Лиши меня всего

«Я большой поклонник мести. Это чувство — одно из тех, в которых мы не хотим признаться даже самим себе, но тайно оно всех нас гложет»

— Джонни Депп

      Неуклонно приближается 31 июля. Третий год эта дата не больше, чем напоминание о праздновании дня рождения без родителей и крёстного. Когда Гарри сможет думать о них как просто о Лили, Джеймсе и Сириусе? Когда их имена будут означать только их имена, а не все те муки, что они оставили после себя? Потеря ложится тяжким грузом на плечи, и невозможно изменить ситуацию. Всё, что можно сделать, всё, чего хочет скорбь — это чтобы её приняли и не прогоняли. И Гарри не перестанет скорбеть, потому что не перестанет любить и скучать, вот как это работает.       Но скорбь всегда можно превратить во что-то иное, более уродливое и тёмное.       До трагедии Гарри любил шумные вечеринки, большие компании, весёлое торжество, любил разделить этот день с близкими, родными; после — он любил напиваться и плакать. Что его ждёт в этом году? Драко и Гермиона уговаривают на сбор гостей, Том намекает на совместное проведение дня, а Рон просто ждёт, когда потребуется его помощь.       Чего же хочет сам Гарри?       Вечером перед днём рождения он садится в машину и уезжает. Эта поездка засела в его голове после разговора на пикнике, когда Том поведал о своём прошлом в приюте, об ужасе воспитателей и их вере в Дьявола. Эта поездка — не вопрос доверия или проверки, она, скорее, для успокоения души. Том маленький мальчик, над которым издеваются, и Том тот, кто ломает ногу Люциуса. Тома душат воспитатели, и Том нежно обнимает Гарри и заверяет, что никогда не бросит. Какая грань личности Тома настоящая, а какая — фальшивая?       Он любезен на ужине с Уизли, виртуозен и обаятелен в разговоре: Молли сражена и очарована, Артур рад, что кто-то может поддержать разговор об инновациях в промышленном мире, Перси готов слушать о Министерстве часами, Билли и Рон, схожие в характере, спокойно наблюдают, Фред и Джордж, как и всегда, просто развлекаются. И есть Джинни, милая Джинни, которая реагирует слишком остро и чуть ли не бросается спорить о любом утверждении, которое выдвигает Том. Все тактично делают вид, что ничего не происходит, пока Гарри не просит её выйти с ним на улицу.       — Я не знал, что ты будешь здесь, — как извинение говорит он, когда они закрывают за собой двери и выходят во внутренний двор. Гарри смотрит на знакомые качели, детские горки и песочницу с ностальгией и болью. Когда-то он думал, что их совместные дети с Джинни будут играть здесь же в компании других маленьких Уизли. — Я не хотел, чтобы эта встреча причинила тебе боль.       — Он знал, что я не уеду, — уверенно отвечает Джинни, засовывая руки в карманы льняных брюк. Она, как и Гарри, предпочитает смотреть перед собой, на детскую площадку. — Я приму твои отношения, и нам не будет так неловко рядом друг с другом. Просто… не сейчас. Мне всё ещё больно смотреть на то, что ты можешь быть счастлив с кем-то и не задаваться вопросом что было бы, если.       — Мне всё равно жаль.       Джинни поворачивается к нему. У Гарри нет сил встретить её взгляд, но он всё равно делает это. Он поставил точку в их отношениях, он антагонист их истории.       — Почему он? — тихо спрашивает она. От своего же вопроса Джинни сжимается, наверное, не хочет слышать ответ так же, как и хочет наконец-то понять. — Ты же никогда не был… — она не заканчивает предложение, пожав плечами.       — Геем? — заканчивает за неё Гарри. — Я не был им, и вряд ли я могу сказать, как себя идентифицирую. За всю мою жизнь мне нравились два человека: ты и он. Он нравится мне не потому, что он мужчина, не потому, что он врач, и точно не потому, что он политик. Для меня он просто Том, который готов поддержать и поставить меня на первое место.       У Джинни сухие, но покрасневшие глаза.       — Думаешь, я бы не поставила тебя на первое место?       — Я бы не позволил тебе этого, — отвечает Гарри с грустной улыбкой. — У тебя есть семья, друзья, лакросс. У тебя есть ты.       — А у него? Нет друзей? Нет амбиций в политике?       Гарри не хочет быть жёстким, он старается объяснить мягче, но даже сквозь стены и двери он чувствует ищущий взгляд Тома. Там, в столовой, его ждёт человек, лишённый семьи, лишённый любви и понимания, лишённый всего, чего лишился сам Гарри. Что у них остаётся?       — У него есть я, а у меня — он.       Это бьёт по Джинни, Гарри видит, но он не имеет права забрать слова обратно. Ветер треплет её рыжие волосы — она должна быть больше похожа на воительницу, чем на сломленную девушку.       — У меня плохое предчувствие насчёт него, — всё, что говорит Джинни прежде, чем развернуться и первой зайти в дом.       Гарри не идёт за ней, он запрокидывает голову, наблюдая за птицами в небе, и просто дышит полной грудью. Как можно доверять её предчувствию, если рядом с ним оно у неё молчит? Почему она доверяет и защищает Гарри, в то время как он является источником её боли? Было бы проще, если бы их никогда ничего не связывало.       Не проходит и минуты, как к нему молча присоединяется Том. Гарри искоса смотрит на него и не может не улыбнуться, видя, как Том тоже поднимает голову и смотрит на небо. Гарри не выбирает Джинни просто из-за момента в прошлом, и возникает вопрос: почему, догадываясь о многом, Гарри всё ещё выбирает Тома?       — Я никогда не брошу тебя, — доносится с ветром тихий шёпот. Гарри впитывает слова, словно губка.       Вечереет, и они, попрощавшись с Уизли, уезжают. Всю дорогу до дома Тома они проводят в уютной тишине. Даже зайдя в дом, они молчат, и только в спальне, когда ложатся на кровать и переплетаются телами, Гарри говорит:       — Тебе не нужна была проверка, чтобы понять, что я выберу тебя.       — Это нанесло тебе оскорбление?       — Нет, — выдыхает Гарри и целует Тома в лоб. — В следующий раз просто спроси.       Утром следующего дня, нежась в объятиях друг друга, одаривая лёгкими поцелуями, Гарри бормочет:       — Когда ты понял, что тебе нравятся парни?       Том перебирает пряди волос Гарри, когда тот удобно устраивается на его груди.       — В школе.       — Как?       — Это не внезапное прозрение. Я анализировал своё влечение и пришёл к выводу, что девушки меня не привлекают.       Гарри посмеивается.       — Это так… скрупулёзно. Немного не по-человечески.       — Тебя это смущает?       — Нет, наоборот. Я восхищён тем, как ты спокойно принимаешь свои желания. Уверен, ты подумал: «Он мне нравится»… и просто стал жить с этим без вопросов: почему, как, зачем? — Гарри вырисовывает пальцами своё имя на животе Тома. — Я прав?       Том сжимает волосы Гарри, запрокидывает его голову и смотрит в глаза.       — Ты прав.       И опять это обожание. Гарри прикрывает глаза, впитывая завуалированную похвалу.       — Когда ты захотел меня поцеловать?       Том задумывается. Гарри скользит по его лицу сначала взглядом, очерчивая скулы, подбородок и губы, а затем повторяет этот путь прикосновением пальцев. Возвращается к глазам и замечает, как утреннее солнце смягчает бордовый цвет: теперь это не кровь, а патока.       — Всегда.       Гарри бьёт его по плечу.       — Я серьёзно.       — Я тоже, — отвечает Том, берёт ладонь Гарри, которой он ударил, и целует её. — Сильнее всего я хотел поцеловать тебя в момент, когда ты станцевал для меня.       Гарри понимает.       — Первый раз после трагедии, — говорит он. — Ни для кого, кроме тебя.       Гарри смотрит, как Том переплетает их пальцы, как правильно они дополняют друг друга, словно сходится пазл.       — Я помню тот поцелуй, — признаётся он.       Том сразу понимает, о каком поцелуе идёт речь, о том, когда Гарри путает его с Джинни, о том, когда он невменяем.       — И что ты думаешь?       — Поцелуй помог тебе быстрее понять, и он оскорбил тебя, потому что ты знал, что я брежу, — Гарри усмехается. — Многие посчитают его неправильным, но не ты… и не я.       Том лукаво улыбается в ответ.       — Мне нравится, что ты знаешь меня, — шепчет он, щекоча кожу на руке Гарри, продвигаясь поцелуями вверх. — И я без ума от того, что ты это принимаешь.       — И это взаимно?       — Всегда.       Гарри не против использовать свой же совет и тоже расспросить Тома о его жизни в приюте, но тот даёт либо мало, либо ничего. И Том имеет право на молчание в вопросах своего прошлого, но Гарри нужно больше, чтобы продолжать выбирать Тома. Опять же, эта поездка не вопрос доверия, она для успокоения души.       Гарри выезжает за пределы Лондона, сверяется с картой, лежавшей на пассажирском сиденье, и продолжает уверять себя, что делает всё правильно. Это не сталкерство, не преследование, он просто хочет понять Тома, залезть ему под кожу и поселиться между рёбрами, завладеть его вниманием и мыслями. Гарри сильнее сжимает руль. Ему кажется, будто им владеет другой человек. Возможно ли такое, что алкоголь или горе так сильно поменяли его восприятие реальности? Или это сделали мысли о собственном ничтожестве и мести?       Иногда он не признаёт сам себя. Эта жажда в другом человеке — его собственная или навязанная извне?       Гарри поворачивает и съезжает с трассы на сельскую асфальтированную дорогу. Через несколько километров ему открывается вид на ухоженные и тихие улицы, зажиточные дома с немалыми территориями, величественную церковь, возвышающуюся над крышами, словно маяк. Несмотря на живописность пригорода, когда заканчивается главная улица, Гарри открывается совсем другой образ: старый район с обветшалыми домами, и поодаль, будто выброшенная дохлая и никому не нужная рыба, стоит обшарпанный и неприглядный приют «Вула».       Гарри скрывает машину за разросшимся тисом и смотрит в противоположную сторону от приюта, где через дорогу начинается кладбище. Оно старинное, об этом говорят местами сгнившие деревянные кресты, косо воткнутые то тут, то там. Какого маленькому мальчику смотреть из окна и вместо соседских домов или леса видеть кладбище, усеянное разлагающимися под землёй трупами?       Гарри выходит из машины и идёт к приюту сквозь высокую разросшуюся траву. При ходьбе она задевает кончики его пальцев. Двухэтажный дом выглядит заброшенным: выбитые окна заколочены досками, но вокруг нет ни единого мусора, ни пустых бутылок, ни окурков, ни шприцов, как это часто бывает с другими местами. Гарри тянет за входную дверь, и та оказывается не заперта — она протяжно скрипит, и сквозняк тут же приносит с собой заплесневелый запах. Перед ним открывается длинный узкий коридор со множеством дверей и массивная лестница, ведущая на второй этаж.       Гарри осторожно входит и нажимает на выключатель, но, как он и предполагает, свет не включается. Ему хватает солнечных лучей, пробивающихся сквозь щели в окнах. Они светят линиями, и ему видно, как кружится пыль. Гарри чихает, прикрывая нос и рот, и вздрагивает от неожиданного:       — Кто ты? — скрипучий голос доносится из-за угла. К нему выходит худая и высокая женщина преклонного возраста с собранными в пучок седыми волосами, в поношенном длинном платье и с деревянным крестом на шее.       Она, по-видимому, не читает газет, раз не узнаёт его.       — Гарри, — отвечает он, рассматривая её морщинистое и строгое лицо. Интересно, эта старушка душила ребёнка, пытаясь изгнать демона?       — Что тебе нужно? — она подозрительна, но совсем не испытывает страха перед незнакомцем.       — Я хочу узнать больше о Томе Реддле.       Старушка кривит сухие и тонкие губы.       — Убирайся, — приказывает она и машет рукой в сторону выхода. — Нельзя вспоминать имя Дьявола, а то он явится.       Гарри сцепляет пальцы позади себя и сжимает их. Он придаёт лицу расслабленное выражение с лёгкой учтивой улыбкой.       — Я журналист, мэм. И ваша правда об этом человеке могла бы разрушить его карьеру. — Старушка всё ещё насторожена, но она молчит, обдумывая сказанное. Её ненависть витает в воздухе, и Гарри не прочь подлить масла в огонь: — Он строит из себя благодетеля. Разве справедливо, что такой человек, как мистер Реддл, получает все эти незаслуженные хвалёные комментарии?       На «мистер Реддл» её передёргивает от высказанного почтения. Она, наверное, ни разу в жизни не называла его как-то иначе, кроме как просто Том или отродье Дьявола.       — Разве Дьявол не заслуживает наказания, мэм?       Старушка поднимает на него острый взгляд.       — Ты прав. Заслуживает.       — Уверяю вас, он ничего не узнает.       — О нет, — она усмехается и поднимает подбородок выше. — Я хочу, чтобы он узнал.       Гарри сжимает челюсть, но заставляет себя улыбнуться шире.       — В таком случае что вы можете мне рассказать?       Старушка подходит к нему и, кинув взгляд на выход, закрывает за ним дверь, будто отрезает их от внешнего мира. Ничего особенно не меняется, но для Гарри даже воздух сжимается и становится затхлым, острее ощущается духота и то мизерное пространство, которое отделяет его подрагивающие пальцы от морщинистого горла.       — Я не просто так говорю, что он Дьявол, — старушка касается своего креста в нервном жесте. — Ты не представляешь, какие вещи он творил в приюте. Не представляешь. Он калечил детей, натравливал их друг на друга, ломал им кости, один раз даже оторвал мальчику мочку уха, вцепившись зубами. Он не человек, он монстр, — она сглатывает. — Пойдём, я покажу тебе…       Она шаркает к лестнице, Гарри, смотря по сторонам, идёт следом. Все двери закрыты, на некоторых даже повешены ржавые огромные замки. Старушка расспрашивает его о месте работы, Гарри отвечает первое вспомнившееся название издательского дома. Он больше думает о Томе, который вцепился зубами в мальчика и оторвал ему мочку, о том, как Том выплюнул её, показав окровавленные зубы, и вытер красные губы рукавом поношенной рубашки.       — Над ним издевались в ответ? — спрашивает Гарри, когда они поднимаются на второй этаж по дощатым расшатанным ступенькам.       Старушка поджимает губы. Видно, что она не хочет давать положительный ответ, но Гарри уже знает. Том может быть провокатором, но быть тем, кто вцепится первым зубами? Гарри вспоминает Люциуса, пистолет и сломанную ногу. Мог ли Том сломать её без желания защититься? Мог. Но вряд ли бы это сделал.       — Это приют для детей. Здесь многие издевались друг над другом, — в конце концов отвечает старушка. Она останавливается возле двери и берётся за ручку. — Но тот, кто издевался сильнее, всегда был наказан.       Она распахивает дверь, и Гарри не может сдержаться от того, чтобы не сделать непроизвольный шаг назад. Перед ним открывается небольшая комната с накренившимся стулом, у которого поломана ножка, и стенами, обвешанными множеством крестов, обычными деревянными и животворящими с распятым Иисусом. Самым омерзительным и жутким Гарри кажется то, с каким благоговением и любовью старушка смотрит на комнату — с такой преданностью делу, что у Гарри сводит желудок.       Даже чулан не кажется плохим местом для сна.       — Я знаю, что он убил своих отца и дядю, — говорит она. Это возвращает Гарри в реальность, где ему нужно вести светскую беседу.       — Откуда? — сипло спрашивает он и прочищает горло.       Она медленно поворачивает голову и, пристально посмотрев на Гарри, указывает длинным сухим пальцем в потолок.       — Он мне сказал.       Мурашки бегут вдоль позвоночника.       — У мальчика с детства было пристрастие к убийству. Скажи мне, будет ли нормальный ребёнок топить котят?       Гарри отрицательно качает головой. Он вспоминает Бродягу, и это бьёт по нему сильнее, чем он мог предположить. Том, играющий с псом, Том, заботившийся о псе, когда Гарри лежит в больнице, Том, делавший так много…       — Вы видели, как он топил их?       — Тут есть река, — она указывает рукой в противоположную сторону от дороги. — В тот день он пришёл весь мокрый и с маленьким котёнком на руках.       — Сколько ему было лет?       Старушка хмыкает.       — Всего три года, а он уже был жестоким ребёнком.       — Но раз он топил котёнка, то почему он был весь мокрый?       Старушка пожимает плечами, но Гарри продолжает давить.       — Вы были там, когда он топил?       — Врать не буду, не была. Но и так ясно, чем занимается ребёнок, когда приходит к порогу с трупом котёнка и мокрый с головы до пят.       — Как часто обижали Тома? — опять спрашивает Гарри.       Они всё ещё стоят возле комнаты наказаний. Гарри старается не смотреть на неё лишний раз, чтобы не запомнить всё в малейших деталях. Он не хочет по ночам представлять Тома в ней.       Старушка зло усмехается.       — Ты его защищаешь?       — Нет, — невозмутимо отвечает Гарри. — Я просто хочу понять, зачем ребёнку приносить доказательства своей вины на порог приюта, зная, что его накажут.       В памяти всплывает лицо Дадли, который вместо обычного братского общения предпочитал издевательства и зачастую подставлял его.       — На что ты намекаешь? — оскорблённо интересуется старушка.       — Вы не думали, что он мог спасти котёнка? Зачем, чтобы утопить его, ему нужно было падать в воду?       Старушка вдруг хрипло, издавая каркающие звуки, смеётся. Она наклоняется ближе к Гарри, будто хочет поведать ему секрет. Её глаза фанатично блестят.       — Ты не знаешь его, — шепчет она. — Вокруг мальчишки всегда происходили тёмные и странные вещи… Обидь его кто, задень его гордость… Все они платили за это. Думаешь, он не Дьявол? Вижу по глазам, что так думаешь. Ошибаешься, — она берёт Гарри за запястье и, несмотря на преклонный возраст, её хватка кажется железной. — «Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских»… Он был наказан заслуженно. — Она косо смотрит на комнату. — Жаль, что не помер от пневмонии, — и презренным шипением, с ненавистью добавляет: — Живучая тварь…       Гарри дышит, считает вдохи и выдохи. Он заостряет внимание на лучах солнца за плечом старушки, на пыль, пробегается взглядом по дальнему окну коридора. Раз, два, три… семь прибитых досок. Начинает считать гвозди, пока не чувствует, что может открыть рот и спокойно спросить:       — Как ещё вы его лечили?       Старушка отпускает его руку. Гарри переводит взгляд на запястье, на фантомные следы пальцев на его толстовке.       — Мы вызывали священника, проводили обряды очищения, но ничего не помогало, — она отвечает так, будто глубоко и лично оскорблена тем фактом, что не смогла изгнать Дьявола из трёхлетнего ребёнка. — Мы не доглядели. Нельзя было принимать эту падшую женщину, все же понимали, что она продавала себя, но нет… мы приняли её, помогли, а она родила и подохла, явив на свет Дьявола. Нужно было утопить его, как только он вылез из её чрева. Видел бы ты его, — она ловит взгляд Гарри и удерживает его внимание. — Уродливый младенец, будто родился старик, а не ребёнок. Длинные руки и ноги, костлявый, несуразного размера череп. Кто это, по-твоему?.. Думаешь, я вру? Думай что хочешь, но я видела. Я там была. И я знала, что это не человек.       Гарри ищет в ней хоть что-то, за что её можно простить, но натыкается лишь на ненависть и злобу. Она пропитана желчью, она точно не та, кто любит Бога, детей, она фанатичная и сумасшедшая.       Гарри прирастает к полу и гниёт, как эти деревянные доски приюта. Он сам себе кажется скрипучим стариком, не способным уже нормально ни дышать, ни двигаться. Ярость и злость ликуют. Они пробираются из самых недр души, оттуда, где возведены надгробия его семьи и похоронены тела.       — Вы когда-нибудь думали, что могли ошибаться?       И вот оно — лёгкий отблеск сомнения. Этого хватает, чтобы отрешённо подумать: «Она заслуживает одиннадцати по пятибальной шкале».       Гарри смотрит на неё и думает, что эта старушка, возможно, чья-то заботливая мать, чья-то любящая бабушка. Она читает сказки по ночам своим внукам, целует их в лоб, накрывает одеялом от холода, готовит вкусные завтраки, балует подарками.       Гарри думает о Томе. О его остром желании принадлежать кому-то, быть увиденным и принятым, быть любимым и любящим. О Томе, который преклоняет колени перед своим собственным Богом, потому что разочаровывается в библейском.       Гарри думает о кладбище через дорогу, о реке поблизости, о выключенном свете и о спрятанной машине в листве деревьев.       Старушка прочищает горло, скрывая неловкость от пристального внимания.       — Так как твоё полное имя? Как мне потом найти статью?       — О, — Гарри мигом оживает и протягивает ладонь для рукопожатия. — Меня зовут Гарри. Гарри Поттер.       Старушка протягивает свою ладонь в ответ.       — Можешь называть меня миссис Коул.       Гарри сжимает чужую ладонь в своей и медленно растягивает губы в улыбке.       — Очень приятно, миссис Коул.       …и Гарри толкает старушку в комнату, заходит следом и захлопывает за ними дверь.       Приют дышит, как живой организм, завывает, когда между щелями гуляет ветер, стонет, когда голова разбивается о его доски, наблюдает, когда между стенами скребут мыши… и, наконец, замолкает, когда его охватывает огонь.

***

      «Ты уже дома?».       «Да».       «Как прошла игра?».       «Очень устал».       «Ложишься спать?».       «Да, спокойной ночи. Встретимся завтра».       «Спокойной ночи, душа моя».       Том блокирует экран, единственный источник света, кладёт телефон на подлокотник кресла и закуривает. Теперь его окружает ночная темнота: шторы задёрнуты, не позволяя луне проникнуть в одинокий и тихий дом, и лишь изредка загорается красный кончик сигареты при затяжке.       Том смотрит на завёрнутый лентой подарок перед собой: последняя лимитированная модель ракетки для лакросса. Он отвлекает свои руки сигаретой, чтобы не поддаться детскому порыву взять ракетку, сжать её в пальцах и разрушить гостиную Гарри к чертям.       Может быть, сюрпризы — это не то, что у него получается лучше всего? Или как объяснить, что он сидит в доме своего возлюбленного с приготовленным подарком, когда этого самого возлюбленного нет?       Гарри написал, что ложится спать.       Том прикрывает глаза и делает долгую затяжку. Ему нужно успокоиться и не предпринимать преждевременных действий. Помимо интереса, где Гарри, в нём просыпается злость с таким же вопросом, но с совсем иным посылом.       Гарри соврал.       Зачем? Почему? Для чего?       За всю жизнь Том слышал так много фальшивых обещаний и лжи, что может собрать из них коллекцию. Пережил так много предательств, что может построить замок из «я обещаю». Том оскорблён ложью, особенно той, которую легко раскрыть.       Докурив, он выбрасывает окурок в пепельницу, встаёт с кресла и, кинув последний взгляд на подарок, выходит из дома Гарри. Может быть, он ошибся и на самом деле всё куда проще?       Том закрывает дверь, поворачивая ключ два раза, и не успевает среагировать из-за мыслей, роющихся в голове. Его шею обхватывает рука в перчатке, и в кожу входит игла.       Раствор моментально попадает в кровь. Том дезориентировано моргает, пытается нащупать телефон, но человек сбивает его ищущую руку. Он медленно оседает на колени не в силах повернуться, не в силах дать отпор и не в силах бороться с надвигающимся сном.       Последняя мысль, которая посещает его: «Кто бы это ни был, он хотел заполучить Гарри». И Том всё равно предпочитает быть похищенным сам, чем отдать эту участь Гарри.