Бойфренд моей мамы

       Как ему найти те самые правильные слова, что способны вдохнуть жизнь, когда они так нужны?       Чонгук, еле влача ноги после тренировки, прошаркал в душевые. Особенно мерзко сейчас ныли пальцы рук: от того, что он добрых минут десять таскал и убирал в угол зала тяжёлые страховочные маты — новая обязанность, возложенная на него лично тренером, которую он безропотно выполнял уже неделю так третью: расплачивался за свою прошлую безалаберность, параллельно демонстрируя дух смиренного ученика.       Тренер Чхве в первый день, как он вновь объявился после месячного перерыва, просто прогнал его взашей прочь, безапелляционно заявив, что лодырям к нему в зал путь заказан. Так что пришлось поджидать его после конца рабочей смены, и под сумеречным сеульским небом давать клятву, что исправится и больше не предаст «путь мягкой силы» таким несерьезным к нему отношением.        Чонгук уж не знает, что разглядел тогда в нем тренер, ведь он, честно говоря, никогда Чонгука особо не жаловал, видя, что тот занимается дзюдо из-под палки, но тут почему-то решил пойти на уступку. Так что все испытания, которым мужчина, не упуская ни единой возможности, подвергал его с тех пор, Чонгук принимал как благословение. Ведь у него была цель — он хотел доказать себе, что способен доводить начатое до конца, чего бы это не стоило, даже если тот, ради кого это всё изначально затевалось и у кого он всегда так жаждал вызвать гордость, теперь казался не более значимым, чем пыль под ногами.       Если он смог убедить тренера, значит, он не безнадёжен, значит, получится и сейчас. Нужно просто хорошенько всё обдумать…              Приняв душ и переодевшись в утепленный спортивный костюм, Чонгук сходил к кулеру с горячей водой, чтобы замешать себе в шейкере белковый коктейль, который взял себе за правило пить после тренировок. На вкус конечно тебе не три, и даже не одна мишленовская звезда, но если особенно не катать на языке этот химический банановый вкус, то пилось вполне себе терпимо.       Досушивая с помощью полотенца одной рукой влажную макушку, в другой он держал крошечный, не больше зажигалки, mp3-плеер — тот случайно вывалился у него из кармана, когда он надевал толстовку. Чонгук задумчиво наклонил его, отчего гладкая поверхность дала блик, а потом он увидел в продолговатом черном зеркальце свои собственные глаза.       Чонгук долго присматривался к этому девайсу в магазине электроники, когда они с Тэхёном ходили выбирать рождественские подарки, и так хотел отдать его одному человеку, но тот почему-то не пожелал его принять.       — Спасибо, Чонгук, но забери лучше это с собой. Не думаю, что он мне тут пригодиться. — Ему вернули обратно плеер, просунув тот через небольшое полукруглое отверстие в сплошном стекле обратно.       — Тут все твои любимые треки, хён. И немножко новинок. Я отобрал самые-самые. А плеер простецкий, без наворочек, чистый функционал. Я проверял, такой разрешено. Почему нет?.. — Чонгук непонимающе хмурился.       Ему ответили не сразу.       — Я… хочу пожить в тишине. Так я лучше чувствую реальность. Так я не позволю себе потеряться в этих фантомах, что рисует в моей голове музыка. Однажды, они уже завели меня не туда… — Юнги не то горько, не то устало растянул губы небольшой дугой, пока сидел по ту сторону обманчиво прозрачной стены, которая отделяла заключенных от их посетителей — ведь это была граница двух миров: воли и неволи.       О какой реальности говорил Юнги? О серо-болотного цвета стенах вокруг, которые вселяли в душу это мерзкое ощущение влажного холода? Или свою собственную выцветшую фигуру в бледно-зеленой робе? Может, маскообразные лица тюремных офицеров? Всю эту унылую подавляющую волю к жизни реальность, которая, по идее, должна была помочь оступившимся людям стать лучше? Наверное, только если через страх вновь очутиться здесь.       — Знаешь, мне вполне хватает того старомодного репертуара, что нам дают слушать во время утренних зарядок. Ом Чонхва даже в такое место внесёт нотку ностальгической романтики, — хён очень неубедительно пытался шутить.       — Почему ставят такое старьё? — бессильно цеплялся за слова Чонгук, пытаясь продлить беседу, чувствуя, что она вот-вот иссякнет.       — Есть тут некоторые старожилы… Давно тут гостят, да и люди уважаемые. Так что администрация подстраивается под их вкусовые предпочтения.       Думая про вынужденное соседство своего хёна, Чонгуку становилось тошно, а ещё немного страшно за него… Ну в какое сравнение могли идти все эти наркобароны и воротилы-мафиози и он, молодой парень, который просто раз поддался соблазну? Всего-навсего хотел недолгой анестезии для своей души.       Слава небесам или этому чертову правосудию, что Юнги придётся провести здесь всего чуть больше года, но даже так, Чонгук с внутренней дрожью думал о том, каким выйдет отсюда его хён.       Старший, вроде как, искренне был рад видеть его, расспрашивал про жизнь, даже с некоторым подобием интереса бросил пару раз взгляд ему за спину, где чуть поодаль подпирал стену возле окна задумчивый Тэхён. Тихо, он с блёклой полуулыбкой заверил, что теперь ему спокойнее на душе от знания, что у младшего появилась опора да и дела в семье наладились. Он также просил почаще навещать тетушку Ким, которая тоже повадилась к нему захаживать:       — Ты уж, если не сложно, заглядывай к ней, как выдастся время. Лучше лишний раз к ней, чем ко мне… Тебе с аппетитом умять на её глазах порцию лапши, да поболтать с ней минут десять, а ей — глоток воздуха. Она никогда не пожалуется, но я-то вижу, каково ей. Сам всё понимаешь… — Юнги мрачно умолк.       «Будто тебе не так же.» — Чонгук стискивает зубы, но молчит. Молчит и терпит, не давая жару полностью распалить глаза, потому что знает, что за этим последует — так хёну легче точно не станет.       В самом конце, когда офицер уже нетерпеливо торопит их закругляться, Юнги вдруг нерешительно касается его запястья:       — Чонгук-а, прости и ты меня. Ведь со мной под руку ты прошёлся по краю. Истинное везение, что ты не сорвался вниз… Просто знай, что мне очень жаль, и что ты имеешь полное право злиться и презирать меня…       У Чонгука свело некрасивой судорогой лицо. Он поджал губы и прежде чем уйти, не оглядываясь, смог-таки выдавить из себя дрожащим голосом:       — Не неси чепухи, хён. — И добавил немного скомканно: — Я буду писать тебе письма. Много писем. Мне не сложно… Знаешь ведь, я в последнее время набил руку. И я обижусь, если ты не будешь мне отвечать, понял?              Из воспоминаний Чонгука вывел железный грохот, донесшийся из другой части раздевалок, и последовавший за ним вскрик. Отставив шейкер с остатками коктейля на лавку и закинув плеер в карман спортивок, Чонгук двинулся мимо однотипных железных локеров ярко-алого цвета за угол.       Он был немного удивлён обнаружив там четверых ребят со своей группы, ведь обычно после вечерних тренировок никто задерживаться не хотел — время начало десятого как-никак.       Чонгук был не самым постоянным гостем секции, да и общительностью ранее особо не отличался, потому ни с кем не успел завести приятельских отношений, так что имена троих не вспомнил бы даже под дулом пистолета. Зато пухловатая и распаренная после душа розовощёкая мордашка Пак Чимина была ему хорошо знакома. Странно было то, что на его носу не было привычных очков, так что смотрел на окруживших его парней Пак немного близоруко, но по-прежнему воинственно. Ну и самым спорным моментом было то, что его, недружелюбно подцепив за ворот свитера, притиснули к шкафчикам — отсюда-то, видимо, и соответствующий звук.       — Борьба вне татами запрещена уставом клуба. — Чонгук утомленно облокотился плечом о стену, подсознательно копируя и покровительственно-взрослый тон, и немного вздернутый подбородок, и саму позу своего Тэхён-хёна.       Глаза всех присутствующих обратились к нему.       Что ж, видимо, и правильное кинетическое поведение, и вновь вдетый после тренировки пирсинг создавали нужное впечатление.       — Чонгук-сонбэ, верно? — к нему довольно уважительно обратился парень, держащий Чимина за грудки. Судя по обращению — хубэ. — Шёл бы ты своей дорогой, сонбэ. Мы тут сами разберёмся.       — Никак не могу. Мне ещё раздевалки закрывать, — Чонгук позвенел связкой ключей, выставляя руку с ней перед собой, чтобы было более наглядно и весомо. — И как-то нехорошо это получается… Со мной вы хорошо себя ведёте, а на другого сонбэ руку поднимаете. Да ещё трое на одного. И, как я заметил выше, за рукоприкладство и из клуба вылететь можно. Тренер у нас принципиальный, я на своей шкуре успел прочувствовать.       Парень нехотя отпустил ворот чиминова свитера, делая небольшой шаг назад, но вид все ещё имея разъярённый: глаза его пылали праведным гневом.       — Человек человеку рознь — уважение нужно ещё заслужить. Вот если по тебе, Чонгук-сонбэ, видно, что ты нормальный парень и на татами можешь себя хорошо показать, то этот… — парень сделал долгую паузу, крылья его носа заострились, выдавая презрение: — С позволения сказать, «сонбэ»… ладно нищая деревня, ладно очкастый губошлеп, ладно любит подлизываться к тренеру, потому что в реальном бою ничего не стоит… Мне было бы плевать на всё это! Но он вздумал пялиться на моего хёна в душе! Я не первый раз это замечаю. А мой хён, он же практически святой и простой, как три копейки! Он-то его ещё опекать вздумал! А этот вареник свой раскатал и слюни на него пускает! Мерзость и только! Хотел предупредить, чтобы он держался от моего хёна подальше!       Чонгуку, казалось, он понял о ком шла речь: приходил к ним время от времени на тренировки один студент-второкурсник, Ли Тэмин, подрабатывал помощником тренера — вряд ли для заработка, скорее для души, потому что семья была весьма и весьма обеспеченная. Он со всеми был до неприличия улыбчив, так что неудивительно, что ладящий со сверстниками ещё хуже него Чимин так к нему прикипел. А Чонгук и не знал, что у Тэмина был младший брат.       — Хён твой постарше тебя будет, сам разберётся. Так что хватит тут самосуд устраивать, — мудро рассудил Чонгук, но тут Чимин, щеки которого всё ещё пылали неестественным румянцем и который слушал всю их недолгую беседу молча и спрятав глаза за длинной взлохмаченной челкой, внезапно сделал несколько скорых шагов вбок. Он немного оттолкнул другого парня, стоявшего тут в качестве группы поддержки для защитника поруганой чести своего старшего брата, и опустился на корточки, тянясь к какой-то вещице, в которой Чонгук узнал те самые запропастившиеся куда-то с чиминова носа очки с толстыми стеклами и в такой же толстой оправе.       Пацан, видимо, оскорбившись с такого непочтительного обращения, взял да пнул носком кроссовка ни в чем неповинные очки. Тут уже даже у Чонгука вскипело в жилах — флешбэки со школьных уроков физкультуры, когда нечто подобное устраивал со своими дружками Джинрёк, ударили по мозгам. Очевидно, не выдержал и Пак. Он первым подскочил на ноги и что есть силы толкнул обидчика в грудь. Тот, не удержав равновесия, бухнулся пятой точкой прямёхенько на плиточный пол. Тут уж подсуетились и двое других парней, Чонгук еле успел оттащить Чимина к себе за спину.       — Так! Сбавляем обороты! Полегче, друзья! — Чонгук упёрся кончиками пальцев в грудь начавшего наступать на него младшего брата Тэмина, который сверлил убийственным взглядом пространство где-то за его правым плечом. — Иначе я звоню тренеру. Последствия вы и сами можете предугадать.       — Этот придурок разбил мне телефон! — подал голос парень, чья задница недавно поцеловалась с полом. — Он толкнул меня, и я упал! Упал прямо на телефон! Кто теперь будет оплачивать мне ремонт?       — Провинция, не собираешься оплачивать ремонт? — нагло усмехнулся малец, затейник всей этой вакханалии.       — Ничего я оплачивать не собираюсь, — всё-таки подал свой высокий голосок Пак, гордо вздергивая подбородок.       — Было бы с чего, да? Ты же нищий! А я и забыл! — всё продолжал нарываться малец. Типичный пубертатный подросток, которому не то тестостерон, не то желчь в голову ударила — одним словом, полный неадекват. Чонгук знал наверняка: по себе судил.       Чонгук бросил взгляд себе за плечо, где зло поджав губы и метая глазами молнии, стоял подрагивающий Чимин, и, выдохнув, возвёл взгляд к потолку. Он и так был выжатый, как лимон, а весь этот детсадовский бедлам, который они тут устроили, сил не прибавлял. Он внезапно ощутил себя уставшим от жизни семидесятилетним стариком.       — Так, я последний раз предлагаю разойтись по-хорошему, — Чонгук подпустил себе в голос стальные нотки, и даже сам удивился, как естественно они ему дались. Мигом поджавшие хвосты младшие тоже оценили по достоинству. — Какой у тебя айди на какаоток? — таким же не терпящем непослушания голосом спросил Чонгук у владельца испорченной собственности. — А ты, — он обратился к самому безучастному из их компании парню, который старался все это время просто не отсвечивать, — подай мне очки. Совсем, вы ребята берега попутали.       Когда очки были возвращены хозяину, Чонгук, найдя в мессенджере аккаунт парня, молча перевел ему на какао-кошелёк семьдесят пять тысяч вон. Пацан почти испуганно взирал на прилетевшее ему уведомление.       — Этого должно хватить на два новых экрана. Так что твой вопрос, считай, решили. Задницу гелем от ушибов сам смажешь, уж с этим помогать не буду. — Чонгук оглядел суровым взглядом остальных. — А всё, что касается вашей неуёмной фантазии, будьте добры, оставьте при себе. И ты, — он впился глазами в притихшего бедокура. — Как думаешь, если хён узнает о произошедшем, он тебя по головке погладит?       В раздевалках воцарилась такая тишина, что даже было слышно, как уныло капает за стенкой вода из подтекающих душей.       — Если узнаю, что вы попытаетесь учинить подобное вновь — с чистой совестью сдам вас тренеру, и вылетите отсюда, как пробка из бутылки. Уяснили? А теперь марш домой.       Пацанов, как ветром сдуло.       Совершенно выпотрошенный, Чонгук побрел в сторону своего шкафчика. Честно говоря, он сам был впечатлен тем, как умело разрулил всю эту нелепую заварушку, если бы внутри него не зияла чёрная дыра, после недавнего свидания с хёном в местах не столь отдаленных, он бы, наверное, мог почувствовать и некое самодовольство за своё прямо-таки «взрослое-взрослое» поведение. Только на фоне реальности, как изъявил выразиться давеча хён, всё это смотрелось жалкой, не стоящей внимания шелухой.       Как остаться человеком для человека и где найти силы, чтобы не сломаться под гнётом судьбы — вот это задачка достойная, чтобы поломать над ней голову. Ради её решения в том числе он, наверное, и решил не бросать дзюдо: любое воспитание воли тут будет к стати.       Когда уже все вещи были педантично уложены в спортивную сумку, Чонгук, вжикнув молнией, ощутил седьмым чувством за своей спиной чужое присутствие.       Такой же упакованный Чимин пристально смотрел на него сквозь толстые линзы очков, одно из которых оказалось треснуто посередине, явно мешая обзору.       — Всё-таки и тебе досталось, — наконец сказал Чонгук, имея в виду очки. — Что, зря я ему, получается, перевёл деньги?       Пак все ещё молчал. Чонгук почувствовал вялое раздражение.       — Ну, раз ты сегодня у нас играешь в молчанку — я пошёл.       Чимин дернул его за рукав куртки, останавливая, но тут же отпустил. Чонгук развернулся к нему. Он был уже в своем зимнем пуховике, который придавал его последнее время начавшей «вспухать» на белочке фигуре поистине громоздкий вид. Плюс ещё зимние ботинки на толстой подошве подарили ему сантиметра три в росте, так что на его фоне и так по природе «компактный» Пак смотрелся ещё более «компактно». Он вообще выглядел довольно юно, чего стоила эта ещё не сошедшая с лица припухлость. Не удивительно, что эти малявки с гонором шакалят-забияк не побоялись его подкараулить.       — Я не просил переводить деньги. Это твоё личное решение, — глухо отчеканил Пак, избегая смотреть ему в глаза.       Чонгук утвердительно кивнул:       — Всё верно, — заверил спокойно. — Что-то ещё?       Теперь уже взбледнувший Чимин покусал с пару секунд внутреннюю сторону щёк, а потом всё же выдохнул:       — Ты помог мне, с чего? Мы с тобой никогда не ладили. Зачем ты вступился за меня? Ещё и заплатил… Это такой способ меня унизить? Думаешь, если я из бедной семьи, то можно вот так, ничего не спросив, кидаться в лицо деньгами? И вообще… думаешь, я бы не справился без твоей навязанной помощи?       Чонгук, удивленно вскинувший брови, поразмыслил, прежде, чем ответить:       — Да, теперь мне и самому этот жест с деньгами кажется не совсем уместным. Прости, я не подумал… — он устало потер пальцами переносицу. — А что касается всей ситуации в общем… Ты же и сам слышал, тренер оставил меня за главного. Я лишь делал, что должен.       …что должен.       Да, вот он ещё один кусочек мозаики: делай, что должен. Положим и его в шкатулочку житейской мудрости. Кажется, Тэхён-хён, говорил, что в индийской философской традиции это называется «дхарма». Хён вообще много чего умного ему говорил, но он мало чего запоминал, если честно. Но вот понятие долга — это довольно просто даже для него. Долгу можно противиться, но для таких, как он и Юнги-хён — потерянных — это ещё один столп, на который можно опереться. Может, это оно самое?              Чимин шумно выдохнул через нос, чем заставил Чонгука опомниться. У него явно что-то ещё мучительно вертелось на языке, но он никак не мог решиться это озвучить. Чонгук немного подпрыгнул, поправляя спортивную сумку на плече, и уже хотел поторопить его с тем, чтобы поскорее закрыть помещения, как Пак всё-таки выдавил:       — И что ты думаешь насчёт повода для сегодняшнего представления?       — Ты про обвинения в заглядывании на мужские телеса? — усмехнулся Чонгук. — Брось, ты же в душе всегда без очков, а с твоим минусом на обоих глазах ты, считай, вообще почти слепой. Чем ты там навострился подглядывать, я тебя умоляю.       Чимин как-то безрадостно растянул губы в подобие улыбки, но выглядел по-прежнему напряженным.       Чонгук озвучил свои подозрения:       — Думаешь, начну сплетни распускать? Брось, больше мне делать нечего.       Чимин поднял лицо, сталкиваясь с ним взглядом. Смотрел серьезно и недоверчиво.       — Я не мудак. Хотя ты в праве думать обо мне обратное. Я бывало, правда вел себя с тобой немного высокомерно.       — Например? — колко усмехнулся Пак, явно выводя его на извинения.       Чонгук подхватил его ухмылку. Что ж, с недавних пор, благодаря положительным поведенческим моделям, он и на такое горазд. С него не убудет.       — Ну, допустим, в тот раз, когда ты вечером приехал помочь увезти бельё в прачку, и тётушка Пак спросила, можно ли тебе поужинать со мной за одним столом едой навынос, что ты купил по дороге со школы. А я сделал вид, что не слышу. На самом деле, я был тогда обижен на то, что отец, услышав, как твоя матушка хвастается, что ты стал первым на промежуточных экзаменах, сказал мне, что хотел бы иметь такого сына, как ты… Подобного было ещё много… А ты сделался просто идеальным громоотводом для моей детской обиды. Мне жаль, но я не стыжусь этого. Тогда я не мог чувствовать и вести себя по-другому…       На выхолощенной и слишком иссушенной за последнее время болью душе такие простые и немного горькие слова признания почему-то ощущались мелкими, но пахнущими природной сладостью полевыми цветами, расцветившими только проклюнувшуюся робкую зелень. Всё-таки приятно оно, когда, что на уме, то и на языке, и можешь в открытую и так легко признавать свои несовершенства — потому что знаешь (Чонгук понял это ярко и внезапно), что в любом случае найдутся люди, которые примут даже таким: мама и Тэхён, они от него не откажутся.       Вот она! Эта истина! Ему нужно донести эту же мысль до Юнги-хёна! Главное, чтобы хён поверил! Так, теперь, он знает, о чём будет пытаться сочинить письмо… Возможно, стоит попросить Тэхёна помочь ему с формулировками?       Притихший было Чимин фыркнул и заулыбался куда-то в сторону. И Чонгук, тоже неожиданно воспрявший духом от своего открытия, решил, что, должно быть, сказал достаточно, и пора бы закругляться.       — Та невысказанная глупая вражда или недосоперничесво, называй это как хочешь, кому оно теперь сдалось? — он вытянул ладонь перед собой, заглядывая Паку в глаза. — Мир?              Душевые и раздевалки наконец были закрыты, а ключи от них — оставлены внизу у охраны многопрофильного центра, где рядом с секцией дзюдо соседствовали и другие хагвоны. Выходя на морозный декабрьский воздух, Чонгук и Чимин потоптались немного у выхода.       — Мне на метро, — сказал Чонгук смотря вниз на Пака, занырнувшего кнопкой носа поглубже в большой вязаный шарф.       — Я еду на автобусе, у меня прямой маршрут до дома, — отозвался тот.       — Что ж, значит, ещё увидимся? Тогда… — Чонгук не успел закончить прощание, его перебили:       — Я хотел сказать… что тоже вёл себя порой раздражающе, — неожиданно ясным голосом отозвался Пак, почти застенчиво глядя на него сквозь линзы очков. — И учитывая все обстоятельства, думаю, что могу в некоторой степени понять твои чувства, и… спасибо за сегодня… На самом деле, я не думаю, что управился бы один…       — Эм, — выдавил смущенный Чонгук, и от нервозности сербнул вмиг потёкшим на морозе носом. — Я… рад, что мы с тобой всё выясняли. — Он с невольной улыбкой припомнил то быстрое рукопожатие, что случилось между ними в раздевалках.       — Да, — поддакнул Чимин, тоже смущенный, и тоже от нечего делать переминающийся с ноги ногу. — Но знаешь, я не хочу чувствовать себя должным. — Чонгук уже собирался было вклиниться, но ему не дали, намеренно ускорив речь и буквально тараторя: — Поэтому если тебе когда-нибудь в чем-нибудь потребуется моя помощь… Я хотел бы отплатить услугой за услугу. И… кажется, это там мой автобус подъезжает…       Чимин указал в сторону остановки, до которой было метров пятьдесят, и явно обрадованный такой возможностью сбежать от объявшей их, двух бывших недонедругов, топкой атмосферы неловкости, махнул ему на прощание рукой, пикнул что-то в шарф и был таков.       Чонгук, саркастично тяня уголок губы вверх, не стал провожать его взглядом, а накинул на себя надёжный непродуваемый капюшон и, поглубже запрятав вглубь карманов кулаки, двинулся в сторону метро.       Жизнь странно переливалась перед его взором то темными, то светлыми оттенками — совсем как тот самый норвежский джаз на пластинках его матери. И, признаться, он, как юный философ, сумел углядеть на секунду в этой игре света трогательную красоту бытия.