Бойфренд моей мамы

Он так мечтал сбежать от этого зыбучего чувства собственной никчёмности и по-дурацки ноющей совести но, фигурально выражаясь, у него были переломаны ноги — цепь закона накрепко приковала его к этому дому. А ещё путались мысли и руки бил недотремор, будь он каким-нибудь несчастным СДВГ-шником. Он был решительно не в себе. Поэтому собирая следующим утром, как обычно, рюкзак в школу, Чонгук вдруг ясно понял, что сегодня там не объявится. К чёрту эту нормальность! Он вчера сосался с парнем, был им облапан, потом, пристыженный, ревел как девчонка в подушку, и вы хотите, чтобы он вёл себя, как ни в чём не бывало? Как оказалось, он не настолько хороший актёр. Ему просто жизненно необходимо движение, а ещё забвение… Утро, солнечное и свежее, было почти дружелюбным. Следуя сначала по заблеванным с ночи гуляками улочкам клубного Хондэ, а затем сворачивая в знакомый проулок, ноги сами привели его к мутноватым стеклянным дверям компьютерного клуба. Зал практически пустовал, только какой-то парень, с низко надвинутой на глаза бейсболкой, дремал в одном из рыхлых компьютерных кресел. Не тот самый ли это мутный тип, что в прошлый раз вывел хёна на эмоции? За стойкой никого видно не было, зато стоял дымящийся стаканчик с недурно пахнущим американо. Значит, и Юнги-хён скоро покажет себя. Так и оказалось. — Ты не отвечал на мои сообщения. Думал, мы тебя потеряли, — его встретили с отходчивой кривоватой улыбкой, зачёсывая сухую чёлку с лица и подслеповато щурясь на свет. — Ты тогда припустил, ей-богу, как самый взаправдашний крольчонок. Не думал о карьере спринтера? Чонгук смущенно потупился, чтобы в следующее мгновение опять вскинуться: — Рад тебя видеть, Чонгук-а. — И я, хён… — губы отзывчиво растянулись в ответ, а сердце закололо теплом. Чонгук признался себе, что успел соскучиться по стариковскому ворчанию и безобидным насмешкам старшего, в которых он всегда подспудно чувствовал заботу. Сейчас же, глядя в мягкое чуть опухшее лицо, он, как никогда прежде, ощутил те странные узы, которыми их связала воля случая. Странно, но человек, не знавший о нём толком ничего, всегда умудрялся поддержать его всего лишь одним своим молчаливым принятием. — Неужто опять прогуливаем? Желток, так и до отчисления недалеко. — Возможно, он поспешил с выводами насчёт принятия, кажется, и тут нотаций ему не избежать. — Знаешь, я ведь почти ощущаю ответственность, за то, что поощряю твоё девиантное поведение… — Хён, только ты не начинай! — взмолился Чонгук. — В моей жизни и так хватает людей, которые рассказывают мне, как правильно жить. Да и с каких пор, ты заделался порядочным человеком? — Что ж, он был достаточно смышлёным и дерзким, чтобы уметь в намёки. Тем более что теперь у него имелся копроматик на хёна. — Эй, мелочь! — на него возмущённо цокнули. — Страх потерял? Думаешь, раз пубертат, то всё можно? Гормоны тебе там совсем амигдалу отключили? Намджун-а, эти современные подростки такие нахалы! Мы в наше время такими не были! — Были-были! Хватит наговаривать на пацана… — последний слог съел долгий зевок. Чонгук обернулся на хриплый голос. Парень в кресле, стянув бейсболку, разминал явно затёкшую спросонья шею и руки. Сейчас Чонгуку довелось разглядеть его получше: яркие крупные черты лица, среди которых особенно выделялись узковатые глаза, с пронизывающим акульим взглядом, выражение которых несколько смягчалось, стоило неожиданным ямочкам появиться на его щеках по зову улыбки; коротко стриженные обесцвеченные волосы и серьги в ушах дополняли образ бэд-боя. — Ну, погляди, он же совсем одуван, сама невинность… Особенно, если сравнивать с тобой, — поставил свой вердикт Намджун, игриво подмигивая. — Твой хён знатно отжигал в своё время, но стоит отдать ему должное, школу он всё же с горем пополам закончил. Юнги ещё покудахтал, но с нравоучениями отступил, вместо этого предложив сходить позавтракать всем вместе, пока клиентов не привалило. А по дороге в крошечную лапшичную, удачно расположившуюся неподалёку от станции метро, на кухне которой, как оказалось, работала матушка Намджуна, Чонгука огорошили такой новостью, что он едва не умер от передоза эйфорией. — Только не покалечь себя, умоляю, — ворчал Юнги-хён, вытаскивая его под хихиканье своего приятеля из лужи, в которую он угодил, комично споткнувшись о свою же ногу. Теперь одно колено ему зябко холодило из-за мокрой штанины, но ничто было не в силах затмить тот слепящий восторг, объявший его: — Так ты Runch Randa? Тот самый Runch Randa из совместных фитов с Юнги-хёном? Он давал мне флешку с твоими треками, они у меня на репите круглые сутки! Хён, клянусь!.. Ты лучший! Я… распишись мне здесь… прошу! — Малой, ты это, обожди раздеваться. Обычно расписаться на сиськах просят тяночки, — пошло пошутил новоявленный кумир, глядя, как Чонгук, суетясь в попытке достать тетрадь, едва не стянул с себя вместе с рюкзаком жёлтый бомбер. Шутничок тут же получил подзатыльник от старшего хёна. — Ты украл моего фаната, Намджун, — сказал Юнги, уже клацая металлическими палочками, когда им за стойку наконец подали три порции лапши на наваристом говяжьем бульоне. По ту сторону окна, лицом к которому уселась их троица, суетился мир: в обилии сновали пешеходы и двигались пёстрые вереницы автомобилей. — Вот так всегда, растишь дитя, вкладываешься в него, а потом, посвистев на свирели, аки Гамельнский крысолов, его уводит какой-то левый хрен с горы. — Так малой от того и обольстился, что хрен с горы, про которую он ничегошеньки не знает. Вот узнает получше, так его и отвадит. — Поскорее бы, боюсь, не на ту тропку заведёшь мне ребёнка игрой на своей дудочке. — Хорошо, Юнги-я, буду дудеть аккуратнее, раз ты так просишь. - Намджун двусмысленно втянул щёки, явно опять намекая на какое-то непотребство, но тут же прекратил, когда увидел, как решительно схватился его товарищ за увесистую бутылочку с уксусом, стоявшую подле, на столе. Чонгук, естественно, заверил одного хёна, что ничто не заставит его разочароваться в его творчестве, а другого — что меньше любить того не стал. Юнги, конечно, для вида подулся ещё немного, но быстро оттаял. Он вообще улыбался больше обыкновенного и, казалось, пребывал в почти безоблачно-приподнятом расположении духа. Как оказалось, для этого были причины. А именно новый альбом, над которым они сейчас работали с Намджуном, арендуя на пару звукозаписывающую студию. Выпуск планировался на канун Рождества. Тут же обмеревшему от таких благих вестей Чонгуку поставили на плеере демки нескольких свежих треков, и парня можно было уже выносить. Заморив червячка, они вернулись в компьютерный клуб. Юнги пошёл работать к себе за стойку, а Намджун остался пинать балду с Чонгуком, к благоговейному удовольствию последнего. Его посвятили в ранее неведомые ему тонкости продюсирования любимых песен и отсылок в текстах, рассказали о внутренних тёрках между исполнителями андеграундной рэп-сцены и, что самое драгоценное, приоткрыли завесу тайн их жизней. Счастливых судеб там было по пальцам пересчитать, многие росли в бедности, ещё больше с детства были привычны к сценам насилия, и абсолютно все мечтали взлететь высоко. Намджун и Юнги не были исключением. В их планах было своим новым альбомом перевернуть игру, и сияющий глазами-сердечками Чонгук заверил хёна, что им это непременно удастся. Взамен Чонгуку тоже пришлось рассказать немного о себе, что он и сделал, обрисовав свою личную драму в нескольких крупных мазках. Его серьезно выслушали, и, что подкупило больше всего, не посмеялись. На его, Чонгука, такого отличного от них барчука с золотой ложкой в одном месте, проблемы смотрели без обесценивания, признавая его боль и переживания такими же легитимными, как и свои собственные. Возвращался домой Чонгук окрылённый, обзаведясь самыми настоящими сокровищами: мобильным номером своего недавно заоблачного кумира, а теперь простого живого, из плоти и крови, Намджун-хёна, а также адресом святая святых — нынешней студии, где записывались его хёны, — сохранённым у себя в заметках. Чонгук весь день был настолько увлечён своим новым харизматичным знакомым и их беседами, что не хотел покидать этот маленький мирок ни на секунду, поэтому сбрасывал все входящие, а когда телефон начал навязчиво звенеть от посыпавшихся, как весенняя капель, оповещений в мессенджере, просто поставил его на беззвучный. Теперь же он с проснувшимся чувством вины обнаружил четыре непринятых звонка и штук десять непрочитанных сообщений от Сонми, а также один пропущенный звонок и лаконичную эсэмэску от отца. Чонгук малодушно решил начать разгребать с конца — ведь у Сонми ему сто пудов придётся выпрашивать прощение за игнор. Отец писал о желании пообедать вместе с ним и Норой на Чусок, прежде чем те вдвоём отправились бы к её родителям с грандиозными планами сообщить им о своей недавней помолвке. Чонгук с радостным нетерпением отписался, что сделает это с удовольствием, а также поздравил отца с грядущим счастьем. Кажется, жизнь потихоньку налаживалась. Теперь даже перспектива вымаливать прощение у Сонми не выглядела такой уж пугающей. Но тут он, однако, мягко говоря, недооценил масштаб своего проёба. К сожалению, он осознал это слишком поздно. Столкнувшись следующим утром в потёмках прихожей с явно намылившимся спозаранку на пробежку Слащавым, Чонгук в первое мгновение шарахнулся от него, неловко ударяясь плечом о стену. Разогнувшись, потому что прежде завязывал шнурки на кроссовках, тот окинул его осторожным взглядом. Говорить не спешил. Это было их первое с того злосчастного вечера столкновение. Чонгук, спрятав глаза, и на взявшемся из ниоткуда мандраже впрыгнул в свои конверсы. Шнурки всё никак не хотели завязываться в чёртову бабочку. — Чонгук? — тихо позвали его, но даже так он вздрогнул. Глаза не поднял, буркнул, скупо и не глядя, в ответ: — Чего тебе? — Я… хотел извиниться… за тот случай… — Чонгук нервозно прикусил щёку изнутри, всё также предоставляя своему молчаливому затылку разбираться со всем самостоятельно. Слащавый говорил медленно, мучительно растягивая слова: — Я был в бешенстве и… забыл о рамках дозволенного. Как бы то ни было, я взрослый и мне не следовало так с тобой поступать. Прости меня… пожалуйста… Чонгук крепко-крепко зажмурил на миг глаза, собираясь с силами. Он никогда не чувствовал себя настолько униженным. — Проехали… — жалко и на выдохе выпалил он, тут же подскакивая и цепляясь за ручку входной двери. Его поспешно окликнули: — Чонгук, постой… — И он почему-то послушно замер. — Пожалуйста, не надо меня бояться… Всё что случилось — досадная ошибка. Я не причиню тебе вреда, поверь мне. Фыркнув, будто чужие слова его насмешили, он ответил: — Бояться? Кто тебя боится? Уж точно не я, хён. — Он обернулся, с наигранной бравадой встречаясь с глазами напротив. Те утратили свою привычную насмешливую искру и смотрели серьезно и изучающе, будто сканируя его на предмет поломки. — Я бы хотел, чтобы это было правдой. Чонгук в раздражении закатил глаза: — Если это всё, что ты хотел сказать, то я пошёл — не хочу опаздывать на занятия. — Не совсем… — Слащавый сделал шаг вперёд, ближе к нему, отчего Чонгук опять подобрался, вжимаясь в дверь за собой, что, естественно, не укрылось от чужого внимания. — Но раз так, давай договорим в лифте. Не будем тебя задерживать. Чонгуку не оставалось ничего, чтобы возразить. Иначе он бы выглядел распоследним трусом, а остатки гордости ещё вяло трепыхались, подавая признаки жизни. Уже ожидая прибытие кабины в лифтовой, Слащавый вернулся к прерванному разговору: — Мы с Сиа-щи уезжаем в поездку на этой неделе, так что нас не будет пару дней… — Спасибо, что так любезно информируешь о каждом вашем чихе, но мне вообще-то плевать. Его грубость великодушно оставили без внимания. — … но я не об этом хотел побеседовать. Скоро Чусок… — Да что ты? Спасибо, кэп. Как-то грустно усмехнувшись на его ёрничанье, Слащавый терпеливо повторил: — Скоро Чусок, но мы успеем вернуться до него… Твоя мама об этом, разумеется, пока не решается просить, но я знаю, что она хотела бы провести этот день вместе с тобой. Вы могли бы просто поужинать вместе, только вы вдвоём… Как обычно, ничего сверхъестественного… Лифт прибыл и у Чонгука было немного времени, чтобы совладать с бурей внутри себя, пока они заходили внутрь. — Её желание быть вместе на семейные праздники похвально, но оно запоздало лет эдак на пять, — он жестко усмехнулся. — Уже до того, как сбежать, она частенько прогуливала подобные сборища, называя их ярмаркой лицемерия. А сбежав, вообще забыла про нас… Не знаю, знакомо ли тебе чувство, когда твоя родная мать игнорирует твоё существование на протяжении пяти лет. Не отвечая ни на один твой звонок, ни на одно твоё сообщение, даже на поздравления, даже на день рождение… — его голос споткнулся, проседая. — Как будто ты обуза для неё, как будто, лучше, чтобы тебя вообще никогда и не было в её жизни… Чонгук дышал почти тяжело, будто у него и правда сбилось от эмоций дыхание. Когда он с вызовом вскинулся на молчавшего всю его долгую паузу Слащавого, то увидел в его хмуром выражении нечто похожее на сочувствие и недоумение. Всполох злости, вызванный ими, придал его голосу силы: — Так что нет, я не хочу быть с ней вместе на Чусок, потому что у меня уже есть планы с моей настоящей семьёй. Я буду с отцом, так ей и передай, раз вызвался работать почтовым между нами. Кстати, ещё одна новая должность в копилочку уже имеющихся у тебя. Можешь попросить надбавку к окладу! Створки лифта удачно разъехались в стороны как раз на окончании его пылкой тирады, чем он не преминул воспользоваться, оставляя у себя за спиной не решившегося задерживать его более собеседника. Чонгук, и так встревоженный отсутствием реакции на свои вчерашние звонки и сообщения с извинениями даже на следующее утро, шёл в школу с неприятным предчувствием, оно обрело более явные формы, когда мудила-Джинрёк завидев его, довольно и злорадно, разулыбался. Когда же Сонми, грустная и отстранённая, зашла в класс практически со звонком и даже не взглянула на него, Чонгук понял, что дело пахнет керосином. Игнорируя косые взгляды, которыми его сверлили все, кому не лень, а также смутные шепотки тут и там, Чонгук целое утро выжигал дырку в хорошеньком затылке своей девушки, не в силах сосредоточиться ни на одном из предметов, даже на своей обожаемой биологии. На большой перемене, когда он уже было подорвался с места, надеясь, перехватить Сонми в коридоре, его окликнул из-за кафедры классный руководитель, приказав проследовать за собой в учительскую. Чертыхнувшись про себя, прежде чем проследовать за учителем, Чонгук бросил последний беспомощный взгляд в противоположном направлении, где ещё смутно маячила каштановая макушка, чтобы через мгновение растаять в мешанине темноволосых голов и синих, как их школьная форма, силуэтов. В учительской ничего такого, чего бы он не мог себе заранее вообразить сказано не было: учитель О, довольно деликатно, но совершенно фальшиво посочувствовал ему по поводу трудностей, через которые ему приходится сейчас проходить в связи со сложной ситуацией в семье (за которой они наверняка следили всей учительской, обсасывая подробности на переменах); но вместе с тем выразил свою озабоченность тем, что это не должно стать препятствием для его будущего, тем более что, он уверен, старшие родственники Чонгука, всегда придававшие такое значение образованию (это был намёк на те щедрые пожертвования, которые делала его бабка на протяжении этих двух лет, с момента его поступления), вряд ли одобрят такое безответственное отношение к учебе. — Шансы на поступление в хороший вуз и так критически низки, а вы ещё злоупотребляете пропусками, я даже не знаю, как мне сообщать эти новости вашей бабушке… — О да, ведь, плохие новости могут раздосадовать её и тогда о каких кругленьких суммах может идти речь? — Давайте, мы запишем вас на дополнительные элективы по предметам, по которым вы отстаёте наиболее сильно, и будем наблюдать динамику… — Если не поступлю, то так тому и быть, — мрачно отрезал Чонгук. — А если мои старшие родственники с этим не смирятся, они наверняка найдут способ, как упрятать меня против воли в пансионат для переподготовки к выпускным экзаменам. Ну знаете, такой, где тебя держат на правах заложника и даже туалет по расписанию… Учитель смерил его пресным взглядом человека, которому осточертела его работа, но ради денег приходится порой наступать себе на горло, и, помолчав, наконец заключил: — Хорошо, Чонгук-щи, с элективами мы с вами повременим, возьмите пока этот бланк для посещения школьного психолога и принесите мне его до конца учебной недели… Кто бы сомневался, что бланк найдёт своё место в мусорном ведре сразу за поворотом. После последнего звонка, Чонгук действовал шустрее и успел-таки увязаться за Сонми, следуя за ней и её подружками по пятам, когда те вместе направились на автобусную остановку. Окружив ту защитным буфером, девчонки не давали ему шанса приблизиться и поговорить с ней тет-а-тет, всё время оглядывались на него, посмеивались и шушукались. Только Сонми шла вытянутая в позвоночнике, как тростиночка, и смотря только перед собой. Когда, уже не выдержав отчуждения, он попытался перехватить её во время посадки в отъезжающий автобус и та резко вырвала руку, обжигая его полным холодного негодования взглядом, Чонгук так опешил и, замешкавшись, не успел запрыгнуть за ней следом на не свой маршрут, как подсказала ему в опоздавшее мгновение интуиция. Печальный и потерянный, он так и остался стоять там в смеркающейся голубизне вечера, провожая взглядом удаляющиеся от него алые габариты автобуса.