Надышаться на жизнь назад

Он закрывает глаза. Пред веками застывают два обрубка, десять тысяч стрел и кровь, кровь, кровь, своя, чужая- Кровь. Он встряхивает гудящей головой, отгоняя видение. Оно привычно, оно въелось под кожу, на него попросту нет времени. Юэ Цинъюань уже вторую неделю безвылазно живет в своем павильоне. Приближается ежемесячное собрание Лордов, а он не готов. Может быть, если он подчистит весь бардак, оставленный им в прошлом, ему будет не стыдно показаться перед всеми. Может быть, он доведет тело бессмертного до того, что уже будет все равно; не будет ничего, кроме желания уснуть прямо тут, за столом. И тогда он сможет увидеть… Сможет смотреть на выжженную землю, на живые лица тех, кто умер, на сяо Цзю… Он, может быть, никогда не сможет больше взглянуть на сяо Цзю. Ему страшно. Поэтому он продолжает работать. Юэ Цинъюань даже в какой-то степени рад кошмарам, мелькающим перед глазами, стоит сомкнуть веки. Они не дают уснуть и потратить время впустую, не дают забыть о том, что он провалился, и подгоняют похлеще, чем кнут раба. Скоро. Скоро все разрешится. Скоро все закончится. На самом деле все закончится так скоро, что Юэ Цинъюаня тошнит. Он знает. Он знает и то, что это его вина. Он — Глава Школы, и он ответствен за все, что в ней происходит. Он пригрел насилие и безнаказанность под своим крылом. Он пригрел зло. Он пригрел в первую очередь жалость к себе, и она распустила свои колючие корни, разрослась так, что снова — как всегда — все испортила. Он все испортил. И ему отвечать. Юэ Цинъюань не знает, почему оказался здесь, почему вернулся в прошлое, а не отправился дальше по кругу перерождений. Вероятно, его душа слишком уродлива и испорчена. Он, очевидно, не усвоил урок и застрянет здесь до тех пор, пока все не исправит. Юэ Цинъюань согласен. Он, более того, рад. На этот раз совершить те же ошибки попросту нельзя, не тогда, когда его ткнули носом в их безнадежные последствия. Но ему страшно. Он варится в жалости к себе снова и снова не вылезает из скорлупы. Только он давно не ребенок, не желторотый птенец, и это выглядит донельзя глупо и жалко. Юэ Цинъюань в четвертый раз вчитывается в пляшущие строчки иероглифов. Сосредоточиться удается с трудом, а без концентрации не выходит ничего. Он не останавливается. Это не имеет значения. Его усталость не имеет значения. Юэ Цинъюань надавливает на глаза до боли, смаргивает синюшные пятна и принимается за свиток вновь. Он будет читать до тех пор, пока черты не поддадутся, не сложатся в иероглифы, а иероглифы — в слова и предложения. Столько раз, сколько потребуется. Он вспоминает о времени, только когда главный ученик робко стучит в дверь и напоминает о собрании через шичэнь. Юэ Цинъюань с облегчением понимает, что кровь не встает поперек горла от звука его голоса. Кровь шелестит в голове, а внутри тихо. Ему требуется несколько мяо, чтобы вспомнить его имя. — Можешь зайти, Син Вэнь, — и в проеме появляется мальчишка с цепким взглядом. Он совсем юн. Он не измучен битвами и скитанием по миру. Он не мертв. Все в порядке, с этим можно работать. — Будь добр, отнеси в зал, — он указывает на стопку свитков на краю стола. Когда Син Вэнь послушно сгребает их в охапку, Юэ Цинъюань хмурится, понимая: их мало. Их должно было быть больше. За столько времени можно было разобраться с куда большим. А «столько» — это сколько? Сколько времени прошло? Он не знает. Достаточно. Юэ Цинъюань почти в бреду переодевается, заплетает волосы и в процессе дважды роняет гуань и едва не путает печать очистки с огненной. Он хлопает себя по щекам, приводя в чувство. Раскисать нельзя. Он выходит в Зал Собраний, как всегда, первый и занимает место во главе стола. Он Глава Школы. Он в ответе за нее. Все верно. Сладко пахнет дахунпао и гардениевыми благовониями. Все должно успокаивать. Юэ Цинъюань спокойствия не чувствует, но, вероятно, в его случае отсутствие чувств — самое близкое к спокойствию состояние, что он может получить. Юэ Ци игнорирует ужас, поднимающийся в груди. Ощущение реальности ускользает сквозь потные пальцы. Первым всегда приходит Му Цинфан. Разумеется, потому что кто-то должен приходить первым, чтобы сгладить неловкость, а он из тех, кто старается ладить со всеми. Абсолютно точно не чтобы воспользоваться возможностью спросить одного из своих самых неуловимых пациентов о здоровье. У Юэ Цинъюаня обычно нет времени посетить Цяньцяо. Это смешно, потому что напоминает то, как он непременно пытался заговорить с сяо Цзю каждый раз, когда они стояли рядом перед Собранием Союза Бессмертных или на Вступительных Испытаниях. — Все в порядке, — отвечает, как обычно, он, но Му Цинфан, как обычно, не отступает. — Правда. Этот шисюн в норме. Это игра продолжается до тех пор, пока не приходит кто-то еще. На этот раз это Ци Цинци. Она красноречиво окидывает его взглядом, присвистывает и переглядывается с Му Цинфаном. Юэ Цинъюань мысленно осматривает себя: пять слоев, пояс, Сюаньсу, гуань. Все на месте. Это успокаивает и не успокаивает одновременно. Он ничего не может поделать. Он ждет. Тревога внутри расцветает щекотными лепестками. У его ужаса, животного, беспощадного ужаса липкие руки из медового сиропа и льда и лицо сяо Цзю с железно-серыми глазами. Его проницательный взгляд пронзает насквозь, нанизывает, шинкует, выпотрашивает внутренности и оставляет их так, махнув рукой: «Мерзость.» Все взаправду. Этот странный, больной сон взаправду. Он вернулся. Сяо Цзю пришел. Сяо Цзю пришел. Юэ Ци не вернулся. У Юэ Цинъюаня на мгновение останавливается сердце. И вдруг начинает заполошно биться, и оттого, как горячо, вокруг становится невыносимо холодно. Но он не дрожит. В конце концов он не босяк на улицах и не раб в темных уголках поместья Цю. Значит, у него все хорошо. Он не имеет права дрожать. — Сяо Цзю, — произносят его непослушные, онемевшие губы, и тот оборачивается, как будто его резко дернули за плечо. Сяо Цзю этим плечом, навсегда острым и костлявым, врезается в того, кто посмел, шипит, почти как змея, и Юэ Ци мысленно проклинает себя за это сравнение. — Сколько раз я просил Чжанмэнь-шисюна не называть этого так? Или, может быть, у тебя проблемы с тем, чтобы понимать человеческую речь? По тебе видно, что у тебя явно какие-то с этим проблемы. Со всем, — он оглядывает его с головы до ног и обратно, и Юэ Ци хочется и съежиться, и в то же время расправиться под этим взглядом, — этим. Кадык дергается, заталкивая слова глубже в горло. Радость у него всегда непрошенная. И улыбки глупые. Но он ничего не может поделать. Он скучал. — Конечно, Цинцю-шиди, — сдается Юэ Цинъюань наконец, и никто не видит, как за спиной руки складываются в кулаки. Легкая боль отрезвляет, а следы от ногтей, вероятно, пропадут уже к концу собрания. Не заметит даже Му-шиди. Итак, он начинает. Восемь Глав Пиков из двенадцати рассаживаются по местам. Нет Кусина, Байчжаня и Ишэна. Хорошо. Не так страшно. Это не помешает. Все в рамках плана. Он отправит им позже письма с тем, о чем они узнать должны в любом случае. И стычек будет меньше. Он остается стоять. Юэ Цинъюань сам не слышит, что говорит. В ушах натягивается толстая пленка. Он механически ловит в воздухе шпильку, брошенную сяо Цзю Ци-шимэй. Ци-шимэй чем-то похожа на Сы-цзе- Юэ Ци останавливает мысль на полуслове. Нет. Нельзя. Никто здесь не похож ни на кого. Он ведь не хочет оскорбить ни тех, ни других. Тем более что других-то и нет давно. Может быть, есть. Он не знает. На самом деле им же лучше, если они уже проживают следующую, лучшую жизнь. Не то что он- Нет. Отставить. Бросить это все. Остановить мысли. Нужно остановить мысли. Нельзя молчать. — Подводя итог всего сказанного ранее, этот Глава Школы вводит некоторые новые правила, касающиеся процесса обучения на всех пиках. Изменения вступают в силу с сегодняшнего дня, — «с вашего согласия» остается неозвученным. К сожалению, Юэ Цинъюань больше не может играть в демократию, где вместо народа пустые рты, полные бесполезных слов. Он не может дать им выбора в этом вопросе. Он не может дать им свободы. Это для всеобщего блага. Юэ Цинъюань прикрывает глаза на возмущение Ци Цинци, брошенное в пустоту куда-то вбок; чужие шепотки и вздохи дребезжат на барабанных перепонках. Все в порядке. Все в рамках плана. Не то ци, не то кровь шумит где-то в висках. Юэ Цинъюань делает глоток горячего чая и ставит с тихим бряком чашку на блюдце. Тем не менее этого хватает, чтобы погрузить зал в тишину. Он продолжает: — Этот просит соблюдать их со всей серьезностью и тщательностью. Я говорю это не как ваш шисюн, а как Пиковый Лорд Цюндин, Глава Цанцюн, — и его голос не дрожит, льется уверенным, ровным потоком чистого источника. Он давно не ощущает себя чистым. В гробовом молчании Юэ Цинъюань зачитывает список, незаметно жмурясь и смаргивая, когда все перед глазами плывет. Телесные наказания запрещены. Ученики, включая самых младших и внешних, имеют право обращаться по поводу значительных нарушений к Главам Пиков и в случае неразрешения вопроса — непосредственно к Главе Школы. Участие Лордов в делах их пика, надзоре за работой мастеров и воспитании детей обязательно. Посещение пещер Линси — только с безусловного согласия Му Цинфана… Юэ Цинъюань говорит долго и, как ему кажется, слишком много и недостаточно одновременно. Слова льются из него неумолимым потоком, сметают с собой, разрушают постройки и шаткие каркасы недоговоренностей, смывают гниль, застоявшуюся в горле. Сначала он говорит обо всех одновременно, чтобы не указывать пальцем. Это неприлично, так поступают необразованные босяки. А затем он поднимает вопрос беспризорных учеников Байчжаня, учиняющих беспорядки, и неэффективности бюрократической системы Аньдина. Следом освещает тему неоднократных, неподобающих ученикам праведной секты попыток домогательств до учениц Сяньшу, вскользь называя несколько имен, и огромных трат на бесполезную, отвращающую от пути дао роскошь. Ко всему прочему отмечает отсутствие на всех пиках, кроме Цяньцяо, базовой осведомленности о способах оказания первой помощи и технике безопасности. И он… К тому времени как он проходится по недостаткам всех двенадцати пиков, Юэ Ци понимает, что говорит и как на него смотрят, и вмиг замолкает, останавливая порыв закрыть рот рукой. Это сохраняет ему последние крохи чести. Юэ Ци неосознанно сжимает кулаки, и носа касается слабый железный запах. Он, похоже, доходит и до сяо Цзю по соседству и инстинктивно выталкивает его из-под толщи воды, приводит в чувство. Они всегда были чувствительны к острому запаху опасности, железа и крови. — Подумать только, у Чжанмэнь-шисюна есть хребет? Где же он его прятал так долго? — кривит губы, смазанные ядом, он и чуть отводит от лица трепещущий веер. «В своей заднице?» — читает по ним Юэ Ци, как завороженный, и не смеет поднять глаз выше. Это прорывает плотину. Возгласы сыплются со всех сторон, и он уже не разбирает, кто хвалит, кто ругает, за что. Ему кажется, что ругают. Потому что по-другому и быть не может, потому что должны: вперемешку с тем, что хотел сообщить, выдержав тон, он наговорил много глупостей. Они, может быть, поломают все дипломатические отношения, которым он учился на Цюндине, которые трепетно выстраивал дощечкой к дощечке всю юность и все остальное время больше всего боялся неосторожно задеть. Которые составляли, грубо говоря, всю его ценность. Юэ Ци, не совсем осознавая происходящее, только глупо хлопает глазами, преследуя отголосок лукавой ухмылки в уголке сухих губ. Сяо Цзю улыбнулся. Сяо Цзю улыбнулся ему. Сяо Цзю ответил. Сяо Цзю говорит. Сяо Цзю жив- Его сердце бьется слишком быстро, и он задыхается. Это не то, как должно вести себя тело с золотым ядром. Юэ Цинъюань решает отложить это на потом. Если это снова помешает работе. — Этот Глава Школы принял решение и не собирается обсуждать его. Этот ожидает увидеть изменения в работе каждого пика. Син Вэнь, — юноша вздрагивает от неожиданности и чуть не роняет чайничек; в попытках удержать его, он задевает чашку, и дахунпао разливается пряным пятном по скатерти. Они вместе прослеживают за тем, как оно расплывается все больше и больше, пока Юэ Цинъюань не продолжает запоздало и почти не к месту: — Собери сервиз. Впервые он заканчивает собрание раньше времени, не выслушав отчеты остальных пиков, и не остается переговорить со всеми. Юэ Цинъюань выходит из зала первым и, вместо радужного моста к Цзуйсяню, заворачивает сразу к себе. Внутри пусто и глухо, и он до сих пор слышит, как стучит сердце, оставленное на столе в зале, в опрокинутой чашке, грязно-бурое на белоснежной скатерти. Едва закрыв за собой дверь, Юэ Ци прислоняется к стене в попытке справиться с головокружением. Шальная мысль, что раз уж заваливаться трупом, то в постели, дотаскивает его на ватных ногах до кровати, и он утыкается в нее носом, рухнув на колени. Одеяло пахнет лавандой. Юэ Ци отдается этому запаху и летит, невесомый, в далекие края, над бесконечными изумрудно-фиолетовыми полями под голубым небом. Он надеется остаться здесь навсегда.

***

Брошенные в неуютном молчании наедине, Лорды Пиков переглядываются между собой. Им больше не нужно скрывать свое всеобщее недоумение перед его причиной, когда та ушла. — С ним что-то не так сегодня, — Ци Цинци передергивает плечами, стряхивая мурашки, и без нужды уточняет: — «Не так» больше обычного. Он всегда странный. — Мы не слепые, — фыркает Шэнь Цинцю, впрочем, в его голосе недостает привычной жестокости, и он сжимает веер так, что это можно было бы счесть за беспокойство, если не знать его. Все, не сговариваясь, оборачиваются к Му Цинфану, ожидая вердикта. Тот некоторое время смотрит в одну точку, кажется, разглядывая скатерть, где раньше было пятно от чая, спешно вычищенное печатями главным учеником Юэ Цинъюаня, после чего качает головой все в той же задумчивости. — Юэ-шисюн, к сожалению, не дал этому мастеру проверить его ци, — не то чтобы это не было обычным явлением; Му Цинфан устало вздыхает. — Этот может полагаться только на то, что видели мы все. То, что видели все, очевидно читается во взгляде его и тех, что он ловит у соседей; в невысказанных словах и словах Ци Цинци и Шэнь Цинцю, возможно, впервые открыто пришедших к согласию. — Вы тоже слышали запах крови? — вдруг спрашивает своим замогильно-тихим голосом с конца стола Инь Цинши, и ее обычная манера речи в нынешней обстановке вплетается в напряженный звон разделяемых всеми мыслей. Нить натягивается до предела. Ответить на это им нечего. Собрание, распущенное их главой, продолжается, сменяя лишь курс. Чай им больше не подают: Син Вэнь тихо собирает посуду, выполняя поручение шицзуня, незаметно ускользает из виду и больше не появляется. Старших учеников отсылают обратно на пики. Им обо всем пока знать необязательно. Им же, Пиковым Лордам, все знать очень хотелось бы.

***

Юэ Ци выдергивает из дремы ощущение неправильности. Он точно помнит, что ему было плохо. Просто потому, что ему не может быть хорошо, когда он натворил столько дел, снова подвел сяо Цзю. Просто потому, что в реальности ему не было так хорошо столько, сколько он себя помнил. Сон же ласково подменил реальность фальшивой, мягкой подстилкой, чтобы падать в пропасть казалось небольно. Одежда мокрая от пота. Вокруг тихо; он слышит даже, как оседает пыль. Солнце, золотясь, чуть скатилось к горизонту, а тело в неудобной позе затекло. Часы услужливо подсказывают, что прошло два шичэня. Непозволительная роскошь. Юэ Ци подскакивает, как ошпаренный, и в глазах на миг темнеет. Это странно. Он не помнит, чтобы его тело когда-то было таким слабым. Даже когда он чувствовал себя слабым — оно не подводило все равно, тащило на себе обоих. Юэ Цинъюань делает мысленно отметку обратиться к Му-шиди, но глубоко внутри знает, что забудет — и что побоится, что подберет неправильные слова, все испортит, покажет слабость, и не скажет ничего. Так нельзя. Поэтому он возвращается к работе. Юэ Цинъюань не знает, сколько проходит времени. Он пьет чай, оставляемый под локтем Син Вэнем, не отвлекаясь от чтения и не чувствуя вкуса. Лишь бы не отвечать на вопросы. Он всегда боялся вопросов. Он никогда не мог ответить почему. Стопки бумаг кажутся бесконечными. А у него мало времени. И он тратит его на какую-то чушь. Но это не правда, нет, он сам не верит, сам знает. Эта чушь стоит стабильности и благополучия секте. Эта чушь обязательна. Он глава школы. Он ответствен. У него нет выбора. Юэ Цинъюань отключается всего на фэнь и вспоминает себя, когда ноги уже привели его на Цинцзин, к Бамбуковой Хижине. Вокруг тихо, застоявшийся воздух, жарит солнце. Но Юэ Ци холодно все равно. Это что-то изнутри, неосязаемое и необъяснимое. Что-то, что преследовало его слишком давно, чтобы помнить с каких пор. Что-то босяцкое. Он осматривает свежий, зеленый бамбук, ловит краем уха струнные мелодии и детские голоса, и в груди холодеет сильнее. Он снова чувствует горький пепел на языке, в носу, в легких. — Что заставило Чжанмэнь-шисюна посетить эту скромную обитель? — спрашивает без приветствия, как обычно, резко сяо Цзю, и Юэ Ци забывает на мгновение о сдержанности, забывает, кто он такой, крупно вздрагивая и рывком поворачивая голову на звук. Сяо Цзю. Сяо Цзю, Цзю-эр, А-Цзю… Настоящий. Настоящий, всего в чи, дышит, живой- Юэ Ци кажется, что теперь, когда сяо Цзю дышит, то уже не может дышать он. Он не имеет права дышать тем же воздухом. Но и омрачать его пик своей смертью тоже. Поэтому он заставляет себя глотать шипучий, острый кислород через силу. — Сяо Цзю… — его рука сама тянется коснуться, убедиться, почувствовать… Сяо Цзю резко ударяет его по пальцам в тот же миг, как Юэ Ци понимает, что делает. Он прячет руки за спиной и впивается ногтями в ладонь. Только бы не до крови. Сяо Цзю услышит. — Что ты здесь забыл? — повторяет тот с нажимом, злобно и что-то тянет в груди Юэ Ци, подхватывает ногтем струну гуциня, нещадно проводит ребром ладони по всем, выбивая болезненный стон. — …Не знаю, — сознается он совсем глупо, красноречие и годы практики вышибает из головы. Ему почему-то не хочется оправдываться, врать. Только не сяо Цзю. Он лгал уже достаточно. Сяо Цзю в ответ на это не выгоняет со своего порога, не скидывает с пика — подхватывает под локоть и затаскивает внутрь, захлопывая за ними дверь ци. У Юэ Ци внутри все вспыхивает, вскипает, пузырится и стягивается в тошнотворное месиво от касания, от холодных пальцев, от сяо Цзю. Их разделают слои одежды, разумеется, но Юэ Ци все равно знает, что пальцы холодные. У сяо Цзю они всегда были холодные. Ему хотелось бы, чтобы были еще и ядовитые, чтобы прожгли насквозь ткань и коснулись, коснулись, коснулись, пожалуйста- Ему в руки всовывают свиток. Юэ Ци непонимающе утыкается в него взглядом, впервые оторвав глаза от сяо Цзю. Впрочем, ненадолго. — Отчет по Шуанху, — поясняет сяо Цзю, фыркая. — Ты за этим приходил. — Да? — переспрашивает Юэ Ци, и его награждают красноречивым взглядом: «Ты идиот?». Он не помнит. Может быть, он и правда приходил за этим. Юэ Ци издает короткий смешок, не подумав, и улыбается, не подумав. Если бы он думал, прежде чем делал, он бы не был здесь, и на секунду Юэ Цинъюань благодарен себе за свою глупость. — Благодарю Цинцю-шиди. Тогда этот шисюн откланяется. — Мн, — и все, сяо Цзю отворачивается. Но порой Юэ Ци кажется, что его спина притягивает даже сильнее, чем лицо. Ведь сяо Цзю весь притягивает его, как магнит, — как жаль, что того же полюса — но одно только то, что сяо Цзю все еще позволяет себе повернуться к нему спиной, доверяет- Он предал это доверие. Мысль опасная. Он прерывает ее на середине. Юэ Ци кажется, что у него порвались губы от радости. Это глупо. Все самое плохое только впереди, даже когда позади: все еще можно остановить, сяо Цзю здесь, сяо Цзю жив, все еще может повториться, вновь, снова, опять. Он качает головой, вытряхивая всю дурь. Она вернется, она засела в дальних, пыльных уголках, он знает, но не сейчас. Когда-нибудь он перестанет откладывать все на потом. — Ты все еще здесь? — спрашивает сяо Цзю почти как сяо Цзю, а не Шэнь Цинцю, оборванец без веера и скромности. Он выталкивает его вручную, и Юэ Ци, оставшись один за дверью, спиной чувствуя, что сяо Цзю прямо за ней, громко, честно смеется, надрывая горло. Боже. Боже, может быть, все же есть, где-то там, на Небесах, в шелках и парче, в жемчуге и серебре, смотрит. Юэ Ци не знает, кому сказать спасибо. Он зажигает благовония всем, кого помнит, и от резкого запаха в его кабинете кружится голова и режет глаза. Но он не плачет. Потому что все хорошо. Все наконец-то хорошо.