Бойфренд моей мамы

На него вдруг налегла тоска, хотя он не ожидал от себя такого. Их связь была ещё не настолько крепка, чтобы он в самом деле скучал или чувствовал что-то наподобие пустоты… Но это было именно то, что он сейчас действительно ощущал. В его груди защемило, ещё когда он смотрел на неё, суетящуюся в окружении чемоданов и дорожных сумок в коридоре. Мама выглядела немного испуганной и очень трогательной в своей растерянности. Жаль, что он так и не сумел обнять её на прощание, только неловко сжал пальцы издалека, даже не обошёл разделявший их своей выставленной ручкой чемодан. Хотя она явно была бы не против, чтобы они обнялись. Он мог это с уверенностью сказать, ведь очень усердно прятал глаза от её мерцающего нежно-тоскливого взора. Тэхён на протяжении всего времени терпеливо помогал ей со сборами. Они уезжали вместе. Тот подмигнул ему на прощание, выходя последним и притворяя за собой дверь. Оставляя его одного. Наконец Чонгук нашёл нужную ему пластинку среди множества других, стоявших плотными рядами на стеллажах в материнской спальне. Судя по фамилии и знакомой обложке, это был один из тех норвежцев, которых они слушали вместе в прошлый раз, когда оказались в её спальне… Надо сказать, это случилось не при слишком приятных обстоятельствах… Она сказала, что никто не умеет грустить так правильно, как это делают эти северные люди. А ещё она призналась, что часто делала это в их компании во времена, когда ещё скиталась вдали от дома. Он аккуратно поставил граммофонную пластинку на механизм патефона, покрутил ручку, опустил иглу… и спустя мгновение уютного шипения зазвучала музыка… От чистого нордического пения саксофона мелкие волоски на его теле встали дыбом, будто он действительно оказался на холоде… Откинувшись на брошенный на пол шерстяной плед, он лениво разблокировал экран смартфона, тут же зажегшегося в полутьме спальни голубоватым светом, и пролистнул последние сообщения из их переписки. Она написала ему последний раз сорок минут назад и с тех пор молчала. Может, уже спала. Там, вроде как, ранний отбой. Я уже скучаю… Персонал сказал, что здесь действует ограничение на пользование телефоном. Якобы это помогает скорее поладить с реальностью… Установлено расписание, телефон выдают два раза в день и только на полчаса, так что сейчас меня просят отдать его…

Кто его знает, может, это действительно сработает?

Да, наверное… Будем надеяться! В любом случае, файтинг!

      

Мам…

Ты же знаешь, что ты в любой момент можешь покинуть это место?

Никто тебя там насильно держать не будет

Да, сынок, знаю… Но мне всё равно будет тебя не хватать.

      Я буду приезжать на выходных

и на неделе

обещаю

Не грусти!

       Хорошо, Чонгук-а~ Ах, думаю, мне помогла бы моя музыка… Жаль, что я не додумалась привезти сюда патефон и пластинки… Обязательно попрошу Тэхёна исправить эту оплошность. Ой, всё! Милая девушка, которая тут за мной присматривает, уже настойчиво просит меня отдать телефон! Целую и на связи!       

Напиши мне список композиторов

Я подготовлю, всё что нужно!

       Его последние сообщения так и остались непрочитанными.        Чонгук всё ещё сомневался, что они поступили правильно, решив, что матери всё-таки следует пройти реабилитацию в клинике. Отсылать её туда казалось ему немного жестоким, особенно учитывая её травмирующий опыт, однако в пользу последней говорила медикаментозная поддержка, постоянная работа с психологами и круг единомышленников, да и мама призналась, что иногда полностью теряет контроль над собой. Особенно если остаётся в одиночестве…        Как это случилось в тот раз, когда они с Тэхёном задержались на пробежке. Их не было всего ничего, но и это для неё оказалось слишком…        Застигнутая врасплох и сгорающая со стыда за свой срыв, она трясущимися руками старалась спрятать от его глаз пустую бутылку из-под вина. Это было до жути неловко, особенно если учесть, что Тэхён тогда должен был уехать по делам и не поднялся с ним наверх. Чонгук возвращался домой с твёрдым желанием поговорить, а закончилось всё комкано и полным провалом… Конечно, они поговорили, но уже позже…        «Ты точно меня не ненавидишь?» — Её сухая кисть в его руке. Она лежит обессиленная на постели. «Нет… больше нет. — Он наблюдает, как губы на её бледном маскообразном лице дрогнули в улыбке, делая её более живой. — Поэтому, ты себя тоже… не ненавидеть… пожалуйста…» Она качает головой и долго молчит, а потом тянется к его щеке.        «Мой мальчик теперь такой взрослый, такой красивый… О чём ты сейчас думаешь? Я всё смотрю в твои глаза, и никак не могу понять их выражение.» «Мне просто жаль нас… Жаль нас за всю эту несправедливость…»               Да… никто, ни он, даже Тэхён, ни смог бы быть рядом с ней круглые сутки, и мама это тоже прекрасно осознавала… Опору она могла найти лишь внутри себя, Чонгук мог только помочь ей в этом. Однако он всё ещё тяжело представлял себе, как нырнуть в эту непривычную близость. Возможно, то небольшое безопасное расстояние, образовавшееся между ними сейчас, поможет сделать всё более плавно? По крайней мере на письме он мог позволить себе сказать гораздо больше, чем на словах…        Внезапно полоса света, тянувшаяся от небольшой щели не до конца притворённой двери резко расширилась, и в проёме появилась темная широкоплечая фигура.        — Не спится? Я включу верхний свет? — Чонгук поспешно подобрался с пола, опираясь на локти и оглядываясь на вход. Не дожидаясь его согласия, Тэхён щелкнул выключателем, и комната сразу же ярко вспыхнула, отчего Чонгук непроизвольно зажмурился. — И всё же, кто бы мог подумать, что ты окажешься таким нежным, Чонгук-а? Свернулся здесь так трогательно калачиком… точно щеночек. Сиа-щи непременно растрогалась бы, если бы узнала.        — Зачем ты смеёшься надо мной, хён? — Чонгук нахмурился, краснея и обиженно поджимая губы, и поторопился поскорее нажать на тормоз патефона, чтобы прервать зыбкие и печальные переливы джаза. Это казалось слишком интимным, чтобы быть увиденным.        — Я не смеюсь, Чонгук-а, а умиляюсь с контраста того, какой ты есть на самом деле и каким стремишься казаться. — Тэхён устало улыбнулся уголками губ.        Он стоял в проходе, сложив руки на груди и глядя сверху-вниз, весь в черном — в глухой водолазке под самое горло и классических брюках. И выглядел слишком строгим, а ещё до смерти уставшим. За те последние несколько дней, что тот вечно дурачился с ним по поводу и без, Чонгук отвык от этого его неприступного вида. Тут хён вдруг сонно и беззащитно зевнул, и холод вокруг него, будто был лишь кем-то наложенным тёмным заклятием, развеялся.        — Ла-а-адненько… — сказал он, растягивая гласные на длинном зевке. — Я в душ и спать. Ты тоже не засиживайся! Завтра подниму тебя в восемь. Пускай мир сходит с ума, а пробежки у нас по расписанию!        Тэхён разворошил себе волосы на голове, приводя их в полнейший беспорядок и потягиваясь. Он уже направился было на выход, но помедлил, остановленный голосом в спину:        — Я думал, ты не вернешься сюда сегодня… — Эта фраза далась Чонгуку с трудом. Он нервно облизнулся, беря паузу, чтобы набраться сил. — Я имею в виду, у тебя ведь нет больше повода бывать здесь так часто… теперь… когда мама в клинике… — Видя, как парень, вновь оборачивается к нему и понимающе усмехается, Чонгук отводит глаза, смущаясь сильнее. — Я это к тому, что ты ведь можешь просто продолжить жить своей нормальной жизнью, и тебе вовсе необязательно… необязательно ночевать здесь или… контролировать меня. Я… уже достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе сам… И я привык жить один, поэтому ты не обязан… Я хочу сказать, если ты не хочешь…        — Но я хочу, — неожиданно мягко прервал его Тэхён. — И да, ты уже взрослый, Чонгук. И возможно, ты уже привык к одиночеству. Но знаешь, никто не должен проходить через подобное в одиночку. Тем более теперь, зная, что ты грустишь по ночам здесь, в такой большой квартире… совершенно один… Как я могу позволить себе оставаться безучастным?        — Но… почему? — спросил Чонгук, почему-то внутренне сжимаясь.        — Хочешь верь, хочешь нет, но хён привязался к тебе. — Тэхён игриво наморщил нос и, как ни в чём ни бывало, продолжил свой путь отсюда прочь, бросая уже через плечо: — И я тебя предупредил: подъем в восемь и не минутой позже! Так что шуруй скорее спать!        Слушая удаляющиеся по коридору шаги и тихий мотивчик, который Тэхён мурлыкал себе под нос, Чонгук размышлял, что, наверное, может быть с собой искренним в достаточной степени, чтобы признаться, что чувствует нечто вроде радости от того, что этой ночью в доме он будет не один…               Он слышал цокот когтей по ламинату. Туда-сюда… туда-сюда… то ближе, то дальше… Этот звук был хорошо ему знаком. Когда-то он заставлял его улыбаться и с нетерпением подрываться с кровати каждое утро, чтобы, распахнув дверь детской, кинуться навстречу и крепко прижать к себе шелковистое тельце, получая своё слюнявое приветствие. Но сейчас, резко распахнув глаза и таращась в синюю темноту под потолком он чувствовал лишь ужас и бешеный пульс, стучащий где-то в глотке.        Проведя ладонью по влажному от пота лицу, Чонгук сел на спутанной постели. Он знал, чем был навеян кошмар, и знал, что бояться больше нечего, но всё равно почему-то чувствовал безотчётный страх. В детстве после таких ночных пробуждений он пробирался спать в какую-нибудь из общих комнат, где лежали ковры и где этот цокот не смог бы настигнуть его… Что ж, в их нынешней гостиной тоже лежал толстый мягкий ковёр…        Аккуратно спустившись босиком по стеклянной лестнице и проложив свой маршрут сквозь кромешную тьму до дивана, Чонгук сначала сгрузил свою ношу на кресло рядом. Он застелил скрипучую кожаную обивку принесённым с собой покрывалом, а затем устроил поверх подушку и одеяло. Перед тем, как улечься на вновь обустроенное ложе, он немного погремел на кухне, наливая себе стакан воды — после кошмара во рту страшно сушило.        Слегка дрожа от озноба, он уже устраивался под одеялом, когда ему в лицо ударил свет фонарика чьего-то смартфона.        — Чонгук, что ты здесь делаешь? — поинтересовался сонный голос Тэхёна.        — Сплю? — полувопросительно отозвался Чонгук, закрываясь рукой от навязчивого света. — Хён, прошу, пощади мою роговицу!        — Прости. — Фонарик сменил более зыбкий свет разблокированного экрана. — Я вижу, что спишь. Но почему именно здесь, а не у себя?        — А это принципиально? — буркнул Чонгук, продолжив взбивать свою подушку. — Хён, начало второго. Ты сам говорил, что завтра рано вставать. Так что поговорим обо всём завтра.        — Мне в принципе было бы всё равно, где ты спишь, но конкретно здесь за ночь ты просто околеешь. Теплые полы тут вообще включены на минимум, если думал спать сегодня в гостиной, нужно было позаботиться об этом заранее.        — Видишь ли, я не планировал, — в качестве защитной реакции на затопившее его смущение, Чонгук начал огрызаться. Он же вроде как ещё недавно заливал старшему, что совсем уже большой мальчик. А большим мальчикам вообще-то не положено бояться кошмаров.        Тэхён, как впрочем и всегда, был слишком прозорлив:        — Я могу тебя понять. Мне тоже до сих пор порой бывает снятся кошмары… И это тяжело. Наша психика знает наши самые тонкие места, неудивительно, что они такие страшные…        — Да, наверное… — выдохнул Чонгук, сдаваясь и всё-таки решая отложить в сторону свои доспехи — слишком усталый, чтобы продолжать притворяться. Тем более Тэхён ещё никогда не ранил его в ответ на откровенность. — Этот кошмар… он преследует меня с детства… С того самого дня, как я узнал, что Снитч никогда не терялся… Он давно мне не снился, но тут ты…        — Да, ты уже упоминал… Мне так жаль что я принёс тогда Ёнтана, ничего предварительно не спросив, — виновато забормотал Тэхён. — Если бы я только знал…        — Ты не мог знать, — прервал его Чонгук. — И ты хотел сделать, как лучше. В любой другой ситуации из этого мог получиться отличный сюрприз. Кто же знал, что у нашей семейки такие скелеты в шкафу, не так ли? — он горько усмехнулся.        В шкафу, конечно, хранились ни скелеты, они-то были зарыты под кустами в розарии, а в шкафу была припрятана всего-навсего лопата. Правда с остатками высохшей на ней крови. А потом ему взбрело в голову устроить археологические раскопки на заднем дворе…        Мама сама призналась ему, что очнулась однажды от забытья в своей спальне, вся в грязной одежде и с перепачканными кровью и землей руками, и что сама была в не меньшем ужасе, но долгое время скрывала и сходила с ума от незнания, а впоследствии, когда выяснилось, что собака пропала — уже от страшных догадок. А после его находки в саду она уже была не в силах держать свой страшный секрет при себе. Развитие дальнейших событий было ему известно.        Никто ему тогда ничего не рассказал напрямую, но перед тем, как они перебрались из частного сектора в апартаменты — подальше от страшных воспоминаний, — он подслушал, как тётушка Пак шушукалась с садовником о жуткой находке в материнской спальне. Он был достаточно смышлёным ребёнком, чтобы сложить отъезд мамы на лечение и другие элементы паззла.        Именно за этот случай она молила его о прощении накануне, лежа у себя на постели, обессиленная от рыданий: на днях Тэхён принёс в дом небольшого пёсика, рассчитывая разбавить этим неловкую атмосферу в доме. Кто же знал, что озорной шерстяной комочек лихо снующий по гостиной вызовет у Чонгука приступ тошноты, а его маму вообще бросит в многочасовую истерику.        — Кстати, куда ты пристроил этого сорви-голову? — стараясь отвлечься от воспоминаний, переводит тему Чонгук. — Вернул обратно в приют?        — Моя сестрёнка теперь заботится о нём. Кажется, с этим псом она ладит гораздо лучше, чем со мной, — Тэхён усмехается, а потом ни с того ни сего касается тыльной стороной руки кончика его носа — разумеется, тот подобен ледышке. — Чонгук-а, всё же тут довольно зябко. И я, конечно, мог бы пригласить тебя в свою кровать, мне бы даже так было удобнее, но не думаю, что ты согласишься. Так что пошли-ка к тебе, а?        — Хён, твои шутки просто отвратительны! И я уже сказал, что собираюсь спать здесь! —протянул Чонгук, зарываясь под одеяло, которое с него тут же стащили.        — Давай-давай! Никаких «здесь»! Руки в ноги и наверх! — Тэхён был непреклонен.        — Ты не устал нянчиться со мной? — проныл Чонгук, когда они поднимались по лестнице, теперь уже вместе таща его спальные принадлежности обратно на второй ярус.        — Не устал, — хмыкнул откуда-то позади Тэхён. — Я привык укладывать непослушных детей в кроватку. Как-никак у меня шестнадцать лет стажа в нелёгкой профессии старшего брата.        Чонгук покусал немного щеку, а потом всё же отважился спросить:        — Я знаю, наверное, это не совсем моё дело, но… твоя сестра не ревнует, что ты так много времени проводишь вне дома? — осторожно спрашивает Чонгук: он с некоторых пор знает, что хён сейчас вынужден заботиться о сестре вместо родителей.        — Ну, в какой-то степени моё прибывание здесь можно назвать работой… Разумеется, только отчасти, — быстро исправляется старший. — Мари это прекрасно понимает. Но если отвечать на твой вопрос более прямо, то нет, она не ревнует. Не сказать, чтобы она была от меня сильно в восторге… Мы не шибко ладим. По её мнению, я занудный, душный и гиперопекающий старший брат, а у неё сейчас примерно такая же фаза психического развития, что и у тебя.        — Это ещё какая? — любопытствует Чонгук.        — Называется «я уже взрослая, так что, будь добр, оставь меня в покое» или, если более лаконично, «отвали, я сама», как тебе больше нравится. Так что за ней приглядывает бабуля, только у неё хватает смирения терпеть эту бестию, — он фыркает и кидает чонгукову подушку тому на кровать.        — Значит, меня ты тоже терпишь? — на автомате угрюмо отзывается Чонгук, и тоже швыряет вслед за подушкой одеяло на постель, но выходит как-то слишком зло, всё это тут же выдает в нём обиду.        — Эй, Чонгук-а! Как ты можешь говорить такое, когда только и делаешь, что заставляешь меня умиляться? — Тэхён хихикает этим своим низким смехом, и это почему-то сразу заставляет Чонгука расслабиться, но не надолго, потому что в следующее мгновение он ощущает прохладные пальцы у себя в волосах.        Они ненавязчиво, но щекотно поскребли ногтями его затылок, отчего табун электрических мурашек тут же взметнулся вверх по его позвоночнику, и Чонгука передёрнуло.        Испуганный своей реакцией, он втягивает голову в плечи и порывисто оборачивается. Одновременно с этим отступая назад, Чонгук спотыкается о кровать и неуклюже оседает вниз.        — Х-хён? — неуверенное бормотание срывается с губ.        Возвышающийся над ним в темноте Тэхён вызывает невольное дежавю того, что однажды уже случилось между ними в этой комнате, и прежде, чем он успевает испугаться взаправду, Тэхён поднимает перед собой ладони, демонстрируя отсутствие каких-либо худых намерений.        — Прости, я не хотел напугать… Если тебе такое не по душе, я больше не буду распускать руки… Просто я от природы довольно тактильный, а ты выглядел таким насупившимся воробушком, что я не удержался…        — Да н-ничего страшного… наверное… — Чонгук быстро отводит глаза и чувствует, как отчего-то теплеют щёки.        Чтобы занять себя чем-то, он щелкает ночником, отчего тот загорается уютным красноватым светом, пуская по стенам громадные силуэты динозавров — единственная оставшаяся с той генеральной уборки детская вещица в его спальне. Но Тэхён не соскакивает на этом с неудобной темы и продолжает столь же мягко, но уже более серьезно и проникновенно:        — И… Чонгук, я хотел бы прояснить с тобой раз и навсегда… Я больше никогда не собираюсь тебя домогаться. Повторюсь, мне безумно жаль за тот чёртов раз… Я вообще нормальный парень и не интересуюсь в таком роде юными мальчиками, да и мальчиками в принципе… Так что, пожалуйста, не шугайся меня… Мне и так до сих пор трудно простить себе того, что случилось…        Между бровей Тэхёна — напряжённая морщинка, а в глазах — Чонгук бы назвал это страданием. Тот стоит весь подобравшись и спрятав руки в карманы своих клетчатых пижамных штанов. Все это излишнее напряжение вгоняет в ступор.        — Я и не подумал ничего такого! — врёт Чонгук, и спрячет лицо в ладонях. — И тот случай… Господи, мне так стыдно и отвратительно от самого себя, каждый раз, когда вспоминаю об этом! Как я вообще до такого додумался? Мне тоже очень жаль, так что… давай просто забудем обо всем, хён? — просит он слабым голосом.        Он слышит тяжелый вздох откуда-то сверху, а потом улыбку в чужом голосе:        — Значит, кто старое помянет — тому глаз вон?        Чонгук убирает руки от лица и встречается с ласковыми полумесяцами глаз. Хён выставляет вперед кулак — видимо, чтобы закрепить их клятву. Чонгук криво, но облегченно ухмыляется, и отбивает своим кулаком в ответ:        — Согласен.        Теперь, когда напряжение отпустило их обоих, Тэхён в который раз за вечер позёвывает и сонливо жмурится.        — Ну что, Чонгук-а, хёну посидеть с тобой, пока ты не заснёшь? — уже с привычной тёплой насмешкой в голосе говорит он, подкатывая к кровати компьютерный стул, и бухается на пол, когда случайно сажает свой зад немного мимо сидения.        Наступает очередь Чонгука смеяться, что он с большим удовольствием и делает, пока сам беззаботно заныривает в кокон из одеяла.        — Злорадствуешь, значит? — явно не всерьез отчитывает его Тэхён и поднимается с пола, кряхтя и придерживая ушибленный бок. А затем хлопает его по бедру сквозь толстый слой одеяла, приказывая: — Двигайся давай, и подай мне вон те подушку и плед.        Они наконец устраиваются вместе на полутороспальной кровати и выключают ночник. Теперь темнота вокруг даже начинает казаться Чонгуку уютной. Но он не спешит закрывать глаза, а поворачивает голову в сторону, откуда доносится дыхание старшего. Он неожиданно ощущает в себе храбрость, которой ему всегда так не доставало:        — Хён?        — М-м? — мычит старший и лениво паясничает: — Рассказать тебе сказку?        — Нет… — отзывается Чонгук.        Он испытывает странный зуд в груди, в котором позже узнаёт любопытство, а ещё жадность. Его новый хён всегда добр к нему, но для Чонгука тот по-прежнему сплошная загадка: о Тэхёне известно немного, а что известно — то лишь рождает ещё больше вопросов. Чонгук хочет спросить столько всего одновременно, но есть что-то главное и очень его тревожащее, что он не может пока сформулировать даже для самого себя. Поэтому он цепляется и перебирает все возникающие в его сознании мысли:        — Лучше скажи… почему ты помогаешь нам? Мне и моей матери? Как… вы познакомились? Ты как-то признался, что она платит тебе… Значит, помогать нам — твоя работа? Тогда я не понимаю…        — Т-ш-ш, Чонгук-а… Я за тобой не поспеваю… — Хён похлопал его по руке, прося угомониться. — Давай начнём по порядку… Хочешь знать, как мы познакомились с Сиа-щи и что нас связывает?        Чонгук кивает в темноте, хотя знает, что Тэхён этого не увидит. Тот закидывает руки за голову и, задумчиво помычав, наконец говорит:        — Мне будет немного тяжело говорить о некоторых вещах, но думаю, будет справедливо, чтобы наконец и ты узнал мои секреты тоже… Не все же тебе одному потрошить душу, ведь так? — Чонгук, кажется, даже дыхание затаил и приготовился слушать. Голос хёна спокойный, но чувствуется, что он подбирает слова. — Я тогда работал в круглосуточном магазине, это было около года назад. Прошло всего несколько месяцев с момента, как моей матери не стало… Очередной курс химиотерапии не помог, зато оставил после себя долги по медицинской страховке. Я был в отчаянии, должно быть, Сиа-щи поняла это… Она зашла как-то поздно вечером, чтобы купить кофе. Я сказал ей, что это не самый разумный выбор на ночь глядя, — он усмехается, — и мы разговорились… Ей было одиноко, а мне нужно было кому-нибудь выговориться. Она просидела со мной до конца моей смены, а потом предложила подвезти до дома. А через несколько дней Сиа-щи позвонила мне, она хотела заключить сделку: она помогает моей семье финансово, в том числе выплачивает долги по страховке, а я нахожусь рядом с ней до тех пор, пока ей это необходимо… — Тэхён гулко сглатывает.        На несколько мгновений воцаряется тишина.        — Довольно странное предложение, если так подумать… — наконец отзывается Чонгук. — И ты сразу согласился? Но… почему ты просто не устроился на работу, где, например, котировались бы твои внешние данные? Я хочу сказать, все СМИ твердили о том, что ты состоишь в агентстве и работаешь моделью. Любой, кто увидел бы тебя, даже не поставил это под сомнение. Почему не этот путь? Я уверен, ты был бы довольно успешен. Зачем… такие жертвы? — рот Чонгука наполняет горечь.        Он вспоминает их давний разговор на балконе про проданную душу, который, казалось, состоялся вечность назад. Мысль о том, что Тэхён позволил купить себя подобным образом, хотя это явно было противно его натуре, делала ему тошно. Хотя Чонгук, наверное, обманывается… Он беспокоится в первую очередь не о старшем, а о себе, потому что тогда получается, что доброта Тэхёна — возможно, в какой-то, а может, и большей степени, — покупка его матери. Наверное, он слишком глуп или наивен, раз ожидал услышать что-то другое.        — Жертвы? — переспрашивает Тэхён и добавляет сумрачно: — Что ж, думаю… работа в модельном бизнесе — вот что было бы для меня действительно жертвой. Не хотел бы работать в сфере, где торгуешь непосредственно телом или внешностью… Но я хотел бы рассказать тебе кое-что ещё, что позволило бы лучше понять мотивы моих поступков…        — Да? Что же это? — тут же взволновано отзывается Чонгук.        — Дело в том, что с первой секунды, как я встретил Сиа-щи, я был очарован ею.        Это было совсем не то, что ожидал услышать Чонгук. Наполовину возмущенный, наполовину испуганный, он резко сел на кровати.        — Хён! Ты же говорил… говорил, что… — он заикался, не в силах подобрать слов.        — Ты не дал мне договорить, Чонгук, — слегка посмеиваясь, Тэхён положил свою ладонь ему на плечо, укладывая его обратно. — Очарован, да, но не в том смысле, что ты подумал… Понимаешь, в первый раз, когда я встретился взглядом с Сиа-щи, я подумал, что брежу или окончательно спятил… Ведь я смотрел в лицо своей матери…        — Ч-чего?        — Потом, это сходство мне уже перестало казаться настолько сильным, но тогда оно поразило меня. Я не мог отвести глаз…        — Ты же не собираешься мне сейчас объявить о том, что мы с тобой тайные двоюродные братья или другую подобную жесть? — задушено пропищал Чонгук, вцепляясь пальцами в одеяло: его снова бросило из холода в жар.        — Ха, нет, не собираюсь, — с нервной усмешкой выдохнул Тэхён. — Хотя, твои подозрения вполне обоснованы… Меня тоже посещали мысли подобного рода, но поспешу тебя заверить, моя покойная мать не связана узами родства с Сиа-щи, это мне известно доподлинно… Они просто до безумия внешне похожи… Вот и всё…        Чонгук зажмуривается. Впечатления от полуночных откровений, в которые они так беспечно пустились, оказались куда более интенсивными, чем он мог предположить. Этого было чертовски много для одной ночи. А Тэхён продолжал:        — Моя потеря была всё ещё очень свежа, и я загибался от чувства вины… Но теперь я мог заботиться о Сиа-щи, и, что более удивительно, она хотела заботиться обо мне в ответ. Так что ты можешь вообразить, как я вцепился в неё… Подобно утопающему… Она не раз говорила, что я помогаю ей держаться, но, положа руку на сердце, трудно сказать, кто нуждался в другом больше… Твоя мама, Чонгук, дала и даёт мне несравнимо больше, чем я способен вернуть взамен, иногда эта мысль очень удручает меня… — Тэхён переводит дыхание, Чонгуку кажется, что он чувствует, как тот немного подрагивает. — Думаю, я был достаточно искренним с тобой, поэтому надеюсь на твоё снохождение к моей… слабости… Ведь, как ни посмотри, здорового в этой всей ситуации мало…        Точки-звёзды, которые до этого изводили Чонгука своей ускользающей тёмной тайной, наконец соединились в созвездие. Трудно было сказать, красиво оно было или уродливо. Чонгук продолжал созерцать его внутри себя какое-то время. — Я… в достаточной степени удовлетворил твоё любопытство? — осторожно поинтересовался через некоторое время Тэхён.        — Значит, ты преданный рыцарь моей матери? — всё-таки исторг из себя неловкий смешок Чонгук. — Не думал, что рядом со мной разыгрывается сюжет средневековой баллады.        — Что ж… если тебе угодно называть это так, — ответил усмешкой на усмешку Тэхён.        — Ясно… — Чонгук немного помедлил, а потом произнёс: — Теперь понятно, почему ты был так терпелив ко мне всё это время: мне повезло оказаться в ореоле заботы, которым ты стремишься окружить мою маму, но хён… я правда очень признателен, но, пожалуйста, не думай, что обязан носиться теперь со мной. Мне бы не хотелось, чтобы ты так думал. Я справлюсь, правда… И я постараюсь больше не доставлять ни тебе, ни маме проблем. Я хочу поскорее повзрослеть, и я буду сильным… — Он правда верит в то, что говорит. Он действительно готов принять реальность такой, какая она есть, никому больше не нужно окружать его сказкой, в попытке уберечь от чего-то.        — Чонгук, я не говорил этого… — Тэхён поворачивается набок, лицом к нему, и устало выдыхает, и Чонгук чувствует в его дыхании оставшиеся нотки мятной зубной пасты. — И я поддерживаю тебя в стремлении вырасти, это очень… ответственно… Но я не врал, когда сказал сегодня, что привязался к тебе. Ты не просто приложение к своей матери. Мне на тебя не всё равно, понимаешь? И… я хочу быть тем самым взрослым, на которого ты можешь положиться, кто поддержит или поможет подняться, если ты вдруг споткнёшься и упадёшь.        — Почему? Я не понимаю... — всё допытывается Чонгук.        — Потому что… я бы очень хотел, чтобы в своё время такой человек оказался рядом со мной… Я вижу, что тебе сейчас тяжело, но тебе необязательно справляться со всем в одиночку, обопрись пока на меня, если нуждаешься в этом… Хорошо?        Горло Чонгука невольно сдавливает, а в груди и на глазах он чувствует разгорающееся тепло. Потом он аккуратно и как можно менее заметно сербает носом.        — Чонгук-а? Эй? Надеюсь, ты там не вздумал плакать? — явно улыбаясь, спрашивает Тэхён и тянется, пытаясь потрогать его глаза. Чонгук грубовато отмахивается от его руки, по-быстрому утирая веки и возвращая связкам утерянный голос, который звучит слишком сипло:        — Нет, конечно!        — Вот и отлично! — хмыкает старший. — Ну что, теперь-то мы наконец можем попытаться заснуть?        — Я уже, — бурчит Чонгук в ответ и сердито отворачивается.        — Сразу бы так, завтра рано вставать, — поддакивает хён и сладко зевает. — Я подожду, пока ты уснёшь, и пойду к себе. Так что спи.        Чонгук угукает в ответ и правда пытается унестись в царство Морфея. Но впечатлений слишком много, отдельные фразы и слова Тэхёна всё продолжают и продолжают прокручиваться у него в голове. В какой момент он ощущает волну энергии, поднимающуюся внутри него, она требует, чтобы ей дали выход. Он всё-таки сдаётся.        — Хён? — зовёт Чонгук тихонько. — Я… хотел сказать спасибо… — шепчет он, зная, что завтра, при свете дня, возможно, уже не осмелится. Но ответа не следует. Он прислушивается: дыхание рядом слишком ровное и умиротворённое. — Тэхёни-хён? — повторно окликает Чонгук.        Он аккуратно проворачивается в своём коконе из одеяла и тянется к выключателю, включая ночник.        Тэхён лежит всё так же на боку, уютно сложив ладони под щекой. Его лицо в мягком красноватом свете расслабленно, а губы немного выпячены вперёд, он выглядит необычайно юно и… наверное, мило.        Тогда Чонгук тихо прыскает и гасит лампу. Он укладывается лицом к старшему, продевает руку под подушку, устраиваясь удобнее, и прикрывает глаза. Ему на удивление приятно ощущать чужое тепло рядом с собой, так что он немного радуется, что хён провалился в сон, раньше него.        Ночью ему не снятся кошмары. Ему вообще ничего не снится. В следующий раз, когда он открывает глаза, солнце стоит уже высоко, а другая половинка кровати пустеет. Он почти не расстраивается, и думает, что времени сейчас явно больше, чем восемь утра.