Анклет

      Небольшой двухэтажный кирпичный дом Намджуна стоял на краю города. Под вечер из-за туч ненадолго появилось солнце, отбрасывая оранжевые пятна на стены маленькой кухни, совмещённой с гостиной. Было слегка прохладно. На холодильнике висели детские рисунки, закреплённые цветными магнитами, а на одной из столешниц где-то в углу уместилась стопка книжек с раскрасками и фломастерами. Мебель и посуда — простые, непримечательные, но вовсе не безвкусные. Создавалось ощущение, что здесь живёт самая обычная семья, а не типичный холостяк слегка за тридцать.       В этой непривычной обстановке Чимина охватило смущение, пока он разворачивал ещё теплые контейнеры, складывая полотенца, а Намджун переливал сгущёнку из пачки в соусник. Тот подготовился — на столе уже стояли блюдца с нарезанными фруктами и парой видов джемов.       — Кофе или чай? — спросил Намджун и тут же добавил: — Рекомендую чай, всё-таки с похмелья он идёт гораздо лучше.       Дома он вместо линз носил очки в черепаховой оправе, которые обычно надевал и в библиотеку, работая над текстами, и они ему чертовски подходили. Летом его волосы были совсем короткими, а небольшую чёлку он укладывал вверх, стойкой.       — Да, лучше чай, — согласился Чимин. Утром они с Аёнг не следили за количеством выпитых чашек крепкого кофе, так что теперь его мучило учащённое сердцебиение и ощущение тревоги.       — Так, сейчас… — Намджун отвернулся к навесному шкафчику. — Есть с женьшенем и кедровыми орехами, есть обычный сливовый, классический зелёный…       — Зелёный.       — Окей, а я, пожалуй, буду с женьшенем.       Помогая выкладывать панкейки на две тарелки, Чимин старался избегать Намджуна взглядом и надеялся, что тот не замечает его лёгкой нервозности. Тишина в этом доме резала слух. И как только ему пришла в голову идея приехать сюда?       — М-м-м… — Намджун попробовал первый панкейк, ухватив его руками и макнув в сгущёнку. — Боже, Чимин. После такого я уже точно не соглашусь на меньшее.       — Это разовая акция, — предупредил Чимин. Он полил свою порцию малиновым джемом и принялся есть с аппетитом — всё-таки к вечеру уже значительно полегчало. Это была его первая еда за день, не считая кофе с молоком.       — Этого достаточно, чтобы я отказался работать с Хван Союн.       Перестав жевать, Чимин резко поднял голову, а затем задумчиво отвёл глаза в сторону. Он стал припоминать их разговор на эту тему, но никак не мог точно восстановить в памяти, что именно успел сказать.       — А что я вчера говорил?..       — Что меня нашёл ты, поэтому мне не стоит работать с кем-то ещё, — ответил Намджун с небольшой улыбкой.       — Ох… — Чимин неловко усмехнулся, пальцем вытирая нижнюю губу, испачканную джемом. — Я… Это была шутка. Если хочешь, то соглашайся, это хороший опыт. И деньги тоже.       Когда Юнги упомянул о том, что уже почти договорился с Хван Союн о постановке «Бури» в следующем сезоне и что порекомендовал ей Намджуна в качестве переводчика, Чимин был в бешенстве. По многим причинам. В первую очередь из-за того, что Юнги не стал даже советоваться с ним как с художественным руководителем, и хотя сам он как продюсер имел на это право, всё равно мог поставить в известность раньше, чем примет решение. Во-вторых, Чимин всей душой ненавидел Союн: она и подобные ей смотрели на мюзиклы свысока, пренебрежительно, ведь музыкальные спектакли такие примитивные, чистая коммерция на потеху массовому зрителю, никакого искусства и настоящей режиссуры. И теперь она заявляется в Меллерстейн и собирается работать с людьми, которых Чимин годами собирал в свою команду? И, наконец, самое обидное — Намджун. Его стихи Чимин оценил ещё восемь лет назад. Пришлось ехать к нему в офис, уговаривать чуть ли не на коленях и спускать ему с рук шуточки, иногда довольно уничижительные, особенно в самом начале общения. И всё ради того, чтобы Юнги так запросто отправил его к Союн?       В тот день Чимин вылетел из кабинета, хлопнув дверью, прежде чем успел наговорить лишнего. Он понимал, что всё его негодование по этому поводу — глупый детский эгоизм, Хван Союн очень выгодна для Меллерстейна и спорить с этим невозможно. Позже он выдохнул и успокоился. Как ни крути, Юнги прав. Прав, даже если в его действиях совсем немного замешана ревность.       После совместного похода в бар с Намджуном, когда они отмечали заключение договора, Юнги словно подменили: он хмуро косился, если Чимин отвлекался на телефон при нём, стал куда больше интересоваться их общением с Намджуном, спрашивал о поездке в Кёнсан. Всякий раз при упоминании Намджуна он напрягался и порой отпускал какие-то неоднозначные комментарии. Чимин так давно мечтал увидеть от Юнги хоть какие-то проявления ревности и так долго не видел их, что потом не мог поверить своим глазам, думал, накручивает себя. Говорил сам себе, что посоветовать Намджуна Союн — вполне прагматичное решение, ведь продюсер как никто другой заинтересован в качестве постановки и её успехе. Так и есть, если бы не одно но: Юнги ничего не спросил у Чимина, ничего не сказал, он сделал это втихую, а потом поставил перед фактом. Значит, уже заранее понимал возможную бурную реакцию.       «Какая ревность, Чимин?! Что ты несёшь? Я женат! И я предупреждал тебя, что это не изменится!» — его вчерашние слова снова и снова звучали в голове. Юнги отказывался признавать свою ревность как факт, ведь он в браке, а значит, не должен испытывать её. Именно так он считал, намекая, что не держит возле себя, не претендует на Чимина, не считает своим. Это ужасно ранило, потому что Чимин хотел быть его, потому что не снимал анклет даже сейчас, когда приехал к Намджуну, даже когда они расстались.       Потому что как бы Юнги не подчёркивал то обстоятельство, что Чимин свободен, внутри себя он этой свободы не признавал. Его слова расходились с его действиями, чувствами и эмоциями, и Чимин цеплялся за этот разрыв между внешним и внутренним. Плевать, что Юнги демонстрирует, если на самом деле пытается привязать крепче.       Пытался.       Ему проще оборвать всё в одну секунду, чем признать своё естественное желание тоже быть любимым и единственным. Юнги считает себя недостойным этого желания просто потому, что когда-то по глупости женился, надеясь избавиться от своего главного «порока». Но такое не лечится, не вымаливается и не исправляется. Чимин это понимает как никто другой, поэтому хотел доказать, что Юнги достоин быть любимым несмотря на юношеские заблуждения и абсурдные надежды, которые привели к непростым обстоятельствам в настоящем. Да будь это всё хоть тысячу раз неправильно, тайно, грязно, рискованно — что с того? Почему они не могут дарить свою любовь, почему они не могут стремиться навстречу друг другу, почему не должны злиться и ревновать, почему им запрещено чувствовать?       — О чём задумался?       Слегка вздрогнув, Чимин сфокусировал взгляд на своей тарелке и ненадолго вернулся в реальность. Он и не заметил, как прожевал и съел всё, так и не почувствовав вкуса еды.       — Да ни о чём, — пожал он плечами и снова против своей воли мысленно погрузился в события вчерашнего вечера.       Конечно, чёрт возьми, Юнги было больно.       Чимин знал его мягкую сторону, поэтому в караоке старался не обращать внимания на Намджуна, отказался даже спеть с ним дуэтом, но не предусмотрел одного — появления Тэмина. Тот сработал как случайно подброшенная граната. Ну не получилось изворачиваться перед ним, лгать, делать вид, что не было тех двух лет. А Юнги расценил это так, словно чувства бывшего поставили выше, чем его.       Конечно, чёрт возьми, Юнги чувствовал себя преданным, потому что их с Чимином неправильные отношения могли существовать только в условиях абсолютной тайны. Он совершенно прав — ездить в совместные командировки с открытым геем совсем не то же самое, чем с режиссёром, находящимся в отношениях с девушкой. При всей их осторожности нельзя исключать, что в труппе мог быть кто-то, кто сложит несколько незначительных фактов в одну картину: то, что у Чимина есть ключи от съёмной квартиры продюсера, что он испёк ему торт на день рождения, как ни в чём не бывало переоделся в его одежду, остался на ночь. Теперь всё то, что когда-то списывали на близкую дружбу и тёплые отношения, могло предстать совсем в ином свете. Отныне любое неосторожное движение — в разы более серьёзный риск, чем раньше.       Юнги прав, снова прав, и полное осознание этой правды затапливает горькой волной обиды за них обоих. Чимин подвёл их, собственными руками снёс и без того хилый фундамент. Он всё испортил.       Гул холодильника стал слишком различимым, как и редко проезжающие машины где-то вдалеке, хотя сам район здесь довольно тихий. Нервно сглотнув, Чимин сжал губы и прикусил щеку с внутренней стороны. Наконец, он до конца понял, что натворил.       Намджун не стал больше ничего спрашивать, лишь мягко улыбнулся, поблагодарил и предложил налить ещё чая. Вставая со стула, он болезненно наморщил лоб и замер, чуть согнувшись в пояснице.       — Спина? — спохватился Чимин. — Я же мазь принёс. Совсем забыл, сейчас…       Он категорически отказался от второй чашки чая и настоял на том, чтобы Намджун сию же минуту лёг на диван и задрал футболку. Лучше уж сделать что-то полезное, чем продолжать сидеть с отсутствующим видом. Ужасно невежливо.       — Почему ты такой? — выдохнул Намджун в мягкую обивку, лёжа смирно на животе.       — Какой?       — Приехал ко мне, покормил, теперь вот лечишь. Это слишком мило. Ты хочешь обратить меня в рабство? Хочешь, чтобы я ушёл с работы и до конца своих дней переводил тебе мюзиклы? Я согласен.       Чимин разогревал мазь, тщательно растирая её между ладонями.       — Ну почему же только переводить? Я рассчитываю и на оригинальные мюзиклы, тексты для которых ты создашь с нуля.       — Как скажешь, я теперь на всё готов.       — Отлично. А вообще… Ты тоже приносил мне мази от ожогов. Я просто стараюсь быть благодарным.       Устроившись сбоку рядом с ногами Намджуна, Чимин осторожно, но с небольшим нажимом, наносил обезболивающую мазь, рассматривая синяки и ссадины. Космическая палитра оттенков на смуглой коже заставляла задерживать дыхание — скопления пурпурных звёзд в синеватой дымке, жёлто-зелёные туманности, обрамляющие более яркие голубые и фиолетовые галактики. Он закусывал губу, когда Намджун шумно втягивал носом из-за болевых ощущений. Чимин тоже хотел отметин на своей коже. Хотел, чтобы кто-то оставил их, а затем прошёлся по ним подушечками пальцев, ощутимо мазнул языком, прикусил, надавил сильнее. Он не заметил, как собственное дыхание стало тяжёлым, пока он водил ладонями по широкой спине и втирал в неё мазь. И если прошлой ночью он был слишком пьян и не чувствителен, то теперь, когда Намджун случайно издал болезненный полувздох, тот отозвался резкой пульсацией внизу живота. Чимин тут же остановился, чуть вздрогнув, и убрал ладони.       — Больно?       — Нормально, продолжай. Думаю, хуже твоего вчерашнего массажа уже не будет.       — Я почти закончил.       Чтобы до конца втереть согревающую мазь, Чимин снова задержал дыхание и постарался подумать о чём-то отвлеченном.       — Всё. Полежи пока. Где у тебя плед? Надо укрыться.       — На втором этаже, я схожу сам.       Пока Намджун медленно вставал, стараясь не совершать резких телодвижений, и поправлял футболку, Чимин, как и подобает порядочному гостю, делал вид, что его заинтересовали фотографии на стеллаже, разделяющем кухню и гостиную. Впрочем, помимо милых портретов Мунбёль, там были еще забавные кадры из прошлого. На одном из них Намджун приобнимал парня с густой каштановой чёлкой и цветным платком, повязанным на шее — видимо, это старший брат-саксофонист. А ещё там было общее фото с большим количеством лиц, на котором Чимин разглядел даже щуплого, совсем молоденького Юнги с красными волосами.       — Узнал продюсера? — спросил Намджун, когда вернулся с двумя пледами — один был накинут на плечи, а второй он держал в руках.       — Да, — Чимин поджал губы. — Даже не думал, что он был таким неформалом.       — Ещё каким. Глаза даже подкрашивал, когда ходил со мной на концерты к Тэхёну.       Чимин криво улыбнулся, отворачиваясь от фотографий.       — Не хочешь посмотреть что-нибудь? — предложил Намджун. — Я захватил тебе плед тоже. Плазмы у меня нет, не вижу в ней пока смысла, но есть ноутбук.       — Давай.       Пусть даже Чимин чувствовал себя здесь лишним предметом мебели, слегка не вписывающимся в интерьер, домой хотелось ещё меньше. Он предупредил Аёнг, что его не будет несколько часов, и пожелал спокойно развлекаться, а затем сам разложил диван, не позволяя Намджуну нагружать спину сразу после втирания мази. Тот пытался протестовать («ты же гость»), на что Чимин ответил, что он в гостях у калеки.       Между ними всё ещё присутствовала необъяснимая неловкость, поэтому Чимин, накинув на ноги плед, разместился чуть подальше от Намджуна, чтобы не соприкасаться плечами.       — Ну, ты ещё в соседнем доме сядь, — с усмешкой сказал тот, положив ноутбук себе на колени. — Так же не видно ничего будет. Стесняешься, что ли?       Что ж, выходит, Чимин всё равно выставил себя глупцом — показаться смущённым он точно не хотел. Пришлось принять поражение и придвинуться.       В отличие от многих, Намджун не стал заново выстраивать дистанцию после того, как ему открылась правда. Большинство парней после такого обычно ограничивали себя в шутках, прикосновениях и даже взглядах, но тому, кажется, было абсолютно всё равно. Чимин невольно вспомнил, как после бара сказал, что от Намджуна веет натуральностью, а Юнги с лёгким сарказмом ответил, мол, да уж, конечно. Что тогда имелось в виду — не ясно, Юнги не раскрывал подробностей, а Чимин не придавал этому сарказму никакого значения, списывая его на преувеличенную ревность.       В другой ситуации, не будь Чимин в запутанных отношениях с другом Намджуна, он бы и сам его спровоцировал, следуя своему любопытству, прикоснулся бы, попробовал флиртовать более откровенно, задал бы какой-нибудь неоднозначный вопрос с двойным посылом, но сейчас он бы предпочёл ничего не знать и не выяснять. Чимину было приятно их общение именно таким, каким оно уже сложилось — лёгким, дружеским, пусть даже немного неловким иногда, но всё ещё комфортным.       — Что ты любишь смотреть? Комедии? Какой-нибудь твой любимый мюзикл?       — Нет, ничего из этого. Можно какой-нибудь старый чёрно-белый фильм.       В процессе работы над постановкой Чимин избегал всего слишком яркого, что может его перегрузить, сбить с толку, заставить поменять какое-нибудь художественное решение. Нужно было дать глазам отдохнуть. Откровенно говоря, он любил смотреть полнометражные аниме (влияние Аёнг), нежные и душевные, расслабляющие, но не хотел показаться совсем уж ранимым геем. Однако они так долго выбирали, что Намджун каким-то образом всё-таки вытянул секретную информацию и включил «Ещё вчера» Исао Такахата. Он в своей привычной манере всё комментировал, легонько посмеивался, а ещё очень часто оборачивался на притихшего и молчаливого Чимина, словно что-то искал в его лице, пока тот не спросил:       — Что такое?       — Ты всё ещё выглядишь очень грустным. Иди сюда. Тебе это нужно, — с этими словами Намджун закинул руку назад, приглашая прилечь на себя.       У Чимина слегка ёкнуло сердце.       — Ты так думаешь? — спросил он, растягивая время.       Было два варианта: вежливо отклонить предложение, рискуя снова показаться робкой школьницей, либо лечь в обнимку с Намджуном и ломать голову, пытаясь понять, как это выглядит со стороны. Нормально ли это?       — Да, — уверенно и просто ответил Намджун.       Едва слышно усмехнувшись, совсем не искренне, а скорее нервно, Чимин устроился на плече Намджуна, и тот осторожно приобнял в ответ.       — Удобно?       — Мгм, — промычал Чимин. Теперь, когда он лежал на груди Намджуна, то услышал, как гулко и быстро у того бьётся сердце. Он в целом был очень горячим, и спина, когда Чимин втирал в неё мазь, и ладони — повышенное давление? Или он, как и Чимин, тоже волнуется? Слышать стук его сердца было оглушительно интимно.       Нет, это совсем не нормально. Они же не пьяные, как ночью.       Сколько раз Чимин смотрел фильмы с Хосоком, но никогда они не обнимались вот так. Это вообще не по-дружески. Нет.       Чимин сделал медленный вдох, неслышный, и такой же медленный выдох. Дёргаться уже бессмысленно. По крайней мере, так можно хотя бы немного отвлечься от мыслей о Юнги, об их будущем, о театре и грядущей рабочей неделе, когда придётся неизбежно с ним столкнуться. Теперь остаётся сосредоточиться на одном из любимых аниме, прислушиваясь к дождю, который снова мерно застучал по окнам. Он тоже успокаивал, как и плед, согревающий босые ступни, и как тяжёлая ладонь Намджуна, что лежала на предплечье. Это волнительно — быть в объятиях Намджуна у него дома, но в то же время только так можно хоть ненадолго, хоть на пару часов отпустить все тяжёлые чувства. Чимин не заметил, как задремал.       Когда он открыл глаза, вокруг уже стало темно, только синеватый свет ноутбука отражался в очках Намджуна. Спросонья Чимин зачавкал, обнаружив, что уснул с открытым ртом, и его слюни стекли прямо на чужую хлопковую футболку цвета хаки. Он резко дёрнулся, но тут же был остановлен рукой Намджуна, который по инерции прижал его к себе, а затем почти сразу ослабил хватку.       — Ты чего? Куда ты собрался? Сон страшный приснился?       Кое-как приходя в себя, Чимин снова зашевелился и вытер влажные губы тыльной стороной ладони, а затем сел на диване.       — Извини, я… — хрипло пробормотал он, собираясь с мыслями.       — Пускаешь на меня слюни?       Чимин, нахмурившись, уставился на него. Даже через толстые стёкла очков с яркими бликами от монитора в его прямом взгляде можно было заметить какую-то мягкость, что противоречила дерзкой шутке. Намджун улыбался, и выражение его лица не было нахальным, скорее немного лукавым, а на левой щеке слегка проявилась ямочка. Он ждал. Не было никаких сомнений в том, что на этот раз шутка — не просто шутка, и дело вовсе не в словах, а именно в том, как долго он смотрел в глаза, ничего не говоря.       Чимин со стороны наверняка выглядел непозволительно растерянным, поэтому выпалил первое, что пришло в голову, в попытке скрыть своё замешательство:       — Долго придумывал эту шутку, пока я спал?       — Да нет, только что, — он невозмутимо пожал плечами. — Ты не проголодался? Давай поедим что-нибудь, я закажу.       — Спасибо, но я, наверное, уже поеду.       Чимин поднялся и пошёл искать уборную. Намджун ему подсказывал, оставаясь лежать на диване:       — Сейчас направо. Да, и теперь налево.       Сощурившись от яркого света, Чимин посмотрел в зеркало. Не только одна щека была красной из-за ожога, нет. Всё лицо и шея, будто он снова перебрал вина. Выдохнув, Чимин включил холодную воду, остудил руки и приложил их к горячему лицу.       Он приехал сюда, чтобы немного сгладить впечатление о себе после вчерашней пьянки. Хотел быть милым, вежливым, поблагодарить за поддержку и настроиться на дальнейшую работу, немного позаботиться в ответ. Небольшой, ничего не значащий жест — домашняя выпечка и обезболивающая мазь от ушибов. Но, кажется, Намджун не так понял?       Или это Чимин — идиот? Вчера он сделал каминг-аут. Намджун его прижимал к себе и гладил по плечам, они пили вместе, Чимин танцевал на барной стойке для него, позволил слизывать сок лайма со своей руки, а затем дремал у него на коленях в такси. Они вместе упали на лестнице, смеялись, а когда легли спать — Намджун обнимал его поперёк живота. Как, чёрт возьми, Чимин хотел, чтобы его восприняли, если после всего этого он буквально напросился домой со своими панкейками?       Да, пожалуй, дело не в Намджуне. Тот понял всё ровно так, как оно выглядело, не более. Вот и удивлялся, почему вдруг Чимин такой зажатый и стеснительный.       И этот его взгляд… Может быть, он и раньше смотрел так, но Чимин то ли не замечал, то ли отрицал реальность. Боялся быть раскрытым вместе со своим письмом? Или ещё проще — боялся, что не будет знать, как вообще реагировать, как вести себя с другом своего… теперь уже бывшего?       Слишком не вовремя, слишком неуместно, слишком не нужно.       Намджун настоял, что отвезёт обратно сам, как и обещал. Он даже не стал переодевать футболку с влажным пятнышком на груди, смущая ещё больше. На улицах совсем стемнело, дождь то ли снова затих, то ли был слишком мелким и незаметным. Остановившись в уже знакомом дворе, он сказал:       — Мне было приятно провести с тобой время. Правда. Спасибо, Чимин. Всё было очень вкусно и, вообще… Аниме, кстати, очень милое, я досмотрел его, пока ты спал.       — Тебе спасибо, — ответил он, отстёгивая ремень. Он ругал себя за эту краткость, потому что Намджун заслуживал нормальной благодарности, тёплых слов, но Чимин слишком заморочился и накрутил себя, поэтому теперь боялся ляпнуть что-нибудь не то. — Тогда увидимся на премьере?       — Напомни, когда она?       — В начале октября.       — Ого, не так уж и скоро. Я думал, мы увидимся немного раньше, — Намджун улыбнулся. — Двенадцатого сентября у меня день рождения, я хотел посидеть где-нибудь в баре. С тобой, Юнги, Джином. Но я не настаиваю, это если будет время. Обычно я не отмечаю дни рождения.       — Я с радостью, — Чимин широко улыбнулся в ответ, хотя прекрасно понимал, что такой компанией они уже не соберутся. — Тогда до двенадцатого сентября. Будем на связи.       — Доброй ночи, Блонди. Рад был увидеться.       Дверь машины хлопнула громче, чем того хотел Чимин, отчего сконфуженно сморщился. Не оборачиваясь, он почти бегом устремился к подъезду.

***

      Телефон был специально выключен со вчерашнего вечера. Чувство вины давило на грудную клетку изнутри, сжимало горло, очень хотелось позвонить Юнги, попросить прощения, хотя бы написать. Но Чимин останавливал себя. Теперь уже поздно.       Пусть даже он сам виноват, Юнги чётко дал понять, что это — конец.       В первый год, когда их связь и отношениями назвать было трудно, они несколько раз расходились, но потом неизбежно начинали заново. Изначально Чимин даже не предполагал, к чему всё это приведёт. Постучавшись в гостиничный номер в Тэгу с бутылкой виски, он не планировал никого соблазнять, ни на что не рассчитывал. Он просто хотел увидеть какой-нибудь лёгкий намек на ответный интерес, подтвердить свои предположения, ограничиться приятным разговором, ничего не значащим флиртом и успокоиться, но всё пошло не по плану.       Чимин знал, что Юнги не разведётся. Он знал, что придётся скрываться. Знал, что ничего хорошего из этого не выйдет, но уже не мог повернуть назад.       А потом Юнги предложил открыть свой театр. Он видел, как Чимин мучится в Национальном со своей музыкальной драмой, а ещё идет на большие компромиссы с мюзик-холлами, где ему позволено было ставить только самое популярное, самое заезженное, без какой-либо возможности привносить в постановку свои идеи. И тогда Юнги, который изначально и сам не очень хотел иметь дела с мюзиклами, решил во что бы то ни стало построить театр для Чимина. Так он дал понять, что их связь — не просто интрижка, что у него есть чувства и что он готов рискнуть многим, лишь бы Чимин мог ставить то, что хотел.       Юнги не был настолько богат, чтобы позволить себе вложить огромные деньги в проект, который может оказаться убыточным. Мюзиклы — это невероятно дорого. Их очень сложно окупить, даже когда спонсоры жертвуют миллионы, потому что это — дорогие костюмы, дорогой грим, дорогие декорации, часто одноразовый реквизит, и артисты по ставке получают гораздо больше, чем в среднем репертуарном театре. Это не говоря о том, что решено было перестраивать целое здание.       Чимин знал, что Юнги — отличный продюсер, осознающий все риски, и они оба понимали, что могут прогореть. Но отказаться от такого предложения было бы чем-то немыслимым. Свой театр. Свой репертуар. Свой собственный бюджет на свои собственные постановки. Звучит как самый сладкий сон, как несбыточная мечта. И вот — поездка в Нью-Йорк. Юнги согласился даже на «Плаксу», очень американскую историю, трудно адаптируемую для Кореи. Он долго искал, как выйти на связь с правообладателями, вёл бесконечные переписки, прежде чем они согласились на встречу и, наконец, это случилось. Сон стал реальностью.       Они подписали договор. Чимин, кажется, никогда не чувствовал себя таким счастливым, ему казалось, что счастливее стать просто невозможно, но Юнги сделал тот день ещё более значимым — подарил браслет из белого золота с гравировкой: «MY JM 0913». Совсем крошечные символы, едва заметные на внутренней стороне. Никто не знал об этой надписи кроме них двоих.       Точно так же никто, кроме них двоих, не знал, что Юнги способен любить только мужчин, что его брак — ужасная ошибка и что Чимин — первый мужчина в его жизни, которому он открылся целиком и полностью. И хотя в самом начале Чимин совершенно не предполагал, что они зайдут так далеко, застёгивая анклет на своей щиколотке, он был уверен — это навсегда. С того момента они больше не пытались прекратить.       Чимин не давил, не требовал, ничего не ждал и даже не признавался в любви, чтобы это не выглядело как просьба. Юнги боролся со своими демонами, пытался разрешить внутренние противоречия, строил театр, а ещё заботился о жене и двух маленьких детях. На него свалилось слишком много, и от Чимина требовалось только одно — не подвергать их ещё большему риску, быть опорой и тихонько отступить, если понадобится. Он не справился даже с самым простым.       — Хосок съезжает, уже знаешь?       — Что? — переспросил Чимин, обернувшись на Аёнг.       Они вместе курили на балконе. Наконец, была ясная погода, и закат разыгрался в полную силу, лиловыми всплесками отражаясь в окнах напротив — прямые солнечные лучи на эту часть двора никогда не заглядывали, но даже их преломление в соседних домах порой выглядело впечатляющим. Несмотря на паршивое настроение хотелось задержаться в спокойном вечере воскресенья, растянуть его подольше. Завтрашний день будет тяжёлым.       Чимин стоял и смотрел вниз, облокотившись локтями на узкие перила и не обращая внимания на затёкшие мышцы. Сигарета в руках уже истлела, и он затушил окурок в обычной белой чашке, которую Аёнг теперь использовала вместо пепельницы. Она сидела на своём любимом складном стуле, отвечала на сообщения Чонгука с еле слышной усмешкой, но потом вздыхала как-то грустно, смотрела в пустоту и много молчала.       — Он тебе не сказал?       — Нет. Когда он успел это решить? Мы только утром пересеклись, когда он собирался на съёмки, но особо не разговаривали.       Последнее время Хосок брал на себя много работы. Помимо театра он помогал ставить танцы для клипов как популярных айдолов, так и малоизвестных групп, а съёмки — это всегда ненормированный график, не то что в театре, поэтому он частенько пропадал по ночам. Редко получалось собраться вместе, как раньше, нормально поговорить за вином. Последний такой вечер они провели, когда Чимин вернулся из Кёнсана, и тогда никакого напряжения между ними не было.       — Вчера и решил, видимо.       Аёнг сделала паузу, и Чимин ждал, что она продолжит рассказывать, но повисло долгое молчание.       — Не понимаю. Вы поругались из-за пепельницы?       — Не знаю, — она тоже затушила окурок.       — Как это не знаешь?       — Думаю, дело в Чонгуке. — Она вздохнула и снова замолчала, собираясь с мыслями.       Чимин опустился рядом на соседний низкий стул.       — Причём здесь Чонгук?       — Мы раньше никого к нам не приводили. Может, ему некомфортно было. Тем более что он с Чонгуком работает вместе. Это ты ко всему легко относишься, но Хосок… не такой. — Аёнг вздохнула. — Не знаю… Я не должна была так делать.       — У нас не было какой-то особой договорённости по поводу этого. По твоей логике он может злиться и на меня тоже, что я Намджуна приводил. Вы вчера говорили? Тебя долго не было, когда ты побежала за пепельницей.       — Особо не говорили, он только сказал, что съедет примерно через месяц или два. И попросил не курить дома до этого времени. — Аёнг поджала губы и отвернулась, а затем, не дожидаясь ответа, встала и ушла с балкона.       Чимин не стал её догонять, потому что знал: если Аёнг не стала говорить сама, то ничего добиться не получится. Они были похожи в своей закрытости. Только вот закрытость Чимина была скорее вынужденной мерой, в то время как Аёнг просто сама по себе предпочитала говорить о чём-то личном только тогда, когда первые эмоции схлынут и она все как следует обдумает. Чуть позже она, наверное, объяснит, что чувствует из-за переезда Хосока, но пока что ей нужно побыть наедине с собой.       Когда они только съехались втроём, Аёнг не столько много времени проводила с Чимином, своим лучшим другом, сколько с Хосоком, который до этого момента был просто знакомым. Они стали смотреть вместе сериалы и аниме, играть в видеоигры, она постоянно сидела на кухне, пока Хосок готовил ужины, и только он мог заставить её выходить из дома, гулять и даже отправиться куда-нибудь на природу. Тогда Аёнг только недавно рассталась с парнем, с которым встречалась со школьной скамьи, поэтому на явную симпатию Хосока не отвечала, а потом это всё прошло, устаканилось, и они так и остались просто хорошими соседями. С тех пор прошло уже несколько лет. Насколько Чимину было известно, Хосок с того времени не проявлял никаких знаков внимания. Сам он периодически с кем-то встречался, но никого из своих девушек не приводил, а Аёнг и вовсе не интересовалась личной жизнью — она всё время сидела дома, писала сценарии, читала и только изредка виделась с одной из своих подруг. Её всё устраивало. Они с Чимином прикрывались друг другом, поэтому были недоступны для всех остальных, пока Чонгук не оказался поблизости и не перевернул игру в свою пользу.       Вероятно, Хосок, привыкший к отшельничеству Аёнг, и правда не ожидал, что она приведёт симпатичного и весьма горячего Чонгука к себе в спальню. Может быть, это всколыхнуло старые чувства. А может быть, он тоже хочет заняться своей личной жизнью, поэтому переезжает, в конце концов, им всем скоро тридцать. Так или иначе, Чимин надеялся, что скоро всё решится. Они с Аёнг вполне потянут аренду и вдвоём, хотя без Хосока этот дом явно опустеет. Он больше других старался его обжить как следует, и многие классные вещи здесь принадлежали ему. Он своими руками построил гостевой второй этаж с кроватью, придумал поставить на кухне барную стойку, притащил откуда-то целую кучу стильных постеров, даже менял обивку кресел и дивана на синий бархат приятного приглушённого оттенка. Словом, Хосок — это уют во всех смыслах.       Теперь у Чимина что-то внезапно сжалось внутри: за несколько лет сожительства они так мало проводили времени с Хосоком, мало говорили по душам и слишком сильно отдалились в последнее время. Он взял ещё одну сигарету из забытой здесь пачки, встал с неудобного стула и снова подошёл к перилам.       И тут сердце ухнуло вниз, словно балкон обвалился, и оно вместе с ним. Во дворе прямо перед их подъездом припарковалась машина Юнги — чёрный хендай. Сначала Чимин подумал, что ему показалось, но, прищурившись, разглядел знакомые номера. Биение пульса стало таким сильным, что отражалось даже в кончиках пальцев.       Чимин резко рванул в свою спальню, дрожащими руками включил телефон и увидел семнадцать пропущенных от Юнги. Главное, чтобы тот не поднялся сюда. Непонятно почему, но было страшно от мысли, что он постучит прямо в дверь квартиры.       Буквально за несколько секунд Чимин натянул джинсы вместо домашних шорт и накинул белую рубашку, которая всегда висела в шкафу для экстренных случаев. Сунув телефон в карман, он на негнущихся ногах вышел на лестничную клетку и прислушался. Тихо. Только тогда Чимин набрал номер.       — Что у тебя опять случилось с телефоном? — спросили в трубке.       Услышав родной голос, Чимин захотел разрыдаться.       — Всё нормально, разрядился, — сипло ответил он.       — Ты дома?       — Да.       — Выходи, я внизу.       Он никогда не останавливался прямо во дворе, предпочитая парковаться где-нибудь за пару кварталов отсюда. Вероятно, что-то случилось. Может, Лиён обо всём узнала и они уже поругались? Или он просто хочет поговорить? Принял какое-то решение по поводу Меллерстейна? Сердце колотилось как бешеное.       Кровь отхлынула от лица, и наверняка Чимин сел в машину мертвенно бледным. Впрочем, Юнги выглядел не лучше. На нём был тонкий джемпер цвета мокрого асфальта, подчёркивающий худобу, глаза — тусклые, уставшие, под ними — тёмные мешки. Казалось, даже щеки у него впали за эти пару дней. Чимин хотел обнять, почувствовать его в своих руках, но не смел пошевелиться. Он даже не спросил, куда они едут.       Юнги привёз его в какой-то незнакомый ресторан. Небольшая вип-комната, над столиком у стены — абстрактная картина, в вазе — чёрные орхидеи. Стены стилизованы под шероховатую фактуру бетона.       Обычно все их приватные разговоры проходили в том месте, где Юнги отмечал свой день рождения. Проверенный персонал, приятный интерьер с зелёными растениями, совсем не как здесь. Там они прятались от всего мира, украдкой целовались. Были по-своему счастливы. Поэтому Юнги не захотел сегодня появиться именно там?       Чимин видел для них другой конец. Он представлял, что их чувства постепенно истлеют, страсть пройдёт, и они смогут остаться хорошими друзьями, которые многое прошли и создали вместе один из самых знаменитых театров Сеула. Может быть, спустя годы, когда его дети станут взрослыми, он смог бы уйти от жены, и тогда они снова сошлись бы, будучи зрелыми, спокойными.       Но их конец некрасивый. Он внезапный, горький, как неожиданно свалившаяся смертельная болезнь. Придётся резать по живому, смотреть, как каждый день от тебя будут понемногу отнимать плоть. Невозможно будет видеть Юнги каждый день и не иметь возможность ни поговорить как раньше, ни прикоснуться. И Чимину будет в тысячу раз больнее, потому что вина за такой конец лежит только на нём.       Принесли какую-то еду, но никто к ней не притрагивался. Наконец, Юнги тяжело вздохнул:       — Пожалуйста, не перебивай и выслушай до конца, пока я буду говорить. Мне нужно многое сказать, это будет нелегко.       Чимин кивнул. Мысленно он был готов ко всему. Возможно, Юнги захочет, чтобы он ушёл из Меллерстейна после премьеры. И он уйдёт, потому что лучше будет оставить свою мечту, чем пытаться разлюбить Юнги, работая с ним бок о бок.       — Эти два дня были очень долгими. Я много думал и пришёл к решению, которое, возможно, покажется тебе опрометчивым. Но я всё тщательно взвесил. Я осознаю все последствия и готов к ним.       Он говорил тихо, бесцветно, но уверенно. Отпив немного воды из стакана, Юнги продолжил:       — Я совершил много ошибок. Какое-то время я считал, не скрою, что ты — самая большая из них. Самая тяжёлая для меня. — Его голос дрогнул, и у Чимина снова затряслись пальцы, пока он бессмысленно пытался пригладить льняную салфетку, лежащую на столе. Он тут же опустил руки вниз. Тогда, в служебном туалете Lotte World Tower, Чимин сдержался, а потом выплакал всё разом. Он не считал Юнги ошибкой и не мог слышать, что его — считают. Губы приоткрылись сами по себе, но слова застряли где-то в горле, и Чимин промолчал, ощущая, как влага щиплет глаза и скапливается в нижних веках. — Но теперь я не знаю, — продолжал Юнги, — что именно считать ошибкой — тебя в моей жизни или брак, который казался мне благословением свыше, божьим посланием? Всё равно оба этих выбора — мои. Может быть, ошибка — само моё появление на свет. Мог ли я сделать Лиён счастливой будучи тем, кто я есть? Я не знаю, я правда не знаю. Я верил, что могу быть другим, но я не могу.       Чимин смотрел, как его собственные слёзы падают и разбиваются на белой скатерти. Ему казалось, что он больше не может плакать, за эти два дня он не проронил ни капли, но теперь его снова затапливало обидой, виной, бессилием.       — Чимин… Котёнок, послушай, — прошептал Юнги и положил сверху свою ладонь. Она была холодной и влажной. Он несмело погладил кожу большим пальцем, его рука тоже слегка подрагивала. — Послушай меня.       — Я слушаю, что ты хочешь этим сказать? — прошептал Чимин, зажмурился и вытер глаза.       — Хочу сказать, что я больше не могу бороться с тобой. Я провалил своё испытание. В Библии говорится, что Бог не даёт искушений сверх наших сил, но ты — именно такое. Ты — выше моих сил, Чимин. Я не могу отпустить тебя. Даже если я сожгу театр, перееду, я не смогу забыть. Больше нет смысла смотреть назад и копаться в том, когда и где я ошибся. В какой-то момент я застыл посреди дороги, держа тебя за руку. Я не двигался с места, но чувствовал, как меня разрывает на две части, пока внизу расходится земля. И лучше я провалюсь туда, чем останусь на той половине, где тебя нет.       Чимин поднял на него взгляд, не в силах поверить, даже слёзы высохли от шока.       — Прости, если это звучит слишком громко, но я не смог подобрать других слов, — говорил Юнги, крепче сжимая руку. — Я планирую подать на развод. Не прямо сейчас, потому что мне нужно подготовиться, тщательно всё продумать. Подготовить Лиён тоже. Понять, что я скажу своей семье, её семье, когда и как я смогу забирать детей, на какое время, куда и прочее. В общем, нужно время. На этот период мы не сможем встречаться, но так нужно, чтобы всё улеглось. Не знаю, что из этого выйдет, сколько конкретно времени нам потребуется, и чем все это закончится. Прямо сейчас мне больше нечего предложить тебе. Я могу просить только одного — довериться мне. Просто скажи… готов ли ты подождать?       — Ты не можешь, Юнги. — Чимин отрицательно помотал головой.       Это какой-то бред. Лиён искренне уверена: у Юнги депрессия. Станет ли она прислушиваться к таким его решениям? Что у неё, что у него — очень консервативные родители. Им просто не дадут без веской причины развестись, пока у Лиён на руках двое малышей, младшей даже трёх лет ещё не исполнилось.       Чимин освободил свою руку и резко поднялся, громыхнув стулом.       — Ты не можешь мне обещать этого. Не можешь. Ты не в праве сейчас принимать такие решения и говорить, что делаешь это из-за меня. Потом… Ты понимаешь, что если в твоей жизни начнется пиздец, то всему причиной буду я? Я не готов к этому, Юнги. Я не хочу, чтобы спустя какое-то время ты, оставшись без семьи, отвергнутый своими родителями и, возможно, детьми, начал винить во всём меня.       — Этого не будет, — Юнги поднялся вслед за Чимином, но замер возле стола. — Я понимаю, на что иду. Ты прекрасно меня знаешь, я не разбрасываюсь такими решениями. Это целиком и полностью моя ответственность.       — Юнги… — Чимин закрыл лицо руками. Он был готов ко всему, кроме этого. — Я не хочу разлучать тебя с детьми. Как я буду с этим жить?       Юнги подошёл ближе, а затем взял руки Чимина в свои, отнимая их от лица. Он крепко прижал к себе, шепча на ухо:       — Мы справимся. Я ни о чём не пожалею, я клянусь. Пожалуйста, доверься мне. Мы не сможем встречаться открыто, но мы будем свободнее. Возможно, когда-нибудь сможем переехать. Только не уходи. Я не смогу без тебя, — Юнги уткнулся лицом в плечо, ещё сильнее смыкая руки на спине Чимина. — Я люблю тебя… — сказал он едва слышно.       Чимин обессиленно выдохнул. На это ему нечего было возразить.