Лишь его продолжение. Тирис Гортензия Бэтт.

      Опушка леса. Четкая грань, где кончалось привычное знакомое и начиналось скрытое и опасное.       Запретный лес — единой волной подступал вплотную, а на его фоне отдельными шквалами торчали высокие кроны деревьев, устремившие свои дряхлые, когтистые сучья в стальное небо, кое-где покрытые мхом или грибными наростами, едва ли не старше самого прародителя.       Сквозь путаницу кустов пробивались обломки серых валунов, прогалины и высокая пожухлая трава, а где-то и вовсе проступали молодые снежные вершины пологих холмов, чередуясь, с пока еще до конца не затянувшимися, пятнами лета, напоминая струпья и язвы от солнечных ран.       Морозный, сырой ветер вздымал полы поношенной мантии и яростно трепал концы обмотанного вокруг шеи шарфа с серебряным вензелем змеи — гордой принадлежности к факультету.       Как и любая змея — Тирис ненавидела холод, а сейчас он был и вовсе невыносим. Однако она не двигалась, продолжала упрямо стоять, спрятав руки в широкие рукава мантии, не обращая внимания ни на мерцавший в воздухе снег, ни на струйки пара изо рта, ни на стучавшие зубы. Пробирающая до костей свежесть отрезвляла и пыталась сдержать рвущиеся наружу чувства.       Ее филин погиб. Она пыталась спасти его, но не смогла. Больно так, будто сердце вырвали из груди и бросили на землю. Словно она потеряла частицу себя.       В голове вновь и вновь прокручивались фразы, возгласы, крики. Словно в замедленной съемке возникали ненавистные картинки из прошлого, вслед за которыми накатывали волны сожаления, ярости и безвыходности. И пустота. Где-то глубоко-глубоко. Удушающая, всепоглощающая…       — Бэтт! — хор голосов, прокатился по пустому холлу, многократно усиливаясь. Устрашающий, жестокий гул от которого побежали мурашки по коже.       Тирис вздрогнула и, оторвавшись от потрепанной стопки учебников, подняла глаза. На лестнице, склонившись и опасно перевесившись через перилла, стояли Гриффиндорцы и несколько Пуффендуйцев. Ненавистных тупых идиотов.       И вот она снова на опушке леса — одинокий маленький кусочек обсидиана с зелеными полосами на лацканах. С таким трудом вынырнула из собственных воспоминаний, которые не давали дышать и буквально разрывали изнутри. Ветер свистел, бил в самые уши, со свистом прокатывался по завиткам, козелку, ударял в мочку уха.       Сколько она так стоит? Старательно вглядывалась в темноту лесной чащи, словно в бездну, надеясь уловить хоть что-то в этом мраке. Зная, что это невозможно, но все равно надеясь на чудо, сродни молитве — жалкой попыткой отрешиться от реальности, не в силах сделать следующий шаг, не в силах смириться.       А в голове мысли. Такие бесполезные мысли.       Ни птиц, ни каких-нибудь других зверей не видно. Лишь изредка из глубины леса доносились какие-то звуки. Сначала — шорох веток и далекое урчание, затем — сердитый заунывный вой. И снова — тишина.       И к их звукам, наконец, добавился новый.       — Я не могу так больше. — едва слышно пробормотала девочка, тут же едва ли не до хруста сжав зубы.       В глазах потемнело, и Тирис без сил упала на колени, зарывшись голыми руками в снег, судорожно хватая ртом воздух и глотая соленые слезы.       — Не может быть… Этого просто не может быть. Это все неправда… — шептала она.       А в голове вновь и вновь безжалостно громыхало:       — Это тебе за драную кошку!       — Это тебе за Криви!       Капюшон мантии давно сполз, темные волосы спутались и стали влажными, местами и вовсе покрылись корочкой льда, но Тирис этого не замечала. Она смотрела на лес и едва слышно всхлипывала, сотрясаясь всем телом, словно вулкан, готовый вот-вот выплеснуть лаву и пепел, которая испепелит и накроет все вокруг.       В этом месте, на самом краю подступающего стеной леса, она всегда чувствовала себя свободной. Но сейчас, глядя на деревья, она чувствовала только боль и тоску. Оул… бедный Оул. Он больше не прилетит к ней из леса.       Руки замерзли настолько, что она больше не чувствовала их, порывы ветра заставляли щурить глаза.       Вот, в стальном небе, насмехаясь, закружил ворон.       Корни многовековых деревьев вздыбились, возвышаясь над мшистой землей, словно готовы были вот-вот вырваться из скованной корочкой льда земли и сделать шаг к ней навстречу.       Тихий шорох, затем треск.       Громкое карканье над головой.       Визгливый скрип, шелест.       В темном влажном полумраке густых крон и соленых разводов в уголках глаз — ослепительно замерцала изящная грациозная фигура…       единорога.              Тирис вскинула голову, не веря своим глазам.       Дыхание перехватило.       Ослепительно белый — он сиял в тени деревьев. Нервно переступая копытами, выбивая клубы пара из ноздрей. Вот высоко поднял шею и вскинул красивую морду — белое полукружие во тьме. Сдержанно и гордо. Так близко.       Величественно.       Ему не было дела до людских треволнений. Спокоен, благороден.       Негромкий хрип, стук золотых копыт по обледенелому камню. Хруст так не кстати попавшей под мощные ноги ветки.       Лес манил, звал. Тот самый темный лес с мертвыми деревьями и черными провалами, теперь дрожащий в холодном свете сияющего серебряного солнца с золотыми копытами.       Такая же пустота и тишина, такой же покой и беззвучие, как и на теперь уже пустынном пепелище обсидиановой пыли.       Тирис не могла даже думать об этом. Не могла не смотреть на него. Не могла… сопротивляться.       И… он заставил двигаться.       Неудачная попытка встать — околевшие колени и руки отказывались слушаться и гнуться. Остывшие слезы на ресницах подёрнулись стеклянной корочкой, уши заполонил новый незнакомый звук, то ли от сменившего направления ветра, то ли биения собственного сердца.       Круживший над головой ворон напоследок насмешливо каркнул и полетел прочь. Тирис тяжело вздохнула, выдув из ноздрей влажное белое облачко, даже не пытаясь поднять голову и проводить в даль черную удаляющуюся кляксу.       Руки постепенно обрели прежнюю гибкость. Колени и ступни — не сразу.       Наконец, сделан первый неуверенный шаг и под той же волной неуверенности — застывший.       Запретный лес. Но ведь им строго настрого запретили ходить туда…?       Да какая разница?!       Она сделала еще шаг — куда более упрямый, чем прежний.       Единорог исчез.       Вновь черная бездна да скрипучие пугающие сучья.       Плевать. Лес-то остался.       Продолжал манить, звать, тянуться своими сухими древесными ручищами в свои объятия. В свои ряды. Проклятое место ждало, понимая, что сейчас не до раздумий и сожалений.       И, стянув завесу сомнений, Тирис, ведомая неведомой силой, скользнула навстречу неизведанному.

***

      И он принял ее. Как часть себя. Наполнил таким желанным покоем и силой. Деревья, казалось, раскрывали объятия навстречу. С новой силой вздымали мощные корни, старательно кривили многовековые стволы, едва ли расступающиеся, как развернутая страница книги.       Мисс Бэтт — наречённая злыми языками «Наследница неведомой зверушки из пугающей Тайной Комнаты», все чаще тайком пробиралась в Запретный лес… Там, в самой чаще, где царила вечная ночь, она могла найти покой. Искала себе утешение в этом уголке, который стал ее тайным убежищем. И находила. Приходила в себя от изматывающих разум мыслей. Влезала в авантюры, убегала от гиганских пауков, боролась со сбежавшими из кабинета Локонса и поселившимися в дупле у самой кромки леса — Корнуэльскими Пикси.       И, наконец, с удивлением обнаружила, что эти скитания дали ей немало знаний, а еще больше… практики. Она училась. Упорно, старательно. Училась себя защищать, выживать. И ее учителем стал лес, пришедший на смену огромному замку, все еще неизведанному и полному тайн.       Но стоило хоть на секунду отпустить себя, сесть и закрыть глаза, расслабиться, как посреди одиночества распахивались дверцы огромного страшного шкафа, в котором хранились обломки ее расколотой жизни и чувств.