Под вуалью мрака

Октябрь 2018 В последние несколько дней всё раздражает. Солнце, которое уже не греет, а лишь неприятно касается лучами не прикрытого в некоторых местах одеждой тела, заставляет раздражённо нахмурить брови; холодный ветер, сильными порывами ломающий аккуратно собранную причёску, вызывает отвращение; в ответ на любую фразу, произнесённую прислугой, недовольно морщусь, как от ноющей головной боли. Несколькими словами: мне всё не нравится. Всё здесь не так. И не здесь тоже — в Париже ведь вообще люди! Так хотя бы у меня, кроме прислуги и Жаклин, никого нет. Даже наглец из Бордо не беспокоит меня своими невежливыми звонками и визитами без предупреждения. Нет, мне вовсе не нравится, когда он бесцеремонно нарушает мои личные границы, которые начинаются прямо с ворот, но за последние пару недель я уже успела привыкнуть к его наглой настырности. Как будто даже не хватает этого; раньше можно было над ним посмеяться да выпроводить с ироничной насмешкой, а теперь приходится скучать. Но я не буду звать его к себе. Он этого ведь и добивается, а я не хочу делать так, как желает он. В конце концов, если ему очень сильно надо узнать меня ближе, то пусть продолжает быть настойчивым; возможно, ему даже повезёт, и я начну проявлять открытое дружелюбие по отношению к нему. Однако помимо отсутствия наглеца из Бордо, странного поведения кузины, раздражающих людей и природы, мне наскучили все занятия. Теперь мне хочется целыми днями проводить в библиотеке и читать или слушать книги, глубоко над ними задумываясь и приходя к определённым выводам. Особенно меня зацепила литература постмодернизма, потому что она как раз и нацелена на то, чтобы читатель думал, а не просто поглощал букву за буквой без осознания происходящего. Именно поэтому за последние несколько дней от меня поступило несколько крупных заказов мастеру по изготовлению тактильных книг; естественно, персонально ни для кого такое не делают, да ещё и объёмные произведения, однако у меня есть деньги и влияние, так что отказов даже не ожидается. И всё же понимаю, какой это труд для человека, поэтому сокращаю свой изначальный список желаемых книг вчетверо; остальные придётся слушать. Аудиокниги меня, в целом, устраивают, но во время их прослушивания не так удобно брать паузу, чтобы задуматься о происходящем или о чём-то с этим связанным: при чтении тактильных книг можно просто перестать водить пальцами по поверхности страниц, а потом в любой другой момент продолжить. А использование голосовых команд, чтобы поставить книгу на паузу, может прерывать драгоценные мысли! И всё же у меня нет особого выбора, да и в это всё — мои придирки из разряда «ничего не бывает идеальным, поэтому и тут есть свой минус». Сегодня, в очередной раз разочаровавшись в неприятном солнце и колючем ветре, а затем и в невкусном кофе и сухом круассане, захожу в гостиную, перед этим не забыв выпить успокоительное; о таблетках в принципе невозможно не вспомнить, потому что пью их уже по расписанию. Неспеша подхожу к небольшому столику, на котором должна лежать книга с пьесой Ионеско «Носороги» — сегодня утром попросила кузину положить её сюда, чтобы чуть позже я могла её прочесть, не тратя лишние минуты на поиски нужной вещи. Подушечками пальцев нащупываю книгу, а затем беру её в руки и направляюсь к своему любимому креслу. Принимаю удобную позу, перевешивая обе ноги через подлокотник, и открываю книгу, предвкушая пьесу. Первые сцены пролетают незаметно. Меня настолько они заинтересовывают, что я, незаметно для себя, покусываю кончики ноготков, хотя этой привычки лишена. Ну, вернее, думала, что лишена: как выясняется, когда меня захватывает книга, то я могу сгрызть все ногти. Ужас! Отдёргиваю пальцы от своего рта и, чтобы не было соблазна продолжить это делать, задействую обе руки в прочтении пьесы, однако это не помогает, потому что уже через несколько минут ногти снова оказываются стиснутыми зубами. Ну не могу я читать обеими руками, ну неудобно! В итоге наплевав на эту дурную привычку, перестаю обращать на неё внимание, полностью сконцентрировавшись на книге. И это работает, потому что мне хватает нескольких секунд, чтобы снова вникнуть в столь нестандартные диалоги персонажей. И всё-таки интересно сделано: вот две пары, каждая о чём-то разговаривает, однако вместо того, чтобы по очереди прописывать их реплики, драматург их соединяет, воссоздавая живой диалог, какой обычно мы можем наблюдать в кафе в реальной жизни. Любопытно было бы посмотреть на это действие в театре; на какой из пар было бы сосредоточено моё внимание? Наверное, всё-таки на Жане и Беранже, потому что именно их разговор кажется центральным. К середине произведения чувствую, что что-то не так. Не с самой пьесой, а именно со мной. Внутри ощущение такое неприятное, что начинает тошнить. Неужто на меня так повлияли носороги из пьесы, заполоняющие город? Да ну нет, это полный бред! Ещё ни одно произведение не вызывало таких ощущений, даже если оно и было наполненным эмоциями. Ладно, ничего страшного. Наверное, это пустяки. Нужно сосредоточиться на пьесе. Однако с каждой последующей минутой чувство тошноты становится всё сильнее и сильнее, и это начинает меня тревожить. Закрываю книгу и уже хочу встать, но когда убираю ноги с подлокотника, то чувствую такую слабость, что появляется ощущение, что на ногах вряд ли удержусь. Переждав особо сильную волну тошноты, сглатываю, делаю глубокий вдох и зову Жаклин. Через несколько секунд раздаётся стук каблучков. — Мне нехорошо, — морщась, опускаю голову. — Что с тобой? — обеспокоенно спрашивает кузина, быстро выхватывая у меня из рук книгу и, кажется, куда-то её откладывая. В следующее мгновение она касается моих плеч. — Что беспокоит? — Меня тошнит и сил нет, — говорю, не шевелясь, потому что любое движение делает ещё хуже. — Как давно ты это почувствовала? — Около двадцати минут назад, — неуверенно отвечаю я. — Это, наверное, из-за завтрака, да? — Я ела то же самое, что и ты, но со мной всё хорошо, — не соглашается Жаклин. — Давай я отведу тебя наверх? Может тебе станет легче, если ты полежишь. Киваю, и после этого кузина тянет меня вверх. Мне нужно несколько секунд, чтобы убедиться, что не упаду. Наконец даю знак рукой, что мы можем идти, коротко вдыхая от нового приступа тошноты. Слабость в теле никуда не пропадает, и в этот момент я благодарна Жаклин, что та поддерживает меня за руку и талию, позволяя на неё опираться. Ступеньки кажутся изобретением дьявола, потому что каждая даётся с трудом; идти-то я более-менее могу, а вот поднимать ноги — нет. Так что на лестнице мы очень сильно замедляемся, преодолевая её за немалое количество времени. Когда наконец моя голова касается подушки, а всё тело мгновенно расслабляется, ощутив мягкий матрас, позволяю себе облегчённо выдохнуть. Кажется, и тошнота прошла. Наверное, кузина права: мне просто нужно полежать, и всё само собой пройдёт. — Ты вся покрылась мурашками, — замечает Жаклин, и я чувствую, как она садится на край кровати. — Тебе не холодно? — спрашивает, прикладывая руку к моему лбу. — Немного, — приходит запоздалое понимание, что в комнате действительно прохладно. Хочется укутаться в одеяло, чтобы согреться. — Но температуры у тебя нет, — успокаивает она. — Тебя больше не тошнит? — Не знаю… — мотаю головой, и от этого невинного движения в животе сворачивается узел, который так и норовит вырваться наружу. — Ага… — только и произношу, а потом машинально закрываю рот рукой, хотя это вряд ли поможет. — Слабость, тошнота, озноб — похоже на отравление, — печально заключает Жаклин. — На всякий случай нужно сделать промывание. Полежи тут пару минут, я спущусь на кухню. — Зачем? — непонимающе спрашиваю, пока тошнота на несколько мгновений прекращается. — Принесу воды. Без неё никак. Она оставляет на моём лбу лёгкий поцелуй, а после уходит. От вновь накатившей тошноты, перемешанной со слабостью, которая ощущается даже в положении лёжа, сминаю одеяло в руках, сжимая те в кулаки, и зажмуриваюсь, пережидая этот нелёгкий момент. Когда чуточку становится легче, перекатываюсь на бок и сворачиваюсь калачиком. В комнате очень холодно; или же это мне так кажется? Подтягиваю к себе одеяло и накрываюсь им с головой. Но и оно не помогает, потому что даже с ним мне всё ещё холодно. По коже пробегают неприятные мурашки, от которых становится ещё хуже, а желудок сжимается в тугой узел. Живо ощущаю, как в животе пульсирует артерия, усугубляя и без того неприятные толчки. Кажется, ещё совсем немного, и меня вырвет. Хотя уже сейчас хочется это сделать, но отчего-то есть абсолютная уверенность в том, что пока что для этого рано. Ничего, ничего, сейчас придёт Жаклин… Она знает, что делать в таких ситуациях… Она умная, и точно не ошибётся… Раз сказала, что это похоже на отравление, стало быть, оно и есть. Но чем? Неужели это и правда из-за завтрака? Да, кофе был невкусным, а круассан показался сухим, но нельзя назвать их какими-то неправильными! Да и вообще, неужели отравиться кофе или выпечкой без начинки возможно? Хотя, если со сливочным маслом, которым был смазан круассан, было что-то не так, то вполне возможно, что это сейчас именно из-за него лежу, свёрнутая в калачик, и терплю мерзкую тошноту! Чем дольше думаю о своём завтраке, тем хуже становится, и я откидываю с себя одеяло, на несколько мгновений чувствуя, как становится жарко. Уже хочу облегчённо выдохнуть, как озноб возвращается, напоминая о себе мерзкими мурашками по всему телу. Снова становится холодно, и я укрываюсь одеялом, хотя и знаю, что в моей ситуации это бесполезно. Где же Жаклин? Что-то долго она ходит за водой? Ведь всего лишь нужно сделать несколько шагов до лестницы, затем спуститься на первый этаж… повернуть вправо… нет, влево. Вправо? Влево? Кухня? Кухня в южном крыле. Это значит, что надо влево. Влево же? А я сейчас в каком крыле? Я в своей комнате? Одеяло же моё. И постель моя. Голова с каждой секундой становится всё менее заполненной. Ощущение, словно вместо мыслей — густой туман, сквозь который невозможно что-то увидеть. Не могу понять даже элементарного — в какой части особняка находится кухня. Все стороны света перемешиваются. Юг — север, восток — запад, восток — юг, север — запад… Сквозь густой туман, блокирующий понимание реальности, слышу звук отворяющейся двери и слабо приподнимаю уголки губ, радуясь, что кузина вернулась. Откидываю от себя одеяло, но как будто в нём запутываюсь, потому что ощущаю его везде и нигде одновременно: вроде оно накрывает меня с головой, но всё же лежит в стороне, холодно и жарко одновременно. Что происходит, где моё одеяло? — Беатрис, иди сюда, — ласково зовёт Жаклин, после чего слышится вроде тихий, но такой бьющий по ушам стук. Она осторожно тянет меня за плечо, переворачивая на спину, а затем так же аккуратно приподнимает, не делая резких движений. — Вот так, умница, — говорит она, когда я принимаю положение сидя. — Пойдём в ванную. Она помогает мне опустить ноги на пол и даёт несколько секунд прийти в себя — у меня сейчас полная дезориентация. Где я, что со мной делают? Где ванная комната? Справа? А я как сижу? Лицом ко входу в спальню? Значит, ванная справа… Или где-то ещё. Главное, что она точно находится поблизости. С каждой секундой мутит ещё больше, и Жаклин, наверное, понимая всё по моему выражению лица, поддерживает меня и тянет вверх, чтобы я встала. Выпрямляюсь, однако ноги становятся ватными, и я чуть ли не падаю, однако вовремя цепляюсь за кузину. — Осторожно, — говорит Жаклин, удерживая меня. Проходит несколько секунд, за которые ситуация немного улучшается, потому что я хотя бы чувствую стопами твёрдый холодный пол. — Пришла в себя? — уточняет кузина, и я одними губами шепчу «да». — Вот и хорошо, давай потихоньку идти в ванную. Небольшой шаг… Путь до ванной комнаты кажется бесконечным. Каждая секунда приравнивается к минуте, и становится невыносимо от того, как медленно тянется время, словно желая усугубить и без того неприятные ощущения. От холодного пола становится ещё холоднее, ещё чуть-чуть, и меня начнёт пробивать мелкая дрожь. Мне бы сейчас одеяло, чтобы укутаться и согреться… Понимаю, что мы переступаем порог ванной комнаты, когда стопами чувствую ещё больший холод. Кафель. Он ледяной. — Меня сейчас стошнит… — жалобно шепчу, прикрывая рот рукой. — Мы за этим сюда и пришли, — успокаивающим тоном отвечает Жаклин, заставляя меня сделать ещё пару шагов. — До унитаза мы дошли, а это уже успех! — подбадривает она, придерживая меня, пока опускаюсь на колени. — Не беспокойся, я подержу твои волосы. Слабо усмехаюсь последней фразе. Кузина даже в такой непонятной, но однозначно плохой ситуации попытается разбавить атмосферу своим юмором. Иногда такое поведение меня раздражает, но сейчас я за это ей благодарна — по крайней мере, на ту короткую секунду, когда она это произносит, мне становится хорошо, и все эти неприятные ощущения словно исчезают, хотя на самом деле просто прячутся, чтобы потом ударить новой волной. Мерзкий комок подкатывает к самому горлу. Склоняюсь над унитазом, и очень вовремя, потому что в следующее мгновенье из меня выходит всё съеденное на завтрак. Желудок снова выворачивается изнутри, отчего хочется просто распластаться на полу и умереть. — Сиди и не двигайся, сейчас приду, — приказывает кузина и отпускает мои волосы, после чего скрывается в комнате, однако через несколько секунд снова возвращается. Слышу звук наливающейся воды, а потом тихий стук, словно ёмкость куда-то отставили. — Давай на всякий случай ты хорошо помоешь руки. Она тянет меня вверх, придерживая, чтобы не упала, и ведёт меня немного в сторону, прямо к раковинам. Руки сами нащупывают кран, а затем и мыло. Слабость в теле на время отступает, хотя всё же стоять на ногах удаётся с трудом. Пока мою руки, Жаклин собирает мои волосы в низкий хвост. После этого мы снова возвращаемся к унитазу: я прямо перед ним, а Жаклин где-то рядом. — Держи стакан, — она берёт мою руку, и подносит к стакану. — Сможешь удержать? — уточняет она, и я киваю, крепко обхватывая пальцами стакан. — Выпей. Всё. Первые глотки ощущаются так, словно я до этого никогда не пила обычную воду или вообще любую другую жидкость; она буквально вливает в меня жизнь. Однако к концу стакана мне становится плохо, и допиваю, уже с трудом сдерживая рвотные позывы. Отдаю стакан кузине и морщусь, ощущая неприятные ощущения в районе желудка. Долго ждать следующего приступа рвоты не приходится. После этого Жаклин протягивает мне ещё один стакан с водой, и я, обхватив тот руками, жалобно спрашиваю: — И сколько так ещё? — Примерно девять раз, — отвечает она с неким сожалением, а я от этой новости лишь мученически вздыхаю, потому что и так чувствую себя очень плохо, а это только начало. В горле неприятные ощущения, словно кто-то маленькими ножиками царапает его изнутри. Ещё девять раз! — И ты обязательно с этим справишься, потому что сильная, — подбадривает кузина, и голос её слышится совсем рядом, как будто она тоже присела рядом со мной. — Пей, — ласково просит она, и я вливаю в себя воду, которая уже не кажется оживляющей жидкостью. — Умница, — хвалит Жаклин, когда я отдаю ей пустой стакан. — А ты меня… каждый раз хвалить… Не успеваю задать вопрос, как появляется третий приступ рвоты. Из глаз текут слёзы, горло саднит, в ногах слабость, по телу пробегают мурашки, потому что меня всё ещё знобит, а в желудке мерзкие ощущения, словно кто-то его то и дело стягивает, а затем надувает. Снова вода, которая уже становится ненавистной, ровно как и всё остальное в данный момент. Ну что за чёртово невезение?! После пятого стакана с водой и последующего избавления от неё чувствую, как дрожат руки. Кузина на всякий случай придерживает стакан, чтобы я не разлила воду, потому что та, кажется, грозится выплеснуться за края. Думается, что с каждым разом должно становиться всё легче и легче, однако всё происходит в точности наоборот: меня начинает ещё сильнее тошнить, а после рвоты слабость накрывает с головой, и всю эту «прекрасную» картину дополняют неприятные, даже в какой-то степени болевые ощущения в горле. Однако меня уже практически не знобит. Так что промывание и правда работает, пусть сам процесс очень неприятный и временами даже болезненный. И всё же желание лечь на пол и умереть никуда не пропадает, надёжно закрепляясь задней мыслью. Спустя ещё какое-то количество стаканов с водой, когда я уже давно перестала их считать, кузина говорит те самые долгожданные слова: «этот последний». Очередной приступ рвоты, объятия с унитазом, дрожащие пальцы и боль в горле. Зато это был последний стакан. Хотя бы что-то хорошее… После этого Жаклин поднимает меня, крепко удерживая, потому что ноги меня совсем не держат, и сажает на пуф, стоящий в углу ванной комнаты, где я немного отдыхаю. После этого кое-как умываюсь и полоскаю рот, надеясь, что тошнота таковой и останется и не перерастёт в очередной приступ рвоты. Становится лучше хотя бы по той причине, что озноб полностью сходит на нет. Вместо него саднит горло, но и это тоже скоро пройдёт, если мне снова не станет хуже. — Давай вызову «скорую», — предлагает кузина, когда я снова с уставшим стоном присаживаюсь на пуф и опираюсь спиной о стену позади себя. — Не надо, мне и так хорошо, — отмахиваюсь, не желая не то что покидать дом, но даже комнату. — Сейчас немного полежу, силы восстановятся… — на середине фразы делаю вдох, чтобы продолжить, — и всё будет отлично. — Уверена? — в её вопросе улавливаю скептицизм, на что недовольно хмурю брови. — Они придумают всяких диагнозов, чтобы побольше денег получить, а потом мне нужно будет посещать других врачей, чтобы они сказали, что первые сделали что-то не так, — со слабой из-за своего физического состояния раздражённостью говорю я. — Раз уж к тебе вернулся твой характер, значит, и правда всё хорошо, — тепло её голоса свидетельствует о том, что на лице кузины сейчас играет лёгкая улыбка. — Пойдём в комнату. Будучи уверенной в том, что от слабости не осталось и следа, встаю, но тут же опираюсь о Жаклин, которая так вовремя ко мне подскакивает. Сразу же чувствую тошноту, и в этот момент молюсь всем высшим силам, чтобы она не усиливалась. Когда ощущаю стопами твёрдый пол, киваю кузине, и мы осторожно доходим до кровати, на которую я медленно опускаюсь, после чего принимаю положение лёжа на спине. — Врача точно не вызывать? — уточняет она. — Со мной всё хорошо, — нащупываю одеяло и укрываюсь им до груди. — Вот буду при смерти, тогда и вызови. — Беатрис! — с укоризной восклицает Жаклин. — При смерти тебе уже гроб нужно будет готовить, а не врача вызывать! — Да, кстати, нужно бы уже заняться этим делом… — морщусь от неприятных ощущений в горле. — А то вдруг когда-нибудь умру от отравления или что это сейчас было… — Кстати об этом, — кузина решает никак не комментировать мои высказывания о гробе, а переходит к насущной проблеме. — Чем ты так могла отравиться? Мы обе завтракали одной и той же едой, ужинали тоже. У тебя были какие-нибудь перекусы? — У меня в последнее время совсем нет аппетита, — жалуюсь. — Так что ем по минимуму и то только потому, что надо. Значит, это не из-за еды. — Ногти грызла? — спрашивает она, и я недовольно хмурюсь, не желая отвечать на этот вопрос, потому что не хочу признавать, что у меня есть вредные привычки. — Бытовой химией ты точно не пользовалась, алкоголь не пила, — задумчиво перечисляет она. — Что ты делала после завтрака? — Ты же знаешь. — Я спрашиваю о деталях. — В библиотеке подошла к столику, на который ты до этого положила книгу, — вздыхаю, начиная перечислять. — Взяла её, удобно устроилась в кресле и начала читать. В какой-то момент меня затошнило, но я не обратила на это внимание, а потом стало хуже, пришлось позвать тебя. Дальше ты сама всё видела. — Странно, — непонимающе протягивает кузина. — Не могло же это возникнуть просто так… — Знаешь, — в голову приходит мысль, которую спешу озвучить. — Возможно, меня пытались отравить. Я в книге читала, что страницы пропитывают ядом, а потом тот, кто их касается, умирает, потому что тянет пальцы в рот или трёт глаза… — Ты думаешь, книга отравлена? — в изумлении уточняет Жаклин, и я без особого энтузиазма утвердительно отвечаю. — И кто это мог сделать? — Ну… — начинаю с небольшой претензией в голосе. — Например, тот, кто принёс мне эту книгу. — Ты сейчас обвиняешь меня в том, что я пыталась тебя отравить? — шокировано спрашивает она, на что я лишь раздражённо вздыхаю, снова чувствуя лёгкую волну тошноты. — Вряд ли, ты ведь меня спасала, — отвечаю. — Хотя твоё странное поведение, которое ты оправдываешь тем, что не можешь мне что-то рассказать, как раз и наводит на такие мысли, — обиженно добавляю. — Тебе правда не нужно об этом думать, я ничего плохого против тебя не замышляю. Мне незачем это делать, — уверяет она, и я неубедительно киваю, на самом деле не совсем веря ей: пока она не расскажет мне, подозрения никуда не денутся. — Может, это кто-то из прислуги? — Может и кто-то из прислуги, — глухо повторяю, теребя краешек одеяла в руках. — Давай сначала убедимся, действительно ли на страницах книги был яд. Не всегда же всё бывает точь-в-точь как в книгах. — Конечно, — соглашается Жаклин и, кажется, встаёт. — Заодно принесу тебе раствор, чтобы ты тут не умерла от обезвоживания. — Надеюсь, он не выйдет из меня обратно, — совсем безрадостно и с опаской протягиваю я. — Если что, я буду рядом, — успокаивает кузина. — Вместе морально легче, так что тебе не стоит ни о чём беспокоиться. Она выходит из спальни, оставляя меня одну. Пока лежу, время от времени возвращаюсь к той мысли об отравлении ядом. Что, если это окажется правдой? Неужели действительно кто-то пропитал страницы каким-нибудь ядом, чтобы избавиться от меня? Но кому это надо? Даже если это сделал кто-то из прислуги, всё равно остаётся главный вопрос — зачем? У всех них хорошая заработная плата, даже частичное проживание на территории моего особняка предусмотрено, а сама я никогда не кричу на них. А вдруг среди прислуги есть тот, кто дружил с садовником, которого я недавно уволила, и теперь он мстит за такую «жестокую» расправу над своим другом? Да нет же, паранойя какая-то… А вдруг! Я же не знаю, каким человеком был садовник, вдруг он очень злопамятный. К тому же, если мне не изменяет память, он прилетел из Англии, а англичане люди несносные. Ладно, это уже какие-то стереотипы лезут в мою голову! В ком я точно могу быть уверена, так это в Жаклин, потому что она спасла меня от отравления, и в своём дворецком, потому что тот никогда не имел ничего против моих родителей и меня самой, так что ему могу доверять как себе. Это единственные два человека, которые вряд ли предадут. А вот повар, горничная, новый садовник или охрана уже под вопросом, потому что редко общаюсь с ними лично, соответственно, могу только предполагать, что от них можно ожидать. Мои мысли прерывает вновь появившаяся в спальне Жаклин, которая отвлекает своими разговорами на общие темы, лишь бы не вспоминать те ужасные минуты промывания желудка. И за это я ей очень благодарна. Весьма скудно поужинав, потому что много есть мне нежелательно, ложусь спать. По словам Жаклин, книгу отдали в какую-то лабораторию, где её будут проверять на наличие в ней ядов и токсинов, и результаты пришлют уже утром. Это медленное ожидание вынуждает меня долго крутиться с бока на бок, прежде чем подыскать удобное положение и наконец заснуть. Ночью мне снятся неприятные сны о том, как я посещаю ужины у каких-то влиятельных людей, и на каждом из них выпиваю вино, которое оказывается отравлено. После ужасной ночи, совсем небольшого завтрака и лёгкого обеда Жаклин заходит в гостиную, где я преспокойно пью зелёный чай, сидя на диване, и говорит следующее: — Пришли результаты из лаборатории. К счастью, умение не подавать виду, что меня что-то удивляет, восхищает или опечаливает, никуда не исчезает, потому что внешне никак не реагирую на её фразу; если бы не умела владеть своими эмоциями, точно поперхнулась бы чаем. — А обещали прислать утром, — с толикой недовольства замечаю я. — Ну и что там? — На страницах книги обнаружили ботулотоксин, — осторожно отвечает она, стоя позади. Поджимаю губы, ожидая какого-то продолжения. — Хорошо, что ты не стала ждать долго, иначе бы самым обычным промыванием желудка не обошлось. — Не напоминай, — морщусь от неприятных воспоминаний, когда меня всё время тошнило, а после рвоты саднило горло. — Откуда в книге взялся этот яд? — Вероятнее всего, кто-то специально пропитал страницы ядом, потому что другими путями он не мог туда попасть, — задумчиво протягивает Жаклин. — То есть кто-то хотел меня отравить, — спокойно заключаю я, хотя внутри готовится распуститься алый цветок ярости. — И этот человек работает на меня, — медленными движениями отставляю кружку на кофейный столик, чтобы не запустить её в стену. — Живёт за мой счёт, — аккуратно поднимаюсь на ноги. — Притворяется хорошим человеком, — поворачиваюсь к Жаклин, уже не сдерживая яростной дрожи в собственном голосе. — Я сожгу этого человека, когда узнаю, кто это, — почти шёпотом обещаю я. — Клянусь, сожгу. — Беатрис, — успокаивающим тоном начинает Жаклин, однако не спешит обходить диван, чтобы коснуться меня. — Если ты кого-то сожжёшь, тебя посадят в тюрьму и… — Не посадят, — непоколебимо возражаю, сдержанно улыбаясь и пряча всю злость внутри. — Всё равно, убивать человека… — А меня, значит, можно пытаться убить? — холодно интересуюсь, но никакого ответа не получаю. — Этот человек решил распорядиться моей жизнью, теперь я хочу распорядиться его. Всё честно. Это справедливость. — Это слепая месть. — Месть и справедливость — почти что синонимы, потому что всякая справедливость рождается из-за жажды отомстить, — замечаю и делаю шаг в сторону, намереваясь подойти к окну. — Человеку сделали больно, с ним поступили неправильно. Он хочет отомстить, чтобы подлецу было так же больно, чтобы с ним обошлись так же неправильно. Потому что это справедливо. Желание отомстить порождает справедливость. — Но ведь и из-за справедливости может появиться желание отомстить, — возражает кузина, и я вопросительно вскидываю голову, продолжая стоять повёрнутой к окну. — Сейчас за убийство сажают в тюрьму, и это считается справедливостью. Но некоторым этого недостаточно, они хотят отнять жизнь у преступника, потому что он поступил с жертвой точно так же. В этом случае справедливость порождает месть. — А разве справедливо сажать убийцу за решётку? — этим вопросом ставлю её в тупик. — Наказание несоизмеримо преступлению, следовательно, здесь нет никакой справедливости. — Даже если и так, — не принимает она мою точку зрения, — Убивать того, кто пытался тебя отравить — не лучший вариант. Тебе самой же будет от этого хуже, ведь ты просто… отнимаешь чужую жизнь! Это изменит тебя. — Изменит ли? — задаю вопрос, дёргая уголком губ, и после этого вопроса никто из нас больше ничего не произносит.

***

Через пару дней, которые провожу в полной изоляции от книг, звонит наглец из Бордо. Жаклин даёт мне телефон и, судя по тому, как она отстраняется от меня, хочет уйти, однако ловко хватаю её за край, кажется, свитера, безмолвно прося, чтобы осталась. С нескрываемым нежеланием прикладываю телефон к уху и говорю: — Беатрис Давелюи слушает. — За что вы так со мной официально? — шутливо-обидчиво спрашивает Пьер, однако, не получая от меня никакого ответа, продолжает: — Наверное, вы не хотите со мной разговаривать… — Какая наблюдательность, — хмыкаю, откидываясь на спинку дивана и закидывая ногу на ногу. — Но я хочу, — несмотря на такое прямое высказывание, в его голосе не слышится наглость, хотя, кажется, именно она и должна здесь быть. — И вы бы давно уже сказали охране, чтобы ни при каких обстоятельствах меня не пропускали… — Я близка к этому, мсье. — Прекратите меня перебивать! — восклицает Пьер, и я в лёгком возмущении приподнимаю брови, хотя прекрасно понимаю, что он не может меня видеть. — Просто выслушайте меня, пожалуйста, — просит он, и я вздыхаю, предчувствуя, что он сейчас опять начнёт говорить о том, как же во мне заинтересован и как же жаждет со мной общаться. — Мы взрослые люди, а ведём себя, как дети. Вы капризничаете, любое неосторожное действие с моей стороны может вас разозлить так, что больше не захотите слышать меня. Я же… — он прерывисто вздыхает. Прищуриваюсь, пытаясь понять его эмоции. — Продолжаю приезжать несмотря на то, что мне не всегда рады. Веду себя, как идиот. — Вы не идиот, — серьёзно замечаю я, и правда так думая. — Сейчас последует продолжение в виде оскорбления? — недоверчиво уточняет он, вызывая у меня короткий смешок. — Отчего же, я абсолютно серьёзна. Идиоты обычно после первого отказа пытаются сделать гадость. А вы просто продолжаете стучаться в закрытую дверь в надежде, что вам когда-нибудь откроют. — И могу ли я рассчитывать, что мне откроют? — У каждой двери есть замок, к которому подходит лишь один ключ, — просто отвечаю я. — Найдёте этот ключ, и дверь отворится. Бросите поиски, тогда и не ожидайте ничего. — К вам очень сложно подобрать ключ, — прямо жалуется Пьер, немного разочаровывая меня: я думала, он не признаётся в своих поражениях и не жалуется на проблемы. — Однако я буду продолжать его поиски. Только скажите, как это возможно сделать, если дверь с прошлого раза значительно отдалилась? — Знаете, мсье Шарбонно, — выпрямляюсь, отстраняясь от спинки дивана. — Мне очень нравятся прогулки по лесу, прилегающему к моей территории. Быть может, вы желаете посмотреть на него? — Вы приглашаете меня на прогулку? — изумлённо спрашивает Пьер, и в его голосе звенит надежда, от которой я не сдерживаю добродушного смешка. — Во сколько? — В субботу вечером. Скажем, в шесть часов. Встретимся у ворот и пойдём в лес. Проведу вам экскурсию. Обещаю: убивать не стану, — великодушно добавляю, вызывая у Пьера искренний смех. — Я обязательно приду, — следует небольшая пауза. Хочу уже попрощаться, однако он неожиданно спрашивает: — Вы любите кататься на лошадях? — На лошадях? — от неожиданности переспрашиваю, поднимаясь на ноги. — Я делала это часто, когда была подростком. В последнее время очень редко езжу верхом, но… — внезапно осознаю, что соскучилась по этому занятию, — мне это нравится. А вы зачем интересуетесь? — хитро спрашиваю, уже догадываясь, что он ответит. — Хочу сделать сюрприз, — немедленно отвечает Пьер и, судя по некоторой теплоте его голоса, улыбается. — Хотя вы, наверное, догадались. — Что вы, я совершенно не понимаю, к чему был этот вопрос! — совсем неискренне восклицаю я. — Суббота, шесть часов вечера, ворота. Не забудете? — возвращаюсь к основной теме. — Такое невозможно забыть. — Тогда ждите этой прогулки, — обольстительно улыбаюсь. — До встречи, мсье Шарбонно. — До встречи, Беатрис. Отдаю телефон Жаклин, просто вздыхая. Кузина никуда не уходит, и я поворачиваю к ней голову, вопросительно приподнимая брови. — Ты пойдёшь на свидание с Пьером? Мне это не снится? — с наивно-удивлённой наглостью уточняет она, беря меня за руку. — Это не свидание, а просто встреча людей, которые хотят узнать друг друга, — дёргаю плечом, отворачивая голову от кузины. — Это проверка для наглеца из Бордо: дам ему желаемое, то есть себя, и посмотрю, что он будет делать дальше. Если перестанет проявлять ко мне такого же интереса, как и сейчас, значит, не сильно я ему нужна. Если же продолжит… — задумываюсь, не договаривая фразу. — А впрочем, посмотрим! — Неужели я и правда дожила до того, что ты решишь с кем-то общаться кроме меня… — поражается Жаклин, и я раздражённо вздыхаю, давая понять, что мне не особо нравятся такие замечания. — Поняла, молчу! — тут же восклицает она, и я удовлетворённо киваю. — Ты ещё здесь посидишь? — Пожалуй, — снова киваю. После этого кузина говорит, что очень за меня рада, и отпускает мою руку, а затем покидает северную гостиную. Сажусь на диван, откидываясь на его спинку и закидывая ногу на ногу. Мысленно прокручиваю телефонный разговор с этим Пьером, задумываясь об истинных причинах моего предложения встретиться и погулять в лесу. Возможно, я и правда устала от одиночества, но кажется, что причина всё же кроется в другом: сейчас мне нужен человек, который точно не может быть причастен к аварии, в которой умерли мои родители, старому письму и недавнему отравлению. Очевидно, что наглец из Бордо не мог пропитать страницы книги ядом — он вообще не имеет никакого отношения к этой книге. Так что хотя бы поэтому ему можно хоть как-то довериться. С каких пор мне хватает одной не слишком убедительной причины, чтобы дать кому-то шанс? Это совсем не похоже на меня! Ладно, раз пригласила, значит, надо сходить с ним на прогулку. В конце концов, наглец из Бордо прав — мы взрослые люди. Сомневаюсь, что в таком возрасте он стал бы проявлять ко мне интерес исключительно ради забавы или чего-то подобного. Скорее всего, я и правда ему небезразлична, хотя поверить в это трудно: понравиться я могу разве что чертям, и то только потому, что таких как я особо весело варить в кипящем котле. Вздыхаю, полностью расслабляясь, и раскидываю руки на спинке дивана, отгоняя все мысли о предстоящей встрече.