Бойфренд моей мамы

      Чонгук нерешительно переступил порог, оглядывая небольшое пространство, в котором преобладали кремовый, молочный и древесные оттенки. Комната вовсе не походила на больничную палату, как можно было бы подумать, нет, скорее на скромный, но уютный номер в отеле: небольшой санузел справа от входной двери, гардероб в прихожей, в основной зоне — двуспальная кровать, письменный стол, низенькое кресло с приставной оттоманкой — чтобы можно было при желании вольготно вытянуть ноги, — чайный столик и балкон, с которого открывался широкий обзор на заснеженный склон, полого убегавший вниз, а вдали виднелись будто покрытые сизым инеем холмики сопок. С белого ватного неба тихо и медленно падал снег.       Чонгук сделал ещё несколько бесшумных шагов по паласу, сунул неприкаянные руки в карманы черных джинсов и обернулся: из дверного проёма на него с мягким выражением смотрела мама. Её посвежевшее с холода лицо небрежно обрамляли прядки смоляных волос, выбившиеся из низкого узла на затылке. Она выглядела почти юно, особенно сейчас, когда одежда так удачно подчеркивала её звонкую фигуру. На ней был приталенный редингот и шерстяной бадлон, бедра облегали спортивные бриджи, а голени были скрыты черными крагами.       — Утомился? — спросила она его, стягивая с кистей тонкие прорезиненные перчатки и убирая их вместе со шлемом на полку гардероба.       — Немного. — Ноги в самом деле подрагивали от непривычной нагрузки.       — Ты сегодня хорошо постарался, — она улыбнулась ярче.       Чонгук кривовато и со смущением ответил ей взаимностью.       — Заварить чаю? У меня был где-то тут расслабляющий сбор…              Они только что вернулись с небольшого крытого манежа (один такой располагался совсем неподалёку, и у администрации рехаба имелось с ним соглашение, что постояльцы имели право посещать его в качестве иппотерапии — считалось, что общение с лошадьми могло стать неплохим дополнением к общему курсу лечения), где провели несколько предыдущих часов.       Изначально предполагалось, что тренироваться будут только Тэхён и мама, но Чонгуку тоже предложили попробовать себя в седле. И хотя поначалу он всячески отпирался и хотел ограничиться лишь общением с лошадями в конюшне, где осторожно угощал их кусочками моркови и с большой опаской гладил по лоснящемуся шоколадному боку маминого мерина, однако, объединившись, эти двое всё-таки дожали его.       Что сказать, очутившись впервые в седле, держался он не слишком уверенно. Казавшаяся такой простой и естественной со стороны, верховая езда, по его новообретенным ощущениям, не уступала по тонкости навыкам управления космическим кораблем: требовала полной концентрации и абсолютного владения своим телом, начиная от контроля за распределением собственного веса в седле и заканчивая координацией всех движений, из которых только правильная работа шенкелем, по мнению Чонгука, должна была быть приравнена к отдельному виду искусства.              — Боишься? — спросил Тэхён.       — Нет, конечно, — возмутился Чонгук. — С чего бы?       — Вот и хорошо. В стремена не упирайся, за повод так цепляться тоже не надо, и сам не зажимайся. Держись расслаблено, но уверенно — лошадь тонко чувствует всадника. Если она почувствует, что ты не уверен или боишься, то и сама нервничать начнёт, а тут и до того, чтобы из седла вылететь недалеко. Так что наша программа минимум на сегодня — просто не покалечиться, — с ангельской улыбкой стращал младшего Тэхён, глядя, как тот аккуратно размещается в седле.       Рассказывал он деловито и со знанием дела — ведь уже около года как, оказывается, составлял время от времени компанию его матери на манеже.       — Так точно, господин учитель, — фыркнул Чонгук, усмехаясь, но внутренне от последнего замечания поджался, а ведь и до этого расслабленным себя не ощущал. Ну не доверял он этим громадинам, и для этого у него были весьма весомые аргументы! — Единственный вопрос: если ничего напрягать нельзя, то что удержит меня в седле? Святой дух?       — Твои прекрасно развитые бедра, а точнее их мышцы со внутренней стороны.       Тэхён хлопнул по указанной филейной части ладонью и, слегка погладив его мышцы, сжал их пальцами сквозь специальные бриджи, что сам и одолжил Чонгуку получасом ранее на время тренировки вместе с парой уже хорошо разношенных спортивных сапог: обычные джинсы и штаны были слишком скользкими, в то время как у бриджей были на внутренней стороне специальные вставки из грубой ткани для лучшего сцепления.       — Стремена, повод — это даже не второстепенные вещи. Это еще дальше, — продолжил вещать Тэхён. — Держаться в седле нужно бедрами, икроножными мышцами и поясницей. Все остальное — штуки вспомогательные.       Тут, совершенно внезапно, успокаивающее тепло его ладони исчезло и сам Тэхён сделал два больших шага назад, чем вызвал у Чонгука тихую панику.       — Хён, ты куда? — спросил он фальшифо-небрежно, слегка дёргаясь и вместе с тем впиваясь взглядом в отдалившегося Тэхёна.       — Здесь я, здесь… Не волнуйся ты так. Отлично держишься в седле! — странным голосом заверили его.       Сначала Чонгук подумал, что ему померещилось, но потом, когда их взгляды пересеклись, это сделалось совершенно очевидным: хён определенно наслаждался его растерянностью и уязвимостью.       Чонгук смотрел напряженно, Тэхён же — с опасным озорством на дне зрачков. Затем хён прошёлся по его окаменевшей фигуре взглядом вниз-вверх, прикусывая нижнюю губы и плохо сдерживая улыбку.       Уже успевшее позабыться нервное чувство от того, что не знаешь, чего ожидать от своего хитроумного и явно играющего в какую-то свою игру противника, обдало мурашками низ чонгуковой поясницы.       Давненько не ощущал он себя рядом с Тэхёном подобным образом. Тот был обычно по отношению к нему абсолютно благосклонен и безотказен, Чонгук и забыл про эту его темную сторону, с которой привык взаимодействовать во времена своей ещё некогда неприязни, когда их диалоги больше походили на психологические дуэли.       — Я бы сказал, даже почти величественно. Видимо, это у вас семейное… — всё-таки не сдержал усмешки Тэхён, кончик его языка скользнул по нижней губе. Он льстил совершенно в открытую, ведь волнение Чонгука не заметил бы только слепой.       Хитрый хён смеялся над ним и даже не скрывал этого, хотя ещё полчаса назад заверял, что станет его тенью и ни на шаг не отойдет — только бы Чонгук согласился на это сомнительное предприятие. Вот верь ему после всего.       Гордость заставила Чонгука сохранить на лице невозмутимость и даже немного вздернуть подбородок.       — Что теперь? — спросил он, расправляя плечи и приподнимая немного повод.       — Теперь… просто будь послушным и следуй всем моим инструкциям, — Тэхён нахально вскинул брови.       — Послушным? — Чонгук тоже поднял в ответ одну бровь. Его смутил выбор слов.       — Именно, — Тэхён на это невозмутимо сложил руки на груди и, склонив голову к плечу, выжидательно уставился. Он явно никуда не спешил.       Чонгук прищурился, с подозрением глядя в плутоватое лицо. Оно возбудило в нём определённые подозрения.       Молчание затянулось.       — Так ты согласен? — всё-таки не выдержал и невинно поинтересовался у него Тэхён.       Чонгуку не очень нравилась подобная формулировка, но встрепенувшаяся под ним лошадь, которой вдруг понадобилось тряхнуть ушами и всхрапнуть, заставила его крупно вздрогнуть, а сердце немного сбиться с привычного ритма. Глянув вниз и оценив расстояние, которое ему суждено было в случае чего пролететь до земли, он всё-таки недовольно выдавил:       — Согласен.       — Хороший тонсен, — просияв, похвалил его довольный Тэхён. — Но прежде ты мне пообещаешь кое-что ещё… Ты наденешь на праздничный ужин тот свитер, что так грубо был тобой забракован сегодня с утра…       — Чего? Хён, нет! Речь шла совсем о другом, — Чонгук недовольно поморщился. Он в последнюю очередь мог подумать, что эта маленькая утренняя ссора побудит хёна так зло играться с ним, но чего-то подобного и можно было заподозрить. — Он уродливый и совершенно мне не подходит! Я буду смешон!       — Ничего он не уродливый! — обиженно возмутился Тэхён. — Тем более Сиа-щи наденет такой же! В этом же и была вся задумка: большая ёлочка и маленькая! Вы будете очень мило смотреться рядом друг с другом! К тому же, разве ты не знал, они устраивают конкурс на лучший парный костюм, это наш шанс!       Речь шла о рождественском подарке Тэхёна — совершенно чудовищном, по мнению Чонгука, цвета зелёнки свитере, украшенном разноцветными шерстяными помпонами и смутно напоминавшем по своему фасону пончо. Любой надевший это шерстяное недоразумение становился комичным подобием ёлки.       — Я решительно отказываюсь! — запротестовал Чонгук и начал шарить великоватым ему сапогом по подставным ступенькам в поиске опоры, чтобы сойти, но те тут же были оттащены в сторону.       — Хён, это нечестно и… и м-малодушно! — Чонгук задохнулся от возмущения. — Это шантаж!              Кто бы сомневался, что нужное обещание с него всеми правдами и неправдами всё-таки выторгуют. Чонгук решил, что дуться в моменте не в его интересах, главное сойти наземь в целости и сохранности, а уж как отыграться на хёне-манипуляторе он придумает. Тем более, что когда желаемое было получено, Тэхён, как и было обещано, вернулся к нему и объяснял уже всё на совесть и во всех подробностях.       Под конец Чонгук даже настолько поверил в себя и кобылку под собой, что смог пересилить страх и поднял её в учебную рысь, за что потом страшно собой гордился. Подошедшая и явно радующаяся таким его успехам мама тоже ему аплодировала. Однако когда, опьянённый адреналином, он на трясущихся ногах вылезал из седла, то всё равно был необыкновенно рад вновь ощутить себя на твердой почве.       Тэхён в своей излюбленной манере взлохматил его взопревшие во время тренировки волосы и прижал его голову к своей, совершенно бессовестно тискаясь. Чонгук же оказался слишком злопамятным, чтобы позволить этим подлизываниям стереть из своей памяти недавно пережитый по чужой вине стресс.              Переодевшись и вернув Тэхёну одолженную у него амуницию, остаток времени Чонгук провёл, растёкшись в блаженной расслабленности на трибунах и наблюдая за матерью, Тэхёном и ещё парочкой людей, занимавшихся в одно с ними время на манеже.       Мать держалась на лошади, будто родилась для этого, — оно и понятно, учитывая её прошлую спортивную карьеру, хотя факт того, что она не пострашилась вернуться в седло, не мог не вызывать восхищения. Пускай теперь путь в конкур ей был заказан, никто не мешал ей упражняться в выездке. Однако теперь Чонгуку было доподлинно известно, даже просто заставить лошадь доверять и слушаться себя настолько, чтобы она безропотно выполняла любой аллюр по воле всадника — уже это требовало немалого мастерства, и его легкая грациозная мама справлялась просто изумительно.       Также немалое его удивление вызвали пускай пока и далёкие от профессиональных, но вполне себе приличные навыки Тэхёна — и тут этот невыносимый и вездесущий хён преуспел. Отсутствие в его выездке сложных элементов в полной мере компенсировалось по-мужски крепкой уверенностью, а временами почти вальяжностью в движениях, что так контрастировали, например, с той же материнской воздушностью.       Чонгук не будет отрицать, что в какой-то момент даже будто бы немного засмотрелся. Тому только и не доставало, что атласного камзола, чтобы залезть на место принца в какую-нибудь из сказок: прекрасная осанка, развивающаяся от скорости длинная чёлка так идущего ему его естественного темно-каштанового цвета (недавно хён закончил историю с обесцвечиванием, ведь надобность строить из себя некого эпатажного персонажа в таблоидах пропала) и общая стать — всё это приковывало глаз.       Тэхён и мама весело перекидывались фразами всякий раз, как пересекались в одной части манежа. Чонгук с некоторой завистью наблюдал за их беззаботными улыбками, которые они так легко дарили друг другу и за какими, наблюдая издали, почему-то думаешь, что они таят в себе непостижимую для тебя, постороннего, тайну близости.       Теперь же вновь оказавшись с матерью только вдвоём, Чонгук опять позавидовал той лёгкости взаимного обращения, о которой он сам в общении с ней мог пока только мечтать, хотя некоторые подвижки уже определённо были.              — Да… думаю, я не отказался бы от чего-нибудь горячего — порядком замёрз, пока следил за вами с трибун, — наконец отозвался Чонгук.       Пока мама хлопотала, чтобы вскипятить воды, он подошёл к высокому окну. По ту сторону уже начавшего сереть неба валил хлопьями снег — первый в этом декабре. Чистота и умиротворённость местной природы будто просачивалась сквозь тонкое стекло, приводя к покою и все предметы в номере. Наверное, так же она должна была действовать и на души тех, кто обратился сюда за спасением.       Он обернулся и, пробежавшись взглядом, по небольшому количеству книг, что стояли на письменном столе, заприметил среди них особенно пухлый фолиант, который на поверку оказался не книгой, а альбомом с фотографиями.       Проследив линию его взгляда, мама, уже подготовившая аккуратный керамический сервиз и засыпавшая в это время в чайник заварку, сказала:       — Можешь полистать, если любопытно.       Чонгук в самом деле обнаружил в себе искру интереса, потому, высвободив руку из заднего кармана джинсов, потянулся ей к альбому и сел с ним на заправленную кровать.       В самом начале обнаружились фотографии улыбчивых девочек-подростков в школьной форме среди вишнёвых соцветий. В одной из них, тоненькой, с худыми коленками и красными лентами в волосах, он узнал маму. Рядом с этой фотографией была другая, на ней девочка сидела за виолончелью. Фото явно было сделано на концерте: на ней был парадный костюм, а взгляд был устремлен немного вверх, будто она следила за кем-то — наверное, за дирижёром.       Глядя на её юную, совсем ещё невинную версию, Чонгук не мог не испытывать легкой жалости: эта девушка ещё не знала, что собирается пережить.       Далее шёл общий снимок со школьными одноклассниками, а за ним начались фото из студенческой жизни: форма сменилась яркими нарядами, а на лице появился макияж со странными для нынешних дней голубоватыми тенями на гладких веках и вишневыми, почти чёрными, губами. Кажется, его мама посещала уроки танцев. Только каких? На фото на ней было легкое цветастое платье, а сама она изогнулась рядом с партнером — парнем в аляповатой рубахе и пушистым начёсом на голове, — в странной, даже чудаковатой позе: оба забавно задрали ноги и с озорными улыбками смотрели друг другу в глаза.       — Ты танцевала? Не могу понять, какое направление…       — О, было дело, — она хихикнула, звякая чашечками о блюдца и ставя их на чайный столик между кроватью и креслом, а затем заглянула я ему за плечо. — Чего только не танцевали, и рок-н-ролл, и твист, и самбу. Конкретно тут — это свинг.       — У тебя, наверное, отбоя не было от поклонников, — задумчиво протянул он, листая дальше, и натыкаясь на странный снимок — от него осталась только половина. Было видно, что мама одной рукой держит большой красивый букет, а другой опирается на чью-то грудь, явно мужскую, и со счастливой улыбкой смотрит куда-то вверх, на человека, лицо и большая часть туловища которого остались, очевидно, на отсутствующей части фотоснимка.       — В молодые годы, конечно, чего только не было. Признаюсь, я тогда упивалась своей красотой… — задумчиво протянула она, тоже глядя на снимок, и добавила: — Эта серия с моей выпускной церемонии.       Чонгук знал, что на старших курсах университета маму уже успели познакомить с отцом. Должно быть это был именно он, потому что пролистав пару страниц, фото со свадьбы он тоже не обнаружил — видимо, воспоминания о нём были слишком болезненны.       Зато, листая покрытые целлофаном страницы дальше, он обнаружил маленького… себя?       — А вот и малютка Чонгук-и, — слишком нежно, так что у Чонгука сжалось на мгновение сердце, проворковала мама, чем заставила его метнуться взглядом к её лицу, которое, так же как и голос, полнилось ласковым светом. Её рука мягко легла ему на предплечье, и сама она почти прильнула к нему, садясь подле него на край кровати.       Он сглотнул, отворачивая лицо. Начавшие слегка подрагивать пальцы продолжили ранее прерванное занятие.       — Тут ты впервые пошёл, — она потянулась и аккуратно достала из кармашка снимок с хмурым и до жути серьезным карапузом, одетым в озорную тельняшку и комбинезон, что так сильно не сочетались с его сосредоточенным, даже напряженным выражением лица: мальчонка держался за огромные, по сравнению с его, мужские руки и делал шажок вперед своей крохотной, обутой в симпатичный красненький сандалик, ножкой. На задней стороне значилась подпись простым карандашом. Мама прочла её с немеркнущей улыбкой: — Одиннадцать месяцев.       Потом были снимки и с ним в песочнице; с ним, сидящим с заплаканной мордашкой на карусельной лошадке; с ним, полностью измазанным в клубничном джеме и ещё много всего. Практически за каждым таилась своя история, которые Чонгук слушал жадно и затаив дыхание.       — Потом случилась операция, и я какое-то время тебя не снимала… А потом… потом мы стали реже видеться… Ты и сам знаешь, — её голос будто бы немного охрип. Они пролистали уже больше трёх четвертей альбома, оставалось совсем ничего. — Это последний наш с тобой совместный снимок, — она указала на фотографию, — твой шестой день рождения. Через полгода ты пойдёшь в первый класс…       На фотографии он, при костюме и бабочке, сидел на диване, держа в руках коробку с изображенной на ней фигуркой Кентрозавтра, в которой он узнал одну из первых, собранных им самим, моделек динозавров. Мальчик на фото, казалось, был гораздо сильнее увлечён своим подарком, чем сидящей с ним рядом на корточках молодой нарядной женщиной, что держала его за выглядывающее из-под шорт, разбитое колено и с печальной ласковостью пыталась заглянуть в его отчужденное лицо.       Рот Чонгука затопила горечь.       Листнув дальше, он с ещё большим трудом протолкнул её по глотке вниз. Снимки со школьных мероприятий… Общие фото с экскурсий… И портретное фото с выпуска из средней школы… Но откуда?       Мама ответила на так и не заданный вопрос:       — Тётушка Пак, хоть и не передавала мои письма тебе, но всё-таки была не настолько безжалостна, чтобы не отсылать мне фотографии, о которых я так молила… И на этом ей спасибо, — её пальцы сжались сильнее на его предплечье.              Пока мама споласкивалась, прежде чем одеваться на рождественский ужин, Чонгук вышел подышать на балкон. Снег всё валил, сумерки почти полностью опустились на землю, сосны вдали посинели, дорожки на территории зажглись по бокам светодиодами, а откуда-то с нижних этажей слышались рождественские напевы. Всё это создавало какое-то обволакивающее ощущение прекрасного сновидения.       Чонгук не знал, сколько он простоял так в тиши, но в какой-то момент ему пшикнули из-за спины, он обернулся: в балконную дверь выглядывал немного хмурящийся Тэхён.       — Простуду высматриваешь? Шуруй скорее внутрь, твой свитер уже тебя заждался. — Чонгук на это только закатил глаза. — Давай-давай! Слово было дано, так что тебе не отвертеться!              Переодевшись в этот отвратительный свитер, Чонгук улёгся на заправленную покрывалом кровать, бросая почти обиженный взгляд на сгорбленную фигуру Тэхёна, что молча сидел у него в ногах и копался в своём полупрофессиональном фотоаппарате — видимо, подчищал карту памяти. Звук воды, доносящийся из ванной мерно шуршал, заставляя веки смыкаться. Кажется, он просто моргнул, а когда открыл глаза вновь, то ощутил прохладные нежные пальцы мамы, перебирающие его пряди. Она улыбалась, смотря на него сверху-вниз.       — Просыпайся, Чонгук-а. По правде, нам нужно было быть внизу уже как три минуты назад.              Трапезный зал, с выходом на большую деревянную террасу, был погружен в теплый сумрак и украшен обилием золотистых мигающих гирлянд. На террасе высилась приличных размеров ель, тоже искрящаяся и укутанная множеством электрических огоньков. Когда они вошли в зал, тот был уже практически полон и размеренно гудел от тихих разговоров за столиками, на каждом из которых стояли треугольные свечные арки. К одному из них — у окна, откуда как раз открывался чудесный вид на разлапистую елку — их и проводил любезный официант.       Элитный рехаб на то и был элитным, чтобы пригласить для своих постояльцев и их гостей на праздничный ужин инструментальный ансамбль, который, закончив настраиваться, заиграл что-то из блюзового репертуара и с явно хорошо читаемыми рождественскими нотками.       Перед тем, как торжественно открыть для всех ломящийся от яств шведский стол, пастор, служащий в реабилитационном центре от лица местной католической епархии, призвал верующих помолиться. Чонгук знал, что во многих программах по избавлению от алкогольной зависимости ключевым элементом являлась вера, но он никак не ожидал, что и его мать, которая послушно сложила перед грудью руки в молитвенном жесте, тоже шла этим путём.       Чонгук невольно бросил вопросительный взгляд на Тэхёна, и вновь удивился, потому что тот тоже переплёл пальцы, прижав их к губам и поставив локти на стол, но глаза в отличие от его матери, не закрыл, а просто молча вглядывался в танцующие языки свечей, которые красными искрами плясали в его крупных и сейчас абсолютно черных радужках.       Вдруг он перевёл взгляд на Чонгука, и тот понял, что может задать свой вопрос:       — Молишься? — тихо, одними губами, спросил Чонгук.       Тэхён немо мотнул головой, отчего курчавая прядь упала ему на глаза. Помедлив, он тихо ответил:       — Не думаю, просто… моя мама была верующей. Наверное, привычка… — Он разомкнул пальцы, и с выдохом расслабленно откинулся на мягкую спинку увенчанного красивыми вензелями деревянного стула.       Когда пастор наконец громогласно произнёс «Аминь», зал потихоньку вновь зажужжал и отовсюду послышались звуки отодвигаемых стульев. В тот самый миг глубоко пожилая женщина, сидящая прямо за спиной Тэхёна в кругу семьи, прокаркала своим по-старушечьи скрипучим голосом:       — Интересно, ему известно, что Рождество они украли у древних язычников?       «Мама!», «Бабушка!» — шикнули на неё страшным шёпотом её более молодые родственники.       — Что? Не шикайте тут мне! — ни капли не смутилась она. — Я читала нечто подобное ещё лет двадцать назад в одной хорошей газете, жаль, что та потом прогорела… А что до язычников с их фиксацией на зелени, так вавилоняне, римляне, египтяне… кого там в древности только не было!.. Кстати! Касательно того, чего нет и, кажется, не предвидится, я, так понимаю, старого-доброго пунша на вашем празднике жизни не наливают? Ещё Рождество называется!       — Бабушка, давай я принесу тебе индейки! — засуетился худощавый мужчина в очках, он попытался подняться со стула, но был тут же схвачен за руку.       — Мёнсок-и, угоди старушке, принеси лучше горячего шоколаду… И скажи, можно будет тут где-нибудь покурить? Последнюю свою подружку я сегодня выкурила ещё за завтраком, у меня уже дёсны зудят, оттого как хочется! Так что тебе придётся сходить за моим пальто в гардеробную!       — Мама, но мы только расселись, — дрожащим от легкого негодования голосом процедила женщина элегантного возраста в дорогом классическом костюме и с высокой прической — очевидно, её дочь.       — Хавон-а, иди положи себе немного индейки, — старушка в успокаивающем жесте похлопала дочь по руке, — мы с Мёнсоком сами со всем разберёмся.       Чонгук, мама и Тэхён, невольно сдавшиеся свидетелями этой сцены, с улыбками переглянулись.                     — Не знал, что ты обрела веру, — отметил Чонгук, следующий по пятам за матерью.       — Мне трудно было этого не сделать, ведь то, что ты сейчас рядом и я могу вживую видеть твою улыбку, обращённую на меня, иначе, чем благословением, не назвать. Благодарность и счастье не покидает меня ни на секунду…       Этот диалог произошёл между ним и матерью чуть позже, когда они вместе со всеми бродили вокруг длиннющего стола, с расположившимися на ним всевозможными блюдами. Тогда-то они и столкнулись вновь с тем самым мужчиной, по имени Мёнсок. На подносе, который он держал в руках, у него уже стояла белая кофейная чашка, в которой, как сообщили обонятельные рецепторы Чонгука, было ничто иное, как горячий шоколад.       — Мёнсок-щи, — дружелюбно поприветствовала его мать.       Мистер Мун, завидев её, нервно поправил на тонком высоком носу позолоченную оправу очков и поспешил сделать ей небольшой полупоклон, который вышел немного нелепым, так как обе его руки были заняты подносом.       — Сиа-щи, вот и вы!       Чонгук готов был дать руку на отсечение, что скулы мужчины немного подрумянились.       — С наступающим вас Рождеством, — его мама сохраняла невозмутимость. — Разрешите представить, мой сын: Чонгук. Я рассказывала о нём на кругах доверия. Кстати, мы сидим прямо рядом с вашим столиком!       — В самом деле? Как я мог не заметить?! — спросил он скорее себя, чем его мать. — Вернее, я хотел сказать, приятно познакомится, — поспешно исправился он, и сделал жест головой, довольно приветливо его оглядывая.       На что Чонгук тоже ему поклонился, но совсем скоро мужчина опять вернул всё своё безраздельное внимание его спутнице.       — Ваш сегодняшний образ просто… чудесен, — мистер Мун будто только сейчас разглядел зеленый балахон, который Тэхён так звучно величал свитером. Наверняка он же изначально и помешал мужчине распознать в бесформенном нечто его обычно куда более изящно одетую мать. — Парный костюм с сыном?       — Именно! Мы две ёлочки: маленькая и большая. Как вы можете видеть — я та, что маленькая, — мама мелодично захихикала.       — О! Вон оно как? Точнее… я так и думал! Очень… оригинально и… свежо!       — Полностью с вами согласна! — Возможно, самую малость — думал Чонгук, — но его матери нравилось то, как каждый встреченный ей этим вечером знакомый с трудом подыскивал слова, чтобы тактично описать их нелепый вид. Всегда ли ей была присуща эта тяга исподтишка подшучивать над людьми или это пагубное влияние известного хёна? — Мы надеемся заполучить сегодня награду за лучший костюм, думаете, получится?       — Уверен, судьи оценят!       Чонгук, пользуясь тем, что эти двое перестали обращать на него внимание, двинулся дальше вдоль стола и, заприметив на другом конце аппетитного вида гигантский пудинг, украшенный сверху сливочным соусом и веточкой остролиста, взял прямой курс на свою новую цель.       Там-то его и подловил Тэхён:       — Улыбочку в камеру!       Чонгук обернулся на звук, и в следующий миг его ослепила вспышка, отчего он дернулся, и рыхлый кусок пудинга, который он только-только с горем пополам разместил на своей тарелке, опасно накренился.       — Ми-ми-милота! Малыш Чонгук-и в своей любимой компании сладостей! Кто бы сомневался, — хён с улыбкой рассматривал получившийся снимок на мини-дисплее. — Ёлочка не боится наесть щёчки?       — Упиваешься моим позором? — Чонгук, насупившись, двинулся обратно к их столику.       — Ты просто не в силах насладиться моментом! Когда у тебя будет ещё шанс нарядиться во что-нибудь подобное и…       — И не сойти за сумасшедшего, ты хотел сказать? — хмыкнул Чонгук, обрывая его на полуслове и ставя поднос с едой на стол. — Сам-то ты сегодня мисье Ален Делон во плоти.       Тэхён попытался бессовестно оправдаться за свою простую черную водолазку и джинсы, обозвав их невзрачными и совершенно тривиальными.       Сам бы тогда и напялил это недоразумение на себя, в чем проблема?              Потом они ели. Ели. И опять ели. Во время трапезы телефон Тэхена, сначала лежавший экраном вниз на столе, громко вибрировал пару-тройку раз, и хён заглядывал в него, каждый раз немного хмурясь и что-то быстро печатая. А потом вообще убрал его в карман джинсов и больше уже не доставал.       Когда многим уже не доставало сил, чтобы передвигаться на своих двоих вокруг сильно опустевших столов с кушаньями, откуда ни возьмись объявился конферансье, приглашая всех поучаствовать в конкурсах, придуманных работниками реабилитационного центра. Детишки, пришедшие сегодня а гости к более старшим постояльцам рехаба и успевшие порядком заскучать, сразу оживились.       Оживился и Тэхён, и даже попытался подбить его принять участие в небольшом шуточном соревновании, где участникам предлагалось проскакать на перегонки в мешках (будто своего нательного мешка ему было мало!) — по два человека на мешок. Чонгук был намерен дуться и сурово отнекивался, но когда его об этом же попросила мать — на миг растерялся, да так, что в итоге согласился.       Далее следовал очередной этап его позора. Шустрые малявки их, разумеется, обскакали, а сами с мамой они пару раз практически едва не распластались на полу, но он их героически каждый раз ловил, так что до финиша они всё-таки добрались в целости и сохранности, хоть и одними из самых последних. Объектив Тэхёна даже словил улыбки на их лицах, когда судьи вручали им утешительные призы.       Чонгук невольно оттаивал, расслабляясь и позволяя себе дурачиться, как следовало бы каждому нормальному подростку, и что он никогда не мог себе позволить в своей старой жизни.       Затем была взята пауза между конкурсами, инструментальный ансамбль вновь оживился, заиграв что-то более тягучее и медленное. Чонгук, подошедший в это время к аппарату с напитками, чтобы налить себе стакан содовой и отдышаться, был пойман там врасплох совершенно неожиданной персоной.       — Молодой человек, не пригласите даму на танец? А то я, признаюсь, порядком тут заскучала. Как всегда приходится организовывать себе веселье самостоятельно!       — Простите? — Чонгук удивленно обернулся и не сразу нашёл взглядом притаившуюся где-то у него в подмышках крошечную и закутанную в ярко-оранжевую шаль пожилую миссис Мун.       — Танцевать, говорю, идём! Я видела, как проворно ты скакал там лягушонком! Мне нравятся живчики!       Её сухая, вся в перстнях, рука, проворно и крепко, схватила его за ладонь и потащила в сторону, куда уже начали стягиваться желавшие потанцевать гости. Чонгук только и успел, что вовремя отставить на столешницу не до конца осушенный стакан с содовой.       Когда они примкнули к группе начавших раскачиваться в такт музыки парам, бабуська на него норовисто прикрикнула:       — Дорогой, полено и то не такое деревянное, как ты! Неужели не учили, что руку нужно класть даме на талию! Зачем ты шаришь ей по моему плечу? — Она нетерпеливо расположила его руку себе на положенном месте. — На симпатичной мордашке далеко не уедешь, надо уметь девушку и повертеть, а то она и заснуть может! Сколько лет я твердила это моему внуку, но он, дурак, не слушал, вот жена и ушла в туман! Так что ты слушай добрый совет, да на ус мотай!       Чонгук, которому пришлось присогнуть колени, чтобы подстроиться под свою партнёршу, послушно подчинялся всем её указаниям, но внутри отчаянно молился и беспомощно шарил взглядом в поиске спасителя или хотя бы знакомого лица. И наткнулся-таки! Только вот Тэхён, вместо того, чтобы его как-то выручать, широко усмехнулся, показал оттопыренный вверх большой палец, а затем направил на него объектив фотоаппарата, запечатлевая его очередную за вечер потерю лица.       Чонгук зло скрипнул зубами, пообещав себе, что непременно отомстит хёну этим вечером.       Тут от внутренних размышлений его оторвал крякующий голос миссис Мун:       — Ты, конечно, красавец, мой дорогой, но твой свитер просто чудовищен.       — Не могу не согласиться с вами, — пробормотал начавший смиряться со своей участью Чонгук. — Поверьте, я не по своей воле так сегодня разодет.       — Но вот твои джинсы куда лучше: показывают всё, что нужно показать! — старушка лихо и совершенно бессовестно ущипнула его за зад. — Чонгук аж подпрыгнул, отчего немного запнулся и наступил миссис Мун на её остроносую туфлю. — Милок, ты мне так все ноги оттопчешь! А со стороны казался куда более проворным! Разочаровываешь! Мне, конечно, нравится ваша современная мода, очень… по-бунтарски, я такое одобряю. Я сама, как ты мог уже понять, не приемлю никаких глупых рамок и ограничений, но раз ты в этих башмаках еле ноги волочишь, то и незачем тогда было их и надевать, — сказала она, имея ввиду его тяжёлые зимние ботинки.       — Извините, — задушено промямлил Чонгук, зажмуриваясь и считая до десяти, но так и не успел досчитать.       — Мадам, прошу прощения. Разрешите я отберу вас у этого неуклюжего юноши? Сочту за честь, если вы согласитесь подарить мне танец, — мягко проворковал знакомый густой бас.       — Ох, я буду премного благодарна! Как же мне сегодня везёт на статных джентльменов! Сразу вспоминается моя бурная молодость!       Вскинувшись, Чонгук упёрся взглядом в смеющиеся тэхёновы глаза. Тот заговорчески ему подмигнул.       — Ты совсем не умеешь обращаться с леди, — уже тише, практически ему на ухо промурчал он. — Придётся пристроить тебя к единственной даме, которая будет согласна терпеть оттоптанные тобой ноги.       Ухватив его под рёбра, Тэхён проворно отстранил его от бабуськи и уже в следующую секунду вложил в его руку прохладную материнскую ладонь, а сам занял его прежнее место.       Пускай не думает, что он простит ему всё лишь за этот жест доброй воли — думал Чонгук про себя, медленно отплывая от разновозрастной парочки, и теперь со стороны наблюдая, насколько же он сам, должно быть, комично смотрелся со стороны.       Кто бы сомневался, что танцуя с матерью, он покажет себя куда более приятным партнёром. Ему было по-прежнему неловко долго смотреть ей в лицо, но было что-то трепетное и почти болезненно-щемящее в том, чтобы держать её вот так. Она ощущалась маленькой и очень хрупкой рядом с ним, высоким и хорошо раздавшимся за последнее время в плечах.       «Всё верно: большая ёлочка и маленькая ёлочка,» — он усмехнулся.       Чонгук чувствовал, что хочет… безумно хочет и будет её защищать, чего бы ему это не стоило. Эта мысль почему-то заставляла его чувствовать опаляющее грудную клетку тепло и собственную силу.       

***

      Спустившись обратно из номера, уже переодевшись в привычную черную толстовку, накинув пуховик и прихватив с собой верхнюю одежду для Тэхёна и матери, он обнаружил, что народ большей частью уже вывалил на террасу: кто-то жёг бенгальские огни, кто-то баловался со снегом — все ждали скорого запуска салюта — яркой точки для этого праздничного вечера.       Уже приближаясь к открытому выходу на террасу, откуда тянуло морозным холодом, он увидел одинокую фигуру Тэхёна — одного из последних гостей, кто остался внутри, помимо упаковывавших в чехлы свои инструменты музыкантов. Тот сидел на их прежнем месте, за столиком, и что-то активно печатал в смартфоне.       Подкравшись сзади, Чонгук накинул на его плечи куртку и сам повис у него сзади на шее:       — Тайная девушка, хён?       Тэхён сначала вздрогнул, а потом фыркнул, оборачиваясь. Телефон тоже то ли ненароком, то ли специально отвернул экраном вниз.       — С чего ты взял?       — Рождество, как-никак, — задумчиво протянул разочарованный тем, что не удалось ничего подсмотреть, Чонгук, отлепляясь от хёна и садясь напротив него. — Романтичный праздник для большинства молодёжи. Вот я и думаю, вдруг ты строчишь своей пассии полотна с извинениями.       Тэхён потянул уголок губы, но весёлым при этом не выглядел. Опустив взгляд, он принялся машинально разглаживать длинными пальцами шелковистую скатерть, укрывавшую стол, на его лице при этом отразилась та еле уловимая печать грусти, которую Чонгук мельком ловил на протяжении всего вечера.       — Полотна строчу, да только не ей, — наконец выдохнул тот. — Моя сестрёнка-бестия, оказывается, очень обижена, что я не приехал к ним с бабушкой сегодня. Ну, или мне так показалось после долгого анализа тех полных оскорблений сообщений, что я получил этим вечером. Только дело в том, что в последний мой визит мы разругались в пух и прах, и она заявила, что не желает меня видеть ближайшую вечность.       — Ты же знаешь, что мы, подростки, отталкивая, порой хотим сказать «держи меня крепче», да только кишка тонка, — хмыкнул Чонгук, внутренне удивляясь, как его такой мудрый во всех жизненных вопросах хён вдруг стал настолько близоруким, когда речь зашла про его собственные отношения. — Почти уверен, что твоя сестрёнка страшно скучает по тебе и жутко ревнует, что ты вечно где-то пропадаешь.       — Может, я раньше говорил, слишком сглаживая углы, — медленно начал Тэхён, всё ещё не поднимая глаз, — но у нас с Мари, правда, не самые хорошие отношения. Не думаю, что я для неё старший брат, которым она гордится… Мне кажется… она меня по-настоящему ненавидит.       — И поэтому написывает тебе по сотне эсэмэсок за вечер, — глубокомысленно заключил Чонгук. — Хён, по-моему, всё тут очевидно. Поезжай домой и проведи этот вечер, точнее… — Он быстро бросил взгляд на циферблат своих смарт-часов, цифры которого указывали на то, что недавно пошёл девятый час. — …хотя бы его остаток в кругу родных. Это будет правильно.       — Но как…        Чонгук удивительно точно прочитал ту морщинку, что появилась у хёна на межбровье:       — А домой я доберусь на такси, делов-то. Побуду ещё с мамой до начала комендантского часа и поеду. — Он решительно поднялся из-за стола. — Пойду найду маму, отдам ей пальто. Сейчас будет салют. Ты тоже подтягивайся.              Маму он нашёл сидящей на лавочке снаружи, рядом с ней — Чонгук почти не удивился — вился, вернее мёрз, тот самый мистер Мун: ведь его пуховик покоился на маминых плечах. Видимо, чонгуков приход его спугнул, потому что, вернув себе куртку, он поспешил откланяться. На вопрос про возможного ухажёра мама только небрежно пожала плечами, объяснив, что пока не собирается заглядывать слишком далеко, но не считает общество господина Муна слишком обременительным. Чонгук шутливо обозвал её обольстительницей.       Вскоре к их ожиданию присоединялся Тэхён. Что-то с запуском фейерверка не заладилось, и им досталось несколько бенгальских огней, которые раздавали организаторы, чтобы скрасить их скуку. Чонгук заприметил покрасневшие от холода мамины пальцы, когда она, подрагивая, позировала с зажжённым бенгальским огнём фотографирующему её по-прежнему мрачному Тэхёну, который, разумеется, как всегда отлично шифровался, но теперь все эти эмоции были для Чонгука, как на ладони. И у него в голове родился небольшой план.       Он же планировал отомстить хёну, не так ли? Ну так вот он просто совместит приятное с полезным. Тем более его задумка была очень в стиле самого хёна. Так что пускай тот пожинает плоды собственной кармы.       Выспросив у гардеробщика дополнительные пледы и налив в картонные стаканчики два горячих шоколада, он поместил их в один из одноразовых двойных подстаканников, стопку с которыми заприметил ещё во время ужина рядом с кофемашиной. Захватив следом три шпажки с жареным маршмеллоу, которые готовили тут же в гриле на террасе, он, груженый, словно вернувший из путешествия к Одинокой горе Бильбо Бэггинс, вернулся с новообретённым богатством обратно.       Действуя, как заправский наперсточник, сперва он всучил оба горячих шоколада маме в руки и отдал в единственную свободную руку хёна все три шпажки с жареной пастилой — вторая была занята фотоаппаратом. Когда его собственные руки обрели долгожданную свободу, Чонгук выудил из-под мышек два свёрнутых пледа и укрыл ими немного опешивших от такого стремительного развития событий маму с Тэхёном.       — Вау, Чонгук-и, какой ты предусмотрительный, — похвалила его удивлённая мать. — Только как бы нам теперь со всем управиться? У нас рук на всё не хватает.       — Я помогу, — заверил её Чонгук.       Забрав у Тэхёна маршмеллоу, он всучил тому его горячий шоколад, а матери отдал её шпажку со сладостью.       — Спасибо, как раз руки замерзли, а теперь можно так вкусно погреться, — отозвался так же впечатленный Тэхён, отпивая из своего стаканчика.       Королю был поставлен шах, а следующим — будет мат, только тот до сих пор был ни слухом ни духом, пребывая в блаженном неведении. Чонгук уже тайно предвкушал свой триумф.       — Был рад угодить, — заверил он, а затем невинно поинтересовался: — Хён, маршмеллоу?       Тэхён оглядел себя, желая пристроить куда-нибудь тяжёлый фотоаппарат, чтобы освободить себе ещё одну руку, но скамейка была покрыта снегом, а с колен тот мог легко соскользнуть и упасть.       — Ничего, я помогу. Кусай прямо так. — Чонгук поднес к его рту конец шпажки с насаженным на неё крупным маршмеллоу.       Сладость тянулась и откусывалась плохо, потому растерявшемуся под такой напористой заботой Тэхёну не осталось ничего, кроме как поместить воздушное лакомство целиком себе в рот, и теперь с трудом его пережёвывать.       В это самое мгновение Чонгук выудил буквально из ниоткуда ободок со светодиодными оленьими рогами, которые раздавали в начале вечера всем детишкам, и, поместив его на голову обескураженному хёну, нажал сбоку на кнопочку, отчего те живенько так замигали.       Тэхён даже жевать перестал от удивления. Мама, наблюдавшая за сим действом, тихонько прыснула.       Хоть месть и состоялась, но Чонгук чувствовал небольшое разочарование, потому что вместо комичного эффекта, на который он так рассчитывал, он получил просто неприлично очаровательного в своём удивлении хёна.       Красивые люди на то красивые, что на них всегда приятно смотреть. Чонгук отвел аккуратно кончиками пальцев упавшую на тэхеновы глаза чёлку, которые оказались широко распахнуты и смотрели на него, не мигая и будто даже немного загипнотизировано. Так же залипнув ненадолго в чужом взгляде, Чонгук, кажется, наконец осознал, какого рода тёмное удовлетворение испытывал Тэхён, из позиции сильного наблюдая за его собственной беззащитностью. Этот вкус собственной власти, пускай даже в такой мелочи, оказался на удивление пьянящим.       Не удержавшись, он щёлкнул Тэхёна под подбородком.       — Ты выглядишь сейчас жутко мило, хён.       Он хотел сказать «невинно», но почему-то постеснялся. Очень быстро это взявшееся в нём непонятно откуда смущение начало перерастать в волнение, и чтобы не поддаться ему окончательно, Чонгук напомнил себе, что вообще-то он вершит тут свою маленькую месть. И не найдя выхода лучше, чем ещё сильнее обострить шутку, он решительно провёл через всё лицо Тэхёна той стороной маршмеллоу, которая была щедро украшена взбитыми сливками, оставляя на глазах, скуле и подбородке Тэхёна неравномерные сгустки крема.       — Ой, кажется, я случайно испачкал тебя, хён! — фальшиво воскликнул он, поспешно выуживая из кармана телефон чтобы запечатлеть на память столь знаменательный момент — не всё же одному ему глупо выглядеть на снимках. — Ты не переживай, я сейчас всё вытру! У меня были здесь где-то салфетки!       Завершив своё черное дельце, Чонгук и правда нашел в кармане пачку с оными и принялся участливо вытирать лицо хёна, который заторможенно поморгав слипшимися от крема ресницами, нахмурился.       Когда следов крема практически уже не осталось, Тэхён отобрал у него салфетку, отталкивая его руку, чтобы разобраться с остатками самостоятельно.       Чонгук успел облизнуть немного липкий от крема большой палец, почесать себе макушку, сёрбнуть носом и озадаченно оглядеться вокруг с вопросом «Нам что, до весны ждать этот фейерверк?», когда Тэхён медленно поднялся, попутно избавляясь сначала от стаканчика в руке, затем передавая на хранение всё ещё посмеивающейся матери свой фотоаппарат.       Чонгук опомнился только, когда Тэхен неторопливо, но твёрдо снял с себя мигающие красным оленьи рожки и принялся на него угрожающе наступать. Ему пришлось с жалостью отбросить шпажку с недоеденными маршмеллоу в снег, прежде чем развернуться и дать дёру.       Тэхён нагнал его довольно скоро.       Чонгук заливисто хохотал и отбивался.       — Хен, все честно! Я просто взял реванш! И знай: ты ввязался в заведомо проигрышное сражение! Я дзюдоист! Я опытнее в ближнем бою!       — Да неужели? — удерживая его за капюшон — чтобы не убежал — Тэхён зачерпнул пригоршню снега и отправил её Чонгуку прямо за ворот, вызвав тем самым его веселый вопль. — Я тебе сейчас покажу, как смеяться над старшими! Никакого страха! Никакого уважения!       — Теперь-то ты знаешь, каково это, когда над тобой смеются! — попытался оправдаться Чонгук, но этим ни капли не смягчил свою участь.       Было слышно, что Тэхён говорит деланно строго и сдерживает смех, но снег, который он сыпал Чонгуку за шиворот, от этого теплее не становился. Предвидя новую порцию холода, Чонгук решил сменить тактику: вместо того, чтобы безуспешно вырываться — вжался в Тэхёна покрепче и принялся, что есть мочи, толкаться. Хён тоже не лыком был шит и в ответ на это стал искусно заламывать ему руки.       Среди похрюкиваний и покряхтываний, что они оба издавали, вдруг неожиданно раздался его высокий болезненный стон.       — Эй, все хорошо? — сразу обеспокоился Тэхён, отпрянув, чтобы его как следует оглядеть, чем Чонгук и воспользовался: выкрутился из чужой хватки, тут же отскакивая в сторону и хихикая.       — Хитрый симулянт! Думаешь, отделаешься так просто? Иди-ка сюда, — зловеще пригрозил Тэхён, зачерпывая очередную пригоршню снега и смотря на него из-под челки, которая, как и волосы Чонгука, тоже немного пропиталась влагой из-за растаявшего снега.       В итоге старшему удалось зажать его у самого наружного остекления, как раз возле входа в трапезный зал. Оба они немного запыхались, а их щеки раскраснелись от холода и разведенной ими же суеты. Тэхён почему-то медлил с тем, чтобы нанести свой сокрушительный удар.       — Ну? — поторопил его Чонгук, насмешливо выгибая бровь. — Зачем раскидываться пустыми угрозами, если не собираешься исполнять?       — Каков нахал, — процедил Тэхен, приближаясь вплотную. — Совсем не боишься меня?       Чонгук только шире усмехнулся, смахивая челку и мотая головой:       — Ну… если все, на что ты способен — это пустые угрозы, то мне не страшно. Так что если что-то задумал, то делай скорее, а то ты вымочил мне всю толстовку, моим соскам знаешь ли сейчас довольно зябко!       — Я сейчас выкручу тебе твои соски — допрыгаешься.       — Я, знаешь ли, сам себе их регулярно выкручиваю, так что этим ты меня не напугаешь, — Чонгук совсем уж бессовестно ухмыльнулся и абсолютно нарочно зацепил зубами пирсинг на нижней губе.       Тэхен аж в осадок выпал на пару секунд, потерянно следя за его очередной провокацией, но потом нашёлся и вернул строгий взгляд к глазам.       — Это что-то новенькое, — пробормотал он. — Какую дрянь, говоришь, ты жрёшь после этих своих тренировок? Это она на тебя так влияет? Там среди нежелательных побочек не указана возможная гиперсексуальность у подростков?       — Хен, просто спорт поднимает тестостерон…       — Мальчики, то что вы тут вдвоём друг другу поднимаете, лучше не делать публично, — из-за прозрачных пластиковых жалюзи, что прикрывали проход внутрь, нежданно-негаданно показалась госпожа Мун. — Лучше скажите, у вас будет от чего закурить? Моя зажигалка закончилась.       — Простите, не курим, — отозвался Тэхён и наконец покинул личное пространство Чонгука, который на эту хёнову ложь лишь укромно хмыкнул и поспешил поскорее застегнуться, накидывая заодно на мокрую голову капюшон — его действительно начало немного подмораживать.       Когда Чонгук закончил кутаться, то увидел, что Тэхён опять отвлекся на телефон. Его лицо снова было серьезным (не таким деланно-серьезным, как во время их шутливой баталии, а по-настоящему) и сосредоточенным.       Чонгук подпёр его плечо своим, чуть на него облокачиваясь и привлекая внимание на себя. Настроение дурачится уже испарилось — как ни бывало.       — Хён, не только я и мама нуждаемся в тебе. Твои родные нуждаются в тебе не меньше. Съезди домой. Поживи там с недельку или две… Можно и подольше.       — Ты уверен? Но… как ты будешь всё это время дома один?       — Я не сахарный, хён. — Чонгук вынул руку, которую грел до этого в кармане, неудобно извернулся из-за сильно сковывающего движения пуховика и потрепал Тэхена по волосам, совсем так же, как тот обыкновенно поступал с ним. — Ты уже сделал слишком много… Для меня… Для мамы… Считай, у тебя заслуженный отпуск. Уж пару недель я без тебя точно выдержу.       Он улыбался спокойно и звучал слишком уверенно, и Тэхен не нашел, что ещё возразить.       Тут в вышине раздался первый долгожданный залп, послышались рассеянные тут и там радостные возгласы, и Чонгук, как и все вокруг, поднял улыбчивое лицо к небу, где сначала подобно воздушному шару раздулся, а затем рассыпался серебристым дождём мерцающих искр большущий фейерверк. А за ним — следующий. Вторя этим вспышкам в тёмной тиши его души сейчас вспыхивало чувство почти детской легкости и счастья. Его пульсация только усилилась, когда он ощутил материнское присутствие подле себя — Сиа, нашедшая их в толпе, тихо подошла к ним со спины и, взяв обоих своих мальчиков под локти, встала между ними.       Тэхену потребовалось несколько затянувшихся мгновений и отрезвляющее ощущение тяжести у себя на локте, чтобы всё-таки оторвать свой непослушный и слишком распахнутый взгляд от чужого профиля, растерянно спрятать его сначала под ногами, и только потом устремить в вышину.       И теперь, уже втроём, они завороженно наблюдали, как рождаются, расцветают и осыпаются на бархатной ночной синеве ярко-огненные соцветия.