Жди меня, я вернусь

— Иди нахрен, — раздраженно бросил Хан. — Мы едем в отель. Феликса за руль он, конечно, не пустил. “Мне проще сразу повеситься, чем садиться к тебе на пассажирское сиденье,” — отрезал он в ответ на возмущения. А потом сам испытал двигатель авто – а заодно нервы Феликса – на прочность, на светофорах нетерпеливо барабаня пальцами по рулю и срываясь с места, едва загорался желтый. Он про себя поблагодарил коммуну за то, что на этой машине не было номеров. Было ли ему и правда плевать на Минхо? Несясь с парковки к стеклянным дверям отеля под ритмичный стук в висках, он уже не сомневался в ответе. Ступив в лобби, как всегда полное людей, Джисон обернулся к Феликсу: — Где они?! У того дыхание сбилось, пока он бежал за Ханом по парковке. От насмешки, с которой он выходил из кафе, не осталось и следа. — В медпункте, само собой, — блондин схватил край рукава его куртки и потянул за собой куда-то в правую часть лобби, в полутемный коридор, который Джисон раньше не замечал. Рывком распахнув дверь, Хан увидел просторное помещение, почти белое — цветовую гамму нарушали только незнакомые хранители и люди. В нос ударила крепкая вонь лекарств и спирта. Медицинские работники бегали от одного пациента к другому, а потом к шкафам, к умывальникам и дальше по кругу под аккомпанемент чьих-то болезненных стонов. Его это мало интересовало: он пытался расслышать только один голос. — Джисон? Он как-то забыл, что приперся в медпункт, смачно зарядив дверью по стене, и теперь все движение замерло. На него устремилось штук пять шокированных взглядов. Вздрогнув, Хан обернулся на звук — в паре метров от него, совершенно расслабленный, на кушетке сидел Хенджин. Растрепанный, слегка испачканный чьей-то кровью, но целый и невредимый. Когда блондина заметили, он навалился головой на глянцевую стену: — Какими судьбами? — нарочито скучающе протянул он, но пристальный взгляд из-под полуприкрытых век выдал его с головой. Медлительность капала на нервы. — Где раненые? — нетерпеливо бросил Хан, чуть шагнув назад, чтобы пропустить медсестру с очередным мотком бинтов — она торопилась к какому-то мужчине, сидевшему на подоконнике. — Раненые? — Хенджин широким жестом обвел рукой всю комнату. — Так вот они. Глупый вопрос. Джисон раздраженно закатил глаза, сжав кулаки, чтобы не врезать другу, строившему из себя дурачка. Нужно найти его. Вдруг он обратил внимание на дверь в паре метров от себя и без колебаний влетел во второе помещение. Влетел — и встал, как вкопанный. Это была небольшая комнатка с маленьким диваном и шкафчиками для баночек-скляночек, прямо как медпункт в школе. Но Хана удивило не это. В комнате кроме него находилось трое: Чан, с невероятной осторожностью обрабатывавший ссадины, Чонин, которому он эти ссадины обрабатывал — Джисон заметил у него свежие швы в нескольких местах, — и Минхо. И снова три пары круглых глаз уставились только на него. Минхо. Он здесь. Он цел. Это осознание теплым потоком стекло по спине, но вслед за ним тут же пришел тот ворох чувств, который душил Джисона этой ночью. Ненависть, любовь, смятение, отчаяние — каждое из них затянулось вокруг легких тугим кольцом. — Джисон… — несмело позвал его родной голос. Минхо сидел на табуретке, полубоком ко входу, и подавал Чану всякую мелочь для обработки ран. Тьфу. Никакой он мне не родной. Кольца затянулись сильнее — в отместку за ложь. Этот голос был, несомненно был и есть родной для его дурацкого неразборчивого сердца. Отрицать это было так же безумно, как и не сопротивляться. Именно поэтому сейчас он шел, едва не бежал без оглядки на выход из отеля, к машине. Как можно дальше от него, пока он снова не наделал глупостей. Уехать, забыться и… хотя бы просто уехать. За спиной раздались быстрые шаги. Джисон, обняв себя руками, пошел по парковке быстрее, но у самой двери его схватили за предплечье и развернули на сто восемьдесят градусов. Закрыв глаза, Хан выдернул руку и двинулся дальше, но простые слова разом пригвоздили его к месту: — Не уходи. Пожалуйста. Что-то внутри сжалось в комок. Это же «что-то» вынудило обернуться к хранителю. В серебристых глазах плескалось волнение; Минхо переводил взгляд с глаз подопечного на его губы и обратно. Он поежился: в тонкой рубашке и без верхней одежды явно было зябко. Из-под расстегнутого на пару пуговиц воротника виделись те самые шрамы на груди. — Что… — вышло сипло, и Джисон прокашлялся, — что ты хочешь от меня? Хранитель открыл рот, но мгновение спустя закусил губу. — Ничего, — Минхо качнул головой. — Только выслушать. Я хочу, чтобы ты знал: мне очень жаль. За все, — ровный голос дрогнул на последнем слове. По предплечьям хранителя пошли мурашки от холода, и Джисон с трудом поборол желание отдать ему свою куртку. — Это все? — парень вопросительно вскинул бровь. — Все, — тот кивнул и тут же поднял ладонь. — Вернее, нет, не совсем. Хочу, чтобы ты знал еще кое-что: я люблю тебя и буду любить и защищать столько, сколько отведено для меня судьбой, — он опустил глаза. — Теперь точно все. Уголок рта Хана изогнулся в мрачной полуулыбке: — Я тебя выслушал. Знаешь, что? — он схватил кисть хранителя, и тот дернулся от неожиданности. — Я не хочу любить тебя. Всем сердцем не хочу, оно уже устало болеть, — он приложил напряженную ладонь Минхо туда, где находилось его сердце. Вдруг он отчетливо ощутил, что сейчас их сердцебиение слилось в одно. — Хочу тебя ненавидеть. После всего, что ты сделал. Но почему-то меня все время тянет к тебе, как магнитом. Это какое-то наваждение, и я хочу от него избавиться. Кисть старшего, все еще лежавшая на его сердце, прижалась сильнее, и Джисон испуганно оттолкнул ее. На нос приземлилась тяжелая капля. За ней, на щеку, вторая. Минхо задумчиво потер ладонь, словно обжегся, и кивнул: — Я больше не появлюсь в твоей жизни. Буду невидимкой. Ты и не вспомнишь, что у тебя есть хранитель. Тот замотал головой: — Не-а. Нет. Подожди. Так не пойдет. Откажись от меня, — Хан наткнулся на шокированный взгляд и, сглотнув, продолжил. — Вы же можете так делать? Я слышал, что можете. Так откажись. Не истязай ни меня, ни себя. У тебя будут другие подопечные, у меня другой хранитель, и мы друг для друга станем никем. Даже не воспоминаниями, просто никем. Пустым местом. — Сдурел? Я никогда тебя не забуду. Глухой голос. Влажные глаза, полные какой-то нечитаемой эмоции. Этого было достаточно. И я тоже. Тоже не забуду. — Это… это просто громкая фраза, — твердил Хан, мотая головой. — Все забывают всё и всех, это вопрос времени. — Просто дай мне охранять твою жизнь до самого конца. — Какого «конца»? — Моего, — хранитель легко пожал плечами. — Мне все равно недолго осталось: не казнят по решению службы, так наша связь погубит. Потерпишь меня еще месяц-два? — уголки болезненно родных губ приподнялись в виноватой улыбке, хотя в глазах стояли упорно сдерживаемые слезы. И Джисон понял. Внезапное осознание ударило набатом. Он все время истерил: из-за коммуны, из-за связи с Минхо, из-за самого Минхо. Каждая слеза, каждая соленая капелька была наполнена несогласием и жаждой все изменить, вывернуться наизнанку так, чтобы все было хорошо. Так, как он хотел. Он барахтался, как сумасшедший, а Минхо просто молча все принял. Заранее смирился с худшим. И сам Хан тоже знал, что у игры против их сломанной связи возможен лишь один конец. Прекрасно знал, но, в отличие от хранителя, заталкивал эту мысль как можно глубже. Дождь, сначала едва накрапывавший, все усиливался. Вода затекала за шиворот куртки и холодной полоской скатывалась вдоль позвоночника. — Подожди, как это? — куда-то в воздух промямлил Хан. — Как это «недолго осталось»? — Вот так, — Минхо развел руками и приложил уже к своему сердцу ледяную ладонь Хана. — Чувствуешь? Оно бьется из-за тебя и для тебя. Я все еще имею право на последнее желание, и оно звучит так: оберегать любимого человека, пока мои глаза не закроются в последний раз. Извини, но отказываться от этого я не собираюсь. Из-за дождя непонятно было, плакал он или нет, но Джисон видел, как подрагивали густые ресницы над его глазами, самыми живыми из тех, что он когда-либо видел. Живыми, ясными и очень, очень грустными. — Ты не должен вот так сдаваться, — прошептал Хан, не в силах оторвать застывший взгляд от старшего. С неба вместе с каплями опускалась на плечи неведомая тяжесть, приглушая голос и мешая дышать. — Вдруг все еще можно исправить? Любовь пройдет, исчезнет связь, и ты снова будешь, как все хранители, — кисть, лежавшая на сходившем с ума сердце хранителя, сжалась в кулак. — Минхо, ты не можешь приносить себя в жертву ради каких-то чувств! На парковку рухнула стена из дождя. Отпустив – нет, бросив его кисть, Минхо быстро утер лицо рукавом, уже прилипшим к телу: — А это уже решать не тебе, — светлые глаза неожиданно сверкнули злостью. Младший потянулся, чтобы взять его за руку, но он убрал обе руки за спину. — Минхо… — всхлипнул Джисон, но хранитель перебил его: — Льет как из ведра. Иди в помещение, простынешь еще. Так ровно и холодно, будто никакого разговора между ними и не было. Выдавал только опустевший взгляд. Развернувшись, хранитель пошел куда-то вглубь парковки. Когда щелкнули, открываясь, двери черного седана, такого же, как сгоревший где-то под Сеулом, Минхо еще раз бросил тяжелый взгляд на подопечного. Хан почувствовал, что его вот-вот вывернет наизнанку. — Прощай, — еле слышный шепот растворился в шуме дождя. «Прощай,» — эхом раздалось в голове. — «И уходи в тепло. Сейчас же.» Слова, пропитанные болью, так и лезли, но Джисон не мог ни открыть рот, ни сдвинуться с места. Все, на что его хватало — беспомощно стоять и наблюдать, как черный автомобиль уезжает с территории отеля, отдаляясь от него навсегда. Он перестал чувствовать свое тело, опустевшее каких-то пару минут назад. Шуршание шин превратилось в однородный белый шум. Чем больше становилась дистанция между ним и… между ними, тем быстрее к младшему возвращалось чувство реальности — вернее, в голове раскладывались по пунктам сухие факты. Они поговорили по душам, как и хотел Хенджин. Наверное, это хорошо. Это был их последний разговор. Наверное, это плохо. А может, хорошо — тут как посмотреть. Да, сталкиваться с неприкрытой правдой оказалось чуть труднее, чем лить слезы. Холодная капля упала на ресницы, и Хан, дернувшись, понял, что все еще пялится, как подвисший персонаж в игре, на выезд с парковки. Кофта под расстегнутым пуховиком промокла насквозь, волосы прилипли ко лбу, а замерзшие губы едва шевелились. Чего он ждал вообще? Что хранитель вдруг вернется с букетом гиацинтов? Довольно уже. Он не придет. Усилием воли Джисон сгреб себя в охапку и повел обратно в медпункт. У него была масса вопросов — самое то, чтобы отвлечься. Хотя бы сейчас. Это был вопрос выживания. *** — О, вернулся, — без особого удивления произнес Чан, когда в дверях появился Джисон. — Как настроение? Хуже не бывает. — Чудесно, — блекло усмехнулся тот. — Как Чонин? — Тоже превосходно, — отозвался из-под клетчатого пледа единственный нормальный человек в этой комнате. Он сидел на небольшой кровати, закутанный до самого подбородка, и осторожно поглядывал то на гостя, то на хранителя. Прикрыв за собой дверь, Хан скинул куртку на пол и устроился на освободившемся стуле напротив Чана. Тот недолго разглядывал его, а потом, навалившись на спинку, вопросительно склонил голову набок: — Минхо не вернулся, — он начал загибать пальцы, — на тебе лица нет, каждые полсекунды ты посматриваешь на этот угрюмый клетчатый сугроб. О том, что между вами опять произошло, ты говорить пока не готов, зато с удовольствием прополощешь мне и Чонину мозги. Угадал? — брови вопросительно поползли вверх. От одного его имени голову пронзало тонкой иглой. — Угадал. Хранитель устало вздохнул и покивал, приглашая начать разговор. — Как Чонин вообще здесь оказался? — Джисон наблюдал за реакцией обоих: Чан недовольно поджал губы, а его парень поглубже забрался под плед, так что теперь он закрывал нос. — Кое-кто, — хранитель многозначительно взглянул на подопечного, — выследил меня с утра у работы и, как подобает настоящему шпионскому шпиону, — свой рассказ он сопровождал активной жестикуляцией, — поехал за мной сначала в отель, а потом по пятам за Элис. В итоге не успела она пройти в свою квартиру, как ее настигли мы — в смысле, я — а потом и тот мужик, которого ты сегодня видел, только еще с друзьями. Я уже договаривался с этими уродами скостить им добрую половину нарушений кодекса службы, если они оставят Элис в покое, но ту-ут, — Чан иронично вознес руки к небу, — в здание с криками и пистолетом в руке ворвался Чонин. Естественно, они подумали, что я их подставил, и начали побоище. Результат сам видишь, — он указал сначала на дверь, явно имея в виду нескольких раненых в другой комнате, а затем, акцентированно, на Чонина. — Кстати, любовь моя, ты где пистолет раздобыл? Младший отвел угрюмый взгляд: — Я видел, как ты складывал его в багажник. А у меня есть вторые ключи от твоей машины. Вот, сложил два плюс два. — Этот пистолет лежал в багажнике уже несколько месяцев, — Чан нахмурился. — Кое-кто себя переоценил, — развел руками Джисон. — Не говори чушь, — синеволосый мотнул головой и снова повернулся к Чонину, а когда тот пожал плечами, неверяще вытаращился на него. — Подожди, серьезно? Ты все это время следил за мной? — Не «следил», — поправил его Чонин, поудобнее устраиваясь на кровати, — а наблюдал. Я и линзы твои видел, и десятки сообщений от Чанбина про какую-то коммуну и помощь. Очевидно же, что с тобой не все чисто. И вообще, — не доставая руку из-под пледа, он указал пальцем на Чана, — я переживал за тебя. Так что хватит выставлять меня идиотом. Оставшиеся двое впечатленно переглянулись. — Много ты уже разузнал? — Джисон, прищурившись, взглянул на младшего. — Уже в курсе, что… — Я рассказал в общих чертах, пока мы тут развлекались со швами и бинтами, — резко перебил его хранитель. — Про службу и про эпопею с коммуной и Сонхеком. Про вас с Минхо тоже. Опять. Джисон прикрыл глаза на мгновение, отгоняя боль в висках. — О том, кто его хранитель, я не говорил, — Чан многозначительно уставился прямо в глаза Хану, и тот коротко кивнул, мол, понял. — Это запрещено. Нельзя, чтобы Чонин пытался связаться с ним, иначе мне надают по шапке. Так, — он обернулся на открытое настежь окно, за которым все еще шумел ливень, — прикрою-ка я окно. Ты сидишь весь сырой. Если заболеешь, меня Минхо своими руками закопает. Чонин, вон, тоже продрог. — Неправда, — возмутился младший, пока хранитель отодвигал тяжелую штору и закрывал окно. — Мне не холодно. — Не поверю, пока не вылезешь из-под своего одеяла. Или ты… — Чан, стоявший к нему боком, повернулся, и вдруг в серебристых глазах мелькнуло неподдельное волнение. Он рывком вернул штору на место и уселся рядом с младшим: — Иди ко мне. Бросив на него взгляд исподлобья, Чонин аккуратно придвинулся поближе и оперся головой на его плечо, а мгновение спустя оказался в крепких объятиях. Мелкая, еле заметная дрожь начала стихать с каждой мягкой линией, которую ладонь хранителя проводила по его плечу. А Джисон все это время думал: как-то слишком спокойно он перенес все это. У нормального человека перестрелки, разборки и раны на чужом и тем более своем теле вызывают стресс, если не истерику — он вспомнил себя, когда он погубил ни в чем не повинного Сон Юнмина, а потом провалился в глубокий сон. До сих пор, закрывая глаза, он видит его лицо. Каждую морщинку вокруг глаз. Чонин же, пережив кошмар наяву, сидел как ни в чем не бывало, еще и речи толкал. Впрочем, нужно было сразу заметить за этой притворной бравадой его потерянный взгляд. Хорошо, что у него есть Чан. А у Джисона есть Минхо. Был. В разуме вспышкой мелькнуло его нечитаемое выражение лица, когда он садился в машину несколько минут назад. Лед в его голосе. — Элис все-таки удалось спасти? — поспешно спросил он у хранителя, чтобы срочно отвлечься от мыслительной жвачки. Лучше тратить внимание на глупые вопросы, чем на добровольное сведение себя в могилу. Не хотелось отвлекать Чана, шептавшего Чонину что-то наверняка очень нежное, но иных вариантов не было. Синеволосый оставил на макушке подопечного невесомый поцелуй и только тогда ответил: — Естественно. Если бы нет, я бы начал разговор не с приветствия, а с «Джисон, наши дни сочтены», — усмехнулся он и сразу помрачнел, встретившись с Ханом взглядом. — Может, все-таки расскажешь, что у вас случилось? Первое правило подавления эмоций: слышишь вопрос «что случилось?» — беги без оглядки. Сцепив руки в замок и сложив их на колени, как если бы это оградило его от Чана, Джисон ответил: — Мин… он же сейчас под пристальным вниманием, да? Я про службу. — Вроде того, — старший пожал свободным плечом и слегка потрепал Чонина по волосам. — Вот так происходит всякий раз, когда хранитель открывается подопечному. Поэтому лучше тебе не знать, кто твой секьюрити. Тот отреагировал слабым кивком — не то чтобы он вообще собирался спорить по этому поводу. Наткнувшись на пристальный взгляд Хана, без слов сообщавший, что этого ответа недостаточно, синеволосый неловко кашлянул и продолжил: — Они ведут расследование. Пока ты жив, данных у них немного, но нас уже несколько раз допрашивали. — «Нас» — это кого? — Меня, — Чан начал загибать пальцы, — Хенджина, его парня зачем-то допросили. Еще Чанбина. В отделе кадров пригрозили увольнением за весь его послужной список, если он скроет правду, но он молчал, как партизан. Как и мы все. Хан блекло ухмыльнулся. — Ему можно только позавидовать. Таких друзей, которые будут единогласно прикрывать твою задницу, еще поискать надо — вздохнул он, изучая глазами содержимое шкафчиков, и тут же уставился на хранителя. — А его самого допрашивали? Синеволосый уверенно замотал головой: — И не допросят. Это запрещено, — встретившись с недоуменным взглядом Джисона, он пояснил. — В службе немного другая ситуация. Раньше многие не совсем честные хранители, типа коммуны, заставляли своих коллег взять на себя их нарушения. «Заставляют» — в смысле предлагают выбор: либо пойти и признаться в нарушении, либо следующие лет десять провести в аду на земле. Под постоянными пытками. Многие выбирали первое. В итоге служба теряла сотрудников, а настоящие преступники продолжали творить что попало. Теперь слова самих подозреваемых никто в расчет не берет. — А ты? — Хан склонил голову набок. — Что я? — Ты так делал? Заставлял сознаться в чем-то вместо тебя? Хранитель напрягся. Его взгляд скользнул на Чонина, рассматривавшего узоры на пледе и не обращавшего на них внимание, и обратно на Джисона. Он коротко кивнул, почти незаметно, а потом ответил твердо: — Нет. Хан мог сколько влезет осуждать его за зверства в отношении других хранителей, но за то, что он только что солгал Чонину — нет. Ни за что. Будь он на месте Чана, поступил бы так же — этот парень и так узнал слишком много ужасных вещей за считанные часы. Узнать такое о своем любимом он точно не готов, а когда будет, хранитель наверняка все ему расскажет. Сам. — А ты? — старший тоже по-птичьи наклонил голову, передразнивая его. — Когда ты умрешь лет через семьдесят и пойдешь в службу, они посмотрят твои воспоминания. И все увидят. — Я не пойду в службу. — Как это? — нахмурился Чан. Тот в молчаливом ответе развел руками. — Тем более, он сказал, что ему осталось месяца два до того, как он… ну… исчезнет. Как легко слетело с уст начало фразы и как же, черт возьми, тяжело было договорить ее до конца. Горло превратилось в какой-то чугунный столб. Второе правило подавления эмоций: если нарушил первое правило — будь готов к последствиям. Джисон не хотел верить Минхо. Понимал, конечно, что питать надежду в его случае — все равно что стричь воду ножницами, но… в детстве он как-то провел за этим часа два. А теперь, когда потускневший взгляд Чана уткнулся куда-то в пол, надежда и правда таяла. — Я пытался, — тихо сказал Хан. — Пытался ослабить связь, уничтожить его ненависть. А оказалось, эта гребаная связь построена на любви. Все это время я подпинывал его к смерти. Вот это слово лучше было не произносить — в груди больно закололо в наказание. — Знаешь… — хранитель замялся, — ты не виноват. Это была моя ошибка — сначала назвать тебе неверную эмоцию, а потом, когда у Минхо забилось сердце, утаить, что никаких шансов больше нет. Наверное… так, любовь моя, посиди немного в тишине, — он закрыл уши младшего ладонями, не обращая внимания на его возмущенный взгляд. — Не хочу оправдываться, но я правда боялся говорить тебе это. Как будто если скажу вслух, то признаю, что наши любимые могут умереть, а значит, и… и он тоже, — взглядом Чан кратко указал на Чонина, внимательно рассматривавшего выражения их лиц по очереди в попытках что-то по ним понять. Хотя бы за это его можно осуждать? — Людям нужно за что-то цепляться, — пожав плечами, тихо ответил Хан. — Хранителям, наверное, особенно. Не-а. — Многих ты похоронил? — вдруг спросил Хан, и тот замер на мгновение, а когда отвис, покрепче прижал Чонина к себе и ответил спокойно: — Недостаточно, чтобы привыкнуть к этому. В комнатке повисла тишина. Настолько странная и какая-то незавершенная, что никто, включая младшего, не решался ее нарушить. — Джисон, — первым осмелился на это Чан и, позвав парня, призадумался, подбирая слова. — Я знаю, что тебе тяжело. Но… черт, не знаю, как это объяснить, чтобы ты меня не послал, но все дело в связи. Да, Минхо осталось недолго, и все это время вам обоим будет хуже и хуже, но когда он… исчезнет, станет намного легче. Потому что от связи ты — в смысле, любой — становится шизиком. Помешанным. Но это все неправда, понимаешь? Это не твои чувства, а что-то вроде болезни. Нахмурившись, Хан заглянул в глаза хранителя. Словно ждал, что тот неловко засмеется и скажит «вот блин, плохая шутка». Джисон и сам убеждал себя, что это лишь наваждение, что это все нереально, но лишь убеждал. Наивно. На самом деле поверить в это он бы не смог никогда. Чан молчал. — Как ты там сказал? — парень встал со стула, отодвигая его с прохода. — «Шизик», «помешанный»? Не хотел, чтобы я тебя послал? А я возьму и пошлю, — поднимая пыльную куртку с пола, он мысленно проклял себя за то, что не дошагал до вешалки. — Ты можешь заранее скорбеть о Чонине, бояться за него и все такое, но называть мои чувства к Минхо болезнью — как-то слишком, не находишь? Не дожидаясь ответа, Хан быстро вышел из медпункта. В глубине души он даже немного злорадствовал: Чонину к его уходу больше не зажимали уши, и теперь он явно задаст своему любимому хранителю парочку вопросов. *** В квартире Хенджина, обычно стерильно чистой, сильно пахло ванилином и свежей выпечкой — приятный, но очень уж сладкий аромат так ударил по обонянию, что у Джисона на секунду закружилась голова. Как он здесь оказался? Довольно просто — приехал. Вернувшись домой из медпункта, Хан сначала продрог непонятно от чего, а потом гонял по кругу высказывание Чана о том, что связь есть болезнь, а его чувства к нему на самом деле никакие не чувства, а лишь симптом. А потом мозг подкинул ему еще и момент, как он бросает холодный взгляд и уезжает. Навсегда. Хану было безумно тяжело наедине с собой, хоть он и удержался от метания стаканов на дальность — посуды оставалось немного. Ему было правда очень, очень нехорошо, и он позвонил Джинни, чтобы позвать его в клуб. Чтобы оглушительная музыка выбила из его головы навязчивые мысли. Здравый смысл настойчиво подсказывал ему, что еще часик-другой, и он не выдержит и бросит беглый взгляд на того идиотского зайчика в красном шарфике, которого все это время избегал, а потом снова будет корчиться на полу и реветь, а может, вообще поедет к… к Минхо. Довольно уже бояться этой боли от одного его имени. — Кхм… — Хенджин на том конце провода неловко кашлянул и замолк. — Знаешь, я ни разу не эксперт в теме мозгоправства и вообще это не мое дело, но на твоем месте я бы попробовал обратиться за помощью. Профессиональной. Джисон закатил глаза: — И ты туда же? — Туда же что? — Называешь меня больным. — А что, в клуб в пять часов вечера здоровые люди ходят? — поинтересовался блондин. — Шучу. Я, долбанутый мой друг, за тебя немного волнуюсь. Если что, Сынмин психолог, он мог бы помочь тебе, — на фоне раздался какой-то возмущенный возглас, но Хенджин не обратил на него внимания. — Ну так что? Ты согласен? Неуверенно поджав губы, Хан окинул взглядом вид на город, открывавшийся из окна. Во всяком случае, побеседовать со специалистом — уже лучше, чем ничего, да ведь? — Да, — ответил он. — Согласен. Когда с хлопком закрылась входная дверь, шум воды на кухне прекратился и оттуда, держа в мокрых руках полотенце, вышел Сынмин. «Удивительно, как они с Джинни похожи,» — подумал Хан, едва взглянув на него. От этой парочки, особенно дома, неуловимо веяло каким-то тихим уютом и порядком, прямо как из видео ультра-идеальных американских блогеров. — Рад встрече, — со сдержанной улыбкой сказал брюнет вместо приветствия, поправляя свободную белую рубашку. — Я тоже, — по правде сказать, Хан немного растерялся, потому что всю дорогу готовился произнести простое «привет». — У-у, даже переоделся. Для кого это? — шутливо протянул Джинни, подошедший к ним из гостиной и обводивший своего парня заинтересованным взглядом. Тот пожал плечами: — Я же как бы на работе, — затем он повернулся к гостю и жестом пригласил в просторную кухню. — Проходи, будем разгребать твои проблемы за чаем с булочками. Эта квартира, начиная ароматом и заканчивая милыми шутками хозяев, твердила: это место называют домом. Тем самым, который у Джисона остался в другой части города, в темных, но по-родному теплых комнатах. Черт возьми, опять я о нем думаю. Когда все трое оказались на кухне, коротко звякнул таймер на духовке, и Сынмин торопливо открыл дверцу — оттуда с густым паром хлынул еще один поток ванильно-сахарного запаха. Наблюдая за тем, как он, сосредоточенно нахмурившись, достает противень и выкладывает булочки на большую тарелку, Джисон почувствовал, что веки потяжелели от вязкой грусти. — Минхо часто готовил, когда приходил ко мне в гости, — негромко сказал он куда-то в воздух. — Да, знаю, — понимающе кивнул Хенджин, расставлявший на столе кружки для чая. Дежурно кивнув, мол, услышал, Джисон опустил взгляд на идеально белую скатерть. Стоп. — Откуда ты это знаешь? — он с прищуром взглянул на друга, который в мгновение стал бледным, как бумага. — Так ты говорил, — тот дергано пожал плечом и развернулся к нему спиной, принявшись искать что-то в навесном шкафу. — Я тебе этого не рассказывал, — отрезал Хан. — Джинни, откуда ты это знаешь? — Но ты… — начал было блондин, но Сынмин перебил его: — Хватит, — неожиданно твердо сказал он, захлопнув дверцу духовки. — Не выворачивайся уже, — он бросил на парня укоризненный взгляд и повернулся к гостю. — Я был хранителем Минхо. Всю его жизнь. Хан поперхнулся слюной. — Это шутка такая? — Ничуть. Раз уж Хенджин проговорился, пора открыть правду. Отлично. Просто отлично. — Ты сейчас начнешь тянуть из меня информацию, — устало продолжил Сынмин, — и мне придется дать ее тебе. Но ты должен знать кое-что: Минхо не помнит почти ничего о ваших отношениях и о том, что происходило с ним в это время. Когда его принимали в службу, контролеры сочли эти воспоминания слишком травматичными и понадежнее их заблокировали — и, честно говоря, были правы. Теперь, когда я все тебе расскажу, он тоже вспомнит. Что делать с этим фактом — решать тебе, но я должен был предупредить. Если тебя все устраивает, я… — Рассказывай уже, — оборвал Джисон. — Время идет. — Значит, слушай. *** — Слушай, Хо, а ты ничего, — небрежно произнёс хранитель, развалившийся слева от него на заднем сидении автомобиля. — Надо тебя почаще брать на встречи. «Встречи» – то есть заказы на чью-то жизнь. Драгоценную жизнь. Для них она тоже была драгоценной, но в числовом обозначении. Жизнь Чон Инсона, топ-менеджера крупной айти компании, оказалась такой драгоценной, что хватило откупиться и от полиции, и от службы за три предыдущих. — Разумеется, — поморщился Минхо. На «встрече» ему зарядили кулаком по горлу, и разговаривать было больновато. Парень через черную футболку прижимал к животу наспех сделанную повязку, чувствуя, как сквозь ткань его кожи касается кровь, и прикидывая, сколько еще он потеряет, пока они доедут до медпункта. Лечиться они могли только в медпункте отеля, где проживала коммуна. В нем работало только три врача. В обычных больницах их больше, и заставить их молчать об увиденном намного труднее. Минхо задумался, какой у него шанс оклематься до вторника — там нужно будет ехать на новое задание. — Он еще нуждается в дрессировке, — заметил второй голос, чуть пониже, с водительского кресла. — Я, например, получил пулю в плечо. Пришлось доставать, нехорошо вышло, — юноша с глазами старика обернулся через плечо, не останавливая машину. — Но не страшно, мы его всему научим, — сказал он, глядя на парня, но явно обращаясь к собеседнику. Машина подскочила на кочке, и все тело пронзило резкой болью. Парень тихо зашипел. — Полегче, Зен, — возразил первый, мужчина с проседью в волосах. — Пацан прекрасно стреляет. От него есть толк, как ни крути. В зеркале заднего вида сверкнули стальные глаза водителя: — Сонхек его взял не для того, чтобы он просто стрелял. Он должен защищать нас. А с этим он не справляется. Минхо прекрасно это понимал. Он сегодня допустил две ошибки, и первая – это пуля, которая прилетела в Зена, а не в него. — Значит, нужен второй, — первый непринужденно пожал плечами. — Про запас будет. — Как у тебя все просто, — низко хохотнул Зен. — Мы еле нашли этого, считай, из лап отдела кадров вырвали. А потом тщательно стирали все данные о нем, помнишь? Как думаешь, много таких удастся найти? Повезло, что у Хо сговорчивая мать, но, знаешь, так бывает не всегда. В горле застрял ком. Минхо очень не любил, когда в коммуне что-то говорили о его матери, но даже не знал, на кого злился больше – на коммуну или на нее саму. Она и правда была сговорчивая. Последним воспоминанием о ней был эпизод, когда десятилетнего Минхо привезли в роскошный отель – там с ним заговорил милый иностранец, представившийся Зеном. Когда мальчик обернулся, чтобы познакомить его с мамой, ее уже и след простыл. А он еще не понимал, почему всю дорогу до отеля она сидела мрачнее тучи. — У тебя есть какие-нибудь бракованные друзья? — хранитель, сидевший слева, легко толкнул Минхо в плечо. Тот вздрогнул от неожиданности и повернулся к соседу. — Тц-тц-тц, — Зен медленно покачал головой. — Нехорошо так шутить. Минхо поежился. Находиться рядом с этими двумя было не сказать чтобы комфортно — даже ломаные линии их лиц, прорисовывающиеся в свете чьих-то фар, вызывали тошноту. Вообще-то он хотел, чтобы на это задание поехал Чанбин — вроде как они подружились в этом змеином логове — но его не отпустили. Теперь парень вглядывался в полутемный пейзаж за окном, пытаясь увидеть знакомые улицы, которые наконец-то скажут: еще немного, и все. И свобода. Хотя бы на мгновение, пока Зен не приобнимет его за плечи и не поведет в отель. А остаток ночи он как-нибудь переживет. Переживет обязательно, ведь завтра они снова встретятся с Хани. *** — Минхо, — приглушенно позвал Чанбин, приоткрыв дверь комнаты. — Да? — парень оторвался от ноутбука, где заполнял отчетность Зена для службы. Тот поджал губы. — Ты прости… — продолжил он совсем тихо, и дальше парень ничего не разобрал. Он хотел было бросить раздраженно «говори громче!», даже брови нахмурил, но по выражению лица Чанбина все понял и без слов: и что тот хотел сказать, и почему так тихо мямлил. Чанбин просто не хотел, чтобы Минхо услышал его. Все внутренности скрутило в тугой узел, даже сегодняшнее ранение заныло вдвойне. Парень медленно отставил в сторону ноутбук и, глядя прямо перед собой, как кукла, подошел к другу, чтобы вместе с ним выйти в едва освещенный коридор отеля. А разве были другие варианты? Чего я ждал вообще? Первые шагов десять, эхо от которых тонуло в бежевом ковре, оба шли плечом к плечу и не осмеливались взглянуть друг на друга. Затем Чанбин поймал руку Минхо: тот сначала смутился, но вцепившись неосознанно в его неподвижную ладонь, понял, что его самого сильно трясет. Чем больше шагов они проходили, чем ближе становилась высокая дверь в самом конце коридора, тем хуже его слушались ноги. Когда он во второй раз запнулся о свою пятку, Чанбин сильнее сжал его кисть в своей, слишком теплой для этой секунды, когда у Минхо по венам вместо крови тек — продирался — лед. — Не извиняйся, — запоздало ответил младший, наконец-то взглянув на хранителя. У того лицо было совсем серое, как стены у дома, в котором коммуна сегодня устроила погром. — Я знал, что делаю и что мне за это будет… — он замолк на середине фразы и нервно сглотнул. Перед его носом высилась та самая дверь. Эту трещину в голосе Чанбин не мог не заметить. Осторожно — видимо, не знал, куда его ранили — взяв Минхо за плечи, он развернул его к себе и внимательно заглянул в застывшие глаза: — Слушай меня внимательно, — зашептал он быстро, — что бы ни случилось, защищай голову и диафрагму, — Чанбин слегка встряхнул его и получил короткий кивок. — Не буду говорить, что все будет хорошо, но ты выдержишь, ясно? Еще раз кивнув, Минхо опустил глаза и сделал глубокий вдох в тщетной попытке унять панику. Хранитель еще раз крепко обхватил его плечи и, наклонившись близко, проговорил около уха: — Мы с тобой грохнем его, и этому кошмару конец. Раздался наизусть выученный щелчок двери, и Минхо вошел в комнату, чувствуя, как вслед за ним входит Чанбин. Момент — и дверь щелкнула снова, захлопываясь. Капкан закрылся. В ушах зашумело, едва взгляд парня наткнулся на фигуру, сидевшую в широком черном кресле напротив кофейного столика, зажимая в узловатых пальцах старомодную трубку. Когда человек исподлобья взглянул на него, по спине Минхо пробежал холодок. Он очень старался держаться ровно и спокойно, но по-больничному яркое освещение вытаскивало на поверхность правду. Тусклые от времени глаза сверкнули сталью. Сонхек приподнял руку с трубкой и дважды присогнул указательный и средний пальцы в приглашающем жесте. Парень вдруг понял, что не может сдвинуться с места, и тут же ему на помощь пришел Чанбин: тот взял его за локоть и не торопясь подвел поближе к боссу. Мужчина с черными, как смоль, волосами обвел Минхо тяжелым взглядом, прежде чем подать голос: — Минхо, почему ты еще жив? — задумчиво произнес он, протягивая руку с трубкой вбок — молодой хранитель в строгом костюме сразу подбежал и, покорно склонив голову, забрал ее. Сглотнув, парень ответил: — Потому… — вышло хрипло, и он прокашлялся, — потому что вы взяли меня под защиту. Он усилием воли переключил внимание со стука сердца в горле на ладонь Чанбина, мягко удерживавшую его на месте. Оба знали — это не для того, чтобы Минхо не сбежал. Бежать было некуда, особенно с двумя охранниками в номере. Просто это была единственная поддержка, которую они могли позволить себе в эту секунду. — Не напомнишь, что ты согласился делать в обмен на нашу защиту? — Помогать вам. — Неверно, — резкий голос хлестнул по слуху. — Подробнее. Или ты забыл? Конечно, не забыл. Эти слова выжжены в его памяти каленым железом. Минхо прикрыл глаза, которые уже щипало от синеватого света, и отчеканил, как присягу: — Беспрекословно выполнять все указания товарищей. Защищать их от любых угроз. Отдавать коммуне всего себя, не жалея ничего и никого. Поначалу — первые лет пять — высокопарная клятва воодушевляла его. Он даже повторял наизусть выученные слова перед сном, готовый с каждым днем становиться лучше — хотя бы в том смысле, какой закладывал в слово «лучше» Зен. Когда от руки Минхо впервые погиб человек, он впервые понял, как ошибался: эта клятва была не страховкой, а ошейником. Его научили безупречно совершать телодвижения, необходимые для убийства. А это — чтобы не мешал разум. — Молодец, — холодно кивнул Сонхек. — Будь добр, подскажи, что следует за нарушением нашего договора? Парня пошатнуло: он понял это, когда Чанбин чуть потянул его на себя. Равновесие удержать удалось, но мир все равно плавно покачивался. — Вы докладываете обо мне в службу, — выдавил он. — Умница. Минхо, ты совершил предостаточно ошибок, — Сонхек выразительно приподнял бровь. — Сегодня тебе, насколько я помню, был дан ясный приказ: устранить жену и отпрысков, а не только объект. А что сделал ты? Это была вторая его ошибка. — Я нарушил приказ, — уставившись в темный паркет, тихо ответил парень. У него просто рука не поднялась. Он дал им сбежать из дома вместе с домработницей, пока за его спиной умирал глава семейства, и получил за это кулак в горло – и готов был получить еще сколько угодно. Жалеть об этом он не собирался. — Что ж, — мужчина глубоко вздохнул, — ты меня разочаровал. Минхо похолодел. Он открыл было рот, чтобы рассыпаться в извинениях, но босс продолжил: — Но я очень добр, — он небрежным жестом подозвал к себе другого охранника, крепкого хранителя лет тридцати на вид. — Ты создаешь нам одни проблемы, но я от чистого сердца продолжаю тебя исправлять, представляешь? Где же твоя благодарность, Минхо? Краем глаза Минхо следил за тем, как к ним не спеша подходит охранник. По телу пошла знакомая дрожь. Когда он снова перевел немигающий взгляд на Сонхека, его вмиг сжало стальными тисками. — На колени. Он не успел опуститься на пол, как под дых прилетел кулак. *** Ватный тампон со спиртом проходился по ссадинам на руках. Поврежденную кожу щипало — приходилось сжимать зубы, чтобы не издать ни звука. — Хватит уже молчать, как партизан, — устало вздохнул Чанбин. Он поднял футболку Минхо, чтобы оценить, насколько все плохо на спине, и, когда ткань отерла свежее ножевое ранение, тот тихо зашипел. — Извини. — Все нормально, — промычал парень, опустив на подушку левую щеку, чтобы не встречаться взглядами с другом. Разбитая скула заныла. Хранитель снова вздохнул. Спине и правда мало не показалось. По подсчетам Минхо, он получил не меньше десяти ударов грубой подошвой, пока его за волосы не подняли на ноги. — Еще раз, — негромко заговорил он. — Не надо прикидываться, что тебе не больно. Сонхек добивался от тебя извинений. — И правда добивался, — усмехнулся Минхо и тут же пожалел об этом: стоило мышцам живота напрячься от смеха, их пронзила тупая боль. Он видел перед собой только темное панорамное окно, но точно знал, что Чанбин неодобрительно покачал головой. — Не смешно. Если бы ты сразу запищал и сказал ему пару жалобных фраз, он бы отпустил тебя. Но ты терпел, пока не отключился. Почему – нет, вернее, какого хрена? Парень дернул плечом: — За это я извиняться не собираюсь. — Ты слишком дорого платишь за свои принципы. — Он не убьет меня, и мы оба это знаем. Ай! — чертыхнулся Минхо, когда спирт коснулся очередной раны. — И вообще, ты обещал, что мы его… ну, того. Хранитель придавил его плечо к кровати: — Не дергайся. Раз такой принципиальный — терпи, — когда младший злобно запыхтел, он продолжил: — Я не спорю, что ты полезный. Из тебя сделали машину для нарушений корейских законов, это факт. Но… так, переворачивайся, — скомандовал Чанбин. Минхо сначала приподнялся на локтях – руки онемели, и он плюхнулся обратно, и тогда взвыли уже ребра. Тогда он ухватился за руку хранителя и с горем пополам перевернулся на спину. Едва искалеченная кожа соприкоснулась с уже нагретым теплом тела шероховатым постельным, губы парня скривились. — Калека, — буркнул Чанбин себе под нос и смочил спиртом новый ватный тампон. — Мы убьем его, но я хочу, чтобы ты хотя бы дожил до этого момента. Ты сознательно косячишь, а потом идешь к нему, как баран на закланье, и даже не пытаешься себя защитить. Тот пожал плечами: — Иногда я не могу делать то, что мне велено. Поэтому несу за это справедливое наказание, — буднично ответил он, разглядывая свое отражение в высоком потолке. В тусклом свете он видел лишь расквашенное лицо. Чанбин издал какой-то странный звук. — Скажи мне, почему они свернули тебе мозг, но до конца не довернули?! — в ответ на непонимающий взгляд он прикрыл глаза на секунду и пояснил. — Я давно смирился с тем, что ты полностью подчиняешься Зену и прочим. Тебя сюда для этого и привели. Я понимаю, почему эти экзекуции для тебя норма. Но. — Но?.. — вопросительно протянул Минхо, следя за осторожными движениями хранителя, пока тот заклеивал ссадины на его предплечьях пластырями. Он, как и говорил Чанбин, закрывал голову руками, и им досталось сильнее всего. — Но к этому, если я не совсем идиот, должно прилагаться стремление выполнять приказы — все, а не отдельно взятые. Просто чтобы тебя в очередной раз не отмудохали. Из тебя, в конце концов, воспитывали убийцу, а не пиньяту. Что случилось-то? Младший отвернулся к потолку и поджал губы. — Не знаю. В последнее время я стал слишком много жалеть людей. — Во-от, — выразительно кивнул Чанбин, — и я о том же. Он потянулся к лицу Минхо, чтобы приклеить пластырь к скуле, и тот невольно дернулся. — Извини, — негромко ответил он на удивленный взгляд друга. Потом понял, что этот взгляд означал другое. — Ждешь объяснений, да? Мне и самому хотелось бы знать. Он замолк, не найдя больше, что сказать. А на кончике языка вертелось лишь одно слово: Хани. Хранитель, заклеивая еще пару ссадин на его лице, внимательно рассматривал его, а тот упорно избегал встречи с его взглядом. — Как её зовут? — наконец спросил Чанбин, отстранившись. Щеки вспыхнули огнем. — Кого «её»?! — выпалил младший, и тот тихо засмеялся: — Значит, я прав? — Нет! — Ты покраснел, — Чанбин кивнул на него подбородком, победно откинувшись на спинку стула. — Мне полтора века, забыл? Я знаю вас, как облупленных. Он еще несколько секунд наблюдал, как Минхо, по-детски надувшись, злобно дышит, а потом тот процедил: — Ты ошибся. Не «её», а «его». Это была капитуляция. — М-м, — заинтересованно протянул хранитель. — Ладно, признаю. Промахнулся. Так как его зовут? — его глаза весело сощурились. — Джисон. — Давно встречаетесь? — Что? — Минхо резко сел на кровати и тут же пожалел об этом: все ушибы разом заныли, заставляя поморщиться от боли. — Мы не встречаемся, — выдохнул он. — Мне запрещено заводить отношения вне коммуны. Все, вон, думали, что мы с тобой сойдемся, — он развел руками, как бы говоря «какие тут могут быть вопросы». А щеки жгло все сильнее и сильнее. В комнате почему-то стало жарковато. — Значит, вы просто друзья? — Чанбин по-птичьи склонил голову набок, сложив руки на груди. Младший кивнул. — Друзья. Ну, я считаю его другом, — он завис взглядом на бумагах, беспорядочно разбросанных на письменном столе. — Мы познакомились где-то неделю назад, когда я заходил за кормом для псов босса. Он… не знаю, он просто заговорил со мной, и я ответил. Он предложил мне обменяться номерами, еще и в гости позвал. А потом, когда мы хотели выйти на улицу, там была толпа, и я опять начал задыхаться. Хани… в смысле, Джисон просто обнял меня, и все вдруг прошло. У него такие классные розовые волосы, — Минхо задумчиво покрутил пальцем у головы, изображая завитки, — и кот. Рыжий и пушистый, как облако. Я таких людей еще не встречал. С ним так спокойно и легко, и… — он набрал было еще воздуха, чтобы продолжить, но понял вдруг, что его куда-то понесло, и прикусил губу. Он повернулся к хранителю, который все это время слушал его, не перебивая, и в отблесках от окна увидел искорки в его глазах. У того, казалось, лицо вот-вот треснет. — Краткий пересказ: «Чанбин, я по уши влюблен, уже и милое прозвище придумал, но никак не могу признаться ему», — заключил хранитель, состроив смешной голос. — И даже не пытайся отрицать это, улыбаясь передо мной, как охмуренный подросток, — он строго ткнул пальцем в грудь младшего. — Забыл. Ты и есть охмуренный подросток. Минхо закатил глаза. Вот это точно была капитуляция. *** В небольшом магазине приятно пахло оберточной бумагой и удобрениями для цветов, а еще солнечным светом — странно, но этот запах Минхо мог описать именно так. Он уже битый час ходил между рядами подставок с цветами, и глаза у него разбегались: ему нравились пионы, розовые, как сахарная вата — или как волосы Хани; нравились рыжие розы с красивыми янтарными пятнами, потому что таким цветом блестели на солнце его глаза. Не думал, что выбрать подарок на день рождения будет так трудно. Слава богу, хотя бы с одним Минхо определился: в руке он держал пушистого плюшевого зайчика, завернутого в пленку, чтобы не испачкался. На шее у зверька был намотан красный вязаный шарф, края которого едва не доходили до лап. Зайчик задумчиво смотрел куда-то вдаль своими черными глазами и мягко улыбался. Минхо не знал, почему ему в душу так запала именно эта игрушка — он просто бросил беглый взгляд на полку и в мгновение решил, что должен взять именно ее. Перед глазами неожиданно ясно возникла картинка, как он, краснея, вручает Хани этот сверток, а сердце колотится в груди, как бешеное. Теперь он снова представил этот момент, и по коже пошли мурашки. Минхо неловко потянул рукава бомбера вниз. Так забавно: он приехал сюда с Чанбином сразу после очередного задания, ссадины на лице все еще не прошли, но стоило подумать про Хани, как на душе становилось так легко и тепло, словно коммуна и криминальные разборки — просто хреновый сон, совсем от него далекий. — Что-нибудь выбрал? — спросил Чанбин, облокотившийся о белую стену, увешанную фотографиями роскошных букетов. Он заговорил впервые за полчаса безуспешных поисков — все это время он с полуулыбкой наблюдал за Минхо, как старший брат. Парень с досадой покачал головой. — Может, обратимся к языку цветов? — хранитель отлип от стены и подошел к ряду с разноцветными гиацинтами. — Например, ты говорил, что Джисон скоро сдает вступительные экзамены в Ёнсе. Можно витиевато пожелать ему удачи… вот, белые гиацинты, — он осторожно коснулся пальцами крохотных белоснежных цветков, — означают «я буду молиться за тебя». Что думаешь? — Откуда ты знаешь про язык цветов? — Минхо приблизился к другу. — Полтора века, — напомнил тот, постучав пальцем по наручным часам, и отошел на шаг, пропуская младшего к вазе с белыми гиацинтами. Минхо протянул руку к цветкам, но сначала не осмелился дотронуться: лепестки казались невероятно тонкими, настолько хрупкими, что заденешь — и распадутся в полупрозрачную пыльцу. Но когда он все же провел по ним рукой, они слегка согнулись и тут же вернулись в обычное положение. Кажутся хрупкими, но на самом деле очень крепкие. Как он. Парень нашел глазами продавца и указал на цветы: — Нам нужны вот эти. Семнадцать штук. *** — Минхо, — как обычно холодно позвал его Зен, не отрывая взгляда от полосы. Лобовое стекло автомобиля заливало стеной дождя, и дворники работали непрерывно, тихо гудя. — Да? — немедленно откликнулся он с переднего сиденья. Парень чуть не провалился в сон под ритмичное постукивание капель, но стальной голос вырвал его в реальность. Наставник — так он велел себя называть — молча протянул ему телефон с включенным экраном. Взгляд невольно задержался на прижизненных шрамах на его бледных предплечьях. Секунду спустя он раздраженно тряхнул рукой: — Бери уже, — процедил Зен сквозь зубы. В голосе сквозили долгие, непомерно долгие прожитые годы, так и не отразившиеся на его обманчиво юношеском лице. Вздрогнув, Минхо тут же схватил мобильник и похолодел. На ярком экране была открыта фотография. Сделана издалека, но достаточно близко, чтобы разглядеть людей на ней. Это были они с Хани — в тот самый день, когда он написал вступительный экзамен и сразу после пошел на прогулку с Минхо. На фото они целовались в тени деревьев. Джисон держал в руке рожок с мороженым, розовым, как его волосы, хотя темные корни уже порядком отросли. Минхо одной рукой обнимал его за талию, а другой придерживал на шее тонкий черный шарф — свой, кстати, — чтобы на прохладном ветру его не продуло. По спине пробежал липкий холодок. Его затошнило от мысли о том, что какая-то шавка из коммуны все это время следила за ними. О том, что такой личный для них обоих момент запятнал чей-то мерзкий взгляд. Когда он понял, что этот снимок наверняка видел Сонхек, пришлось зажать рот рукой, чтобы не вырвало прямо на кожаный салон. Это была не просто фотография — это была прямая угроза. Он с трудом сглотнул, переворачивая телефон дисплеем вниз. Голова шла кругом. — Только, сука, попробуйте притронуться к нему. — О-о, посмотрите, у кого прорезался голос, — с напускным весельем протянул Зен. Вдруг в ушах зазвенело от боли. Минхо с силой сжал зубы, чтобы не завыть, и метнул гневный взгляд на наставника. Тот медленно поводил у него перед глазами гаечным ключом, которым только что зарядил ему по впадине под коленом: — Мое дело — предупредить. Все остальное зависит от тебя, малыш. *** Вокруг дорожки в сквере один за другим загорелись фонари, оповещая: уже поздно. Почти ночь. За угловатыми ветвями деревьев слабо проглядывались стены университета Ёнсе. По-весеннему теплый ветер мягко трепал волосы. Подошвы кроссовок звучно опускались на асфальтированную дорожку, и звук шагов эхом разлетелся по скверу, цепляясь за деревья, за скамейки, за случайных единичных прохожих. Звук шагов догоняли два мальчишеских голоса. Один – надтреснутый, на грани истерики: — Я почти ничего о тебе не знаю, понимаешь? Ты скрываешь от меня всю свою жизнь, свою семью – да ты, блять, всё от меня скрываешь! Второй – приглушенный, ровный: — Хани, я не хочу скрывать что-то от тебя. Я и не скрываю, я… я рассказываю все, что могу рассказать. Это пластиковое спокойствие – лишь маска, готовая треснуть в любое мгновение. Минхо до боли сжимал кулаки в карманах пуховика, чтобы заглушить бурю, раздиравшую душу. Нельзя выдавать свои эмоции, просто нельзя. Его не должно быть здесь. Не должно быть рядом с этим человеком. Он подвергает Хани чудовищной опасности, просто находясь поблизости – Зен предельно ясно дал это понять. Но стоило подумать о том, чтобы навсегда разорвать с ним контакты, забыть о нем, как о мимолетном наваждении, похоронить в глубинах памяти его ангельское лицо, как Минхо накрывало. Может, это была ломка, как у зависимых, а может, он просто слабак, который не может даже заткнуть свое сердце. Как бы то ни было, прямо сейчас оно разрывалось на части. — Хватит врать, — процедил Хани. — Ты мне не доверяешь, и я это вижу. Мне больно, как ты не понимаешь?! Он не лгал, и Минхо это видел. В глазах Джисона поблескивали тяжёлые слезы, готовые сорваться вниз. От одного взгляда в его полные отчаяния глаза становилось еще тяжелее. Если сейчас оставить его, он будет разбит. Если не оставить, может… может произойти что-то намного страшнее. Оба варианта хуже некуда, и во всем виноват Минхо. Нельзя было с ним знакомиться. Нельзя было обмениваться телефонами, отвечать на его улыбку, целовать его… просто нельзя. Он – из коммуны, и это останется его клеймом навечно. Хотелось притянуть Хани к себе и крепко-крепко обнять, рассказать ему обо всем до последней капли, чтобы между ними не осталось никаких тайн и недомолвок, ни одного миллиметра дистанции. Но нельзя. Джисон заглядывал в его глаза, ища в них привычную нежность, и, боже, каких нечеловеческих усилий стоило Минхо изобразить безразличие, а не разреветься на месте. Спокойствие. Только спокойствие. Гробовая тишина, нависавшая в перерывах между пропитанными болью репликами, откровенно пугала. Пугала скорее не самой тишиной, а тем, что может её прервать. — Мне очень жаль, — тщательно подбирая слова, заговорил Минхо. — Пожалуйста, не думай, что я не доверяю тебе… Из рук Джисона вылетел и шлепнулся оземь пластиковый стакан с кофе, оставляя коричневые подтеки на светлых джинсах. Минхо весь сжался. — Не думать?! — голос Хани сильно дрожал, глаза краснели от подступавшего срыва. — Ты говоришь мне не думать о том, что я знаю?! Слушай, может, я и псих, но даже не пытайся внушить мне, что это твое поведение – это признак доверия, ясно? — каждое слово ощущалось, как выстрел в упор. — Я знаю, что такое доверие. Выучил за семнадцать лет. И я тебе доверяю. А ты мне – нет. Зачем ты удерживаешь меня рядом? К чему все эти красивые слова про любовь? Надежда умирает последней, да? Так убей её. Далеко позади раздался щелчок – тихий, но для Минхо он был громче сирены. Курок. Кто-то взвел гребаный курок. Тело среагировало моментально: он с силой оттолкнул Хани, чтобы сбить прицел. Тот едва не упал, поскользнувшись на дорожке. Кровь шумела в ушах. Только не Хани. Только не его. — Знаешь, — парень поспешно шагнул в сторону, загораживая Джисона своей спиной, — ты прав. Я тебе не доверяю, — нарочито громко говорил он. — И никогда не доверял. Грудь пронзило толстой иглой, когда он, наконец, произнёс: — Я не люблю тебя. Прости меня. Минхо часто и глубоко дышал. Ему было страшно, безумно страшно за Хани, он едва удерживал себя от того, чтобы сгрести его в охапку и убежать отсюда как можно дальше, но тогда их точно застрелят. А Джисон замер, глядя на него круглыми глазами, полными обиды и непонимания. Любимый, прошу, прости… Парень дернулся, и во взгляде младшего вдруг сверкнул страх. Неподдельный ужас. Минхо даже подумать не мог, что один взгляд вдруг вышибет из его легких весь воздух. Я для него чудовище. — Юнми, ты… — Джисон протянул к нему дрожащую руку. — Что ты несешь? Юнми, родной… Тот, стиснув зубы, грубо оттолкнул его руку, и младшего крупно затрясло. — Не «родной» я тебе. Ты мне не нужен. Уходи. Сейчас. Неизвестно, кого эти слова ранили больше. — Юнми… — голос Хани сорвался на сиплый шепот, дыхание сбивалось от плача. Самообладание Минхо сыпалось. — Ты оглох?! Уходи! — выкрикнул он, угрожающе шагнув в сторону Джисона, и тот отшатнулся. Уходи, умоляю, уходи отсюда! Неверяще качая головой, младший произнёс два последних слова: — Ненавижу тебя, — он неуклюже попятился, не сводя глаз с Минхо, потом развернулся и перешел на бег и, в конце концов, понесся прочь. Того сложило напополам от нестерпимой боли в груди. Он грохнулся на колени и уперся руками в холодный асфальт, изо всех сил стискивая зубы, лишь бы не заорать. *** Первое марта. Он, как и планировал, пришел к увитому растительностью зданию ровно в восемь утра. Немного поблуждав вокруг, разглядывая ярко-розовый рассвет, Минхо решил устроиться на деревянной скамейке в сквере прямо напротив фасада этого здания – здесь, по крайней мере пока, было тихо и уютно. Но самое главное – переплетенные ветви скрывали от внешнего мира его черный бомбер, под которым все внутренние органы скручивались в узел. Оставалось пять минут. Около здания начали собираться молодые парни и девушки – одни переминались с ноги на ногу от волнения, другие знакомились с пришедшими, а кто-то, почти как Минхо сейчас, просто наблюдал. «Интроверты», — про себя усмехнулся парень и потер покалывавшую ссадину на скуле. Да, ему здесь точно не место. Ему, потрепанному и неправильному, нельзя даже приближаться к таким заведениям. Но блестящие карие глаза искали в толпе лишь одного человека. Того, что сейчас до боли родным жестом поправлял крашеные, теперь уже серые волосы, лучезарно и так знакомо улыбаясь ровесникам. — Джисон… — сорвался с губ тихий шепот и тут же растворился в мартовском воздухе. Парень, чуть прищурившись за стеклами очков, над чем-то смеялся вместе с невысокой девушкой в черном платье. У тебя уже появился друг. Началась церемония. Какой-то важный мужчина в костюме долго толкал торжественную речь, но Джисон даже не пытался его слушать: он все болтал и болтал с новой подругой. Ты совсем не изменился. Сухие губы растянулись в мягкой улыбке, но тут же скривились. Ему здесь не место. Его не должно здесь быть. Глотку скрутило так, будто сейчас сама вселенная вытолкнет его наружу и затолкает обратно где-нибудь в подходящем месте – например, в доме коммуны, где-нибудь в номере Сонхека, где он опять получит новые гематомы за непослушание. — Поздравляю всех новоиспеченных студентов университета Ёнсе! — с радостным видом завершил мужчина, и всю площадь перед зданием накрыла волна аплодисментов. Три месяца назад он пообещал прийти на церемонию поступления к Хани. Не соврал. Среди разноцветной толпы первокурсников Джисон единственный не ударял ладони друг о друга, а с открытым ртом оглядывался по сторонам, будто не верил своим глазам. Верь им. Ты смог, Хани. Он опять улыбался. С ресниц сорвалась и покатилась по худой щеке одинокая слеза. Как бы он хотел быть сейчас рядом с Джисоном, как он мечтал обнять его плечи и прижать к себе. Мечтал разделить с ним эту радость, как они и договаривались. Вот только теперь ему здесь не рады. Если он посмеет подойти, в любимых глазах больше не засверкают искорки, а уголки родных губ больше не поползут вверх. Он больше не нужен. В жизни Джисона его нет и быть не должно. Он не должен был появляться в ней с самого начала. На что вообще этот глупый подросток надеялся, когда, зная, кто он такой, позволил зародиться между ними каким-то чувствам? С чего он решил, что ему, бракованному с рождения и сломанному по жизни, доступна эта роскошь? Что ж, теперь, когда из-за его безрассудства надломилось что-то важное в душе нормального человека, он должен навсегда усвоить урок. Пока тяжело. Но он привыкнет. *** — Скажи на милость, — сладко пропел Зен, — что за нахрен это было? Снимай это, — он коротко указал подбородком на мятую рубашку. — Кажется, вы все видели, — ответил Минхо, послушно расстегивая пуговицы одну за другой. Получалось медленно — онемевшие пальцы плохо слушались, — но с каждым опустевшим разрезом под пуговицу он чувствовал, как с него будто снимают кожу. — Разумеется, — хранитель кивнул. Его острый профиль сейчас и вовсе походил на лезвие бритвы. Он копался в высоком шкафу в кабинете Сонхека, напряженно хмурясь. — Мне просто интересно твое объяснение. Все-таки я тебе друг, а не враг. Минхо так и подумал — особенно секунду спустя, когда тот вынул из шкафа длинную плеть и медленно провел рукой от рукояти до самого ее кончика. В желтом свете настольной лампы блеснула черная кожа, и парня затошнило. — Итак, — Зен аккуратно прикрыл дверцу и неторопливо зашагал к Минхо, — Почему сегодня ты дал объекту сбежать, хотя у тебя были все шансы устранить его? — он зашел тому за спину. — Я внимательно слушаю. Противный свист. В ушах зашумело от боли, и Минхо едва не завопил. На глазах выступили горячие слезы. Голову пронзило еще раз, когда его пихнула в плечо грубая подошва: — Выпрямись, солнышко, — промурлыкал хранитель, откидывая плеть назад для следующего удара. — Повторяю вопрос: почему ты дал объекту сбежать? Голова противно гудела. Отдышавшись, парень пожал плечом — в мышцах тут же кольнуло: — Потому что я так решил. — Ответ неверный. Второй удар. На этот раз сдавленное мычание сквозь зубы скрыть не удалось. Он прикрыл глаза в попытке отвлечься от адского жжения, охватившего спину. На обратной стороне его век вырисовывалась лишь одна картина: Хани. Он вчера вечером прогуливался по скверу с красивой девушкой, приобнимая её за плечи. С его ангельского лица даже в темноте не сходила солнечная улыбка — та самая, которая когда-то предназначалась для Минхо. Наверное, Хани уже почти забыл его и живет спокойной жизнью, как все люди. Нормальные люди. Наверное, Хани вспоминает их неудавшийся роман разве что со светлой печалью, под бокал вина и стук дождя по стеклам. А Минхо — нет. Если эти воспоминания – раны, то они никогда не затянутся. Третий удар. С уст слетел какой-то нечеловеческий звук. — Жалко выглядишь, — обыденно отметил Зен, специально ставя подошву на свежие разрывы на его спине. — Повторяю: почему ты дал объекту сбежать? — Пошел нахуй, — выплюнул парень. — Вот почему. *** Он снова наблюдал за Джисоном. Минхо пытался жить эти четыре года – хотя бы существовать – дальше, перелистнуть эту страницу, оставить прошлое позади и еще много-много метафор, означающих одно: он старался смириться с тем, что теперь Хан Джисон для него навсегда чужой человек. Он правда пытался. Но ноги сами приносили его в гребаный сквер, как заколдованные. Что с ним происходило, он не знал, но отчетливо понимал, что ничем здоровым здесь не пахнет. Сегодня у Хани был экзамен. А у Минхо ночью было очередное задание и очередная ошибка. Серьезная. Поэтому сейчас, в полдень, он прогуливался в приятной тени, скрываясь от двух вещей: от изнуряющей сеульской жары и от… от чего-то еще. Наверное, просто тянул время, потому что на девяносто девять процентов решение уже было принято. К лестнице, ведущей ко входу в Ёнсе, подошла стройная фигура в черном строгом костюме. Он очень повзрослел. Джисон отрастил натуральный цвет волос, сменил стиль в одежде, да даже походкой он едва ли напоминал того мечтательного подростка из зоомагазина. Лишь взгляд остался тем же. Держа в одной руке какую-то папку с бумагами, другой он все время убирал со лба налипшие волосы. Стоп. Минхо прищурился, поджав губы: Хани слишком тепло одет для такой убийственной погоды. Это было настолько очевидно, что, когда Джисон неуклюже присел – почти упал – на ступеньки, а пару секунд спустя плавно лег на спину, он уже переходил дорогу из сквера к университету. Меньше чем через минуту он опустился на колени около Хани. Когда взгляд упал на его бледное лицо, осунувшееся с их последних мгновений, Минхо вздрогнул, но быстро взял себя в руки: времени на эмоции не было. Он быстро скинул с плеч парня пиджак и, хотя пальцы подрагивали, расстегнул пуговицы на рубашке до половины, отодвигая с груди намокшую ткань. До слуха доносился шепот со всех сторон, да и он сам боковым зрением видел, как косятся на него студенты – на него, чье лицо покрыто ссадинами и кое-где заклеено пластырями, а руки перемотаны уже грязноватыми бинтами. На него, до чесотки инородного в этом месте для нормальных людей. Не ровен час, полицию вызовут. Минхо оглянулся по сторонам и остановил взгляд на компании девушек чуть правее на лестнице – вернее, на той из них, что держала в руке прозрачную бутылку с водой. Встретившись с ним глазами, она заметно напряглась и сделала шаг назад. Сглотнув ком в горле, Минхо протянул к ней руку: — Бутылку, — сухо сказал он, глядя на неё снизу вверх. Та, словно прилипла к мраморной ступеньке, наклонилась, протягивая воду, и, едва он взял бутылку в руки, быстро попятилась от него, как от чумы. Глубоко вдохнув, он осторожно поднял Джисона на руки и отнес в здание. Внутри огромного прохладного холла он наугад подошел к какой-то скамье, достаточно широкой, чтобы уложить на неё человека. За ними шли студенты. Обычные любопытные носы. Он не мог не замечать настороженные, а то и боязливые взгляды в свою сторону. Было ли ему обидно? Нет. Уже нет. Хани уже приходил в себя, когда Минхо опустил его на деревянную скамью и приподнял голову, поднося к его рту горлышко бутылки. Он промычал что-то нечленораздельное, уставив на бракованного мутный взгляд. Родной… — Юн… Юн-ми? — промямлил он, несуразно пытаясь проморгаться. Сердце пропустило удар. Спокойно. Он бредит. Ради бога, только спокойно! До звона в ушах стиснув зубы, Минхо влил в его рот немного воды — руки смешно задрожали — и поставил бутылку на пол около скамейки. Он скользнул глазами по сумке Хани, которую сложил у него в ногах, и застыл: из нее выглядывал милый плюшевый зайчик. Белый, с красным шарфиком. Минхо еще раз взглянул на Джисона – у того лицо постепенно возвращало живой вид – и ушел прочь, не оглядываясь. Проходя мимо въезда на университетскую парковку, он остановил стеклянный взгляд на до тошноты знакомом автомобиле без номеров, в окне которого мелькнуло такое же знакомое лицо. Зен. Они опять следят. Сто процентов. Решение принято. *** Открыв глаза – один неподбитый глаз, – Минхо подумал сначала, что умер. Его окружала непроглядная тьма. Только с трудом приподнявшись на локтях, он заметил тонкую полосу света, ниспадавшую на ковер из-под чьей-то двери. Уже ночь. В коридоре отеля никого не было. Морщась от гудящей боли в голове, он аккуратно сел и почувствовал под пальцами мокрые пятна на полу. Кровь. Его собственная. В памяти кадр за кадром восстанавливались события часовой давности, привычные, но от этого не менее гадкие. Он осторожно поднялся на ноги. Пошевелил конечностями: больно, но на переломы не похоже. Можно идти. Получалось медленно. Минхо мысленно поблагодарил дизайнеров отеля за то, что они не добавили в коридор зеркала – так он хотя бы не видел свое покореженное лицо и неуклюжую походку. Каждый несмелый шаг, каждый удар босой пятки об пол отзывался белой вспышкой перед глазами. Надо бы доковылять до комнаты. В темноте номера на дверях видно не было, поэтому он дошел до конца коридора, где тускло светился знак аварийного выхода, и отсчитал вторую дверь слева. Надавил на ручку – замок поддался. Странно, подумал Минхо – Чанбин всегда закрывает дверь перед сном. Вспомнил. Дверь и была закрыта. Только у Минхо сна было ни в одном глазу: он ждал, когда из полицейского участка вернется сначала Зен, а потом Сонхек с братией. Поэтому, когда два замка последовательно щелкнули, а на пороге появился юношеский силуэт, он даже не удивился, только замер в покорном ожидании. «Как баран на закланье,» — снова сказал бы Чанбин. Сейчас, проснувшись под грузные шаги Минхо и тут же включив настольную лампу, он сказал несколько другое. — Твою ж, Минхо… Минхо, это что такое?! — зашуршало постельное белье, и бракованный поспешно заполз под одеяло с головой. Не помогло. Одеяло нагло сдернули и включили еще один источник света — фонарик на телефоне. Чанбин молча проводил лучом резкого света по рукам друга, исполосованным тонкими узорами, по усеянной бордовыми пятнами футболке, по разноцветным кровоподтекам на шее. Направив фонарик на его лицо, хранитель издал какой-то странный звук. — Убери. Голова болит из-за тебя, — раздраженно поморщился Минхо, и тот послушно отключил вспышку. Темнота была в разы приятнее. — Не претендую на звание врача, но голова у тебя болит не из-за меня, — мрачно ответил тот. — Я всегда говорил закрывать ее. Настольная лампа, единственный источник света, была далеко за его спиной, и бракованный видел лишь силуэт, но знал: у Чанбина снова залегла глубокая морщина меж бровей. — Может, объяснишься? — прервал хранитель повисшее в комнате молчание. — По поводу? — Прекрати, — рыкнул Чанбин. — Прекращай уже, серьезно. У тебя в последнее время ссадины не успевают затягиваться, как ты нарываешься на новые, и с каждым разом они все страшнее. Минхо, я уже забываю, как выглядит твое лицо, когда оно не прокручено через мясорубку. Парень прикрыл глаза. — Мало того, что ты заваливаешь задания одно за другим, — продолжил хранитель, — ты делаешь это так тупо, что у меня складывается впечатление, будто тебе реально это нравится. Когда тебя избивают до полусмерти. Если… — Может, и нравится, — негромко сказал парень, уставившись в сторону окна. — Что ты сказал? — переспросил Чанбин, хотя явно все слышал. — Не смешно ни хрена. Минхо не очень хотел прикладывать усилия, чтобы отвечать ему. Он ждал, снова ждал. — Похоже, что я смеюсь? — По твоей морде сейчас вообще мало что «похоже», — парировал тот, дергано изобразив пальцами кавычки. — Ты стал просто невыносимым, не знал? Сколько раз я спрашивал тебя о чем-то ма-алость серьезнее, чем новые тачки Сонхека и погода, ты сразу переводил тему, типа я тупой и не замечу. Сюрприз: я не тупой! — он взмахнул руками. — Как только ты начал общаться с этим Джисоном, ты стал отдаляться от меня семимильными шагами. За — сколько? — четыре года мы стали незнакомцами. Я знаю об этом полутрупе на кровати только два факта: первое — он встречается с обычным человеком, второе — он гребаный самоубийца. О том, что «обычный человек» и Минхо уже давно не могут находиться даже в одном предложении, Чанбин не знал. Бракованный ничего не говорил ему — может, чтобы не нарваться на сотню вопросов, а может, чтобы не причинять себе боль, вороша эти воспоминания. В любом случае, теперь ему было несомненно плевать. Решение уже давно принято. — Я убил их клиента. Чанбин замолк, как по щелчку. — Повтори, — глухо сказал он. — Я. Убил. Их. Клиента, — непринужденно повторил Минхо, покачивая головой на каждое слово. — Ну, того, который заказал нам бывшую жену с детьми, помнишь? Кажется, он услышал, как хранитель рвано вдохнул. — Господи, ты хоть представляешь, что они сделают?! Тебя поэтому сегодня… — вместо конца фразы Чанбин провел пальцем круг, указывая на лицо. — Не-а, — тот пожал плечами. — Просто Зен слегка рассердился. Сонхек еще не приехал, — после этих слов он почувствовал, как губы сами собой растянулись в придурковатой улыбке. — Что будет делать он — без понятия. — Минхо… — ахнул хранитель, осторожно прикладывая ладонь к его щеке и поворачивая к себе, — тебе совсем голову отбили, да? — Может, и так, — улыбка стала еще шире; он услышал, как нервно смеется. Его тоже пугало свое поведение, но ничего поделать он не мог. Как будто, стоило ему принять решение, из пальцев выскользнули тонкие ниточки, и кукла по имени Минхо начала жить сама по себе. Кисти Чанбина задрожали. — Ты же совсем… — он сглотнул, разглядывая идиотское выражение, застывшее на лице друга, — совсем с ума сходишь… Минхо, ответь мне! — Я и так отвечаю, — тот, не обращая внимания на боль, обжегшую раны, перевернулся на спину, как ребенок. В голосе хранителя послышалось отчаяние: — Минхо, твою мать… Оба притихли, обратив взгляды на дверь. За стеной прозвучал сигнал лифта, а затем слева направо проплыла вереница чужих шагов. Они становились сначала громче, а затем долго затихали, пока, наконец, не хлопнула дверь в номер. — Он здесь, — севшим голосом заключил Чанбин и тут же обернулся к бракованному. — Минхо, давай сбежим отсюда. Сейчас он ушел в свою конуру, в отеле все спят, мы сможем… — Зачем? — тот нахмурился. — Включи уже свой куриный мозг! Он убьет тебя! — повысил голос хранитель, звучно хлопнув руками по постели. Отойдя подальше и сделав пару глубоких вдохов и выдохов, он затараторил тише. — Умоляю, послушай меня! Это твой единственный шанс, мы сможем уехать из Кореи, я сделаю нам поддельные документы… ты куда это? Минхо? Чанбин опешил, глядя, как парень с трудом встает с кровати и ковыляет к двери. — Все-таки решил сбежать? — с облегчением выдохнул хранитель. — Хорошо, просто отлично… спускайся пока и иди на выход, а я соберу пару нужных вещей и догоню, ладно? Думай, куда хочешь улететь. Я предлагаю Штаты… Ответом ему стал хлопок закрывшейся двери. Вместо того, чтобы свернуть налево, к лифтам, Минхо пошел направо — туда, где в конце коридора возвышалась дверь в президентский люкс. Ноги подгибались, как бумажные, но он, цепляясь за стены и по-идиотски хихикая от боли, настойчиво шагал дальше. Он уже положил кисть на позолоченную ручку и толкнул тяжелую дверь вперед, как позади раздался отчаянный крик: — Стой! А затем — быстрый топот. В груди екнуло, но он вошел в светлый номер. Не успел он закрыть за собой, как наткнулся на ледяной взгляд босса, стоявшего у своего письменного стола с какими-то бумажками. — Вот и ты, — тонкие губы искривились в подобии улыбки, на которую это лицо было уже не способно. — Я уже хотел послать за тобой Зена, но ты оказался умницей. Дверь с грохотом ударилась о стену — в номер влетел Чанбин. Его тут же скрутили выросшие из ниоткуда охранники. Тот отчаянно брыкался, но, когда к виску по краткому сигналу босса приставили анимор, повис в их руках, как тряпка. Обернувшись к хранителю, Минхо виновато улыбнулся уголком рта: — Извини. Извини, но я уже все решил. — Извини?! — гневно зашипел тот. — Что значит «извини», ты, тупое созд… — он не договорил из-за кулака, прилетевшего под дых, и закашлялся. — Ну-ну, нехорошо так себя вести, — Сонхек с укоризной покачал головой, сверля взглядом Чанбина. — Вы же друзья. Тот злобно запыхтел в ответ на этот отцовский тон. — Минхо уже большой мальчик, — босс изящно указал на бракованного, замершего в нескольких метрах от входа. — Он знает, что приказы босса нужно исполнять, да, Минхо? — глаза сощурились, как у старого хищника. Вдруг наступила полная тишина. Такая искусственная, пластмассовая, что от неё зазвенело в ушах. Пора. — Вообще-то не совсем, — парень так же изящно, почти пародируя, поднял ладонь. С лица не сползала глупая ухмылка. — Босс, я хочу покинуть коммуну. Едва эти слова улетели в холодное пространство комнаты, в груди кольнуло — он не понял, отчего, но после этого по телу неожиданно разлилась волна тепла. Может, это называется «счастье»? — Что?! — пискнул Чанбин, и тут же его голос превратился в сдавленное мычание — ему зажали рот. Брови Сонхека взмыли вверх, но тут же вернулись в обычное положение. — Что ж, — протянул он, аккуратно складывая бумаги на стол, — я всегда говорил, что коммуна никого не держит насильно. Пришло время сдержать свое слово, — стальной, как рапира, взгляд вонзился куда-то за спину Минхо. — Работайте. Позади раздался грохот, будто уронили тяжелый мешок, и медленные шаги. — МИНХО, НЕТ! Это было последним, что он услышал, прежде чем в грудь воткнули нож. В первый раз из тридцати шести. А в затухавшем разуме повторялось лишь одно слово: Хани. *** Идиот. Ебаный идиот! Подошвы кроссовок с хлюпаньем ударялись о лужи на асфальте. Кажется, Джисон перебежал дорогу — из-за проливного дождя, пеленой застилавшего глаза, он ничего не мог разобрать. Он видел лишь безобразное месиво из бесчисленных цветовых пятен. Фары, светофоры, просто фонари - все смешалось в один водоворот, и от этого Хана трясло еще сильнее. В обезумевшем сознании пульсировала, отдавая режущей болью в висках, только одна мысль. Мне надо к Минхо. Он уже не знал, что слышал чаще: свое сердцебиение или всхлипы. Его сердце решило окончательно убить своего хозяина. Как он мог оставить Минхо одного? Как он посмел? Как в его бестолковую голову пришла мысль, что он имеет право бросить Минхо, ни в чем не разобравшись?! Как он мог?.. Вдруг нога соскользнула с высокого бордюра, мир качнулся, и в плечо и бедро ударила тупая боль, от которой на мгновение все мысли вылетели из головы. Спустя секунду Джисон ощутил влагу на кофте. Он, оказывается, упал. Машинально он подставил руку, чтобы встать и продолжить путь к нему, но все тело будто шарахнуло током, и рука сама собой подогнулась. Снова упал. Снова больно. Плевать. Превозмогая боль, он поднялся на ноги и попытался побежать дальше. Левая нога отказывалась сгибаться. Всхлипнув и потерев глаза, он перешел на шаг. А ведь Минхо сам ничего не помнил. Он вспомнил все, кроме своей смерти, и поэтому верил Джисону — думал, что правда по-скотски бросил его. И все это время он отравлял себя, разгрызал все светлое, что оставалось в нем, раз за разом возвращаясь к этому несуществующему моменту. Он не помнил, как погиб, но точно помнил, с мыслью о ком встретил свою смерть. В его памяти были свежи мгновения с Джисоном, он возвращался к жизни каждый раз, находясь рядом с ним, делал маленькие шаги к бьющемуся сердцу, оживал, потому что пять лет своей жизни он был мертв — и когда в его грудной клетке наконец послышался тот самый гул, Хан его предал. Не пытаясь ни в чем разобраться. Он снова убил Минхо. Над головой выросли знакомые изогнутые кроны. Вот он, тот самый сквер, в котором все произошло. В который хранителя так и тянуло и в котором его снова раздирали эти эмоции. Джисон, тяжело дыша, шагал вдоль едва различимых в темноте скамеек, молясь увидеть на одной из них ссутуленный силуэт. Каждый раз, когда ему что-то мерещилось, сердце радостно подпрыгивало, но стоило приглядеться, как знакомые линии растворялись во тьме. Его нет. Черт возьми, его здесь нет. Колени опустились на мокрый асфальт. Закрыв руками лицо, Хан окончательно расклеился. Его разум занимали лишь непрекращающиеся рыдания, больше похожие на крик отчаяния - крик того, кто отчаянно хочет вернуть безнадежно ушедшее. — П-прости меня… по… п-пожалуйст-та, прости… Он повторял и повторял эти слова тихим срывающимся голосом, как какую-то мантру, продолжая раздирать джинсы на коленях о сырой асфальт. Трясущимися руками он достал из внутреннего кармана телефон и, то и дело стирая с экрана капли, набрал номер Минхо. — Ответь, ну же… За спиной раздалась мелодия звонка.