Бойфренд моей мамы

В ушах всё ещё стояло эхо полицейской сирены. Чонгук упёр затылок в стенку за собой, до рези в глазах всматриваясь сквозь прутья решётки в противоположный от его собственного изолятор полицейского участка. Во рту страшно сушило, голова немного кружилась, и тело уже начало ломить от свежих побоев, в довесок, на все эти симптомы накладывалось ощущение полнейшей делюзии. Память путалась, но он точно мог сказать, что после того, как первичное оцепенение его отпустило, он всё-таки выбрался из своего укрытия и, нависнув над телом Намджун-хёна, пытался нащупать у него дрожащими пальцами пульс. Потом всё смазало красной пеленой. Ему казалось, он помнил, как повис на одном из бандитов сзади, когда тот занес биту, чтобы ударить ведущего против двоих бой Юнги-хёна. Кажется, ему удалось выбить биту из чужих рук, и впоследствии дрались они уже врукопашную, но сильно много помахать кулаками он не успел, так как очень скоро споткнулся об отползающего куда-то хозяина клуба, и получал по спине и животу уже сам. Кстати о последнем, тот сидел сейчас подле Чонгука с перемотанной бинтом головой и гнусаво — из-за вставленных в ноздри тампонов — поднывал себе под нос что-то неразборчивое о незакрытых кредитах и крахе собственной жизни. Когда наконец прибыла полиция, то под прицелами пистолетов положила на пол всех, кто ещё был способен стоять, а затем, сцепив руки наручниками за спиной, отконвоировала в участок. Когда его тащили к патрульной машине, он успел заметить, как грузят на носилках в карету скорой Юнги-хёна. Кажется, Чонгук даже пытался ему что-то кричать, но уже в следующее мгновение его голову грубо пригнули, буквально заталкивая в салон. По прибытии в участок нуждающимся была оказана первая медицинская помощь, затем последовали часы допроса. Бандиты, один из которых, всё-таки успел скрыться, свою вину, разумеется, отрицали, но, к их несчастью, камеры в клубе были всё же рабочие. Из-за их обнаружившейся связи с одной мафиозной группировкой следователи намеривались стрясти с них по полной. У Чонгука тоже сняли показания, вопрос о правомерности самообороны ещё будет рассмотрен в суде, но, скорее всего, ему удастся отделаться штрафом за участие в уличной драке. Пока же он ожидал прибытие законного опекуна, чтобы быть выпущенным под залог. Уже задним умом, но Чонгук всё-таки вспомнил, как бабка читала ему инструкции о том, что в подобной ситуации следовало в первый же момент звонить их семейному адвокату, но было уже слишком поздно. Мучительнее всего было незнание участи хёнов. Оно убивало его. Бессознательные тела, одно в потёках крови на кафельном полу клуба, другое — бескостное и бледное, на носилках, — стояли у него перед глазами невыплаканными слезами. Всё, что ему удалось вытащить клещами у пресномордых следователей, было то, что на нападающих уже заведено уголовное дело. Тех ублюдков — Чонгук не видел их с момента, как их увели на допрос, — забрали раньше, чем его. С тех пор прошло уже часа четыре, и время перевалило за полночь. Тут замок камеры металлически забряцал, выдёргивая его из состояния полузабвения: — Гражданин Чон, пройдёмте. Ваш опекун прибыл, но сперва нам ещё нужно взять у вас анализы, — Мрачного вида женщина-офицер кивнула ему на выход. — Кто за мной приехал? — слабым голосом поинтересовался он, не зная, какой из ответов страшился услышать больше. — Скоро узнаете, — грубовато отрезала она, запирая за ним замок. И они двинулись по коридору. — Неужто боитесь? Поздновато, раньше думать нужно было. Вы вроде ученик из хорошей старшей школы, вас должны волновать несделанные домашние задания и грядущие экзамены, а не вот это всё. Нет же, вас угораздило связаться с компанией маргиналов, которые и вас с собой на дно потащили! — Никто меня на дно не тащил, — ощетинился Чонгук. — И не надо оскорблять моих хённимов! Они как раз зашли в медкабинет, где даже свет казался стерильным. — Не потащили, говоришь? — усмехнулась офицер, хватая с каталки пластиковый стаканчик для забора мочи и кивая ему на небольшую ширму в углу. — Это мы скоро узнаем. Будь добр, пописай в баночку. Твой опекун уже дал согласие на взятие биологических образцов и судебно-медицинскую экспертизу. — Она потрясла перед его лицом бумагами, которые всё время до этого держала в руках, и передала их медсестре. — Что это значит? — нахмурился Чонгук, но офицер лишь высокомерно указала ему подбородком на ширму, имея в виду, что пока он своё дело не сделает, она ему ничего не скажет. С горем пополам он всё-таки управился. — Мой тебе совет, — продолжила тем же назидательным тоном офицер, когда они вышли из отделения судебно-медицинской экспертизы. — Если ещё не поздно, возьмись за голову и не совершай больше глупостей, иначе сломаешь себе судьбу, как твои горе-друзья. И ведь они старшие, как им не стыдно! Если они действительно дорожили тобой, то непременно сейчас согласились бы с моими словами. — Да ни в чем они не виноваты! Это на них напали! Они тут жертвы! — Нервы Чонгука уже начали сдавать. — Хватит на них наговаривать! — Не кричи мне тут! — гаркнула на него офицер, метая молнии своими бездушными глазами. — Может, вина и не на них, но ответственность — точно. И каждый из них заплатил или заплатит цену за свою неразумность: один отставил мать без сына, а если б не умер, то составил другому компанию в тюрьме, с тем отличием, что сидел бы раза в три дольше. — Какая тюрьма? Кто умер? Что вы несёте? — прошептал Чонгук, отказываясь, что-либо понимать. Это на них накинулись отморозки с битами. Закон должен быть на их стороне. Он что, попал в зазеркалье? — Потасовка — это одно дело, но она — закономерность того образа жизни, что они вели. Твои, с позволения сказать, хённимы в нарушение законодательства ЮК занимались употреблением наркотических веществ. Ещё скажи, что не знал! Гражданин Мин употреблял каннибис, сроки употребления ещё устанавливаются. У гражданина Кима в свою очередь были найдены в крови следы не только каннабиса, но и метамфетамина, и употреблял он явно не первый год. Так что если бы он так трагично не скончался, то сел бы лет на восемь точно. — Она несколько осеклась, увидев потрясённую реакцию Чонгука. — Мне жаль тебе об этом сообщать, но думаю, чем быстрее с тебя слетят розовые очки — тем лучше для тебя. Парни без образования, без официальной работы, к тому же в употреблении… На твоём месте я бы подумала, насколько эгоистично с их стороны было втягивать тебя в социальное разложение, которому они предавались сами. Разве так поступают те, кто действительно заботится о нас? Офицер говорила что-то ещё, но Чонгук уже мало что разбирал. Следующее, что более-менее ясно зафиксировал его мозг, была фигура отца в дальнем конце приемной полицейского участка. Тот беседовал о чём-то с их семейным юристом — адвокатом Аном. Отец окинул его нечитаемым взглядом, но своего разговора не прервал. Дождавшись, когда мужчины попрощаются, Чонгук несмело приблизился, боясь поднять глаза. — Поговорим снаружи, — раздалось холодное откуда-то сверху, и шаги кожаных туфель устремились к выходу. Смотря в отцовскую спину, Чонгук пытался предугадать размах надвигающейся бури. Но, честно говоря, в его лишённом всяких сил сознании не было более энергии, чтобы в действительности о чём-то серьезно переживать. Казалось, самое страшное уже свершилось, и это страшное ему только предстояло осознать. Они остановились на крыльце. Стояла глубокая ночь, так что прилегающая к участку парковка практически пустовала, а из-за первых осенних заморозков дыхание изо рта вырывалось беловатым паром. Наконец отец повернулся к нему, его челюсть зло ходила ходуном, а руки были упёрты в бока, глаза же то ли в мольбе, то ли в гневе были устремлены в сизо-бурое небо. Не смотря по поздний час он был в костюме и пальто, выглядя, как всегда, безукоризненно. Совсем другой вид собой представлял Чонгук — поваленный и помятый, с наливающимися потёками синяков на лице. Чонгук не успел утонуть в отвращении к себе — тяжёлая пощёчина забрала на себя всё внимание. Он выдохнул с болезненным стоном, стирая с губы кровь, но в следующий момент его уже грубо вернули в вертикальное положение: — Что это?! Может, соизволишь объясниться? — прорычал отец, тряханув его за грудки и в бешенстве бегая взглядом по лицу. — Совсем головой тронулся, что ли? Что за прикид юного уголовника? И что, прости меня, наркотики? Драка с трупом? Ты блядь издеваешься?! Ты хоть представляешь, что будет, если это дерьмо просочится в прессу? Отец с силой оттолкнул его, и Чонгук, не удержав равновесия, повалился прямо на ступени крыльца. — И так ты решил меня поддержать? Думаешь, твоей сумасшедшей мамаши мне мало? Захотел добавить сверху? Мне и так по семь раз на дню приходиться краснеть! И всё только начало налаживаться, и тут… вот это! — Отец в бессильной злости закрыл рукой глаза, тяжело выдыхая. — И после всего ты хочешь, чтобы я называл тебя своим сыном? А я ведь ещё хотел ввести тебя в свою новую семью… Чонгук медленно поднялся, в голове у него ещё гудело от удара, и губа со свежим пирсингом, куда пришелся удар, саднила. — Отец, нет… П-прости меня… Я ошибся… — Нет, Чонгук. Я устал. Устал прощать. — Мужчина педантично оправил на себе пальто и оттянул вниз задравшиеся манжеты рубашки. — Всё что связано с грядущем судом, пусть этим занимается семья твоей матери. Адвокат Ан уже в курсе всего, хотя, насколько мне известно, у него сейчас и так делишек невпроворот, а ты подкинул ему ещё одно… Лично я наелся дерьма от вашей семейки по горло… Кажется, у вас на роду написано сгинуть, так что не буду мешать начертанному. Одна просьба, не втягивать меня в это. Договорились? — Он двинулся вниз по ступеням. — Но… я не сделал ничего настолько плохого… — севшим голосом прошелестел Чонгук, нагоняя его и хватая за предплечье. — Ничего настолько плохого, чтобы ты так легко отказался от меня. — Ты сделал достаточно, — холодно отрезал мужчина и вытащил несколько крупных купюр из бумажника. — Держи, должно хватить на такси до дома. Чонгук пошатнулся, уставляясь на протянутые ему купюры с пониманием, что его жизнь, должно быть, закончилась этим днём. — Сколько благородства в этом жесте! Я так растроган, что сейчас расплачусь, — послышалось неожиданно откуда-то сбоку вместе с редкими хлопками, и отец с сыном синхронно обернулись на звук. Чонгук наверняка удивился бы, если бы ещё был способен испытывать хоть какие-то эмоции, ведь на другом конце подножия лестницы стоял никто иной, как Слащавый. Он медленно приблизился к ним, на протяжении всего времени не разрывая зрительного контакта с его отцом. — Вот мы и встретились, Хан Чольсу. — А, это ты… Тот мальчишка, с которым сейчас играется моя дорогуша Сиа… Ты удивительным образом соответствуешь всем её вкусовым предпочтениям… — мистер Хан медленно обратил свой корпус целиком в направлении нежданного визитёра. — Или, вернее будет сказать, что ты играешься с ней? На кого работаешь? — Ни на кого, — беззаботно пожал плечами Слащавый. — Разве что… на себя? И я действую исключительно по зову души. — Рисуешься? — мужчина сухо усмехнулся. — Я не Чоны, меня так легко вокруг пальца не обвести. Я давно догадался, что ты или твой хозяин проворачиваете прямо у них под носом. Знаешь, своим мельканием в информационном пространстве ты мне порядком поднадоел. Я бы, может, стёр тебя в порошок, но мне было слишком любопытно, как далеко всё зайдет… Насколько теперь мне известно, притворяться недолго осталось? — Не в полной мере понимаю, о чём вы. — Отнекиваешься? До последнего собрался играть в простачка? — В отличии от вас, моя аудитория — исключительно незнакомые мне люди. Вы же предпочитаете никогда не выходить из образа. — Слащавый сделал несколько шагов по лестнице вверх, оказываясь на одном уровне с ними. — Кажется, маска давным-давно приросла к вашему лицу. Такую если отодрать, то без крови и мяса не обойтись… О! Я прямо сейчас вижу, как она даёт трещину! — издевательски-невинно воскликнул Слащавый, нарочито округляя губы. Чонгук перевёл взгляд на отца. Сощурившись, тот долго и внимательно изучал собеседника. Наконец он процедил: — Наверное, у тебя неплохая крыша, раз ты решил так нагло приехать сюда, чтобы разыгрывать здесь своё жалкое представление и действовать мне на нервы? — Опять-таки, повторюсь: не понимаю, что вы имеете в виду. Я приехал сюда за Чонгуком, потому что Сиа попросила меня об этом. Думаю, вы не будете возражать, если я заберу его. Кажется, с лёгкой руки вы уже успели отречься от него сегодня. — И кто тут из нас ещё играет в благородство, а? — хищно оскалился мужчина. — Валяй! — И так больше ни разу не обернувшись, скорым шагом направился к своему припаркованному автомобилю. Чонгук провожал серебристый седан взглядом до тех пор, пока тот не исчез из вида. — Поехали домой, Чонгук, — позвал его спокойным голосом Слащавый, напоминая о своём существовании. — Как бы то ни было, обдумаешь уже всё там. — Отвали, никуда я с тобой не поеду, — сказал, как отрезал, Чонгук и неуклюже заковылял по лестнице вниз, вынимая из кармана на ходу смартфон. Тот оказался разряжен. Наплевав на всё, Чонгук просто двинулся пешком, куда глаза глядят, без надежды куда-либо прийти, скорее, с желанием просто уйти подальше. От себя. От этого места. От этой жизни. Совсем скоро его нагнал белый кроссовер и, включив аварийку и максимально сбавив скорость, начал двигаться в параллели с ним, еле влачащим по тротуару ноги. Окно с пассажирской стороны медленно опустилось. — Чонгук, просто залезай в машину. С тебя на сегодня хватит. Покажешь характер в другой раз. Чонгук принципиально старался не смотреть в сторону дороги, хотя сил и желания кому-то что-то доказывать осталось разве что на донышке, и веяло от этого всего идиотской подростковой безмозглостью. Какой же он идиот. Намджун-хён мёртв. Юнги-хён сядет в тюрьму. И, наверное, отчасти в этом есть и его, Чонгука, вина. Он мог не тащиться сегодня в студию к Намджун-хёну из-за своей дурацкой любовной истории. Она казалась сейчас совершенным фантомом из какой-то далекой прошлой жизни. Тогда бы Намджун-хён остался работать над музыкой, а Юнги не пошёл с ними и не скурил бы тот долбанный косяк. Тогда, даже б если эти отморозки нагрянули, можно было бы без последствий вызвать полицию. Чонгук споткнулся и завалился на асфальт, жарко оцарапывая ладони. Он всё испортил. Из-за него умер Намжун-хён. Из-за него Юнги-хёну теперь грозит тюремный срок. Он тупо смотрел, как с его ресниц срываются солёные капли и, падая, растворяются в бетонной серости асфальта. Потом он почувствовал руки на своих плечах, они потянули его наверх. — Ты умудрился упасть на ровном месте. Будет сегодня конец этим травмам или нет? — раздалось над ухом усталое. — Чонгук, прошу тебя, не сопротивляйся. Поехали домой. Уже начало второго. Слащавый всё-таки усадил его в салон автомобиля. Чонгук обнаружил это, когда тот щёлкнул его ремнем безопасности. Казалось, его сознание теперь работало вспышками. Следующее включение случилось, когда тот вернулся в автомобиль с бутылочкой антисептика и бинтами в руках. — Взял из аптечки, — непонятно для чего пояснил парень. — Давай на скорую промоем, что ли? Это не перекись, так что щипать сильно не должно. Он заставил его вытянуть ладони над резиновым ковриком и обильно полил их из бутылочки, помогая устранять загрязнение смоченным в растворе бинтом. Он даже потянулся было обеззаразить ранку на его губе, но Чонгук отпрянул, так что тому осталось только смириться. — Оставшееся доделаем дома. — Кто ты такой? Почему вечно строишь из себя добрячка? — зло выдохнул Чонгук, когда вновь немного обрёл контроль над собой. — Я понял… понял, что отец имел в виду… Тебя подослали, чтобы развалить нашу компанию. Кто-то скупает её акции, когда вы их искусственно роняете… Думаешь, я буду доверять тебе? — он наконец перевёл пылающий взгляд на парня перед собой, который смотрел на него выжидающе-настороженно. — Ты умный парень, Чонгук, но пока не видишь картины целиком. — Слащавый нервно облизнул губы, отводя глаза. — Но тебе осталось потерпеть ещё совсем немного, прежде чем ты узнаешь всё… Даже больше, чем можешь сейчас себе вообразить… Боюсь только, что знание принесёт тебе сильнейшую боль. Надеюсь, однако, что эта боль будет последней, прежде чем сможет наступить настоящее исцеление… — Сильнейшую боль? — нервно хихикнул Чонгук. — Сильнее, чем сейчас? Мне даже любопытно, какого это будет! Прям заинтриговал!.. Боль, которая сильнее той, которую испытываешь, когда твой любимый хён умирает по твоей вине! Или сильнее той, когда другой твой хён будет мотать срок в тюрьме и опять-таки из-за тебя! Что же это за боль такая, которая затмит чувство, что ты полнейшее ничтожество, которому, наверное, лучше бы никогда не появляться на свет! — он уже захлёбывался в своём крике, переходящем в плач. Последний его всё-таки объял, целиком и полностью, и он взвыл так, как никогда прежде, скукоживаясь и утыкаясь себе лицом в болючие израненные ладони, которые запекло ещё сильнее от смачивающих их слёз. И не было в его темном мире ничего кроме этой тотальной всепоглощающей боли, рвущей нутро на клочки. Ни намёка на какое-то там сказочное исцеление, про которое ему напели. Не чувствовал он, разумеется, и осторожной руки, мягко лёгшей на его вздрагивающую спину. И уж куда ему было заметить полный сочувствия и сопереживания взгляд, направленный на себя, и еле слышное бормотания губ, которые сказали: — Я бы обнял тебя, Чонгук-а. Но ты ведь сейчас словно дикий волчонок — не дашься.