто он застрял в том вечере, как в зацикленном воспроизведении: меняются голоса, места, но одна и та же ситуация остаётся прежней, повторяется заезженной пластинкой; он ходит с одного допроса на другой, а любую промелькнувшую эмоцию фиксируют камеры. И вот он сидит перед большим зеркалом, по ту сторону которого за ним наблюдают. У них на руках все улики, они уже всё знают и теперь просто восстанавливают картину по деталям.       — Если ты так настаиваешь — хорошо. Я скажу. — Чимин уже плохо соображал. Голова раскалывалась, мутило, он чувствовал адскую усталость и хотел покончить с этим. — Тот второй парень, мужчина — он женат. Это серьёзно, и он уже в процессе развода. Об этом никто не знал до вчерашнего вечера, теперь знает Намджун. Ну и ты.       Чимин выплюнул это, будто застрявшую в горле рыбью косточку. Дышать вдруг стало чуть легче, хотя слизистую поцарапало и теперь слегка жгло. Правда, насчёт развода он слегка преувеличил, Юнги ещё не подал на развод — тому нужно было как следует подготовиться.       — Так вот оно что…       Мать надолго замолкла. Она отодвинула тарелку и какое-то время неподвижно сидела, отвернувшись к окну. Потом она всё же заговорила, не глядя на Чимина, будто сама с собой, тихо и холодно.       — Что ж… Это даже хорошо, что Намджун всё узнал. Мне кажется, он серьёзный человек. Ему лучше найти женщину, с которой он построит семью и будет дочку растить, наверняка в браке ещё детей захочет. А ты и дальше таскайся по отелям.       Она заправила выбившуюся прядь волос и приложила ладонь к щеке.       — Я до последнего надеялась, что мои глаза меня обманывают, — в её голосе звучали слёзы, и Чимина внезапно ошпарило стыдом, — что мне только кажется… Но я твоя мать. Я многое замечаю. Это ведь твой директор, да?       Чимин молчал, поджав губы. Намджуну понадобилось увидеть гравировку, чтобы понять это, матери понадобилось лишь её материнское сердце.       — Поверить не могу... Неужели нельзя было иначе, Чимин? Я не верю, что мой сын способен на такое. Неужели ты недостаточно талантливый, неужели надо обязательно ложиться под каких-то женатых мужиков, чтобы ставить мюзиклы?

***

      Чимин застыл возле пустого кресла и сложил руки на груди, пытаясь унять дрожь в пальцах. Мгновения назад он зарывался ими в волосы Намджуна, ослаблял его галстук, прижимался всем телом и подставлял шею под горячие губы. Сколько прошло времени? Полчаса? Два часа? Или этого не было, или это был не Чимин? Всю кухню заволокло знойным маревом, руки Намджуна блуждали под одеждой, пока тот шептал смущающие слова. Но это не было наваждением, и Чимин отчётливо помнил, как толкался бёдрами навстречу, и непонятно, от чего теперь накрывало паникой: от осознания, что его предало собственное тело; от того, что его разоблачили или от собственных скоропалительных слов?       Намджун больше не насмехался, не дразнил. Он молча забрал свой телефон, накинул пиджак на локоть и не выглядел теперь ни самоуверенным, ни наглым, скорее уставшим. Перед тем как выйти за дверь, он бросил рассеянный взгляд:       — Забудь всё, что я сказал там на кухне. Я глухой и слепой идиот. Юнги… Можно было давно догадаться. И да, ты абсолютно прав — я себя переоценил. Построить театр… это, конечно, сильно. — Вместе с последней фразой на его губах промелькнула маленькая улыбка.

***

      Мать сидела с мокрыми глазами, прикрыв рот ладонью. Чимин недоумевал, почему она так драматизирует, и задыхался от несправедливости. За кого она его принимает? Разве они с Юнги виноваты в том, что встретили друг друга так поздно — потерянные, запутавшиеся? Чимин видел за его напускным равнодушием что-то трогательное, едва приметное и нежное, замечал его деликатное отношение к себе и не смог отвернуться просто потому, что на безымянном пальце блестело кольцо. И он не чувствовал за собой вины.       Чимин лавиной вывалил на неё всё. О семье, в которой вырос Юнги, о том, что его отец — военный и что все они верующие католики, что Юнги много лет не осознавал, кем является, и женился, потому что так было нужно; что теперь он до сих пор не может до конца принять, как подвёл всех — отца, жену, Бога, себя.       — Ты любишь меня и ты приняла меня. Не знаю, в какой момент ты всё поняла обо мне, но терпеливо ждала, пока я скажу сам. И я ценю это, я благодарен тебе. Но не всем так повезло. Как ты думаешь, почему я не говорил тебе? Мне было страшно. Я боялся, что ты можешь отказаться от меня. А семья Юнги абсолютно точно отвернулась бы от него, и он сам — от себя. Ты не проживала эти сомнения, и ты никогда не сможешь понять, каково это, выбирать между семьёй и собой. Он такой же человек, как и все, и я такой же, самый обычный, со своими слабостями. И он разведётся. Пожалуйста, не делай мне больно, я не такой, как ты говоришь. Это не ради мюзиклов.       — Ты такой наивный, сынок, — она промокнула слёзы бумажной салфеткой и говорила уже спокойно, ровно. — Как маленький ребёнок, честное слово. Слушаю тебя и удивляюсь, как ты в свои почти тридцать лет не понимаешь… Какой развод? Да и кто ему позволит с двумя-то детьми? Если он так переживает о своей семье, то не разведётся он, так и будет тебе лить в уши. Если уж человек идёт на измену, то никакого доверия ему нет. Там у него жена, она за ним ухаживает, рубашки гладит, а тут — театр, режиссёр красавчик. Удобно устроился. Жди дальше, он тебе наобещает.       Чимин глубоко вздохнул. Отвечать было бессмысленно. Она вообще не услышала его, не поняла ни слова. Говорила ещё что-то про Намджуна, какой он хороший, а Чимин — глупый. Потом снова разозлилась, и всю дорогу до вокзала они молчали.       Дома Чимин, наконец, упал без сил. Перед тем, как провалиться в сон, он решил больше никогда и ни с кем не обсуждать свою личную жизнь.

***

      И зрители, и даже критики на удивление неплохо отзывались о «Плаксе», и Юнги был доволен статьями, в то время как Чимин запоминал каждое не слишком хвалебное слово и либо записывал, какие моменты стоит подправить, либо спорил мысленно (ну или вслух с Аёнг) с какими-то особо абсурдными замечаниями. Так или иначе, билеты раскупались хорошо, поступали всё новые и новые предложения о сотрудничестве, так что у Юнги работы только прибавилось. Он составлял графики интервью и шоу на ТВ, задумывался над гастролями и параллельно готовился к показам других мюзиклов из их репертуара на этот сезон.       Последние пару месяцев он всё свободное время проводил с семьёй, но Чимина вполне устраивал быстрый секс в одежде прямо в театре. Он готов был ждать. Сначала пришлось свести на нет любое общение вне работы и затихнуть, пока всё не уляжется после каминг-аута. Юнги продолжал играть роль идеального мужа, чтобы невозможно было даже представить измену, не то что заподозрить, иначе это могло бы повлиять на условия развода. От него требовалось максимум осторожности, чтобы сделать все мягко, подготовить Лиён морально и постараться сохранить с ней хорошие отношения настолько, насколько могло бы получиться в их ситуации.       После решения о разводе Юнги наполнился какой-то внутренней уверенностью. В нём проснулись собственнические инстинкты, и он даже чаще, чем раньше, зажимал Чимина где-нибудь в коридоре, где ещё шёл ремонт и не было освещения, просто чтобы украдкой поцеловать и напомнить, что любит. Он также стал спокойным, будто пока всё шло по плану, особенно когда стало понятно, что у «Меллерстейна» есть все шансы на успех. Чимину не могло не нравиться, каким страстным он стал. Потом будет тяжело, у Юнги наступят тёмные дни, и Чимин подставит плечо. Всё это стоило того, чтобы в конце концов Юнги примирился с собой, со своей совестью и перестал бы, наконец, посыпать голову пеплом.       В день премьеры Чимин дал слабину. Сначала его растрогала корзина белых роз, перевязанная атласной лентой, он слишком расчувствовался и весь день был на грани слёз, осознавая, как долго они к этому шли. Он уже привык, что на любые праздники оставался без Юнги, включая свой день рождения в прошлом году, когда у того заболела младшая, но сегодня хотелось быть рядом. Генеральный прогон не задался: сначала почти на два часа опоздал световик, ссылаясь на какие-то форс-мажоры, потом Чонгук ни с того ни с сего начал путать текст, парень из подтанцовки вывихнул ногу, и финальным аккордом рухнула одна из декораций во втором акте. Чимин держал лицо, имитируя спокойствие буддийского монаха, потому что нельзя было испортить труппе настрой прямо в день премьеры, а потом на двадцать минут засел в туалете и как следует выплакался. Декорацию починили, танцору каким-то чудом нашли замену, и оставалось надеяться, что даже если Чонгук снова перепутает слова, то не собьётся, и никто ничего не заметит. И хотя всё прошло неплохо, тоска разъедала изнутри. На афтепати было полно народу, никак не представлялось возможности даже на пару минут отойти вдвоём с Юнги, и в итоге тот уехал с Лиён слишком рано, даже не остался один, как иногда позволял себе раньше.       Все лица размылись в одно невзрачное полотно, Чимин был выжат и всё, чего он хотел — уехать, уехать немедленно. Показалось хорошей идеей позвать Намджуна с собой, пока тот, судя по всему, испытывал воодушевление. Ходил весь такой восторженный и напрашивался на то, чтобы увлечь его новым мюзиклом прямо сейчас, не дать соскочить с театральной иглы. И хотя перед премьерой они мало общались, Чимин чувствовал, что куда сильнее проникся к нему с того вечера у реки Хан, когда Намджун пришёл за ним. Он оставался обходительным, дружелюбным, и Чимин уже успел привязаться, ему казалось таким естественным облокотиться на него, сидя в такси, и он даже не подумал о чём-то лишнем (или же убедил себя в этом), когда Намджун взял его за руку.       — Меня зовут выступить на конференции в Тэгу, — сказал Юнги, когда попросил зайти ненадолго к нему в кабинет после репетиции. На столе стоял виски из его запасов. — И это как раз будет в середине октября. Три дня. Мы сможем выехать на день раньше, как раз тринадцатого. Я там выступлю один раз, сфотографируюсь, а на всё остальное время я снял дом в пригороде. Что скажешь?       Это опредёленно была хорошая новость. Очень хорошая.       — Мне нравится… — В другой раз Чимин уже бросился бы на колени к Юнги, но сейчас был способен лишь на слабую улыбку.       — Устал сегодня?       — Немного.       — Как Чонгук? Уже готовится к интервью с Чхве Шивон? — Он достал из шкафа два бокала и плеснул совсем немного виски.       — Ага. Не хочу, чтобы он становился популярным, — полушутливо сказал Чимин, садясь напротив, — его заберут в кино.       — Это неизбежно, — согласился Юнги, а затем немного понизил голос и чуть повернулся в кресле: — Иди ко мне. Дверь закрыта?       Они выпили, поцеловались, но Чимин продолжал блуждать в своих мыслях и никак не мог отключить голову.       Он корил себя за то, что Намджун теперь знает о них. И хотя умом Чимин понимал — тот не станет с кем-то обсуждать это — тревога не давала спать, вдруг всё вскроется, и он без конца жалел о том, что вообще ляпнул про свои отношения с «публичным человеком». Если бы не это, возможно, Намджун не разгадал бы гравировку. «MY» мог оказаться Мин Ёнджуном, Ёнсу, да кем угодно, а «0913» стало бы датой знакомства, но Чимин почему-то не стал ничего отрицать. Испугался, растерялся и выдал их обоих с головой.              Но гораздо сильнее терзало другое. Очередная тайна, очередная тень, возникшая за спиной. Никогда и никому он не расскажет, что произошло на кухне, как ослабли ноги, как он сдался Намджуну, его рукам и губам.       Чимин не в силах был ответить себе на простой вопрос: измена ли это? Можно ли изменить тому, кто женат? Так или иначе, чувствовал он себя скверно, и разбираться с этим оставалось только ему. Он жил по такому принципу, что если уж облажался, то либо разрывай отношения, либо не вешай этот груз на другого человека, не мучь его, живи и справляйся с этим сам. Это явно не стоило того, чтобы уходить: он должен быть рядом с Юнги, когда все отвернутся, должен быть опорой и поддержкой. Он — единственный человек, кому Юнги может доверять и на кого может положиться. Жаль только, что Чимин раз за разом подрывает это доверие.

***

      Дни, наконец, стали ясными, а воздух сухим и приятным. Хосок переехал в небольшую студию на Каннаме, аренда была приемлемой — чудом нашёлся этот вариант. Субботним утром они с Аёнг помогли занести оставшиеся вещи, открыли настежь окна и втроём принялись разбирать вещи. Чистое голубое небо проглядывало сквозь лоджию, и Чимин щурился от солнечных лучей, пока вскрывал канцелярским ножом одну из пыльных коробок. До дня рождения оставалась всего неделя, и когда друзья поинтересовались, как он будет отмечать, Чимин привычно соврал о поездке к маме в Кёнсан.       — Значит, отметим, как приедешь. Но только обещай, что нормально отметим, а не как обычно у тебя будет миллиард дел! — сказала Аёнг и громко чихнула. — Хо, дай влажную тряпку, я задохнусь сейчас. Как будто не в грузовике перевозили, а пинали по полю эти коробки. Предлагаю сначала протереть их, потом уже открывать.       — Как там Джобс? — невзначай спросил Хосок, протягивая ей салфетки.       Чимин пожал плечами.       — Нормально вроде. А где лежит переносная колонка? Давайте включим что-нибудь.       После премьеры они так и не успели толком поговорить — то Чимин запирался у себя в комнате, пытаясь отоспаться (или к своему стыду использовал это как предлог), то Аёнг с Хосоком уезжали ночевать на новую квартиру с одним матрасом. И как бы Чимину ни хотелось узнать, когда и каким образом они успели переспать и сойтись прямо у него под носом, отчасти он сам оттягивал этот разговор, потому что не хотел ответных расспросов — разговора с матерью хватило; а пока на все брошенные будто бы невзначай каверзные вопросы Чимин успевал отшучиваться, мол, вы скрывали, и я буду.       — Там, рядом с креслом в большой должна быть.       Спустя несколько часов, когда коробки уже были разобраны, Чимин снимал чехол с этого кресла и с тоской вспоминал, как они с Аёнг хихикали над сосредоточенным Хосоком, вырезающим для перетяжки выкройки из синего бархата, и как она ещё несколько недель звала его «Швейный клуб». Чимин подумал, что, должно быть, она тоже скоро переедет сюда, и тогда придётся искать новую квартиру, потому что их огромную ему не потянуть. Он как никогда ясно осознал, что не хочет оставаться один.       После небольшого отдыха с пиццей и лапшой из доставки, Аёнг, вопреки ожиданиям, поехала домой с Чимином. В такси она говорила, обхватив его руку:       — Мы перешли на новый уровень отношений, нам нужно пожить раздельно! Пусть будет хоть немного романтики. Он, конечно, намекает, чтобы я свои вещи тоже потихоньку перевозила, но я пока не хочу. Хочу свиданий, чтобы всё как у нормальных людей! Пусть официально предложит съехаться! Мы несколько лет жили вместе, торопиться некуда…       Чимин облегчённо выдохнул. Как только они приехали, он снова избегал Аёнг. Сослался на усталость, ушёл к себе, а сам не мог уснуть до утра, слушал, как она ходит по дому, тихо щебечет с Хосоком по телефону, смотрит сериалы на кухне, и звук её присутствия успокаивал.       Бесконечно оттягивать этот разговор он не смог бы, и на новоселье Хосока в маленькой студии, где кое-как ютился народ — все такие яркие, модно одетые, его танцевальная тусовка — они с Аёнг придвинулись друг к другу на диване и шептались. Нет бы у себя дома, в спокойной обстановке, и зачем только он столько дней прятался по углам…       — Ага! — Хосок неожиданно возник откуда-то сбоку со своим авторским коктейлем из джина, сливок и бананового сиропа. — Рассказывает тебе там, какой я плохой и бессердечный?       — Да, раскрываю правду, как отклеилась твоя маска доброго Хоби-хёна!       Со слов Аёнг, у них всё завертелось как раз когда Чимин и Хосок поехали отмечать день рождения Юнги (упоминание девятого марта как-то неприятно царапнуло).       — У меня тогда работа не шла, я ничего не могла написать, только нервничала. И я была такой взвинченной, такой нервной, металась из комнаты на балкон, столько сигарет скурила… Мне всё чего-то не хватало, я не могла успокоиться. И тут я понимаю, чего мне не хватает, а точнее — кого. Ну а он там, значит, отмечает, домой вы не собираетесь. И было так паршиво, я чуть не расплакалась, и написала ему — приезжай домой. Мне нужно было лечь к нему под бок и смотреть какой-нибудь фильм, срочно…       Она будто волновалась, пока рассказывала, то и дело одёргивая длинную чёрную юбку и поправляя волосы. Чимин улыбнулся, какой милой она была в этот момент.       — Короче, фильм мы посмотрели… — тут Аёнг замялась и засмущалась ещё сильнее.       — Тот же, что и с Чонгуком?       — Не сравнивай! Это вообще разное кино! Из Чонгука кинорежиссёр еще зелёный совсем, он какой-то артхаус наснимал бессюжетный, короче… Не суть. В общем, посмотрели мы фильм, а потом… потом случился пиздец. Я жёстко облажалась.       Как выяснилось, Хосок ей утром принёс кофе, всё сделал, как она любит, за пирожными сходил, но совсем не учёл, что будить её было ошибкой.       — Я ему тогда сказала что-то типа… не помню, но как он меня убеждает, я его там чуть ли не на хуй послала. Типа, съебись отсюда в ужасе! И дальше спать. Я этого даже не помню! — возмущённо воскликнула она прямо в ухо, и Чимин поморщился, едва не оглохнув. — А он решил, что это была разовая акция, и что на этом всё. Придурок! Не мог дождаться, когда я сама проснусь! А когда уже я встала, ну, после обеда… потому что до этого три дня почти не спала со своей дорамой, этого дебила уже и след простыл. Короче, обиделся… Ну а я решила, что ему похуй. И мы об этом, естественно, не говорили больше.       Чимин не мог перестать хохотать от абсурдности ситуации.       — Нет, ну тебя будить с утра — это реально нужно дебилом быть!       Какое-то время Аёнг и Хосок продолжали делать вид, что ничего не было, пока последний не увидел картину маслом: утро, на плите жарятся панкейки, сидит Чонгук в его футболке, а рядом Аёнг. Милая, улыбчивая Аёнг.       — Мы потом так орали друг на друга… ну, когда он мою пепельницу разбил. И тогда он и высказал мне, мол, вот Чонгука завтраками кормишь! А я ни сном, ни духом, на что он был обижен! Я думала, это он мудак — вёл себя как ни в чём не бывало! И рассказывал мне потом постоянно про своих баб, ну, конечно, у него кругом всегда танцовщицы с идеальными животами и жопами накаченными! Вон, посмотри на них…       — Вот вы два придурка, конечно.       Чимин смеялся, и тут Хосок уселся к нему на колени.       — А теперь слушай мою версию...       И в тот вечер Чимин снова избежал расспросов, снова уходил от ответов, но как-то дома, уже наедине, Аёнг всё-таки аккуратно спросила о Намджуне. Пришлось напустить тумана: «Мы просто общаемся, не знаю, он человек занятой, ему не до отношений и мне тоже».       — Ты уже давно к себе никого не подпускаешь, в чём дело? Я почти не выхожу из дома, и даже у меня личная жизнь насыщеннее!       И снова:       — Раньше ты был совсем другим, более живым, весёлым, то один парень, то другой! Вспомни наши тусовки, ты даже какого-нибудь гомофоба мог спокойно засосать. Что с тобой случилось? Неужели из-за Юнги?       Она до сих пор искренне считала, что Чимин безответно сохнет по женатому натуралу, и даже не догадывалась, во что он ввязался на самом деле. Чимин старался подавлять растущее раздражение, удерживался, чтобы не закатить глаза, потому что если начнутся очередные непрошенные советы, то на этот раз он уже не выдержит.

***

      Бессонница не отступала. Чимин с трудом засыпал под утро, перед этим не забывая написать в чат, что репетиция переносится. Всю неделю начало сдвигалось на час, и ещё на час, пока охранник не пожаловался Юнги, что ему приходится задерживаться чуть ли не до полуночи. Кое-как, мучаясь от мигренеобразной головной боли, Чимин проживал очередной день и запирался у себя в комнате. Он раз за разом пересматривал по ночам «Сказки туманной луны после дождя» и фильмы о кайбё пятидесятых годов, чтобы сделать пометки к будущему мюзиклу, а днём не было сил даже дойти до врача и взять рецепт на снотворное.       Порванный анклет лежал в гостиной на том месте, где его оставил Намджун, а времени до поездки в Тэгу оставалось всё меньше и меньше. Чимин не мог поехать туда без анклета — он всегда надевал его на все важные события, и уж тем более не мог остаться без него в свой день рождения, который впервые нормально отметит с Юнги. Пришлось всё же пересилить себя и забежать после театра в ювелирную мастерскую.       Он пораньше отпустил всех с репетиции, отнёс анклет и в каком-то порыве проехал на метро до станции, где работал Намджун; в их давно замолкнувшем чате нашёлся точный адрес. Сумерки уже сгустились, офисные сотрудники постепенно расходились по домам. В одной из витрин промелькнуло тусклое отражение, и Чимин на секунду остановился — простые джинсы, очки в толстой оправе (не для зрения, а чтобы отвлекали внимание от уставших красных глаз), худи и чёрный бомбер сверху. Утром он не планировал ехать сюда и не позаботился о том, как выглядит, не укладывал волосы, пушистые от влажности, и не маскировал ожог.       Чем ближе он подходил к нужному зданию, тем сильнее хотелось повернуть назад. Эта идея наверняка плохая, и Намджун, наверное, поедет забирать Мунбёль, у него не найдётся времени, а, может, даже не посмотрит в сторону Чимина и сделает вид, что они не знакомы. Но неизбежность этого разговора перевешивала всё остальное: если не поговорить сейчас, то тягостные мысли продолжат изводить по ночам, поездка в Тэгу будет омрачена постоянной смутной тревогой, а ещё снова придётся всем лгать и выдумывать причины, почему новому мюзиклу нужен теперь другой автор.       Теперь, спустя неделю, когда эмоции немного схлынули, Чимин внезапно прозрел. В тот вечер на кухне Намджун признался ему. И хуже всего было понимать, что всё к этому шло, медленно, но неотвратимо, и Чимин специально закрывал глаза: когда они почти неприкрыто флиртовали в Кёнсане на озере; когда Намджун нашёл его после ссоры с Юнги, прижимал к себе, гладил по волосам и не отпустил одного на Итэвон; когда говорил пьяным «я буду писать только для тебя» и обнимал во сне; когда предложил прилечь к нему на плечо за просмотром аниме, а потом снова шутил и флиртовал. А ещё — его взгляды, долгие, испытывающие. Но Чимин до последнего всё отрицал, даже когда сам, измученный тяжёлым днём, позвал Намджуна поехать домой после премьеры, облокотился на него в такси, переплёл с ним пальцы и до последнего врал себе, что в этом ничего такого нет и что он не ищет его внимания.       Намджун был искренним, последовательным. Пожалуй, самоуверенным и, может быть, слишком напористым, но честным. «Между нами ведь что-то происходит, разве нет?». А Чимин малодушно отвечал на флирт, но так тонко, чтобы его невозможно было уличить хоть в чём-то. И точно так же малодушно отвечал на поцелуй, и потом малодушно заготавливал речь, мол, я просто переборщил с вином, давай забудем. А потом он сорвался и наговорил гадостей тому, кто вряд ли желал плохого. В моменте Чимину казалось, что он не мог иначе реагировать, когда Намджун размахивал браслетом перед лицом. Имел ли право тот выпытывать, чей это подарок? С одной стороны, это было слишком, но Чимин не мог не признать — с другой стороны, он ведь догадался, что это Юнги, а Юнги его друг, женатый друг, и это многое меняет…       Намджун вышел ровно в семь. Костюм, брюки плотно сидят, в руках стопка бумаг, он смеялся, разговаривая с худощавым мужчиной лет сорока. Чимин прирос к асфальту и уже понадеялся, что останется незамеченным, но Намджун столкнулся с ним взглядом издалека, быстро попрощался с коллегой и направился в его сторону.       — Пак Чимин? Чем могу быть полезен? — твёрдо, даже бодро, и, как всегда, с оттенком иронии. Полное имя — так демонстративно. Казалось, даже черты его лица стали острее.       — Поговорим?       — О чём?       — Я хочу извиниться. — Чимин с трудом заставил себя посмотреть ему в глаза.       — За что? — недоумённо.       — Для начала за то, что был грубым. Я не хотел.       — Не обижаюсь, — он пожал плечами. — Сам нарвался. Всё в порядке, не стоило ради этого приезжать к моему офису.       — Всё равно я не должен был, — Чимин поймал себя на мысли, что выглядит сейчас, наверное, жалким. Слабый бесцветный голос, беспорядок на голове. Он нервно поправил чёлку и продолжил: — И нам в любом случае стоило бы обсудить всё. Хотя бы потому, что всё это затрагивает не только тебя и меня.       — Я не собираюсь в это лезть, так что считай, это никого не затрагивает. Это всё? — Намджун посмотрел куда-то в сторону, явно намекая, что не хочет задерживаться.       — Речь не только о Юнги. Ну, что ж… — Чимин вздохнул. — Я не могу заставить тебя слушать меня. Если не хочешь меня видеть и тем более работать вместе над мюзиклом — я пойму. Тогда я скажу команде, что ты слишком занят работой. Мне очень жаль, что так вышло.       — Ты сам послал меня, Чимин, и запретил к тебе хоть как-то обращаться. Что, уже передумал?       — Я не собирался тебя посылать. И я пришёл поговорить об этом.       Намджун снова отвернулся, видимо, принимая решение, и затем выдохнул:       — Ладно, зайдём в кофейню. У меня минут тридцать.       Они взяли по американо и сели возле окна с видом на узкую улочку, неоновые вывески и бесконечную вереницу прохожих. Намджун смотрелся здесь даже слегка нелепо в своём строгом костюме, такой высокий, что ноги его едва помещались под крошечным круглым столом. Укладка за день успела растрепаться, и несколько прядей, склеенных и плотных от геля, упали на лоб. Он медленно откинулся на спинку стула, показывая, что готов слушать.       — Ты не должен был узнать о нас с Юнги. Мне жаль. Никто не знал об этом. — Чимин начал совсем не с того, о чём собирался говорить изначально, но все мысли вылетели из головы.       — Так, Чимин, стоп. — Он взмахнул руками. — Я уже сказал: дела Юнги меня не касаются. Считай, что я не знаю.       — Но ваши отношения теперь наверняка испорчены, разве нет? Я не говорил ему, что ты в курсе, но вы ведь друзья. Я чувствую вину, что вмешался.       — Мы не друзья. Когда-то очень давно, возможно, были ими, много лет назад. Сейчас уже нет. Последние события, — он произнёс это с особенным выражением, — показали, что я его совсем не знал и не знаю. Так что Юнги никак не может быть моим другом. Я всю жизнь презираю подобных ему людей.       Чимин уставился на свой нетронутый кофе, разглядывая черноту в белой чашке.       — Об этом я и говорю, — он совсем поник. Нельзя сказать, что слова Намджуна были совсем неожиданными, но всё же это покоробило. — Будет странно, если ты ни с того ни с сего перестанешь с ним общаться.       — Мы и так уже давно не общаемся, Чимин. Переживать не о чем.       Намджун отпил кофе, а затем внезапно снова заговорил:       — Тогда после караоке вы поругались, как я понял. Юнги уехал домой, а ты пошёл на набережную. Я ему тогда позвонил, просто хотел сказать, что нашёл тебя, и что ты… ну, не в лучшем состоянии. Знаешь, что он ответил? Чтобы я не лез к тебе. — Он рассмеялся. — Боже. Я ведь думал, он переживает за тебя. Якобы ты слишком легко увлекаешься. Решил, — голос стал чуть тише, — что я просто хочу тебя трахнуть, и говорит, мол, подожди, не лезь хотя бы до премьеры, не отвлекай, тебе-то будет плевать, а Чимин такой впечатлительный и эмоциональный. И пока я списывал это на его странную излишнюю заботу, я это принимал. Но таким образом он просто метил территорию, оправдывая это тем, что я — мудак.       Чимин не мог поднять глаз. Он совсем не знал, как реагировать, и Намджун, выдержав долгую паузу, продолжил:       — После этого наши отношения и так стали натянутыми, он даже не пришёл на мой день рождения, если помнишь. Всё оказалось так просто, так банально. Так… прозаично. Ты не представляешь, каким идиотом теперь я себя чувствую.       Оказалось, пока Юнги отчитывал Чимина за каминг-аут, сам он был не лучше. Его ревность ещё тогда чуть не выдала их. Будь Намджун сообразительнее, давно бы уже догадался. Теперь гораздо понятнее, почему гравировку расшифровать было не так уж и сложно.       — Ясно… — ничего дельного в голову не шло.       Снова повисло неловкое молчание. Чимин сделал пару глотков, почти не ощущая горечи, просто чтобы смочить горло.       — Я сожалею, что все так вышло, — снова повторил он и тут же подумал, что его сожаления уже наверняка начинают раздражать. — И я, конечно, не хотел разрывать наше общение и сотрудничество. Я бы не грубил, но в тот момент… Я был зол и потому сорвался. И если теперь ты меня презираешь — понимаю, я заслужил это, но всё равно я думаю, нам необходимо было обсудить всё на трезвую голову и принять какое-то решение.       — С чего ты взял, что я презираю тебя?       — Ты сам сказал, что презираешь таких людей.       — Таких, как Юнги. Насколько мне известно, у тебя нет ни жены, ни детей. Ты никого не предаёшь.       — Но ведь я участвую в этом. Я ничем не лучше.       — Он твой начальник. Продюсер. Это, блять, вообще другой разговор… — Чимин нахмурился и хотел было уточнить, что он имеет в виду, но Намджун продолжал: — Ладно, я обещал себе в это не лезть. Вернёмся к тебе. Со мной ты был честен. Во-первых, ты не раз упоминал, что состоишь в отношениях. Поначалу ты позволял думать про Аёнг, но это твоё дело, быть закрытым или нет. К тому же потом ты сказал правду, ещё и публично. Во-вторых, мне ты тоже обо всём сказал прямо. Ну, почти обо всём. — Он слегка усмехнулся. — В любом случае тебя я не презираю. Юнги — да.       — Для меня это одно и то же, — Чимин вздохнул. — Так или иначе, смысла говорить про мюзикл нет?       — Смысл есть. Я обещал тексты тебе, а не Юнги. Моё отношение к нему тебя не затрагивает. И я не могу злиться на то, что тебе пришлось послать меня, потому что ты абсолютно прав — я сам полез. Я надавил. — Он уже допил кофе и гонял по блюдцу кубик коричневого сахара.       — Но ведь… работая со мной, ты работаешь с Юнги. Вы будете постоянно пересекаться.       — Насчёт последнего, уверен — этот вопрос решаемый. — Он задумался, глядя куда-то в сторону. — Есть причина, по которой я хотел бы работать над мюзиклом. Она не связана с тобой, это личное. Но мне нужно поразмыслить, всё взвесить. Сейчас я точно не смогу дать тебе ответ.       — Понимаю, — Чимин кивнул.       Они вышли из кофейни в напряжённом молчании. Чимин зачем-то поплёлся вместе Намджуном в сторону стоянки, засунув руки в карманы, и всё же не сдержался:       — Могу я задать личный вопрос?       — Попробуй.       — Как давно ты осознал свою бисексуальность?       Намджун недоумённо нахмурился.       — Недавно.       — И как это было? Ты понял это в один момент или тебе понадобилось какое-то время?       — Чимин. К чему ты ведёшь?       — Не всё так просто, как нам хотелось бы. У кого-то уходят годы. Тебе сколько? Тридцать с чем-то? И если ты бисексуален, то я — нет. А Юнги — он как я.       — Хочешь сказать, он гей? — переспросил Намджун с усмешкой.       — Да. Он не может любить женщин в принципе. Но осознал это слишком поздно. Да, иногда на это уходит очень много времени. Ты ведь знаешь из какой он семьи?       — Знаю. Думаешь, это всё изменит моё мнение о нём, как о человеке?       — Я не заставляю тебя поменять своё мнение, но… Почему бы не подумать об этом? Просто пища для размышлений. К тому же он религиозен, это ты тоже знаешь. Это наложило свой отпечаток на осознание.       Намджун снова усмехнулся и даже застыл на несколько секунд, повернувшись к Чимину:       — Религиозен? Не смеши меня. Набивать себе библейские цитаты и быть религиозным — это разные вещи. Два года, два года, — он поднял палец вверх, — изменять своей жене, врать ей в лицо, притворяться другим человеком. Мне неважно, какие у него причины. У меня в принципе отвращение к лицемерам и лжецам.       — Ты не знаешь, как поступил бы на его месте, — Чимин начинал злиться. Они остановились посреди дороги, вынуждая прохожих обходить их. — Твой отец изменял матери, у тебя особое отношение к изменам, я помню. Но всё не так однозначно, Намджун, в нашей жизни нет чёрного и белого! Таким, как я, приходится несколько сложнее, понимаешь? — Он завёлся, размахивая руками. — Мне ещё повезло, но не все могут так легко принять себя в силу предрассудков. Иногда жизнь заставляет подстраиваться под общество. Тебе в этом плане проще, ты всегда можешь выбрать женщину и быть с ней счастливым, и никто ничего не узнает. А Юнги, он…       — Я же сказал, что я не хочу выслушивать оправдания Юнги, я не хочу ничего знать о вас. Мне плевать, ясно? Спите с кем хотите и как хотите. Я узнал уже более, чем достаточно. Когда буду готов — напишу тебе сам и дам ответ по поводу мюзикла. Всего хорошего.       Резко развернувшись, Намджун пошёл прочь широкими шагами.       — Придурок… — вырвалось едва слышно.       Чимин несколько долгих минут оставался на месте, пытаясь определить, где находится метро. Неожиданно на очки попало несколько капель — ничего не предвещало, но, кажется, заморосил дождь. Очки теперь только мешали, и Чимин сунул их в карман. Он поймал себя на очередной постыдной мысли, что, вероятно, неосознанно хотел выглядеть невзрачным и даже скромным, поэтому и пришёл в очках, как некоторые студенты надевают их перед экзаменом, чтобы казаться умнее.       Туч на небе не было видно, только сплошная бесконечная темнота. Мигающие вывески и фонари слепили глаза, пока Чимин стоял с поднятой головой. В голове вдруг возникли заученные когда-то наизусть строки из старого блокнота, найденного в Кёнсане под деревом: 알고 있니, 저 가로등에도 가시가 많아 Знаешь, уличный фонарь тоже имеет множество шипов 저 명멸하는 빛을 자세히 한 번 쳐다봐 Присмотрись к его свету, и ты поймёшь 야경이란 게 참 잔인하지 않니 Что ночные пейзажи очень жестоки 누구의 가시들이 모여 펼쳐진 장관이 Они обнажают нашу боль 분명 누군간 너의 가시를 보며 위로받겠지 И кто-то сможет утешиться, узнав, что и у тебя есть шипы 우린 서로의 야경, 서로의 달 (서로의 달) Мы друг для друга — ночной пейзаж       Он так много раз возвращался мысленно к «Moonchild» в любой свой кризис, любой сложный период жизни, эти стихи так много раз помогали ему, но сейчас он не понимал: неужели Rkive, создавший это, и Намджун — однобокий в своих суждениях, который так легко судит всех направо и налево — неужели это один человек?       Хорошо, рассуждал Чимин, что они встретились сейчас, когда он уже давно повзрослел, не верит в судьбу и любит другого. Иначе мог бы сдуру влюбиться, проецируя подростковые фантазии на реального человека — упёртого, подавляющего, принципиального, излишне категоричного. Намджун считает себя самым умным, самым правым, пытается контролировать всё, навязывает свою волю. Если бы не Юнги, наверняка продолжил бы стучать в закрытую дверь. Он даже не успел толком осознать, что ему нравятся и мужчины тоже, не успел пройти какой-то опыт, как уже начал настаивать на отношениях. Не пытаясь узнать получше, не разобравшись. И вот итог — передумал так же быстро.       — Высокомерный категоричный придурок, — снова вслух выругался Чимин и направился в сторону метро.