Официант по обмену

             Помнится, Миша как-то читал Владимира Леонтьевича Гавеля, а точнее, его книгу «Отзвуки житейской мудрости». Он не ходил по книжным магазинам, не искал ее специально, нет, не знал даже, что та существует в природе, как, собственно, и ее автор. Наткнулся на неё случайно в антикафе, которые расплодились по всей Москве, становясь какой-то новой и пока малопонятной модой. И вроде обложка была пресная, но то ли сам «Гавель» показался чем-то диковинным, то ли за название зацепился — сложно сказать. Но получилось обменять на свою: как раз дочитал тогда что-то детективное, даже название не помнил, но прибрали детективчик с руками и ногами, отдав Гавеля чуть ли не со всеми потрохами — видимо, даже они, в отличие от того же Павлова, понимали, что детектив гораздо востребованнее и интереснее каких-то там отзвуков житейской мудрости, которые на деле оказались лишь сборником афоризмов. Так что, это совсем не та книга, которая запоминается, въедается в память, которую хочется перечитывать, хотя у Миши она до сих пор стоит на полке в гостиной, которая уже давно была его комнатой, а скрипучий диван с выпирающими пружинками — кроватью.        К чему вдруг ему вспомнилась эта книга? Все из-за одной цитаты: «Неожиданно оказалось, что жизнь полна неожиданностей.». Фраза довольно простая, если подумать. Но прочувствовать ее не получалось, что неудивительно, ведь он подчинил свою жизнь довольно простому плану «дом-работа»: так что, если неожиданности, не вписывающиеся в план, все же происходили, они оставались в какой-то степени уместным допущением, из-за чего афоризм казался каким-то дурацким и неприменимым к жизни Миши, по крайней мере, до вчерашнего дня.        Все началось с того самого разговора с Александром Валерьевичем, который сделал замечание касательно Лёши и самого Миши, а точнее, их «проблемного» взаимодействия в рабочие часы. Само по себе, замечание, наверное, было все-таки уместно, но подобного больше ждёшь от Сергея Николаевича, а не от Каверина, который был юристом и за персонал не отвечал, и ещё меньше в графу «ожидаемое» вписывалось то, что Александр Валерьевич во время выговора помогал ему одеться. Впрочем, если так подумать, этот человек всегда вносил элемент неожиданности в жизнь Миши порою одним своим существованием. Так что, наверное, все вышеперечисленное можно было засчитать за своего рода «ожидаемую неожиданность». Но ведь все на этом и не кончилось…        Дальше был разговор с начальником… Наверное, перед чем-то подобным у всех начинается мандраж, и Павлов исключением не являлся — как вообще «одна из из цифр из тех ста сорока шести миллионов четырёх сот сорока семи тысяч с «копейками», не более, и нет, не в начале и не в конце, затерявшаяся где-то в середине, ставшая просто частью статистики» может стать хоть где-то исключением? С чего вдруг мандраж? Ну, Миша переживал, что где-то допустил ошибку и не заметил. Ошибки для него были чем-то недопустимым, ведь самое страшное в его глазах — подвести Игоря Юрьевича, того самого Игоря Юрьевича, который буквально спас Павлова и всю его семью. Да, именно этого он и боялся: подвести, не оправдать ожидания, а не начальника, как такового.        Лично Миша не считал Игоря Юрьевича пугающим человеком, совсем нет. Его даже можно было назвать душевным: виделся тем, кто последнюю рубашку сотруднику отдаст в случае чего. И вроде одно с другим не вяжется… где вообще можно было встретить «душевного сутенера»? Но Игорь Юрьевич был кем-то вроде исключения. Сам Павлов, к примеру, проституцию не одобрял и никогда бы даже косвенно, кем-то вроде официанта, не ввязался бы в подобное. Но рядом с Игорем Юрьевичем это не казалось чем-то плохим, наоборот, казалось, даже чем-то хорошим, что не поддавалось логике — оставалось лишь принять, как некую данность. Миша знал каждого мальчика, работающего на мужчину, и… никто их не заставлял, они пришли сами по острой нужде и вольны уйти в любое время, с ними хорошо обращаются — все прямо как семья, которой у Павлова никогда не было. И если бы не знал точно, какой основной бизнес у его начальника, никогда бы не поверил, что тот мог быть сутенером. Так что, да. Игорь Юрьевич не был пугающим и уж точно не был плохим. Михаил просто боялся его подвести.       

«Миша зашёл в ярко освещённый хрустальной люстрой кабинет, весь интерьер которого отдавал странным уютом, теплотой, благодаря винного цвета стенам, и какой-то диковинностью из-за тех или иных предметов — например, статуэтки черной кошки, цилиндра с цветастым платком и разного холодного оружия с претензией на древность — на стенах и полках.        Игорь Юрьевич обнаружился за столом. Это был невысокий, но крепкий, широкоплечий мужчина сорока лет, может, чуть старше — даже за официальным черно-белым костюмом было видно, что за телом следил, но возраст все равно брал своё, небольшое брюшко было тому доказательством. Волос на голове не было, но не из-за облысения, просто Игорь Юрьевич, видимо, предпочитал так. Правильные черты лица. Гладко выбрит. Пронзительные карие глаза. В целом, недурён собою, но это скорее следствие уверенности в себе, чем какой-то особой внешней красоты. И уж точно по нему не сказать, что он работал кем-то вроде сутенера, скорее уж, напоминал состоятельного бизнесмена, хотя если подумать… мужчина бизнесменом и был.              Павлов замер недалеко от стола, пока кончики его пальцев нервно теребили края жилета.        — Вы… хотели, чтобы я зашёл?        — Ну, и что ты встал, дорогой? Проходи, садись, — Игорь Юрьевич звучал дружеской теплотой, будто бы был не начальником, а другом, которого Павлов знал со школьной скамьи, что было невозможно, учитывая разницу в возрасте. — Составишь компанию? — кивнул на странного вида бутылку явно не из стекла, что стояла на столе.        — Разве перед работой стоит?.. — Миша звучал не слишком уверенно.        — Ой, да брось… — отмахнулся Игорь Юрьевич. — Это мульсум. Винный напиток с мёдом, — о «мульсуме» Павлов слышал впервые. — Ещё в Римской Республике считали, что бокал вина вечером — святое. Так что, считай для здоровья, — и больше ничего не спрашивая, достал второй бокал, щедро наполняя его тем самым мульсумом.        Окажись перед ним кто-то другой, Миша бы поспорил. Слышал от одного местного «мальчика» Валентина: «Пить за здоровье и для здоровья — все равно, что трахаться за девственность.». Павлов был с ним согласен. Но прямо сейчас, когда наполненный бокал «для здоровья» оказался перед ним, мысль о том, чтобы поспорить даже не мелькнула в голове — он просто взял бокал, делая глоток, перекатывая его тут же на языке, чтобы распробовать.        Честно? Пусть и винный напиток, но от вина там было мало. На взгляд Миши, содержимое бокала больше напоминало странную сладкую смесь клея, трав и сахара.        — Ну, и как оно, а?        — Как-то странно… — честно ответил Миша.        — Это ты ещё не распробовал, — уверенно заявил Игорь Юрьевич, сделав сразу несколько громких глотков, как будто пил не алкоголь, а воду. — Умели же раньше, а… — с удовлетворением, после шумного выдоха, только потом отставил бокал, содержимого в котором осталось меньше половины. — Ну, а теперь рассказывай.        — Что рассказывать?.. — Миша даже моргнул, растерявшись.        — Как «что»? Как живешь, рассказывай. Как бабушка твоя? Как сёстры? — Игорь Юрьевич спрашивал не для галочки, ему было действительно интересно. — Наша умница-разумница Варвара хорошо справляется?        — Бабушка хорошо, правда, давление поднималось вчера, но в целом…        — Миш, хочешь честно? Только не обижайся, ты ж для меня родной почти, — перебил его Игорь Юрьевич. — Видел я твою бабку, — цокнул языком и как-то с утомленным раздражением, которое было даже каким-то доверительным что-ли. — Не знаю, какой она там по молодости была. Но сейчас чистая черепаха Тортилла. Сидит в своём болоте и приказы раздаёт… тоже мне, королевна нашлась, — фыркнул и допил остатки мульсума, правда, сразу же наполнил свой бокал снова.        — Игорь Юрьевич, не хорошо так. Она же бабушка моя все-таки… — и вроде понимал, что неправильно, но с другой стороны… «это же Игорь Юрьевич!».        — Бабушка-бабушка… а ты хоть одно доброе слово от неё слышал? А ходишь за ней все равно, как телёнок привязанный, — сделал ещё несколько гулких глотков мульсума. — Ладно. С бабкой твоей понятно все. А сестры твои что?        — У Маши опять проблемы с учебой. Ещё из школы звонили, сказали, что целовалась с каким-то мальчиком, — Миша не удержал немного усталый вздох. — Благо, Ксюша ещё слишком маленькая для чего-то подобного…        — Избаловал ты их, вот что тебе скажу, — подвёл черту Игорь Юрьевич. — За них все делаешь, а они что? Не-е-ет… — выпил ещё мульсума. — Их подталкивать надо, понимаешь? Под лежачий камень вода не течёт. Вот как раньше учили плавать? Бросили в речку или озерцо какое, и греби, как хочешь. Нет, конечно, страховали, да, чтобы на дно не пошёл, но все же… А сейчас что? Нарукавники, жилеты, спасательные… ой, да что я тебе говорю? И сам все знаешь.        Павлов опустил взгляд в пол, едва слышно выдохнув. Руки на коленях медленно сжались, царапнув коротко стриженными ногтями шероховатую ткань брюк и разжались.        Да, Миша и правда все знал. Понимал, что, возможно, слишком опекает сестёр, что что-то делает неправильно. В конце концов, несмотря на книжки по воспитанию и психологии он порою просто не знал, как поступать в той или иной ситуации, как правильно воспитывать и что это такое вообще «правильно» — его никто этому не учил. Поэтому хоть понимал, что кто-нибудь другой мог справиться лучше, ничего поделать не мог. У них просто не было «кого-нибудь-другого», а сам Павлов делал все возможное.              Миша попробовал выпить еще немного мульсума из своего бокала, чтобы хоть как-то сбить это, осевшее неприятным осадком где-то внутри, «кто-нибудь другой мог справиться лучше», но… не помогло. Да и после двух глотков мульсум так же не стал вкуснее и приятнее, что лишь добавило досады к осадку внутри.        — Но, Игорь Юрьевич… вы же меня не для этого позвали, да? — осторожно и неуверенно решил соскользнуть с темы, на которую ему просто больше было нечего сказать.        — Сразу к делу, значит? Вот люблю я это в тебе, — искренне заявил начальник. — Работать с тобой легко. Лишнего геморроя не создаёшь. Сообразительный. Тактичный. И не болтливый лоботряс, как некоторые, — если это и был намёк на кого-то конкретного, Павлов не понял, а начальник не счёл нужным вдаваться в детали. — Собственно, поэтому когда проблема возникла, я сразу о тебе и подумал.        — Извините?.. — не совсем понял Миша и невольно напрягся, хотя вроде никому проблем в последнее время не создавал, чтобы сразу на него думать.        — Расслабься, ты. Чего напрягся сразу? — впрочем, этот вопрос был явно из разряда «риторические», ибо ответа Игорь Юрьевич ждать не стал. — Слышал же про «учебу по обмену»?        Миша на это только кивнул с небольшой заминкой.        Слышал. Как иначе-то? В своё время, когда ещё в школе учился, некоторые одноклассники, точнее, те из них, которые были отличниками, часто говорили об этом, причём, не только говорили, но и мечтали об этом, грезя о других странах, перспективах. Сам Миша, конечно же, не мечтал. Куда ему? Учась в школе, он только и думал, как поскорее встать на ноги и полноценно помогать матери, а после того, как она ушла, оставив на него бабушку и двух его младших сестёр, было уж точно не до всяких там «перспектив». Но да, об учебе по обмену Павлов слышал.        Однако то, что он об этом слышал, никак не помогало ему разобраться в тому, к чему «учёба по обмену» была упомянута, как она вообще относилась к разговору. А знать заранее хотелось. Зачем? Чтобы морально подготовиться к… к чему бы-то ни было.        — Замечательно, — продолжил тем временем Игорь Юрьевич. — Собственно, именно с этим я к тебе и хочу обратиться. Только речь пойдет не об учебе, конечно. Мне нужно, чтобы ты побыл «официантом по обмену».        — Простите, что?..»

       Как выяснилось дальше, у Игоря Юрьевича есть друг. Даже когда-то с ним вместе бизнес вели, пока у этого самого друга, загадочного «Марка» — да, именно «Марка», без фамилии и отчества — не появилось своё собственное дело, которое он активно развивал. Вот с тех пор и оказывали посильную помощь друг другу, когда та была необходима. Самая обычная история, если подумать.        Как это все относилось к Павлову? Очевидно, что никак. Но… нет. Связь была самая, что ни на есть, прямая. У этого самого Марка тоже был клуб, но немного другой — в чем именно «другой», Мише начальник так и не объяснил, сказав, что тот и сам все потом поймёт, да и сюрприз портить не хочется… любит или не любит его «старший официант» сюрпризы, к слову, тоже не уточнил. Так вот… у Марка в его «другом клубе» намечалась серия мероприятий, а его лучший официант уволился, времени же искать новенького и обучать его не было, тем более, по словам Игоря Юрьевича, клуб Марка на то и «другой», что там нужна определённая сноровка. Собственно, так Павлов и оказался связан со всей этой историей напрямую. Игорь Юрьевич хотел на некоторое время, пока шли те мероприятия, отправить его работать в «другой клуб» Марка, что и значило — странное «официант по обмену».        Наверное, Миша должен был обрадоваться. А что? Начальник оценил его опыт, умения и доверял настолько, что решил отправить ненадолго к своему другу, зная, что Павлов со всем справится и не подведёт. И отчасти он был рад, что оценили его опыт, доверились и так далее по списку. Вот только особой радости от того, что ему предлагали поработать в «другом клубе» какого-то странного Марка, у которого не было даже фамилии с отчеством, не наблюдалось. Мише нравился клуб, где он работал, где знал все залы, знал клиентов, хорошо ладил с коллегами — это все было его зоной комфорта. И работать в каком-то другом клубе ему не хотелось совершенно.        Вообще Мишу можно было понять. В конце концов, в мире у людей множество разных фобий: насекомые, пауки, змеи, высота, глубина, множественные отверстия, огонь, темнота — этот список можно продолжать до бесконечности и ни разу не повториться при этом. Но существовал страх сильнее и древнее прочих. Какой же? Неизвестность — иначе говоря, агнософобия. Так уж исторически сложилось, что человеческий мозг считает, что неизвестность — это опасность, угроза. Когда мозг определит, где опасность, тогда ему легче контролировать весь процесс и защитить своего «обладателя». Психике лучше, когда все идет по плану, как все запланировано, когда есть последовательность и порядок. Мозгу тогда не нужно думать, что будет дальше, ведь тот уже знает, что у него все под контролем, что все следует по уже известному сценарию. От того люди всегда стремятся к лучшему, к стабильности — хотят изменений, но в тоже время боятся перемен, потому что нужно будет от чего-то отказаться, от того, к чему привыкли. И вот тут невольно вспоминались слова Говарда Лавкрафта: «Самая старая и сильна эмоция человечества — это страх, а самый старый и самый сильный вид страха — страх перед неизвестностью.». Что тут скажешь? Старина Лавкрафт был прав.        И нет, Мише не было страшно — только если немного. Просто тот «другой клуб» был вне зоны его комфорта: зачем уходить оттуда, где все знаешь, где все привычно, туда, где все «другое»? Вот и Павлов не знал. Все это настолько его обескуражило, что он даже решился спросить: «Почему не отправить Степнова?». А что? Тот быстро схватывает. И для самого Миши так будет только лучше — именно этого, конечно же, начальнику он не сказал. По правде говоря, и вопрос: «Почему не отправить Степнова?», тоже был лишним, но сдержать его не получилось. Однако Игорь Юрьевич не разозлился, а объяснил, «почему не Степнов». Степнова от себя Сергей Николаевич от себя не отпустит, тем более, в «другой клуб», да и заключённый с Алексеем договор подобного не допускал, финальным штрихом же было то, что Игорь Юрьевич ему просто не доверял, а вот в Павлове не сомневался. Честно? Слышать это было приятно.        Чем все кончилось? А чем все могло кончится? Миша согласился, причём, сам упустил тот момент, когда именно это произошло — с другой стороны, разве он мог отказать Игорю Юрьевичу? Потом Павлов и вовсе приступил к смене, словно ничего не случилось, будто все, как обычно, надеясь, что работы сможет помочь упорядочить бардак в голове, отвлечь от разговора с начальником — в конце концов, это его родная стихия. Правда, на первом же перерыве выскочил через служебный выход, чтобы перекурить и по возможности привести мысли в порядок.        Безлюдный проулок встретил его контрастной с грохочущей в зале музыкой тишиной, прохладой и концентрированной влажностью. Миша достал пачку из кармана, да только с невразумительной растерянностью обнаружил, что та пустая — точно… хотел купить перед работой, но вылетело из головы.                     — Черт… — выругался на грани слышимости, сминая пустую пачку в руке.              — Хреновый день? — голос за спиной заставил вздрогнуть от неожиданности.        Миша обернулся.        С опозданием осознал, что в воздухе витала еще и насыщенная сладость винограда с нотками винной терпкости и приятной сладковатой горчинкой дорогого табака — такие сигареты курил лишь один человек.        Облокотившись спиной о кирпичную кладку стены клуба стоял Валентин. Один из местных «мальчиков», которые делились на несколько «видов» — конкретно то был из «элитных». Чем отличались «элитные» от всех остальных? Ценой, разумеется. А ещё тем, что «шлюхами» их назвать язык не повернётся. Вот и Валентин шлюхой не выглядел. Скорее уж, куклой. И речь не о конвейерной «барби», а о тех дорогущих фарфоровых шарнирных куклах, которые обычно собирают коллекционеры или кто-то вроде. Да, Валентин был именно таким. Высокий и с длинными ногами, которые были затянуты в чёрные узкие джинсы с низкой талии, что сидели на нем, как вторая кожа. Худощавый, кажущийся хрупким: узкие бёдра, такие же узкие плечи, но на деле сам он жилистый и гибкий — иллюзорная хрупкость подчеркивается черной свободной рубашкой, застегнутой лишь до середины, а ткань настолько тонкая, что можно заметить пирсинг в сосках. Чёрные волосы густые и длинной чуть ниже лопаток — почти всегда распущены, как, собственно, и сейчас: с такими роскошными волосами нужно было сниматься в рекламе какого-нибудь шампуня, а не вот это вот все. Кожа бледная. Черты лица тонкие. А ещё большие светло-голубые глаза и пухлые губы. Чертовски красивый — настолько, что некоторые всерьёз называли его ангелом, пока не имели возможности познакомиться с ним поближе. Даже засос на длинной шее нисколько его не портил, наоборот выступал в роли дополнительного украшения, если можно было так выразиться.        Миша ничего не ответил, лишь вздохнул — ему отчаянно не хотелось называть сегодняшний день «хреновым», но других вариантов будто бы не оставили.                     — Значит, хреновый, — без спроса сделал вывод Валентин. — Угостить? — в его руках, как по волшебству, оказался небольшой, но явно дорогой портсигар — скорее всего, подарок кого-то из клиентов.                     — Да, было бы отлично. У меня просто кончились… — портсигар перед ним легко распахнулся, являя на обозрение стильные тонкие коричневые сигареты с чёрным фильтром и позолоченным тонким кольцом на соединении — даже выглядели дорого. — Спасибо, — не забыл поблагодарить.        Аккуратно взял одну, словно боясь потревожить стройный ряд. А уже через мгновение зажал фильтр меж зубами, но прикурить не успел — Валентин ловко чиркнул колесиком зажигалки с гравировкой, щедро делясь огоньком. На губах тут же стало сладкой, а на языке было четкое ощущение того, что только Миша раскусил две большие виноградины сорта «Изабелла», полные сока. Вкусно — был бы Павлов более наглым, стрелял бы у него сигареты гораздо чаще.                     — Не за что, — отозвался Валентин. — Все равно куришь дрянь какую-то. Считай, гуманитарная помощь, — закрыл портсигар, убирая его в карман, и заставляя Мишу гадать, как тот туда поместился и остался незаметен, учитывая узость брюк. — Случилось что? Или просто встал не с той ноги?                     — Да ничего не случилось… — попытался отмахнуться Павлов.                     — Так уж и ничего? — на лице Валентина отразился чёткий скепсис — наверное, именно так смотрел Станиславский на актёров за мгновение до того, как заклеймить их своим коронным: «Не верю!». — Если ничего, то почему мне, смотря на тебя, хочется нажраться и все это дело ещё и замарафетить?                     — Может, это ты не стой ноги встал? — попытался «защититься» Миша. — И я слышал про порванный презерватив…                     — Ты с больной головы на здоровую не перекладывай, — затянулся Валентин, через пару мгновений выдыхая куда-то в небо, запрокинув голову, обнажая шею, на которой проступал свежий засос. — Презерватив не жопа, знаешь ли. Новый натянул и снова в бой, — стряхнул лишний пепел с сигареты прямо на асфальт. — Давай выкладывай, что там у тебя.        А конечном итоге Миша рассказал: не прямо все-все, а именно о том, что беспокоило больше всего. Валентин, к слову, слушал внимательно, не перебивал, вопросов не задавал и продолжил слушать даже тогда, когда его сигарета докуренным бычком приземлилась на асфальт. Конечно, Павлов избегал резких суждений, перемежая все затяжками, тщательно подбирал слова, старался подать все так, чтобы собственное негативное отношение о работе в «другом клубе» не бросалось в глаза. «Не сказать лишнего» — это было важно. Да, с Валентином он ладил, но при этом они все ещё работали в одном и том же месте, на одного и того же человека, поэтому лишнего лучше не болтать, чтобы случайно не создать себе проблем, которых и так было в избытке — в конце концов, он не Степнов, у которого язык подчас длиннее всех остальных конечностей вместе взятых.        Вот только…        Как бы Миша не старался с подбородком слов и выражений, проницательный Валентин все уловил то, что осталось невысказанным — у него было словно чутьё какое-то, прямо как у Александра Валерьевича.                     — Так я не понял… а чего тебе не нравится? — спросил напрямик Валентин. — Игорь Юрьевич выделил тебя среди всех сотрудников? Выделил. Да и там не за так работать будешь. Бонусом отдохнёшь от Степнова, что тоже неплохо, а то глядишь ещё и подеретесь со дня на день…                     — Да все у меня со Степновым нормально! — не выдержал Миша, невольно повысив голос, чего раньше, как правило, не случалось, ведь он славился обычно своим спокойствием, сдержанностью и тем, что разговаривал преимущественно без повышенных тоном.                     — Рад за тебя, — просто сказал Валентин, не став спорить, а потом достал портсигар, сигарету оттуда и снова закурил, начиная сразу с глубокой затяжки. — А у меня с ним хуево. И у меня есть яйца, чтобы это признать, — Миша от сказанного болезненно поморщился, однако расспрашивать, что там случилось между Степновым и Валентином не стал. — Но сейчас не об этом. Ты так и не ответил.                     — На что? — Павлову хотелось последовать его примеру и закурить вторую, но тогда придётся эту самую «вторую» у Валентина стрелять, что совершенно не вписывалось в установленные им же самим рамки так называемого «хорошего тона» и виделось откровенной наглостью.                     — Я спросил… — вздохнул Валентин, а после снова раскрыл зачем-то портсигар, достал сигарету и буквально вложил ее в рот растерянного Павлова, прикуривая. — Марк, вся эта история с новым клубом, просьба Игоря Юрьевича и временная работа… что конкретно тебе не нравится?        Один из уличных котов, которых Миша периодически подкармливал, сидя у мусорного бака, как-то осуждающе на него посмотрел, раздраженно помахивая своим пушистым, но явно подранным хвостом — или Павлову так показалось? Вряд ли бродячему рыжему коту было хоть какое-то дело до того, что там предложил старшему официанту местного клуба Игорь Юрьевич и что там этому самому «старшему официанту» в этом предложении не нравилось. Единственное, за что его мог осуждать кот, так это за то, что Миша смел выйти на перекур и не вынести тому хоть что-то, чтобы подкрепиться.        Он тряхнул головой, отгоняя дурацкое наваждение — оно сейчас было совершенно не к месту и не ко времени.        Что конкретно ему не нравилось?        Миша затянулся и шумно выдохнул виноградный дым, прислоняясь спиной к кирпичной кладке.                     — Я даже не знаю, что это за клуб и что за «Марк»… — наконец, сказал с он с четко различимой усталостью в голосе.                     — Странно, что ты о нем не слышал, конечно…                     — О клубе?                     — И о клубе тоже, — Валентин затянулся, задержав ненадолго дым в себе, а затем выдохнул, стряхнув лишний пепел себе под ноги. — Но я больше про Марка. О нем наши частенько болтают по углам.        Специально Миша ничьих разговоров обычно не подслушивал. А чтобы случайно услышать… так рядом с ним никто ни о каком Марке не болтал, а если и было, то Павлов просто не запомнил — научился фильтровать подобное, ибо не любил сплетни.        И вот сейчас, силясь вспомнить хоть что-то, в голове не находилось даже ошмётков, огрызков чужих разговоров, которые бы хоть немного сохранились в памяти.                     — Я ничего не слышал…                     — И вроде знаю, что ты весь из себя правильный. Почти грёбаный святой… Но все время забываю, насколько, — Валентин со вздохом покачал головой. — Нимб не жмёт?                    — Я не…                     — Ты да, — припечатал Валентин, оборвав его на полуслове. — Ты уже свою ебучую «правильность» до маразма довёл, в курсе?        Подобный разговор был уже далеко не впервые — так что, Миша не обижался. Порою он думал о том, что перебарщивает с исполнительностью, благодарностями, извинениями и многим другим, однако лучше уж так, чем где-то «не добрать». К тому же, Павлов не любил конфликты, а та самая пресловутая «правильность» как раз помогала сгладить углы.        Вот только Валентину это не нравилось. И если при первой встрече он считал подобное «забавным чудачеством», то со временем стал раздражаться.                     — Так… что там про этого «Марка»? — напомнил о более важном Миша, переведя тему.        Вообще… он бы не спрашивал. Как уже говорилось ранее, не в его привычках обсуждать кого-то за спиной. И Павлов не стал бы. Но сейчас это виделось необходимостью. К тому же, Миша поймал себя на неожиданном открытии. Каком же? Вроде давно работал на Игоря Юрьевича, но никакого Марка не видел даже издали.        Неподалёку эхом разнёсся приглушённый вой сирены — переулок был с одной стороны тупиком, с другой же была арка, ведущая во дворы, так что, с проезжей части доносились лишь звуки, не более. Наверняка, где-то неподалеку просто проехала скорая — они часто рассекают по ночам, откликаясь на вызовы.                     — А что про него-то? — спросил Валентин, делая очередную затяжку. — Как там обычно бабы говорят? «Красивый, богатый, с большим агрегатом» — вот так и про него. Крутой мужик, в общем, — пожал плечами он. — Хотя в его кошелёк никто не заглядывал, член линейкой не мерил, но… все наши готовы на него запрыгнуть, даже я б ему бесплатно дал. Вот только… — стряхнул пепел себе под ноги, тут же растирая подошвой. — …не судьба.                     — «Не судьба»? — переспросил Миша, не припоминая ни единого случая, когда Валентин говорил так в адрес кого бы-то ни было. — Это как?                     — А вот так, — достаточно лаконично. — Шлюх он не любит. Причём, настолько, что в его клуб таким, как я, не попасть. А жаль… Я бы хотел там побывать. Слышал хорошее место, уютное, — продолжил он. — Как закончу задницей подрабатывать, обязательно загляну.                     — А клуб, правда, отличается от нашего?                     — Точно не скажу. Я там ни разу не был, — отозвался Валентин. — Но из того, что слышал… да, отличается. Если у нас все ближе к формату ночного клуба, то там что-то вроде кружка по интересам, — сделал ещё одно затяжку. — Если в общих чертах с чужих слов, то… Все свои. Нет, оглушающего клубняка, наркотиков и шлюх. И да, это место для тематиков.        Глаза Миши немного распахнулись в удивлении. Даже забыл сделать затяжку — сигарета тихо и мирно дотлевала, зажатая фильтром меж пальцев.        По правде говоря, у Павлова не было изначально никаких догадок, что это за клуб такой. А откуда им взяться? Ему не так уж и много было известно, чтобы делать хоть какие-то предположения. То немногое, что знал: Марк был другом Игоря Юрьевича и у него тоже был клуб, но «другой». И поэтому сказанное Валентином вызвало удивление — как-то до этого не думалось, что у тематиков мог быть свой клуб.              — Для тематиков? — все же переспросил Миша. — Для таких, как Сергей Николаевич?              — Ну, примерно…        Ну, а что? Это был единственный «тематик», которого Павлов знал. Собственно, благодаря ему и тем немногим сценам, что в своё время случайно застал, о теме и узнал. Нет, про BDSM слышал и раньше, но все познания ограничивались тем, что там все в коже, латексе и все такое прочее. А на поверку оказалось, что все гораздо разнообразнее и могло быть вообще без кожи и латекса.        И вот сейчас Миша пытался представить клуб, куда ходили такие, как Сергей Николаевич. Честно? Не получалось. А все потому, что Павлов знал, что Сергей Николаевич почти постоянно на работе — приходит первым, уходит одним из последних, было даже несколько раз, когда он ночевал здесь. Так что, то, что этот мужчина ходит в какой-то ещё клуб, не представлялось. И, как следствие, не представлялся и сам клуб.        Валентин рядом тем временем докурил сигарету, пока Миша о своей собственной благополучно забыл за размышлениями, и, бросив окурок под ноги, растер его ботинком до мелкого крошева.                     — Слушай, мне идти уже пора. Клиенты, к сожалению, сами себя не обслужат. Хотя… я б на это, конечно, посмотрел… — хмыкнул себе под нос Валентин. — А ты просто держи в голове, что тебе нехило так свезло. Да и обстановку хоть ненадолго сменишь, что тоже неплохо и полезно, если верить тому дорогущему мозгоправу, с которым я трахался…        И, похлопав Павлова по плечу, скрылся в клубе.              — Свезло, да?.. — задумчиво спросил пустоту Миша, а потом как-то растерянно посмотрел на обугленный окурок, в который превратилась его сигарета.        Вздохнув, он пошёл к мусорке, под осуждающим взглядом все того же рыжего кота избавляясь от сигареты, от которой ещё пахло виноградом, просто подпаленным. Надо было возвращаться на работу…       

***

             Работа шла своим чередом. Никаких казусов, неожиданностей не случалось. Все же, что ни говори, а к своей работе Миша подходил ответственно — все было отлажено настолько, что у проволочек практически не было ни единого шанса, а если что-то и шло не так, то довольно быстро исправлялось. И даже то, что внутри царило смятение, никак не мешало, не портило отлаженность, наоборот, по-своему она даже успокаивало, позволяло рассортировать мысли по полочкам.        Миша как раз направлялся от барной стойки с заказанными посетителями коктейлями к столикам, как вдруг…       

БАХ!

       Павлов даже не успел понять, что произошло.        Просто удар, словно в него кто-то врезался. Гружённый наполненными до краев бокалами опасно поднос накреняется. Звон разбившегося вдребезги стекла. Мишу буквально окатывает смешанным алкоголем разной крепости — в нос ударяют самые разные запахи от спиртового до древесного, по лицу стекают холодные капли, которые кто-то спешно и неуклюже пытается промокнуть с щёк салфеткой.                     — Прости-прости-прости… я не хотел… просто не увидел… такого больше не повториться… — торопливо бормотал этот «кто-то».        Миша оттолкнул его, утирая глаза рукавом. И, наконец, удалось разглядеть виновника произошедшего. Кто же им был? Перед ним стоял никто иной, как Алексей Степнов в ошейнике — Павлов упустил тот момент, когда именно на его шее появился ошейник, и даже без вопросов, которые Миша бы все равно не задал, было ясно, что ошейник на Степнова одел именно Сергей Николаевич.        Павлов вздохнул, опустив взгляд на осколки под ногами и разлитый алкоголь, мысленно уже подсчитывая убытки.                     — Я все оплачу… обязательно оплачу! Обещаю!                     — Свезло, да?.. — себе под нос едва слышно повторил тот же вопрос, который задавал уже на улице.        И, честно говоря, Миша прямо сейчас очень сомневался, что ему хоть сколько-то повезло. Но мысль о временной работе, как о способе хоть немного отдохнуть от Степнова, от одного вида которого неприятно щипало в глазах — хотя, конечно же, в глазах щипало не от какого-то там Степнова вовсе, видимо, алкоголь попал, нужно было промыть, только и всего, но… да, разумеется, все из-за Степнова, в конце концов, именно он был тем, кто врезался в него и опрокинул тот чертов поднос.

***

             Ситуация с перевёрнутым подносом разрешилась тихо и мирно. Посетителям все-таки принесли их напитки, даже преподнесли «комплименты от давления», в качестве извинения. Осколки убрали, пол вытерли — будто ничего не случилось. Степнов и правда заплатил за разбитые бокалы и разлитый алкоголь — правда, не совсем он, скорее, это сделал Сергей Николаевич. Однако никакого выговора или взыскания тот не получил, хотя должен был — с любым другим барменом или официантом, да хоть уборщиком бы именно так и поступили, но не со Степновым, который был будто бы неприкасаем с того самого момента, как на нем оказался этот ошейник. Подобное Павлову не нравилось, как и многое другое, связанное с новеньким. Вот только поделать с этим ничего не мог — оставалось лишь принять, как некую данность, и смириться.        К слову, больше никаких происшествий не было.        Миша оказался в почти пустом вагоне метро в шесть утра, возвращаясь домой с работы в крайне разобранном состоянии. Ноги гудели, как, собственно, и голова. Да что там говорить? Павлов даже умудрился задремать, прислонившись к поручню, чего давненько не случалось.        Дома его никто не встречал, что не удивительно — сегодня уже суббота, сёстрам вставать лишь через час. Так что, зайдя в квартиру и закрыв дверь, снял своё старенькую и уже потрепанную временем курточку, повесив ее на крючок, потом, привалившись спиной к двери, стянул уже изношенные ботинки. И только потом пошёл дальше.        Миша, как раз проходил мимо комнаты бабушки, дверь в которую была приоткрыта…                     — Пришёл, наконец… — раздался голос бабушки. — Вечно шляешься ночами где-то… Хуже матери… Неудивительно, что она тебя бросила…        Сказанное бабушкой не было чем-то новым. Это уже был практически своеобразный приветственный ритуал, которого не избежать, даже если пройти мимо ее комнаты очень-очень тихо — и ведь так было не всегда, но после инсульта бабушка стала постепенно меняться, что и привело к тому не слишком радостному итогу, который был сейчас.        Наверное, Миша уже должен был к этому привыкнуть, учитывая, как часто все это слышал. Да и как-то глупо было обижаться на бабушку, которая вряд ли на следующий день помнила, что говорила вчера: даже собственных внучек не всегда узнавала — старый человек с бесконечным списком болезней, которые в итоге привели к инвалидности. Но… Правда в том, что каждый раз ее слова все равно оставляли саднящие царапины-порезы Мише, в наличии которых он вряд ли бы признался даже самому себе.                     — Кому вообще нужен такой ублюдок? А я ведь говорила Юле избавиться от тебя, когда ты был ещё у неё в брюхе… уже тогда знала, что ничего путного из тебя не выйдет, но она… упёртая безголовая девчонка… — скрипучий голос преследовал Павлова, пока тот шёл на кухню. — Ты думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься? Я все знаю… Слышишь?! Я все знаю!        На кухне обнаружилась Варвара Дмитриевна, что тоже не было чем-то удивительным — да, по договору она должна была уходить раньше, но каждый раз упрямо задерживалась, чтобы помочь, и никакие уговоры тут не работали. Вот и сейчас она, поставив кипятиться чайник, тактично делая вид, что не слышит крики Мишиной бабушки, деловито нарезала хлеб, колбасу и сыр для бутербродов, видимо, заранее зная, что Павлов и крошки не перехватил на работе — подчас ему казалось, что эта женщина в своё время работала в каком-нибудь КГБ, не иначе.        Миша устало рухнул на стул и опустил голову лбом на ладони, прикрывая глаза.                     — Варвара Дмитриевна, вы опять задержались, — проговорил Миша, вздыхая. — Ваш муж так вас совсем потеряет…                     — Ой, да что с ним сделается-то, а? Небось, как всегда, уснул на диване перед телевизором и даже в ус не дует, — отмахнулась женщина. — А тебе лишь бы от меня избавиться, да? Не выйдет, молодой человек! Даже не мечтайте! Никуда не уйду, пока не буду уверена, что ты поел и лёг спать, а я ещё пару часов побуду, чтобы проводить твоих красавиц в школу…                     — Но…                     — Никаких «но», молодой человек. Поешь, примешь душ и ляжешь спать, — припечатала Варвара Дмитриевна. — А то я тебя знаю. Только я за порог, а ты тут, как Золушка, начнёшь убирать, завтрак сёстрам готовить, гладить им форму… совсем ведь себя не бережёшь!        И хотелось возразить, правда, хотелось. Да только Миша действительно устал, да и проголодался сильно. Наверное, именно поэтому сдался практически без боя, притягивая к себе тарелку с бутербродами.                     — Ещё немного, и я на вас точно женюсь, — сил нашлось на слабую, но искреннюю улыбку, ведь, что ни говори, а он не представлял, что бы делал без этой женщины.                     — Эх, молодёжь… Только обещать горазды, — задорно подмигнула ему она. — Ешь давай, герой-любовник! А то так до алтаря точно не дойдёшь, сил не хватит…

***

      В жизни Миши вообще, как правило, ничего странного, необычного и неожиданного в его жизни не случалось — лишь одна рутина изо дня в день, что становилась той самой необходимой деталью в идеальном механизме под названием «День Сурка». Нет, конечно, неожиданности случались — совсем без них вышло бы так, словно Павлов оказался в идеальной параллельной вселенной, что, в принципе, невозможно. Но, как уже говорилось ранее, он научился сглаживать углы неидеальной действительности до относительно комфортной остроты так, что в его «День Сурка» оказались вписаны и неожиданности, став «ожидаемыми неожиданностями».        Для Миши контроль являлся буквально всем. Когда происходящее было под контролем, ему даже дышалось легче. Все становилось сразу просто, понятно и хорошо — так, как нужно. Контроль для Павлова стал своего рода гарантом безопасности, доказательством, что он справляется со всеми поставленными задачами. И если его не хватало, если жизнь снова поглощал хаос случайных, не вписывающихся в категорию «ожидаемые неожиданности», и совершенно незапланированных событий, нарушая тем самым точность и выверенность линий всего того ему привычного, которые испещряли жизнь Миши в сложном, но таком понятном геометрическом рисунке, возникала потребность в контроле, в желании все упорядочить, пока волнение и тревожность скребли внутри желая вонзить свои заостренные когти в плоть, пуская кровь, вспарывая. И чем дольше отсутствовал контроль, тем больше все усиливалось — порезы растерянности и внутреннего страха собственной беспомощности становились глубже, а Миша начинал терять контроль не только над окружающим миром, но и над своими эмоциями, чувствами, действиями… над собой.        Так что, да. Когда все под контролем, было лучше, хотя плечи порою и сводило напряжением, ноги горели, тело казалось невообразимо тяжелым, а воздуха критически не хватало. Кому-то не нравится, когда жизнь обращается в «День Сурка», но Мишу все устраивало. Для него было нормально вставать в одно и то же время, несмотря на то, когда конкретно лёг. Нормально чистить зубы, пока наглаживает форму сестёр. Нормально слышать оскорбления бабушки из-за приоткрытой двери, пока собирается. И так по бесконечному списку, больше похожему на четкое расписание, прямо как в школе.        И всю следующую неделю после разговора с Игорем Юрьевичем, Миша пытался себя убедить в том, что, в общем-то, ничего не изменилось, старался не думать о том разговоре, изо всех сил делая вид, что его и вовсе не было, но… тщетно. Разговор был. И время, когда он станет «официантом по обмену» коварно наступало на пятки, напоминая о себе каждый раз, когда Павлову вдруг удавалось действительно обо всем забыть хотя бы на полчаса. Но если бы только это…        В середине недели ему позвонили — как раз тогда, когда он только-только заступил на смену. Честно? Ожидал от звонка всего: услышать на том конце очередной развод мошенников, предложение кредита, новость о скидки на какие-нибудь медицинские услуги или и вовсе рекламу холодильников. И уж точно даже и предположить не мог, что ему позвонит Федя, их сосед, что работал в «Пятёрочке», находившейся в соседнем доме. Да, они были знакомы и общались, но это общение ограничивалось: «Привет. Как дела?» и «У меня тоже нормально. Увидимся потом.», а номерами обменялись только из-за соседства, ведь случится может всякое, так что, лучше перебдеть, как говорится. Как выяснилось, звонил он не для того, чтобы вдруг спросить: «Как дела?», и даже не для того, чтобы рассказать о какой-нибудь «космической акции» в «Пятёрочке». Что тогда? Все дело было в Маше, сестре Миши — она украла конфеты из магазина. Камера ее, конечно же, зафиксировала, но ещё ее увидел Федя, за руку не ловил, не останавливал и не стал раздувать скандал, наоборот, умолчал обо всем, даже заплатил за те конфеты из своих денег, из-за чего произошедшее технически воровством не считалось, однако Мишу в известность решил поставить, ну, и попросил вернуть уплаченную сумму ему, ибо самому Феде надо оплачивать квартиру, курсы, и лишних денег у него, к сожалению, не было. Павлову оставалось поблагодарить соседа за бдительность и такую своевременную помощь, ведь, по сути, помогать он был не обязан, но выручил, когда это было нужно. Деньги Миша, конечно же, пообещал вернуть — как иначе-то? И что тут скажешь? Настроение было испорчено, и без того шаткий внутренний покой, а теория о том, что стоит хоть одному непрочитанному событию ворваться в выверенную жизнь юноши, как хаос лишь разрастался.        Хотя «настроение было испорчено»… это явно не те три слова, которые описали ситуацию такой, как она есть, без преуменьшений и без «разглаживания углов». Миша чувствовал собственное бессилие слишком остро — оно неприятно облизывало пятки, подобно оголодавшему слюнявому бульдогу. А ещё были растерянность и страх, понимание, что где-то ошибся. И вроде Павлов делал все, что необходимо, все, что от него требовалось, все, что он мог, но… этого будто было недостаточно. Он готовил, убирал, зарабатывал, помогал с уроками и далее по бесконечному списку дел и обязанностей, лишь бы с бабушкой и сёстрами было все в порядке, лишь бы им всего хватало. А итог? Маша украла конфеты из магазина. «Почему так произошло? Что Миша сделал не так?» — эти мысли назойливо крутились в голове без малейшего шанса избавиться от них, ответственность и вытекающая из неё вина давили на плечи. Но страшнее было то, что он совершенно не представлял, что делать дальше. И ведь понимал, что что-то делать все-таки нужно, что необходимо поговорить с сестрой, но не знал, с чего начать, какие слова подобрать, чтобы донести свою мысль. Из-за этого ощущение хаоса, что беспощадно поглощал его жизнь капля за каплей, лишь усиливалось.        Более менее успокоить этот хаос помогал именно контроль во всем остальном, по крайней мере, раньше так было. И Миша решил не отступать от привычного, ведь именно «привычное» виделось чем-то по-настоящему действенным. Поэтому он проверил расположение столов, поправил те стулья, которые, по его мнению, стояли криво. Прогнал одну из новеньких официанток, загрузив ее другой работой, и стал складывать салфетки сам, довольно легко сооружая из них лебедей, к которым не придраться. В итоге, пресловутый «контроль» привёл его за стойку, за которой в последнее время царствовал хаос — все из-за «Алекса», конечно, который сам по себе был одним большим хаосом, настоящим бедствием, и то, что сегодня его тут не было, а смена его была вчера, ровным счётом ничего не меняло… все равно после него бардак. Так Миша натёр стойку, распечатал трубочки, зонтики и прочие цветастые аксессуары для коктейлей, распределив в положенные для них держатели. И стал натирать бокалы.              — Неужели все ещё загоняешься по поводу того, что придётся поработать под Марком? — Валентин приземлился на один из высоких стульев за стойкой, оказавшись напротив Павлова.              — Не под Марком, а на Марка, — поправил его Миша, не отвлекаясь от бокалов.              — Кому как, а я бы совместил, — с беззаботной наглостью пожал плечами тот в ответ. — Так что там у тебя?              — Все в порядке, — Павлов, действительно, старался себя в этом убедить.              — Когда ты превращаешься в маниакального «мистера Проппера» ещё до открытия, значит, не все, — легко парировал Валентин. — Но если ты хочешь поспорить, я начну хулиганить, — лукаво прищурился. — И начну, пожалуй, с… — театральная пауза, видимо, для усиления эффекта. — …о Боже! — сделал страшные глаза. — …с так чудно разложенных трубочек. Даже интере-е-есно… сколько ты продержишься… — и словно в доказательство, взял одну из трубочек, начав показательно крутить ее в руках.              — Прекращай уже! Скоро же открытие! Неужели нельзя быть хоть немного серьезнее?! — Миша, удерживая бокал и тряпку в одной руке, даже попытался второй выхватить у Валентина трубочку, но тот, как назло, оказался проворнее и до обидного быстрее.              — Эй-эй-эй! Аккуратнее на поворотах, мистер Проппер! — и, изловчившись, щёлкнул этой самой трубочкой прямо по лбу Павлова. — Никаких резких движений! — продолжил дурачиться Валентин. — Эта трубочка… — взмахнул ею в воздухе. — …между прочим, у меня в заложниках! Я не блефую! Она совершенно точно пострадает, если ты не начнёшь говорить! А потом… — снова сделал страшные глаза. — …я возьмусь за ее родню!              — Валь…              — Ничего не знаю! — Валентин был не преклонен. — Давай же! Будь мужиком! В конце концов, ты ответственен за целую популяцию трубочек!        А Миша… А что «Миша»? Он буквально не знал, смеяться ему или плакать — как бы грустно и парадоксально это ни звучало. С одной стороны хороших новостей для того, чтобы радоваться, у него особо не наблюдалось. С другой стороны Валентин вел себя так, что это нельзя было просто проигнорировать.        В итоге, Миша не выдержал, устало рассмеялся, оперевшись локтем о стойку, ладонью закрыв лицо.              — Ты невозможен, — сказал он, отсмеявшись.              — Какой есть, другим не стану, — развёл руки в сторону.              — Что за шум, а драки нет?        У бара появилось новое действующее лицо. Хотя как «новое»… Александр Валерьевич, собственной персоной.        Одно его появление заставило Мишу мигом подобраться, чего нельзя было сказать о Вале — тот, как сидел расслабленно на высоком стуле за стойкой, крутя меж пальцев трубочку, так и продолжил сидеть. Павлов попытался суровым взглядом из-под очков заставить того вести себя хотя бы немного прилично и серьезно, но тот и бровью не повёл.              — Никаких драк, — Валентин поднял руки вверх, опасно покачнувшись на высоком барном стуле. — Чинные и исключительные благородные переговоры об освобождении вероломно захваченных заложников.              — Главное, мир случайно не захватите, а там уж как-нибудь разберёмся, — Александр Валерьевич легко поддержал чужой шутовской спектакль, подходя ближе, а после облокотился о стойку. — А если серьезно… что стряслось? — смотрел он при этом не на Мишу, как ни странно, а на Валентина, что было, по-своему, даже почти обидно.        Миша же в это время был занят крайне важным делом — костерил на все лады Валентина. И нет, ничего против него конкретно он не имел, наоборот, считал, что тот один из немногих, с кем можно было нормально поговорить и все такое прочее, да и тонкий флёр виноградного аромата смешанного с запахом табака нравился. Вот только сейчас именно Валентин был во всем виноват. В чем «во всем»? Просто если бы не он и его поведение, на Мишу бы и внимания не обратили, и, тем более, не стали бы задавать лишние вопросы.        Собственно, именно поэтому Павлов смотрел на Валентина давящим взглядом из-под очков, заклиная его держать язык за зубами. Но, к сожалению, и это не произвело должного эффекта.        Миша стал усерднее натирать бокалы, словно все, что мог сейчас наболтать Валентин, его нисколечко не касалось. И он не особо придал значения тому факту, что натирал те же бокалы, с которыми уже закончил — так что, можно сказать, пошёл на второй круг.              — А чего я-то сразу? — отозвался Валентин. — Сам ничего не знаю. Просто увидел, как Миша тут не иначе как к приезду английской королевы готовится. Вот и взял трубочку в заложники, чтобы вытянуть необходимую информацию. А то вдруг старушка и впрямь нагрянет, а я в неглиже?              — Как интере-е-есно, — протянул Александр, наконец, сконцентрировав внимание на Мише. — И что же у тебя произошло?              — У меня все в порядке, — с готовностью ответил Павлов, будто ждал такого вопроса и заготовил своё «у меня все в порядке» заранее.              — Что-то в этом мире и правда не меняется… алкоголик всегда отрицает зависимость, психопат считает себя абсолютно здоровым… — Александр простучал неизвестный ритм пальцами по поверхности барной стойки. — …а упрямый, как стадо баранов, старший официант твердит, что у него все в порядке.              — Ага, — поддакнул Валентин, крутя многострадальную трубочку меж пальцев. — Даже когда его задница уже ощутимо полыхает.        Почему-то стоять на своём «все в порядке» под натиском Валентина у Миши получалось как-то проще, гораздо проще, чем было сейчас. Александр смотрел на Павлова так, будто уже все знал, не нуждаясь в ответах, спрашивая лишь для галочки — он частенько так смотрел, как рентген, из-за чего невольно хотелось прикрыться, словно это могло хоть сколько-нибудь помочь. Конечно, Михаил понимал, что тот никак не мог знать о том, что его сестра что-то там своровала в «Пятёрочке», но… это ощущение чужого всезнания не отпускало, нервируя.        Миша опустил взгляд, концентрируясь на бокалах.              — У меня все в порядке, — настойчиво повторил Павлов.              — Миш, — Александр обратился к нему коротко и со значением.              — Александр Валерьевич, у меня, правда, все в порядке.              — Миш, — подтекст проступил отчётливее.              — А если не в порядке, то это личное.              — Миш, — от уже этого «значения» ссутулились плечи, словно на них положили что-то тяжёлое, при этом головы Павлов так и не поднял, упрямо не отвлекаясь от бокалов.              — В любом случае, на работу не повлияет, — сказал Миша. — Можете не беспокоиться, — добавил на всякий случай.        Миша, действительно, надеялся на это. «…это личное», «В любом случае, на работу не повлияет», «Можете не беспокоиться» — все это правильные слова, пропитанные вежливостью, взращённой на плодородной почве делового этикета. Павлов говорил их сам давно на прошлых работах, ещё чаще и больше слышал их от других. Так что, эти слова доказали свою эффективность, становясь своего рода «заклинанием», после произнесения которого вопросов больше не задают и ни на чем не настаивают. У Миши не было сомнений в том, что они сработают.        Вот только…              — Значит, говоришь не беспокоиться… — Александр протянул как-то задумчиво.        А в следующее мгновение подаётся вперёд, перегнувшись через барную стойку. Резко. Без предупреждения. Его пальцы легко обхватывают запястье той руки, что держит тряпку — Павлов вздрагивает от неожиданного прикосновения так, словно его прошибает статическим электричеством или чем-то вроде того, даже невольно поднимает голову, от чего их взгляды, наконец, пересекаются, дыхание по-дурацки сбивается. Все это никак не втискивается в рамки делового этикета.        …на Александра Валерьевича, похоже, не действуют доказавшие свою эффективность заклинания. Он совершенно иммуннен к словесной магии делового этикета.              — Пойдем-ка.              — Куда? — глупый вопрос, заданный с распахнутыми глазами, и Миша просто уверен, что он сам весь выглядит глупо, прямо как этот вопрос.              — Подышим никотином, — последовал лаконичный ответ. — Давай-давай, — выпустил запястье Миши из живого капкана своих пальцев, от чего сам Павлов испытал по-детски дурацкое сожаление. — Оставляй свои бокалы, пока на третий круг не пошёл. Считай, что у тебя перерыв.              — Но мне надо открывать смену… — трусливая попытка «бегства».              — Не волнуйся. Без тебя смена не начнётся, — сказал Александр. — Выходи давай из своих окопов.        Миша мог ещё немного поортачиться. Да-да, мог. Ведь у них были четко регламентированные перерывы — ни один из них прямо перед открытием клуба не значился. Но что-то ему подсказывало, что против Александра подобное не сработает.        Так что, Миша отставил бокал, положил рядом тряпку и все же вышел из-за стойки, на ходу поправляя рубашку — та даже не помялась, но у юноши это было чем-то вроде рефлекса.              — Присмотришь тут за бокалами? — обратился Александр к Валентину. — А то наш старший официант их так натер, что даже я начал опасаться, что нас обнесут, — продолжил он. — А если кто будет его спрашивать, смело отвечай, что Михаил изволил отойти с Александром Валерьевичем, чтобы обсудить крайне важные организационные вопросы.              — Эй! …я не с вами? — хотя, стоит отметить, что в голосе Валентина не было даже намёка на обиду.              — Куда с нами? — парировал ответным вопросом Каверин. — Ты человека не слышал? Смена скоро начнётся. Где твоя трудовая ответственность?        Наверное, Миша должен почувствовать неловкость или что-то вроде того. С чего вдруг? Сам Александр Валерьевич забирает его на перерыв прямо перед сменой, не делая подобной поблажки тому же Валентину. Да, испытывать неловкость было бы правильно. И она была. Конечно, была. Куда ж без этого-то? Просто одной неловкостью все не ограничивалось. И пусть Павлов не хотел никого впутывать в свои личные проблемы, даже больше… не хотел говорить о них вслух, будто отрицая само их наличие, соврал бы, если бы сказал, что ему не приятно от того, что его выделили, и не просто выделили, а то, что сделал это сам Александр Валерьевич — если бы не повод, было бы совсем приятно. Но как бы там ни было, это «приятно» Миша прятал даже от самого себя, чтобы даже случайно внутри себя с этим не столкнуться, отчаянно цепляясь за испытываемую неловкость.        Александр тем временем шёл уже в нужном направлении: к двери, что вела в тупиковый проулок, который давно стал официальной «служебной курилкой». Остановился лишь на середине пути, когда понял, что Миша вместе со своей неловкостью все ещё мнётся у барной стойки.              — Ты идёшь? — спросил он, обернувшись. — Организационные вопросы сами себя не обсудят, знаешь ли.        Миша только вздохнул. И на выдохе все же сделал первый шаг, а потом ещё и ещё.        А все потому, что он бы лучше действительно обсудил организационные вопросы. Да все, что угодно было бы лучше, лишь бы не говорить о том, что сестра что-то там украла — даже готов был поговорить о колебаниях на фондовом рынке, о ситуации на Ближнем Востоке и голодающих детях Африки, но, судя по всему, вряд ли Александр Валерьевич прямо сейчас был заинтересован хоть в чем-то из этого списка.        Улица встретила их влажностью и хлопьями мокрого снега, которые таяли, едва касаясь асфальта, что стремительно темнел, расползаясь пока ещё по-зимнему холодными лужами.        Ни Миша, ни Александр не пошли дальше, оставаясь под защитой небольшого козырька.        Каверин достал портсигар. А после нескольких нехитрых манипуляций в воздухе разлился запах табака. Ни грамма кнопочного ароматизатора, которые все чаще мелькали то тут, то там в последнее время. Отсутствовали эти извечные оттенки картона, излишней сладости, затхлости или сырости. Не резкий. С приятной горчинкой. Но при этом на удивление довольно деликатный, мягкий.        Раньше у Александра Валерьевича были другие сигареты. Да, точно. Миша был уверен, что тому нравились тонкие ментоловые.              — Это «Mayfair», — вдруг заговорил Александр, видимо, заметив интерес Павлова к своим сигаретам. — В России такие не купишь. Игорю подарили их целый ящик.        Это «Игорю подарили их целый ящик» для Миши звучало странно — разумом с трудом получилось понять, что «Игорь», проговоренное со странной интонацией, как-то было связано с тем самым Игорем Юрьевичем, которого Павлов знал, как начальника. Честно? Ощущение будто позволяли подглядеть за чем-то личным — одно это заставило растеряться, а вопрос: «Где ваши сигареты?», так и застрял непрозвучавшим где-то в глотке.        С опозданием Миша понял, слова Александра были ответом именно на этот самый непрозвучавший вопрос. И вроде ничего из сказанного не говорило о том, куда пропали извечные ментоловые сигареты Каверина, но… это был именно ответ — такое создавалось ощущение. Словно… словно Павлов просто что-то упускал, какой-то спрятанный в словах Александра подтекст, который легко бы уловил и понял кто-то другой, какой-нибудь «не-Миша», вхожий в непонятный и запутанный мир Каверина.        Павлов тряхнул головой, отгоняя странные мысли, и, наконец, достал свою чуть помятую пачку, тоже закуривая — запах его сигарет по сравнению с ароматом «Mayfair» казался слишком тусклым, почти искусственным, будто бы даже их сигареты были из разных миров. Дурацкое чувство.              — Так о чем ты говоришь, я не должен беспокоиться? — спросил после небольшой паузы Александр Валерьевич.        Этот вопрос — как подножка.        И все же несмотря на чертовски приятный аромат, эти заграничные сигареты, которых у Игоря Юрьевича целый ящик, Мише не нравились. Они отвлекли. Из-за них он забыл, о чем с ним планировал поговорить Александр. И тот словно бы знал это — иначе с чего на его губах застыла лукавая полуулыбка человека, поставившего «подножку» осознанно и совершенно бессовестно.              — Я же поэтому… ну, поэтому и не говорю, потому что не о чем беспокоиться… — прозвучало немного растеряно.              — Попробуй ещё, — стало Мише ответом. — Я уверен, ты можешь лучше.              — Александр Валерьевич, я… — начал Павлов, отчаянно подбирая слова. — …я, правда, не хочу вмешивать вас в свои проблемы…              — Тогда тебе не повезло, — парировал Александр, глубоко затягиваясь. — Потому как я очень хочу вмешаться в твои проблемы. Кажется, в последний раз я был настолько заинтригован, когда смотрел сериал «Клон».              — Вы смотрели сериал «Клон»? — Миша зацепился именно за это не потому, что отчаянно хотел сменить тему, а как за самое обескураживающее из прозвучавшего.              — А ещё «Милых обманщиц» и «Отчаянных домохозяек». До сих пор не могу простить Габриэль за то, что она спала с тем садовником, — усмехнулся Каверин. — Вот только, Миш… тему сменить не получится, хотя попытка, конечно, отличная.              — Нет, я…        Глупо. Очень глупо.        Миша не обманывал себя. Прекрасно понимал, что несмотря ни на что они с Александром Валерьевичем совершенно не друзья, даже не приятели, чтобы вдруг выйти на перекур, чтобы поговорить о сериалах, которые Павлов и не смотрит вовсе — когда их вообще смотреть? Понимал и то, что сейчас они вошли поговорить на серьёзную тему: не о ситуации на Ближнем Востоке, но все же. Хотя и понимал все это, в голову лезли всякие глупости о том, как Александр Валерьевич в банном халате, в пушистых тапочках и в полотенце на голове забирается с чашкой горячего шоколада в кресло, чтобы посмотреть очередную серию бесконечных «Отчаянных домохозяек» — почему-то казалось, что подобные сериалы смотрят исключительно так: в банном халате, в пушистых тапочках и в полотенце на голове, пока в руках чашка горячего шоколада… только так и никак иначе, словно это какой-то давно устоявшийся ритуал, прямо как рукопожатие при знакомстве. Картинка яркая, чёткая, но сюрреалистичная, а ещё от чего-то пугающая, причём, пугающая настолько, что Миша даже стал тереть свободной от сигареты рукой глаза, лишь бы развидеть эту совершеннейшую глупость, никак неподходившую Александру Валерьевичу.        Павлов затянулся, сжимая фильтр зубами так, что на нем остаётся след.        Молчание затягивается тугим душащим узлом.        Александр больше ничего не говорит, не спрашивает, просто молча курит рядом. И, как ни странно, это давит сильнее, чем детские подначки Валентина с трубочками. От молчания Каверина будто бы зудит под кожей, некуда деть руки, а во рту все сводит оскоминой, как бывает после лимона.        Миша и сам не смог бы с уверенностью сказать, в какой конкретно момент он сдался. Просто поймал себя на том, что говорит. Говорит о сестре, о ее проблемах в школе, о том, что она украла конфеты и ее сдал брату кассир, которому теперь нужно отдать деньги и извиниться перед ним, потом о бабушке, и все в итоге сводится к странной должности «официанта по обмену». Александр слушает. Да, он просто стоит рядом, курит, слушает и не перебивает — кажется, закурил вторую подряд, но Павлов не уверен, он пропустил этот момент.              — …много слышал о Марке, но… — неопределённо говорит Миша, не зная даже, что сам хочет сказать, и фраза незаконченно повисает в воздухе.        Боковым зрением Павлов отмечает чужое движение и оборачивается. Делает этот как раз вовремя, чтобы застать тот момент, когда Александр неожиданно опускается на корточки, делая очередную затяжку, и пальцы свободной от сигареты руки зарываются в чуть жестковатую и влажную шерсть уличного рыжего кота.        В глазах Миши проступает удивление: был уверен, что «Рыжий», которого он подкармливает, подходит лишь к нему, ведь когда однажды Валентин попытался его погладить, кот проворно сбежал, строптиво дёрнув на прощание хвостом. Сейчас же «Рыжий» довольно мурчал, ластился, податливо подставляя шею пальцам Александра — его даже не отталкивал запах сигарет! Возможно, если бы на месте Каверина был Степнов, Миша бы счёл это форменным предательством и положил бы коту еды чуть меньше обычного.              — Ну, вот видишь, а ты боялся, — с беззлобной спокойной усмешкой, наконец, заговорил Александр после затяжного молчания. — Было даже не больно.              — Простите, я… я не должен…              — Брось, — кот к этому времени с удобством разлёгся у ног Каверина, окончательно разомлев. — Обещаю, если кто-то будет спрашивать, скажем, что тебя заставили, — Александр, обернувшись, заговорщически подмигнул.              — Александр Валерьевич, я же серьезно…              — Напомню, что из нас двоих именно ты с пеной у рта утверждал, что не стоит беспокоиться. Так что, в отличии от некоторых я предельно серьёзен, — стряхнул пепел на почерневший от мокрого снега асфальт. — Ну, с бабушкой тебе помогает Варвара Дмитриевна. Тут и правда беспокоиться ни к чему. Я сам ее выбрал из нескольких кандидаток, — продолжил Александр, напрочь игнорируя растущее удивление в глазах Миши, который и не подозревал, что Варвару Дмитриевну для него выбрал именно Каверин. — Что до сестры… с этим сложнее. Но я подумаю, что тут можно сделать, и скажу к концу смены.              — Да с сестрой я сам, — ту же заговорил Миша. — Я… Ну, об этой должности… Просто я не уверен, что могу оставить этот клуб и… — и снова начатый было монолог повис незаконченным в воздухе, хотя Павлов мог поклясться, что в голове все звучало иначе, уверенней.              — Такая преданность заслуживает восхищения… — сказал после небольшой паузы Александр, поднимаясь на ноги. — …сказал бы я. Но пока, прости, больше похоже на страх перед Марком, — отряхнул невидимую пыль с колен, зажав сигарету меж зубами.              — Я не боюсь! — он и правда не боялся, точнее, не использовал бы это слово, как описание того, почему так не хочет работать в чьем-то другом клубе, однако никакого другого более подходящего слова про запас не было, так что, оставалось лишь отрицать это. — Александр Валерьевич, — даже нашёл в себе силы посмотреть на него с какой-то отчаянной решительностью. — Я знаю, что это нагло с моей стороны, но… Не могли бы поговорить с Игорем Юрьевичем? На эту работу вполне подойдёт и Алексей, и Марат, да и многие другие тоже. Я уверен, если бы вы… именно вы… поговорили с ним… с Игорем Юрьевичем, он бы вас послушал.              — Куда замахнулся однако… с самим Игорем Юрьевичем! Тебя послушать, так я всесильный, — усмехнулся. — Это льстит, — добавил после. — Но… нет.              — Алексей Валерьевич…              — Нет значит нет, Миш.        Простой ответ, так легко прозвучавший, ударил Павлова буквально обухом по голове, вынуждая застыть, подавившись той порцией слов, которая должна была стать ещё одной попыткой просьб-уговоров. «Нет значит нет» прозвучало неожиданно и до обидного жестко, по-лаконичному режуще, по мощи оказалось сравнимо с девятым валом, не меньше.        Павлов пристыженно опустил взгляд, пока сигарета, зажатая за фильтр меж пальцев, забыто тлела, осыпаясь пеплом вниз.        Хотя… наверное, действительно неожиданного в таком ответе не было. Миша и так незаметно для себя перешёл черту. Если так подумать, он и вываливать всего этого на Александра не должен был, не то, что просить о чем-то, прямо как капризный ребёнок.              — Я, правда, здесь ничем не могу помочь, — вновь заговорил Каверин, отбросив недокуренный окурок в сторону. — Но даже если бы мог, ничего не сделал бы, — по-своему беспощадно продолжил он. — Мне кажется, тебе это действительно нужно, — его рука оказалась на плече Миши не сильно, но крепко и уверенно сжимая, заставив старшего официанта едва ощутимо вздрогнуть. — Поэтому советую не отказываться от шанса, который Игорь тебе так щедро предоставил, и взять от него всего, — и снова этот заговорщический тон. — Уверяю тебя, Марк не так страшен, как может показаться. Хотя… впрочем, сам поймёшь, а то всю шутку испорчу, — подмигнул, в качестве контрольного выстрела в голову.