Бойфренд моей мамы

Это походило на кататонический ступор, он не жил, существовал, воспринимая окружающий мир через долгий-предолгий туннель, связывающий темноту его разума с нелепой мозаикой бытия: пресные завтраки-ужины; слёзно бликующий фаянс раковины; шнурки кед с буро-красными каплями высохшей крови; монотонно щелкающая шариковая ручка в его руке, зависшей над тетрадью; грустная птица, хлопающая крыльями в осенней кроне напротив классного окна; лица — его, бледное, и будто бы нереальное — не отражение, а так, какой-то чужой мальчик из-за зазеркалья, — и другие: тётушки Пак, матери, Слащавого, адвоката Ана, Сонми, учителей, одноклассников, школьного психолога, прохожих. Все они зачем-то смотрели на него, говорили что-то, требовали, взывали, окликали, взрывались гомерическим хохотом. Ему же ясно был слышен только этот тонкий неуловимо вплетающийся в белый шум внешнего мира противный комариный писк. Он начался откуда-то издалека, то приближаясь, то отдаляясь, и всё усиливался, вился длинной невидимой лентой вокруг, порой мучительно одолевая его в ночной тиши, ввинчиваясь прямо в виски. Особенно явственно он загудел когда лица вокруг сделались странно потерянными и скорбными. Это было утро, да… наверное, оно самое. Он тогда, выходя из ванной, ещё нашел отутюженный черный костюм лежащим у себя на постели. И вот буквально ещё мгновение назад, он завороженно наблюдал, как скользят освобожденные скоростью от законов гравитации косые капли дождя по автомобильному стеклу, и писк, подобно церковной акапелле, лживо оплакивал каждую из них, а потом вдруг, вынырнув из охапок белоснежных хризантем, тот кинулся на него подобно змее, атакующей из засады свою добычу. Она ядовито ужалила его, сделалось жарко и больно. Но он не умер, лишь моргнул раз другой. И тут Чонгук, будто лунатик, обнаруживший себя проснувшимся посреди сна в уже успевшей позабыться ему реальности, потерянно заозирался вокруг. На него отовсюду глядели пытливые прицелы глаз, их было слишком много, они окружали его со всех сторон. Но не успел он прийти в себя, как его вновь одолела боль, и он пошатнулся — кто-то вновь дал ему затрещину и по барабанным перепонкам ударил вопль: — Позор! Как ты посмел заявиться сюда в таком виде! Глупый неблагодарный мальчишка! Смерти моей хочешь?! Деда вы уже довели, теперь моя очередь?! — его бабка колотила его что было сил по плечам, спине, голове — по чему придётся, истерично при этом крича. В какой-то момент её оттащили в сторону неравнодушные руки, и перед Чонгуком наконец развернулся в полном виде похоронный алтарь — со строгим чёрно-белым портретом деда, свечами, жертвенными фруктами, в окружении белых и бледно-жёлтых бутонов. Ещё одна смерть. Власть и неумолимость этой бестелесной силы заставила преклонить его перед собой вмиг ослабевшие колени. Он поклонился ей в ноги, зажмуриваясь и хладея от ужаса. Снова она? Старая знакомая. Но они же виделись совсем недавно. Может, и сейчас она скользит меж ними алчным ненасытным зверем, вынюхивая свою очередную жертву? Он не успел в полной мере задуматься, как по его спине вновь забарабанили беспощадные кулаки и послышались стенания, но их на мгновение заглушил другой крик: — Мама, перестань! Удары стихли, вместо них пришла тяжесть, укрывая его собой будто тёплое покрывало. Покрывало мелко вздрагивало и тряслось, а потом неровно и влажно задышало ему в ухо, отчего сделалось жарко и липко. Будто покрывала умеют плакать. Зажмурившись, Чонгук скукожился сильнее, чувствуя, как за него хватаются крепче, отчаяннее. Затем веса только прибавилось, их закачало из стороны в сторону, а ругань становилась только хлеще и звонче: — А ты зачем сюда заявилась?! Прочь! Вон! Это ведь ты его довела! Он умер со стыда! Из-за тебя! Полюбуйся! Где теперь семья Чон? А нет её! Ничего нет! Ни камня на камне не осталось! Всё рухнуло! А завтра, может, мы вообще по миру пойдём! Довольна?! Я спрашиваю тебя: ты довольна? — Вполне, — раздался внезапно откуда-то позади высокий женский голос. — Ты?! — голос бабки, охрипший от крика, споткнулся в изумлении. Но почти сразу опомнился: — Отпусти меня! Сосунок, да как ты смеешь?! — Мадам, успокойтесь и присядьте, — сказал уже другой голос, мужской и более молодой, но такой же безэмоциональный, как и первый. — …мадам Чон, прошу вас! Нам придётся вызвать персонал, если вы не прекратите. Почувствовав, что тяжесть сверху растаяла, Чонгук тоже приподнялся, и сделал это именно в тот момент, чтобы увидеть как очень высокий мужчина в строгом костюме пытается поставить на ноги его сопротивляющуюся бабку. Чуть поодаль от них застыла маленькая даже на каблуках и тоненькая, словно совсем ещё юная девочка, женщина в кроваво-алом пальто. Она бы смотрелась до жалости хрупкой, если бы не выражение некогда по-детски миловидного лица: пустое, оно таило в себе тихую угрозу. Тётка Кахи и его двоюродный брат Сокджин были здесь. — Что, твой братец-прохиндей не предупредил тебя, что больше не желает знаться с нами? И это после стольких лет, что мы кормили его с одного с нами стола! Правильно говорят, что крысы первыми бегут с тонущего корабля! Но ему-то хоть хватило такта не приходить, вы же куда лезете? Ещё скажите, что сожалеете о нашей утрате! Тьфу! Поганые лицемеры! Тётка же, казалось, не придавала значения разрывавшейся от криков пожилой женщине. Вместо этого она устремила свой пронзительный взор мимо, небрежно касаясь им сперва его самого, а потом соскальзывая чуть вбок, где мать, всё-так же стоящая рядом с ним на коленях и зажав рот ладонью, задрожала с такой силой, что Чонгук уловил это даже боковым зрением. Тетка вглядывалась в неё до самого конца тирады, которой её линчевали. Когда же его бабка, поддерживаемая под локоть двоюродным братом, решила немного отдышаться, то тётка легко сморгнула и жестко улыбнувшись уголком яркого рта, начала медленно наступать вперёд. Её аккуратные шаги, внахлёст, будто у какой-нибудь дикой кошки, отдавались глухим цокотом от пола, а из-под них, — Чонгуку так мерещилось, — разбегалась в разные стороны узорчатая наледь. Всё пространство будто заморозило. И если пришедшие отдать почившему последние почести гости, сидевшие за столами с траурными яствами, ранее с любопытством зевак-стервятников наблюдали за трагикомедией, разыгрывавшейся перед их взорами, то теперь они боялись даже лишний раз особенно громко вдохнуть. — О нет, не поймите меня превратно, — обманчиво мягко заверила гостья, — я здесь ни в коем случае не ради соболезнований… В отличии от моей сердобольной и милой подруги во мне не осталось больше ни грамма сочувствия и сожаления к людям, которые этого не заслуживают. А вы их не заслуживаете… — Женщина обошла стороной потерявшую дар речи бабку, останавливаясь в полушаге от него с матерью и сверля последнюю сверху-вниз долгим нечитаемым взглядом. Внезапно она наклонилась и с неожиданной нежностью подхватила его мать под руки, помогая той подняться. Тихо, с мягким укором в голосе, она проговорила: — Он же сломал тебе жизнь, неужто забыла? А ты плачешь из-за него и стоишь на коленях. Ну куда это годится? Оказавшаяся на ногах, его мать в который раз, но особенно громко всхлипнула и, уткнувшись в слишком низенькое для неё плечо, зарыдала. Её поддержали успокоительными похлопываниями по лопаткам и тихим воркованием: — Ну-ну, будет тебе, дорогуша. Ты сильная, ты со всем справишься, осталось потерпеть совсем чуть-чуть… — Чего вы там шепчетесь! Устроили тут… представление! — воскликнула бабка, оскорбленная тем, что о ней позабыли. — Заканчивайте и катитесь отсюда по добру по здорову! Ни эта бешеная девка, ни её такой же бешеный щенок теперь не вхожи в дом семьи Чон! Да, для нас настали темные времена, но мы с гордо поднятой головой переживём и это! Пока старуха брюзжала, Чонгук смог наконец соскрести себя с пола, но в следующее мгновение уже готов был бухнуться обратно — такой шок его одолел. Тётка внезапно разразилась раскатистым хохотом. Отсмеявшись и оборачиваясь, она бережно передала свою подопечную в руки подоспевшему сыну. Обратив своё полное и безраздельное внимание на пожилую женщину, она хищно осклабилась: — Представление? Закончилось? Что вы! Мы едва добрались до середины! Но чтобы вам не было скучно, я так и быть брошу вам затравку… Кажется, дела «Чон Моторс» шли так плохо последнее время. Все прямо так и спешили побыстрее сбыть с рук акции вашей компании… — её голос преисполнился фальшивого сочувствия, она почти театрально сюсюкала на последних слогах. — Первым, конечно, слился мой братишка. Он продался с таким удовольствием и, казалось, был до неприличия счастлив, когда предоставилась возможность вам насолить. Он ведь отказался продавать свою долю вам, не правда ли? Воображаю, как он расстроится, когда узнает кто её выкупил… Остальных крупных держателей пришлось помурыжить подольше, но и они продались… Все ваши старые добрые знакомые продались буквально за шесть серебряников, спасая свои задницы. — Ч-что ты т-такое несёшь…? — забормотала бабка и её повело, так что ей пришлось облокотиться о стену. Было видно, с какой бешеной скоростью работал её мозг, собирая мучивший её до этого на протяжении нескольких недель ребус воедино. — Вам же известно о той чехарде, что происходила среди совета директоров. Страшнейший бардак! Как хорошо, что теперь всё прояснится, ведь все те многочисленные акционеры средней руки, которых так расплодила ваша биржевая распродажа, так любезно согласились продать их… мне. Повисла гробовая тишина, бабка еле слышно хрипела, Чонгук же смотрел перед собой широко распахнув глаза, с замедлением, но всё же осознавая смыл услышанных им слов. — И знаете, меня бы вполне устроил пятьдесят один процент акций, который имелся у меня на вчерашний день, но когда брат вашего покойного мужа связался со мной сегодня утром с просьбой купить и его пакет тоже, я не смогла удержаться. Думаю, он посчитал, что смерть председателя нанесёт фирме ещё больший репутационный ущерб. Так что мы заключили сделку этим утром. Я решила заехать сюда на обратном пути, ведь знала, что моя дорогуша Сиа не удержится от визита. И, как всегда, оказалась права. — Т-ты… ведьма! Да что ты, чёрт себе, позволяешь! Бред! Абсурд! Руки от меня уберите! — его бабка попыталась кинуться на женщину, что даже не шелохнулась и с сытой улыбкой взирала на неё свысока, но была остановлена людьми. — Зачем ты, ведьма, говоришь мне этой всё! Злорадствуешь?! Ради чего это всё?! Объяснись! Сейчас же! — Мне показалось важным лично сообщить вам такое важное известие, узнать о таком из прессы или от адвоката было бы куда более огорчительно, не так ли? — она сделала знак головой сыну, и тот повел его мать в сторону выхода. — Я так же извещаю вас, что на правах нового главного акционера и председателя компании я сливаю «Чон Моторс» с «Ким'с груп». Оптимизируем процессы, так сказать. — Хочешь уничтожить всё то, что мы с мужем строили все эти годы, да? Вот, зачем ты это всё провернула? Ты точно одержимая ведьма… Или что? Тётка пропустила оскорбление мимо ушей: — Вынуждена вас поправить, не хочу уничтожить. А уже уничтожила. Констатирую смерть. — Зачем? — из последних сил процедила бабка. — Разумеется ради мести… Но-но! Не делайте такие удивленные глаза, чего ещё вы ожидали услышать? За какие именно грешки вы и сами прекрасно знаете. А если забыли, то сегодня вам напомнят… Убить ваше драгоценное детище, которому вы позволили сожрать вашего настоящего ребенка, — это было единственным вариантом для вашего искупления… Когда пауза затянулась и тётка поняла, что все слишком сильно поражены, чтобы выдавить из себя хоть слово, она царственно двинулась на выход, бросая на лету: — Не прощаюсь с вами, госпожа Чон. — Тут она неожиданно бросила ленивый взгляд на Чонгука, и он вздрогнул, будто пронзённый. — Собираешься остаться тут? — эти слова явно предназначались ему. Чонгук вспомнил, как передвигать ногами, только когда силуэт тётки вывернул прочь из арендованного в больнице траурного зала в коридор, и вокруг начали подниматься жужжащий ропот, отмеревших свидетелей произошедшего. Он двигался по стерильному коридору больницы будто на шарнирах, ведомый загадочной фигурой впереди себя: узкая алая спина, словно танцующая свеча, лавировала меж бледно-пастельных и черно-белых пятен, что являли собой медицинский персонал и члены семей усопших. Она обещала раскрыть Чонгуку какой-то жуткий секрет, и даже нагнав её на прохладе дождливого осеннего дня, он так и не решил для себя, чего хочет больше: узнать ту страшную правду или хоть ещё на миг отсрочить момент, когда его маленький мир в очередной раз перевернётся вверх-дном. — У тебя опухла половина лица. — Чья-то рука вцепилась Чонгуку в предплечье, дергая на себя. Слащавый спешно обшарил его мрачным взглядом. — Что чёрт возьми успело стрястись за эти гребаные семь с половиной минут, что меня не было рядом? И почему твоя мать еле стоит на ногах? Кто-нибудь мне объяснит? — Тебе следовало думать головой, прежде чем везти их сюда, — вклинился суровый голос тётки. — Я ведь тебя предупреждала, но ты позволил Сиа опять пострадать. Хочешь, чтобы я перестала тебе доверять? Кахи обернулась к ним, обжигая Слащавого льдом презрения. Рука парня на предплечье Чонгука дрогнула, и тот не преминул её стряхнуть, отступая на пару шагов назад. — И ты, — резкий перевод стрелок заставил Чонгука испуганно воззриться и тут же сжаться под испепеляющим взглядом. — Что ты делал, пока эта старуха колотила твою мать? Прятался у неё под юбкой? Куда же делась так лелеемая тобою гордость, с которой ты привык отмахиваться от неё? По мне так, жалкое зрелище для такого здорового лба. Нам нужно серьезно поговорить, чтобы ты наконец познакомился с реальностью и перестал жить в выдуманном мире, где ты главная жертва обстоятельств. — Госпожа Хан, — осуждающе вступился Слащавый, делая шаг вперед и практически полностью загораживая его своей спиной. — Эта была ваша идея, держать Чонгука в неведении до последнего… — А у нас был другой выбор? — с беспринципной самоуверенностью отозвалась женщина. — Этот мальчишка видел лишь то, что хотел видеть. А зная его раболепное отношение к моему ничтожеству-братцу, можно было ожидать, что он при первом же удобном случае выдал тому всё, что довелось бы узнать… — Но это не повод… Чонгук прервал парня на полуслове, выходя у него из-за спины и ощетиниваясь, внезапная вспышка ярости пронзила его: — Мне уже осточертели все эти интриги! И знаете что… идите вы к чёрту! Я не собираюсь выслушивать очередную прибаутку, тем более сочинённую кем-то вроде… вас! — он выплюнул последнее слово, трепеща крыльями носа и чувствуя, как бегают микроразряды тока меж его дрожащих пальцев. — Меня? — тётка вскинула брови, явно испытывая злую забаву, пока наслаждалась его нестабильностью. — Да, вас! Вы… жестокая, бессердечная… манипулятивная… психопатка! Я не поверю ни одному вашему слову! Кидаясь оскорблениями, Чонгук всё пятился назад, когда же слова кончились, он крутанулся и бросился прочь, практически сразу переходя на бег. Но даже так он успел уловить слова у себя за спиной: — Не смей бежать за ним, Тэхён. Забыл? У тебя есть заботы поважнее. Следующую фразу тётка выкрикнула громче, чтобы он точно уж разобрал: — Возвращайся домой к семи, Чонгук! И не опаздывай, я ждать не буду. Ты же не хочешь из-за собственного невежества так и продолжать выставлять себя дураком? Подсознание само провело его сквозь лабиринт мегаполиса по улицам и подземным переходам, посадило на нужную ветку метро, а затем выбрало правильный эскалатор. Он понял, куда пришёл, только когда увидел сквозь запотевшее стекло лапшичной женщину, со скорбным заломом бровей протиравшую освобожденные недавно ушедшими клиентами столы. Чонгук не знал, как долго он бы ещё так простоял, если бы не внезапно вывалившаяся из дверей компания хамоватых мужчин лет так за тридцать, что не преминули прикрикнуть на «лупоглазого птенца», чтобы тот не топтался в дверях, мешая проходу. В ту минуту Чонгук бросил испуганный взгляд через витрину и тут же пересёкся им с женщиной, на лице которой сразу же прочёл узнавание. Его внутренности завязало морским узлом, и он хотел было ломануться, куда подальше — так испугала его та обнаженная тоска в глазах матери Намджуна. Но когда он наконец перестал потерянно топтаться и озираться по сторонам с уже созревшим намерением в очередной раз бежать, а первые шаги уже были сделаны, звякнул музыкой ветра колокольчик при входе и его осторожно окликнули из-за спины, заставляя скукожиться и сильнее втянуть голову в плечи: — Чонгук? Это ты? Через пару минут Чонгук уже нашел себя сидящим в маленьком и скудно освещенном помещении для персонала, что располагалось в задней части забегаловки. Миссис Ким как раз налила ему имбирного чая из древнего, наверное, времён ещё конца прошлого века двухлитрового термоса, с изображенными на его боках крупными соцветиями пионов, и подвинула чашку с напитком поближе к нему. Из-за стоящей в помещении прохлады от неё густо поднимался к потолку завитками пар. Присаживаясь подле него, миссис Ким оглядела его почти материнским взглядом, подмечая и покрасневшую скулу и жалкий вид, но не торопилась говорить, давая ему время. Ком в горле, образовавшийся после того, как Чонгук встретился взглядом с беззаботно улыбающимся ему с местной фотографии Намджуном. Тот лишил его на какое-то время дара речи. Наконец он решился: — Простите… что не пришёл проститься с ним. — Нечего тут извиняться, — она по-доброму, хоть и ломко улыбнулась, касаясь его плеча. — Все прошло до неприличия скромно и быстро, так уж устроено, если хоронишь за казённый счёт… Но ты всегда можешь навестить его в колумбарии, ведь так? Чонгук рвано кивнул, едва ли соглашаясь с ней в сердце. Повисла очередная долгая пауза, затем он всё же выдавил из себя: — Мне так жаль… ведь это я, это из-за меня он… Я так виноват… — Чонгук-а, перестань, — миссис Ким оборвала его заикание, сильнее сжав руку на его плече. Переместив её затем ему в мягкие вихры и потрепав, она, глубоко и печально вздохнув, слабым голосом проговорила: — Тебе уж точно не за что передо мной извиняться… А мне вот не помешало бы… Чонгук хотел было что-то возразить, но не посмел прервать её, когда глаза женщины мягко, но вместе с тем твердо блеснули. — Но знаешь… может, мой сын не был образцовым человеком и совершил много ошибок… страшных ошибок, если так вдуматься… Многим людям есть за что его проклинать, я это прекрасно понимаю… Наверное, это моя вина — я не воспитала… — Тут глаза женщины заволокла влажная пелена, коротко сербнув носом, она заморгала и, быстро утерев скатившуюся по щеке слезу, продолжила практически по-прежнему ясным и спокойным голосом: — Но он не был злым или плохим, глупым и запутавшимся — да, но злым или плохим — нет… Поэтому если можешь, прости его и меня, хорошо? — Он был для меня лучшим хёном, — пробормотал Чонгук так поспешно вытирая рукавом пиджака горячую влагу с ресниц. Миссис Ким на это мрачно покачала головой. — Но он мог причинить тебе много зла, сам блуждая во тьме… Как это произошло с моим мальчиком Юнги… Ещё один бедный, запутавшийся ребёнок. Как же мне жаль его… В отличии от Намджуна, у которого всегда была я, он давным-давно остался один... Семья ещё в старшей школе отвернулась от него из-за разногласий касательно видения его будущего. И он так жаждал доказать им, что достоин любви… У меня сердце разбивается при мысли, что он сейчас чувствует… Чонгук с усилием сглотнул горькую слюну. Юнги-хён… ещё одна черная дыра в его груди. До сих пор он так и не осмелился никаким образом связаться с ним… Какой же он слабак… В сознании почему-то всплыл образ его тётки, насмехающейся над ним, над тем, какой он жалкий… Она что, видит его насквозь? Внезапно дверь в подсобку отворилась, отчего внутрь влажно пахнуло паром и запахом соусов с кухни. Грубоватый мужской голос прокричал: — Юра-щи, я, конечно, всё понимаю, но я плачу вам не за то, чтобы вы прохлаждались! В зале полно клиентов, мы и так еле управляемся! — Да, директор Ли! Уже бегу! — с вежливой улыбкой отозвалась миссис Ким. Дверь захлопнулась, и та растаяла с её губ, оставляя после себя лишь едва заметную тень. — Ты ведь будешь ко мне заглядывать, Чонгук-а? Ненадолго… Я знаю, старшая школа — время не из простых. Но мне было бы приятно перекинуться с тобой парой словечек. Чонгук неуверенно кивнул, нервно стискивая при этом в ладонях горячие керамические стенки чашки и с ужасом осознавая, что сейчас совершенно нагло врёт этой доброй женщине в глаза, потому что нет… У него нет сил сюда приходить, не тогда, когда его рвёт на клочки от вины, каждый раз когда полные печали и сострадания глаза миссис Ким обращаются на него. — Тогда… пока можешь посидеть тут ещё немного и допить чай, если, конечно, хочешь. А мне, ты сам слышал, пора возвращаться на кухню… И… спасибо тебе, Чонгук-а. Уходя, она последний раз мягко коснулась его, едва проводя кончиками пальцев по предплечью. Услышав, как дверь за спиной затворилась, Чонгук шумно и загнанно выдохнул в свои ладони, закрыв ими лицо и обмякая на стуле. Кажется, он уже дошёл до той степени душевного изнеможения, что готов окунуть себя очередной раз в чан с эмоциональным кипятком и не почувствовать ничего. Эта крайняя степень бесчувственности внезапно вывела на первый план другую эмоцию, более холодную и сухую, и не эмоцию даже, скорее ментальный импульс — узнать. Хотя бы попытаться разобраться. Он растопырил пальцы. Настенные часы показывали начало седьмого. Это означало, что он успеет ещё добраться к условленному времени домой.