Лиши меня всего

Гарри, 11 лет

      Перед сдачей экзаменов для поступления в Хогвартс, Гарри знает о школе так много, что ночами, лежа в кровати, воображает всё в мельчайших деталях. Вот он стоит перед замком, при первом взгляде на которого кажется, что забывают игрушку — настолько нереальными кажутся высокие немного мрачноватые башни цвета аспида, парящие на фоне темно-синего неба. И с каждым шагом, приближающим Гарри к Хогвартсу, у него, несомненно, перехватывает дыхания от сказочности этого места.       Из рассказов мамы он знает об уютной, несмотря на огромные размеры, библиотеке с вечно ворчливой, но доброй миссис Пинс. От отца он узнает об обустроенном и по истине ошеломляющим воображение поле для лакросса. От Сириуса он узнает о карте с тайными туннелями, ведущими в том числе и на кухню, и о всяческих легендах замка.       Гарри так много знает о Хогвартсе, что, приехав, он чувствует, будто находится дома.       Его еженедельные письма родителям искрят восторгом и взволнованностью. Гарри делится своей радостью по поводу того, что он и его друг детства, Рон, каждые выходные проводят на поле, тренируясь со взрослыми в лакросс («Пап, я буду пробоваться в младшую команду, мне сказали, что во мне есть потенциал!»). Он рассказывает о своем небольшом научном проекте, с которым ему помогает девочка по имени Гермиона («Мам, она тебе очень понравится! Она гений!»), добавляет, что дружба с Драко Малфоем вынуждает его хотеть, как взрослый, выпить успокоительного («Я знаю, что у вас есть таблетки для нервов. Если вы меня любите — отправьте хотя бы дюжину»).       Гарри делится многим, но о многом и умалчивает.       Гарри не рассказывает, как в первый день пожимает руку Малфою в знак товарищества, а через два месяца бьет его по лицу. И, как ни странно, это перерастает в настоящую дружбу…       На первом курсе в ноябре Гарри вечером почти перед отбоем выбирается на поиски Выручай-комнаты, которая, по заверению Джорджа и Фреда, находится на восьмом этаже замка. Они говорят, что вход в неё появляется только тогда, когда человек трижды пройдёт мимо стены, испытывая огромную необходимость в помощи. Гарри поначалу не слишком верит, но близнецы Уизли умеют не только сочинять, но и изложить так, что можно поверить в дикого горного тролля в подземельях Хогвартса. Последним аргументом для одиннадцатилетнего мальчика становится то, что комната будет обставлена так, как это нужно нуждающемуся (Гарри не признается, что тоскует по родителям и хочет хотя бы на ночь переместиться в свою комнату).       Но, как и предполагает Гарри, близнецы его обманывают. Мальчик проходит несколько раз туда-сюда, не получив никакого результата, и расстроенный плетется обратно в общежитие. Он так погружен в план мести для Фреда и Джорджа, что не сразу замечает тихие всхлипы, доносящиеся из приоткрытого женского туалета.       Сначала Гарри решает пройти мимо, но, сделав несколько шагов, останавливается и разворачивается обратно. Он не имеет никакого стыда, когда толкает дверь и заходит в освященную мигающей лампой туалетную комнату.       Около умывальника, прижав колени к груди, сидит девочка с растрепанными волосами, красной вышивкой на школьной форме и покрасневшими глазами, которые Гарри замечает, когда она поднимает испуганный взгляд на вошедшего.       — Это женский туалет! — пищит девочка, яростно вытирая слёзы.       Гарри смотрит на значок на двери и серьезно кивает.       — Значит я попал правильно.       — Что? — непонимающе хмурится.       — Разве ты не знала, что в туалетах ночью могут происходить страшные вещи? Ты слышала о гигантской змее, что ползает по канализации? Один только её взгляд заставит тебя окаменеть.       Девочка хмурится еще сильнее, убирает руки от лица и кладет их на мраморный пол.       — О чем ты говоришь? Это просто легенды Хогвартса.       — В любой легенде есть доля правды, — весомо говорит Гарри и скрещивает руки на груди. — Я здесь, чтобы защитить тебя.       Девочка тут же вспыхивает и встает на ноги, повторив позу Поттера.       — Мне не нужна защита!       — Хорошо, — соглашается Гарри. — В таком случае ты здесь, чтобы защитить меня.       И девочка, несмотря на оставшиеся дорожки от слез на щеках и искусанные губы, улыбается, показав ямочки.       Так Гарри узнает, что девочку зовут Гермиона Грейнджер, первокурсница с Гриффиндора, и что она плачет здесь, потому что Малфой называет ее грязнокровкой, когда та случайно в него врезается, зачитавшись. Обзывают Гермиону из-за невысокого статуса её родителей, которые все равно являются рабочим классом, обслуживая зубы аристократов.       Гарри, услышав это, заверяет, что ей не нужно беспокоиться из-за слов людей, которые ничего не понимают в жизни, провожает Гермиону до нужного общежития и желает спокойной ночи. Затем разворачивается, в медленном темпе, считая каждый шаг, доходит до двери в свою гостиную, открывает ее и первым делом видит сидевшего Драко за книгой.       — Малфой, — зовет Гарри и когда тот поднимает голову, откликнувшись на свою фамилию, Поттер, сжав ладонь в кулак, бьет Драко по лицу.       Рядом слышатся вздохи и некоторые крики. Староста факультета делает шаг вперед, но его останавливают слова Гарри:       — Это тебе за то, что обижаешь тех, кто не может дать сдачи.       Драко трогает свою губу кончиками пальцев, затем смотрит на оставшиеся следы крови на них и только потом поднимает холодный взгляд.       — Что ты творишь? — цедит он.       В Гарри полыхает гнев.       — Считай это предупреждением, — тычет он пальцем на Драко. — Еще раз обзовешь Гермиону грязнокровкой, не отделаешься одним ударом.       — Хочешь драки, Поттер?       Драко делает шаг вперед, и Гарри по инерции, движимый желанием напасть, повторяет за Малфоем, пока Рон, часто посещающий все гостиные Хогвартса из-за своей доброжелательности, не кладет руку на плечо Гарри, останавливая от серьезных последствий.       — Отпусти, — шипит Поттер, но не вырывается, зная, что друга лучше не злить и в такие моменты ему лучше не перечить. Рон не тот, кто вмешивается, но если он это и делает, то имеет вескую причину.       Уизли переводит взгляд на Драко, на разбитую губу, капли крови на рубашке, затем переходит к глазам, в которых плещется злость, как осьминог в Черном озере, исходя из многочисленных легенд Хогвартса.       — Отец не говорил тебе, что за презрением обычно скрывается ничтожество и умственное убожество, Малфой? Стоит уделить этому время, как считаешь? — спокойно и размеренно говорит Рон. И никто в гостиной не смеет сказать ни слова.       Рону всего одиннадцать, но из-за его уверенной позы и хлестких слов, которые зачастую направлены на поддержку и изредка на что-то большее, чем замечания, он уже имеет авторитет. Рона ошибочно можно принять за доброго самаритянина, пока не познакомишься с ним ближе. И Малфой не относится к тем, кто недостаточно знает Уизли, поэтому он окончательно убирает руку от губ и протягивает ладонь вперед, с присущим для него достоинством и хладнокровием.       — Я приношу свои извинения.       И за одно это предложение все студенты, находящиеся в гостиной, проникаются уважением к Драко.       — Не мне, — уже спокойнее говорит Гарри.       — Не тебе, — подтверждает Драко.       Гарри пожимает руку в ответ. И с этого дня он становится терпимее к снобизму только конкретного этого человека, потому что, Бог свидетель, это терпение будет необходимо.       На следующее утро, за завтраком, Драко подходит к Гермионе, которую Рон сажает рядом с собой, и приносит свои публичные извинения, не забывая поклониться. Гарри наблюдает за этим со стола своего факультета и закатывает глаза из-за устроенного шоу. Гермиона же краснеет и прячет лицо за волосами, бормоча под нос.       И каким-то непостижимым образом Гарри, Рон, Гермиона и Драко становятся друзьями.       В своих письмах родителям Гарри умалчивает не только об этой ситуации, но и о самом главном, о чем сообщает только перед зимними каникулами. Он признается, что после результатов экзамена его определяют в Слизерин, а не Гриффиндор, о котором так много и долго судачат папа и Сириус.       Гарри ожидает ответного письма с замиранием сердца, и когда он наконец рвет конверт, то напряжение утекает с плеч. Родители заверяют, что это не имеет особого значения, а отец добавляет, что придет болеть с зелеными флажками («Гарри, прошу, только не заставляй меня выкидывать красную толстовку с надписью: «Гриффиндор вперед!». Я люблю тебя, ты же знаешь, но и от нее отказаться я не в силах»).       Ответное письмо от Сириуса приходит чуть позднее. Он предлагает привезти коробку мышей на завтрак, чтобы Гарри мог угодить остальным змеям с факультета. Поттер, читая это, предлагает только одну для Драко Малфоя.       И в последний день перед отъездом на Рождество Малфою приходит коробка с игрушечной мышью на механизме. На его недоуменный взгляд и сморщенный нос Гарри отвечает заразительным смехом.

Том, 16 лет

      На конец четвертого курса, в возрасте двенадцати лет, Том узнаёт о своих родителях, точнее о том, кто его отец и дядя. Эта новость не преподносит ничего нового в плане чувств, Реддл не испытывает ни ненависти, ни отвращения, только осознание выхода из бедности и некое подобие тлеющей надежды, посаженной глубоко внутри.       Том не мечтает о семье.       Такие мечты он оставляет для четырехлетнего себя с мокрыми от слез глазами и разодранной от криков глотки, когда стучит кулаками по дубовой двери и просит выпустить его, потому что маленькая комнатушка с многочисленными крестами и свечами вызывает страх, а не религиозную экзальтацию. Возможно, из-за этого его начинают воспринимать как дьявола, возможно, из-за этого он становится тем, кто он есть и, возможно, ему в конце концов это нравится.       Том в шесть — это мечты о богатой жизни, в одиннадцать — о жестокости, в четырнадцать — о власти.       Гораций Слизнорт помогает во всех трех мечтах, не догадываясь об этом. Как только он говорит о родословной Тома в двенадцать, Реддл уже знает, что делать.       Гораций слишком падок не только на лесть, но и на проявление жалости. Если преподавателю нужен кто-то, о ком он мог бы заботиться, то кто Том такой, чтобы мешать? Он давно перерос инфантильность, ему никак не претит мысль, что посторонний человек будет проявлять к нему жалость, потому что жалость — одно из самых мощнейших инструментов, после вины, конечно же. Из-за жалости зрение туманится, слух притупляется, и человек не может ни разглядеть, ни услышать злые деяния того, кому он сочувствует.       Том уже с поступления, с семи лет лжет всем, что на каждые каникулы возвращается в приют, ночуя где угодно и у кого угодно из его свиты. На второй год он делится слезной и выдуманной историей своего лета с Горацием, который с присущей для него наивностью, делает всё возможное, чтобы Том мог иметь возможность оставаться в школе. На четвертый же год Том утверждает, что намеревается познакомиться со своим отцом.       И это не является ложью, просто Том не договаривает, что отец не познакомится с ним в ответ.       Летом Том наведывается в поместье Реддлов в Литтл-Хэнглтоне, узнав, что Том-старший живет в совершенном одиночестве, не считая нескольких слуг, которых тот чаще отправляет на выходные, чем то требуется. Том снимает небольшую и недорогую (своровав несколько сотен из карманов прохожих) квартирку неподалеку от отца и прогуливается несколько раз за лето вблизи кованных и высоких ворот, ловя заинтересованные взгляды соседей. В таком темпе он проживает два своих лета, пока не наступает третье.       Тому исполняется шестнадцать, и Гораций наливает ему бокал шампанского в честь не только дня рождения, но и Рождества. Они вдвоем сидят в уютной небольшой библиотеке, пока большинство оставшихся школьников празднуют в столовой.       — Не каждый день исполняется шестнадцать, — с улыбкой говорит Гораций, поправив пиджак на своем тучном теле. — Ох уж этот инфантилизм и отстаивание личной свободы, которые позже сталкиваются с общественными законами.       — Смею надеется, во мне нет инфантилизма, — отвечает Том, болтая шампанское в бокале и отстраненно наблюдая за перляжем.       — Том, мальчик мой, я бы хотел, чтобы он в тебе остался, но, к сожалению, жизнь несправедлива. Ты познал грубость и цинизм взрослой жизни совсем юным.       — Своего рода закалка, вы так не считаете?       Горация с грустью качает головой.       — Я считаю, что каждый ребенок должен оставаться ребенком. Ты достаточно настрадался, чтобы рано повзрослеть, и я бы многое сделал, чтобы облегчить твою ношу.       Том поддается вперед и растягивает губы в чуть неуклюжей, но мягкой улыбки. Он доверительно склоняет голову, опуская ресницы.       — Вы сделали для меня многое, мистер Слизнорт. Намного больше, чем кто-либо.       Довольный румянец появляется на щеках Горация, но он, несмотря на это, хмурится.       — Как же твой отец? Все также держит тебя в четырех стенах на каникулах и не выпускает?       Том отворачивается, будто стыдясь, и начинает играть пальцами с пуговицами на колючем пуловере.       — Вы же знаете, — он неопределенно машет рукой с бокалом. — Возможно, он таким образом оберегает меня.       Горация недовольно поджимает губы, но переубеждать не начинает. Том всегда выбирает тактику я-хочу-семью-несмотря-ни-на-что, потому что работает она на таком человеке, как Слизнорт, безотказно.       — Все не так уж и плохо, — продолжает защищать отца Том. — Мы проводим время вместе по утрам до того, как он… уйдет, — произносит чуть тише.       Гораций, узнав все о семье Реддла, знает и о том, что Том-старший ужасный человек, старающийся пропить и проиграть все свое состояние.       — Ты же знаешь, что если что-то случится, Том, ты можешь рассказать мне, не так ли? — серьезно спрашивает профессор.       Том поднимает на него взгляд и выдавливает вымученную улыбку.       — Конечно. Я ценю это, мистер Слизнорт.       Позднее, на летних каникулах, Том впервые вступает на порог поместья. Он знает, что отец дома без прислуги, поэтому не утруждает себя стуком, предпочитая самому открыть дверь и войти, как царь в свои владения. К счастью, Том-старший не запирается.       Том делает первый шаг за порог и останавливается, чтобы впитать момент, вдохнуть полной грудью. По его позвонку бегут мурашки от предвкушения, и он, наконец, идет дальше, по дороге кидая взгляды на позолоченные потолки, мраморные колонны и картины. Когда Том доходит до конца прихожей, зная, что спереди его ждет вход в громадную столовую, он останавливается у последней картины, ощущая комичность ситуации.       Перед Томом холст Рембрандта на сюжет новозаветной притчи о блудном сыне. Мастерство художника с удивительной точностью передает оттенки человеческих эмоций. «Возвращение блудного сына» — это шедевр о торжестве любви, великодушия и Божьего всепрощения над низменной человеческой природой.       — Эй! — распахивает дверь в столовую и слышен пьяный голос. — Ты кто такой?       Том не поворачивается к своему отцу, продолжая стоять около картины, заложив руки за спину.       — Ты знаком с сюжетом? — спрашивает он спокойно, пока отец тратит все силы на поддержание своего тела в вертикальном положении, держась за дверь. — Он основан на притче о блудном сыне. Младший сын после долгих лет распутной жизни и мучительных скитаний возвращается в родительский дом в раскаянии. Он сознается в своих грехах и не надеется вернуться в лоно семьи. Чувствуя, что недостоин больше называться сыном, хочет стать наемником своего отца, только бы не умереть от голода.       — Что ты тут делаешь, черт возьми? — орет отец.       Том поворачивается к нему лицом, замечая за пеленой алкоголя в глазах мгновенное узнавание, сменяющееся отвращением.       — Ты не слушал, — констатирует Том, сделав шаг вперед. Возможно, у отца инстинкты работают лучше, чем мозг, потому что он моментально отшатывается, хотя на лице Тома доброжелательная улыбка. — Эта картина называется «Возвращение блудного сына». Не находишь ли ты эти совпадения немного поэтичными?       — Убирайся из моего дома, — цедит отец.       Том склоняет голову к плечу.       — Но это и мой дом тоже.       — Здесь нет ничего ни твоего, ни твоей матери-шлюхи. Выметайся, кому я, блядь, сказал!       Том с интересом подается вперед, отец делает шаг назад. Он знает, что его дядя, Морфин Мракс, хоть и сумасшедший, но достаточно богатый человек с несколькими владениями, в том числе и больницей Святого Мунго. По слухам Морфин любил свою сестру, Меропу Гонт, но из-за других слухов, связанных с кровнородственные связями, Том предполагает, что любовь дяди к матери отнюдь не платоническая.       Так что же не устраивало Тома-старшего?       — Матери-шлюхи? — переспрашивает парень. — Низко так говорить о женщине, которая родила твоего ребенка.       — Моего ребенка, — плюется отец ядом и тычет на Тома пальцем. — Ты отродье шлюхи, которая не только напоила меня наркотиками, чтобы я трахнул ее, но и испоганила всю жизнь. Ты хоть знаешь какой позор был на нашей семье? Какое клеймо!       — О, — выдает Том, слегка удивленный. — Признаться, я никогда не думал в таком ключе. И ты никогда не интересовался зачем она это сделала?       Отец громко смеется и трясет головой в неверие.       — Я выгнал ее, как только пришел в себя. Мне незачем эта сука и ее проблемы.       Том в задумчивости повторно осматривается вокруг. Он не может сказать, что чувствует по поводу кончины Меропы. Для Тома конец — это всегда начало чего-то нового, в его случае — таинство зачатия и развития новой жизни внутри тела матери, когда плод выгрызает себе путь во внешний мир, забирая чужую душу взамен.       В каком-то роде это возвышенно.       — Возможно, ее брат желал, чтобы она понесла ребенка от него, — вслух высказывает другие мысли. — Но она выбрала иной путь, и выбор партнера выпал случайно.       Том знает, что это маловероятно, потому что поместья семей находятся в нескольких милях друг от друга. Это не может быть случайная встреча.       — Случайно? — пьяно хихикает отец, подтверждая догадки. — Эта косоглазая шлюха влюбилась в меня еще со школьных времен. Бегала за мной, как шавка. Мне доставляло удовольствие пинать ее и смотреть, как она возвращается.       В Томе вспыхивает ярость и тут же гаснет. Он считает эту эмоцию слишком неудобной, чтобы поддаться ею в шестнадцать, эта ярость четырехлетнего Тома, мечтавшего о семье. Шестнадцатилетний же Том приходит за другим.       — Приношу свои извинения. Ничего личного, — говорит он и, не дав отцу раскрыть рот, молниеносно нападает.       Том берет его за шкирку, опрокидывает к ближайшей стене. Он не дает сказать отцу ни слова, ни опомниться и, садясь на него сверху, наносит первый удар по носу. Затем еще раз, еще и еще, пока капли крови не создают идеальную картину не только на дорогом паркете, но и на стенах, попав и на картины.       Отец тяжело хрипит в попытке вздохнуть через рот и сфокусировать поплывшие глаза на Томе, когда тот достает из ножны заточенный нож. На сталь падает свет от люстры и всего на мгновение на стенах появляются отблески, заставившие Тома застыть и, к своему стыду, совсем немного приоткрыть рот от созерцания искусства.       Том считает себя не менее, чем художником, для которого искусство — чувственное, возвышенное, лишенное любых плебейских знаков, такое, что пробуждает в душах людей потаённые и богом забытые желания.       — Подожди, — хрипит Том-старший, думая, что нападавший сомневается.       Но Том останавливается для того, чтобы запечатлеть момент со всей ясностью, на которую способен.       — Я ждал достаточно, — холодно отвечает сын и опускает нож по самую рукоять в горло отца.       Этим же вечером богатого пьяницу Тома Реддла находят в подворотне с перерезанным горлом и обворованного.       Том заметает следы и пробелы, но оставляет несколько капель крови на стене ради интереса. Он знает, что блюстители правопорядка не копаются в делах, желая закрыть их поскорее.       И Том оказывается прав.       На суде о наследии Реддлов Слизнорт выступает доверительным лицом Тома, рассказывая свою правду о жизни отца и сына. Он говорит о том, как Том-старший держит в четырех стенах Тома-младшего, как стыдное явление, при том, что мальчик на самом деле выдающийся человек. Несколько соседей поместья Реддлов также высказываются, что видят мальчика на протяжении двух лет около ворот, и выглядит тот грустно и отчужденно.       На вопрос: «Где ты был в это время, сынок?», заданный отстраненно человеком в форме, Том отвечает, что находился в доме. Мужчине хватает этого ответа, покорности и растерянности Тома и хорошего послужного списка о нем со школы.       Экспертиза на крови выносит вердикт — родственники — и передает наследие Тому в руки. Его расстраивает легкое получение и отсутствие наказания. Отчасти он благодарен, что отец делает все возможное за свою жизнь, заслужив презрение от людей в форме и желание обойти его дугой и не пересечься взглядом от соседей.       Том не мечтает о семье, он с шести лет мечтает о богатствах и, достигнув их в шестнадцать, Том не уверен, что знает о чём мечтать дальше. С деньгами прихоти исполняются в одночасье, власть сама приходит в руки, а приспешники чуть ли не падают ниц. Тома это забавляет первое время, но слишком быстро удовлетворение от такого рода развлечения сходит на нет, и он чахнет.       Том чахнет некоторое время, пока не натыкается в библиотеке Реддлов на книгу об античности и о забавах римлян, которые изящно играют с анаграммами. В XVI и XVII веках, когда зараза анаграмм косит людей с той же мощью, что чума кроссвордов и бриджа, на искусстве переставления букв можно заработать кучу денег. Адвокат из Ахена Бийон придумывает пятьсот анаграмм из имени Людовика XIII, и очарованный король жалует талантливому автору годовой доход. Век гуманизма также практикует это искусство, как на латыни, так и на французском: C’est L’enfer Qui M’a Cr (Меня Породил Ад) — такова анаграмма брата Жака Клемана (Frere Jacque Clement), убийцы короля Генриха III.       В честь Наполеона слагают великое множество анаграмм. Поначалу, когда он только приходит к власти, в ход идет такая: La Revolution Francaise (Французская революция) — Veto! un Corse la finira (Вето! Корсиканец покончит с ней). После падения Наполеона из его имени составляют высказывания на латыни: Napoleon Bonaparte — Bona rapta leno pone! (Сутенер, отдай награбленное добро).       И это так интригует Тома, что он несколько дней не может занять свои мысли ничем, кроме игры букв своего именем. Он пробует не только переставлять буквы и искать в них смысл, но и переходит на другие языки, отчаявшись найти что-то поистине лирическое, пока не оставляется на французском, где словосочетание «vol de mort» означает «полёт смерти».       Tom Marvolo Riddle. I am Lord Voldemort.       И с этого момента в Томе что-то опять накренивается, прорастает новый мотив ко всем начинаниям — любопытство, вождение и пытливость к одному единственному вопросу: что будет дальше?       Что, если Том будет с определенными людьми приветлив, а с другим жесток, одним говорит правду, а другим — ложь, с одними играет в союзников, а с другими — во врагов. Что будет, если он поменяет всё местами? Как остальные будут играть в игру, не зная правил, и даже больше — как они будут играть в игру, которая не имеет правил?       Любопытство Тома не имеет границ, кто-то сочтет его опасным, но никак не противоречащие его естеству.       Том жаждет знаний. И в разные промежутки времени эти знания имеют разный облик.       В шестнадцать эти знания звучат так: что будет, если явится дьявол, которого так боятся воспитательницы с приюта, и имя ему будет Волдеморт?