Официант по обмену

             Если верить интернету, численность населения Земли оценивается в примерно восемь миллиардов и девять миллионов человек, а конкретно в России по оценке Росстата проживает сто сорок шесть миллионов четыреста сорок семь тысяч четыреста двадцать четыре постоянных жителей, и по этому показателю страна занимает девятое место в мире по численности населения. Павлов Михаил Фёдорович ничем не отличался от прочих, не выделялся, порою ему казалось, что он и вовсе был лишь одной из цифр из тех ста сорока шести миллионов четырёхсот сорока семи тысяч с «копейками», не более, и нет, не в начале и не в конце, затерялся где-то в середине, став просто частью статистики, что его вполне устраивало. Павлов Михаил Фёдорович, а точнее, просто «Михаил» — его фамилию и отчество, если подумать, никогда не использовали при обращении к нему — и правда был самым обычным, ничем не выделился из толпы, если вдруг пройти мимо него. Внешне тоже не особо выделялся обычный парень, как он есть. Не высокий, но и коротышкой было не назвать — метр семьдесят где-то. Узок в плечах. Худощавый, но не настолько, что ветер сдувает — хотя ноги вроде крепкие достаточно. Бледный — видимо, из-за периодической утомляемости и нехватки некоторых витаминов. Глаза большие, серые, а из-за близорукости и астигматизма вынужден носить очки, если хотел различать лица людей и читать те же надписи в метро, чтобы доехать из точки «а» в точку «б» — периодически под глазами залегали синяки. Губы немного узкие. Черты лица не крупные и не тонкие, а скорее, что-то среднее между тем и другим. В общем, ничем не выделялся из толпы. Михаил даже родился средним ребёнком, что, наверное, на многое повлияло — кто знает? Отца не помнил, мать же не отличалась каким-то особенным постоянством, из-за чего у юноши был старший брат и две младшие сестры, причём, все ее дети были от разных отцов. И как-то так вышло, что, в отличии от того же старшего брата, которому больше всего доставалось внимание от матери, сам Михаил оказался предоставлен самому себе. С самого детства он не был из тех детей, чьи невинные лица с искрящимися широкими улыбками красовались на школьных фотоснимках, когда фотографировали победителей каких-то конкурсов или тех же олимпиад — ни в том, ни другом не побеждал, даже не участвовал. В школе не блистал. Нет, двоечником не был, но и отличником не являлся, спортивных достижений тоже за ним не числилось. Изгой? Или звезда класса? Ни то, ни другое. Михаил был невидимкой. Пожалуй, если бы вдруг про него решили снять фильм, он бы даже в своём фильме оказался где-нибудь в массовке, а по окончании его бы не упомянули даже в титрах. Так что, да. Как уже говорилось ранее, Павлов был лишь одной из цифр из тех ста сорока шести миллионов четырёхсот сорока семи тысяч с «копейками», не более, и нет, не в начале и не в конце, затерялся где-то в середине, став просто частью статистики. Наверное, многие более амбициозные сверстники назвали бы Михаила неудачником, и совсем не из-за его самого обычного вида, средней одаренности в учебе и спорте. И удивляться тут нечему. Окончил школу с единственной тройкой по биологии — биологичка невзлюбила с самого первого урока — остальные четвёрки и пятёрки, хотя больше склонность была к гуманитарным предметам. Однако в институт не поступил, как и в колледж. Завалил вступительные экзамены? Может, и сдал бы их, но на деле даже и не попытался, решив не продолжать учебу. Высшее образование — это время и деньги, но ни того, ни другого у Михаила как раз-таки и не было. Мать лишь два-три года назад родила Ксюшу, Маша же и вовсе только в первый класс пошла, а ведь с ними жила ещё и бабушка, которая после инсульта ходить даже не могла и требовала к себе постоянного ухода и внимания. Старший брат мог бы помочь, но он уехал искать счастье в Питере. У матери поднять троих детей и поддержать собственную маму одной не получалось, поэтому Михаил и отказался от высшего образования, хотя когда-то вроде хотел пойти учиться на психолога, пока другие мечтали стать переводчиками, юристами и даже космонавтами, но… не сложилось. Поэтому вместо учебы была работа: сначала простенькая — раздача флаеров, дальше по нарастающей… успел побыть и курьером, и выкладывал товары на полки в Пятёрочке, кассиром тоже был, пока в итоге не устроился официантом в кофейню. Примерно в тот период сбежала мать с каким-то нерусским — то ли в Кабардинку, то ли в Геленджик — Михаилу тогда двадцать три исполнилось, и он остался один с лежачей бабушкой инвалидом, двумя младшими сёстрами: Ксюша только в третий класс пошла, а Машка в шестой. Если раньше у Павлова было хоть немного времени на себя, то к двадцати трём его не осталось вовсе.       — Миш! — Маша ворвалась в гостиную, застав брата с зубной щёткой в зубах у гладильной доски. — Ты мою форму на завтра уже погладил?       — Пфофти, — говорить с зубной щёткой было не слишком удобно.       — Фу! Ты же сейчас все пастой запачкаешь!       — Я аккуратно. Просто уже опаздываю, — ответил Миша, свободной рукой вытащив зубную щетку изо рта. — Ужин я, кстати, приготовил. Не забудьте поужинать, ладно?       — Хорошо-хорошо, мамочка, — закатила глаза сестра. И, наверное, из-за этого всего его и правда вполне можно было назвать неудачником. Если верить Ожегову и его словарю, то «неудачник» — это человек, которому не везёт ни в чем, нет удачи. Именно поэтому Михаил был в корне не согласен с ярлыком «неудачник». Да, были моменты, когда ему не везло, подчас казалось, что таких моментов у него много, однако чтобы удача совсем обделила его своим вниманием… нет, такого не было. Но Михаил не жаловался, не ныл под депрессивную музыку и так далее по списку. Он вообще был ответственным. Когда понял, что мать не справляется, легко отказался от высшего образования. Когда она сбежала, принял тот факт, что теперь отвечает за сестёр и бабушку. Всегда был таким — если перед ним возникала проблема, просто искал способ ее решения и решал по мере своих сил и возможностей. Тем более, чего ныть-то? Работать официантом в кафе ему нравилось. Единственное — после того, как мать сбежала, стал переживать, что не справится, что придётся искать другую работу со свободным графиком или и вовсе из дома, но удача — вопреки ярлыку «неудачник», который все так упрямо старались на него налепить — ему улыбнулась. И эта самая «удача» предстала перед ним в лице Соболева Игоря Юрьевича, как позже выяснилось, ему принадлежал целый ночной клуб «Химо». Именно этот человек сделал ему неожиданное предложение в виде работы официанта в его заведении и даже нашёл обученную женщину, которая и о бабушке позаботиться сможет и за сёстрами приглядит, пока сам Михаил будет на работе. Надо сказать, новая работа ему нравилась больше предыдущей, хотя по первости и испытал некоторый шок. Что же его шокировало? Ну, как оказалось, Игорь Юрьевич владел не просто каким-то очередным ночным клубом, которых много по всей Москве, в конкретно его заведении была своя «изюминка» — хотя, конечно, «изюминка» не совсем подходящее слово. Это был гей-клуб, в котором одной из предоставляемых услуг был съем мальчиков, из чего вытекало то, что Игорь Юрьевич был кем-то вроде сутенера, большая часть бизнеса которого была незаконной. Наверное, подобное многих бы испугало, но, как ни странно, Михаила же, наоборот, заинтриговало. И что вообще могло его напугать? Да, пришлось подписать договор о неразглашении, были некоторые риски, однако «плюсы» перевешивали. Зарплата, к примеру, была выше в разы в сравнении с предыдущей в том кафе. Игорь Юрьевич даже оплатил трёхмесячные курсы — разумеется, с условием отработать затраты — после которых Михаила назначили старшим официантом. Ещё не стоило забывать о Варваре Дмитриевне, той самой обученной женщине, что присматривала за сёстрами и бабушкой, позволяя Павлову спокойно работать. К тому же, именно благодаря Игорю Юрьевичу они не потеряли свою трёшку в старенькой сталинке и теперь могут платить по счетам. Гей-клуб? И что? Михаил был геем, даже встречался пару месяцев с одним парнем по окончанию школы — по сути, единственные его отношения, если не считать двух разовых перепихов после, ведь потом времени на подобное у него не осталось. Но даже если бы не был геем, на работе к нему все равно никто не приставал — правила для посетителей слишком строгие. Проституция и прочее? Ну, лично Михаила ни под кого не подкладывали и спать ни с кем не заставляли. Так что, да, он действительно любил свою работу, на которой проработал уже два года с небольшим без нареканий и взысканий, чем даже гордился.       — Мне, кстати, из школы звонили, — заговорил снова Миша, обращаясь к сестре, что с удобством вместе с мобильником устроилась в кресле неподалёку, поджав под себя ноги. — Не рановато целоваться с мальчиками по школьным туалетам?       — Ой, только не начинай снова свои игры в строгого родителя, а? — отозвалась Маша. — Мне и учителей с головой хватает, знаешь ли. Вообще Михаил не был «деспотичным родителем». Да, пытался по мере сил и возможностей для сестёр заменить мать и отца, не забывая при этом оставаться старшим братом, но это все для того, чтобы они не чувствовали себя обделёнными — в одной из книг по воспитанию прочёл, что это важно. И, наверное, в такие моменты сёстрам нужен был настоящий родитель — Михаил понимал это, но кроме себя предложить ему было некого. Нельзя сказать, что он справлялся. Маша, казалось, была очень похожа на мать: уверенность и упрямство проскальзывали в ее курносом носике и вздернутом подбородке, светлая шевелюра и пухлые губы были отличной обманкой, отсылая любого смотрящего к стереотипным анекдотам про блондинок, отвлекая от острой сообразительности в миндалевидных серо-голубых глазах. Маша была умна: нет, она не решала сложные уравнения, не щёлкала, как орешки задачки по химии и не схватывала иностранные языки на лету, девчушка была умна именно по-житейски. Михаил даже по-своему гордился этим. Почему бы и нет, в конце концов? Если бы этот житейский ум не соседствовал с феноменальной наглостью, было бы вообще отлично, но… напрягало не только это. Что ещё? Она слишком быстро взрослела, а ее вздорный и упрямый характер подчас и вовсе мог показаться невыносимым — Михаил уже с трудом с ней справлялся и не представлял, что будет дальше.       — И все равно мне кажется, что тебе следовало бы больше времени уделять учебе, — сказал Миша.       — Кто бы говорил, — фыркнула Маша. — Сам-то в школе отличником не был… Именно поэтому Михаил и хотел, чтобы сестра плотнее занялась учебой. Да-да, все далеко не из-за возмущений учителей — хорошо знал, что те всегда возмущаются и часто не по делу. Просто хоть его своя собственная жизнь вполне устраивала, для сестёр он хотел другого: чего-то яркого, но при этом не без стабильности, чтобы они стали в итоге не частью статистики, не только лишь цифрами из тех ста сорока шести миллионов четырёхсот сорока семи тысяч с «копейками», которые не в начале и не в конце, затерявшись где-то в середине.       — Маш, я ж не для себя это, — Миша вздохнул, откладывая в сторону утюг. — Это нужно тебе. Ты же понимаешь?       — Лучше бы себе девушку завел, — отозвалась сестра, сидя в большом кресле грязно-бордового цвета с потертой обивкой на поручнях. — Или, может, поэтому у тебя ее и нет, а? С таким душнилой, даже тараканы не уживаются, — при этом даже не взглянула на брата, все так же продолжая набивать что-то в своём телефоне, что явно было интереснее для неё, чем слушать очередные нравоучения ее брата. Девушка… Смешно. Хотя, если подумать, разок с девушкой у него был. Кажется, тогда только в десятый класс пошёл. И примерно в то время узнал, что такое минет. Ему отсосала Наташка из одиннадцатого за гаражами — за пятьсот рублей, правда, как и некоторым другим время от времени за ту же сумму… у каждого свой способ заработка, как говорится. Наверное, это должно было стать особенным событием. И в какой-то мере стало — ради этого Михаил свою копилку опустошил. Но на деле все прошло быстро, мокро, стыдно и грязновато. Уже через минуту, может, чуть меньше, пытаясь справится с заевшей так не вовремя ширинкой, пряча взгляд, пока Наташка пошло вытирала губы бумажным одноразовым платочком, он думал лишь о том, что мог потратить эти деньги на что-то более полезное, но было уже не переиграть. Может, повлияло это или что-то ещё, но Миша, как ни пытался, не мог точно вспомнить момент, когда стал засматриваться на парней, будто это было в нем всегда, а история с «Наташкой-из-одиннадцатого» — не более, чем неудачная попытка вписаться, втиснуться в общепринятые рамки, стать, как все, сойти за своего среди тех одноклассников, что курили за школой, хвастаясь, кто кого и где завалил. Да, определенно пятьсот рублей можно было бы потратить как-то иначе. Но, как бы там ни было, ни историей с «Наташкой-из-одиннадцатого», ни тем, что он «по-другой-части», Миша с сёстрами не делился. Им не за чем знать, кто отсасывал их брату и с кем тот спал — это он и без книжек по воспитанию знал. Не то, чтобы Павлов стыдился себя или считал себя каким-то неправильным, совсем нет. Но по себе знал, что дети в их возрасте подвержены влиянию, ведь согласно тем пресловутым книжкам, они только формируются и их критическое мышление ещё не на высоком уровне. К тому же, что если, узнав, Маша решит рассказать это своей подруге, а та другой подруге и так по цепочке? Конечно, Миша сомневался, что его ориентация достойна того, чтобы стать главной новостью в школе, где учится его сестра, но все же. При таком развитии событий не нужно быть гением, чтобы знать, что подобное грозит Маше травлей, чего ее брат совершенно точно не хотел. Так что, да. Сёстры вполне могли жить и без этой не особо примечательной детали его биографии, особенно Ксюша, которая слишком мала, чтобы знать что-то такое.       — Мы сейчас не обо мне говорим, — Миша аккуратно повесил выглаженную форму сестры.       — Знаешь, а я даже привыкла, — тут же парировала Маша, все время за собой последнее слово. — Мы никогда о тебе не говорим. Миша и хотел бы поспорить, напомнить сестре, что хотя бы в порядке исключения иногда можно говорить вежливее. Вот только именно в этот момент его взгляд упал на часы, что были на экране смартфона — если задержится ещё, то опоздает, а Павлов не из тех, кто опаздывал, особенно когда речь шла о работе.       — Так. Варвара Дмитриевна придет через пятнадцать минут. Пожалуйста, слушайся ее, ладно? — посмотрел он на сестру без особой надежды, что она вообще хоть кого-то когда-то послушается. — И мы не договорили.       — Иди уже, «король обслуживающего персонала», — вместо прощания сказала Маша. — А то ведь если опоздаешь хоть на минуту, вся Москва встанет, — не без издевательской едкости добавила она. Михаил не обижался на «короля обслуживающего персонала», тон и отношение, в целом. В конце концов, это его сестра. И она ведь не со зла, просто возраст такой: период бунтарства и все в таком духе. Собрался Миша, к слову, минут через десять. А чего там собираться? Джинсы, свитер, явно потрепанные временем сапоги, которые уже было бы неплохо сменить — деньги предпочёл потратить на сапожки Маше, которые та давно хотела — куртка, ведь форменная одежда «идеального официанта» ждала его в раздевалке при комнате для персонала непосредственно в «Химо». И… Поцеловав трудяжку-Ксюшу, которая, поправив очки, корпела над уроками, в темноволосую макушку, попрощавшись с бабушкой, скрылся за дверью, напоследок успев ещё раз попросить слушаться Варвару Дмитриевну — отозвалась ему только Ксюша, от Маши же из гостиной донёсся лишь страдальческий вздох. Подъезд встретил Мишу осколками разбитой лампы, что хрустели под ногами, запахом исторической Москвы и хулиганскими выплесками «молодежного искусства» в виде граффити, оскорбительных надписей с ошибками, некоторые из которых были нацарапаны обычно ручкой. Но он даже не обратил внимание, словно все это стало какой-то неотъемлемой частью его жизни. Именно у неработающего домофона у самого выхода Павлов и столкнулся с Варварой Дмитриевной. На самом деле, в тот самый первый раз, когда она только пришла к ним, Михаил очень удивился, что такие, как она, ещё существуют. Он ожидал увидеть даму в возрасте со строгим и суровым лицом, какое бывает у санитарок в больницах или учителей в школе. Но перед ним оказалась приятная рубенсовская женщина лет сорока, которая несмотря на лишний вес подчас была шустрее и энергичнее его. Поредевшие кудри кокетливыми пружинками торчали во все стороны, а свой выпирающий животик она как-то раз даже мило и по-забавному назвала арбузиком. Всегда опрятная. Почти не красилась — круглолицая и розовощекая… она была и без того достаточно мила, чтобы использовать какие-то ещё ухищрения. Всегда в белых носочках, чтобы меньше натирать ноги, которые частенько отекали. У Варвары Дмитриевны, к слову, была на удивление бурная биография, части которой она рассказывала за чашкой чая, когда они с Мишей пересекались. Как оказалось, женщина с самой юности была влюбчивой и взбалмошной. И нет, при всей своей пылкости Варвара Дмитриевна была глубоко замужем — в третий раз — и вполне счастлива. Тот муж, который продержался дольше предыдущих двух, судя по рассказам, знал, что благоверную время от времени «замыкало», но скандалов не устраивал, а просто пережидал, как непогоду. Последнему мужу Варвара Дмитриевна не изменяла, как, собственно, и предыдущим двум. Влюбленности ее были исключительно платоническими, хотя и не без бурности, и яркости. Если ее отвергали — страдала. Однако страдала не слишком долго. Встречала очередного мужчину и начинала чудить: то носочки свяжет, то пирожки принесёт объекту своих пламенных чувств — без изысков, по-простому, по-доброму. Казалось бы, зачем Михаилу знать все это? Но ему нравились ее истории: простые, забавные, милые и искренние, как и она сама. Да и Варвара Дмитриевна ему нравилась — умудрялась даже к Маше найти подход, пусть и не всегда. Удивительная женщина. Миша к ней очень привык, хотя обычно привыкал к новым людям с трудом, несмотря на то, что официант из него вышел отличный и каждый день приходилось общаться с незнакомцами, которых частенько видел в первый и последний раз.       — Ох, Миш, опять убегаешь? — вместо приветствия спросила женщина, в чьих словах чувствовался мягкий укор.       — Работа, Варвара Дмитриевна…       — Работа-дом, дом-работа… Совсем себя не бережёшь! — запричитала она. — Тебе бы отдохнуть недельку, силы скопить. Вон твои ровесники на свидания бегают, в кино ходят. А ты что? Света ж белого не видишь! Нельзя так.       — Все со мной в порядке, Варвара Дмитриевна. Не переживайте вы так, — с тёплой улыбкой отозвался Павлов.       — И это «в порядке»? Вон, какие синяки под глазами, как щеки ввалились!..       — Варвара Дмитриевна, вы лучше себя поберегите. Как мы без вас? —совершенно искренне проговорил Миша. — А я приду с работы, заварю ваш травяной сбор, который вы на Новый год подарили и мне сразу станет лучше. Но сейчас мне и правда пора…       — Лети уже, пчёлка…— вздохнула женщина. — …пока я за твоими пригляжу. И Михаил, попрощавшись, и правда побежал, чтобы не опоздать. И так и не услышал, сказанные Варварой Дмитриевной, негромкие слова: «И о чем только его дура-мать думала? Такого сына бросила…». А уже вскоре — точнее, через две трамвайные остановки — Миша оказался в метро в самой гуще столпотворения, что неудивительно для такого часа. Впрочем, это уже привычное и никак не помешало юноше ловко протиснуться между людьми и юркнуть в нужный вагон, забиваясь в самый угол — сразу становилось ясно, что ездил в час-пик далеко не впервые и знал: «как-все-работает» и «что-надо-сделать-чтобы-не-опоздать». В уши уже были предусмотрительно вставлены наушники, в которых играло «Afraid» Дэвида Боуи, благодарю установленному в смартфон приложению с функцией «радио».

I wish I was smarter I got so lost on the shore I wish I was taller Things really matter to me But I put my face in tomorrow I believe we're not alone I believe in Beatles I believe my little soul has grown

Было даже интересно, сколько на свете людей, которые слушая песню Дэвида Боуи, узнают в ней именно песню «Afraid» Дэвида Боуи? Ответ здесь, пожалуй, колебался между «очень мало» и «почти нисколько» — только Миша почему-то оказался исключением. Песня «Afraid» была выпущена в тысяча девятьсот девяносто третьем году, как часть альбома Дэвида Боуи «Black Tie White Noise». Текст песни «Afraid» отражает борьбу и тревоги, которые можно испытать в своем жизненном путешествии. Боуи исследует страх перед неизвестным, страх перед переменами и страх потерять контроль. Он погрузился в уязвимость и хрупкость, которые лежат под поверхностью, казалось бы, уверенных в себе людей. И хоть она не так же известна, как те же легендарные: «Space Oddity», «The Man Who Sold the World», которую в своё время перепела группа «Nirvana», «Life on Mars?», «Ziggy Stardust», «Rebel Rebel», «Heroes», «Ashes to Ashes», «Under Pressure», вышедшая под эгидой не только Боуи, но и группы «Queen», «Let’s Dance», «Modern Love», но все равно довольно значима, пусть не все об этом подозревали. А вот Мише музыка нравилась, на творчестве Боуи и вовсе рос, из-за чего и знал столько подробностей о конкретно этой песне, не вошедшей в десятку «легендарных». И находил нечто забавное в том, что улавливал отголоски творчества Боуи в современной музыке, на которые, казалось, никто больше не обращал внимание. А вагон все нёсся вперёд по рельсам в уже давно знакомом направлении.

And I'm still so afraid Yes, I'm still so afraid Yeah, I'm still so afraid On my own On my own What made my life so wonderful? What made me feel so bad? I used to wake up the ocean I used to walk on clouds

Рядом с Павловым стояла девушка, притиснутая к его боку каким-то байкером. Байкером? Только если судить по впечатлению от его внешнего вида, навеянными старыми американскими фильмами. А так… жирный боров в кожаной куртке, под которым мотоцикл — при условии, что таковой у него есть — скорее уж, развалится, если тот не продаст его раньше за пару бургеров. Ещё густая и массивная борода. Куда же без бороды? Примечательное в ней было то, что там застряли кусочки какой-то еды — кажется, яичница. Словно этого было мало, от него несло потом — отвратительный запах прогорклого сала щекотал ноздри, буквально разъедая слизистую. И вроде Михаил в обычное время не был особо придирчив, особенно к незнакомцам, которых, вероятнее всего, видел в первый и последний раз в жизни, но тут дело было даже не в этом. В чем же тогда? Просто Павлов с трудом переносил неопрятность, нечистоплотность, особенно в сочетании с беспредельной наглостью. Девушку особенно было жалко. Она, конечно, выставила между собой и тем мужиком сумку-портфель, в качестве преграды, но это мало помогало. Миша видел, как та морщила нос, тщетно пытаясь сконцентрироваться на карточках в руках, на которых было написано что-то от руки, и при этом держать тот мизер дистанции, отвоёванный ее сумкой.

If I put faith in medication If I can smile a crooked smile If I can talk on television If I can walk an empty mile And I won't feel afraid No, I won't feel afraid I won't be, be afraid anymore Anymore And then I just won't be afraid Anymore And then I just won't be afraid

Голос Дэвида Боуи, звучавший в наушниках, смолк, уступая место другим легендарным представителям такого направления, как «глэм-рок», а именно группе «Kiss». Не выдержав чужих страданий, Павлов с едва уловимым вздохом аккуратно тронул девушку за плечо в попытке привлечь ее внимание. Но сколько бы осторожности и деликатности в свой жест он ни вложил, она все равно вздрогнула всем телом, едва не выронив карточки, от одного единственного прикосновения — каштановый хвостик на ее затылке смешно покачнулся. Как только Миша перехватил ее взгляд, больше не делал попыток коснуться, лишь кивнул на своё место в углу и стал по-тихоньку сдвигаться, уступая ей его, становясь уже чуть более значительной преградой между ней и тем безымянным и весьма условным «байкером», чем какая-то сумочка. Конечно, комфорт угла, где была хотя бы иллюзия собственного пространства, был утерян, в спину теперь давил грузный локоть, а удушливый смрад чужого пота стал отчётливее и теперь буквально лип своими мельчайшими частичками к коже, но хотя бы девушка выглядела спокойнее и расслабленнее, насколько это было возможно в забитом до отказа вагоне. К слову, она даже одними губами беззвучно проговорила «спасибо» — вполне искупало те неудобства, с которыми столкнулся в итоге Миша, мягко улыбнувшись в ответ на ее благодарность. А ещё с нового места он теперь мог разглядеть, что у неё в карточках — не то, что это было важно, но… почему бы нет? И если верить написанному, то незнакомка готовилась к собеседованию, причём, видимо в какую-то солидную компанию, раз так нервничала. Мише невольно вспомнилось, как он сам получил работу. Забавно. Никакой подготовки не было, как и того общепринятого и почти обязательного собеседования, призванного впечатлить будущего работодателя, убедить того, что нужен один конкретный работник. Ничего такого. В тот день Миша, поднося американо без сахара и сливок, а потом вафли, даже не думал о том, что ему просто предложат работу. Лично сам Павлов до сих пор считал, что не сделал совершенно ничего особенного, разве что и носом не повёл, когда спутник Игоря Юрьевича оказался под столом и очень долго искал оброненную ложку, лишь отвлёк внимание администрации ради комфорта клиентов. Но этого оказалось достаточно, чтобы пропустить этап с собеседованием. Как позже объяснил Игорь Юрьевич, ему не сложно было и «на лапу дать» в случае конфликта с той самой администрацией, но вот найти такого спокойного и сообразительного официанта с широкими взглядами — задача непростая. А Миша… а что «Миша»? Он ухватился за предоставленный шанс обеими руками. Так что, да, этап собеседования в своё время оказался благополучно пропущен. И нельзя сказать, что подобное Павлова не устраивало, хоть о подобном и не расскажешь за ужином в кругу семьи. Девушка, к слову, со своими карточками вышла на остановку раньше Миши и даже кивнула ему на прощание, одарив в дополнение робкой улыбкой. Что тут скажешь? Возможно, если верить в концепцию параллельных вселенных, Миша из одной такой вполне мог бы проехать лишнюю остановку, познакомиться с девушкой, а после собеседования пригласил бы ее на чашку кофе, где спросил бы ее номер, и все бы со временем переросло бы в отношениях, как в каком-нибудь романтических фильмах, где случайная встреча в метро имеет стопроцентную вероятность обратиться романтической историей, став чем-то серьёзным. Но Павлов оставался в своей вселенной и собой — какое ему дело до того, что сделал бы альтернативный Миша? В реальной жизни случайные встречи так и остаются случайными. Вот и сейчас — девушка вышла на станции, и как только двери закрылись за ней, она исчезла из его памяти, будто просто приснилась ему несколькими мгновениями ранее где-то между песней Боуи и песней группы «Kiss» и навеки канула в небытие. На работу Миша в итоге не опоздал, даже приехал чуть раньше, хотя спина чуток побаливала из-за локтя того псевдо-байкера — вот уж кто точно ему не приснился! — а запах его пота и яичницы, прожаренной явно на прогорклом масле, преследовал его всю дорогу, будто какая-нибудь адская гончая, не иначе. На входе в «Химо» охранник пропустил Павлова без вопросов, пожелав удачи — все же уже давно были знакомы, пусть и контактировали редко. В самом же клубе было пустовато, если не считать снующий туда-сюда персонал — привычная картина. Михаил сразу отправился в служебные помещения, а точнее, в раздевалку, где планировался переодеться и приготовить к смене. И едва стоило ему остаться в одних белых, ничем непримечательных трусах, как…       — Ну, и как твоё весеннее настроение? — раздался знакомый голос откуда-то из-за спины. Миша вздрогнул. Больше от неожиданности, чем от чего-то ещё. Спину и плечи свело едва заметным напряжением, которое, впрочем, из-за отсутствия одежды совсем незамеченным остаться не имело абсолютно никаких шансов. Однако оборачиваться не стал. Попросту не видел смысла, ибо и без этого прекрасно знал, кто стоял у него за спиной.       — Вообще-то ещё февраль, Александр Валерьевич, — а щеки слегка заалели. Вообще Михаила не так-то просто было смутить. Просто обычно никто не пытался завести с ним разговор, когда он был в одних трусах — ну, не страдал он эксгибиционизмом и, тем более, не наслаждался! Хотя дело было ещё и в личности того, кто говорил с ним прямо сейчас. Ведь одно дело, когда в тебя таком незначительном «облачении» ловит коллега, чтобы спросить что-то по работе, и совершенно другое, когда за твоей спиной вырастает сам Александр Каверин, собственной персоной, и заговаривает о весеннем настроении — тут не только смутиться можно. И хотелось бы сказать, что у Павлова с Кавериным была какая-то захватывающая история, но нет, ее не было. Разве что конкретно у Михаила и любому другому она вряд ли показалась бы хоть сколько-нибудь захватывающей. Что же за односторонняя история такая? Ну-у-у… с чего бы начать? Например, тем, кто в тот особенный для Михаила день «потерял-ложку-и-старательно-искал-ее-между-ног-Игоря-Юрьевича», и был Александр — знакомство запоминающееся, как ни крути. Наверное, стоило бы удивиться. Ведь Александр Валерьевич — не тот, кто будет спать со своим начальником, ему это просто не нужно, и без того высококлассный юрист. Да и Игорь Юрьевич — не из тех, кто трахает собственных сотрудников. Хотя, если так подумать, ничего шокирующего в том, что начальник трахается со своим подчиненным, нет, даже на прошлой работе подобное практиковалось, правда, ради повышения и с сотрудницами женского пола. Но, как выяснил Павлов, когда только-только приступил к работе в «Химо», Александр Валерьевич был официальным любовником Игоря Юрьевича, так что, спал с ним не ради повышения, и они конкретно на работе даже не скрывались. Но и это не вся история… Как ни странно, но румянец на щеках Михаила проступил совсем не потому, что он видел, как кто-то кому-то когда-то отсасывал — подобным его смутить очень трудно, что и стало одной из причин, по которой его приняли на работу. Что тогда? Как-то так вышло, что Александр был тем, в кого Павлов совершенно неудачно втрескался. Нет-нет, не влюбился, а именно втрескался. Для Миши это была два принципиально разных понятия. «Влюблённость» — это про романтику, что воспевается в книгах и фильмах, пахучие веники и совместные походы в кино. Как Павлов, ни пытался представить, что он приглашает Александра в кино или на оборот — представить не получилось. А цветы… ну, вот на кой черт вообще кому-то из них веник? «Втрескаться» же — это когда хочешь оказаться с человеком в тесном углу и самозабвенно трахаться, пока ноги держать не будут, а сесть потом на собственную задницу будет чем-то из области фантастики. Так что, Миша именно втрескался со всеми вытекающими в виде покрасневших щёк, совершенно неуместного стояка и невозможности смотреть в глаза. Конечно, все можно было списать на то, что просто секса не было, но… не то — Павлов не был настолько зависим от секса, чтобы это имело такое сильное и подчас неконтролируемое влияние на его жизнь. Все дело было в самом Александре, который даже в строгом костюме умудрялся выглядеть гораздо непристойнее, чем полураздетые и возбужденные до трясучки, работающие в клубе, мальчики — выглядеть так по мнению самого Миши было противозаконно, но его мнения не спрашивали, поэтому Каверин продолжал так выглядеть, каждый день превращая для Павлова в самое настоящее испытание для выдержки, самоконтроля и терпения, из-за чего бедный официант за три года работы, казалось, достиг уровня Будды, не меньше. Но да… сейчас переносить Александра было гораздо легче, но все равно появление его рядом, когда сам Миша был лишь в одних трусах было тем ещё испытанием.       — Иногда даже в начале зимы можно ощутить приближение весны, — философски заметил Александр. А Миша про себя заметил, что гораздо лучше бы проникся этой философией, если бы на нем были хотя бы брюки. Но эта деталь, видимо, в глазах Каверина была несущественной.       — Александр Валерьевич, может, подождёте за дверью? — тактично предложил Павлов. — Я хотя бы оденусь…       — Да брось, — отмахнулся от его тактичности он. — Чего я там не видел? К тому же, потом тебя Игорь ждёт у себя, так что, времени не будет. Упоминание Игоря Юрьевича в виде простого и короткого «Игорь» — так Миша не мог называть своего начальника даже тогда, когда тот не слышал — отвлекло от собственной стыдливости. Разум тут же пытался найти за последнюю неделю хоть какой-то косяк, достойный стать причиной того, чтобы его «вызвали-на-ковёр», но ничего такого не было. У того же Степнова косяков было гораздо больше — за одну неделю уже разбил три бутылки, не меньше! — однако его никто и никуда не вызывал, видимо, тот расплачивался перед Сергеем Николаевичем как-то иначе. Честно? Миша недолюбливал Алексея. И объективных причин для подобного будто бы и не было, но это не мешало недолюбливать. Вспомнить хотя бы их короткий разговор ещё до того, как Степнов стал барменом ни с того, ни с сего…

«— А он тут работает? — нагнал официанта, идя с ним шаг в шаг. — Вы это про кого? — Михаил не сразу понял, про кого именно его спрашивали. — Ну, про этого… Александра… как-его-там? — видимо, Алексей попытался вспомнить фамилию. — Точно. Каверина! — А. Вы про Александра Валерьевича? — Да-да. Про этого Валерыча. Того самого, что со мной за столом сидел, — покивал Степнов, будто поторапливая, видимо, желая получить ответ до того, как они подойдут к нужной двери. Это небрежное «Валерыча» неприятно резануло слух. Сам Миша называл его исключительно «Александр Валерьевич» и никак иначе, несмотря на все попытки самого Каверина убедить его, что после того долгого времени совместной работы называться его просто «Александром» или — о, ужас! — «Сашей»… благо, что не «Шуриком», а то бы Павлов точно инфаркт бы заработал. И вроде понимал, что в чем-то тот прав, наверное, ведь работали вместе и правда долго. Но это «вместе» сомнительное: Миша был всего-лишь «старшим официантом», а он «целым юристом». Так что, «Александр Валерьевич» будет правильнее — именно это буквально зацементировалось в голове Павлова, отчаянно цепляющегося за субординацию и упрямо удерживающего марку «лучшего официанта», ведь он умел быть благодарным и благодарен был Игорю Юрьевичу за предоставленный шанс. Поэтому ничего удивительного, что стоило этому «Валерыч» прозвучать, как появились первые ростки неприязни. Успокаивало лишь то, что парнишку вряд ли увидит второй раз — не похож он был на того, кто способен был задержаться тут надолго. — Вы только так его в лицо не назовите. Он не любит, когда его отчество коверкают, — Михаил, все же решил дать ценный совет, хоть и предполагал, что его собеседник вряд ли им воспользуется. — Так все-таки… он тут работает или нет? — не сдавался Алексей. — Работает, — серьёзный кивок. — А кем? — Юристом, — последовал короткий ответ. — И что… из него такой хороший юрист? — не отставал с вопросами Степнов. — Вы хотите к нему обратиться за консультацией? — Михаил старался оставаться вежливым. — Нет. Зачем бы мне? У меня нет проблем с законом, — пошёл на попятную вдруг Алексей. — Просто любопытно… — последнее практически пробурчал себе под нос. Они тем временем остановились у двери в кабинет Игоря Юрьевича. Честно? Миша до сих пор не понимал, почему парня сказали привести именно сюда. Игорь Юрьевич был в отъезде — это Павлов знал точно, как и то, что Сергей Николаевич иногда обитает в его кабинете, но посетителей принимает именно в своём. Несостыковка неприятно царапала пытливый разум. Но Миша вопросов не задавал. Он был хорошим официантом, сообразительным и редко задавал вопросы — ему сказали привести Степнова сюда, значит, надо привести сюда. Все просто, не правда ли? — Мы пришли, — наконец, проговорил Михаил. — Значит, так и не скажешь, да? — парень не спешил браться за ручку двери, стремясь все-таки урвать желанную информацию. Ещё и сплетник! Прекрасно. — Если это простое любопытство, то почему бы вам не спросить у него? Вообще Миша хотел ответить не так, на языке крутилось совершенно другое: «А спросить у него никак? Или яйца на подходе отвалились?», но это так и не сорвалось с языка. Хоть Павлов и не любил сплетников, а ещё до кучи тех, кто пытается что-то вынюхивать у других за спиной, когда можно подойти спросить все лично и на прямую, он все ещё был старшим официантом, а значит должен был быть вежливым, что бы там ни крутилось на языке, ведь Степнов его клиент, как никак. А что там говорят про клиентов? Все верно. Они всегда правы. И «всегда» означает, что они правы даже тогда, когда абсолютно не правы.»

…и уж тем более, Миша тогда и предложить не мог, что Алексей из клиента превратится в его коллегу и будет ошиваться где-то по-близости, став нижним самого Сергея Николаевича — по скромному мнению Павлова, Сергей Николаевич всегда был со странностями и с не менее странными вкусами, не то, что Игорь Юрьевич. Впрочем, сейчас важно не это…       — Что-то случилось? — спросил все же Миша, быстро натягивая брюки, но в итоге запутался в штанине, в которую чуть не угодили сразу обе ноги, и едва не упал. — Просто Игорь Юрьевич редко вызывает…       — Я не знаю, что в голове Игоря, солнце. Но, думаю, ты скоро сам все узнаешь, — Александр с плохо скрытым весельем наблюдал за явно неравным сражением Павлова с собственными брюками, привалившись плечом к шкафчикам напротив. — Я пришёл говорить не об этом…       — Про весну в феврале? — вылетело само, пока Миша застегивал ширинку, наконец, одержав желанную победу.       — Считай чем-то вроде лирического вступления, не более, — последовал ответ.       — Тогда о чем вы пришли поговорить? — искренне не понимал Павлов.       — Что у тебя за проблемы с Алексом? — с места в карьер без лишних предисловий.       — С Алексом?       — С Алексеем Степновым. Знаешь такого? — тон Александра звучал непринуждённо, но почему-то все равно внутри рождал странное напряжение.       — У меня с ним… — небольшая заминка. — …нет никаких проблем. А в голове тем временем бегущей строкой: «Он что? И нажаловаться уже успел?». Но надо сказать, Миша даже не врал. У него со Степновым и правда не было. Вот со сплетничающими бабушками у подъезда, которые давно окрестили его наркоманом за поздние возвращения с работы домой — хорошо хоть, не проституткой! — у него проблемы были. С «Алексом» же проблем не было. Ну, кроме одной. Нет, не в том, что он просто существовал в этой вселенной — Миша бы с подобным смирился, ведь в мире много неприятных людей, тоже вполне себе существующих, но это не смертельно. Проблема была в том, что Степнов существовал не где-то там, а где-то здесь: и вот это уже Павлова не устраивало совершенно.       — Нет, это не он пожаловался на тебя, — сказал Александр так, будто прочёл мысли Миши. — И нет, я не читаю твои мысли. Просто у тебя все на лице написано. Прямо, знаешь, такая бегущая строка на лбу, — уголок его губ дёрнулся в намёке на усмешку, в которой губы полноценно так и не растянулись.       — Но тогда я не совсем понимаю, что… не так… — даже потёр лоб, будто бы в попытке стереть ту бегущую строку, о которой упомянул Каверин.       — Говорить о проблемах между вами стали другие, вот что не так, — Александр оттолкнулся от шкафчиков и подошел к Мише, на ходу подцепляя со скамьи белую рубашку, которую юноша только собирался надеть. — Может, ты не вникал, но сейчас это вторая горячая тема среди твоих коллег, в аккурат между историей о порванном презервативе клиента у нашего красавца Валентина и падением курса доллара. Представляешь уровень ажиотажа, солнце? Каверин взял руку Павлова в свою и легко вдел ту в рукав так буднично, словно проделывал это уже сотню раз. Может, кому-то тот и делал нечто подобное сотню раз, но точно не Мише, которого словно парализовало, хотя проблем с опорно-двигательной у него вроде как до сегодняшнего дня не было. Павлов и правда пытался сосредоточиться на словах Александра, но потерял нить как раз где-то между историей о порванном презервативе и падением курса доллара — ни то ни другое явно со Степновым или им самим связано не было. А вся концентрация сгустилась уже на второй руке, которая так же легко соскользнула в рукав, как и первая.       — И знаешь, что? — продолжал как ни в чем ни бывало Александр. — Я поговорил сначала с Алексом. Он мне с пеной у рта доказывал, что никаких проблем у него с тобой нет. Ты вот мне тоже говоришь, что у тебя с ним никаких проблем нет. Все замечательно. Идиллия, правда? — теперь пальцы Каверина застёгивали пуговицу за пуговицей, медленно и методично.       — Александр Валерьевич… — неловкость клубилась внутри, забивалась в легкие.       — Что?       — Вы застегиваете мою… мою рубашку…       — Хочешь выйти в расстёгнутой? — и опять это невозмутимость, будто Александр спрашивал о том, пойдёт ли сегодня дождь.       — Нет, просто… — но договорить ему так и не дали.       — Проблем нет, но они есть. Интересный парадокс получается, не так ли? Прямо не проблемы, а «кот Шрёдингера»… — продолжил мужчина. — И казалось бы, если вы оба с честными глазами утверждаете, что проблем нет, то… кто я такой, чтобы сомневаться? — последняя пуговица у самого воротника оказалась застегнута, и Каверин все с той же невозмутимостью взялся за чёрный жилет. — Но с другой стороны мне все остальные в один голос твердят, что проблемы есть. И знаешь, солнце, здесь уже перевес не на вашей стороне, — пальцы стали методично застёгивать пуговицы одну за одной теперь уже на жилете. — И это если не брать в расчёт то, что вы с Алексом совсем, ну, просто совершенно, не умеете врать.       — Мы просто с ним слишком разные, — сдался Михаил, отведя взгляд в сторону.       — Вот оно как, значит… — протянул Каверин, разобравшись с последней пуговицей на жилете, и теперь старательно разглаживал ладонями несуществующие складки. — Если это единственная причина, то проблемы должны быть и у нас с тобой, ну, и у тебя с Игорем Юрьевичем, как следствие. И это я ещё Сергея Николаевича не упомянул и того же пресловутого Валентина.       — В смысле? — Миша от этого заявления настолько оторопел, что даже нашёл в себе силы вновь посмотреть на Александра. Это в Александре Валерьевиче из раза в раз выбивало почву из-под ног, когда Павлов думал, что уже пообвыкся, научился понимать, но… нет. У Каверина был какой-то свой особый талант, который у других людей юноша не встречал. Какой же? Его слова и поступки были, как паутина. Вот они говорят о весне феврале, когда Миша стоит в одних трусах, а в следующий момент адвокат Игоря Юрьевича помогает ему одеться, делая при этом замечание по работе, которая не входит в сферу его деятельности — в какой-то момент ты запутываешься, спотыкаешься о следующую нить паутины, а дальше лишь неизбежное падение в клубок из сотни других нитей. Честно? Дурацкое чувство. Оно заставляет краснеть сильнее, словно Павлов уже не в одних трусах, а вовсе без них, несмотря на то, Каверин самолично помог ему одеться полностью. И ведь Миша множество раз пытался предугадать резкую смену тему или какой-то неожиданный поступок, чтобы снова не подставиться так по-глупому. Но… каждый раз «мимо», прямо как в морском бое, где противник жульничал и каждый ход менял расстановку кораблей. Александр тем временем, наконец, отстранился и выпрямился.       — Ну, как же… — вновь заговорил он после некоторой паузы. — Мы же все разные. И если верить тебе, это уже повод для проблем. Или я тебя неправильно понял?       — Нет, все не так, я…. Михаил не это имел в виду. Что угодно, только не это. Первый порыв? Оправдаться. Объяснить, что они со Степновым действительно слишком разные. Алекс сбежал из Воронежа в Москву, живет с Сергеем Николаевичем, везде суёт свой нос, сплетничает, разбивает бутылки по неуклюжести, слишком много говорит не по делу, ещё больше спрашивает. А ещё… ещё он живет только для себя и заботится только о себе. Павлов не такой, совершенно не такой. Но причина даже не в этом. Мише и правда стало казаться, что этот Лёша везде, всегда поблизости, даже где-то раздобыл мобильный телефон Павлова и позвонил ему, что раздражало лишь сильнее — как будто его на работе мало! Без Степнова было спокойнее, привычнее… лучше. Да, точно. Лучше. Но… Ничего из этого Миша не сказал. Просто не успел.       — Солнце, вы с Алексом действительно разные, — не дал ему договорить Каверин. — Но так даже лучше. Ты же умный мальчик. Разве не знаешь? В физике есть закон… «одинаковые заряды отталкиваются, а разные притягиваются». Конечно, люди гораздо более сложны, чем заряды, но так даже интереснее, — склонил голову набок, смотря на Павлова со странным прищуром. — Просто дай Алексу шанс, ладно? Думаю, он найдёт, чем тебя приятно удивить…

***

      Миша медленно поднимался по лестнице в кабинет к Игорю Юрьевичу. А в голове все ещё крутились слова Александра…

«Просто дай Алексу шанс, ладно? Думаю, он найдёт, чем тебя приятно удивить…»

Честно? Хотелось по-детски упрямо вздернуть нос и заявить: «А с чего это вдруг я должен давать ему какой-то там шанс?». Но не заявил, ничего не сказал — бунтарское заявление так и застряло в глотке. Почему? Михаил был «старшим официантом», вежливым «старшим официантом». А ещё это был Александр Валерьевич — ответить так ему Павлов бы себе не позволил, не в этой вселенной, точно… только если в той другой, где Михаил счастливо распивал кофе с той девушкой в кофейне, празднуя успешно пройденное собеседование, к которому та так старательно готовилась.       — Так, — резко одернул себя Миша. — Не дело сейчас о Степнове думать… — пробормотал себе под нос. Павлов остановился у самой двери в кабинет Игоря Юрьевича, но заходить будто бы не спешил: поправил ворот рубашки, одернул жилет, глубоко вдохнул, шумно выдохнул.       — …а то он еще и в голове поселится…