Лиши меня всего

«Клетка пошла искать птицу» «Размышления об истинном пути», Франц Кафка

      Часы сбиваются с ритма. Гарри смотрит на них минуту назад, они показывают двенадцать часов, он смотрит на них сейчас, они показывают полпервого. Это день? Что происходит в промежуток? Где Гарри? Где Бродяга? Где родители?       — Гарри, как ты себя чувствуешь?       Пот прошибает всё тело.       Гарри знает, что это Том, но он не уверен, спрашивает Том это сейчас или несколькими минутами-часами ранее.       — Время? — хрипит Гарри.       Пауза.       — Почти час ночи. Ты помнишь, что случилось?       Гарри сидит на диване и качает головой из стороны в сторону. Что он должен помнить? Он что-то делает? Он знает, что его тошнит, он знает, что затем он ложится, а Том приносит стакан. Он знает, что он лечится, и поэтому он с точностью может сказать, что в стакане нет спирта.       Голова раскалывается.       Гарри кладет руки на виски и сильно зажмуривается, а в следующий раз, когда открывает — он сидит на полу рядом с Томом, который мягко массирует шею.       Гарри больше не смотрит на часы, не доверяя глазам.       Время растягивается и рвется, словно оно состоит из отдельных кусочков.       — Почему я здесь? — задает он вопрос. Гарри не знает, что имеет в виду: пол, дом или мир.       — Ты пытался уйти, — отвечает Том, незаинтересованный в ответе. Возможно, он говорит это уже несколько раз.       — Куда?       Гарри отпускает подбородок к груди, давая чужим пальцам лучший доступ к массированию шеи.       — Это знаешь только ты.       Гарри кладет руки на колени и смотрит на порезы на ладонях. Небольшие, свежие и обработанные. Ему не страшно, что он ничего не помнит. Возможно, так он защищается от вины.       Гарри поднимает взгляд на стол, не видя на нем стакан, и его пронзает вспышка не воспоминания, а, скорее, догадки.       — Я тебя поранил?       Пальцы Тома замирают.       — Нет. Ты поранил себя.       Гарри кивает и опять опускает взгляд на руки.       — Хорошо.       Том плавно садится на колени и кладет руки на руки Гарри, закрывая тому обзор. Гарри теперь смотрит на чужие паучьи пальцы, представляя, как они вьют причудливую и, безусловно, красивую паутину.       — Посмотри на меня, пожалуйста, — просит Том.       Гарри поднимает взгляд на чужой рот, который то открывается, то закрывается. Он не понимает ни единого слова. Гарри наблюдает за небольшими мимическими морщинами от улыбок Тома и растягивает свои губы, тренируясь. Этим он заставляет рот Реддла замолчать, а самого мужчину чуть нахмурить брови.       Раньше Гарри много улыбался, был счастливым. И это пугает, потому что сейчас, когда он видит себя в зеркале и улыбается, он знает, что не в порядке.       — Ты хочешь, чтобы я был счастливым?       Том все еще внимательно смотрит на Гарри, на его губы, на глаза.       — Было бы неразумно отказываться от того, что доставляет удовольствие, — отвечает он, никак не высказываясь по поводу смены темы.       Пальцы Гарри под ладонями Тома вздрагивают и начинают постукивать: тук-тук-тук.       — Было бы неразумно, — повторяет он.       — Гарри, я не думаю, что то, о чем ты думаешь, — разумно.       — О чем я думаю?       — Ты мне скажи.       Гарри не знает, что лучше предпринять. Проходят сутки без алкоголя, и его глаза бегают от Тома к углам и вещам, где припрятаны заначки, затем обратно. Выпроводить Тома или надавить на жалость?       Что хочет Реддл?       — Я заплачу́, — говорит Гарри.       Том не меняется в лице.       — Боюсь тебя разочаровать, но мне не нужны твои деньги.       — Я стану твоим другом.       — Безусловно, так и будет.       Что же может сделать Гарри? Что хочет Том?       Гарри может разрыдаться, чтобы Том услышал, как ему больно. Он знает, что самые ужасные звуки не те, которые создаёт мел по школьной доске или вилка по тарелке во время завтрака. Самые ужасные звуки начинаются в горле.       — Я хочу помочь тебе.       «Пошел нахер», — думает Гарри.       — Так помоги, — говорит Гарри, сжав запястье Тома, передавая ему свою дрожь. — Помоги.       — Не так, как ты хочешь, чтобы я это сделал.       Том не вырывает руку, хотя Гарри сжимает достаточно, чтобы оставить след, достаточно, чтобы быть на грани причинения реального физического вреда.       — Поговори со мной, — настаивает он.       Гарри думает об алкоголе, он хочет говорить об алкоголе, он хочет, чтобы и другие говорили об алкоголе.       — С удовольствием.       — Не истории, — тут же отсекает эту идею Гарри и наклоняется ближе, понижая голос, будто рассказывает секрет. — Расскажи мне что-нибудь об алкоголе.       Том молча наблюдает за ним, и Гарри не выдерживает. Он раздраженно вздыхает, скидывает чужие руки с себя и облокачивается спиной о диван. Гарри знает, что Том не понимает, что всё вокруг бессмысленно, и из-за своей узости мышления он не в состоянии распознать тонкости и прочувствовать.       Том не понимает, что единственное в чём хорош Гарри — это то, что ему запрещают.       — Как можно запретить птице летать? — спрашивает он.       — Как можно разрешить раненной птице вспорхнуть раньше, чем вылечить её крыло? — парирует Том.       Гарри ещё думает над ответом и птице, пока не понимает, что заходит слишком далеко в своих мыслях, не вспоминая ни о какой птице. Зато он помнит о ранении и лечении.       — Я в порядке.       Гарри моргает.       Гарри открывает глаза, понимая, что они мокрые от слез, понимая, что у него болит горло. Он плачет? Он кричит?       — Всё хорошо, дружок — весело шепчет Сириус над головой, и Гарри, вздрогнув всем телом из-за очередного позыва, рвёт в ведро. — Я, когда первый раз напился, и не так блевал. Скоро станет лучше.       Гарри тянется рукой к Сириусу, хватает того за рубашку и крепко держит в своём кулаке. Его горло адски болит из-за раздражения, в носу стоит стойкий запах блевотины, а голова трещит и кружится так, будто ему двенадцать и он, проиграв желание, крутится вокруг себя по десятку раз.       Гарри очень, очень страшно.       — Не оставляй меня.       Сириус молчит некоторое время, а потом еле слышно выдыхает:       — Конечно.       Пальцы Сириуса зарываются в волосы, и Гарри, издав всхлип, умоляет:       — Поговори со мной.       «Я хочу слышать тебя. Я так скучаю. Пожалуйста. Не бросай меня».       — О том, о чём ты просил?       Гарри знает, что ни о чём не просит Сириуса, но кивает. Он всё ещё держит чужую рубашку в своей руке, боясь повернуться. Гарри знает, что там не Сириус, но это знание не приносит ничего кроме беспомощности.       — Алкоголь сопровождает человеческую культуру на протяжении многих тысячелетий, — голос крестного доносится с шумами, как при плохой спутниковой связи на телевизоре. — В одну эпоху его возносят к вершинам святости, в другую подвергают жесточайшей оппозиции. На заре своей истории алкоголь имеет сакральный интерес по своей натуре. Он способен воздействовать на человека на разных уровнях, будь то тело или душа, и благодаря этому люди видят средство для общения с богами. Алкоголь считается инструментом для инициации, — голос Сириуса окончательно переходит на голос Тома, и Гарри опускает рубашку. Его рука обессилено падает вниз. — И подчас роль алкоголя в таких практиках довольно жуткая. Инки в течение многих месяцев готовят человека к ритуальному жертвоприношению, заставляя его употреблять большое количество коки и чичи...       Чем больше говорит Том, тем Гарри тяжелее думать и формулировать мысли. Он закрывает глаза, желая оказаться в другом месте так же сильно, как и желая остаться.       Гарри открывает глаза. Ему шесть, он сидит за столом, поедая яичницу.       Гарри моргает. Ему девятнадцать, он лежит в ванной под холодным душем. Вода затекает в глаза, мешая обзору, но в нём нет сил, чтобы поднять руки и вытереть капли. В любом случае, если он вытрет их, мир без очков останется чуть размытым.       — Гарри, ты здесь?       Мама аккуратно приподнимает голову Гарри за подбородок, и Поттер смотрит на размытый силуэт сквозь водопад, падающий с ресниц. Он хочет улыбнуться, но он не видит ни одной радости в мире, чтобы заставить уголки губ приподняться.       Гарри трепещет между прошлым и будущим, он балансирует на узенькой доске над пропастью. С одной стороны зияет пустота, с другой — тоже, а настоящее — это только возможность не упасть вниз.       — Помоги мне, — бормочет он. Всё-таки одно единственное в этом мире есть, что может доставить радость. — Мне очень нужно выпить. Пожалуйста.       Сознание Гарри уплывает, пока он пытается сфокусироваться на прикосновении к себе. Его кошмары выходят в реальность. Вот почему он не отказывается на большее время, чем сутки. Он знает, что слаб, никчемен.       — Почему я в ванне?       Мокрая одежда липнет к телу.       — Не стоит беспокоится о том, что ты не в состоянии вспомнить.       Но Гарри помнит, как кричит и кидается первыми попавшимися под руку вещами, он помнит, как скулит пёс, он помнит, как Том скручивает его, прижимает к себе и успокаивает. Гарри всё помнит, но делает вид, что забывает.       — Мудак, — кричит Гарри.       — Я убью тебя, — угрожает Гарри.       — Пожалуйста, — умоляет Гарри.       Том выключает воду и накидывает на голову Гарри полотенце, вытирая волосы. Поттер не шевелится, засматриваясь, как вода утекает в канализацию. Ему хочется утечь следом.       Том помогает Гарри встать.       — Я могу раздеть тебя? — спрашивает он.       Для того, кто засовывает Гарри в ванну без его ведома, это странный вопрос.       — Да.       Том поворачивает Гарри лицом к себе и сминает края мокрой футболки, задев костяшками голый торс. Поттер вздрагивает всем телом, но глаза не поднимает, пялясь теперь на местами промокшую рубашку Тома. Реддл сминает ткань выше, задевая больше участков голой кожи, и Гарри, несмотря на желание прикрыть глаза, не делает этого. Он не хочет, открыв их, оказаться в другом месте.       Том доходит до подмышек и просовывает ладони под футболку полностью, проводит ими по груди вверх, чтобы снять ткань через голову. Голый торс мигом покрывается мурашками. Гарри хочет прикрыться руками, но они висят по бокам без особого желания двигаться. Всё его тело ломит как после двухчасового кардио.       Гарри в гневе разрушителен в первую очередь для себя.       Том продолжает раздевать, переходя к ремню на джинсах. Как только он справляется с застёжкой, он берет руку Гарри и направляет к стене в молчаливой просьбе придержать своё тело. Пальцы Тома расстегивают пуговицу, тянут вниз молнию на джинсах, и просовываются под сами джинсы, потянув вниз. Том опускается на колени, стягивая мокрые джинсы за собой. С первой попытки это не выходит, приходится Гарри брыкаться и держаться, а Тому каждый раз проделывать новый и новый рывок.       В снятии прилипшей одежды нет ничего эротичного, но Гарри громко сглатывает и это в тишине ванны отчётливо слышно. Том работает с клинической отстраненностью, как врач, повидавший множество голых тел, и Гарри не знает благодарен он или нет.       Том предлагает полотенце Гарри и тот кивает, забирая его. Реддл собирает с пола одежду и кидает кучу сверху на бельевое ведро рядом со стиральной машинкой.       — Вот сухие вещи, — говорит он, указав на стопку на тумбочке возле ванны. — Я выйду за дверь, как переоденешься — дай мне знать.       Гарри кивает, и Том, удостоверившись, что всё в порядке — выходит и тихо прикрывает за собой дверь.       Гарри берет боксеры за края и стягивает с ног, представляя на коже чужие пальцы, затем трет шею от осознания своих мыслей, наспех вытирается и надевает очки и одежду, чуть заваливаясь на бок. Холодный душ освежает достаточно, и не все мысли заняты желанием напиться.       Гарри выходит из ванной комнаты и вместе с Томом, ждущим у двери, они спускаются на первый этаж на кухню.       — Пюре? — заводит свою шарманку Том.       Гарри аж передёргивает.       — Нет уж, спасибо, — хрипит он.       Гарри садится за стол, Том ставит перед ним стакан воды и начинает свои приготовления к приёму пищи.       Реддл сменяет рубашку на кашемировую водолазку цвета слоновой кости, а классические брюки на брюки свободного кроя. Гарри засматривается на передвижения Тома по кухне, на его запястья, видневшиеся, когда тот тянется к верхней полке за тарелкой, на его руки, державшие нож, на его пальцы, лежавшие на голой коже Гарри.       Поттер плотно сжимает губы в жесткую линию.       — Ты чувствуешь себя лучше после душа? — интересуется Том, будто догадывается о мыслях Гарри.       — Да. Голова немного прояснилась.       Том кивает.       — Я поужинаю и дам тебе таблетки.       — Ужин? — переспрашивает Гарри. Он всё ещё не смотрит на часы.       Лопаточка Тома, которой тот мешает шипящие продукты на сковородке (от запаха которого Гарри подташнивает), останавливается. Реддл кидает изучающий взгляд через плечо.       — Прошла ночь и целый день, Гарри.       Теперь Гарри замечает тени под глазами Тома. Теперь Гарри не страшно — он в ужасе от потери времени. Он судорожно проводит руками по своему телу, обнимает себя, будто старается защититься от мира.       — Отвлеки меня, — просит. Его голова трещит от воспоминаний и боли.       Гарри необходим якорь, который можно опустить в море, чтобы не врезаться в риф и не вызвать кораблекрушение.       — Я могу рассказать тебе об…       Но не успевает Том договорить, как Гарри его перебивает:       — Почему ты не любишь высшее общество?       Легкое удивление в Томе выдают приподнятые брови, но он принимает вопрос и, развернувшись к плите, отвечает:       — Многие ни к чему не стремятся, они малодушны и пренебрежительны. Такое отношение порождает лень и незаинтересованность к жизни.       Гарри такие оскорбления приподнимают настроение, несмотря на дезориентацию в пространстве и времени. Как мало на самом деле нужно, чтобы отвлечь — оскорбить то, что другой считает вполне приемлемым для оскорблений.       — Это зависть или у тебя и правда такие завышенные стандарты? — интересуется он. — Многие бедняки такие же.       Том помешивает еду, приправив специями.       — Всё дело в количестве и качестве. Почти каждый второй буржуй тривиальный, похож на следующего или на предыдущего. Почти каждый второй пролетарий разношерстный.       Гарри думает, что Том не понимает, что Поттеры — часть высшего общества.       — Почему тогда ты сказал, что я не люблю это общество?       Том поворачивается к нему с сардонической ухмылкой.       — А ты любишь?       Нет, не любит, но сдаваться не намерен. Гарри всегда подстегивают споры. Он медленно опускает дрожащие руки со своего тела и сжимает их между бёдер.       — Мой друг — Малфой. Твой, насколько я знаю, тоже.       Том пожимает плечами.       — Это исключение, а не правило. Богатый человек — собирательный образ из одинаковых благ, бедный — из проблем. Люциус — их симбиоз. Он мне интересен.       — Твои мысли звучат пугающе. Как у исследователя над крысой.       — Ты мне тоже интересен.       Гарри не улавливает мысль.       — Потому что я собирательный образ из проблем?       — Потому что ты собирательный образ из благ, который разбился, — говорит Том, и его улыбка выглядит снисходительной.       Гарри это задевает достаточно, чтобы ощетиниться. Он давно знает, что предпочитает во многом говорить на языке гнева и оправданий, в первом случае чувствуя вину позднее, во втором — ненависть к себе.       — Я к чему-то стремился, — говорит он и добавляет: — По крайней мере мне так казалось.       — Чего же ты желал?       Гарри ведёт плечом. Сейчас он желает выпить.       — Играть в лакросс, наверное. Выйти на международный уровень. И я никем не пренебрегал.       Том отворачивается к плите, продолжая следить за едой. Но Гарри успевает заметить вспышку удовлетворения в чужих глазах. Он не особо понимает с чем это связано.       — Ты сам ответил на свой вопрос, Гарри, — говорит Том. Гарри приходится напрячь голову, чтобы понять, что за вопрос, потому что разговаривать с Реддлом иногда — сущее испытание. — Я только хочу задать следующий: тебя пугает мой интерес? Считаешь себя грызуном под лупой?       Гарри в собственном доме, как крыса в лабиринте.       — Сейчас? Абсолютно.       — Но тебе страшно?       — Нет, — честно отвечает. — Это вызывает злость больше, чем страх.       Том опять кидает на него взгляд через плечо. И у него опять вспыхивает это удовлетворение в глазах.       — Вот поэтому я лично принялся за твоё лечение.       Гарри хмурится. Ему сложно сосредоточиться на этом разговоре, когда в голове проходит совсем другой диалог с самим собой.       Ранее он мог быть достаточно сосредоточенным на внешнем мире, запивая внутренний.       — Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя странные мотивы для чего бы то ни было? — спрашивает Гарри, положив голову на руки, которые кладёт на стол. Из его рта вырывается вздох облегчения. Так намного легче, чем держать набухшую голову на весу.       — Не говорили, но не исключаю, что так думали.       В Гарри борется потребность поговорить о своём срыве и умолчать о нём. Одна его часть хочет огородить себя от стыда и вины, другая — хочет поднять эту тему, чтобы плавно перейти к так необходимой ему жидкости.       Гарри смотрит на пустой стакан воды, понимая, что пропускает момент, когда выпивает его.       — Ты говорил про газету и про перемалывание костей, — говорит он, выбирая ту сторону, которая хочет избежать унижения. — Много читал про меня?       Том опять никак не комментирует скачки темы.       — Достаточно, чтобы знать, что это ложь.       — Настолько не веришь журналистам?       Том перекладывает приготовленную еду в тарелку, берет вилку и идет к столу, присаживаясь напротив. Как и делает во время обеда. Во время вчерашнего обеда, отдергивает себя Гарри. Ему всё ещё нужно следить за цепью событий.       — Большинство людей, постоянно имеющих дело со словами, не слишком в них верят сами, — говорит Том и, вооружившись вилкой, протыкает ею кусок мяса. Гарри смотрит на еду и удивляется, как Том успевает так быстро приготовить мясо. Оно же должно быть ещё сырым. — Я предпочитаю факты.       Гарри поднимает взгляд на Тома.       — Про тебя тоже писали?       — Достаточно, чтобы знать, что журналисты способны поглотить тебя живьем.       Гарри издает смешок.       — Скитер похожа на каннибала. Её совершенно не интересует скучная правда. Она написала, что я жертвую деньги Лютному.       Том игриво спрашивает:       — А это не так?       Том разрезает мясо ножом, и Гарри точно уверен, что на столе минутами ранее не было никакого ножа.       Гарри часто моргает, а затем усмехается. О чём они говорят?       — Нет, — отвечает его рот на автомате, пока до мозга доходит информация.       — Презираешь Лютный?       Точно. Лютный переулок — не просто переулок, а скрытая сеть.       — Кто я такой, чтобы презирать? — задаёт Гарри риторический вопрос с намеком, что он любит выпить, а в Лютном этого добра навалом. — Там есть вещи, которые мне не нравятся, но и здесь есть вещи, которые мне не нравятся.       Том с интересом склоняет голову к плечу. Нож свободно свисает на кончиках его пальцев.       — Мне казалось, что твой компас «добра и зла» настроен иначе.       — Да, я не верю в серые оттенки. — Гарри продолжает пялиться на нож. — Любой выбор, будь то «да» или «нет» ведут к последствиям, которые можно обозначить, как «добро» или «зло». Просто если купить оружие, чтобы отомстить убийце, лишившего тебя всего… — Гарри переводит взгляд на лицо Тома. — Если кто-то так сделает, я не смогу считать его поступок злым деянием.       Гарри начинает так думать после Хэллоуина, и у него имеется достаточно времени, чтобы сдвинуть свой моральный компас. Гарри давно считает себя падшим. Не имеет смысла лгать самому себе, но что насчет других?       Гарри видит, как Том открывает рот для того, чтобы, безусловно, спросить про отмщение, но тот ему не дает:       — Тебе не нравятся богачи, но нравится быть богатым?       Гарри вытирает капли пота со лба, потеревшись об рукава лонгслива.       — Все приютские дети мечтают о деньгах, Гарри. Я знаю им цену и использую как средство, а не цель.       — Ты не очень хочешь быть как все, — замечает он.       — Стремление к уникальности — желание каждой личности. Мы самораскрываемся в контексте социальных отношений, как павлин, распускающий хвост для привлечения внимания. Мы все считаем нашу боль сильнее, нашу индивидуальность ярче.       Гарри улавливает что-то про павлинов и вспоминает Малфой-мэнор. Помпезно и смехотворно.       — Тебя послушаешь, так самолюбие — это добродетель, — бормочет Гарри. По его спине текут капли пота.       — Можешь поверить мне, как выходцу из церкви, что самолюбие — точно не грех.       — Разве ты не должен любить только Бога?       Гарри замечает, что тарелка Тома пуста. Он прикрывает глаза, желая взять её и разбить об пол.       Иррациональная потребность в выходе гнева.       — Бог убивает каждый день, Гарри, забирает жизни тысячами. Разве жертва, стоя на эшафоте, может всецело полюбить палача, стремившегося опустить заточенный топор?       Гарри не отвечает на это.       Не потому, что он хочет дальше спорить, а потому что он хочет согласиться. Гарри не верит в Бога, потому что не хочет верить в высшие силы, преднамеренно оставившие семнадцатилетнего парня с горем от потери, но Гарри замещает это не самолюбием, как Том, а ненавистью. Он так сильно ненавидит, он так сильно зол, он так сильно хочет причинить кому-то боль из-за несправедливости, что иногда не имеет силы на сдерживание.       — Выпей таблетки, — просит Том.       На столе и в раковине уже нет посуды, а перед Гарри стоит новый стакан воды и порция таблеток. Гарри чувствует себя не так плохо, как могло бы быть, и это его радует.       Только он не знает, что на самом деле он сидит между репликами в тишине, пялясь в пустоту перед собой, и даёт ответ некоторое время спустя. Он не знает, что временами всё его тело колотит сильной дрожью. Гарри предпочитает этого не замечать и не видеть, предпочитает думать, что с ним всё в порядке.       — Гарри, пойдем, — говорит Том.       Гарри закрывает веки.       — Гарри, просыпайся, — говорит мама и тормошит его одеяло. Гарри громко стонет, открывает глаза и тут же жмурится от слишком болезненно белого света.       — Закрой шторы, — просит он.       — Ты уверен? — голос Лили мягок. Гарри чувствует, как прогибается кровать под тяжестью её тела. — Разве ты не боишься темноты?       Гарри хмурится, пытается разлепить глаза, но не может из-за неестественно ярких лучей солнца. Он не помнит, что боится темноты. Он не помнит, как засыпает.       — Слишком ярко, — жалуется он.       Лили закрывает шторы и подходит обратно к кровати, чтобы наклониться и оставить поцелуй на щеке сына. Когда Гарри открывает глаза, то видит вместо рта и зубов у мамы — ряд кровавых игл, с повисшими на них кусками плоти. Они разрезают ему лицо, и Гарри растягивает губы в улыбку, чувствуя, как натягиваются лицевые мышцы, чувствуя, как ветерок гуляет между его зубов там, где отсутствует кожа.       И, наконец-то, мир теряет краски.       — Спасибо, — отвечает Гарри.       Лили проводит рукой по его волосам, и её прикосновения — кислота, разъедающая кожу. Она молча берёт его за руку, вытаскивая из постели, и ведёт вниз по лестнице на кухню. Кожа на руках в тех местах, где держит мама, покрывается волдырями и лопается.       Лили усаживает Гарри за обеденный стол и надевает свой любимый фартук. Она передаёт ему нож. Гарри помнит, как мама говорит, что кухня — это сердце дома. Он знает, что она от него хочет.       — Где папа и Сириус? — спрашивает он.       Голова мамы наклоняется к плечу. Куски плоти шевелятся в её зубах-иглах из стороны в сторону.       — Ты хочешь их видеть? — её голос полон любви.       Гарри берет острый нож в руки, чувствуя тяжесть рукоятки. Он распрямляет плечи и отрицательно качает головой.       — Нет. Сегодня я бы хотел видеть только тебя.       Уголки рта Лили раздвигаются до самых ушей, раскрывая бесконечные ряды игл.       — Давай тогда приготовим ужин к их приходу.       — Конечно, — бесцветно говорит Гарри и направляет нож остриём к своей груди.       — Я люблю тебя, милый.       — И я люблю тебя, мам.       Гарри накалывает себя на нож. Острие разрубает лёгкие и доходит до кровоточащего и глухо бьющегося сердца. Гарри закрывает глаза, зная, что, когда в следующий раз он их откроет — пройдет час, день или же десятилетия.       Время распадается на точки, между которыми ничего нет.       И, когда Гарри распахивает глаза, он лежит на диване, потный и укутанный в плед. Всё его тело трясёт, и не с первой попытки у него получается скрюченными пальцами скинуть с себя ненужную ткань. Он перекатывается и падает на пол, ударяясь коленями и ладонями, но удерживает тело и позывы к желанию выблевать внутренности.       Окна зашторены. Горит торшер. Сейчас утро, день или ночь? Гарри не может поднять взгляд и сфокусироваться на часах. В его голове отбивается ритм, как в новогоднюю ночь, когда минутная стрелка приближается к полуночи. Его голова в принципе как новогодняя ночь — слишком шумно, множество голосов и желание напиться.       Где Том?..       Гарри на четвереньках ползет вперед, останавливается, прислоняется спиной к столу, переведя дыхание. Рон рассказывает о дыхательных упражнениях для тренировок, и Гарри не думает, что будет применять их в любом другом месте, кроме поля. Он знает, что ему нельзя думать о лакроссе, но он не готов запретить себе.       Гарри жмурится и трясет головой, как пёс после купания.       Где Бродяга?..       Гарри проводит ладонью по лицу. Сначала трет виски, переходит к глазам, нажимая на них, и затем проходит по колючей щетине. Ему, наверное, стоит побриться. Ему, наверное, стоит поспать.       Гарри думает о снах и о матери. Гарри думает об алкоголе.       Гарри падает на четвереньки и ползет на кухню. Он врезается в угол, в стену, на полпути ложится на пол, дав себе передышку. Хочет заскулить, но прикусывает губу, чтобы не выронить ни звука. Его могут услышать — это плохо.       Где Том?..       Гарри не в силах встать на четвереньки, поэтому он перекатывается на живот и ползет. Это занимает время. Это тратит силы.       Гарри нужна еда, но мысль о еде вызывают рвоту, поэтому он думает об алкоголе. Пюре, виски, суп, водка — в чём, собственно, разница? Одно и тоже попадает в рот. Однако еда лишь утоление голода, а алкоголь — долгожданное расслабление и забытье.       Гарри доползает на кухню. Окна не зашторены, на улице поздний вечер, и комнату освещает достаточно, чтобы видеть очертания мебели. В это время он обычно напивается и спит, в это время горечь спирта ощущается на языке и катится вниз по пищеводу.       Гарри подобен машине, которая стоит на месте и работает. Она работает на полную мощность, но все равно стоит на месте. Ему нужен толчок для движения, ему необходимо топливо.       Гарри нуждается. Гарри буквально умирает.       Гарри смотрит на шкафчик под раковиной и облизывает сухие губы. Обезвоживание как его вторая кожа, слюни, стекающие по горлу, — как прелюдия перед половым актом.