Бойфренд моей мамы

      Чонгук лежал звёздочкой на кровати и вглядывался в нуарную полутьму под потолком. Одиноко горел на столе ночник, а в стереонаушниках играла грустная альтернативщина.       В голове наконец будто бы даже стихло. Где-то с час назад добравшись до квартиры уже в потёмках после многочасового блуждания по городу, он, даже не разогрев ничего в микроволновке, закинул в желудок еду прямиком из холодильника — ту оставила, уходя, в контейнерах их домоправительница, — заволок себя, еле передвигая ноющими от долгой ходьбы ногами, на второй этаж и тяжёлым мешком рухнул на матрас.       Музыка, полумрак и родные глазу плакаты на стенах неожиданно успокаивали. Перевернувшись на бок, Чонгук вытянул руку и проследил рёберные кости раздетого от плоти до голого скелета трицератопса — до того, как очароваться зубами и выбрать своей профессией мечты стоматолога, в детстве и раннем подростковом возрасте Чонгук серьёзно увлекался археологией, особенно ему нравилась эра мезозоя, а куда уж там без динозавров. На них он тоже тогда был немножко помешан. Свидетелями этого были оставшиеся с тех пор многочисленные плакаты на стенах, а также анатомические модельки, которые он клеил своими руками долгими одинокими вечерами. Искусно выполненные скелетики летающих динозавров, таких как диморфодон, птеродон и птеродактиль, всё ещё висели на лесках над подоконником и плавно покачивали крыльями, стоило случайному сквозняку просочиться в спальню.       Всё это было немного слишком по-детски, Чонгук понимал. Раньше, например, в младшей школе, его обиталище наверняка вызвало бы зависть сверстников, но сейчас показать свою комнату одноклассникам, если бы те пришли к нему в гости, он бы точно не решился. Но загвоздка состояла в том, что к нему никогда и никто в гости из сверстников так и не наведался и, судя по всему, и сейчас не собирался, так что менять что-то он не видел смысла.       Со стены, у рабочего стола, раздавалось методичное тиканье часов. Провернувшись, и сминая под собой покрывало, Чонгук бросил на них взгляд: стрелки показывали начало двенадцатого — не детское время, однако в доме не было никого, кто бы погнал его взашей чистить зубы и укладываться спать. Любой бы тинейджер на месте Чонгука только радовался отсутствию надзирателя, Чонгук же так привык к подобному положению вещей, что уже не замечал привычно ноющего в груди одиночества. Он лишь лениво моргнул, и решил, что у него, наверное, хватит сил на то, чтобы почистить зубы — как бы он ни ненавидел свои кроличьи резцы, но ухаживал он за ними исправно.       Тут нежданно-негаданно телефон, лежавший доселе рядом на покрывале, завибрировал. Стоило Чонгуку взглянуть на оживший экран, как сердце тут же пропустило удар — отец наконец написал ему.       Однако мгновение радости продлилось недолго, эсэмэска была короткая и содержание имела зловещее:       «Твоя мать окончательно спятила. Почитай вечернюю прессу. Она позорит всех нас. Почему твои дед и бабушка вообще позволяют, чтобы она появлялась на людях? Сын, кроме тебя некому больше их образумить. Меня они не слушают.»       Чонгук со свистом выдыхает и готовится к худшему. Он стоически прочитывает несколько свежеопубликованных ведущими таблоидами постов на нейвере. И он пока не знает, чего он хочет больше: плакать или громить всё вокруг.       Если опустить все подробности, то выжимка из произошедшего состояла в следующем: его мать, подписав с его отцом документы на развод днём, уже вечером отправилась на премьеру мюзикла; на красной ковровой дорожке она объявилась под руку со сладкого вида мальчиком, который по виду ей в сыновья годился; достоверной информации о нём не имелось, но согласно догадкам журналистов, он был не то начинающей моделью, не то малоизвестным актёром; этим ничего не ограничилось, после окончания мюзикла, уже на афтепати для элитных гостей, его мать напилась и облила шампанским ведущую актрису и едва с ней не подралась; смазанное видео этого позора уже гуляло по интернету.       Чонгук пришёл в себя только, когда расслышал доносящийся снизу грохот и громкий хохот.       Спустившись на негнущихся ногах по стеклянным ступенькам на первый этаж, он плавно вошёл в зону видимости коридора. Там его мать, поддерживаемая под руки высоким молодым человеком, пыталась встать на явно не держащие её ноги. Рядом валялась разбитая вдребезги хрустальная ключница, имевшая ранее вид лотосовой кувшинки. Всё было в осколках. Сама женщина была жутко растрепана, явно одолженный с мужского плеча пиджак висел уже на локтях, следом за ним соскользнула с плеча и бретелька её длинного мерцающе-черного платья, но едва ли это всё хоть капельку её смущало. Запрокинув голову, она продолжала громко и истерично хохотать.       — Тэхён-и, прекрати! Не будь такой занудой! Не видишь, мне весело? Я счастлива! Так счастлива! Ахаха! Небеса! Ох! Вот это было зрелище! Ты видел, Тэхён-и? Как я её!       В итоге, отчаявшись поставить его мать на ноги, молодой человек просто подхватил и перенёс её через пространство, усеянное осколками, на руках. Примостив свою ношу к стене, он опустился на корточки и принялся расстёгивать ремешки на босоножках, покуда женщина то и дело опасно кренилась в разные стороны, чудом балансируя на своих тонких шпильках. Это был тот самый спутник матери с фото в прессе. Впрочем, он был таким же, как и на снимках, поэтому долго разглядывать его у Чонгука интереса было мало. Зато он не сводил взгляда с матери. Вероятно, тот имел свою тяжесть, потому что она вдруг опомнилась:       — Мой Чонгук-а! И ты здесь! Как славно, что мы все вместе здесь собрались! Смотри, твоя мама смеётся! Давно такого не было, да? Посмейся и ты вместе со мной, сынок!       Сжимая кулаки, Чонгук до боли впился ногтями в ладони. Ярость толчками вливалась в его вены. В ушах засвистело и, видимо, какую-то заслонку, сдерживавшую до этого потоки эмоций внутри снесло к чертям. С брызнувшими из глаз злыми слезами он хрипло закричал:       — Ты ведь сейчас издеваешься? Так нас ненавидишь, да? Тебе смешно? Я просто умираю от смеха! Вся наша раздербаненная семья… её ошмётки… обгладывают сейчас все кому не лень! Как отцу смотреть в глаза бизнес-партнёрам?! Ты подумала? А мне… мне как идти завтра в школу?.. И послезавтра…       Дрожа, он опустил глаза в пол, переводя дыхание. Он скорее почувствовал, чем услышал, как отделилась её фигура от стены и робкие шаги приблизились к нему.       — Чонгук-и, милый… — разумеется, она больше не смеялась, но её голос, сейчас тихий и с придыханием, иногда прерывающийся и будто заимствованный у плохой драматической актрисы, всё равно терзал его барабанные перепонки.       Всё происходящее ещё больше обычного походило на театр абсурда и было фальшивым насквозь.       Неожиданно и её тонкая полупрозрачная кисть появилась перед взором, пытаясь приподнять его лицо за щёку, но он не позволил, с шлепком отсекая её от себя и яростно вскидываясь. Лицо его мучительницы было нестерпимо близко, так что он видел каждую сухую морщинку на её благородном выбеленном пудрой лице.       Не имея больше сил кричать, он продолжил взрывным шёпотом:       — Почему мне всю жизнь приходится стыдиться тебя? Разве я заслужил?! И отец… Ты никогда не думала ни обо мне, не о нём, только о себе… — чеканя каждое слово, он угрожающе наступал на неё, вынуждая пятиться назад. Лицо женщины с приоткрытым ярко-красным ртом при этом застыло в почти детском изумлении. — Почему всегда отказывалась слушаться докторов? Тебе бы лечиться, но нет… тебе нужно шоу! Тебе нужно станцевать чечётку на обломках нашей семьи!       Чонгук схватил мать за плечи и сверкая глазами, встряхнул:       — Ты психованная! Это болезнь, понимаешь ты?! И почему тебя до сих пор ещё не закрыли? Лучше бы тебя вообще не было! Знать тебя не хочу! Не хочу тебя видеть! Я тебя ненавижу!       — Довольно.       Кто-то обхватил голые предплечья женщины чуть выше его собственной хватки и каким-то магическим образом забрал её от него, заводя себе за спину. Теперь сверху на Чонгука смотрели внимательные чёрные глаза, их слишком спокойное и изучающее выражение взбеленило пуще прежнего.       — Мальчикам по вызову слово не давали, — следуя внутреннему порыву Чонгук вцепился за грудки, притягивая выскочку к себе за рубашку вниз, лишая того незаслуженной возможности взирать на него свысока. — И вообще, как такая шваль, как ты, посмела переступить порог этого дома?       — Чонгук, — он сделал небольшую паузу, видимо подбирая верные слова и интонацию. — Я понимаю, тебе сейчас нелегко, но давай ты меня всё-таки отпустишь, мы уложим твою маму спать, а потом по-взрослому по-…       Собственное имя так легко и снисходительно сорвавшееся с наглого языка было последней каплей. Изловчившись, он замахнулся и хорошенько вмазал кулаком по такому вызывающе идеальному лицу. Чужая плоть приятно смялась под костяшками и это вселило в него еще больший азарт. Не дожидаясь, пока противник придёт в себя, Чонгук поддал ему ещё раз, и тот с грохотом ударился о стену. Мать испуганно взвизгнула и попыталась разнять их. В третий раз попасть в цель ему так и не удалось — молодой человек увернулся, а потом, зайдя со спины, попытался его обездвижить.       Чонгук остервенело, но безрезультатно извивался ужом в чужой хватке, а потом с внезапно сошедшим на него с небес вдохновением хорошенько вдарил затылком по лицу позади. Издав стон боли, его противник наконец разжал тиски, и Чонгук полетел по инерции вперёд.       Ладони опалило колючим жаром. Он ещё не успел ничего сообразить, как рыдающая мать кинулась к нему в попытке поднять, но он лишь отмахнулся:       — Не приближайся! Не смей меня трогать!       Стоило ему подскочить на ноги, как его тут же повело и он притулился плечом к стенке, там же, хлюпая разбитым носом, переводил дыхание чужак. Они ненадолго встретились взглядами, тот смотрел исподлобья, зажимая себе нос, по длинным пальцам в обилии стекала тёмно-вишнёвая кровь. Затем молодой человек перевёл взгляд ему за спину и гнусаво воскликнул:       — Сиа-щи, ваши колени…       Оглянувшись назад Чонгук тоже заметил струйки крови и на коленях матери. Неуклюже поднявшись с пола, она принялась отряхивать их, отчего алые потёки только размазались ещё больше.       — Сиа-щи, не трогайте! Надо вызвать врача, чтобы он вытащил осколки! Чонгук, ты тоже…       Не дожидаясь развязки драмы, Чонгук кинулся к себе в спальню. В спину ему летели окрики обоих, но он предпочёл их проигнорировать. От царапин ещё никто не умирал, а аптечка имелась и в его личной ванной. Мочи оставаться с этими людьми в одном помещении хоть ещё одну лишнюю минуту у него не осталось. Гораздо сильнее припекающих ладоней у него сейчас кровоточило сердце.       В пятнадцать минут первого в дверь его спальни постучали. Чонгук, сидевший до этого в прострации в своей ванной, перед распотрошённой аптечкой, поначалу даже и не думал двинуться с места. Лишь после глухого из-за разделявшего их препятствия оклика, в котором Чонгук узнал голос их семейного врача, он отмер и подал признаки жизни.       Появившийся в тёмном проёме мужчина, в овальной формы очках без оправы, хмурился и выглядел бледным и измотанным.       — Чонгук-щи? Я могу войти? Мне доложили, что у вас пострадали ладони. Мне нужно их осмотреть. — Чонгук посторонился, впуская мужчину внутрь.       — Тут довольно темно. — Доктор деловито оглянулся по сторонам. — Такого скудного освещения будет недостаточно, давайте-ка включим верхний свет?       Щёлкнул выключатель, и комнату залило слепящим желтоватым светом. Тени попрятались по углам, населявшие комнату рептилии настороженно уставились на нарушителя покоя, кто узкими змеиными зрачками, кто пустыми провалами глазниц. Доктор их будто и вправду испугался и поспешил скрыть это за суетливостью и неуместным для всей этой вечерней катастрофы приподнятым тоном:       — Не возражаете, если я присяду? — так и не дождавшись ответа, доктор Пак подтянул к кровати крутящийся компьютерный стул, ожидая, что Чонгук займёт место напротив. Педантичным жестом раскрывая свой тёмно-бордовой кожи саквояж и надевая латексные перчатки, он скомандовал: — Бинты тоже придётся снять. Нам нужно удостовериться, что в ранах не осталось осколков.       Чонгук сел на кровать и молча вытянул перед собой перебинтованные руки, разрезав узелки медицинскими ножничками, мужчина принялся высвобождать их от марли.       Вообще-то доктора Пака Чонгук уважал и всегда тянулся к нему — тот хоть и был немного прохладным человеком, но всегда вёл себя с ним вполне добродушно и никогда не отказывался удовлетворить его любопытство касательно медицинских штучек, если выдавалась такая возможность, — но сейчас Чонгук был не в силах извлечь из себя даже простых слов приветствия.       После тщательного осмотра, в результате которого у него всё-таки нашли небольшой кусочек застрявшего хрусталя в правой ладони, раны заново обработали антисептиком и, как следует, забинтовали. Вышло, разумеется, куда опрятнее, чем сделал себе прежде Чонгук. Потом его заставили задрать штанины, осмотрели колени, а затем и стопы, но больше ничего не нашли.       — Ранение было не из простых, но вы хорошо о себе позаботились. Хвалю! — Уже избавившись от перчаток и сложив те вместе с пинцетом и другими принадлежностями обратно в саквояж, доктор Пак заботливо похлопал его по колену. — Слышал, вы так и не отказались от идеи стать врачом. Ваша семья, наверное, не шибко этому рада?       Чонгук вежливо, но как-то дёргано кивнул и наконец смог найти в себе силы, чтобы вымолвить:       — Спасибо, доктор Пак… Простите, что выдернули вас посреди ночи… Мать… Да вы и сами знаете… — он умолк, невидящим взглядом сверля свои колени.       Рядом послышался тяжёлый вздох, и он почувствовал руку на своём плече.       — Нечего тут извиняться — это моя работа. Маму вашу тоже подлатали, вот уж чего ей точно не доставало, так это лишних шрамов!       — Сама виновата, — бесцветно отметил Чонгук.       Доктор Пак, очевидно, так не считал. Поразмыслив с мгновение, он аккуратно проговорил:       — Ваша мать… Возможно, вы не всегда ей были довольны… Это так, и я могу это прекрасно понять, вы слишком молоды для всех этих невзгод, но… Молодой мистер Чон, можете не верить мне… однако ваша мать очень нуждается в вас, гораздо больше, чем вы могли бы подумать…       Чонгук поднял на доктора взгляд, полный холодной ярости.       — Эта женщина сделала всё, чтобы я не нуждался в ней, — это прозвучало довольно жестоко.       Мужчина напротив поджал губы и покачал головой. Убрав руку с его плеча, доктор Пак наконец произнёс:              — И всё-таки надежда умирает последней. Не хороните ваши отношения так рано… Я вот всё ещё помню, как счастливо она улыбалась, когда держала новорожденного вас на руках.       Подобного рода сентименты сейчас были не в силах повлиять на ороговевшее и неприступное к подобного рода уловкам нутро юноши. Он лишь едва заметно вскинул брови.       Поняв, что его слова не впечатлили собеседника, доктор Пак поиграл пальцами по коже своего саквояжа. Казалось, он медлил.       — Во всяком случае, — всё-таки решился он, — вы, наверное, сейчас её единственный шанс. Думаю, даже вам будет неприятно наблюдать, как она падёт… Не будете же вы равнодушно смотреть на то, как всякие непонятные личности пользуются её слабостью?       Закрыв за доктором входную дверь, Чонгук удивлённо отметил про себя уже подметённый от осколков тёмный коридор.       Наведавшись на обратном пути на почти темную, освещенную лишь светодиодами кухню, Чонгук налил себе стакан фильтрованной воды из-под краника и прислонился поясницей к прохладному мрамору кухонного островка. За панорамным стеклом, призрачно отражавшим тусклый силуэт гарнитура позади него, ползли по рыже-жёлтым дорогам-артериям города припозднившиеся автомобили. Квартира, погружённая в тишину и ночную мглу, казалось, задремала. Пара бы и ему.       Внезапно, Чонгуку почудились отзвуки тихого пения, будто кто-то, гудяще и нараспев, мурлыкал где-то в глубинах комнат себе под нос колыбельную перед сном. От столь инородных для этих стен звуков мурашки ужаса поползли по позвоночнику Чонгука вверх, к макушке, и его передёрнуло.       Быстро сполоснув стакан под водой, он поспешил, как можно скорее, испариться из кухни.