Амброзия для Жнеца

      Поздний-поздний вечер.       — Папенька, успокойтесь! Не была я в деревне, не была! Клянусь, — Анна прижала руки к груди и задрала голову с широко распахнутыми глазами вверх, на отца. Он глядел на неё с высоты крыльца, что делало его — человека низкого — самым высоким во всей округе. Молчание затягивалось. Анна упала на ступеньку лестницы коленями, продолжая держать сцепленные в замок руки у сердца. — Не встать мне с места, если обманываю вас, отец!       — Ты! — от негодования помещик забрюзжал слюной, сбросил под ноги дочери скомканный серый балахон и скрылся в имении.       К сидящей на коленях Анне со спины приблизился мажордом. Она вздрогнула от неожиданности и, продолжая занимать неудобную позу, оглянулась на свидетеля постыдной сцены. Это был заправляющий делами дома, Микаэль. Изначально его брали на должность садовника, но заметив за ним редкую прыть и вездесущность, а так же ответственный подход к делу и характер, присущий исключительно деятельным людям, управленцам, повысили. Не то, чтобы молодой девушке нравилось, когда за каждым её шагом попятам следует нянька, но отца не переспорить: вот так мажордом (в светском обществе — дворецкий) стал мажордомом, главным и уважаемым слугой имения Одли.        — Развлекаетесь? — съязвила Анна.       — Когда вы так говорите, в доме непременно падает и разбивается одна икона, — произнёс он, явно намекая на ранее произнесённые клятвы, и протянул ладонь. — Не сидите на холодных поверхностях.       — Спасибо, Микаэль.       Анна отряхнула подол белого сарафана и распустила растрепавшуюся косу, чтобы заново придать причёске вид приемлемый в обществе.       — С чего вы придумали так говорить? — она посмотрела в направлении, где только что скрылся её батюшка. Иконы и правда падали с полок, но это только потому, что папенька частенько бил кулаком по рабочему столу, на котором был установлен красный угол. — Упоминать такие вещи, да без надобности. Не учите меня плохому.       Мажордом смерил Анну проницательным взглядом и занялся осмотром палисадника под окнами столовой залы. Пусть род деятельности он сменил, но к первоначальному занятию возвращался каждый день. И по секрету: именно за эту приверженность любимому делу Анна его уважала. Где-то глубоко в душе. Едва способная самостоятельно увидеть это самое уважение в своих поступках.       Когда слуга отвлёкся от обхаживания безобразных растений (по нескромному мнению девушки, да и остальных обитателей имения, наверное, тоже) Анна уже заносила кожаный башмачок над порогом.       — Расцвёл новый сорт, — мужчина глубоко вдохнул аромат пушистых метёлок, часто усеянными мелкими жёлтыми цветочками. «Прижились», — с обожанием пробормотал он в куст.       — И как вам только удаётся, — безучастно отреагировала Анна: игнорировать собеседника — непростительная вещь, сам мажордом её этому учил; так пусть теперь и получает.       — Прирождённый дар, — донеслось снизу.       Слышала она об этом не впервые. Задрав бледный носик и расправив плечи, она скрылась в просторных сенях отеческого дома.       Микаэль отвлёкся от цветов и разочарованно осмотрел брошенный плащ-накидку на земле. Ни манер, ни воспитания. Он почувствовал, что получает жалованье за просто так. «Какой вздор!» — он смахнул головой низменные мысли и поднял балахон. Принюхался.       — Шен Пуэр и силос — к гадалке не ходи, — и рассмеялся.       Его смех был резок, как аромат амброзии, тембр нежил слух, как оттенки распустившихся крошечных бутонов, и подобно мощным стеблям для таких утончённых цветочных корзинок, сквозил резкими нотами чужеродной природы. Кто-то в зале подошёл к окну и ставни над головой мажордома заскрипели. Он поднял голову: дочь господина. Она дерзко взглянула на него и захлопнула окно. Мажордом учтиво поклонился.       Теперь, осознавая, что никто на него не смотрит, Микаэль подозвал к себе Томпсона, всё это время ластившегося к стволу яблоневого дерева в саду за поместьем. Подчинённый в мгновение ока преодолел расстояние в двадцать ярдов и встал перед Микаэлем.       — Рассказывай, — мажордом достал из внутреннего кармана костюма записную книжку. — Чего сегодня желает юная мисс.       Томпсон откашлялся, подражая серьёзным господам, изредка посещающим поместье:       — Четыре упаковки свежего чая, серьги с аконитом, новое парадное платье для празднеств в городе, новое платье для гуляний деревенских…       — Деревенских… — Микаэль оторвал ручку от страницы.       — Сахар брусочками, разноцветный, румяна яркие, карандаши грифельные десять штук, перо для письма гусиное, корсет из модного лондонского дома, нюхательная соль, бусы жемчужные, простое, но изящное пенсе…       — Пенсе.       — Пенсе, — повторил Томпсон. — перчатки шёлковые, брошь с изумрудом…       — Довольно, — мажордом поднял руку, обрывая бессмысленный перечень игрушек.       Томпсон сложил лист, с которого читал, и в ожидании очередного приказа замер. С минуту простояв в тишине, Микаэль подал голос:       — Каких забот от меня требует день завтрашний?       — Разбудить дом, а именно: поднять кухарку, экономку, садовника, конюха и мелкую прислугу; забрать на кухне завтрак и пожелать «доброго утра» господину, забрать посуду и передать её на кухню, при необходимости помочь господину повязать галстук и подать бокал вина красного, настоянного на дубу; справиться у прислуги о состоянии мисс и доложить господину, наказать слугам готовить дом к обеду, проверить, встал ли конюх и не прохлаждается ли кухарка, проверить домовую книгу экономки; пока все заняты, обойти владения Одли от полей до леса и вернуться ровно к полудню в поместье, чтобы проверить наличие пыли по углам и столешницам, встретить учителя из города и справиться об успехах Анны, до обеда, каждые десять минут прогуливаться мимо комнаты мисс, пока уроки не окончатся. Проводить господина учителя и сопроводить Анну в дневной прогулке по саду, вернуть к обеду её на место, проверить конюшню, кухню, подготовку к осеннему празднеству, провести ревизию господских продуктов да ценностей, отчитаться господину. В случае обнаружения разлада в подсчётах фактических и записанных на бумагу отыскать виновника, прилюдно выпороть и сослать: в деревню крепостную или в город. Отчитаться господину, подать вина. Сопроводить в пешей прогулке по окрестностям, проследить, чтобы господин вернулся в свои покои и приказать дому готовиться к ужину, подать господину вино, проверить готовность учительских заданий Анной…        — Довольно.       Микаэль снова замолчал. Он посмотрел на деревянные господские хоромы, скользнул чёрным взглядом по верхушкам садовых деревьев и вернулся к Томпсону. Тот терпеливо смотрел перед собой в пустоту.       — Вместе с Кантербери достань из погреба вино сегодня. Но чтобы никто раньше завтрашнего назначенного часа его не увидел, как и заранее готовых блюд к завтраку, обеду, ужину. Завтра, вместе с восходом поднимись на первый этаж и вынь из часов у входа колокольчик, три раза позвени и возвращайся в комнату прислуги. Ревизию я проведу сегодня, а Тимбера попрошу завтра обойти владения вместо меня и заодно проведать слуг. За Анну не беспокойтесь, к полудню все заботы вернуться в мои руки. И ещё, — мажордом вырвал лист из своей книжки. — Всё, что хотела Анна. Постарайся к вечеру найти и принести мне.        У Томпсона имелся список желаний Анны, тот самый, её рукой написанный, но какая разница? Он взял лист у Микаэля и посмотрел своему хозяину в глаза, потом снова в вырванную страницу. Всего-то одна строчка.       А в прочем, ни его заботы.

***

      Новое утро встретило Уилла долгожданным умиротворением, завязанным на тишине в сумраке помещения. Потолок, до которого можно дотянуться кончиком указательного пальца и тёплый кирпич под спиной — говорили. Говорили, что Уилл всё ещё находился в странном месте, имя которому деревня. И всё бы ничего, если бы раньше он этих людей не встречал.       Мир здесь был древним, чтил традиции прошлого, жил по-старому; или это он, Уильям, был слишком нов для такой жизни? Жнец спустил ноги с печи и нащупал стопами скамеечку. Аккуратно став на пол он на ощупь дошёл до деревянного таза с прохладной водой (старики заботливо подогрели воду), умылся, сполоснул рот водой и, так же, наощупь, подошёл к окну и толкнул оконные створки во двор. От света зарезало в глазах. Солнца не было. Небо заволокли тучи, в комнату ворвался запах, предшествующий дождю, на редкость свежий, следом послышалось ленивое квохтанье кур. И ни одного человеческого слова. Только шелест ветра, да металлический звон и эхо ему вторящее.        Выйдя в сени (а сквозило тут из-за открытого окна неистово), Уилл опомнился и поспешил вернуться к печи, чтобы найти штаны. Он насмешливо скривился: того гляди и привыкнет в ночной сорочке по деревне скитаться; не зря местные зовут его дураком. Поиск одежды увенчался двойным успехом — в загнетке стоял чугунный ковш с приличной на вкус похлёбкой.       Уилл в очередной раз мысленно поблагодарил Присциллу и, довольный вполне добрым утром, натянул на ноги лапти. Вдохнул поглубже для уверенности и шагнул за порог спасительного круга.       Во всём дворе никого, кроме кур не было. Металлический звон монотонно отмерял наступление каждой третьей секунды. Точно! Присцилла вчера говорила о мастерской, если это, конечно, ему не приснилось. Уилл последовал за звуком и оказался по левую сторону от избы тётушки Жозе. Заглянул в закуток, служивший мастерской, и не найдя ничего и никого, вышел. Не долго думая, обогнул пристройку и нашёл мистера Вуда под навесом из балок. Тот стучал по железной пластине. Пластина не поддавалась. Или поддавалась. Уилл не разбирался в кузнечном деле.       — Мистер Вуд?.. — жнец не знал с чего начать, поэтому начал с простого.       — О, Уилли, — старик поднял на него голубые глаза и прекратил пытку звоном. — Будь ласков, принеси водички прохладной в кувшинчике, глотка пересохла, как у пьяницы.        Уилл оставил недавние наблюдения при себе.       — Мистер Вуд, — замялся Уилл. Нет, всё-таки он не сможет привыкнуть к этой жизни. — Где взять воду?       Мистер Вуд был добродушным старичком с хилым тельцем уиллого роста, с добрыми глазами и маленьким морщинистым лбом, кожа которого блестела от натуги. Весь он — светлый, как праведный свет — не смог совладать с удивлением и, как рыба на суше, смотрел на Уильяма, открывая и смыкая сухие губы. Уилл поёжился, не предполагая такой реакции от добродушного старика, и сделал неуверенный шаг назад, размышляя: развернуться и уйти или ждать.       — А, — старик хлопнул себя по лбу. — Старая голова моя, совсем испоганилась! Конечно ты не помнишь, Присцилла говорила — последствия лихорадки. А ну-ка подойти, жар проверю.       Уилл смиренно подчинился (не упуская из виду молоток — никому доверять не стоит) и стерпел, пока потная и испачканная коррозией с размякшей пылью от влаги рука лежала на умытом лбу. Старик улыбнулся, довольный своими методами.       — Здоров, как бык, — заключил он и, больше не опасаясь лихорадки, подробно объяснил Уиллу, где взять кувшин и набрать воды. — Ты главное в яму поганую не угоди, когда избы обходить будешь. Эх, были б силы… Перенесли б колодец ровно на середину… Лета-лета… Не спеши стареть, сынок… Как я.       По природе своей Жнецы — создания неумолимые. Хоть сотен женщин перед ними будут лить слёзы, хоть дети, хоть старики будут вымаливать прощение и лишний час жизни, им всё равно, они — каменные изваяния, непостижимая Вселенная, материя без чувств. Но почему-то именно этого старика захотелось утешить.        — Вам ещё долго жить. Вы единственный, кто стоически будет держать голову в добром здравии целый век. — Уилл поспешил скрыться за углом мастерской с жгучим желанием откусить себе язык. Кем он себя возомнил? Так опрометчиво и так неосторожно оговориться. Откуда такие благие поползновения? С другой стороны... Никто, кроме Уилла, не знает и не узнает, что Жнецы это больше, чем расказанная байка для устрашения детей перед сном. Похоже это бремя знаний ему придётся нести с собой до конца здешний жизни в одиночку. Если, конечно, Смерть сжалится над ним.       Уилл отыскал светлый кувшин в сарае и с общего двора перешёл за избы — искать колодец. Долго бродить не пришлось. Чем ближе он подступал к ограде, которой оканчивалась территория деревушки и которой, собственно, она начиналась и встречала гостей (он осмотрелся: такие тут были?), тем более полно раскрывались ароматы гнусной ямы. Нет, он точно никогда не привыкнет! Поддаваясь то ли высшим силам, то ли обыкновенному человеческому любопытству, Уильям решил вернуться на общий двор не уже пройденным путём, а уйти чуть вперёд, опасно балансируя на краю зловонной ямы, чтобы выйти вдоль забора ко входу на территорию. Так ему непременно придётся идти мимо избы, в которой он провёл первый вечер здесь.       Он поставил кувшин у двери своего дома. Зайти или не стоит, вот в чём вопрос. Что он хочет там найти? Рука медленно потянулась к железной ручке. Наверняка мистер Вуд старался. Ах да, ещё нужно вынуть перекладину из петлей. Вот так, так…       Доска оказалось на редкость тяжёлой (на самом деле Уиллу, не привыкшему держать что-то увесистей Косы Смерти, показалось) и с глухим стуком вернулась на место, выскользнув из пальцев. Уилл затрусил кистями, снижая градус боли между мякотью пальцев и ногтями.       — Не томите страдающего жаждой ожиданием.       Уилл обернулся, вмиг позабыв о боли.       — Добрый день, Уильям, — незнакомец с приятным низким тембром спешился с чёрной лошади.       Ни такой лошади, ни манеры речи у местных не водилось. Уилл напрягся: знакомое чувство, родственное дежавю, поднялось из расщелин подсознания. Дежавю — память о пережитом. Называйте как знаете. Уилл в смятении начал искать пути отступления: не сегодня — ему не нравилось, что он чувствовал, и хотел поскорее укрыться под навесом мистера Вуда. Вот только незадача: он так был погружён в размышления и опасениями свалиться в яму, что не запомнил куда отставил кувшин с водой; расфокусированный взгляд сдержанно (на сколько это возможно изобразить в такой ситуации) заметался по зелени под ногами.       — Вдобавок к забывчивости вы слепы. Как крот, — незнакомый знакомец накинул поводья лошади на столб, который служил началом ограды и местом крепления низеньких деревянных перегородок-дверок, и подошёл ближе к Уиллу. Перед уилловым лицом тут же возникла ладонь в белой перчатке.       Уилл отшатнулся, как от удара.       — Здравствуйте, — он быстро вернул себе самообладание.       — Моя скромная персона уже не надеялась, — подчеркнуто вежливо произнёс мужчина. — Юноша, ваше пенсе.       Внешне галантный человек водрузил на уиллову переносицу очки. Теперь Уилл видел собеседника насквозь. Не буквально. Но именно чёткости линий и не хватало, чтобы сделать определённые выводы о человеке напротив. Галантный франт в чёрном фраке снял чёрную шляпу-цилиндр и поклонился — слегка опустил подбородок к груди. Уилл прикусил язык, заменяя этим действием все остальные: не совсем уместные и обоснованные в новых реалиях. Даже если этот человек не имел ничего общего с его прошлым, он не хотел благодарить его за столь щедрый подарок. Принимать тоже. Губы сами по себе зажевались в тонкую нить. Жнец размышлял: как повести себя.       — В чём дело? — с тоном человека, который обязан задать этот вопрос, даже если чхать хотел на собеседника, поинтересовался ненавистный франт.       — Не подходят.       — Привыкнете, — прозвучало в ответ. Натянутая улыбка сползла с аристократичного лица и мужчина вернулся к лошади. — Я — Микаэль, преданный слуга дома Одли, — он поставил ногу в стремя, — и я никогда не ошибаюсь.       Представившийся слуга с несвойственной слуге галантностью взобрался на скакуна и пришпорил крепкие бока животного:       — До свидания.       Когда пыль за всадником осела, Уильям опустился на порожек избы.       Вот тебе и гости — бойся своих мыслей.