Под вуалью мрака

Октябрь 2018 В октябре погода примерно такая же, как и в сентябре: прохладная, временами настолько, что приходится надевать лёгкое пальто, чтобы меньше чувствовать противного ветра, рвущегося растерзать тебя на мелкие клочья. Однако сегодняшний день является маленьким исключением, потому что при распитии утренней чашечки кофе на балконе обнаруживаю, что погода совершенно безветренная. Если к вечеру она останется такой же, будет очень хорошо. После обеда неспешно прогуливаюсь вокруг особняка, по-прежнему не ощущая на себе ни единого порыва ветра, что не может не радовать, ведь на сегодня у меня запланировала прогулка с наглецом из Бордо по лесу, так что плохая погода совершенно ни к чему. Решив, что мне не нужно много времени на сборы, в пять часов вечера захожу в гардеробную, вдыхая запах тканей, который просто невозможно описать словами. Делаю два шага вправо и касаюсь пальцами одежды, начиная перебирать вешалки. Когда нащупываю шерстяной свитер с воротником, снимаю его и закидываю себе на плечо. Продвигаюсь чуть дальше, к штанам, и выбираю одну пару из плотной ткани, кажется, прямого покроя. Останавливаюсь посреди гардеробной, раздумывая, нужно ли мне что-либо ещё. В итоге возвращаюсь в спальню и переодеваюсь. Трогаю собственные волосы, которые немного спутались после того, как надела на себя свитер, размышляя, что с ними можно сделать. Погода безветренная — можно оставить волосы распущенными, но что, если через час поднимется сильный ветер? Тогда будет просто невозможно находиться на улице с такой причёской! Выхожу в коридор и зову Жаклин, надеясь, что она никуда не уехала в такой вечер. Через несколько секунд слышу, как одна из соседних дверей открывается, и из неё вырывается поспешный стук каблучков. — Сделаешь мне аккуратный хвост? — натянув на лицо милейшую улыбку, спрашиваю я и пропускаю кузину в свою комнату. — С твоими волосами сделать что-то аккуратное невозможно, — недовольно отвечает Жаклин, однако тянет меня за руку в сторону туалетного столика, заставляя меня присесть на стул. — Но я очень постараюсь, потому что не каждый день ты ходишь на свидания. — Это не свидание, — спокойно возражаю, на что кузина добродушно усмехается. — Ну да, как же! — она берёт что-то со стола, а затем начинает расчёсывать мои волосы, начиная с самых кончиков. — Ты ещё никого не приглашала на прогулку в лес. Или ты хочешь его убить? — с притворным испугом спрашивает она, на несколько мгновений прекращая расчёсывать мои волосы. — Это зависит от него, — пожимаю плечами. — Я просто даю ему возможность узнать себя лучше, — чувствую, как кузина снова возвращается к волосам. — На свидании люди узнают друг друга, — делаю акцент на последних двух словах. — Хочешь сказать, ты его не желаешь узнать лучше? — Почему в твоём голосе я слышу насмешку, моя дорогая кузина? — нахмурившись, спрашиваю и в ответ получаю усмешку, в которой нет ни капли злорадства. — Потому что ты сама себя обманываешь. Мне можешь не говорить, но хотя бы себе признайся, что ты просто хочешь провести время с Пьером. В этом нет ничего плохого, все мы люди, все мы хотим общения. И отношений, — она откладывает расчёску и аккуратно касается моих волос в попытке собрать их в хвост. — Тем более по Пьеру видно, что ты ему нравишься, так почему бы не дать ему шанс? — задаёт Жаклин риторический вопрос, заставляя меня задуматься. Чем дольше размышляю о том, какие отношения с наглецом из Бордо вообще возможны в этой жизни, тем увереннее прихожу к выводу, что об этом лучшем не думать. Я привыкла всегда всё контролировать, никого не подпускать к себе близко, потому что люди просто меня не поймут и оттого будут все проблемы, но вдруг стоит хотя бы раз поменять тактику и дать шанс тому, кто так настойчиво стучится в мою дверь? — Да, я хочу встретиться с наглецом из Бордо, — вкладываю в эту фразу как можно больше равнодушия. — Обычно все бросают попытки узнать меня после первого отказа. А у этого, — недовольно, но вместе с тем приятно замечаю я, — этих отказов было более чем достаточно. — Но ты ведь не будешь прогонять его из-за малейшей провинности? — Посмотрим, как он себя будет вести. В прошлый раз наглец из Бордо без разрешения коснулся моей шеи, — морщусь от неприятного воспоминания. — Хотелось оторвать ему руки прямо на месте. — Я надеюсь, вы гуляете в лесу не потому, что в случае чего ты его там убьёшь и закопаешь? — с шутливой настороженностью спрашивает кузина, закрепляя собранные волосы резинкой и принимаясь исправлять недочёты. — Нет, ты что, смерти он не заслужил, — абсолютно серьёзно отвечаю я, проигнорировав шутливый тон кузины. — Чтобы заслужить смерти от моих рук, ему придётся изрядно постараться. Просидев ещё примерно десять минут на месте, пока Жаклин придавала аккуратности моей простой причёске, наконец поднимаюсь и касаюсь пальцами головы, проверяя, всё ли там хорошо. Кузина строго говорит, что чем больше я трогаю волосы руками, тем меньше аккуратности там становится, однако на это лишь насмешливо фыркаю, и сама прекрасно это понимая. Убедившись, что с причёской всё хорошо, убираю руки от головы и выхожу в коридор. Слышу следующие за мной шаги Жаклин и едва заметно улыбаюсь: всё-таки приятно, что кузина находится рядом со мной: в противном случае я бы, возможно, нервничала и переживала из-за предстоящей встречи. Я ведь сегодня даже успокоительное не пила, хотя это странно, ведь нервы сдают чуть ли не каждый день. Особенно когда приходится взаимодействовать с неприятными людьми. Спускаюсь по холодной лестнице и легко, порхая, как бабочка, подхожу к полкам с обувью, расположенной в фойе совсем недалеко от входа. Нащупываю ботинки на шнуровке без каблука и аккуратно обуваюсь. Уточняю у кузины, сколько сейчас времени, и та отвечает, что до шести вечера ещё целых полчаса. Задумчиво хмурюсь, а затем беру с полки солнечные очки и надеваю их, поворачиваясь к Жаклин. Спрашиваю, как выгляжу, и в ответ получаю вопрос, зачем мне солнечные очки, если скоро будет закат. Издаю тихий смешок и разворачиваюсь к двери, вместе с тем хватая с висящего рядом с проёмом крючка ключи, и открываю её. Вытягиваю руку с ключами в сторону, и через секунду Жаклин их забирает. После этого вдыхаю полной грудью свежий воздух и выхожу на крыльцо, ненадолго там задерживаюсь, а затем спускаюсь по гранитным ступенькам. Решаю немного посидеть на одной из скамеечек, расположенных вдоль центральной дорожки, соединяющей ворота и крыльцо особняка. Ветра всё ещё нет, что не может не радовать, потому что Жаклин делала мне причёску с большим трепетом и вкладывала всю любовь, которая только в ней есть. Через некоторое время — вероятно, около шести часов — Жаклин говорит, что к воротам приближается две лошади, на одной из которых верхом едет Пьер. Хотя я и была к этому готова, потому что вопрос наглеца из Бордо о лошадях как раз это и подразумевал, всё равно в удивлении приподнимаю брови. Вместе с тем уголки губ ползут вверх: он пытается меня порадовать. Поднимаюсь со скамейки и неспешно подхожу к воротам. Пока их открывают, успеваю вновь нацепить на лицо непроницаемую маску, словно меня вообще невозможно чем-либо удивить или порадовать. Пусть наглец из Бордо постарается: не всё же ему должно доставаться с лёгкостью? — Мсье Шарбонно, вы всё же не просто так спрашивали, катаюсь ли я на лошадях? — с нейтральной полуулыбкой уточняю, и так зная ответ. — Я посчитал, что вам должно понравиться, — судя по звукам, он слезает с лошади и направляется ко мне. — Не могу же я упустить возможность порадовать вас, — теплота его голоса свидетельствует об улыбке. — Тем более инициатором встречи были вы. — И вы решили очаровать меня? — склоняю голову набок. — Увы, человека нельзя очаровать. Только если он сам очаруется, — отвечает Пьер. — Позвольте помочь вам сесть на лошадь. Он касается моей правой руки, и я даже не отдёргиваю её, ведь понимаю, что без помощи взобраться на лошадь будет не так уж и просто. Он ведёт меня за собой, и через пару шагов мы останавливаемся. Свободной рукой касаюсь лошади, поглаживая её по мягкой гриве. Я давно не ездила верхом, и от предвкушения, что совсем скоро это сделаю, не сдерживаю искренней улыбки. Пьер просит поднять левую ногу, а после помогает вставить её в стремя. Ловко перекидываю правую ногу через спину лошади и беру в руки поводья. Выпрямляюсь, чувствуя, как внутри плещется какая-то детская радость. Пьер помогает вставить правую стопу в стремя, после чего его шаги немного отдаляются, и по этому я понимаю, что он подходит к другой лошади. — Жаклин, — обращаюсь к кузине, которая всё это время стоит у ворот. — Не скучай без меня. Вернусь совсем скоро. — Будь аккуратнее, — просит кузина, и я не сдерживаю короткого, но самодовольного смешка. — Я серьёзно. Ты давно не ездила верхом. — У меня подходящая для этого компания, так что в случае чего мне помогут, — намекая на наглеца из Бордо, заверяю я. — Да и к тому же, я не собираюсь выполнять какие-то трюки: это всего лишь спокойная прогулка. Я буду в порядке. — Хочется в это верить, — с долей скептицизма отвечает Жаклин. Её беспокойство понять можно, ведь незадолго до потери зрения я довольно-таки часто каталась на лошадях и даже собиралась всерьёз заняться конным спортом. К сожалению, авария отбила это желание, ровно как и любое другое. Наверное, за последние пятнадцать лет, проведённые во мраке, я каталась верхом от силы раз пять, так что сейчас сидеть на лошади немного волнительно. Кажется, волнение Жаклин передаётся и мне. — Поехали? — уточняет мой спутник на ближайшие пару часов, и я киваю. — Я буду предупреждать, когда и куда надо будет поворачивать. Пока что едем прямо. Немного сжимаю ногами бока лошади, и та начинает двигаться. Полностью сосредотачиваюсь на поводьях, на ровной осанке, на теле лошади, на её спокойных движениях. Передвигаться во мраке не так уж и сложно, к этому я уже привыкла, но передвигаться во мраке на лошади немного волнительно и даже страшно, потому что не чувствую земли собственными ногами. Стоит на несколько секунд отвлечься от реальности — и я дезориентирована. — Как вы себя чувствуете? — осторожно спрашивает Пьер, и в его голосе действительно слышится интерес. — Мне нужно привыкнуть, — продолжая сосредотачиваться на лошади, отвечаю я. — Давно не ездила верхом, это немного… непривычно. — Хорошо, что погода сегодня безветренная, — говорит он, начиная с отвлечённой темы. — Так тихо. — И не так холодно, — соглашаюсь, уже не отдавая всё своё внимание езде верхом. Потихоньку привыкаю к тому, что сама не иду по земле. — Но всё ещё может поменяться. — Не спорю: погода порой бывает очень непредсказуемой, — повисает небольшая пауза, за время которой успеваю немного расслабиться и прикрыть глаза, вслушиваясь в отдалённое пение птиц. — Ну как, уже привыкли? — Немного, — коротко киваю. — Скажите, это чем-то отличается от той езды, которая вам была доступна, пока вы не потеряли зрение? Сейчас направо, — предупреждает он, и я немного оттягиваю поводья справа, поворачивая лошадь. — Кроме того, что вы не видите, конечно. — С потерей зрения пришёл страх потери контроля, — честно признаюсь я. — Я не могу полагаться на свои глаза, значит, мне нужно сосредоточить своё внимание на остальных органах чувств. Ходить, не видя, совершено несложно, но ездить верхом, — коротко усмехаюсь, качая головой, — уже сложнее. Я ведь сейчас ничего не контролирую. — Почему же — вы управляете лошадью. — Но я не чувствую под собой земли. Не контролирую передвижение. Откуда мне знать, что мы сейчас едем по дороге, а не по траве? — задаю вопрос, на который сама тут же отвечаю. — Только по звуку. Но на один только слух надеяться нельзя, потому что не всегда можно услышать нужные звуки. Бывают помехи — тот же ветер, например. — Признаться, мне до сих пор странно понимать, что вы вообще ничего не видите, — тихо признаётся Пьер. — Потому что вы ведёте себя увереннее, чем любой зрячий человек. — Уверенность и зрение никак не связаны, — заверяю, успевая наслаждаться свежим воздухом. — Я просто живу так, как хочу. — Это я уже понял, — усмехается он, и в его усмешке, на удивление, не слышно ни капли сарказма. — И мне лестно, что вы захотели со мной прогуляться. — В последнее время всё меняется, — мрачнею я, немного опуская голову. — Что вы имеете в виду? То письмо, которое кажется странным? — С него перемены только начались, — вздыхаю, перебирая в голове прошедший месяц. — Сначала странности в поведении убийцы моих родителей, которого внезапно признали невиновным, потом тот факт, что, найдя письмо, никто не стал разбираться с ним, просто положившись на волю случая. Ещё и кузина что-то недоговаривает, садовник вёл себя немного странно. Недавно вообще меня пытались отравить… — Отравить? — изумлённо переспрашивает Пьер. — Как? — В последнее время я увлеклась чтением, и страницы одной из книг оказались пропитаны ядом. К счастью, всё обошлось, потому что я вовремя позвала кузину, но мне теперь некомфортно находиться в собственном доме, — хмуро признаюсь, крепко сжимая в руках поводья. — Меня хотели убить, а я даже не знаю, кто это мог быть. — Может, это был кто-то из вашего окружения? Тот, кто имеет доступ к книгам, — предполагает Пьер, и я задумчиво веду плечом. — Или, наоборот, они бы не стали так поступать. — Почему? — непонимающе спрашиваю, немного поворачивая голову в его сторону. — Вашей прислуге было бы куда легче и проще заколоть вас ножом или любым другим острым предметом. Отравление ядом — дело ненадёжное, потому что ту книгу могла открыть ваша кузина, и тогда плохо было бы уже ей. А если хочешь перерезать горло, то вряд ли ошибёшься. — Зато убийцу в таком случае можно легко вычислить, — возражаю. — Не думаю, что кто-то хочет быть пойманным. — Но кто-то хочет вас убить, — мрачно заключает он, и я поджимаю губы. — Думаете, это связано со всей этой историей об убийстве ваших родителей? — Вполне возможно. Их убрали, убийцу сделали невиновным, теперь и за меня можно взяться, — вслух рассуждаю я. — Но какой тогда мотив? Убить всю нашу семью? И чего они этим добьются? — Возможно, это кто-то из конкурентов. Тот, у кого тоже успешный гостиничный или ресторанный бизнес, но не такой успешный как у вас, — предполагает Пьер, прерываясь всего не секунду, чтобы сказать, что надо повернуть чуть правее. — От ваших родителей избавились, посчитав, что вы не сможете так же успешно управлять бизнесом. — А теперь, увидев, что я со всем справляюсь, решили устранить и меня? — Скорее всего. Ничего не отвечаю, обдумывая эту идею. По крайней мере, звучит это всё очень логично. Если настоящий убийца моих родителей действительно был их конкурентом, то это значит, что он попытается и меня убрать, чтобы не мешалась. И пять лет он вполне мог выжидать, считая, что теперь уже мой бизнес всё-таки рухнет. А когда понял, что этого не произойдёт, решил действовать. Но как он мог добраться до моего дома? До книги, чтобы оставить там яд? — Тогда в моём окружении есть кто-то, кто ему помогает, — предполагаю я. — Тот, кто помог скрыть от меня повестки в суд, кто отравил страницы книги. — У вас есть подходящие на эту роль кандидаты? — настороженно уточняет Пьер. — Не знаю, — качаю головой, не желая принимать тот факт, что кто-то из моего окружения может оказаться предателем. — Это может быть каждый, кто работает на моём участке. В том числе и… — запинаюсь, не в силах произнести имя своей кузины. — Жаклин не стала бы этого делать, — с успокаивающей уверенностью произносит Пьер. — Я вижу, как она о вас беспокоится. Такой человек не стал бы пытаться вас убить, а потом проявлять заботу. — Я уже не знаю, что и думать, — разочарованно признаюсь я. — Она что-то от меня скрывает, потому что её поведение в последнее время значительно поменялось. Теперь она с кем-то разговаривает по телефону, при этом куда-то уходит, остаётся на ночь в Париже, хотя может приехать сюда и отдохнуть нормально, — качаю головой, на миг даже забывая, что вообще-то еду на лошади. — И это она принесла отравленную книгу! — раздражённо восклицаю, сжимая поводья в руках. — Пожалуйста, успокойтесь, — слышу, как голос Пьера приближается, и уже через пару секунд он касается моего локтя, отчего тут же от неожиданности дёргаюсь. — Тише, это всего лишь прикосновение, — спустя несколько минут, когда я полностью затихаю и возвращаю своё внимание на лошадь, он отпускает меня и немного отдаляется. — Возможно, у неё просто кто-то появился. — Что вы имеете в виду? — Любовный интерес, — в его голосе улавливаю небольшой вопрос. — Поэтому она и остаётся на ночь в Париже, а здесь разговаривает по телефону с кем-то неизвестным. — Но почему она не может рассказать мне об этом? — непонимающе спрашиваю я, раздумывая, может ли это быть правдой. — Возможно, она пока что не уверена в серьёзности намерений своей второй половинки, вот и не хочет раньше времени рассказывать о своих отношениях. А вообще это может быть всё, что угодно. Вдруг она готовит вам сюрприз? — Я не люблю сюрпризы, — отвечаю категорично. — Однако мой сегодняшний сюрприз вы приняли отлично, — замечает Пьер, кажется, улыбаясь. — Вам ведь нравится прогулка по лесу? — Прогулка по лесу и правда прекрасна, — решаю не спорить, — но сюрприз у вас так себе, потому что я всё поняла сразу же, как только вы спросили про лошадей. — Ну мне же надо было узнать, катаетесь ли вы на них! — защищается он. — Мне известно, что некоторые люди очень сильно их боятся… — И вы подумали, что я боюсь каких-то животных? — шутливо-оскорблённо спрашиваю я. — Что я вообще могу чего-то бояться? Вы подумали, что я трусиха? — Надеюсь, вы шутите и задаёте эти вопросы не всерьёз, — уточняет Пьер, и, когда я киваю, облегчённо выдыхает. — Я ни на секунду не сомневался, что вы не боитесь лошадей, просто подумал, что вы можете их не любить. Думаю, сами знаете, чем бы окончилась наша встреча, если бы я привёл на неё то, что вы не любите. — Вы бы сразу же отправились домой, — не сдерживаю смешок. — А я бы до конца своих дней считала, что вы меня ненавидите, — на несколько секунд замолкаю, снова задумываясь о том, кто хочет меня убить. — И всё же вы считаете, что это кто-то из конкурентов? Мне стоит опасаться именно их? — Уверен, что вам стоит быть осторожной, — поправляет он. — Опасаться кого-либо — плохой вариант. Вы же не хотите провести остаток жизни в страхе? — А если буду проявлять излишнюю осторожность, то могу стать параноиком. — Тогда не проявляйте излишнюю осторожность, — просто отвечает он, словно всё это — не более, чем сложная задача. — Вы уже знаете, что человек, пытавшийся вас отравить, имеет доступ к особняку — либо лично, либо через слуг. Значит, старайтесь меньше с ними контактировать. А ещё лучше: хорошо подумайте, кто точно не смог бы пойти против вас, и исключите его из так называемого списка подозреваемых. — То есть не доверять своему окружению, кроме Жаклин? — Вы настолько не уверены в своей прислуге? — Мне кажется, что мсье Сорель никогда в жизни не смог бы предать меня или моих родителей. Это мой дворецкий, — на всякий случай поясняю я. — Он всегда выполнял мои поручения, особенно те, что не входили в его должностные обязанности. Наверное, ему я могу доверять. — Вот видите, вы сами только что исключили уже двоих из списка подозреваемых: Жаклин и дворецкого, — подбадривает Пьер. — Потом подумайте ещё, вдруг решите, что кто-то точно не желает вам зла. — После отравления мне особо не хочется думать о том, кто к нему причастен. Никогда не забуду тот день, мне было очень плохо… — морщусь от воспоминаний, не желая проживать промывание желудка ещё хотя бы раз в своей жизни. — Зато вы живы, — серьёзно замечает Пьер. — Не всем так везёт. Яд не щадит, — с глубокой тоской произносит он, заставляя меня вопросительно нахмуриться. — Вы кого-то потеряли из-за яда? — спрашиваю, не совсем понимая смену настроения моего собеседника. — Сестру, — сдержанно отвечает он, и в его голосе не улавливаю ничего, кроме серьёзности. — Она была младше меня на пять лет. Однако судьба решила нас разлучить. — Как это произошло? — Это был обычный день, утро воскресенья, — начинает он. — Мы всей семьёй завтракали, ничего не предвещало беды. Но в один момент сестрёнка начала кашлять, мы с мамой подумали, что она подавилась, но… — он замолкает, не решаясь продолжать, а я сочувственно поджимаю губы, чувствуя себя не в своей тарелке. — Это был яд, — тихо продолжаю за него. — Да, — словно сквозь зубы произносит Пьер. — Она просто… задохнулась. Вот так быстро. Она разговаривала с нами, а потом раз — и… умерла. — Мне очень жаль, — со всей искренностью, на которую только способна, говорю я. — Твоя сестра наверняка не заслужила такой участи. — Самое странное, что никто так и не понял, кто отравил её сок. Завтрак делал я и уж точно был уверен, что ничего страшного в еде и напитках не было. — Вы обращались в полицию? — Нет, они не стали бы разбираться с этим делом. — Мир несправедлив, — вздыхаю, закрывая глаза. — Помогают только тем, кто даст большую сумму денег. И то, если дело кого-то зацепит. Как видите, дело об убийстве моих родителей благополучно замяли, и я уверена, что убийцу вашей сестры тоже не стали бы искать, — с некоторой злостью говорю, а затем понимаю, что вообще-то должна поддерживать и сочувствовать, а не перескакивать на собственные проблемы. — Извините, я не должна была это говорить… — Вы правы, — неожиданно для меня отвечает Пьер. — Я поделился этой историей только потому, что рад, что яд до вас не добрался. Удача улыбнулась вам. — Спасибо, — немного поворачиваю голову в его сторону. — Хотя и не верю в удачу, особенно в данном случае: я ведь могла не звать на помощь кузину и просто умереть, при этом ошибочно полагая, что у меня просто несварение желудка. Здесь всё зависело только от меня. — Соглашусь, но яд на страницах мог быть другим, таким, который бы убил в течение минуты. В данном случае удача всё-таки была, потому что отравление распространялось со временем. — Ваше мнение, — пожимаю плечами, отворачивая от него голову. Он говорит повернуть чуть левее. Некоторое время мы совсем не разговариваем, видимо, каждый думая о своём прошлом: я — о недавнем отравлении, Пьер — о своей сестре. Или же мы просто оба хотим очистить голову от всяких мыслей и насладиться свежим воздухом, прогулкой на лошадях и пением птиц. Несмотря на желание отделаться от всех мыслей, не могу не думать об истории, рассказанной Пьером. У него была сестра, а я об этом даже не подозревала. И её тоже пытались отравить, как и меня. Мне даже хотелось бы узнать больше подробностей о его сестре, но разумом я понимаю, что могу ранить его. Очередная странность: задумываюсь о чувствах других. Ещё месяц назад я не стала бы думать, что могу кому-то сделать больно своим вопросом, однако сейчас останавливаюсь и решаю закопать своё любопытство ради того, чтобы не тревожить другого человека. Неужели Пьер делает меня человечной? Даже несмотря на то, что для себя уже давно решила, что почти все люди ужасны, что с ними не стоит даже разговаривать. Возможно, Пьер заставит меня передумать насчёт отношения к окружающим. — Вы упомянули в своём рассказе маму, но ничего не сказали о папе. Почему так? Можете не отвечать, если не хотите, — добавляю, решив, что таким образом даю ему свободу выбора. — У меня не было папы, — отвечает он без сожаления, но с лёгким оттенком грусти. — Моя мама познакомилась с одним мужчиной через своих знакомых, у них закрутился кратковременный роман, который просто не мог вылиться во что-то серьёзное, но она забеременела, а он, узнав об этом, бросил её. — Как такое возможно? — почти что шокировано спрашиваю я, распахивая глаза. — У него была жена, — холодно отвечает Пьер, удивляя меня ещё больше. — Моя мама была ему не нужна. Ей пришлось покинуть Париж, потому что всё в этом городе напоминало ей о нём. Ничего не отвечаю, ещё раз перекручивая в голове всё сказанное Пьером. Оказывается, что его мама жила в Париже, а покинула его только из-за какого-то морального урода, который, во-первых, изменял своей жене, а во-вторых, посмел бросить беременную женщину! И как только его земля носила? — Вы в Париж приехали из-за него? — Он мне не нужен, — категорично отвечает Пьер со стальной уверенностью. — Я приехал в Париж исключительно из-за работы: здесь лучшие рестораны страны, и работать в одном из них — моя цель. — Которой вы добились, — киваю, поддерживая. — Вы же работаете в «Ambroisie»? — уточняю и получаю утвердительный ответ. — Поздравляю с достижением поставленной цели. — Моя цель — работа шеф-поваром в «Жюль Верне». — Уверена, что если усердно работать, то можно добиться желаемого, — обольстительно улыбаюсь я. — Вы уверенно держитесь на лошади, — отмечает Пьер, однако на его так называемый комплимент внешне никак не реагирую. — Да и вообще я заметил, что вы проявляете большую любовь ко всем животным. Это родители привили вам её? — Точно не знаю, как ответить на ваш вопрос, — просто пожимаю плечами. — Был период времени, когда мы с родителями каждое воскресенье ездили верхом. Потом стали реже это делать, но… — делаю паузу, задумываясь. — Всё равно мне это нравилось. Да и у нас всегда были собаки, так что это скорее норма для меня — любить животных. Жить ведь как-то надо, — добродушно усмехаюсь. — Я любила бы животных в любом случае, потому что они намного лучше людей. — Не буду спорить на эту тему, иначе наша прогулка закончится раньше времени, — протягивает он, и я на секунду приподнимаю уголки губ, с теплом отмечая, что он запомнил хотя бы что-то. — Возможно, мой вопрос покажется вам слишком личным, но всё же мне интересно. Не могли бы вы рассказать о своём отце? Может, это именно он поспособствовал вашему сильному характеру? — Это очень странный вопрос, — хмурюсь, совсем не понимая, зачем ему эта информация. — Извините, — вполне искренне извиняется он. — Мне неловко в этом признаваться, но, поскольку у меня не было папы, мне хотелось бы знать, какие вообще могут существовать отношения между отцом и ребёнком. — Если это вам и правда так важно, — с полной серьёзностью начинаю я, — тогда расскажу, — выпрямляю и без того ровную спину, словно пытаясь побороть чувство неловкости, которое каким-то образом передалось от Пьера. — Мой папа был достаточно строгим, но справедливым человеком, и я считаю, что эти качества очень важны для того, у кого есть целый бизнес. Временами мне не хватало простого общения с ним, потому что он мог задерживаться на ночь или две в Париже из-за работы, иногда пропускал целые выходные, которые мы обычно проводили всей семьёй либо дома, либо на природе. Но я не могу сказать, что он не давал мне достаточно любви. Напротив, он отдавал её целиком. — Даже с учётом того, что временами вам его не хватало? — Именно, — киваю. — Он тоже любил лошадей. В общем-то, это была его идея научить меня ездить верхом, — прикрываю глаза, на несколько секунд отдаваясь воспоминаниям. — Он вообще много чему меня научил. Например, играть на пианино. В шахматы. В гольф. — Вы занимались гольфом? — Было дело, — улыбаюсь одним уголком губ. — Мне очень нравится атмосфера: можно уединиться с природой. Иногда это бывает просто необходимо, — в этот момент Пьер говорит повернуть направо. — Когда я потеряла зрение, он поддерживал меня, иногда даже пропускал деловые встречи только ради того, чтобы побыть со мной и просто о чём-нибудь поговорить. Он рассказывал мне много о литературе и философии. Признаюсь, я не всегда понимала, но мне всегда было интересно, — грустно улыбаюсь, опуская голову. Поджимаю губы, чтобы не расплакаться. — Кажется, ваш отец был хорошим человеком, — тихо произносит Пьер. — Вам повезло с ним. — Извините, если задеваю ваши чувства, — собравшись с мыслями, говорю я. — Но вы не виноваты в том, что некоторые мужчины бросают свою семью ещё до появления в ней ребёнка. Большая часть людей ужасна, и именно из-за этого я предпочитаю животных. — Я уже отпустил эту ситуацию. Просто бывают моменты, в которые хочется об этом подумать. — Если бы я каждый раз позволяла себе думать о людях, которые предали меня или сделали больно, я бы провалилась в глубокую депрессию, которая закончилась бы моим самоубийством, — несмотря на содержание моей фразы, я нейтрально улыбаюсь. — Но я, конечно же, ни к чему не призываю. — Знаете, что мне ещё в вас нравится? — усмехаясь, спрашивает он, и я заинтересованно поворачиваю голову в его сторону. — То, что вы всегда правы. Хотя бы частично. — Значит, я была права, когда назвала вас наглецом из Бордо? — Хорошо, вы почти всегда правы, — поправляет он. — Хотя, возможно, я действительно был слишком настойчив. — Это точно, могу вас заверить, — киваю. — Хотя теперь вы больше похоже на храбреца из Парижа, чем на наглеца из Бордо. — Надо же? — удивлённо усмехается Пьер — Теперь я храбрец? — Не радуйтесь раньше времени, мсье Шарбонно, — осаждаю я. — Иногда храбрец может быть глупцом. На это Пьер ничего не отвечает. Остаток прогулки мы проводим за обычными разговорами обо всём. Он рассказывает мне мелочи своей жизни, я — своей. Даже не замечаю, как пролетает время, и с некоторым разочарованием вздыхаю, понимая, что нужно возвращаться домой; я ведь планировала погулять по лесу всего пару часиков. Мы подъезжаем к воротам моего особняка. Пьер первым слезает с лошади и подходит ко мне, помогая достать ногу из стремени. Ловко спускаюсь на землю в то время, пока он меня придерживает за талию. Не спешу убирать его руки: вместо этого делаю совершенно необычную для нас обоих вещь — обнимаю. Не крепко, но и не отстранённо. Главное, искренне. — Спасибо за то, что составили мне компанию, — по-доброму улыбаюсь, отстранясь от него. — И за лошадей. — Ради прекрасной девушки я готов сделать всё, что угодно. — Охотно в это верю, — выпрямляюсь, сцепляя руки в замок перед собой. — Звоните, если захотите встретиться. Или я позвоню. — Непременно, Беатрис, — уверенно отвечает Пьер.