До и после тишины

«Игнорируя мандраж в руках, она собирает с пола осколки некогда любимой чашки. — И что ты этим хотел сказать? — с легкой эмоцией отвращения, не говорит, а выплевывает слова в уже не такое и родное лицо, которое еще два года назад хотелось целовать до беспамятства. — Хочу показать тебе то, что ты не решаешь в этом доме ничего, даже из какой кружки тебе пить чай, — ядовитая усмешка исказила губы человека, что так убедительно шептал нежности и клялся девушке умереть с ней в один день. Тогда-то Фрея окончательно поняла, что от любви в нем не осталось и капли. Вместо этого приятного и такого теплого чувства, его душу заполнили склизкая желчь, холод, какого нет даже в Антарктике, и убивающая все живое вокруг злоба. После этого осознания в голове что-то щелкнуло. А дальше как в тумане. Ноги сами понесли ее в спальню, к тумбе, где хранились документы. Он грубо хватает за запястье. Она вырывается и со всей силы толкает его. Кристоф падает, ломая под собой стол, за которым так приятно было обедать вместе. Игнорируя колкие оры в спину, копьями вонзающиеся в слух девушки, она схватила все ценные бумаги, несколько сотен евро, ключи от машины и выбежала из квартиры, пока ее «любимый» продолжал громить их «уютное гнездышко». Через две минуты она уже сидела в своей машине, подаренной ей, не так давно почившим отцом, на свадьбу с этим, как оказалось, монстром. Руки тряслись, глаза суетливо косились на подъездную дверь. «Только бы успеть» — проносилось в ее голове. С грохотом железная дверь распахивается, а там он. Чертов спортсмен. С налитыми яростью глазами и бейсбольной битой в руке, мчится в ее сторону. Стекающая по лицу кровь делает его образ еще более жутким. Видимо, хорошо приложился к столу. — Удумала сбежать, любовь моя? А кто позволял?! Я решаю что тебе делать и как жить! Либо ты будешь со мной, либо ни с кем! Пусть тогда черви жрут твое гнилое тело и душу, чертова стерва! — Давай же! Ну! Сука! — женский кулак глухо бьет по машине, будто это может помочь. Завелась. Замах битой. Газ в пол. Сильный удар по багажнику. Она успела. Слезы рекой льются из глаз, но девушка быстро смахивает их, ведь они мешают видимости. Теперь нервная улыбка не сползает с лица. В первые за два года она ощущает неимоверное счастье, которое играет в каждой клеточке ее тела. — Получилось! У меня получилось, мерзкий ублюдок! — заливистый и такой искренний смех распространяется по всему салону автомобиля. Ей некуда идти, у нее нет вещей, да что там вещей, у нее нет вообще ничего, кроме того, что она успела прихватить из спальни, но как же ей сейчас хорошо… Златовласая девчонка знает, что впереди у нее вся жизнь, без этого мудака, который выпил немало крови. А со всеми трудностями она справится, как справлялась и ранее. Ведь она сильная. Все у нее будет хорошо». Еще раз пробежав по тексту своими зелеными глазами, девушка с небольшим сомнением нажала на кнопку «отправить». Это ее первая книга, которая издается таким большим тиражом. Вернее, которая вообще издается, до этого она писала только «в стол». Уже почти год Лира Линдеберг работает в издательстве «Sammlung». В него она по счастливой случайности (которую зовут Генрих Линдеберг, ведь без связей в этом жестком мире никак не обойтись) устроилась сразу же после университета. Сначала Лира писала небольшие статьи для их журнала, а затем короткие истории. Начальство быстро отметило талант и трудолюбие девушки и предложило ей издать полноценную книгу, на что она, очевидно, не могла дать отрицательный ответ. И вот, спустя пол года, написана последняя глава увлекательного романа о героине, которая обстоятельствами жизни была загнана в угол, но в конце освобождается ото всех оков. Вот бы и Лире так: освободиться от всего и просто быть счастливой. Быстро приняв душ и переодевшись в чистое, девушка отправилась в свой «второй дом» — маленький книжный магазинчик в соседнем районе. Перед этим она, естественно, не забыла забежать в пекарню и прихватить с собой любимые пирожные ее отца и кексы для мамы. Узорчатая вывеска «Lindeberg», чуть поскрипывая, качалась на ветру, за столько лет она уже успела выцвести, но все равно не теряла своего шарма. С силой надавив на тяжелую дверь, Лира очутилась внутри. Глубокий вдох. Пахнет так же как и всегда: бумажной старостью и терпким ароматом кофе. — Ма-а-ам! Па-а-ап! Я закончила ее! Представляете? Закончила! Если все хорошо, то уже через месяц на свет появятся пять тысяч копий! В ответ послышалось недовольное «Тс-с-с! Тут вообще-то люди читают!». И, пробубнив неловкое «извините» (не испытав на самом деле угрызений совести), девушка шагнула в глубь, уже вдоль и поперек изученного магазинчика, иногда касаясь корешков книжек. Родители сидели в подсобке и пили уже бог знает какую чашку кофе за день, за что Лира их обязательно отчитает как детей, и, беседуя о чем-то повседневном, улыбались друг другу так искренне и тепло, что при взгляде на них в душе распускались цветочные поля. — Ой, Лира! — Адель, быстро, чуть проливая напиток, поставила свою чашку на стол и кинулась обнимать дочь, — милая, ты бы хоть предупредила, что придешь сегодня! — Хотела сделать вам небольшой сюрприз, — проговорила она куда-то в плечо матери, и, чуть отстраняясь, продолжила, — я ее закончила! Ну, в смысле, книгу свою, я закончила ее! В течении недели придет письмо с пожеланиями о последних правках и все, мой первый пятитысячный тираж будет не очень терпеливо поджидать своих читателей! — Дочка, ты просто умница! Мы с матерью так гордимся тобой! И он тоже гордился бы, — с медленно сползающей улыбкой проговорил Генрих, тоже захватывая ее в плен своих крепких отцовских объятий. — Да, знаю… Я купила твои любимые пирожные с абрикосом! И твои любимые кексы с малиновым джемом, мам, — хотелось разбавить эту одномоментно ставшую тяжелой атмосферу. Они старались избегать этой темы, и вообще, не часто вспоминали его, лишь когда дело касалось писательства. Но даже в таких редких случаях, казалось, будто по сердцу проводят самым острым ножом. Режут и калечат, тыкают иголками и бьют отбойным молотком. Но если Лира потеряла брата, то Генрих и Адель потеряли сына. Родители не должны хоронить своих детей… — Моя маленькая русалочка, ты определенно знаешь, как сделать этот день еще лучше, — хитрый прищур отца и показушное потирание ладоней в предвкушении сладкого вновь разогрели температуру разговора до комфортной. Чайные (не кофейные, из-за дочери) посиделки с родителями продлились два часа, после чего счастливая и воодушевленная скорым выпуском своей книги девушка потопала домой. Cледующий месяц прошел неимоверно быстро: правки, встреча с дизайнерами обложек, верстальщиками и, наконец, печать книг. Тело девушки буквально трясло, когда она взяла в руки экземпляр. Радость огромной волной накрыла с головой. Ее первая, но далеко не последняя книга. Дрожащие пальцы пробежались по корешку. На обложке красивым шрифтом с засечками и серебристым тиснением было написано «Lira Lindeberg». Черные форзац и нахзац красиво контрастировали с белоснежными страницами самой книги. Быстрое перелистывание создало небольшой ветерок, и та почувствовала приятный запах новой книги. Как же она его любила… Настолько, что с удовольствием бы заменила свой парфюм, который отдавал морскими нотками, на запах новых книг, но, к сожалению, пока такой ей не встречался. Уже через 5 дней ее книга продавалась по всей Германии. Родители тоже решили поддержать дочь и выкупили у издательства несколько экземпляров в свой уютный книжный магазинчик, за что Лира, непременно, была им благодарна. Только из-за их поддержки у нее все получилось. Безграничная любовь и уважение к родным часто укрывали девушку махровым одеялом. «Надо будет завтра снова заглянуть к ним и спросить, продалась ли хоть одна книга». Из раздумий юную писательницу вырвал пронзительный писк домашнего телефона. Звонят с издательства. «Что-то случилось?». С небольшой тревогой она подняла трубку и ответила: — Алло, здравствуйте, Лира Линдеберг, слушаю Вас. — Здравствуйте, фрау Линдеберг, это Гертруда Циммер, герр Рихтер просит Вас подъехать в офис, ему нужно что-то с Вами обсудить. Дело крайней важности и срочности. — Э… Это что-то плохое?.. — Герр Рихтер не говорил, но лицо его было удивленным и воодушевленным. К пяти часам он Вас ждет у себя в кабинете, успеете? — Да… Спасибо, фрау Циммер, до свидания. Первое, что пришло в голову шатенки, — книга совсем не продается. Потом, что читатели в пух и парах раскритиковали сюжет, и теперь ее собираются уволить. И только после до нее дошло, что часы показывали уже три часа и сорок семь минут, а до издательства добираться час с небольшим. Наспех надев свою любимую шелковую юбку, цвета глубокой синевы океана, и шифоновую кофточку с рюшами, которые напоминали морскую пену, распустив свои густые темные волосы, отливающие золотом волны, отправилась в пугающую неизвестность, к хозяину ее издательства. Торопливые шажки по лестнице, неловкий стук в дверь, и вот, она стоит уже перед ним: бородатым мужчиной лет пятидесяти пяти, с аккуратной стрижкой и дорогим костюмом — Оливером Рихтером. — Добрый вечер, фрау Линдеберг, — окидывая с головы до ног оценивающим взглядом, проговорил он басисто и громогласно, от чего девушка чуть вздрогнула. — Добрый, герр Рихтер. По какому вопросу Вы так срочно меня пригласили? — Хотите в командировку? — Что, простите? — На пол года примерно, хотя, — подняв глаза наверх, будто там была написана подсказка, продолжил, — где-то на три месяца, если я не ошибаюсь. — Простите, я не до конца понимаю. Я не журналистка, а писательница. Зачем мне командировка? Могу заниматься написанием книги, и находясь дома. — Звонил Дэвид Йост, знаете такого? — сердце пропустило удар. Ну, конечно же, она знает. Это один из самых влиятельных людей в шоу-бизнесе Германии! — Так вот, у его парней, группы «Tokio Hotel», Вы наверное слышали о них, буквально через несколько дней начнется мировой тур, и… — на компьютер, судя по всему, пришло сообщение, на что мужчина отвлекся. — И?.. — Он хочет чтобы Вы, фрау, поехали с ними и написали книгу о туре, о проходящих концертах и о них в целом. — Нет, — четко и безапелляционно произнесли девичьи губы, на что Рихтер удивленно сморгнул, будто не веря свои ушам. — Нет? Но почему? Я слышал, по этой четверке все девушки сохнут. — Я не хочу связывать свою жизнь с музыкой даже в таком ключе, — слово «снова» она, конечно, проглотила, не хочется вдаваться в ненужные подробности о личной жизни. — Так, слушай, скажу тебе это не как твой начальник, а просто как хороший человек… это прекрасная возможность для тебя. Книга поднимет на высоты писательства! К тому же, сам Дэвид выбрал тебя, сказал, что буквально за два вечера прочел твой роман, и это при очень плотном графике, понимаешь? А еще, я уже дал ему согласие и подписал контракт от своего лица, осталась лишь твоя подпись, — все нутро ухнуло вниз, словно Лира оказалась в парке аттракционов, сразу на американских горках, — короче говоря у тебя два варианта: радостно паковать вещички, ехать в тур, писать книгу и становиться популярной писательницей; либо я тебя увольняю, ты продолжаешь писать свои книжки, которые мало кто будет покупать, и это еще в лучшем раскладе, потому что тебе крупно повезет, если их напечатают. Уж я то постараюсь, чтобы этого не произошло. Не нужно подставлять меня перед людьми, фрау Лира Линдеберг. От доброжелательности на лице собеседника не осталось и следа, а девушку начали душить подступающие слезы. Музыка… Как она ее обожала… Раньше. Этим она была в маму. Не смотря на то, что Адель немка, свое детство и юность та провела в прибрежном городе Монтерей, штате Калифорния. Этот городок известен своим уникальным сочетанием живописной природы, океана и культуры. Жизнь рядом с Тихим океаном, окружённая дикими пляжами, морскими волнами и свободолюбивой атмосферой, повлияла на её личность и оставила неизгладимый след в душе. В юности Адель много времени проводила на побережье, пела на пляжах и участвовала в музыкальных вечерах, которые часто устраивали местные жители. Океан стал для неё символом свободы и творчества, местом, где она чувствовала себя счастливой и умиротворённой. Именно здесь она полюбила музыку и мечтала связать с ней свое будущее. Несмотря на то, что позже она нашла свою страсть в литературе, океан и музыка остались важной частью её души. Вернувшись с семьей в Германию, она встретила Генриха, тогда еще учителя литературы, и её планы изменились. Любовь к книгам, привитая мужем, стала для неё новым пристрастием, и она посвятила себя семье и литературе. Но в душе она так и осталась связанной с морем и музыкой, и это чувство передалось её дочери, Лире. Имя Лиры, как музыкальный инструмент, напоминает по звучанию о свободе и гармонии природы, о морских мелодиях, которыми наполнено детство Адель. По этой причине образ самой Лиры так сильно похож на русалочий, и именно поэтому она так тянется к морю, словно к чему-то первозданному, родному. Это её связь с мамой и с той романтичной частью её души, что Адель пронесла через годы и взрастила в девочке. — Герр Рихтер, дайте мне один день, чтобы я могла подумать. Пожалуйста. — Лишь один день. Завтра, в это же время, жду тебя для подписания контракта, — отчеканил он с кислой миной и уверенностью в ее согласии. «Ага, как же, старый маразматик, не пойду я у тебя на поводу. Выкуси!» — Да. Я могу идти? — Иди. — Всего доброго, — не дожидаясь ответа, девушка быстро развернулась на своих маленьких каблучках и ринулась вон с этого издательства, лишь быстро бросив секретарше «до свидания» в ответ. Глаза уже заволокло прозрачной соленой водицей. «Залезайте обратно, слезы, вы сейчас вообще не помогаете!» — пронеслось в голове. Она почувствовала, как всё вокруг словно размывается. Тишина вдруг стала оглушающей, как будто ее погрузило в воду. Воздух стал плотным и тянущим, каждый вдох теперь требовал усилий. Тур. Это слово стучало в голове, как назойливый метроном. Ехать. Ехать снова на концерт. В памяти быстро всплывали отрывки семилетней давности. Тревога перед выступлением. Звонок брату. Само выступление с дурацкой новогодней песней. Поиски глазами его в зале. Злость и разочарование. Крик и истерика мамы, поднявшей телефонную трубку уже дома, после концерта. Дорога до больницы. Ее вина. Врач, разводящий руками. Ее вина. Пустой и неживой взгляд отца. Ее вина. Скромные похороны. Ее. Вина. Винавинавина. Все это калейдоскопом закружилось перед глазами. В беспамятстве девушка шла до выхода, жадно глотая воздух. Вина. Бешено стучащее сердце было готово выпрыгнуть из груди. Вина. Вина. У неё перехватило дыхание, точно кто-то сжал её лёгкие, не давая вдохнуть. Внутри всё скрутилось тугим узлом, и знакомый страх холодной волной охватил её тело, пронзая до самых кончиков пальцев. Сердце колотилось так быстро, что чувствовалось каждое его биение — в горле, в висках, в груди. Её рука инстинктивно потянулась к сердцу, как будто оно могло вырваться наружу. — Нет… нет, я не могу… — еле слышно прошептала Лира. Ее вина. Она попыталась сосредоточиться, закрыла глаза, но видение было перед ней, не отпуская. Лука был так близко. Ей казалось, что она слышит скрежет тормозов и видит его лицо в тот самый момент. — Я не смогу… я не имею права… Слова застряли в горле, её трясло. Внутри всё кричало, что она предаёт брата. Если бы тогда не было её концерта, если бы она не пела, если бы Лука не спешил — он был бы жив. Неожиданно для себя она присела и обхватила руками колени, чувствуя, как на глазах выступают слёзы. Она пыталась дышать — вдох, выдох — но воздуха всё равно не хватало. Грудь будто распирало тяжестью, которая не позволяла даже встать. Всё было перед глазами, как наяву, и ей чудилось, что она тонет. И тут, нащупав прохладную поверхность пола, она сосредоточилась на этом ощущении. Потом на собственных пальцах, скрюченных от напряжения. Это помогло хотя бы чуть-чуть вернуть себя в реальность. Девушка закрыла глаза и начала отсчитывать секунды, вслушиваясь в биение своего сердца, в гулкий шум, в звуки коридора. Постепенно ком в горле стал исчезать. Ей удалось сделать глубокий вдох, а затем — ещё один. С трудом поднявшись, она пошатнулась, но всё же удержалась на ногах. Панические атаки мучили не так часто, но если дело касалось музыки или ее брата, то триггер срабатывал моментально. Пелена перед глазами потихоньку спадала. Сердце замедляло свой бешеный ход. Дыхание становилось ровнее. Осмотревшись вокруг, Лира поняла: всем было плевать на то, что она умирает, задыхается. Но оно и к лучшему. Меньше внимания. Посидев на скамейке у главного входа в издательство еще некоторое время, чтобы окончательно прийти в норму, девушка двинулась в сторону дома. Сейчас ей хотелось просто свернуться калачиком на кровати и лежать, пялясь в потолок. Завтра она обязательно придет к родителям. Ей просто необходим их совет. По приходе домой, Лира сразу плюхнулась на кровать и уснула прямо так. Стресс дал о себе знать. Утром она проснулась рано, с горьким послевкусием вчерашнего дня. Не позавтракав, девушка сразу отправилась к родителям. Как ей поступить? Ни один вариант развития событий ее совершенно не радовал. Ей хотелось продолжать писать, но не о музыкантах же! Это в ее планы точно не входило. Утренний холодный воздух бодрил не хуже душа, в который Лира решила сегодня не идти. Сонная мама, в своей смешной пижаме, которую подарил ей папа, встретила дочь тревожным взглядом. Наверное, она выглядела слишком подавленной… — В чем дело, русалочка? Что-то случилось? Вид у тебя… Помятый… — Я не знаю что мне делать. Папа уже проснулся? — Да, он завтракает. Ты будешь есть? — Буду, спасибо. В их доме все по-прежнему. Тот же круглый стол, любимый стул Лиры, сидушка которого уже блестела, потому что за столько лет она «отполировала» ее своей пятой точкой, та же глупая статуэтка с дельфином на полочке. Мама поставила перед шатенкой тарелку, на которой нарисован краб, а на ней сверху лежали панкейки. Когда ее дочь была маленькой, то часто очень плохо ела, и тогда Генрих придумал хитрость — «Ой! Кажется герр Крабику плохо! Скорее кушай кашу, его нужно освободить!». И это работало. Из пучин воспоминаний темноволосую вырывает голос отца. — Ты чего так рано пришла? Что-то случилось? — в глаза беспокойство, как и у сидящей рядом матери, теребящей в руках салфетку. — Ну… Начальник сказал, что мой роман понравился Дэвиду Йосту… Это продюсер одной музыкальной группы. В общем, он хочет, чтобы я ехала с этой группой в мировое турне и написала о них книгу, — наступило затяжное молчание. Первой тишину решила нарушить мама. — Ты уже отказалась? Может… Все же тебе стоит попробовать? — Пока не отказалась. Да и условия он поставил… так скажем интересные. Если я не соглашусь, то меня уволят и перекроют кислород, — отец нахмурился, потом начал дергать бровями, как делал каждый раз, когда думал или наконец-то что-то решил для себя, и заговорил. — Я знаю, как тебе тяжело дается контакт с музыкой, но может дать ей второй шанс? Хотя бы ради него. Знаешь, а Лука ведь любил то, как ты пела, — снова ком в горле, снова начало закладывать уши. — Знаю. Но не могу. Как себя переселить? — Просто отправляйся в турне ради него. Если группа популярная, то она принесет тебе успех. Он бы этого очень хотел. Может правда попробовать? Да, воротит от песен, да воротит от музыки, но… В конце концов прошло семь лет… Надо двигаться дальше. Она же может себе это позволить, верно? Побыв с родителями еще какое-то время, чтобы набраться сил, Лира отправилась домой. Там она нашла в закромах бутылочку виски. Вообще, писательница не часто пила алкоголь, но этот случай был исключительным. Опрокинув в себя стакан, «для храбрости», она сразу почувствовала жжение в районе желудка и накатывающее расслабление. Ровно в пять писательница уверенно врывается в кабинет Рихтера. — Где подписывать? Я отправлюсь в этот чертов тур, с этой чертовой группой, и напишу эту чертову книгу.